Воронин Андрей
Инструктор спецназа ГРУ
Глава 1
Приземистая и обтекаемая, созданная для скоростных шоссе и гладкого, как стекло, асфальта, больше похожая на новейший образчик западной военно-воздушной техники, чем на автомобиль среднего класса, темно-вишневая «мазда» на пыльных улицах этого заштатного городишки бросалась в глаза сильнее, чем бронетранспортер или даже танк. Поэтому четверо молодых, спортивного вида парней, составлявшие экипаж; этой сверкающей иноземной роскошью ракеты, единогласно приняли решение припарковаться в глухом переулке позади кинотеатра, называвшегося не то «Победа», не то «Москва». Водитель приткнул машину вплотную за «москвичом», и остался за рулем, а трое его попутчиков молча вышли из машины и, по-прежнему не говоря ни слова, дружно зашагали по направлению к центральной площади городка.
Собственно, говорить было не о чем — все нужные слова были сказаны давным-давно, а лишние разговоры не приветствовались. Водитель извлек из кармана своего дорогого пиджака пачку «Мальборо лайт» и, прикурив от никелированной «Зиппо», расслабленно откинулся на спинку сиденья, скользя равнодушным взглядом по непрезентабельному заднему фасаду кинотеатра и бревенчатым обиталищам аборигенов. На всякий случай он проверил, легко ли выходит из наплечной кобуры безотказная «беретта», а затем развернул газету и сделал вид, что полностью поглощен чтением, успевая в то же время фиксировать и четверых замызганных аборигенов дошкольного возраста, зачарованно уставившихся на невиданную диковинку с безопасного расстояния; и с диким треском пропылившего мимо мотоциклиста в танковом шлеме (из коляски мотоцикла буйно выпирали какие-то туго набитые мешки, и еще один мешок был привязан к заднему сиденью); и совершенно граблеподобного мужичонку в засаленном кургузом пиджаке и не менее засаленной кепке, который сжимал в скрюченных коричневых пальцах поллитровку какой-то яблочной дряни с явным и недвусмысленным намерением прикончить ее, несмотря на сравнительно ранний час… Все эти персонажи оставили человека за рулем новенькой «мазды» абсолютно равнодушным. Он не испытывал к ним никаких чувств даже презрения. Для него они были существами низшего порядка.
Он вдавил окурок в пепельницу, продолжая скользить холодным взглядом по убогим окрестностям, что не мешало ему с удовольствием дспоминать предыдущий вечер, проведенный в теплой компании себе подобных.
— На месте, — сказал один из троих пассажиров «мазды», кивком указывая на сиротливо приткнувшиеся у обочины зеленые «жигули» с залепленными грязью номерами. На сером от пыли борту какой-то доморощенный юморист с большим старанием вывел: «ТАНКИ ГРЯЗИ НЕ БОЯТСЯ!»
— Куда ж он денется с подводной лодки! — хохотнул второй.
— Не нравится мне это, — сказал третий, обводя взглядом площадь. — Куда он, в самом деле, девался-то? Лысый где?
Теперь начали осматриваться все трое.
— Да вон он, Лысый, — заметил, наконец, один и широко осклабился, блеснув золотой коронкой в правом углу рта. — Явился — не запылился.
Тот, кого называли Лысым, издали помахивая рукой, появился на выщербленных ступеньках, которые вели в полуподвальное помещение. Над этой норой была укреплена полинявшая от дождей и солнца вывеска, которая сообщала, что в полуподвале расположено одно из тех местечек, куда аборигены приходят на водопой, а именно — пивной бар «Парус». Из ближайшей подворотни так разило аммиаком, что запах чувствовался даже на противоположном конце площади, не оставляя ни малейшего сомнения в том, где завсегдатаи «Паруса» избавляются от излишков потребленной влаги.
— Там он, — сообщил Лысый подходя, — в пивнухе. Притомился, надо думать.
— Странно, — сказал тот, что казался постарше, задумчиво трогая интеллигентного вида бородку, обрамлявшую его худое лицо с мелкими лисьими чертами. — До Москвы еще триста верст с гаком, а он — в пивнуху. Он вроде торопился. Тебе это не странно, Лысый?
— Отстань, Серый, — ощерился тот. — Чего ты привязался, как мент: странно не странно, торопился — не торопился… Я почем знаю, странно или не странно. Мое дело телячье, вы меня высадили, сказали: следи. Я и следил. Вон он, фраер ваш, в пивняке сидит, чего тебе еще?
— Я тебе, козел, не Серый, а Сергей Анатольевич, — рассеянно заметил старший, продолжая задумчиво теребить бородку. — Зачем же ему, гаду, в пивнуху приспичило? Может, у него там стрелка?
— Очень даже может быть, — поддакнул фиксатый. — Рандеву, так сказать. Скинет, чего он там везет, и — гуляй, Вася. А что он, кстати, везет-то?
— А хрен его знает, — с досадой сказал старший. — У них ведь в простоте ни слова, все тайны. Ну да, наше дело маленькое. Работу сделаем, а там хоть трава не расти. Лысый и Митяй, ну-ка, гляньте, один он там?
— Чего там глядеть, — сказал Лысый. — Мужик с ним какой-то. На «опеле» приехал — вон на том, серебристом.
— Точно, стрелка! — воскликнул фиксатый Митяй.
— Не ори, урод, — одернул его Серый, — всех лохов распугаешь. Стрелка, не стрелка — не нашего ума дело. Обслужим клиента и сваливаем, а дальше пусть большие головы думают. Заслонов, ты сумку не потерял?
Бывший студент физмата, прозванный Заслоновым за недюжинный талант в обращении со взрывчатыми веществами и великое хитроумие во всем, что касалось всевозможных мелких диверсий, спокойно похлопал ладонью по висевшей у него на боку спортивной сумке. Лысый и Митяй при этом заметно вздрогнули. Лысый сделал неопределенное движение всем корпусом — не то побежать собрался, не то вообще плашмя рухнуть на светло-серый пыльный асфальт, который не ремонтировали со времен Николая Кровавого. Движение это не ускользнуло от внимания Заслонова, но он промолчал и лишь усмехнулся презрительно, отвернувшись в сторону: Лысого он не любил за природную тупость и приверженность культу грубой физической силы, избытком которой сам Заслонов похвастаться не мог.
Еще в бытность свою «рядовым необученным», едва начав стаптывать первую пару корявых кирзовых говнодавов в забытом богом и людьми заволжском гарнизоне, он усвоил незатейливую, как и весь солдатский (а впрочем, и не солдатский тоже) фольклор, истину: студентов в армии не любят. Компания же, в которую привели его природная лень и некоторые дорогостоящие привычки, в интеллектуальном смысле мало чем отличалась от казарменной братии. Впрочем, в который раз повторил себе Заслонов, деньги не пахнут, а пока ты умеешь что-то, чего не умеют эти гориллы, ты всегда будешь на голову выше их.
И он снова хлопнул ладонью по сумке, на этот раз гораздо сильнее.
— Ты забрал, — не выдержал Лысый, — я в шоке. Иди к этому козлу в пивняк и хлопай там, пока не обгадишься.
— Всегда со мной, — бодро сказал Заслонов Серому, не удостоив Лысого вниманием. — Можно приступать?
— Лысый в пивняк, Митяй на входе, я остаюсь здесь, — распорядился Серый. Погнали!
Трое молодцов пересекли площадь. Лысый спустился в благоухающие недра пив-бара. Митяй остался наверху — привалился широким задом к ограждавшим спуск в полуподвал перилам и с индифферентным видом покуривал, кося одним глазом вниз, на дверь бара, а другим — на Заслонова, который уже подошел к зеленым «жигулям» и с самым деловитым и непринужденным выражением лица взламывал дверцу со стороны водителя.
Как и следовало ожидать, замка хватило секунд на пятнадцать-двадцать, после чего Заслонов как ни в чем не бывало открыл дверцу. Наблюдавший за ним с другого конца площади Серый напрягся в ожидании воя и улюлюканья, но сигнализации в машине не было — опять же, как и следовало ожидать.
А Заслонов уже вовсю шуровал под капотом, действуя с деловитой обстоятельностью, которая, как он неоднократно убеждался, в ста случаях из ста давала гарантию успеха и экономила время гораздо лучше любой суеты и спешки.
Вся операция заняла не более двух минут. Заслонов спокойно опустил капот, захлопнул и запер дверцу и неторопливо направился через площадь к скамейке, на которой сидел Серый. Тот дал знак Митяю. Митяй ленивым жестом отшвырнул недокуренную сигарету и, оторвав зад от перил, вразвалочку спустился по выщербленным бетонным ступенькам в благоухающую полутьму, где Лысый, давясь от отвращения, цедил сквозь зубы воняющее грязной тряпкой пиво, ухитряясь одновременно наблюдать и за клиентом, и за входом. Заметив Митяя, он брякнул недопитую кружку на прилавок и направился к выходу, окинув прощальным взглядом красноглазого бедолагу, который все вертел в руках грязный бокал и, похоже, так ни разу к нему и не приложился. Что ж, подумал Лысый, его вполне можно понять.
Еще через три минуты вишневая «мазда», сверкнув лакированным боком, неторопливо проехала через площадь и скрылась за поворотом.
Некоторое время спустя из бара вышел человек. Сильно сутулясь, он поднялся по ступенькам и на секунду приостановился, чтобы прикурить сигарету. Вид у него был помятый и затрапезный, а покрасневшие глаза с воспаленными веками свидетельствовали не то о длительном запое, не то о не менее длительном недосыпании. Со второго раза попав, зажигалкой в задний карман светлых вельветовых брюк, он неторопливо зашагал к припаркованным у обочины зеленым «жигулям», на ходу глубоко затягиваясь и выпуская дым через ноздри.
Подойдя к машине, он долго шарил по карманам в поисках ключей, досадливо морщась и зажав сигарету в уголке рта. Дым разъедал ему глаза, и от этого человек морщился еще сильнее, так что со стороны могло показаться, будто он готов заплакать. Наконец ключи нашлись. Почему-то они оказались в бумажнике. Человек с некоторым недоумением пожал плечами и отпер дверцу.
Опустившись на водительское сиденье, он какое-то время сидел, безвольно уронив руки вдоль тела и прикидывая, не вздремнуть ли ему часок-другой прямо здесь, за рулем. Безумное напряжение последних суток постепенно покидало его, стекая вдоль опущенных рук, и вскоре внутри не осталось ничего, кроме огромной серой усталости. Он сделал все что мог и заслужил право на отдых. Теперь все зависело от этого быстроглазого молодого капитана да еще, пожалуй, от Господа Бога, или от Фортуны, или кто там еще заведует людскими судьбами.
Он поймал себя на том, что уже начинает дремать, даже не захлопнув дверцу и выставив одну ногу на проезжую часть. Энергично встряхнувшись, как вылезшая из воды собака, он втянул забытую ногу в кабину и сильно хлопнул дверцей: замок в последнее время что-то стал барахлить, как, впрочем, и все остальное. Изогнувшись, он запустил руку за спину и, вытащив из-за пояса пистолет, затолкал его в набитый промасленной ветошью, отвертками и прочим хламом бардачок.
«Все-таки надо ехать, — решил он — Выспаться можно и дома».
Ключи опять куда-то запропастились, и он некоторое время бессмысленно шарил по карманам и по сиденью вокруг себя, пока взгляд его совершенно случайно не упал на приборную доску. Конечно же, ключи были там, где им и полагалось находиться, — ключ зажигания торчал в замке, а остальные мирно покачивались на колечке вместе с брелком.
— Трах-тарарах, — сказал он без всякого выражения и повернул ключ.
Это и в самом деле был трах-тарарах.
Когда пожарникам удалось сбить пламя, а местные омоновцы в наспех вкривь и вкось напяленных бронежилетах оттеснили, наконец, толпу любопытных аборигенов всевозможных возрастов и степеней алкогольной прострации и выставили некое подобие оцепления, сохраняя при этом полусонное выражение лиц, а вдалеке раздался приближающийся вой сирены, знаменующий прибытие органов следствия, из волнующейся массы заинтересованных наблюдателей пятясь, спиной вперед выбрался человек лет тридцати пяти, одетый в выцветшие голубые джинсы, белые кроссовки и светло-серую спортивную куртку. Очень медленно, старательно сдерживая дрожь в руках, он закурил сигарету и, бросив последний взгляд на сплошную стену окаменевших от любопытства спин, неторопливо зашагал к припаркованному поодаль серебристому «опелю» самого непрезентабельного вида.
Никто не обратил внимание на то, как ржавый «опель» отчалил от бровки тротуара и, бренча железом на выбоинах, постепенно наращивая скорость, покатил прочь из города. Даже роскошная вишневая «мазда» выпуска позапрошлого года, медленно проплывшая через площадь, осталась не замеченной всеми, не считая, конечно, двух-трех малолеток, не сумевших пробиться в первые ряды зрителей и потому от нечего делать глазевших по сторонам.
— Грамотно, — сказал Заслонову Серый, когда автомобиль, миновав скопище любопытных, выехал с площади. — Полагаю, государи мои, — обратился он уже ко всем, — что помимо обещанной суммы нам причитается небольшая премия.
Не прошло, однако, и часа, как ему представилась великолепная возможность убедиться в необоснованности такого предположения. Голос в телефонной трубке резал, как битое стекло.
Поначалу все шло как положено. Голос, хозяина которого Серый никогда не видел, да, откровенно говоря, и не стремился увидеть, был вполне благожелателен до того самого момента, как Серый сообщил ему, что интересующий того человек, к сожалению, погиб во время взрыва, — какие-то подонки, сказал Серый, подложили бомбу в его автомобиль. Вот тут-то и прорезались в голосе те самые режущие нотки, от которых по спине у Серого пробежала волна озноба.
— То есть он выходил из машины? — спросил голос.
— Ясно даже и ежу, — не теряя присутствия духа, ответил Серый. — Как бы он иначе мог подорваться?
— Так, — сказали на том конце провода и надолго замолчали. — Ну вот что, дружок, — послышалось после паузы, — быстренько скажи мне, да не вздумай что-нибудь напутать: долго его не было?
— Минут пятнадцать.
— И ты об этом так спокойно говоришь? Куда он заходил?
— В пивнуху. Есть там такая, «Парус» называется…
— Дальше, дальше, труп. С кем он разговаривал?
Серому не понравилось то, как его назвал голос. Несмотря на отсутствие личных контактов, он был прекрасно осведомлен о том, что обладатель этого переменчивого голоса слов на ветер не бросает. Удачно выполненный заказ оборачивался несколько неожиданной и весьма неприятной стороной. Поэтому Серый, до боли сжав зубы, чтобы не дрожал голос, предпринял осторожную попытку перейти в контратаку.
— Послушайте, — начал он, — ведь такого уговора у нас не было. Работа сделана, а за остальное мы не в ответе. Надо было, в конце концов, предупреждать…
— Давай, давай, сынок, поучи меня, что я должен делать и чего не должен… Да ты понимаешь, сучий потрох, что ты натворил?! Ты меня убил, зарезали в землю закопал. Только я ведь тебя и из-под земли достану, учти. Если то, что этот жмурик вез, попадет не в те руки, много голов полетит, и твоя — первая. Ну, что скажешь?
Серый облизал пересохшие губы и попытался что-то сказать, но из горла вырвался только какой-то хриплый писк.
— Попробуй еще раз, — посоветовал голос.
Серый скрипнул зубами и, стараясь, чтобы голос звучал спокойно, выдавил в трубку:
— «Опель»… «опель-аскона», серебристый… Ржавый весь, долбаный-передолбаный. Мужик в светлой куртке, в джинсах… брюнет, что ли, или шатен… Если кто-то и взял, то он, точно.
— Номер машины? — быстро спросил голос.
Серый напрягся и, припомнив, продиктовал номер.
— Ладно, щенок, — сказали ему, — отсрочку ты заработал. Но только отсрочку! Если что-то не получится, если этот подонок прорвется… ну, в общем, ты об этом узнаешь одним из первых.
— Да пошел ты, — с тихим отчаянием сказал Серый в короткие гудки отбоя. Руки тряслись так, что повесить трубку на рычаг удалось лишь с третьей попытки. После этого он долго стоял в будке таксофона, прислонившись лбом к грязному стеклу, борясь с подкатывающим к горлу тошнотворным животным ужасом и проклиная тот день, когда, польстившись на высокий гонорар, впутался в чужую игру по неизвестным правилам, а скорей всего — и без правил…
Он не заметил, как к будке подошел Лысый. Без церемоний потянув на себя неподатливую дверь, он всунул в образовавшуюся щель плешивую башку и спросил:
— Ну ты чего, Серый? Сколько тебя ждать-то?
— Да пошел ты в ж…, козел!!! — заорал Серый так, что разом запершило в горле, и, оттолкнув с дороги опешившего подельника, опрометью бросился вон из будки.
Грунтовка была узкая и, по всем приметам, малоезженая — лес вплотную подступал к двум неглубоким, уже начавшим затягиваться худосочной травой колеям, в которых было полно прошлогодней сосновой хвои и растопыривших серые чешуйки мертвых шишек. Неподалеку от того места, где проселок упирался в четырехполосное шоссе, сосновый бор сменялся непролазной мешаниной лиственного молодняка берез, осин, чахлого малинника и высокой, по колено, серебристо-зеленой травы, надежно скрывавшей догнивающие на корню трухлявые лапти невостребованных боровиков и россыпи невесть откуда взявшихся ржавых консервных банок. Дорогу перегораживал сбитый из ошкуренных сосновых жердей шлагбаум, украшенный помятым и облупившимся жестяным кругом, на некогда красной поверхности которого с трудом угадывался белый прямоугольник запретительного «кирпича». Тянувшаяся параллельно шоссе заросшая канава, по дну которой лениво текла черная от торфяной взвеси вода, встречаясь с грунтовкой, ныряла в забитый лесным мусором кульверт, почти совершенно скрытый от глаз свисающими прядями травы.
За канавой кусты становились ниже, постепенно сходя на нет, словно душный зной раскаленного асфальта и сизый туман выхлопных газов высасывали из них жизненные силы. На желтой каменистой обочине, немного правее того места, где грунтовка обессиленно выползала на шоссе, белел километровый столбик, увенчанный синей табличкой, утверждавшей, что от этого всеми забытого места до Москвы всего сто восемь километров. На противоположной стороне дороги пейзаж оживлял большой фанерный щит с аляповатым рисунком и надписью «БЕРЕГИТЕ ЛЕС ОТ ПОЖАРА!». Чуть ниже этого пламенного призыва чья-то преступная рука вывела углем: «Палагушин петух».
Два человека, полдня изнывавшие от зноя и безделья в раскаленной кабине милицейского «уазика», скрытого кустами обочины в двух шагах от шлагбаума, успели изучить надпись вдоль и поперек. Обе передние дверцы автомобиля были распахнуты настежь, но это почти не помогало, и двое в милицейской форме истекали потом, с растущим раздражением ощущая, какими скользкими и липкими становятся их тела, и с надеждой поглядывая на тень которая тянулась и все никак не могла дотянуться до них с противоположной стороны дороги.
Сидевший справа от водителя человек в форме лейтенанта ГАИ, изогнувшись, извлек из кармана галифе смятый носовой платок и, невнятно помянув чью-то мать, вытер взмокшее лицо. Дремавший за баранкой водитель встрепенулся.
— Чего? — спросил он, протирая заплывшие глаза.
— Ничего, — недовольно поводя длинным хрящеватым носом, ответил лейтенант. — Разит, говорю, от тебя, как от козла.
— Так ведь не от меня одного, — миролюбиво ответил водитель и, перегнувшись через спинку сиденья, извлек откуда-то початую бутылку водки. — Во, — сказал он, протягивая бутылку лейтенанту. — Дезодорант «Олд Спайс» — только для настоящих мужчин.
— Мужчина… Ты и так уже за рулем спишь. Смотри, упустим клиента — мало не покажется.
— Обижаешь, Петрович, — протянул водитель. — Ведь не ради пьянки окаянной, а токмо здоровья для…
Лейтенант с деланной неохотой принял бутылку и, высоко запрокинув голову, сделал несколько больших глотков. Лоб его моментально покрылся испариной, глаза заслезились.
— Теплая… с-сука, — сдавленно пробормотал он, утирая глаза рукавом и передавая бутылку сержанту.
— Занюхай, Петрович, занюхай, — сказал сержант, принимая бутылку и вкладывая в слепо шарящую руку сухую горбушку. Лейтенант поднес горбушку к носу и несколько раз с силой шумно втянул воздух. Взгляд его прояснился, и он зашарил по карманам, ища сигареты. По кабине поплыл пронзительно-острый запах свежего водочного перегара.
— Ну, за успех гнилого дела, — сказал сержант, раскрутил бутылку и в три огромных глотка осушил ее до дна. — И вправду, теплая, — констатировал он, переведя дыхание. — Надо будет в Думу написать: почему, мол, в ментовских «луноходах» холодильников нету? Через этот недосмотр народ терпит великие лишения… Пускай бы приняли закон, все равно им там делать нехрена… Даешь портативный холодильник в каждую ПМГ!
— Ага, — саркастически подхватил лейтенант, — и по резиновой Зине каждому сержанту.
— Я — за, причем всеми четырьмя конечностями, — заявил сержант, примериваясь зашвырнуть бутылку в кусты.
Лейтенант перехватил его руку и отобрал бутылку.
— Баран ты, Степанов, — сказал он, тщательно обтирая бутылку носовым платком, — обезьяна в погонах. Учишь вас, учишь… Ты бы уж прямо пошел и на щите расписался: тут, мол, был Степанов по мокрому делу, и тоже петух… И писал бы потом в Думу из зоны: даешь, блин, каждому пидору по мешку гондонов…
— Да пошел ты… — обиделся Степанов. — Тоже мне, вождь и учитель нарисовался — хрен сотрешь. Эксперт-криминалист…
— Ты, Леша, не бухти, — примирительно сказал лейтенант, самолично отправляя начисто вытертую бутылку под ближайший куст. — Нам за это дело хорошие бабки обещаны, и я из-за всякой лабуды на киче припухать не намерен… да и тебе не советую. Тем более, что долго мы с тобой там не протянем — сам ведь знаешь, как эти дела делаются. Так что соберись, дружок, это тебе не на посту трешки стрелять. С МУРом шутки плохи, а с хозяином — и того хуже.
— Ладно, не лечи, — вздохнул Степанов, — считай, что осознал.
Некоторое время они молчали, дымя сигаретами и равнодушно провожая глазами со свистом проносившиеся мимо машины. Потом Степанов беспокойно завозился и, цепляясь автоматом, полез наружу.
— Ты куда? — спросил лейтенант.
— Отлить надо, — сказал Степанов. — Давление на клапан превышает критическую отметку. Аида, я угощаю!
— Что эк, — хохотнул лейтенант, — на халяву можно и отлить.
Треща кустами, они продрались через подлесок и встали рядышком на краю канавы, одинаковым движением задвинув за спину свои короткоствольные автоматы. Обоих слегка покачивало: жара и водка делали свое дело. Правда, жара уже спала: дело шло к вечеру, и солнце наконец провалилось в тартарары где-то за лесом, вплотную подступавшим к шоссе с запада.
— Сделал дело — гуляй смело, — глубокомысленно изрек лейтенант, сплевывая окурок в канаву и застегивая галифе.
— Чего-то мне, Петрович, не по себе, — возясь с пуговицами, признался Степанов. — Трясет меня чего-то. Это ведь и в самом деле — не трешки стрелять.
Лейтенант круто развернулся и пристально посмотрел на напарника. Выглядел тот и впрямь неважнецки, даже губы побелели. «Вот сука, — подумал лейтенант, только этого и не хватало. Ты еще заплачь, гнида». Вслух, однако, он произнес совсем другое.
— Баксы, Леша, — проникновенно сказал он, — баксы. Знаешь, сколько за эти деньги тебе надо на посту корячиться? Ты посчитай на досуге, подумай. И о том еще подумай, падла, — зашипел он вдруг, схватив сержанта за портупею и притянув его к себе вплотную, — что с тобой будет, если вздумаешь на попятную. Я тебя сам схороню, в этой самой трубе, — кивнул он в сторону смутно белевшего сквозь траву края кульверта, — вместе с клиентом схороню, понял?!
Напоследок крепко встряхнув ни с того ни с сего раскисшего сержанта, лейтенант отпустил портупею и, не оглядываясь, напролом двинулся к машине, слыша, как Степанов тяжело вздыхает и трещит ветками позади. Он хотел было остановиться и сказать сержанту что-то еще, но тут в машине пронзительно запищал зуммер. В три прыжка добежав до автомобиля, лейтенант вскочил в кабину и сорвал с подставки трубку радиотелефона.
— Шестой на связи, — успел бодро отрапортовать он, прежде чем до него дошло, что зуммер продолжает пищать.
— Твою мать, — с чувством сказал лейтенант и, не глядя швырнув трубку на сиденье, схватил лежавший на приборном щитке сотовый телефон. Некоторое время он молча слушал, сузившимися глазами глядя в сторону видневшегося сквозь занавес березовых ветвей шоссе. — Вас понял, — сказал он наконец. — Приступаю.
В открытой дверце со стороны водителя вопросительно маячило лицо сержанта Степанова, похожее в сгустившихся сумерках на бледную луну.
— Все, Леша, — сказал этому лицу лейтенант, — понеслась. Через десять минут он будет здесь.
Перегнувшись назад, он достал с заднего сиденья фуражку и полосатый жезл с подсветкой.
— Заводи, — скомандовал он, и патрульная машина, взревев изношенным двигателем, выкатилась из кустов и замерла на обочине шоссе.
Двенадцатилетний «опель-аскона» явно просился на свалку. Сквозь покрывавшую мятые крылья серебристую краску явственно проступали пятна ржавчины, передний бампер бессильно отвисал книзу, как слюнявая губа идиота, а изъеденный коррозией низ кузова напоминал причудливую бахрому. В правом верхнем углу лобового стекла красовался большой «паук», и во время движения вся эта конструкция натужно скрипела и дребезжала, грозя вот-вот развалиться и остаться посреди шоссе грудой ржавого, ни на что более не годного железа. Это самоходное некротическое явление неизменно вызывало у всех встречных и поперечных улыбки, в которых были и жалость, и презрение. Иногда на него показывали пальцем.
Тем не менее, двигатель этой развалюхи урчал ровно и мощно, и повороты она брала, не снижая скорости. Процесс разложения явно не пошел дальше кузова. Человек, сидевший за рулем серебристого «опеля», был прекрасно осведомлен о возможностях своего автомобиля и потому лишь кривовато усмехнулся, заметив повисший на хвосте джип. Поначалу он решил, что позади просто очередной любитель легких побед на шоссе, какой-нибудь бритоголовый недоумок, решивший покрасоваться перед новой девкой. Если это был «хвост», то вел он себя до неприличия нахально, просто лез в глаза своей наваренной на передний бампер хромированной рамой, на которой красовались аж шесть дополнительных противотуманных фар. Эти фары неотступно маячили в зеркале заднего вида, то приближаясь, то вновь отставая — недалеко, впрочем.
Водитель «опеля» снова улыбнулся, в который уже раз припомнив незабвенного Ремарка. Как же звали тот автомобиль в «Трех товарищах» — Карл? Вроде бы да. А может быть, и нет. Надо же, забыл! Он честно попытался припомнить вылетевшее из памяти имя и обескураженно покрутил головой, снова поймав себя на том, что постепенно, совершенно незаметно для себя забывает многое из того, что когда-то составляло, казалось, самую сущность его натуры.
— Ремарка надобно перечитать, — вслух сказал он, зная, что наверняка не дойдут до этого руки.
Между тем болтавшийся позади джип не отставал, несмотря на то, что «опель» задал весьма высокий темп гонки. Это было подозрительно, тем более, что в один из моментов, когда джип приблизился едва ли не на расстояние вытянутой руки, водитель «опеля» разглядел сквозь тонированное лобовое стекло двоих сидевших в кабине мужчин в солнцезащитных очках. И что характерно, никаких крашеных телок!
— Паду ли я, стрелой пронзенный, иль мимо просвистит она? — спросил он у зеркала заднего вида и вдавил педаль акселератора в покрытый потертым резиновым ковриком пол кабины. Форсированный двигатель бархатно взревел, принявшись с удвоенным аппетитом пить дорогой бензин, и утыканная дурацкими противотуманными фарами хромированная рама начала быстро уменьшаться в размерах.
Водитель «опеля» пошарил в бардачке и, наугад выбрав кассету, не глядя сунул ее в щель магнитолы. Грохот рок-н-ролла заглушил скрип и дребезжание дышащего на ладан кузова. Хромированная рама далеко позади сверкала бликами заходящего солнца и вскоре совершенно пропала из виду. Хвост, если это был он, безнадежно отстал.
— Гут, матка, — одобрительно сказал водитель своему автомобилю.
Он был даже отчасти благодарен тем двоим в джипе — сами того не ведая, они помогли ему проснуться. Сказывалось безумное напряжение нескольких последних дней, и на протяжении примерно двухсот километров он клевал носом, то и дело отключаясь от действительности, то забегая мыслями вперед, то возвращаясь назад, в полутемный, провонявший несвежим пивом и лежалой селедкой полуподвал, где за покрытыми липким светлым пластиком столиками гомонили, утоляя жажду, засаленные гуманоиды и где внешне совершенно неотличимый от них курьер с красными от недосыпания глазами передал ему безобидный с виду квадратик черной пластмассы компьютерную дискету, сказав при этом:
— Учти, капитан, штуковина эта похлеще динамита, и покуда она с тобой, считай, что у тебя в кармане граната без чеки. Зазеваешься — мокрого места от тебя не останется.
— Зевать не обучены, — ответил он тогда, небрежным жестом убирая дискету во внутренний карман спортивной куртки, — доставим в лучшем виде, будь спок.
— Желаю удачи, — все так же серьезно сказал курьер и, не прощаясь, поднялся и зашагал к выходу, сильно сутулясь и на ходу выковыривая из мятой пачки сигарету…
А через две минуты снаружи громыхнуло, и в пивной посыпались стекла. Галдящая толпа возбужденных гуманоидов вынесла его наверх как раз вовремя, чтобы успеть во всех подробностях разглядеть заворачивающийся чудовищным штопором столб багрово-черного дымного пламени…
Тряхнув головой, он постарался отогнать это воспоминание. Строго говоря, подумал он, чего-нибудь в этом роде и следовало ожидать. Невозможно даже представить, чтобы эта мразь сдалась без боя. Как же! Столько нахапано, наворовано, а главное — власть, власть!..
Он вздохнул. Сама смерть курьера не слишком выбила его из колеи — он прошел весь путь от Кабула до Грозного и навидался всякого, постепенно приучив себя не отворачиваться при виде чужой агонии. Тем более, что позволить себе малейшего проявления слабости он сейчас просто не мог — это было равносильно самоубийству, о чем красноречиво свидетельствовала незавидная судьба незнакомого курьера.
…Сила, думал он. Какую же огромную силу они набрали, сволочи! Огромную, безжалостную, тупую. И реакция у них — будь здоров! Малейший укол, ничтожный раздражитель — а зверь уже развернулся и — клыками… К черту, к черту!
Не об этом сейчас надо думать, а о том, как живым добраться до Москвы всего-то километров двести! — и передать то, что надежно спрятано в тайнике под сиденьем…
— Ты не обязан, — говорил ему генерал, тяжело облокотившись о гранитный парапет и глядя, как струится внизу Москва-река. — Это моя война, а я больше не твой командир. Риск большой, а орденов, сам понимаешь, не предвидится.
— Какие уж тут ордена, — неловко усмехнулся он, уже зная, что не сможет отказать этому человеку, какова бы ни была его просьба. — За участие в гражданской войне ордена не полагаются, — процитировал он своего собеседника, не принявшего когда-то звезду Героя России за чеченскую кампанию.
Тот улыбнулся некрасивым, чересчур большим ртом и привычным жестом поправил фуражку.
— Да, капитан, — сказал он, — смотри-ка, до чего дожили… Значит, не жалко отпуска?
— Не жалко, товарищ генерал.
— Тогда слушай. Дело это для тебя, армейского разведчика, в общем-то, плевое. Всего-то и надо, что встретить курьера и доставить посылочку мне. К тебе обращаюсь потому, что посылочке этой цены нету, заднее большой кровью плачено. Коротко говоря, кое-кто на самом верху толкнул чеченам партию оружия — само собой, не бесплатно, и думал, стервец, что все концы в воду спрятал, ан кончик-то и отыскался! Тут большие деньги замешаны, говорю тебе сразу, и не могу я это дело кому попало доверять. ФСБ, КГБ — все одно дерьмо, только вывеска другая. Не верю я им, капитан.
— По-моему, товарищ генерал, они давно уже сами себе не верят.
— Да, брат, это ты точно… Жена-то есть у тебя?
— Да как-то не собрался… То некогда, то недосуг — сами знаете, как оно бывает.
— Уже легче, — вздохнул генерал. — Запомни адрес и пароль…
Мотор успокаивающе, монотонно урчал, километровые столбы неслись навстречу — 182, 181, 180… Близился вечер, и над дорогой толклась мошкара, собираясь в прозрачные подвижные облачка, разбивалась о треснувшее лобовое стекло, налипала на решетку радиатора. Капитан армейской разведки Алехин поморщился, представив, каково ему завтра будет отдирать все это хозяйство. И ведь до утра присохнет зубами не оторвешь…
«Опель», не снижая скорости, проскочил пересечение со второстепенной дорогой. Мелькнул пыльный проселок, кажущиеся с большого расстояния белоснежными стены каких-то коровников или свинарников — в этих тонкостях коренной москвич Алехин разбирался слабо. С проселка вдруг вылетели и увязались следом двое мотоциклистов — сплошь в черной запыленной коже, лиц не разглядеть за глухими непрозрачными забралами шлемов… рокеры, в общем. Хотя нет, вспомнил Алехин, рокеры — это из древней истории, что-то времен Очакова и покоренья Крыма. Теперь это зовется как-то по-другому — байкеры, что ли? Под одним из этих чернокожаных кентавров ревел, надрываясь, весьма ухоженный, изукрашенный, но вполне тривиальный «урал», зато другой, похоже, являлся счастливым обладателем самого настоящего «харлея». Алехину ни к селу ни к городу вспомнилось, что кто-то когда-то говорил ему, будто у «харлея» заднее колесо закреплено в вилке жестко, безо всяких амортизаторов и прочих нежностей — такие, мол, в ихней Америке дороги, что амортизаторы просто не нужны. Его так и подмывало выяснить, правда это или нет, и в другой ситуации он, несомненно, так бы и поступил, но сейчас эта затея представлялась ему чересчур рискованной.
Алехин присмотрелся к мотоциклистам повнимательнее. «А ведь тяжеловаты ребятки для тинейджеров, — решил он, — не та стать. Да и что им делать здесь, в двух сотнях верст от Москвы? Ох, ведут они меня, ох, ведут!.. Хотя, с другой стороны, чем мы хуже Америки? А там некоторые и в сорок знать ничего не хотят, кроме своего мотоцикла да каски с рогами. А что до расстояния, так ведь для дурной собаки сто верст — не крюк…»
Он немного снизил скорость, внутренне готовясь к самому худшему: сейчас, вот сейчас тот, что на «харлее», а может, и другой, а может, и оба разом достанут из-под своих курток пистолеты и надо будет, как тогда, в Чечне…
Мотоциклисты промчались мимо, ни разу не оглянувшись. У того, что ехал на «Урале», поперек спины красовалась сделанная по трафарету надпись- «FUCK YOU.» «Н-да. В другое время и при прочих равных условиях я бы тебе показал фак…» Словно надписи было мало, романтик шоссейных дорог сунул руку за спину и показал Алехину кулак с отставленным средним пальцем. Козел. Впрочем, это все-таки лучше, чем пистолет.
Алехин дал байкерам скрыться из виду и только после этого прибавил скорость. Встреча оставила неприятный осадок, и, сколько он ни укорял себя за мнительность, в глубине души Алехин не сомневался в том, что поступил правильно. Интуиция что-то такое нашептывала, да и непохоже было, чтобы ему так вот, запросто позволили въехать в Москву с этой бомбой под сиденьем.
В сгущающихся сумерках, как призраки, мелькали белые километровые столбы. «А вдоль дороги мертвые с косами стоят, — вспомнил он, включая фары. — И тишина».
139. 138. 135. Неужели все-таки пронесет?
На сто тридцатом километре, прямо под столбиком, стояли, сцепившись рогами, давешние мотоциклы. Немного поодаль Алехин заметил тлеющие оранжевые огоньки сигарет. Когда ржавый «опель» на удивление тихо прошуршал мимо, один из мотоциклистов вынул из нагрудного кармана своей кожанки сотовый телефон и нажал кнопку вызова. Ему ответили не сразу, а когда ответили, он заговорил не терпящим возражений тоном:
— Шестой, ты? Объект только что проехал сто тридцатый километр. Скорость приличная, так что минут через десять наверняка будет у вас. Действуйте, как договорились, только пусть сначала отдаст посылку — хозяин хочет лично убедиться. Действуйте.
— Ну так как, Саня, — обернулся он ко второму мотоциклисту, убирая телефон в карман, — как по-твоему: жив рок-н-ролл или уже помер?
— Еще маленько жив, — осклабился тот, проверяя, легко ли выходит из кобуры пистолет со спиленным номером, — но вскорости непременно помрет. Как по мне, так туда ему и дорога.
— Даже странно слышать такие твои речи, — сказал его товарищ. — Ты на себя-то посмотри! Ведь вылитый рокер!
— Чего-то там у меня на спине написано, не прочтешь ли? — предложил веселый Саня, и они, отсмеявшись, закурили еще по одной — на посошок. Они едва успели докурить до половины, когда серебристый «опель» достиг сто восьмого километра.
Фары выхватили из темноты квадратную корму патрульной машины с забранным решеткой окошком. Стоп-сигналы «лунохода» кроваво сверкнули отраженным светом. Шагнувший на дорогу гаишник в белой портупее повелительно взмахнул светящимся жезлом, приказывая остановиться. Повинуясь устоявшейся привычке, за годы успевшей превратиться в условный рефлекс, Алехин принял к обочине и остановился, но подумал, что, возможно, делает он это зря. Однако дебелый детина в сержантских погонах с короткоствольным автоматом под мышкой уже обнаружился прямо перед капотом, заслоняясь ладонью от режущего света фар. Другая его рука лежала на автомате. Алехин выключил фары.
Второй гаишник, небрежно заткнув свой жезл за голенище, неторопливо приблизился сзади. Этот, как успел заметить Алехин, был в чине лейтенанта. В позах и поведении обоих гаишников было что-то странное. Алехин пригляделся повнимательнее. «Да они же пьяные, — понял он вдруг. — Не „под газом“ и не „вдетые“, а именно пьяные. Вот те на. Только этого не хватало».
Алехин медленно, с неохотой стал вылезать из машины навстречу нетвердо ступающему лейтенанту, но тот вдруг ускорил шаг и на ходу, уже беря автомат наизготовку, крикнул:
— Сидеть, падаль!
Внезапно оказавшийся рядом сержант грубо толкнул Алехина в плечо, силой усаживая на место, и сунул в лицо воронкообразный раструб, которым заканчивался ствол автомата.
— Ключи!
Скрипнув зубами, Алехин заглушил двигатель и отдал сержанту ключ зажигания. «Глупо-то как, господи, — думал он, — до чего же глупо…» На какую-то долю секунды он представил, как хватает ствол автомата, резко дергает его в сторону и на себя, а потом этот пьяный боров и опомниться не успеет, как будет вверх ногами валяться в кювете… Но нет, сидя в машине, много не навоюешь низко, тесно, неудобно, да и второй уже был рядом.
Сержант уступил начальству место и снова переместился к капоту, продолжая держать Алехина на мушке и время от времени коротко сотрясаясь всем телом похоже, его мучила икота.
Лейтенант наклонился к дверце, обдав Алехина волной густого перегара. В лицо ударил слепящий свет мощного фонаря.
— Гля, Степанов, — сказал лейтенант, не поворачивая, впрочем, головы к напар-нику — опять они там, в управлении, нае…лись. Это ж русский!
— Это еще посмотреть надо, какой он русский, — мрачно отозвался Степанов и громко икнул.
— В чем дело, лейтенант? — сухо спросил Алехин, стараясь подавить начавшую шевелиться где-то в глубине души надежду, что все это — не более чем досадная ошибка.
— Виноват, — сказал лейтенант. — Инспектор ГАИ лейтенант Дробов. Предъявите документы.
— Пожалуйста, — Алехин вложил в протянутую руку документы. — В чем, собственно, дело?
— Так, — протянул гаишник, светя фонариком в раскрытый военный билет Алехина и игнорируя поставленный им вопрос. — Капитан Алехин, армейская разведка… Слыхал, Степанов? Капитан армейской разведки! Вот тебе и чечен.
Развели бардак, козлы, сидят там ж… своими, из головы террористов выдумывают. Машина ваша? — спросил он у Алехина.
— Техпаспорт у вас в руках.
— Ах, ну да, конечно… Так, «опель-аскона»… цвет… ага… номер… так, владелец… ага. Все в порядке.
— Я могу ехать? — спросил Алехин, пряча документы в карман. — Видите ли, я тороплюсь…
— Да как вам сказать, — неопределенно протянул гаишник, почему-то опять направляя фонарь прямо Алехину в глаза. — С одной стороны — ну, явная же ошибка, но вот с другой… Боюсь, нам придется вас задержать до выяснения некоторых обстоятельств.
— Ну вот что, лейтенант, — сказал Алехин самым сварливым тоном, на какой был способен, — или вы немедленно объяснитесь, или я буду вынужден подать официальную жалобу. Будьте уверены, этот цирк вам даром не пройдет.
— А вы меня не пугайте, — оскорбился гаишник, — я, между прочим, на службе. Наша служба и опасна, и трудна — слыхали? Тут вот какая закавыка, товарищ капитан. Дали нам ориентировочку на вашу машину: едет, мол, в Москву гастролер из Чечни. В метро решил покататься, кино, там, посмотреть… ну, вы понимаете. Мало нам было урагана, так теперь еще этот лидер чернож…й.
— Бред какой-то, — сказал Алехин. — Я что, по-вашему, похож на чеченца?
— Да ну, какой вы чеченец. Однако ж на этих гадов кто только не работает, а документики при нынешнем уровне техники, сами понимаете… Так что придется прокатиться. Пересядьте на заднее сиденье.
Подкрепив свои слова повелительным движением автоматного ствола, гаишник, хоть и был заметно пьян, предусмотрительно сделал два шага назад и навел автомат прямо в живот выходящему из машины Алехину, которому все уже было предельно ясно. Капитан прекрасно понимал, что угодил в ловушку, как безмозглый кролик, и жив до сих пор только потому, что им нужна не столько его жизнь, сколько дискета.
— Стоять, — скомандовал лейтенант. — Лицом к машине, руки на кабину, ноги шире плеч! Степанов, обыскать!
Подошедший Степанов двумя ударами тяжелого сапога раздвинул пошире расставленные ноги Алехина.
— Не жмись, не жмись, чего ты, как целка, — почти добродушно приговаривал сержант, деловито и вполне профессионально обыскивая капитана с головы до ног. Пустой, — слегка обескураженно доложил он, закончив обыск.
— Пустой так пустой, — миролюбиво сказал лейтенант. — В машину! Степанов, за руль!
Серебристый «опель» задним ходом обогнул стоявшую с потушенными огнями ПМГ. Степанов с хрустом и скрежетом переключил передачу, и автомобиль, свернув с шоссе, скатился на грунтовку. Перед самым шлагбаумом машина, судорожно дернувшись, заглохла. Степанов выключил фары.
— Никак не привыкну к этим долбаным иномаркам, — сообщил он, ни к кому конкретно не обращаясь.
— Ну вот, — сказал лейтенант, — здесь нам будет уютно. Такие дела, капитан. Непременно нужно, чтобы ты нам посылочку отдал. Я уж не знаю, что ты там такое везешь, да и знать, поверь, не хочу, а только отдашь посылочку — расстанемся друзьями, не отдашь — не обессудь. Место тут глухое, ни одна падла не найдет. Так какой будет твой положительный ответ?
— С кем-то вы меня, ребята, спутали, — сказал Алехин, — и путаница эта вам еще ой как икнется.
Сидевший за рулем Степанов вдруг, не сдержавшись, громко икнул.
— Вот-вот, — сказал Алехин.
— В героя, значит, решил поиграть? — процедил лейтенант с излишним драматизмом, который присущ пьяным людям. В иной ситуации это, пожалуй, прозвучало бы смешно. — Давай поиграем. Выходи из машины, гондон!
Степанов уже стоял у дверцы с наведенным автоматом. Алехин медлил, взявшись руками за раму распахнутой дверцы, пока сидевший рядом лейтенант не ткнул его в поясницу твердым стволом автомата. Тогда он неторопливо полез наружу.
Степанов икнул, содрогнувшись всем телом. В следующее мгновение он обнаружил себя лежащим на спине. Нижняя челюсть, похоже, была вывихнута, а свалившийся сверху автомат больно припечатал нос. Чисто рефлекторно он наугад выбросил руку куда-то в сторону. Рефлексы сработали лучше сознания — ладонь сержанта мертвой хваткой сомкнулась на чьей-то лодыжке (он даже не понял, на чьей именно, он ничего сейчас не понимал, ослепленный болью), и Алехин, издав неразборчивый возглас, с треском полетел головой в кусты.
Нога его при этом вырвалась из сержантского захвата, но, пока он возился, ища опору в густом переплетении упругих тонких ветвей, подскочивший лейтенант с хрустом ударил его сапогом в лицо. Удар отбросил Алехина назад, на дорогу.
Упав на спину, Алехин выбросил ногу навстречу изготовившемуся для следующего удара гаишнику. Лейтенант обхватил обеими руками промежность и медленно сел на землю. Автомат, глухо брякнув, упал в пыль.
Терять было нечего. Капитан метнулся к автомату и уже коснулся пальцами металла, когда мир вокруг вворвался ослепительно-белой вспышкой и навалилась темнота.
Постепенно во мраке возникли две вещи: голоса и боль. Капитан армейской разведки Алехин без особенной радости понял что все еще числится в списках живущих. Боль сосредоточилась в затылке, который ломило со страшной силой. «Чем же это он меня? — подумал Алехин. — Автоматом, не иначе. Да, капитан, г… твое дело. Это ж кому рассказать: два пьяных мента укатали. Да как укатали…»
Впрочем, приходя понемногу в себя, Алехин начал сознавать, что укатали его не так, чтобы уж очень. Голова, конечно, раскалывалась, и, похоже, не хватало парочки передних зубов, но все остальные части тела вроде бы были на месте и в относительном порядке. Кроме того, в самом низу колоды у него был припрятан козырный туз, о котором эти веселые парни не знали и знать не могли. Успеть бы только сделать ход…
Закончив мысленно инспектировать свои внутренние органы и прочие руки-ноги, капитан стал прислушиваться к голосам. Судя по всему, один из ментов — вроде бы, сержант — нес при нем караульную службу, а другой как раз завершал тщательный и тщетный — обыск машины.
— Вот блин, надыбали мы с тобой работенку, Степанов, — сетовал он, заканчивая потрошить заднее сиденье. — Сейчас бы домой, к теплой бабе под бок, а тут болтайся, как хрен в проруби…
— К бабе — это дело, — согласился Степанов, — Как твое хозяйство-то, цело? Я уж было подумал, что больше тебе по бабам не ходить.
— Обижаешь, — хмыкнул лейтенант. — В школе милиции, чтоб ты знал, перед выпуском всем будущим лейтенантам яйца покрывают скорлупой повышенной прочности — для сохранности ценного генофонда, понял? Как там наш крестник — жив еще?
— Да жив, куда он денется.
— Куда денется… Дурак ты, боцман, и шутки у тебя дурацкие. Вот замочил бы ты его раньше времени, что бы тогда делал? Посылочки-то не видать, а без нее возвращаться не ведено. У кого бы ты тогда про посылочку спросил? Проверь-ка, кстати: может, он уже выспался?
Степанов ткнул Алехина сапогом под ребра. Капитан застонал и открыл глаза.
— С добрым утречком, — приветствовал его сержант. — Милости просим обратно в компанию. Скажешь, что у тебя спрашивают, или еще поиграем?
Алехин с трудом разлепил разбитые в лепешку губы.
— У тебя дети есть, Степанов? — прохрипел он.
— Нету, — раотерялся тот. — На хрена они мне нужны, спиногрызы?
— Это хорошо, — сказал Алехин.
— Чего это?
— Мудаков на свете меньше.
Он попытался приподняться, и тут Степанов, сладострастно хэкнув, нанес ему полновесный удар в живот. Алехин, корчась, пытался отползти к машине, беспомощно скребя ногами по земле, а раскрасневшиеся, вошедшие в раж гаишники азартно избивали его сапогами и прикладами автоматов.
— Гля, Петрович, ползет! — пропыхтел Степанов, деловито обрабатывая правый бок своей жертвы остроносыми хромовыми сапожищами сорок пятого размера.
— Пускай ползет, — отозвался лейтенант, трудясь над левым боком. — Земля круглая, приползет обратно, как миленький. И ведь какой, пидорюга, упорный! Ну, куда ты ползешь? Ползком от нас не уйдешь. Ни ползком, ни бегом, ни на машине, потому как мы — органы охраны правопорядка! Правопорядка, ясно? А ты, пидор гнутый, мешаешь нашей работе, колоться не хочешь. Где посылка, паскуда? Где, говори!
Некоторое время возле шлагбаума слышались только глухие звуки ударов да хриплое одышливое дыхание трех человек, затеявших в этом забытом месте старую как мир игру. Постепенно Алехин почти перестал ощущать боль. На свете не осталось ничего — ни боли, ни надежды, ни даже обиды. Ничего, кроме почти инстинктивного стремления доползти до машины, забиться под обросшее грязью днище, туда в душную темноту, где не достанут ни сапожища, ни приклады…
Ухватившись онемевшими руками за крошащийся под пальцами, изъеденный ржавчиной нижний край кузова, он мучительно медленно стал подтягивать вперед ставшее непомерно тяжелым тело, помогая себе непослушными ногами. Вот уже пальцы нащупали карданный вал… еще немного…
— Куд-да, сучара? — с лютым весельем спросил лейтенант. — Ишь, какой хитрец выискался! Степанов, ну-ка, верни его на место! Я с ним еще не закончил.
Степанов с готовностью забросил автомат за спину и ухватился за торчащие из-под машины ноги в кроссовках. В последний момент во всем этом ему почудилось что-то до боли знакомое, но вспоминать было некогда, и он изо всех сил потащил этого козла вонючего из-под его ржавой телеги. Это оказалось неожиданно легко: козел, как видно, совсем спекся, и через мгновение он уже был весь снаружи распластанный, готовый к употреблению и с каким-то белым свертком в руках.
— Эт-то еще что тако… — начал было лейтенант, но Степанов уже вспомнил.
Выпустив ноги этого придурка, который на деле оказался не таким уж придурком, сержант столичной ГАИ Степанов попытался закрыть лицо руками и каким-то чужим, тонким, как у персонажа мультфильма, голосом пискнул:
— Не на…
Был такой боевик — давненько уже. Американский, кажется.
Еще в застойные времена.
Сверкнули вспышки выстрелов — раз, два и еще раз, для верности, потому что лейтенант еще стоял, медленно наклоняясь. Стало тихо, лишь звякнула, откатившись, медная гильза.
Бывший инспектор ГАИ лейтенант Дробов мягко повалился на труп бывшего сержанта Степанова, несколько раз судорожно подергал ногами в запылившихся сапогах и умер, так и не успев понять, что же, собственно, произошло.
Алехин с трудом поднялся и встал, шатаясь, как пьяный, борясь с подступающей к горлу тошнотой. Дыхание с хрипом и свистом вырывалось из груди, перед глазами плыли разноцветные круги. Держась рукой за крышу кабины, он наклонился, и его вырвало.
После этого стало немного полегче, и капитан сумел, превозмогая боль, пронзавшую тело при каждом движении, кое-как, по частям разместиться на распоротом сиденье своего «опеля». «Парабеллум», аккуратно завернутый в сплошь залепленный дорожной грязью полиэтиленовый пакет, он положил на переднее сиденье. Так-то, ребятки.
Он медленно, с трудом притянул к себе дверцу и захлопнул ее. Это движение отозвалось такой болью в переломанных ребрах, что он не сдержал стон и некоторое время сидел неподвижно, из последних сил стараясь не потерять сознание.
Ничего еще не кончилось, твердил он себе. Ничего еще не кончилось.
… «Парабеллум» он, откровенно говоря, попросту стянул.
Не удержался. Были, оказывается, на территории Афганистана такие интересные склады. Оставили их еще немцы в сорок каком-то году, да так и не успели воспользоваться. До поры склады стояли невостребованными, а когда приперла нужда, предприимчивые и богатые на выдумку «духи» расковыряли это дело и с головы до ног экипировали несколько отрядов. Алехин помнил, как оцепенел, когда из-за обломка скалы выскочила вдруг несуразная фигура в угловатом гитлеровском шлеме поверх грязной чалмы, в пыльном френче мышиного цвета, в широченных шароварах и со «шмайссером» в руках… Как в том анекдоте: «Когда, говоришь, война кончилась? Неужто сорок лет назад? А я, дурень старый, до сих пор поезда под откос пускаю…» В общем, когда «духов» со складов выбили, там оставалось еще навалом всякой всячины…
Алехин тряхнул головой и посмотрел на часы. Несмотря на все испытания, они нимало не пострадали и продолжали исправно тикать. Алехин не поверил своим глазам. Получалось, что вся баталия, начиная с того момента, как он увидел притаившийся у обочины «луноход», и до настоящего времени, заняла не более пятнадцати минут. От силы двадцать, но это уже с запасом. Н-да, государи мои, все-таки время — вещь сугубо субъективная… И, между прочим, его всегда не хватает.
Кривясь от боли, Алехин проверил тайник. Дискета была на месте. Ключи, слава создателю, тоже были на месте, и Алехин, сплюнув в открытое окошко черный сгусток свернувшейся крови, вывел машину на шоссе.
Когда рубиновые габаритные огни «опеля» скрылись за ближайшим пригорком, возле сиротливо стоявшего на обочине милицейского автомобиля затормозили два мотоциклиста. Поставив мотоциклы так, чтобы от проезжающих по шоссе запоздалых водителей их скрывал корпус «лунохода», оба стащили с голов надоевшие шлемы.
— Никого, — сказал Саня, заглянув в темное нутро машины, где все еще держался слабый, но вполне отчетливый запах водки и табачного дыма. Сотовый телефон лежал на приборном щитке. — Вот козлы, телефон забыли. Припрятать, что ли, для смеха?
— Что-то долго они с ним возятся, — с легким беспокойством сказал его напарник. — Пора бы уже и закончить.
— А может, им герой попался, — предположил Саня. — Не в смысле Павлика Морозова, а в смысле Олега, к примеру, Кошевого.
— Брось, брось, Санек, герои только в кино бывают да в художественной, мать ее, литературе. Жить любому дураку охота. Вот ты бы жизнь за что-нибудь отдал? За хозяина или за бабки, к примеру?
— Что я, мешком хлопнутый? Хозяин — он только тут хозяин, а на том свете и он, и бабки мне без надобности.
— То-то и оно. Давай-ка посмотрим, чего они там копаются.
Держа наготове пистолеты, освещая дорогу карманным фонариком, мотоциклисты осторожно двинулись туда, где смутно белела в темноте перегороженная шлагбаумом грунтовка. Не дойдя до шлагбаума каких-нибудь трех метров, Санек остановился, словно налетев на бетонную стену.
— Мать моя женщина, — тихо выдохнул он.
Дрожащий круг света плясал на вповалку лежавших друг на друге гаишниках. Ни серебристого «опеля», ни его ушлого владельца поблизости не было видно.
— Вот сука, — чуть ли не с восхищением проговорил его напарник, убирая пистолет. — Это ж надо, до чего скользкая тварь. Ну, держись, гнида.
Он вынул из кармана сотовый телефон и долго вел какие-то переговоры, после чего без лишних церемоний свалив трупы в канаву и забрав оружие, мотоциклисты отбыли в сторону Москвы.
«Ничего еще не кончилось, — словно молитву, повторял капитан Алехин. — Все еще только начинается, облава в самом разгаре. Не может быть, чтобы они ограничились двумя пьяными гаишниками. Значит, в Москве делать нечего. Генерал наверняка ночует на даче и в город приедет только утром, а до утра дотянуть вряд ли удастся. Еще одна такая встреча, и деревянный бушлат гарантирован — да и то, если тело найдут… Значит, решено: едем на дачу».
На ближайшей двухуровневой развязке Алехин решительно повернул на запад.
До генеральской дачи оставалось всего ничего — километра три-четыре, когда мотор вдруг зачихал с явным намерением заглохнуть. Алехин бросил быстрый взгляд на указатель расхода топлива и убедился, что бак был пуст.
Времени на раздумья не было. Алехин, зашипев от боли, резко крутанул баранку вправо, направив машину на сплошную стену каких-то высоких кустов, обильно припорошенных пылью. С треском проломившись сквозь кусты, автомобиль тяжело ухнул в какую-то наполненную стоячей водой ямищу. Капот с бульканьем погрузился в гнилую жижу, двигатель чихнул в последний раз и окончательно заглох.
Капитан был без сознания не более двух минут. Придя в себя, он с удивлением обнаружил, что вопреки всему еще жив и, более того, ухитрился промочить ноги, не выходя из машины. Посмотрев вниз, он ничего не разобрал в кромешной темноте, но, шевельнувшись, услышал тихий плеск — в кабине было полно воды.
Выбравшись наружу, Алехин понял: то, что показалось ему наполненной водой ямой, на самом деле было болотом, в которое он и сверзился с насыпи. Взглянув наверх, он увидел, что кусты, сквозь которые он так лихо проскочил, частично распрямились и более или менее скрыли машину от любопытных-взглядов тех, кто мог проехать по дороге. Укрытие, конечно, было аховое, но до утра сойдет, решил Алехин. Тем более, что больше и не надо — едва добравшись до дачи, он попросит генерала отправить кого-нибудь на розыски. Есть же у него там какая-то охрана. Дискету он решил с собой не брать. На дороге могла поджидать засада, а тайник в машине был достаточно надежен — менты это прекрасно продемонстрировали, а уж кому, как не гаишнику, знать все укромные уголки любого автомобиля?
Выбравшись из болота, он постоял немного, собираясь с силами, и медленно заковылял по темной проселочной дороге, сильно перекосившись на бок и заметно приволакивая левую ногу.
В полукилометре от дачного поселка ему навстречу шагнула из темноты темная фигура.
— Капитан Алехин? — спросил незнакомец.
— Я, — ответил Алехин, только сейчас сообразив, что «парабеллум» остался в машине.
Человек подошел к Алехину вплотную и сделал какое-то плохо различимое в темноте движение правой рукой. Алехин попытался парировать удар, уклониться, но больное, изломанное тело подвело, и широкое лезвие армейского штык-ножа по самую рукоять погрузилось в его шею.
На дорогу вышли еще двое. Втроем они обшарили карманы капитана и убедились, что, кроме документов, пачки сигарет и зажигалки, там ничего нет.
— Неужели успел разгрузиться? — с отчаянием в голосе спросил один.
— Либо так, либо отправил по почте. А может, спрятал где-нибудь в условленном месте. Теперь-то уж не дознаешься. Что же мы доложим хозяину?
— А так и доложим. Этот козел, — говоривший сделал неопределенный жест в сторону дачного поселка, — давно пулю просит. Хозяин не первый месяц к нему примеривается, да все вроде повода не было. Вот он, повод, — и он легонько поддел носком ботинка откинутую руку капитана армейской разведки Алехина.
Пока они возились, оттаскивая труп на обочину и наспех маскируя его ветками, до половины ушедший в болото серебристый «опель» погрузился еще на десять сантиметров.
Глава 2
— Так что же, молодой человек, мы договорились?
Илларион Забродов, пряча улыбку, упорно пытавшуюся оттянуть кверху уголки его губ, с трудом оторвался от книги и посмотрел на своего собеседника. Похожие на переспелые вишни старческие глазки последнего так и лучились хитростью легко угадываемой и потому совершенно безобидной. Старец едва не подпрыгивал от сдерживаемого нетерпения.
— Увы, — мягко сказал Забродов, снова погружаясь в разглядывание увесистого тома.
— Увы — да или увы — нет? — не унимался старикан.
— Увы, нет, — сказал Илларион, с сожалением закрывая толстый коленкоровый переплет. Собственно, он готов был, не торгуясь, заплатить запрошенную цену, но в каждом мире — свои законы. Поступи он так, старикан бы весь извелся, гадая, не слишком ли мало он запросил. Кроме того, не следовало создавать прецедент.
— Отчего же нет? — не сдавался его оппонент. — Вы только посмотрите — это же мечта любого культурного человека! Роскошное издание, иллюстрации, великолепная сохранность! Клянусь, вы горько пожалеете, юноша!
— Возможно, — согласился Забродов. — Тем не менее, почтеннейший, цена непомерно высока. Несуразно высока, я бы сказал. Да вот у вас тут и переплет надорван…
— Где? Где надорван? Что вы себе… Ну так что же — переплет? Если вам нужны переплеты, накупите муляжей! У меня не переплетная мастерская! Стыдно, молодой человек! Что вы, в самом деле, как на базаре? Это же не штаны!
Он вдруг совершенно волшебным образом успокоился, перестал по-петушиному наскакивать на Забродова и, добыв из недр своего древнего клетчатого пиджака огромный носовой платок, старательно промакнул совершенно сухую лысину.
— Бог с вами, у вас честное лицо. Вы мне нравитесь, право. Интеллигентные люди должны идти друг другу навстречу. Я готов уступить десять процентов.
— Это совершенно меняет дело, — лучезарно улыбаясь старцу, сказал Илларион. — Тридцать.
Успокоившийся было букинист снова начал зловеще багроветь.
— Это разбой, — безапелляционно заявил он, — грабеж средь бела дня. Стыдитесь, юноша! Двенадцать процентов.
— При всем моем глубоком уважении к вашему почтенному возрасту и безусловно громадному опыту… ну, хорошо, двадцать восемь.
— Вот она, современная молодежь! — воскликнул старик, обращаясь к полноватой, дорого и безвкусно одетой даме, перебиравшей в углу пожелтевшие подшивки «Роман-газеты». — Как вам это понравится?
Дама сделала неопределенное движение плечом и поспешно отвернулась: она вообще не понимала, как можно поднимать столько шума из-за потертого томика «Малого Лярусса», да еще, похоже, и не русскоязычного. Впрочем, хозяин букинистической лавки вовсе не нуждался в поддержке, как и его несговорчивый клиент. Дама покинула лавку, так и не дождавшись, когда же наконец эти двое сумасшедших закончат препираться.
Бывший инструктор ГРУ, капитан в отставке Илларион Забродов покинул лавку полчаса спустя в отличном расположении духа. Книга, за которой он охотился на протяжении трех последних месяцев, была приобретена по вполне приемлемой цене с двадцатипроцентной скидкой. Вдобавок он завел весьма полезное знакомство, а это было еще ценнее.
«Надо будет позвонить Пигулевскому, — думал он, усаживаясь за руль припаркованного за углом видавшего виды „лендровера“, — поблагодарить за протекцию. Да и вообще, не мешает поболтать, справиться о здоровье — не мальчик все-таки».
Пигулевский, однако, позвонил сам.