Андрей Воронин

АЛКОГОЛИК

Глава 1

ПОЛНЫЙ АБЗАЦ

Он сошел с электрички на пустой перрон и сразу поставил торчком воротник черной брезентовой куртки. Утро выдалось сырым и промозглым, в воздухе висел туман, густой, как молочный кисель, и такой же отвратительный. Он оседал мелкими каплями на волосах и одежде, оставляя на губах неприятный привкус мокрого железа. До восхода солнца оставалось еще добрых полчаса, и, хотя заморозков пока не предвиделось, по утрам уже было довольно прохладно, чтобы не сказать холодно.

Абзац облизал влажные от тумана губы, поморщился от железистого привкуса и сплюнул. Утренний холодок пробирал до костей, поскольку, выходя из дома, Абзац не сообразил одеться потеплее. Он знал, что день будет жарким, и как-то не подумал о том, что до наступления жары еще нужно дожить.

Засунув руки глубоко в карманы линялой штормовки, Абзац огляделся. Последние из его немногочисленных попутчиков уже спустились с перрона и успели раствориться в молочном киселе тумана. Туман проглотил их целиком, разом обрезав голоса и звуки шагов. Перрон был упакован в туман, как в сырую вату, и Абзацу были видны лишь проступавшие из этой мути станционные строения да грязно-зеленая стальная змея застывшей у перрона электрички. Потом двери вагонов закрылись с шипением и глухим стуком, электричка свистнула, взвыла, залязгала и уползла в туман, оставив Абзаца одного.

Абзац поправил лямки висевшего на правом плече рюкзака, в котором не было ничего, кроме полупустого пластмассового ведра, и неторопливо двинулся вдоль перрона в ту сторону, где смолкли голоса его попутчиков. Туман был ему на руку — по крайней мере, в данный момент.

Не останавливаясь, Абзац зябко поежился и пошевелил г карманах закоченевшими пальцами. Голова у него все еще слегка кружилась, под ложечкой неприятно посасывало, а перед глазами при каждом неосторожном движении плыли светящиеся цветные пятна. Состояние было знакомое и, в общем-то, привычное, но в сочетании с туманом, сыростью и холодом давало просто убийственный эффект: Абзацу казалось, что теперь эта похмельная муть останется с ним навсегда и он будет вечно блуждать в холодном тумане, пряча в отсыревших карманах окоченевшие ледышки.

В силу своих профессиональных занятий Абзац давно привык жить не сегодняшним днем, а каждой конкретной минутой. Какой смысл строить планы на завтра, если никакого завтра у тебя может просто не быть? Живи, пока живется, и, если в данный момент тебе кажется, что твоя жизнь лишена смысла, значит, она действительно его лишена. Через несколько секунд все может измениться, и смысл появится, но случится ли это на самом деле никому не известно. Так что нечего суетиться и трепать себе нервы.

Абзац спустился с перрона по сырым бетонным ступенькам. Примерно на середине спуска его слегка качнуло, и он коснулся локтем мокрых железных перил. На линялом желто-зеленом брезенте рукава осталась темная мокрая полоса. «Плохо, — подумал Абзац. — Качает. Корабль наш упрямо качает крутая морская волна. Поднимет и снова бросает в бурлящую бездну она… Штормит, в общем. Но каковы стишки! Казалось бы, популярная песня, а как вдумаешься в слова… „На этой дубовой скорлупке железные люди плывут…“ В море плывут, между прочим. Тьфу! Заржавеют и потонут, и на этом их морская служба закончится».

Он миновал игрушечный, в два окна, кирпичный домик путевого обходчика, окруженный таким же миниатюрным садиком с десятком плодовых деревьев, и вошел в лес. Здесь запах железа и мокрых шпал наконец-то исчез, уступив место пьянящему аромату хвои, мокрой древесной коры и грибной прели. Абзац вдохнул этот свежий запах полной грудью, и голова у него закружилась так, что он был вынужден сделать остановку и переждать приступ.

Когда мельтешение цветных пятен перед глазами прекратилось, он осторожно перевел дыхание и укоризненно покачал головой. Пожалуй, накануне ему не стоило заводить дело так далеко. Это было не первое похмелье в его жизни, и притом далеко не самое тяжелое, но он впервые потерял контроль до такой степени, что позволил себе выйти в подобном состоянии на работу. Хорошо еще, что не проспал…

Он честно попытался припомнить подробности вчерашнего вечера, но они тонули в тумане гораздо более густом, нежели тот, что ленивыми серыми прядями стелился над лесной дорогой. Он отчетливо помнил, как по пути домой завернул в свой любимый бар на Сивцевом Вражке, чтобы на скорую руку пропустить пару стаканчиков. Кажется, он обсуждал с барменом Игорьком последние новости из Чечни, хотя уже тысячу раз обещал себе не говорить и даже не думать на эту тему. Как всегда, они крепко поспорили, и Абзацу потребовалось все его красноречие, чтобы если не переубедить упрямого бармена, то хотя бы заставить его замолчать. По натуре Абзац был не слишком разговорчив, особенно в трезвом виде, так что его красноречие нуждалось в постоянной подпитке. Судя по его теперешнему состоянию, «подпитки» было хоть отбавляй, и сколько он ни напрягал память, ему так и не удалось вспомнить, чем закончился спор и как он вообще попал домой. Вспоминалась стойка бара — какая-то совершенно незнакомая стойка, за которой он никогда прежде не сидел, — пьяная, в дым растрепанная шлюха на соседнем табурете, горько и бессмысленно глядящая в перепачканный губной помадой пустой стакан с тающими на дне кубиками льда, болтливый жуликоватый таксист и — почему-то — заставленная разнокалиберными бутылками витрина круглосуточного продуктового магазина. Кажется, именно там, в магазине, ему удалось избавиться от белобрысой шлюхи, которой он уже успел признаться в любви и даже предложить руку и сердце. Видимо, у него по какой-то причине случилось временное прояснение, и он смылся от своей избранницы, оставив ее скандалить с продавщицей и набежавшим охранником.

Абзац попытался с досады сплюнуть, но слюны во рту не оказалось. Он вынул из кармана правую руку и поднес ее к лицу, растопырив пальцы. Рука заметно дрожала. Это было не просто плохо, а чертовски плохо. Пытаться выполнить работу в таком состоянии было смерти подобно. Разумеется, против его «болезни» существовало проверенное веками народное средство, но Абзац давным-давно принял твердое решение ни при каких обстоятельствах не пить на работе и придерживался этого правила всю свою сознательную жизнь.

Рука, которую он все еще держал перед глазами, помимо воли скользнула за пазуху и нащупала там некий плоский, удобно изогнутый предмет. Пальцы коснулись нагретой теплом его тела тисненой телячьей кожи и любовно сомкнулись на прикрытом винтовой пробкой горлышке. Абзац вздохнул и снова покачал головой. Все когда-нибудь происходит впервые. Выходя из дома, он отлично понимал, что этот момент наступит, иначе зачем ему понадобилось брать с собой фляжку? И потом, в таком состоянии он наверняка завалит дело, каким бы пустяковым оно ни казалось.

— Какого дьявола? — вслух сказал Абзац. — Муки совести у него, видите ли. Алкаш чертов…

Сырой туман проглотил его слова, которые упали в сырую ватную тишину, как камешки в стоячую воду, и исчезли в ней без следа. Абзац вытащил из-за пазухи плоскую флягу, обтянутую тонкой тисненой кожей, решительно свинтил колпачок и, зажмурившись от приятных предвкушений, сделал первый за сегодняшнее утро глоток.

Это оказалось даже лучше, чем он думал. Отдающий дубовой бочкой жидкий огонь обжег гортань и пылающей струйкой потек вниз по пересохшему пищеводу, распространяя по всему телу приятное тепло. Озноб и противная похмельная дрожь исчезли словно по волшебству, плясавшие перед глазами огненные круги погасли. Абзац втянул ноздрями сырой лесной воздух и, не успев остановить себя, сделал еще один основательный глоток из фляжки, на сей раз надолго задержав виски во рту, чтобы не потерять ни капли удовольствия.

Абзац утер тыльной стороной ладони заслезившиеся глаза и усилием воли заставил себя завинтить фляжку. Фляжка у него была богатая, с тонкой отделкой, и совершенно не вязалась с резиновыми сапогами, засаленной кепкой, сильновытянутыми на коленях черными джинсами и старым рюкзаком. Впрочем, в облик Абзаца не вписывался и нарочито скромный наряд грибника, и обшитая кожей никелированная стальная фляжка, и обманчиво простая на вид серебряная зажигалка, которую он вынул из кармана джинсов вместе с пачкой «Мальборо». Люди с внешностью Абзаца обычно не ходят по грибы и очень редко пользуются услугами общественного транспорта. Как правило, такие люди перемещаются в пространстве, сидя за рулем новенькой иномарки, и одеваются в самых дорогих и престижных бутиках.

Единственное, что его все же отличало от завсегдатаев роскошных бутиков, так это его приверженность черному цвету. Как правило, он покупал модные черные рубашки и джинсы, носил черные куртки, а в прохладную погоду — длинный черный плащ с неизменной черной шляпой.

Закуривая, Абзац ухмыльнулся. Он отлично знал, что внешность в некоторых случаях выдает его с головой, но ничего не мог с этим поделать. Соблюдать хорошую физическую форму и содержать себя в чистоте было естественно, как дыхание. Как-то раз, выполняя деликатное поручение, которое требовало изменения имиджа, он не брился целую неделю, но это привело только к тому, что он стал как две капли воды похож на бродягу-супермена из рекламы сигарет «Кэмел», и женщины, вниманием которых он и так был не обделен, стали липнуть к нему как мухи. Кроме того, отрастающая борода немилосердно чесалась, и Абзац поспешил сбрить ее.

И только одно он мог бы при желании изменить в своем внешнем облике прическу. Волосы у Абзаца были густые, иссиня-черные, прямые, как у индейца, и такие же длинные. Он собирал их в конский хвост на затылке, перевязывая черным кожаным шнурком, еще с полузабытых институтских времен. То, что было хорошо в семнадцать лет, было неуместно в тридцать восемь, но Абзац спокойно игнорировал полунасмешливые взгляды людей, с которыми ему приходилось общаться. Его прическа не была данью моде и не имела никакого отношения к тактике завлекания в свои сети представительниц прекрасного пола.

Просто ему нравилось носить длинные волосы, и он их носил, хотя конский хвост был тем, что на милицейском сленге называется «особой приметой». Что же касается косых взглядов и насмешливых реплик, то в Москве было очень мало людей, которые могли позволить себе высказать Абзацу в глаза свое мнение о его прическе. Помимо длинных волос, у Абзаца имелись широкие плечи, сильные руки с красивыми длинными пальцами, твердо очерченный подбородок и выразительные серые глаза, работавшие лучше любого дальномера.

Эти глаза безошибочно находили цель, умелые руки привычно наводили на нее оружие, а длинный и сильный указательный палец с безупречно ухоженным ногтем без малейшего колебания нажимал на спусковой крючок. Из вороненого ствола выплескивалось пламя, пуля отправлялась в полет по точно рассчитанной траектории и безошибочно ложилась в яблочко. Точка. Абзац.

Он уже не помнил, кто придумал эту кличку, которая в девяноста процентах случаев заменяла ему имя. Людей, которые знали, как его зовут на самом деле, можно было пересчитать по пальцам, и все они были уверены, что его давным-давно нет в живых. Иногда, особенно с похмелья, Абзац подолгу ломал голову, пытаясь припомнить свое настоящее имя, и это удавалось ему не всегда. Это раздражало его, он включал стерео, и под звуки незабвенных «Битлз» имя само собой проступало в мозгу, как переводная картинка или проявляющаяся полароидная фотография: Олег. Олег Андреевич, если быть точным. Олег Андреевич Шкабров, уроженец города Ленинграда, ныне Санкт-Петербурга, блудный сын полковника внешней разведки и научного сотрудника Эрмитажа. Научным сотрудником была мама Олега Андреевича, которая умерла от рака в начале девяностых. Полковник внешней разведки Шкабров бесследно сгинул в одной из своих таинственных командировок тремя годами раньше, так что теперь Абзацу некого было стесняться и не на кого оглядываться. Каждый выживает как умеет — эта истина справедлива для всех, и в особенности для одиноких мужчин тридцати восьми лет от роду.

Зажав в углу рта тлеющую сигарету, Абзац нерешительно повертел в руке флягу и сунул ее за пазуху. В конце концов, он приехал сюда не дышать свежим воздухом и предаваться воспоминаниям в обнимку с флягой.

Он поддал локтем сползающий рюкзак и решительно зашагал по заросшей травой колее, не обращая внимания на мелькавшие по обочинам дороги шляпки грибов. Лето выдалось богатым на грибы. Боровиками и подосиновиками торговали в городе на каждом углу, и на вокзалах было не протолкнуться от навьюченных пластиковыми ведрами и плетеными корзинами скверно одетых людей, которые хвастались друг перед другом своими трофеями. Абзац был горожанином до мозга костей, и идея употреблять в пищу нечто, никогда не подвергавшееся обработке в фабричных условиях, не упакованное в целлофан, не прошедшее санитарный контроль, не взвешенное и, главное, не оплаченное наличными, а просто подобранное с земли посреди леса, вызывала в нем брезгливое недоумение.

Он миновал участок сырого и заболоченного смешанного леса, где под ногами чавкала жирная черная грязь, а воздух звенел от комарья, прошел через березовую рощу и оказался в сухом сосновом бору. Дорога стала твердой, подошвы резиновых сапог стучали по ней, как по дощатому полу. Туман как-то незаметно исчез, а через несколько минут взошло солнце, сразу потеплело, и Абзац расстегнул штормовку. Лежавшая во внутреннем кармане фляга заманчиво булькала при каждом шаге. Абзац решительно двигался к намеченной цели, не обращая на это бульканье внимания, но игнорировать усиливающуюся жажду становилось все труднее.

С запоздалым раскаянием Абзац подумал, что ему ничего не стоило наполнить флягу не виски, а обыкновенной водой из-под крана. Тогда к фляжке можно было бы прикладываться хоть каждые пять минут, утоляя жажду и вдобавок теша себя иллюзией, что пьешь не банальную Н2О, а что-нибудь позабористее. Впрочем, ему было хорошо известно, что таким примитивным способом организм не проведешь. Пересохшая гортань требовала не хлорированной водопроводной водицы и не той жалкой пары глотков, которой он пытался обмануть похмелье. По мере того как солнце карабкалось вверх по белесому от остатков тумана небу, жажда Абзаца усиливалась, становясь нестерпимой. Он знал, что эта жажда живет не столько в гортани, сколько в отравленном спиртовыми парами мозгу, но легче ему от этого не становилось, похмелье наваливалось на него с новой силой.

Углядев справа от дороги сухой сосновый пень, Абзац сошел на обочину и со вздохом облегчения опустился на шершавый, уже успевший потемнеть от непогоды теплый срез.

— Сяду на пенек, съем пирожок, — с иронией пробормотал он, вынимая из-за пазухи фляжку.

После трех хороших глотков ему полегчало. «Ничего страшного, успокоил он себя, убирая фляжку на место и закуривая сигарету. — Правил без исключений не бывает. Зато теперь я в полном порядке и могу подстрелить на лету комара. Может быть, среди публики есть желающие проверить это утверждение? Нет желающих? Что ж, я почему-то так и думал. Значит, нечего тыкать мне в нос своими правилами. Тем более что это мои правила, а не ваши. Я их сам придумал. Хочу — выполняю, а не хочу — не выполняю. Вопросы? Нет вопросов. Ну и правильно. Ваше здоровье!»

Фляга каким-то непостижимым образом снова оказалась у него в руке. Абзац пожал плечами, вынул изо рта сигарету и глотнул виски за здоровье присутствующих.

Через сорок минут он добрался до места, сделав по дороге еще одну коротенькую остановку. Самочувствие у него было просто отличное, настроение как-то незаметно поднялось. В голубом небе вовсю сияло солнце, все вокруг было желтое, зеленое, медно-рыжее, сверкающее и жизнерадостное. Где-то стучал дятел, свистели невидимые пичуги, разогретый воздух пах хвоей и живичным скипидаром. Становилось жарко. Абзац снял тяжелую штормовку и затолкал ее под лямку рюкзака, предусмотрительно засунув изрядно полегчавшую фляжку за пояс. Он чувствовал себя способным своротить горы и никак не мог взять в толк, почему до сих пор истязал себя, придерживаясь каких-то нелепых правил. Не пить на работе… Да такую чушь можно было придумать только на трезвую голову! А на трезвую голову, если хотите знать, в наше время думать противопоказано.

Впереди уже в течение долгого времени что-то шумело. Этот шум напоминал звук пробегающего по верхушкам деревьев сильного порывистого ветра. Задумавшись, Абзац не обратил на этот звук никакого внимания и был очень удивлен, когда, продравшись сквозь густые заросли молодого и очень колючего сосняка, с ходу вывалился прямо на горячий асфальт шоссе. Мимо, обдав его тугим пыльным ветром, пронесся тяжелый грузовик. Абзац спохватился, тряхнул головой и, отпустив короткое ругательство, вернулся в колючие заросли.

Он попятился, окончательно спрятавшись в сосняке, и огляделся по сторонам, пытаясь скрыть смущение. Виски в жару, похоже, сыграли с ним злую шутку, заставив напрочь забыть о деле. Это была очень опасная забывчивость. На мгновение Абзацу стало неуютно, словно разгоряченного тела вдруг коснулась струя ледяного сквозняка. Впрочем, он сразу успокоился, увидев справа, в каких-нибудь трех метрах от себя, неглубокую рытвину. Рытвина напоминала одиночный окопчик для стрельбы из положения лежа и была доверху завалена сухим хворостом с рыжими метелками прошлогодней сосновой хвои. Эта находка неопровержимо доказывала, что он способен придерживаться заранее разработанного плана в любом состоянии — хоть трезвый, хоть пьяный. Да и дело-то ему предстояло пустяковое — прижать к ногтю гниду, до которой до сих пор как-то не дошли руки.

Он снова натянул штормовку, чтобы сосновые ветки не полосовали оголенные до плеча руки и не кололись через тонкую черную майку. Рюкзак он поставил в сторонке, после чего, присев, собрал в охапку хворост и выволок его из рытвины. Под хворостом обнаружился продолговатый сверток из мешковины, обернутый для надежности полиэтиленом и перетянутый в нескольких местах клейкой лентой. Абзац уже протянул руку, чтобы взять сверток, но вовремя спохватился и вынул из кармана прозрачные пластиковые перчатки, купленные накануне на бензоколонке.

Солнце пригревало все сильнее, в тяжелой штормовке было жарко. Воздух в сосняке, казалось, превратился в густую горячую канифоль. Во рту у Абзаца снова пересохло. Откуда-то налетела приставучая мелкая мошкара и принялась липнуть к потному лицу. Разрезая клейкую ленту перочинным ножом, Абзац вспомнил, что поначалу намеревался шлепнуть своего клиента в театре, до которого тот был большим охотником. Но, помимо клиента, в деле фигурировал еще и заказчик, который хотел, чтобы происшествие имело вид несчастного случая. Засевшую в черепе пулю трудно было бы списать на несчастный случай, и Абзацу пришлось пойти на эту утомительную прогулку по Подмосковью.

Он аккуратно свернул шуршащий пластик и размотал мешковину, под которой обнаружилась мелкокалиберная винтовка с оптическим прицелом. Это было несерьезное оружие, слишком легкое для стрельбы на дальние дистанции и недостаточно скорострельное для ближнего боя. Однако большего в данном случае не требовалось. Абзацу был нужен один-единственный точный выстрел, и он не сомневался, что сумеет его сделать, потому что был профессионалом.

Из рытвины открывался отличный вид на шоссе — вернее, на его небольшой отрезок перед самым мостом. Мост был перекинут через широкий и глубокий бетонированный ров, по дну которого текла ленивая струйка грязноватой воды. Ажурные бетонные перила моста не выглядели слишком прочными. Потерявший управление на большой скорости шестисотый «мерседес» должен был пройти сквозь них, как пуля сквозь картон, и красиво, как в кино, воткнуться своей широкой мордой в бетонный откос. После такой аварии живых в машине не останется, а организовать ее проще пареной репы: достаточно в точно рассчитанный момент прострелить переднее колесо. Покрышка разлетится в клочья, и клиент перед смертью успеет насладиться восхитительным чувством свободного полета. Искать пулю никому не придет в голову, а если даже и придет, то черта с два они ее найдут здесь — на лоне природы, среди травы, камней, деревьев и песка… Хмурый инспектор ГИБДД составит акт о несчастном случае, и это будет то, что требовалось доказать.

Абзац улегся поудобнее, пристроив винтовку у локтя, и стал смотреть на дорогу, делая вид, что не замечает, как слипаются веки. На дороге не было ничего интересного. Сначала в сторону Москвы, громыхая железными бортами, проехал пустой фургон для перевозки скота, за которым тянулась волна отвратительного запаха. Через десять минут в противоположном направлении, приседая на ухабах, просвистела приземистая «ауди», прозванная в народе «щукой» за длинный узкий капот. Она была нагружена так, что чуть не задевала асфальт выхлопной трубой. Со своего наблюдательного поста Абзац разглядел, что ее заднее сиденье до самой крыши завалено туго набитыми клетчатыми сумками и какими-то картонными ящиками. Вслед за «ауди» протарахтел мотоциклист в просторном брезентовом плаще и архаичном красном шлеме, похожем на божью коровку. От нечего делать Абзац поймал этот шлем в перекрестие оптического прицела, проводил его стволом винтовки до самого моста и негромко сказал «бах!», когда древний «Днепр» с коляской въехал на мост.

Как всегда во время работы, Абзац был абсолютно спокоен. Перспектива одним выстрелом отправить в мир иной сразу несколько человек его нисколько не беспокоила, словно речь шла не о людях, а о надоедливых насекомых наподобие мошек, которые продолжали бестолково мельтешить у него перед глазами. Собственно, иного отношения эти люди и не заслуживали. Пользы от них было гораздо меньше, чем от мошек, зато вреда они приносили больше, чем любое стихийное бедствие. Абзац был специалистом высокого класса и мог сам выбирать себе клиентов. Он никогда не спускал курок, не убедившись предварительно в том, что на мушке у него стопроцентная мразь, со смертью которой мир изменится к лучшему. Некоторые считали такой подход наивным, кое-кто полагал, что Абзац просто зажрался и слишком много о себе воображает, но сам Олег Шкабров по кличке Абзац не придавал этим мнениям никакого значения. Его принципы были его личным делом, как и его прическа, а соваться в свои личные дела Абзац не позволял никому, даже маме, когда та еще была жива.

Сам он считал свою позицию единственно правильной. Авторы «Декларации о правах человека» не ошибались, утверждая, что каждый человек рождается свободным и обладает при этом равными правами со всеми окружающими его людьми. Другое дело, что из этого совершенно справедливого утверждения были сделаны абсолютно не правильные выводы. Ключевым здесь было слово «рождается». Все мы рождаемся одинаковыми, вопрос в том, какими мы становимся. Кое-кому было бы лучше умереть во время родов, но эти люди продолжали жить и губить жизни других людей, которым и в подметки не годились. Здесь была какая-то ужасная ошибка, и судьба Олега Шкаброва сложилась так, что исправление этой ошибки стало главным делом его жизни.

Он посмотрел на часы. Времени у него в запасе оставалось навалом целых тридцать пять минут. Клиент был точен, как швейцарский хронометр, по его передвижениям можно было сверять часы. Через тридцать пять минут плюс-минус минута из-за поворота вынырнет сверкающий черный «мере», под завязку набитый негодяями, и выйдет на короткую финишную прямую, в конце которой его будет поджидать вечность. Вечность уже была здесь, надежно закупоренная в цилиндрической латунной гильзе, готовая вырваться из длинного черного ствола и поставить точку в затянувшейся карьере бизнесмена и политика, любившего армянский коньяк, финскую баню и русских манекенщиц.

Абзац дружески похлопал ладонью по затвору винтовки, перевернулся на спину и закурил. Мошкары вокруг сразу поубавилось. Он закрыл глаза, на ощупь отвинтил колпачок фляги и сделал экономный глоток. Он знал, что пить больше не следует, но верил в то, что все будет хорошо. Ему подумалось, что сопляк, впервые севший за руль мощного автомобиля, одержим такой же верой, когда до самого пола утапливает податливую педаль акселератора. И кретин, упрямо карабкающийся вверх по обледенелому отвесному склону, на котором угробилось уже несколько поколений профессиональных скалолазов, тоже верит в свою удачу до тех самых пор, пока его нога не сорвется со скользкого уступа.

«Каждый из нас до смешного уверен в собственной исключительности, подумал Шкабров, медленно затягиваясь сигаретой. — Каждый верит, что над его головой простерта некая невидимая длань, хранящая его от бед и помогающая справиться с последствиями совершенных глупостей. Большинство из нас даже не успевает как следует удивиться, обнаружив, что никакой длани над нами нет, а есть лишь огромный вентилятор, на который рано или поздно опрокидывается не менее огромный чан с дерьмом…»

Он приоткрыл один глаз и посмотрел вверх, словно и в самом деле рассчитывая увидеть над своей головой то, о чем только что подумал. Но ни вентиляторов, ни призрачных ладоней над ним не обнаружилось, кроме голубого неба с легкими клочьями перистых облаков да мерно раскачивающихся сосновых ветвей.

— Эй, там, наверху, — негромко позвал Абзац, салютуя флягой, — дернуть не желаешь?

Небеса равнодушно промолчали, и Шкабров выпил сам. Завинчивая флягу, он заметил, что та сделалась совсем легкой. На дне плескалось глотка три, не больше.

— Ты, главное, не бойся, — снова обратился он к небу. — В смысле, не переживай.

Я все сделаю в лучшем виде. А может, споем? Что-нибудь из «бит-лов», а? Как тебе нравится «Мистер постмен»?

Снова не дождавшись ответа, он полез в карман за сигаретами и с удивлением обнаружил, что в левой руке у него слабо дымится истлевший до самого фильтра окурок. Абзац присвистнул. «А ведь дело швах, — подумал он. — Похоже, я уже порядочно набрался. Все забываю, а главное, уже начал разговаривать с заоблачными сферами. Скоро начну петь „Мистера постмена“ и доказывать всем, что Маккартни — просто хитрый паразит, присосавшийся к нашей памяти и сколотивший себе на этом капиталец. Нет, в самом деле, каков наглец!»

Он ощутил внутри сознания неприятное царапанье, словно там, в самой глубине мозга, сидела какая-то заноза. Что-то не давало ему покоя, что-то, связанное с этим сосновым лесом и временем. Помнится, у него было тридцать пять минут свободного времени, а потом… Что же потом?

Он рывком сел, бросил короткий взгляд на часы и резко развернулся на сто восемьдесят градусов, встав на одно колено и безотчетным движением схватившись за винтовку. В самое последнее мгновение его внутренний сторож поднял тревогу, заставив вспомнить, зачем он явился в этот лес. К сожалению, было поздно: черный «мерседес» был уже здесь. Он промелькнул мимо на огромной скорости — сверкающий, приземистый — и влетел на мост.

Для Абзаца это стремительное, длившееся не больше двух секунд движение выглядело как серия последовательно демонстрируемых цветных слайдов. Он даже слышал короткие щелчки, которыми сопровождалась смена кадров. Его взгляд превратился в дальномер, в мозгу бешено запрыгали светящиеся цифры, отсчитывая тысячные доли секунды. Руки плавно вскинули к плечу винтовку, большой палец толкнул рычажок затвора. Абзац видел, что безнадежно опоздал, но все-таки выстрелил и увидел, как пуля, которая должна была прострелить переднее колесо, пробила отверстие в тонированном стекле задней дверцы.

«Мерседес» резко затормозил, прошел несколько метров юзом, оставляя на асфальте дымящиеся черные следы, и замер посреди моста, развернувшись поперек дороги. Его дверцы распахнулись, и на асфальт, пригибаясь, выскочили трое охранников в белых рубашках и строгих черных брюках. Все трое щеголяли в галстуках, и именно галстуки почему-то взбесили Шкаброва больше всего. «Интеллигенты хреновы, — зло подумал он, передергивая затвор. — Только пенсне для полноты картины не хватает…»

«Интеллигенты» засели за бетонными перилами моста и открыли огонь. Абзац удивился: охранники палили наугад, но пули при этом ложились в опасной близости от его укрытия, словно он их притягивал. Он нервно затянулся сигаретой, выпустил дым через ноздри, и немедленно на него обрушился целый шквал свинца. Один выстрел был нацелен так точно, что пуля ударила в винтовку, едва не вырвав ее из рук. Шкабров зашипел от боли в пальцах и моментально протрезвел. Он выплюнул сигарету и поспешно упал на живот, вдавив тлеющий бычок в песок левым локтем.

— Кр-р-ретин, — прорычал он. — Пьяная тварь, философ доморощенный…

Охранники, прикрывая друг друга огнем и прячась за перилами моста, начали короткими перебежками продвигаться к его убежищу. Вокруг фонтанами взлетал песок пополам с прошлогодней сухой хвоей, сверху сыпалась кора и сбитые пулями ветки. Как на грех, дорога была пуста, словно дело происходило не в сотне километров от Москвы, а в глухой зауральской тайге. «А как было бы здорово, — подумал Шкабров, — если бы сейчас из-за поворота выскочила груженая фура и протаранила эту немецкую жестянку!»

Он прицелился и выстрелил. Неосторожно высунувшийся из-за перил охранник с размаху хлопнул себя ладонью по лбу, словно убивая комара, и исчез из виду. Абзац толкнул большим пальцем рычажок затвора и поймал в перекрестие прицела треугольник рубашки, белевший в фигурном просвете бетонных перил. Он увидел, что попал — в белоснежной ткани появилось темное рваное отверстие, — и повел стволом винтовки, отыскивая новую цель.

Мишень обнаружилась сразу. Широколицый крепыш с ненатурально белыми волосами и розовой кожей, присев за перилами, торопливо вставлял рожок в автомат Калашникова. Похожий на длинноносого комара автомат был утяжелен уродливым горбом подствольного гранатомета, и Шкабров понял, что дело зашло далеко. Клиент был слишком хорошо подготовлен к неожиданностям и не брезговал применением тяжелой артиллерии. Это было немного странно для легального бизнесмена и набирающего силу политика, но сейчас Абзацу было не до разгадывания шарад. Он поймал в перекрестие прицела голову автоматчика и спустил курок.

Выстрела не последовало. Абзац передернул затвор и снова нажал на спусковой крючок, уже понимая, что из этого ничего не выйдет. Только теперь он вспомнил, что в магазине его винтовки было всего три патрона. Поначалу он намеревался ограничиться одним, чтобы не было соблазна ввязаться в перестрелку, но все-таки взял три штуки на всякий пожарный случай.

Автоматчик открыл огонь. Шкабров увидел, как под прикрытием этого свинцового шквала охранник, которого он ранил своим последним выстрелом, довольно бодро передвигается в его направлении, держа наготове пистолет.

— Т-твою мать, — с чувством сказал Шкабров и, отбросив ставшую бесполезной винтовку, начал по-пластунски пятиться назад.

В последний момент он вспомнил о фляге и потянулся было за ней, но та, как живая, ни с того ни с сего подпрыгнула в воздух и отскочила на добрых полтора метра в сторону. Она упала на кучу хвороста боком, так что Абзац мог в полной мере насладиться зрелищем аккуратного сквозного отверстия, расположенного точно по центру фляги.

— В яблочко, — пробормотал он. — Полный абзац!

Пятясь, он отполз еще на несколько метров, а потом, развернувшись, вскочил и бросился бежать петляющим заячьим зигзагом, с каждым шагом удаляясь от шоссе и кланяясь пролетающим над головой шальным пулям. Вскоре стрельба прекратилась, и тогда он припустил по прямой со всей скоростью, которую позволяли ему пересеченная местность и тяжелые резиновые сапоги.

Глава 2

ПАПА НА ИЗМЕНЕ

Развернуть здоровенный «мерседес», который словно нарочно остановился точнехонько поперек узкого моста, оказалось непросто. Пока водитель с матерной руганью, отчетливо слышной даже снаружи, тыкался взад-вперед, пытаясь справиться с этой задачей, Белый не спеша закурил и, держа под мышкой автомат, подошел к Мамаю. По дороге ему пришлось перешагнуть через ноги Сома, который разлегся на проезжей части в позе курортника, задремавшего на пляже. Его лицо было прикрыто согнутой в локте рукой. Рукав белой рубашки насквозь пропитался кровью, под головой темнела густая лужа.

Мамай сидел на высоком поребрике, задрав до подбородка испачканную кровью рубашку и озабоченно разглядывая простреленный бок.

— Крепко зацепило? — поинтересовался Белый.

— Могло быть хуже, — отозвался Мамай. — Похоже, этот козел стрелял из мелкашки. Прямо в ребро засадил, пидорюга. Если бы у него был нормальный винтарь, я бы с тобой сейчас не разговаривал. Валялся бы рядом с Сомом…

— Да, — невольно оглянувшись на труп, сказал Белый, — Сому не подфартило. Прямо в глаз, как белку… А Папа как чувствовал.

— Чувствовал он, — проворчал Мамай, зажимая рану рубашкой. Чувствовал… Мать его! Нюх у него как у добермана!

Водителю удалось наконец развернуть машину, и он задним ходом подогнал ее к Мамаю и Белому, едва не наехав колесом на голову Сома.

— Какого хрена расселись? — окликнул он коллег, высунувшись из кабины. — Сваливать надо!

— Вылезай оттуда, умник, — сказал ему Белый. — Видишь, Мамая продырявили. Надо Сома погрузить. Открывай багажник!

— Блин, — сказал водитель и выбрался из машины. — Вот блинище! Погоди, Белый, я пакет возьму, а то кровищей весь багажник перемажем… Мне Папа за машину башку оторвет.

Он вынул из багажника черный полиэтиленовый пакет и, брезгливо морщась, присел над Сомом. Вокруг кровавой лужи уже вились неизвестно откуда налетевшие мухи. Водитель осторожно отвел руку Сома от его лица и жалостливо скривился. Как и говорил Белый, пуля попала Сому в глаз.

— Да, — вздохнул водитель, — отгулял наш Сом.

— Все там будем, — утешил его Белый. Он стоял возле открытого багажника, заталкивая под коврик автомат. — Давай, братан, шевелись.

Водитель вздохнул и, стараясь смотреть в сторону, натянул на голову Сома пластиковый пакет. Он собрал края пакета на шее убитого и для верности обмотал их голубой изолентой, чтобы не просочилась кровь. Вдвоем с Белым они втиснули труп в багажник, и водитель с облегчением захлопнул крышку.

— Мамай, — позвал Белый, — давай-ка в машину. Нечего здесь отсвечивать. У тебя рубашка, как польский флаг, — красно-белая.

— Падла, — проворчал Мамай, глядя в сторону леса. — Позавчера рубаху купил.

— Не плачь, Мамай, — сказал водитель, старательно вытирая пучком травы перепачканные кровью Сома пальцы, — Папа тебе новую подарит. В качестве премии.

Он вернулся за руль, запустил двигатель, задним ходом съехал с моста и отогнал машину на обочину. Когда он снова выбрался из салона, в руке у него был тупоносый никелированный револьвер.

— Ну что, — обратился он к Белому, — айда посмотрим?

Из-за поворота, рыча движком и извергая из выхлопной трубы облако густого черного дыма, вынырнул мощный тягач «рено» с огромным тентованным полуприцепом. Водитель и Белый одинаковым движением спрятали за спины руки с пистолетами. Белый проводил тягач взглядом, щурясь от поднятой им пыли, и молча кивнул в ответ на слова водителя. Держа пистолеты наготове, они пересекли пыльную обочину, перепрыгнули неглубокий кювет и, прикрывая лица от лезущих со всех сторон растопыренных колючих веток, с треском вломились в сосняк. Обоим было не по себе, хотя они отлично понимали, что неизвестный стрелок давным-давно покинул огневую позицию или был убит шальной пулей. Впрочем, он мог быть только ранен. Водитель представил себе незнакомца, который лежит на боку где-то в этих колючих зарослях и, зажимая ладонью простреленное плечо, прислушивается к шагам преследователей. Лицо у него покрыто испариной от боли и жары, а в руке пистолет или, того хуже, граната…

Картина, нарисованная его воображением, получилась такой живой и убедительной, что водитель вздрогнул и испуганно оглянулся на Белого. Судя по всему, Белому пришла в голову та же мысль, потому что он прижал толстый палец к губам, призывая коллегу к молчанию. Потом он присел, опустившись на корточки, и стал медленно поворачиваться из стороны в сторону всем корпусом, держа перед собой взведенный «ТТ», сильно напоминая со стороны орудийную башню линкора. Глаза его были внимательно сощурены, указательный палец лежал на спусковом крючке.

Водитель тоже опустился на корточки. Видимость сразу улучшилась, потому что теперь вместо непроглядной колючей мешанины сосновых ветвей перед ним был редкий частокол тонких серовато-рыжих стволов и усыпанная рыжей прошлогодней хвоей песчаная почва с метелками жесткой травы. Немного правее того места, на котором он сидел, водитель увидел кучу сухого хвороста. Там что-то блестело, отражая солнце, и, приглядевшись повнимательнее, водитель разглядел какой-то короткий никелированный цилиндр с широким отверстием в торце. Он решил, что смотрит прямиком в ствол направленного на него дробовика, и мгновенно покрылся холодным потом, но в следующее мгновение до него дошло, что это никакой не ствол, а горлышко обтянутой кожей металлической фляжки, и он с облегчением перевел дух.

Через несколько секунд водитель и Белый уже стояли на краю покинутой Абзацем рытвины, из которой тот вел огонь. Разряженная мелкокалиберная винтовка с оптическим прицелом лежала на дне промоины стволом к шоссе. Водитель поискал глазами и без труда нашел три стреляных гильзы, которые тускло поблескивали на солнце. Слева от рытвины валялся видавший виды рюкзак. Водитель отстегнул клапан, распустил шнурок и заглянул вовнутрь. В рюкзаке обнаружилось пластмассовое ведро, до половины наполненное боровиками и подосиновиками.

— Грибник, ядрена вошь, — сказал водитель, демонстрируя Белому содержимое ведра.

Белый поддел носком ботинка аккуратно сложенные мешковину и полиэтилен, в которые раньше была завернута винтовка.

— Готовился, — сказал он. — Мелкашку принес сюда заранее и спрятал под хворостом. А потом пришел с рюкзачком — типа, по грибы. Серьезный парень. Только не пойму, почему у этого серьезного парня такой несерьезный ствол.

— А чего тут непонятного, — ответил водитель. — Насчет ствола как раз все понятно. Видишь, какая оптика? И местечко выбрано перед самым мостом. Один выстрел по переднему скату — и мы в канале. Машина всмятку, мы в лепешку, и виноватых нет: авария, блин. Быстро, красиво и чисто. Я другого не пойму. Какого хрена он задумал одно, а сделал другое? Дело-то было верное, — вернее не бывает.

Белый повертел в руках простреленную навылет флягу, посмотрел на свет через пулевое отверстие и заглянул одним глазом в горлышко. Во фляге оставалось еще немного жидкости. Белый встряхнул сосуд, заставив его содержимое булькнуть, и провел горлышком у себя под носом, с шумом втянув воздух.

— Виски, — сказал он. — Кажись, шотландское. Этот крендель не дурак выпить. Если бы не эта штука, — он снова встряхнул флягу, — был бы нам верный абзац. Пришлось бы Папе речугу толкать аж на четырех похоронах.

— Абзац, говоришь? — задумчиво переспросил водитель, поднимая с земли винтовку и осматривая ее с видом эксперта-криминалиста. — Да, абзац…

— Да кинь ты, братан! — закуривая сигарету, сказал Белый. — Я знаю, что у тебя на уме. Фуфло это все, сказочки для детей. По-моему, этого Абзаца просто выдумали. А если даже не выдумали, то это все равно не он. Настоящий профи не мог нажраться до потери памяти, сидя в засаде, переть с тремя мелкокалиберными патронами против четырех стволов, да еще и курить при этом… Мы же его по дыму засекли. Если бы он не дымил как паровоз, одним Сомом дело бы не ограничилось.

— Черт знает что, — сказал водитель.

Он посмотрел в просвет между деревьями на стоявший у обочины «мерседес» и увидел остановившийся позади него черный с золотом джип.

— О, — сказал он, — а вот и Папа. Сейчас нам завинтят большой фитиль за то, что этот снайпер хренов от нас ушел.

Он сунул винтовку «грибника» под мышку и вслед за Белым, который нес в руке простреленную фляжку, двинулся к дороге.

Из джипа уже выбрались двое охранников. Мамай, который успел залепить дырку в боку пластырем, стоял перед открытой задней дверцей джипа и что-то объяснял, оживленно жестикулируя левой рукой. Правая была прижата к окровавленному боку, который наверняка сильно болел. Когда водитель и Белый, невнятно ругаясь и треща хворостом, выбрались из сосняка, все повернулись к ним. Из дверцы джипа показалась белая рука в светлом рукаве легкого летнего пиджака и нетерпеливо отстранила потного расхлюстанного Мамая. Вслед за рукой из машины неторопливо, с большим достоинством выбрался, поправляя на переносице модные солнцезащитные очки, крупный лысеющий человек с длинным породистым лицом и оттопыренной нижней губой. Это был Папа собственной персоной, известный широкой общественности под именем Владимира Кирилловича Кондрашова.

— Догнали? — глядя мимо Белого, недовольным тоном осведомился он.

— Ушел, гад, — ответил Белый. — Слинял с концами. Все свое барахло побросал и рванул когти. Обломали мы его, Владимир Кириллыч. Но вы, ей-богу, как в воду глядели. Или вам шепнул кто, что вас здесь дожидаться будут?

— Не твое дело, — сухо ответил Кондрашов, косясь на винтовку с оптическим прицелом, которую молча держал водитель «мерседеса». — А это что? — спросил он, указывая на флягу.

— Фляжка, — сказал Белый, протягивая Папе свой трофей. — Фляжку я ему прострелил. Жалко, что не башку.

— Жалко, — согласился Кондрашов. — Сом где?

— В багажнике, с пулей в мозгах.

— Вот черт, — выругался Кондрашов. — Ладно, тут уж ничего не попишешь. Везите его к нашему Айболиту, пусть выдаст справку о смерти. Причину пускай сам придумает — инфаркт или там несчастный случай какой-нибудь… Подсуетитесь там насчет похорон — венки, место на кладбище… В общем, как обычно. Родным позвоните. Скажите, что я их в беде не оставлю, помогу, чем смогу. Действуйте, ребята.

Он отобрал у Белого флягу, вернулся на заднее сиденье джипа и кивнул водителю, давая сигнал двигаться. Тот запустил мотор и включил передачу, но тут Папа, спохватившись, приказал остановиться.

— Подожди, — сказал он Белому, высунувшись из окна. — Черт, задурили голову, сам не знаю, что несу. Не надо к Айболиту. Положите Сома на место, спрячьте автомат и вызывайте ментов. На пистолеты-то у вас разрешения имеются?

— Разрешения-то имеются, — с сомнением произнес Белый, — но менты… Как-то… Может, не надо?

— Надо, Белый, — с нажимом ответил Кондрашов. — Я тебе не урка, а депутат Государственной думы! Значит, должен действовать по закону. Кроме того, покушение на жизнь депутата вызовет широкий резонанс… Улавливаешь?

— Улавливаю, — со вздохом сказал Белый, которому не хотелось перетаскивать с места на место труп.

— Вот и действуй, — распорядился Кондрашов и захлопнул дверцу.

Джип плавно тронулся, унося Владимира Кирилловича с места неудавшегося покушения. Кондрашов откинулся на мягкую спинку сиденья, снял с переносицы темные очки и стал придирчиво осматривать простреленную флягу со всех сторон, словно надеясь отыскать на ней сделанную мелким шрифтом надпись, объясняющую это нелепое происшествие. Фляжка была не ширпотребовская, и пахло от нее дорогим шотландским виски. Владимир Кириллович знал толк в спиртном и, хотя сам предпочитал коньяк, не мог ошибиться, приняв дешевую подделку за благородный скотч. Кто-то баловался дорогим виски, поджидая его в засаде с оснащенной оптическим прицелом винтовкой в руках.

Кондрашова передернуло, когда он представил, чем могла закончиться эта его поездка, не сообрази он подставить вместо себя охранников. Эту маленькую хитрость, которая сама по себе не блистала новизной, он использовал впервые. Прежде в таких мерах предосторожности не было нужды. «И впредь не возникло бы, — подумал Владимир Кириллович, — если бы черт не дернул меня связаться с Хромым. Сколько раз меня предупреждали умные люди: не связывайся с уголовниками, пожалеешь! Хорошо умничать, сидя на диване. Как, скажите на милость, в наше время можно обойтись без бандитов? У них деньги, у них сила, они потихоньку подгребают под себя власть… Но каков старый мерзавец! Что он о себе вообразил? Он что же, попутать меня решил?»

За последние три месяца Хромой превратился для Владимира Кирилловича в настоящую головную боль. Точнее, головную боль Кондрашову причинял не столько старый бандит, сколько опрометчиво взятые у него деньги. Сумма была велика, а услуга, которая была оплачена этими деньгами, оказалась депутату Кондрашову не по плечу. Собственно, он знал об этом заранее, еще до того, как взял у Хромого деньги, но вид под завязку набитого тугими пачками долларов пластикового кейса вызвал у него временное помутнение рассудка. Кондратов положился на авось в расчете на то, что кривая вывезет. Хромой мог погибнуть от рук конкурентов или просто загнуться от нажитого в лагерном бараке туберкулеза, да и услуга, о которой он просил, не казалась в тот момент такой уж невыполнимой. Сделать то, что просил Хромой, было, несомненно, очень трудно, но предложенная старым мерзавцем сумма с лихвой покрывала все издержки. Кондратов принял деньги и, не медля ни дня, вложил их в свой бизнес. Такое финансовое вливание пошло бизнесу на пользу, но очень скоро Владимир Кириллович убедился, что просьба Хромого невыполнима. Во всяком случае, у Кондрашова не было никаких шансов. Такие дела решались двумя уровнями выше, и после некоторых колебаний он сообщил об этом Хромому.

Хромой потребовал либо довести дело до конца, либо вернуть деньги. Кондрашов понял, что с деньгами придется расстаться. Это было очень тяжело, но беда, как известно, одна не приходит: пока Владимир Кириллович пытался примириться с такой огромной потерей, его бизнес завалился с громким треском благодаря одному из ближайших помощников. Этот проныра ухитрился продать своего босса с потрохами и смыться за океан, прихватив с собой всю наличность и кое-какие документы, которые, по его мнению, могли обеспечить ему личную безопасность. Кондрашову стоило огромных усилий замять скандал в самом зародыше, и на какое-то время он даже забыл о Хромом, а когда вспомнил, то сразу понял, что дела обстоят не просто плохо, а отвратительно. Разумеется, кое-какие деньги у него остались, но по сравнению с суммой, которую нужно было вернуть Хромому, это были слезы. Он попытался добиться отсрочки, хотя понимал, что это не тот случай, когда слова и просьбы могут хоть что-нибудь решить. Во время их последней встречи Хромой сухо сообщил ему, что включает счетчик. С этой минуты долг Владимира Кирилловича начал увеличиваться с немыслимой скоростью, и, хотя внешне жизнь Кондрашова ничуть не изменилась, он понимал, что очутился в аду.

Владимир Кириллович видел всего два выхода из создавшегося положения: найти деньги или убрать Хромого. И то и другое было достаточно сложно и опасно, но Кондрашов почел за лучшее пойти сразу двумя путями. Он предпринял несколько рискованных финансовых операций и одновременно стал подыскивать человека, который мог бы справиться с такой ответственной задачей, как физическое устранение окруженного многочисленной охраной криминального авторитета. К сожалению, Хромой, судя по всему, рассуждал точно так же, как и Кондрашов, и сегодняшняя стрельба на шоссе была тому наилучшим подтверждением.

Кондрашов раздраженно швырнул на сиденье простреленную фляжку. Из пулевого отверстия вылилось немного виски и пахучей лужицей растеклось по кожаной обивке. Владевшее Владимиром Кирилловичем раздражение от этого только усилилось. Он нерешительно повертел в руках трубку мобильника, колеблясь, позвонить Хромому или нет, но так и не набрал номер. Он не знал, что сказать этому бандиту. Время разговоров закончилось, теперь речь шла о выживании.

До своей дачи он добрался без приключений. Как только машина въехала в обнесенный высоким забором просторный двор, Владимир Кириллович увидел стоявший на подъездной дорожке запыленный «лендровер» и понял, что гость уже прибыл. Это означало, что сам он опоздал на встречу, и, бросив быстрый взгляд на часы, Кондратов убедился в этом. Впрочем, причина задержки была уважительной и могла послужить дополнительным козырем в разговоре.

Гость сидел в плетеном кресле на веранде. Вокруг него суетился садовник Кондрашова, который умел не только подрезать деревья и подносить напитки, но и довольно метко стрелять. Помимо этого, он отлично владел приемами рукопашного боя и артистично управлялся с ножом. Увидев хозяина, он поспешно поставил поднос на перила веранды и заторопился навстречу.

Кондрашов отпустил его небрежным взмахом руки и поздоровался с гостем. Тот слегка привстал, чтобы пожать хозяину руку, и тут же снова опустился в кресло. О хороших манерах этот тип имел самое поверхностное представление, поскольку в приличное общество таких, как он, обычно не пускают. У него были каменные плечи и совершенно бычий загривок. Просторная цветастая рубашка с широкими рукавами до локтя придавала ему вид этакого жизнерадостного толстяка, но Кондрашов знал, что под ней скрывается вовсе не жир, а чудовищная мускулатура, накачанная в тренажерных залах. У гостя был покатый загорелый лоб, синеватая от проступившей щетины нижняя челюсть тяжело и мощно выдавалась вперед, как таран античной галеры. Маленькие черные глаза поблескивали из глубоких глазных впадин, а вдавленная и расплющенная переносица наводила на мысль не о боксе, а о мощном ударе железным ломом. Он больше всего напоминал обыкновенную гориллу из тех, которых ставят у дверей кабинета для устрашения посетителей. Кроме этого достоинства он был умен и хитер, как крыса.

— А ты не торопишься, Кириллыч, — поприветствовал он, нюхая рюмку с коньяком. — Кричал, что срочно, а сам опаздываешь.

— В засаду я попал, — проворчал Кондрашов, наливая себе коньяка. Одного моего человека замочили наглухо, еще одного ранили… Так что пришлось задержаться.

— Ого, — сказал гость. — Интересно живешь, Кириллыч. Теперь ясно, зачем ты меня позвал. Крыша требуется?

— Не то чтобы крыша, — осторожно проговорил Кондрашов. — Ты, Валера, человек деловой, конкретный, поэтому долго ходить вокруг да около не стану. Нужно убрать одного фраера. Совсем он меня достал, понимаешь.

— Не вопрос, — лениво ковыряясь согнутым пальцем в сигаретной пачке и не глядя на Кондрашова, откликнулся плечистый Валера. — За ваши деньги любой ваш каприз. И как зовут этого нехорошего человека?

Кондрашов набрал полную грудь воздуха и медленно выпустил его через плотно сжатые зубы. Он ждал этого вопроса и до сих пор не придумал, как ответить на него так, чтобы собеседник не рассмеялся ему в лицо. Впрочем, хитрить было бесполезно.

— Хромой, — выдавил он из себя.

Валера слегка приподнял густую бровь и сосредоточился на раскуривании сигареты.

— Я не понял, — сказал он наконец, — Хромой — это примета или погоняло?

— Не валяй дурака, Валера, — сказал Кондрашов. — Хромой — это Хромой. Ты отлично понимаешь, кого я имею в виду. Он на меня наехал, да так, что ни вздохнуть ни выдохнуть.

— Тогда я тебе не завидую, — спокойно произнес Валера, наблюдая за тем, как тают в воздухе дымные кольца.

Кондратов некоторое время молчал, ожидая продолжения, но пауза затянулась, и ей не было конца. Владимир Кириллович откашлялся.

— Это все, что ты можешь мне сказать? — спросил он.

— В общем, да, — ответил Валера. — Слушай, Кириллыч. Я твой должник, и я об этом помню. Ты меня тогда крепко выручил, но… Понимаешь, с Хромым заедаться мне не в жилу. Думаешь, мне он не мешает? Еще как мешает, поверь. Но убрать его — это… как бы тебе сказать…

— Кишка тонка?

— И это тоже. Но главное, Кириллыч, что это мне, как говорится, не в уровень. Это то же самое, что тебе записаться на прием к президенту, завалиться к нему в кабинет и сказать: слышь мол, ты, хрен с бугра, вали отсюда, пока цел. Посидел, потешился, а теперь, мол, моя очередь. Как думаешь, что он тебе ответит?

— В психушку засадит, наверное, — сказал Кондрашов. — Но это лучше, чем в земельку. Может, так и сделать?

— Да, — вздохнул Валера, — положение… Если хочешь, я могу попробовать замолвить за тебя словечко…

— Словечками тут ничего не поправишь. Он включил счетчик.

— Плохо, — сказал Валера. — Раз ты ему должен, то и говорить не о чем. Слушай, отдай ты ему деньги, и дело с концом. Ей-богу, дешевле обойдется. Сколько ты ему висишь?

Кондрашов криво усмехнулся и назвал сумму. Валера присвистнул.

— Е-мое! — протянул он. — Дрянь дело, Кириллыч. Ты меня извини, но я, наверное, ничем не смогу тебе помочь. Как же тебя угораздило? Ладно, считай, что я об этом не спрашивал. Бабки — дело такое… Понимаешь, если бы это был не Хромой… Уж очень авторитетного врага ты себе нажил. Мои пацаны против него не попрут. Да и никто не попрет, коли уж на то пошло. Это самоубийство, Кириллыч, причем медленное и… как это?., изощренное, вот. Я тебе даже для охраны никого не могу дать. Если Хромой узнает — мне каюк. Да, кстати, не дай тебе бог проболтаться перед своими мордоворотами, кто за тобой охотится. Разбегутся — хрен соберешь. Своя рубашка ближе к телу.

— Да, — сказал Кондрашов, — это я заметил.

— Слушай, — пропустив мимо ушей содержавшийся в последней фразе упрек, оживился Валера, — а ты уверен, что эту засаду устроил Хромой? Что-то на него не похоже. Обычно он бьет только два раза, причем второй раз, как говорится, уже по крышке гроба… Как дело-то было?

Преодолевая отвращение, которое вызывал у него этот беспредметный разговор, Кондрашов рассказал, как было дело. Валера слушал, вдумчиво кивая, и по мере того, как рассказ Владимира Кирилловича подходил к концу, оживление на его тяжелом лице все больше тускнело, уступая место угрюмой озабоченности. Он закурил очередную сигарету, но затягивался редко и все время тер пальцами свою раздавленную переносицу, словно этот жест помогал ему думать.

— Ясно, — сказал он наконец. — Точнее, ни хрена мне не ясно. Если это Хромой, то он решил убрать тебя тихо, без шума и пыли, чтобы все это сошло за обыкновенную дорожную аварию. Похоже, так все и было задумано. Тогда непонятно, почему ты до сих пор живой. Фляжка, говоришь? Слыхал я про одного парня с фляжкой… То есть что я говорю — слыхал? Видел я его, вот как тебя… Такой, знаешь, фраерок, специалист широкого профиля… Ты фляжку-то не выбросил?

Кондрашов окликнул садовника и велел ему принести из машины фляжку. Он не понимал, зачем это нужно, но в его положении выбирать не приходилось: он был готов ухватиться за любую соломинку. Валера взял фляжку в руки и придирчиво оглядел ее со всех сторон.

— Если это не та же самая, — сказал он, — то ее точная копия. Ничего не понимаю. Абзац промаха не дает. Это настоящий спец, хоть и выглядит как дешевый фраер. Как это он так облажался?

— Тебя это огорчает? — сварливо поинтересовался Кондратов.

— Да как тебе сказать, — не стал кривить душой Валера. — Если бы у этого парня вышло все, как он задумал, у меня бы сейчас голова не болела. Погоревал бы по тебе маленько, да и успокоился. А теперь… Даже не знаю, что тебе посоветовать. К братве не ходи. Любой тебе скажет то же самое, что я сказал, а некоторые решат, что безопаснее будет на тебя Хромому настучать. Попробуй обратиться к ментам…

— Ты еще примочки посоветуй, — огрызнулся Кондрашов. — Или свечи от геморроя.

— Да погоди, — отмахнулся от него Валера, — послушай! Я ведь дело говорю! Конечно, заявление писать и вообще действовать по официальным каналам — это как мертвому припарки. Но я тебе по старой дружбе дам одну наводку. Есть в МУРе один майор. Мужик серьезный и не дурак. Дело свое знает туго, но и людям жить дает. И потом, я точно знаю, что он берет.

— Что, прямо деньгами?

— удивился Кондрашов. — Тогда это говно, а не майор.

— Деньгами — это смотря у кого, — сказал Валера. — У меня, к примеру, не возьмет, да и у тебя тоже, потому что не дурак. Придется найти к нему подход.

— Ну и что мне это даст? — уныло спросил Кондрашов.

— А то это тебе даст, — ответил Валера, — что тебя, может быть, не шлепнут, а если шлепнут, то не сразу. Время это тебе даст, вот что. А ты этим временем воспользуешься, чтобы найти бабки и вернуть долг. Пусть не сразу, частями, но все-таки… Хромому ведь бабки нужны, а не твоя голова. Отдашь бабки — и свободен! О деньгах не жалей, заработаешь новые. Взяток, в конце концов, наберешь, ты ведь у нас депутат, а не хрен собачий. Ну так как — дать наводочку?

— Давай свою наводочку, — проворчал Кондрашов. — Толку от нее…

Валера похлопал себя по карманам, словно надеясь найти ручку, которой там сроду не водилось, и вопросительно уставился на Кондрашова. Владимир Кириллович вынул из внутреннего кармана пиджака блокнот в переплете из тисненой кожи и ручку.

— О, — с уважением сказал Валера, принимая ручку, — настоящий «Паркер»! А говоришь, денег нету… Шучу, шучу, не свирепей.

Он быстро нацарапал что-то на чистом листке, вырвал его из блокнота и вместе с ручкой отдал Кондрашову.

— Вот, — сказал он. — Это, Кириллыч, твоя последняя надежда. Если он откажется, тебе останется только бросить все и рвать когти куда-нибудь в Штаты. От Хромого, конечно, ни в каких Штатах не схоронишься, но так, по крайней мере, получится небольшая отсрочка. Телефончик запомни, а бумажечку сожги и забудь, кто тебе ее дал. Понял? Я в этом деле не участвую.

— Обмочился, — не удержался от шпильки Кондрашов. — А я-то думал, что ты добро помнишь.

— Я, Кириллыч, добро помню, — веско произнес Валера, вставая и убирая в карман свои сигареты и зажигалку. — Помню и платить за него умею. А только подыхать заодно с тобой я не подписывался. Я для тебя сделал все, что мог, и даже немножечко больше. Не надо было тебе с Хромым связываться, Кириллыч.

Когда запыленный «лендровер», сдержанно клокоча мощным двигателем, выкатился за ворота, Кондрашов вскочил, не в силах больше сдерживать кипевшую в нем ярость. Он перевернул столик с напитками, отшвырнул его ногой и изо всех сил хватил кулаком по спинке плетеного кресла, опрокинув его в коньячную лужу. Наблюдавший за ним из беседки у ворот водитель джипа сказал охраннику:

— Ты смотри, что делается! Нервничает Папа.

— Точно, — подтвердил охранник. — Весь, блин, на измене.

— Будешь на измене, когда в тебя из кустов шмалять начнут, авторитетно заявил водитель.

— Угу, — согласился охранник. — Шмаляли в Папу, а завалили Сома. Милое, блин, дело! И как он догадался, что его «мере» на дороге караулят?

— Я так думаю, — сказал водитель, — что знает кошка, чье мясо съела. Вот и поостерегся маленько.

— Хреново, — сказал охранник. — Не нравится мне это.

— А ты это Папе скажи, — посоветовал водитель. — Знаешь, что он тебе ответит? Что хайлом возле ворот торговать, конечно, легче. Кобуру под мышку, автомат на брюхо, горсть подсолнухов в кулак — и пошел прогуливаться взад-вперед!..

— Эх, жизнь, — со вздохом сказал охранник, закуривая очередную сигарету.

После того как Кондратов, сильно хлопнув дверью, скрылся в доме, на веранде бесшумно возник садовник и принялся наводить порядок. Он расставил по местам опрокинутую мебель, смел и выбросил в мусорное ведро осколки, затер коньячную лужу и исчез так же тихо, как появился. Через некоторое время с заднего двора донеслось противное жужжание электрических ножниц: садовник подстригал живую изгородь.

Глава 3

«ЧИЖИК-ПЫЖИК, ГДЕ ТЫ БЫЛ?»

Он проснулся оттого, что солнечный луч, неторопливо перемещавшийся по кровати в течение последнего часа, добрался наконец до его лица и уперся в сомкнутые веки своим бесплотным пальцем. Утреннее солнце вторглось в его сны, окончательно запутав и без того бредовый сюжет, и он, широко распахнув глаза, испуганно сел на постели, уверенный, что безнадежно проспал. Брошенный им в сторону окна панический взгляд окончательно убедил его в этом: за пыльным стеклом всеми красками сверкало солнечное утро, пришедшее на смену сереньким предутренним сумеркам, с которых начинался каждый рабочий день. Во дворе шумела и визжала детвора, в подъезде хлопали двери, и надрывался где-то внизу магнитофон.

Чиж выругался, отшвырнул одеяло на спинку кровати и схватился за брюки, которые неопрятным комом валялись на полу. От чересчур резкого движения голова у него закружилась, и он медленно разогнулся, держа брюки в руке и не обращая внимания на звон сыплющейся из карманов мелочи. «Да какого черта, — подумал он. — После драки кулаками не машут. Все равно ведь проспал, так стоит ли теперь дергаться и торопиться? Выговор, можно сказать, гарантирован, и лишние пять минут уже ничего не изменят. Не выгонят же меня, в самом деле, из органов…»

Он вздохнул и стал надевать брюки. Натянув их до половины, он заметил на правом колене неопрятное и хорошо заметное с любого расстояния жирное пятно. Некоторое время Чиж с тупым изумлением разглядывал это пятно, пытаясь сообразить, каковы его природа и происхождение. Он даже нагнулся, сложившись пополам, что при его комплекции было весьма затруднительно, и понюхал расплывшуюся широкую овальную кляксу. Пятно ничем особенным не пахло, и оставалось только гадать, было ли это подсолнечное масло, на котором Чиж пытался поджарить себе дежурную яичницу, или что-нибудь позабористее — например, автомобильная смазка или даже оружейное масло. Так или иначе, брюки были испорчены, и идти в таком виде на работу не представлялось возможным.

Вспомнив о работе, он посмотрел на стол. Конечно же, пистолет в наплечной кобуре, как ненужная безделушка, снова валялся поверх вынутой из почтового ящика стопки газет. Учитывая появившуюся у Чижа в последнее время привычку ложиться спать, не заперев на ночь входную дверь, такой способ хранения табельного оружия сулил в перспективе большие неприятности.

Чиж раздраженно скомкал испачканные неизвестно где, когда и каким образом брюки и швырнул их через всю комнату в прихожую. Он встал и, недовольно ворча, пошлепал босыми ногами к шкафу, чтобы взять оттуда чистые джинсы. На полпути он остановился и звонко хлопнул себя ладонью по лбу. Сегодня, черт подери, было воскресенье, а накануне он вернулся с дежурства, так что сегодня, будь оно все проклято, у него был выходной.

— Ешкин кот! — вскричал Чиж, и его голос прозвучал в пустой квартире одиноко и неуместно.

Он подошел к шкафу и немного помедлил, разглядывая свое отражение в зеркальных створках. Вид его зеркального двойника оставлял желать лучшего во всех отношениях. Остатки волос вокруг обширной лысины торчали во все стороны, как солома на разворошенной ураганом кровле, лицо выглядело помятым и имело нездоровый сероватый оттенок, а под глазами набрякли предательские мешки. Из-под растянутой майки выглядывала покрытая курчавым рыжеватым с проседью волосом жирная грудь, сильно выдающийся вперед животик напоминал кое-как прикрытое майкой ядро от старинной пушки большого калибра, а торчавшие из мятых сатиновых трусов ноги смахивали на две волосатые макаронины. Правда, покатые округлые плечи все еще были достаточно мощными, а бицепсы казались едва ли не толще бедер, но Чиж вынужден был признать, что он уже далеко не тот, каким был раньше.

Он поскреб ногтями ставшие за ночь колючими и шершавыми щеки и со вздохом открыл шкаф. После ухода жены в шкафу стало совсем просторно, но, несмотря на это, найти здесь искомое было так же трудно, как и в те дни, когда Чиж делил шкаф с супругой. Скомканные как попало вещи валялись здесь беспорядочными грудами, из которых там и сям выглядывали разрозненные и зачастую остро нуждавшиеся в штопке носки. Чиж заглянул на верхнюю полку, где сохранялась видимость порядка, но джинсов там не было. Копаясь в футболках и свитерах, он совершенно неожиданно обнаружил коробку пистолетных патронов, которую считал безнадежно потерянной, однако это открытие оставило его равнодушным. Если бы в данный момент вместо картонки с «маслятами» Чиж обнаружил у себя в шкафу золотой слиток или инопланетянина с тремя головами, он отреагировал бы точно так же.

— Хе, — равнодушно произнес Чиж, взвесив коробку с патронами на ладони. Он небрежно засунул ее на прежнее место, вернувшись к поискам джинсов.

Он опустился на корточки и стал рыться в тряпках, большинство которых не вынимал из шкафа уже по несколько лет. Все эти когда-то модные рубашки, джемпера и летние полотняные брюки с накладными карманами в свое время были приобретены по настоянию жены, которая тщилась привести равнодушного к одежде Чижа хотя бы в приблизительное соответствие со своим идеалом мужчины. Со временем она оставила эти бесплодные попытки. Несколько позже очередь быть оставленным дошла и до самого Чижа, и он до сих пор не мог решить, хорошо это было или плохо. С одной стороны, теперь ему было как-то неуютно — скорее непривычно, чем одиноко, а с другой — жена, наверное, все-таки была права, устроив хотя бы свою собственную судьбу. «Дай ей Бог всего хорошего с ее генералом», — подумал Чиж, и в то же мгновение, словно в награду за смирение и любовь к ближнему, джинсы отыскались.

Он вытащил их из груды перепутанного тряпья за штанину, положил рядом с собой на пол и еще некоторое время сидел на корточках, задумчиво глядя внутрь распахнутого настежь шкафа. Там, в сумрачной глубине, в самом дальнем углу, среди беспорядочно переплетенных между собой рукавов и штанин тускло и таинственно поблескивало стекло. Продолговатый блик отраженного света неподвижно лежал на узком горлышке, закупоренном пластмассовой пробкой. Этот неяркий отблеск притягивал взгляд Чижа, как мощный магнит притягивает стальную иголку. Казалось, он обладал таинственной гипнотической силой. «Все будет хорошо, — вслух сказало Чижу блестящее пятнышко света из темной глубины захламленного шкафа. — Ну пусть не совсем хорошо, но в пределах нормы. Главное, не брать в голову. Брать надо в руку и сразу же лить в горло, пока не нагрелось… И вот тогда все станет путем.»

Сидя на корточках, Чиж прислушался к своим ощущениям. Ему было муторно после вчерашнего, и вдобавок он не видел ни малейшего смысла в том, чтобы истязать себя воздержанием. Зачем, собственно? Чего ради?

Тут он некстати вспомнил про Лаптева, и настроение у него окончательно испортилось. Подполковник Лаптев, которого подчиненные за глаза, не мудрствуя лукаво, именовали попросту Лаптем, являлся непосредственным начальником майора Чижа и, что было во сто крат хуже, его соседом по дому. Правда, дом, огромная железобетонная пластина, протянувшаяся вдоль улицы на целый квартал, вмещал в себя население небольшого райцентра, но Лаптев и Чиж, как на грех, проживали в соседних подъездах, что доставляло Чижу массу неприятностей.

Призрак стоящего на пороге подполковника разрушил исходившие из глубины шкафа колдовские чары, и Чиж тяжело встал с корточек, испытав новый приступ головокружения и поморщившись от неприятного хруста в затекших суставах. Он натянул на тощие ноги жесткие после недавней стирки линялые джинсы, сдернул с плечиков клетчатую рубашку и с некоторым трудом протолкнул в рукава похожие на окорока руки. Отыскав на дне шкафа два парных носка, Чиж захлопнул зеркальные створки и направился в ванную. По дороге он подобрал валявшиеся посреди прихожей брюки и проверил входную дверь. Как ни странно, на сей раз она была заперта, причем на оба замка и даже на цепочку. Цепочка не лезла вообще ни в какие ворота, и Чиж с неприятным чувством понял, что накануне снова чудил.

Чудачества майора Чижа носили, как правило, мирный и даже веселый характер. Несколько лет назад Чиж был душой любой компании, в которой находилось достаточно горячительных напитков, чтобы пробудить в нем дремлющее под свинцовым грузом ментовских будней чувство юмора. Постепенно, однако же, майор перестал участвовать в шумных застольях, поскольку по утрам начал ловить себя на том, что не помнил, каким образом чудил накануне. Это происходило всегда одинаково: пара рюмок для разгону, витиеватый тост за прекрасных дам, старый фокус с двумя вилками, балансирующими на торце спички, которая под совершенно немыслимым углом опирается на горлышко бутылки, шумные восторги присутствующих, умело и к месту рассказанный анекдот про мента и золотую рыбку, еще пара рюмок и зияющий черный провал в памяти, не заполненный ничем, кроме мучительной неловкости. Наутро Чижу всякий раз приходилось осторожно выведывать у распространяющей вокруг себя космический холод супруги, не натворил ли он чего-нибудь «этакого». Неизменно выяснялось, что он ничего не натворил и никто из окружающих не заметил его состояния, но не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять: когда-нибудь это кончится плачевно.

Теперь, когда рядом не было жены, считавшей своим долгом подробно информировать Чижа о его пьяных выходках, эти провалы в памяти пугали его сильнее, чем прежде. Он размышлял об этом, бреясь перед зеркалом в своей отделанной импортным кафелем ванной комнате. Как всегда после попойки, щетина казалась непривычно жесткой, словно алкоголь способствовал более активному росту бороды. Разглядывая в зеркале свое покрытое мыльной пеной лицо, Чиж снова вздохнул — тоскливо и протяжно.

Он замочил в тазу брюки и вчерашние носки. Стиральный порошок опять кончился — как всегда, в самый неподходящий момент. Чиж всегда забывал вовремя покупать всякие хозяйственные мелочи наподобие стирального порошка или туалетной бумаги. Он поискал хозяйственное мыло, но оно, как назло, куда-то запропастилось. Потом он вспомнил, что мыло он израсходовал во время предыдущей стирки. Чиж плюнул и обильно полил плававшие в тазу брюки импортным шампунем против перхоти.

Покончив с утренним туалетом, Чиж двинулся на кухню. Ему по-прежнему становилось муторно при одной мысли о том, чтобы что-нибудь съесть. Организм принимался бурно протестовать, но нужно было хотя бы выпить кофе. Он слишком хорошо себя знал, чтобы пустить борьбу с похмельем на самотек: стоило дать организму волю, и все закончилось бы очередным провалом в памяти. Тем более что на дворе стояло воскресное утро. Воскресений Чиж не любил, особенно с тех пор, как его жена стала генеральшей не то в Ростове, не то в Нижнем, — где именно, он точно не помнил.

На кухонном столе красовался совсем неаппетитный натюрморт, который состоял из нескольких кусков запачканной маслом и черным нагаром ветоши, скомканной, насквозь пропитанной все тем же оружейным маслом газеты и опрокинутой жестянки, в которой это масло хранилось. Содержимое жестянки, не попавшее ни на ветошь, ни на газету, ни на брюки Чижа, которые плавали сейчас в тазу, буквально купаясь в экстрактах шалфея и ромашки, было неаккуратно размазано по крышке стола.

«Чудил, — снова подумал Чиж, — ой чудил!» Под ложечкой возникло неприятное ощущение, кончики пальцев на руках и ногах сделались холодными и влажными. Он услышал какое-то отдаленное глухое буханье и удивился тому, что кто-то рвет пупок, забивая сваи в воскресный день, но тут до него дошло, что это стучит его собственный пульс. «Ну дела! — подумал он. — Это как же надо было чудить, чтобы, придя домой, запереться на все замки и вместо того, чтобы завалиться в кровать, сразу же, даже не переодевшись, сесть за стол и чистить пистолет? Что же это я сотворил, граждане? С кем воевал? Ох, не к добру это… Надо бы на рынок выйти, что ли… Я ведь, помнится, Рафке-Татарину обещал когда-нибудь башку отстрелить. Неужто и вправду отстрелил? Допрыгался, Чиж. Вот уж действительно: чижик-пыжик, где ты был? По Москве татар мочил…»

Пока панические мысли, сталкиваясь и налезая друг на друга, метались у него в голове, руки действовали сами по себе. Чиж выбрал кусок ветоши побольше и почище, тщательно вытер стол, отнес жестянку на полку в туалете, где она всегда стояла, отправил газету вместе с ветошью в мусорное ведро, пустил горячую воду и вымыл стол моющим средством. После этого он смотался к мусоропроводу, выбросил мусор, до скрипа отмыл руки и с замирающим сердцем вернулся в спальню.

Пистолет по-прежнему валялся на письменном столе. Чиж отстегнул язычок кобуры и вынул увесистый «Макаров». Толстый ствол маслянисто поблескивал: пьяный Чиж, судя по всему, не жалел смазки. Майор понюхал ствол, который не пах ничем, кроме оружейного масла, и тревожно выщелкнул обойму.

Патроны были на месте — все до единого. Запасная обойма тоже оказалась полной. Чиж вспомнил о своей находке и полез в шкаф. Коробка с патронами была полупустой. До того как она потерялась среди подштанников и фуфаек, Чиж несколько раз брал из нее патроны — по одному, по два… Он попытался припомнить, сколько «маслят» должно было оставаться в коробке, но не смог.

Чиж загнал пистолет в кобуру и убрал его с глаз долой в шкаф. Попытка дедуктивным методом выяснить, чем он занимался вчера вечером, как и следовало ожидать, ни к чему не привела. Чиж снова вздохнул: эта неудача служила наилучшим подтверждением того, что дедуктивный метод хорош на экране телевизора и на страницах старых детективов в стиле Агаты Кристи или Артура Конан Доила. На деле же Чиж стоял перед неприятным выбором: заняться опросом возможных свидетелей его, с позволения сказать, чудачеств или оставить все как есть. В конце концов он предпочел второй вариант. Желание почистить оружие могло возникнуть у него просто так, без всякой видимой причины. А если причина все-таки была и от его чудачеств кто-нибудь пострадал, то он скоро об этом узнает. Все подробности ему любезно сообщат коллеги, когда придут его арестовывать…

Пульт дистанционного управления новеньким музыкальным центром, который Чиж купил уже после развода, обнаружился почему-то под кроватью. Майор включил радио, но по всем каналам передавали то, что Чиж непочтительно именовал малопонятным словечком «лабуда». Немного поиграв кнопками, он махнул рукой и выдвинул из-под стола большой картонный ящик с кассетами. Здесь были ранние записи «Секрета», несколько альбомов Гребенщикова — опять же, раннего, — десяток кассет с русскоязычным роком, но основную массу этого бренчащего богатства составляли незабвенные «Битлз». Здесь было все, когда-либо написанное и исполненное ливерпульской четверкой. Самые первые из приобретенных Чижом кассет были еще металлическими. Записи на них почти размагнитились, но майор хранил их как память.

Он выбрал кассету наугад, затолкал ее в приемный отсек похожего на НЛО японского стереокомбайна, врубил громкость на всю катушку и под бодрые звуки «Желтой субмарины», от которых ритмично вздрагивали оконные стекла во всей квартире, отправился на кухню варить кофе.

Кофе Чижу всегда удавался хорошо, поскольку при его приготовлении майор неизменно пользовался рецептом, почерпнутым из бородатого анекдота: «Евреи, не жалейте заварки!». Получавшаяся в результате его манипуляций с медной джезвой термоядерная смесь могла бы, наверное, поднять на ноги покойника. Когда кофе закипел и был перелит в объемистую фаянсовую кружку, майор, немного подумав, полез в холодильник и вынул оттуда заветные полбутылки коньяку. Коньяк стоял в холодильнике уже добрых три месяца и извлекался оттуда только в особых случаях. Жидкости, к расслабляющему воздействию которых майор прибегал регулярно, хранились в гораздо более укромных местах, чем полка холодильника, — например, в шкафу с одеждой. На то имелись веские причины, но для сохранения душевного равновесия Чиж старался об этих причинах не думать.

Неумело подпевая Полу Маккартни, майор добавил в кофе изрядную порцию коньяку и предусмотрительно убрал бутылку обратно в холодильник. Сделав первый осторожный глоток, он откинул голову и блаженно зажмурился. Это было чудесно. Это было бы просто божественно, если бы не кофе и сахар. Кофе и сахар оказались лишними — во всяком случае, в данный момент.

Слегка разбавленный горячим кофе коньяк и музыка ливерпульской четверки оказали на нервную систему Чижа свое целительное воздействие. Майор перестал вздрагивать, поминутно коситься на дверь и терзаться предположениями. Как раз в тот момент, когда он окончательно убедил себя, что вчера вечером решил почистить табельное оружие просто от нечего делать и в силу присущей ему аккуратности, и уже начал подумывать о том, не соорудить ли ему еще одну чашечку кофе — на сей раз с хорошим бутербродом, — в реве музыки наступила пауза, и в эту паузу вклинилось настойчивое дзиньканье дверного звонка.

Чиж уронил на стол пачку, из которой как раз собирался вытащить первую за это утро сигарету, и медленно встал с мягкого табурета. Ноги у него на какое-то мгновение сделались ватными, но он тут же взял себя в руки. Иногда, пребывая в разговорчивом настроении, майор Чиж любил повторять своим коллегам и даже кое-кому из задержанных, что свобода личности подразумевает необходимость отвечать за свои действия. Иными словами, бери все, что захочешь, но не забудь заплатить. Майор был горячим приверженцем этой точки зрения и теперь, когда настала его очередь платить по счетам, колебался лишь долю секунды.

По истечении этой незаметной паузы он спокойно вынул из пачки сигарету, сунул ее в зубы и, на ходу чиркая зажигалкой, отправился открывать. По дороге он заглянул в спальню и приглушил музыку.

Он распахнул дверь, почти уверенный, что за ней обнаружится группа захвата, но на пороге, шаркая по протертому половичку обутыми в новенькие фирменные кроссовки ногами, стоял полузнакомый парень с фигурой находящегося на пике карьеры тяжелоатлета и синеватой от проступающей щетины нижней челюстью, которая тяжело выдавалась вперед. Аккуратно подстриженная голова этого субъекта казалась непропорционально маленькой по сравнению с широченными плечами и бычьим загривком, а глубоко посаженные темные глаза смотрели исподлобья с выражением угрюмой насмешливости.

— Не узнал, майор? — осведомился гость. — Вижу, что не узнал. Зачем же тогда дверь открываешь? А вдруг бандиты по твою душу пришли?

— А ты что, сменил профессию? — спросил Чиж. Теперь он вспомнил, кто перед ним, и терялся в догадках, пытаясь понять, что привело этого человека на порог его жилища, где ему было абсолютно нечего делать. Между делом майор подумал, что группа захвата была бы предпочтительнее.

— Ага, — сказал гость. — Значит, узнал все-таки. Профессиональная, значит, память. А я, грешным делом, надеялся, что ты мою фотокарточку забыл.

— Зря надеялся, — сказал Чиж. — Помнишь, песня такая была про первую любовь: первая любовь, снег на проводах… что-то там такое… не забывается такое никогда. Валерий Соколов, кликуха Сапсан. Тебя еще не посадили?

— Как видишь, — ответил Сапсан. — А тебя?

— Гм, — откашлялся Чиж. — Ты по делу или как?

— А в дом ты меня не пригласишь? — поинтересовался Сапсан.

— Лично мне и здесь неплохо, — довольно сухо ответил майор.

— Это тебе только кажется, — сообщил ему Сапсан и полез в карман.

Джинсы на нем были узкие, и он довольно долго копался в кармане, выковыривая то, что там лежало. Чиж наблюдал за ним без видимого интереса, хотя этот неожиданный визит вызывал у него тревогу. Находясь в беспамятстве, он мог натворить черт знает чего, в том числе и объявить войну на уничтожение местной братве. Если дело обстояло именно таким образом, шансов выжить у него было мало.

Сапсан наконец разобрался со своим карманом, с видимым усилием вынул оттуда руку и показал Чижу какой-то маленький предмет не правильной формы, держа его между большим и указательным пальцами. Майор с большой неохотой вгляделся в этот предмет, тяжело вздохнул и посторонился, пропуская бандита в квартиру.

Сапсан сразу прошел в гостиную и без приглашения уселся в глубокое кожаное кресло у окна. Предмет, который был у него в руке, он положил перед собой на журнальный столик со стеклянной крышкой. При этом раздался короткий отчетливый стук, словно на стекло уронили железную гайку или камешек.

Чиж нашел на полке пепельницу, поставил ее на стол и сел в свободное кресло. Когда он приблизился, Сапсан весьма проворно накрыл лежавший на столе предмет широкой, как лопата, ладонью.

— Ну-ну, — сказал ему Чиж. — Что ты как маленький… Не суетись. Говори, зачем пришел.

— Посоветоваться, — с ленцой в голосе ответил Сапсан. — Вот нашел эту штуковину и не знаю, что с ней делать: то ли в речку выбросить, то ли в ментовку снести. На баллистическую, значит, экспертизу.

— Пустые хлопоты, — равнодушно сказал Чиж. — Можно подумать, там хранятся образцы пуль из всех стволов на свете.

— А если им намекнуть, на какой ствол обратить внимание? — глядя по сторонам, сказал Сапсан. — Придет, скажем, свидетель — пожилой, солидный человек, персональный пенсионер… А?

Чиж раздавил в пепельнице окурок и сразу же полез за новой сигаретой. Ему не хотелось выдавать свое волнение, но это уже не имело значения: он целиком зависел от этого неандертальца, и они оба об этом знали.

— Откуда пуля? — спросил он, с преувеличенной старательностью раскуривая сигарету.

— Да так, — лениво ответил Сапсан. — Вышла вчера вечером одна старая коза прогулять свою собачку. А тут, как в песне поется, пуля пролетела — и ага… Собачке хоть бы что, а бабка даже вякнуть не успела. Ну, не бледней, не бледней, майор! Шучу я, слышишь? Это шутки у меня такие.

— Какой сам, такие и шутки, — переводя дыхание, сказал Чиж. — Откуда пуля, шутник?

— Глупая история вышла, — ответил Сапсан. — Ты же в курсе, что все ларечники, лоточники и прочая мелкая шушера в нашем районе живут под моей крышей. Вот приходит ко мне сегодня ни свет ни заря один такой фраер и говорит: помоги, мол, Валера, беда у меня. Какой-то хрен с бугра вчера вечером у меня перед носом стволом крутил, водки требовал. А я, говорит, водкой не торгую, лицензии у меня, типа, нету… Так он, говорит, мне стенку прострелил — в смысле, в киоске. Навылет. Пуля, говорит, в сантиметре от головы прошла. Ну, это он, пожалуй, приврал, но в остальном история поганая. Чего, говорит, мне делать? Я ему базарю: иди, типа, в ментовку, пускай разбираются. А он мне знаешь что молотит? Это же, говорит, и был мент. Майор из МУРа. Удостоверение, типа, показывал… Где же, говорит, правду искать? Ну я подъехал к его киоску, пулю выковырял, гильзу наши пацаны тоже нашли… Коммерсанту этому я пообещал, что разберусь. Там еще свидетель был — такой, знаешь, въедливый старый хрен, с головы до ног в орденских планках. Пришлось ему бабок отстегнуть, чтобы не верещал. Короче, пока все тихо. А как дальше будет — тебе решать.

— А я-то здесь при чем? — глядя в стол и отчаянно дымя сигаретой, спросил Чиж. — Действовал ты, в общем, грамотно… по-хозяйски, можно сказать. Не пойму только, чего ты от меня хочешь.

— Так говорю же — посоветоваться зашел! — воскликнул Сапсан. — Дело-то нешуточное: огнестрельное оружие, несанкционированное применение, то-се… Вооруженное нападение, блин! Но это так, к слову. Я помочь тебе пришел, майор. Кто такой Абзац, знаешь?

Чиж удивленно вскинул голову и посмотрел на Сапсана. Маловыразительное лицо бандита сохраняло серьезное выражение: похоже было, что он не шутил.

— Знаю, — осторожно сказал майор. — Киллер-одиночка. Только он, говорят, просто легенда. Никто его не видел, никто его не щупал…

— Вот я и хочу, чтобы ты его пощупал, — сказал Сапсан. — Это тебе от меня подарок. А насчет этого, — он покатал пальцем лежавшую на столе расплющенную, деформированную пистолетную пулю, — насчет этого не беспокойся. Это мы уладим в два счета без гнилого базара.

— Что-то я тебя не пойму, — сказал Чиж, перегибаясь через стол и осторожно отнимая у Сапсана пулю. Сапсан не возражал. — Ты же вроде весь из себя правильный. Живешь по понятиям, авторитет зарабатываешь, и вдруг — на тебе! — Абзаца он, видите ли, решил сдать. Непонятно. В сексоты метишь?

— Полегче на поворотах, майор, — сказал Сапсан. — Как говорится, фильтруй базар. Просто у меня есть возможность помочь сразу двум деловым мужикам — тебе и еще одному… Тому, которого заказали Абзацу. Ни за что пропадает человек. Попал, понимаешь, на бабки, счетчик вертится, а отдавать нечем. Вот его и заказали.

Кто заказал — не твое дело. Но работать будет Абзац. Абзац этот мне до фонаря. Он не наш. Он вообще ничей — гуляет, блин, как кошка, сам по себе. Так что, если ты его повяжешь, никто на тебя не обидится. Мне за помощь от клиента чуток бабок перепадет, да и тебе кой-чего обломится… Квартирку ты обставил неплохо, но совершенству, как известно, предела нет.

Чиж промолчал. Разговоры о деньгах — это еще не деньги. Когда речь пойдет о конкретных суммах, тогда и настанет пора обломать этому наглецу рога. Деньги он предлагает… Но какова история! Неужели правда? Если правда, то я в дерьме по самые уши, и эта милая беседа — только начало неприятностей.

— Ну так как? — спросил Сапсан. — Поможешь, гражданин майор?

— Слушай, — сказал Чиж, задумчиво подбрасывая на ладони пулю, — а где гарантия, что эта штуковина вылетела именно из моего ствола? Может быть, ты все это придумал?

— Какие гарантии, майор, — лениво проговорил Сапсан. — Какие тебе нужны гарантии, если ты даже не помнишь, где вчера был и что делал? Если хочешь, сходи в лабораторию, проверь свою волыну…

— Допустим, — сказал Чиж. — А если я пошлю тебя подальше?

— Не пошлешь, — все так же лениво возразил Сапсан. — Во-первых, откуда тебе знать, сколько их было, этих пуль? И где… А во-вторых, зачем тебе это надо — посылать меня? Да ты мне должен макушку в кровь расцеловать за такую наводку. Даже западло, ей-богу. Абзац мне никто, но и ментовке помогать… как-то непривычно. А тебе от этого дела прямая выгода. Знаю, что денег ты у меня не возьмешь. Так ведь, во-первых, платить буду не я, а клиент, а он — солидный бобер, вполне легальный. И потом, возьмешь Абзаца честь тебе и слава! Медаль дадут, премию выпишут… Может, даже по службе продвинут. За ним много громких мокрух числится. Даже больше, чем ты думаешь. А главное, никто не узнает, как ты по вечерам развлекаешься.

— Черт, — сказал Чиж. — Ты извини, брат, но я как-то не привык дерьмо жрать… Да еще из рук таких, как ты.

— Привыкай, — спокойно сказал Сапсан. — Я, что ли, виноват?

— Да, — со вздохом согласился Чиж, — виноват не ты. Но от этого не легче.

— Ладно, — легко вставая из глубокого кресла, сказал Сапсан. — Ты пока подумай, свыкнись с этой мыслью. Не пойму, чем ты недоволен. Такой шанс вашему брату раз в жизни выпадает. Взять легендарного убийцу! Это тебе не фуфлыжники, которые вдвоем молотят в упор из автоматов по бабе и мужику, и при этом мужик остается в живых и уже через неделю дает показания. Это профессионал! А ты его повяжешь тепленьким — с винтарем в руках, прямо на огневой позиции… Мечта! Песня!

Когда бандит наконец ушел, напоследок вручив Чижу стреляную гильзу от «Макарова», майор тщательно запер за ним дверь и, не удержавшись, с размаху саданул кулаком по стене. Кулак сразу онемел, но на душе стало чуть-чуть легче. Было время, когда Чиж думал, что не сможет жить, если каким-нибудь образом попадет в зависимость от уголовников. Теперь, когда это произошло, оказалось, что он вовсе не умер. Наоборот, в мозгу, против его воли, начали формироваться некие заманчивые видения, о которых полунасмешливо упоминал Сапсан. Жена была права: он действительно засиделся в старших оперуполномоченных. Да и не в карьере дело! И тем более не в деньгах. Но взять с поличным киллера, да еще такого знаменитого профи, как легендарный и неуловимый Абзац, было бы очень даже неплохо!

Потирая ушибленную кисть, Чиж прошел в ванную и, не включая свет, присел на корточки перед умывальником. Запустив руку в узкое пространство под ванной, он пошуровал там и выволок на свет божий заткнутую полиэтиленовой пробкой запыленную бутылку. Он вытащил зубами пробку, выплюнул ее в ладонь и, обтерев рукавом горлышко, жадно отхлебнул из бутылки. О возможном визите подполковника Лаптева он в данный момент думал меньше всего.

Это было именно то, чего ему не хватало все утро, особенно во время разговора с Сапсаном. Чиж уселся на ажурный резиновый коврик, привалился спиной к стенке ванны и подтянул колени к подбородку — вернее, попытался подтянуть, но ему в этом помешал живот. Майор сделал еще один глоток и неторопливо, со вкусом закурил. Да, рыбе случается порой попасть на крючок. Но даже безмозглая, в общем-то, рыба всегда борется до последнего, и сплошь и рядом ей удается перехитрить рыболова и сорваться с крючка. Конечно, крючок ранит, но небольшое увечье и потеря некоторого количества крови это не смерть и даже не поражение, а цена, которую необходимо заплатить за победу. За победу всегда приходится платить, а в итоге рано или поздно все равно приходишь к деутешительному выводу, что все твои победы яйца выеденного не стоят. Уж лучше бы их и вовсе не было, этих побед…

Чиж в последний раз приложился к бутылке и загнал в горлышко пробку, сильно хлопнув по ней ладонью. С кряхтеньем затолкав бутылку на прежнее место, он еще немного посидел на полу в ванной, прислушиваясь к тому, как действует алкоголь, прогоняя апатию и раскрашивая серый мир во все цвета радуги. Когда сигарета догорела до фильтра, он бросил ее в унитаз, с трудом поднялся на ноги и пошел обуваться: было начало двенадцатого, и пивной бар на углу открылся уже больше часа назад.

Глава 4

ВЕЧЕР ТРУДНОГО ДНЯ

У нее была великолепная фигура, завидный темперамент и уютная однокомнатная квартирка в Медведково. Волосы она стригла коротко, «под мальчика», и красила в платиновый цвет. В сочетании с глазами глубокого орехового оттенка и пухлыми, красиво очерченными губами это выглядело весьма эффектно. К ее недостаткам можно было отнести излишнюю, на взгляд Абзаца, романтичность, которая странным образом сочеталась в ней с расчетливым прагматизмом. В течение первых трех месяцев знакомства Щкабров постоянно ломал голову, пытаясь понять, какое из этих двух качеств дано ей от природы, а какое — просто маска, которую она надевала, находясь на людях.

Они встречались уже полгода, и Абзацу стоило неимоверных усилий сохранять необходимую дистанцию: для супружеской жизни он еще не созрел, да и какая может быть супружеская жизнь при его «специальности»? Говорить и даже думать о любви в подобной ситуации было просто неловко, но партнерша Абзаца, похоже, придерживалась на этот счет иного мнения. Они никогда не обсуждали этот вопрос, но Шкабров чувствовал, что такой разговор неотвратимо приближается, и не имел ни малейшего понятия, как быть, когда он все-таки состоится.

Ее звали Ликой. Абзацу всегда казалось, что это странное имя больше подходит кошке, чем взрослой женщине, но оно удивительно сочеталось со всем обликом и стилем поведения его подруги. Да она и была кошкой в большинстве своих проявлений — в хорошем смысле слова, разумеется. Абзац относился к ней очень тепло, хотя и старался по мере возможности это скрывать.

Она любила кататься по городу и могла предаваться этому занятию часами, сидя на переднем сиденье автомобиля и просто глазея по сторонам. Эта любовь к пассивному наблюдению за бурным кипением городской жизни тоже напоминала Абзацу кошек. Когда-то у него была кошка тайской породы, которая обожала сидеть на подоконнике и наблюдать за проезжающими мимо автомобилями. В свободные дни, которые у него случались частенько, а у Лики — значительно реже, Абзац с удовольствием потакал ее маленькой слабости, подолгу кружа городскими улицами. Во время таких поездок они разговаривали мало: процесс езды и смена городских пейзажей за окнами автомобиля завораживали Лику, целиком поглощая ее внимание. Она была странной женщиной, и Абзац неоднократно ей об этом говорил, получая в ответ лишь загадочную полуулыбку, столь же неопределенную, как улыбка Джоконды, но еще более красивую.

Сегодняшняя поездка была незапланированной: контору, в которой работала Лика, сразу после обеденного перерыва в экстренном порядке эвакуировали. Был получен сигнал, что в здании заложено взрывное устройство. В том, что это очередная выходка телефонных хулиганов, никто не сомневался, но людей на всякий случай эвакуировали, и было ясно, что поиски несуществующей бомбы в огромном девятиэтажном здании сталинской постройки продлятся до конца рабочего дня.

Звонок Лики застал Шкаброва за рулем машины. Это было чертовски несвоевременно, но, подумав, Абзац решил, что такой поворот событий ему даже на руку: красивая женщина во все времена служила отличным прикрытием.

Он подобрал ее в двух кварталах от конторы. Она сидела за столиком уличного кафе и была, как всегда, ослепительно красива. С отрешенным видом пригубливая кофе, она смотрела куда-то вдаль остановившимся, обращенным в себя взглядом, и Абзац не мог понять, думает она о чем-то важном или просто дремлет с открытыми глазами.

Он заглушил двигатель «ягуара» и немного посидел в машине, неторопливо покуривая и наблюдая за Ликой. Смотреть на нее было приятно, словно перед Абзацем была совершенная во всех отношениях скульптура, от созерцания которой он получал чистое, ничем не омраченное эстетическое наслаждение. На какое-то мгновение он даже пожалел о том, что вскоре ему придется подойти к ней и разрушить эту иллюзию, заставив прекрасную статую ожить, превратившись в женщину из плоти и крови, не менее прекрасную, но уже совсем другую, чем та, что неподвижно сидела сейчас под красным тентом придорожной забегаловки.