Гэри Ван Хаас

Икона, или Острова смерти

Пролог

Блестящий черный «мерседес» резко затормозил на краю обрыва. Раздался хриплый равнодушный голос: «Вылезай!» Гарт Хенсон почувствовал, как холодная сталь пистолетного дула прижалась к его виску, и подчинился. Он слышал, как внизу, в темноте, волны разбиваются о скалы, и понял, что ему предстоит. Внезапно он получил настолько сильный удар в затылок, что его мозг как будто разлетелся на тысячи крошечных осколков, похожих на кусочки стекла в калейдоскопе. Из этой неразберихи выплыл ужасающий образ злого духа и погрозил пальцем; потом возник прекрасный лик Богоматери, сияющей во славе. Но когда видение приблизилось, Хенсон наконец его разглядел… это была икона. Проклятая икона.



Клинки скрестились в молниеносном вихре стали; защита была безукоризненной, яркие искры так и сыпались. Отточенные, изящные движения сопровождались звонким лязгом металла. Противники, молчаливые и сосредоточенные, следили за перемещениями друг друга и, как кошки, готовились к решительному выпаду.

Гарт Хенсон обозревал эту величественную сцену, наслаждаясь моментом. Обшитый деревянными панелями фехтовальный зал перестроили из старой армейской тренажерки, расположенной на американской военной базе у подножия моста Голден-гейт. Здесь было его излюбленное место для размышлений, именно здесь Хенсон находил правильные решения всевозможных проблем. Фехтование заставляло его позабыть о тревогах, связанных с многочисленными кредиторами в Саусалито. Все неприятные мысли словно отбрасывались в сторону меткими ударами рапиры; он элегантно побеждал, к большому неудовольствию своих противников.

Некогда преуспевающий художник и владелец картинной галереи, Хенсон изрядно похудел с тех пор, но и в тридцать пять лет был физически силен. Он был высок, среднего телосложения, с хорошо развитой мускулатурой. Длинные каштановые волосы преждевременно поседели на висках, но приятная внешность и добродушная улыбка сохранились, невзирая на два неудачных брака в прошлом; слава Богу, в обоих случаях не было детей.

Минувшей зимой все побережье Калифорнии страдало от стихийных бедствий: проливные дожди породили гигантские оползни и сели, так что местная экономика переживала финансовый кризис. Никто больше не покупал картины. Люди занимались тем, что ремонтировали жилища, спасали имущество и приводили дела в порядок.

Но Хенсон оставался членом клуба. Платил он взносы или нет — к нему проявляли определенную терпимость, потому что клуб был обязан своим престижем Хенсону, действующему чемпиону Северной Калифорнии по фехтованию на рапирах.

Он спустился по ступенькам, одетый в безукоризненно белый защитный костюм, подчеркивающий его натренированные мышцы, небрежно неся перчатку и маску в одной руке, а рапиру — в другой. Приближался его выход на дорожку.

Хенсон немного помедлил. Донесшийся слева возглас «Туше!» привлек его внимание. В этом голосе звучала редкая самонадеянность. Гарт обернулся и посмотрел на дерзкого юнца чуть за двадцать, чьи коротко остриженные светлые волосы, жилистое тело и покрытое прыщами лицо были под стать торжествующему выкрику в адрес противника. Немного побранившись с судьями, парень снова натянул маску и продолжил поединок. Хенсон следил за его движениями. Тот был ловок и работал красиво, не напрягаясь. Немного практики — и он, возможно, сможет потягаться с Хенсоном за чемпионский титул. Атакующие выпады были стремительными и мастерскими, временами они заставляли противника терять равновесие, а защищаясь, он излучал невероятную самоуверенность. Через несколько секунд его рапира нашла уязвимое место. Парень радостно завопил и небрежно швырнул маску. Он победил.



Потом последовало краткое рукопожатие. Молодой человек, судя по всему, даже не заметил, что он по-прежнему в перчатке — верный признак дурных манер. Хенсон неторопливо подошел к нему. Юноша улыбнулся Хенсону как старому знакомому и протянул руку в перчатке. Хенсон с любопытством взглянул на него, не предлагая руки в ответ. Парень, кажется, смутился, но попытался сохранить присутствие духа.

— Хенсон, если не ошибаюсь? Рапира, первый приз в прошлом году? — Тон его голоса был таким же напыщенным, как и поведение.

— Мы знакомы?

— В общем, нет. Но я о вас много слышал. — Молодой человек просиял. — Как насчет поединка? Предположим — на сотню баксов, чтобы было интересно. — Он улыбнулся и немедленно протянул руку, готовясь скрепить пари. — Хороший день, чтобы умереть, а?

Хенсон ошеломленно уставился на него.

— Первое, что вы должны запомнить и что вам уже следовало бы знать, — никогда не предлагайте для пожатия руку в перчатке. Этим вы наносите оскорбление противнику! — резко бросил он.

Молодой человек стащил перчатку, уголки его рта насмешливо приподнялись.

— Ладно, ладно, не надо так волноваться, — ответил он. — Вы согласны на сотню баксов или как?

Он снова протянул руку.

Хенсон ее проигнорировал. Он надел маску и ступил на десяти метровую дорожку.

— Приступим, — сказал он, приветствуя противника и судей.

Понаблюдать за состязанием собралась небольшая кучка зевак.

Юноша ухмыльнулся:

— Моя фамилия Андерсен. Ричард Андерсен. Мне про вас рассказывали, старина. Классная техника.

Хенсон рассматривал худое прыщавое лицо противника. Типичная внешность молодого горожанина. Волосы аккуратно подстрижены, ногти в полном порядке, тело худощавое и сильное. Хенсон имел преимущество, был тяжелее примерно на тридцать фунтов, но ощущал, что от противника исходит какая-то опасная, даже пугающая энергия.

Андерсен ступил на дорожку, надел маску и отсалютовал Хенсону рапирой, а потом занял позицию «к бою». Старший судья кивнул. Клинки соприкоснулись. Поединок начался.

Первая атака Андерсена была яростной, отчасти предсказуемой. Хенсон отразил несколько простых выпадов, не сводя глаз с хромированной гарды. По опыту он знал, что положение эфеса указывает направление удара еще до того, как этот удар будет нанесен, и умел предугадывать опасные выпады противника, «читая» его движения.

Хенсон парировал спокойно и в основном защищался, не делая никаких видимых попыток к нападению. На лбу у Андерсена выступил пот, дыхание участилось, он продолжал атаковать.

Схватка продолжалась шесть-семь минут, после чего Андерсен сделал выпад: острие шпаги угодило в маску Хенсона и прошло в каких-то двух дюймах от глаза. Старший судья немедленно остановил поединок. Андерсен весело усмехнулся.

Хенсон вытащил клинок из маски и посмотрел сначала на противника, потом на зрителей. Теперь уже вокруг собралась значительная толпа. Пора преподать выскочке урок, подумал он.

Судья подал сигнал к продолжению боя.

Хенсон был готов. Он нанес внезапный удар, отбил рапиру Андерсена и одно за другим заработал четыре очка. Андерсен сделал выпад, сменил позицию и приготовился атаковать, Хенсон отступал, увлекая противника за собой в конец дорожки. Он понял, что Андерсен попался в расставленную Хенсоном ловушку. Хенсон прыгнул, развернулся в воздухе на сто восемьдесят градусов, занес рапиру из-за спины и ударил в незащищенное плечо, выиграв последнее очко.

Зрители зааплодировали.

— Бой окончен! — воскликнул судья, прекращая схватку.

Андерсен сердито бросил маску, чуть не попав в одного из зрителей. Он недоверчиво встряхнул головой, кинул рапиру на пол и глубоко вздохнул, пытаясь вернуть самообладание, а потом стащил перчатку и дошел до середины дорожки, чтобы поздравить Хенсона.

— Ах ты, сукин сын, вот это был прыжок! Я сто лет такого не видел. Про разворот на триста шестьдесят забудь, тебе этого не сделать. Но ты все равно охренительно хорош, — сказал Андерсен с кривой ухмылкой. Он полез в сумку и достал толстую, туго скатанную пачку, в которой было не меньше пяти тысяч стодолларовыми купюрами.

Среди публики пробежал шепот, количество наличных впечатляло.

Андерсен невозмутимо вытащил купюру и сунул ее Хенсону за лацкан, потом извлек еще две банкноты — для судей.

— Купите себе очки, — шутливо посоветовал он главному арбитру.

Лицо судьи оставалось бесстрастным. Он молча принял деньги.

Хенсон улыбнулся наглости парня.

— Тебя убьют, если будешь таскать с собой такие суммы, — сказал он.

Андерсен дерзко усмехнулся в ответ на это замечание и быстро выхватил из сумки маленький серебристый пистолет.

— Я не боюсь… Слушай, может быть, выпьем где-нибудь?

Хенсон был заинтригован.

— Конечно. Почему бы нет, черт возьми? Если уж ты платишь…

Небо было сплошь затянуто облаками. Мелкий дождик, накрапывающий почти весь день, закончился. Хенсон посмотрел на небо. Сегодня у него, судя по всему, был удачный день, но он никак не мог избавиться от нехорошего предчувствия, которое испытывал, поглядывая на Андерсена. К предчувствию примешивалось еще и любопытство.

Что-то должно случиться. Он это чувствовал.

Глава 1

Теплый всепроникающий дождик наконец перестал.

Мы с Ричардом Андерсеном, оба в длинных пальто и со спортивными сумками, спускались по небольшой лестнице на выходе из спортзала. Тротуар еще не высох, со стороны залива волнами наползал туман, пропитанный свежим запахом моря.

На мне был теплый синий пиджак и вылинявшие джинсы. Андерсен, куда более консервативный, предпочел бежевую шелковую рубашку, кожаный пиджак и широкие брюки от «Армани».

Я сунул ключ в замочную скважину жемчужно-серого «мерседеса» 1991 года выпуска. Мой старый «мерс» стал для меня менее привлекательным в свете того факта, что вскоре его неизбежно должны были изъять за неплатеж. Каждый раз, садясь за руль, я ловил себя на том, что оглядываюсь в поисках служащего из отдела кредитование.

— Как насчет «Ванесси», на Бродвее?

— У меня есть идея получше, — сказал Андерсен. — Я слышал, у тебя классная картинная галерея — дома, в Саусалито. Я не прочь что-нибудь купить. Может, возьмем выпивку и поедем посмотрим?

Я кивнул, сообразив, что Андерсену для чего-то нужно уединение.

Когда я садился за руль, на секунду задумался о том, что этот парень, возможно, гомосексуалист. Однако почему бы не выпить с ним по-дружески? Может быть, он купит картину. Во всяком случае, если он выкинет что-нибудь странное, я всегда сумею от него избавиться.

Я пристегнул ремень безопасности, Андерсен забрался на пассажирское сиденье. Машина тронулась, разбрасывая гравий. Лавируя на забитом машинами шоссе, я включил противотуманные фары — дымка все сгущалась — и начал разговор:

— Ты ведь не здешний, Ричард? Иначе я бы тебя знал. Судя по акценту — из Бостона.

— Точно! — Он улыбнулся. — А теперь, наверное, ты назовешь мой возраст, рост и вес. Я угадал? В любом случае зови меня Рик. Ричард — это чересчур формально. Мне кажется, мы с тобой поладим.

Я задумался над этим. Отчего этот тип уже строит планы на будущее?

— Так что тебя занесло к нам? — спросил я.

— Бизнес. Я скупаю антиквариат.

— Антиквариат? Интересно. — Я решил слегка прощупать почву. Мы как будто играли в кошки-мышки и, осознавая все тонкости игры, предлагали друг другу самые простые вопросы с напускным равнодушием. — Хорошо зарабатываешь, наверное?

Андерсен хмыкнул и загадочно улыбнулся, но ничего не сказал.

Мне показалось странным, что ответом на вопрос, располагающий к какой бы то ни было реплике, стало молчание, и оно исходило от человека, который до сих пор был настолько открыт. По меньшей мере — интригующе. Я присоединился к длинной веренице машин с включенными задними габаритами, пересекающих длинный мост. Снова пошел мелкий дождь — его принес теплый ветер, поднимающийся из залива. «Дворники» двигались в усыпляющем ритме, я повернул голову к Андерсену — он сидел неподвижный как сфинкс и смотрел на мерцающие в отдалении городские огни.

Чтобы разрядить тишину, я включил радио и принялся тихонько подпевать бархатистому голосу Джорджа Бенсона.

При звуках музыки у Андерсена внезапно сменилось настроение — точь-в-точь как будто его подключили к сети.

— Да, антиквариат — это реальный заработок, — пробормотал он. — Классическое искусство — вот чего хотят люди в наши дни. Золотые россыпи. Это куда лучше игры на бирже — акции слишком неустойчивы.

Дождь полил с большей силой, и «дворники» быстрее замелькали по стеклу. Шум от них, похожий на звуки метронома, эхом вторил участившемуся биению сердца.

— Наверное, ты заколачиваешь большие деньги, Рик.

Он пристально смотрел на меня.

— Ты даже себе не представляешь. Миллионы.

— Что ж, полагаю, я не из вашей компании, — усмехнулся я и вывернул руль, чтобы объехать лужу машинного масла, разлитого на середине дороги.

— Не зарекайся. В Италии еще много чего можно найти. И в Греции. Особенно в Греции. — Он искоса взглянул на меня.

— На этот счет у них есть законы, — ответил я, надеясь вытянуть из него хоть что-нибудь.

Андерсен быстро встретился со мной взглядом.

— Господи! Нет никакой необходимости впутывать в эти дела правительство. Слишком много долбаной бюрократии.

Мы добрались до конца моста и свернули направо, в Саусалито.

— Рискованный бизнес, по-моему. В том, что касается древностей, в этих странах закон суров. Даже всего-навсего раскурив косячок, можно схлопотать десять лет.

— Скажу тебе так: у нас есть способ, который многое упрощает. И кроме того, существует огромное количество раритетов, о которых правительство в большинстве случаев просто не подозревает. Своя доля риска присутствует во всем, чем бы ты ни занимался…

Недоговоренная фраза висела в воздухе, пока мы спускались с открытого всем ветрам холма по направлению к мерцающим огонькам. Саусалито — один из тихих пригородных районов, старомодных и изящных, всегда привлекающих широкую публику. Уютные маленькие домики на каменных стойках лепились к зеленому склону. Я остановился на Седьмой улице и забежал в магазин, вернувшись через минуту с двумя бутылками виски.

Приблизившись к старому сине-белому дому викторианской постройки, я включил датчик на щитке, осветив фасад здания. Это было просторное двухэтажное строение с типичными для Сан-Франциско эркерами по углам, выходящими на море. Ряд высоких калифорнийских пальм рос вдоль длинной, залитой бетоном подъездной дорожки.

— Классный дом, — сказал Рик, очевидно, впечатленный. — Викторианская эпоха. Признак высокого культурного уровня Гарта Хенсона.

— Если бы я сумел его сохранить… — пробормотал я, открывая гараж.

— Да, у тебя же проблемы с финансами… я все время об этом забываю.

Он продолжал играть, наводя меня на разговор.

Я отпер боковую дверь, набрал несколько цифр, чтобы отключить сигнализацию, и мы вошли в просторную гостиную. Рик взглянул на разбросанные по потолку лампочки. В целом декор был неплохо задуман, обстановка создавала отчетливое впечатление уюта, несмотря на белые стены. Вокруг стеклянных столиков с витыми латунными ножками стояли кушетки, на полулежал замысловатый мозаичный паркет — ореховое дерево и дуб. Небольшая оранжерея цветущих тропических растений смягчала суровость белого цвета стен. По углам, в огромных терракотовых горшках, стояли высокие пальмы, напоминающие часовых на посту.

— Неплохо, — произнес Рик, оглядываясь. — Здесь живет человек состоятельный и с несомненным вкусом.

— Насчет состояния — это ты хватил.

Не знаю, зачем я это сказал. Возможно, что-то в подсознании вынуждало меня открыть карты, не затягивая игру.

— Я принесу бокалы. Сейчас вернусь, — сказал я.

Проход на кухню представлял собой проем, увенчанный резной, в стиле рококо, аркой. Я взял у Рика пакет и направился к холодильнику, локтем нажав выключатель. Обернувшись, я увидел, что Рик рассматривает прилегающую к гостиной комнату. Он стоял неподалеку от антикварного письменного стола, рядом с внушительным алебастровым камином. Я знал, ему наверняка захочется нажать ногой на латунный рычаг, — тогда включится газ, и тускло освещенная комната наполнится теплым сиянием. Слева от Рика находились два высоких окна, выходящих на море и залив; возле одного из них на треноге расположился большой телескоп. Рик смотрел в него, когда я вернулся с двумя тяжелыми хрустальными стаканами с виски.

— Боюсь, сегодня мало что удастся разглядеть, — уверил я, вручая ему выпивку.

— Я сюда не за тем приехал.

Я молча сделал глоток, намеренно выжидая его следующий вопрос.

— Э… А где картины, которые ты мне собирался показать? — спросил он.

Я указал в сторону арки, тускло освещенной светом из гостиной. Сквозь стеклянный люк в потолке струился рассеянный полумрак. Картины казались издалека черными дырами в стенах, бесформенными тенями, расплывчатыми прямоугольниками, отличающимися лишь по ширине и высоте. Я щелкнул кнопкой, и комнату залил свет.

— Ого… — охнул Рик.

Я ощутил настоящее удовлетворение. Здесь были Эль Греко, Тициан, Франс Халс, а также полотна Шагала, Матисса и Моне.

— Ваша частная коллекция?

— Да.

Он поколебался.

— В таком случае у вас не должно быть никаких финансовых проблем. Здесь же целое состояние.

Я улыбнулся; мне даже не пришлось объяснять ему то, что он и так понял. Любому было ясно: это копии. Но все-таки Рик приподнял бровь, как будто ожидая комментариев.

— Я нарисовал их в качестве учебных образцов. Ну вы понимаете… чтобы постичь технику и понять, какие использовались средства.

— Великолепно, черт возьми! Именно так мне и сказали, — произнес Рик, в восхищении качая головой и не сводя глаз с холстов в тяжелых позолоченных рамах.

— Кто сказал?

— Назовем этих людей моими коллегами. — Он вытащил длинную и тонкую панамскую сигару и закурил.

— Значит, наша встреча не случайна?

В ответ Рик пожал плечами и слегка усмехнулся. Он пристально посмотрел на меня, как будто прикидывая, стоит ли продолжать разговор.

— Объясни мне, в чем дело? — потребовал я.

Он отхлебнул виски.

— Ладно, расслабься. Я сделаю тебе одно предложение. Принять его или отказаться — твое дело. Но полагаю, ты не откажешься, потому что с финансовой точки зрения сидишь по уши в дерьме.

— Слушаю, — нахмурился я, допил виски и направился к бару в гостиной.

Рик пошел следом. Он опустился на одну из мягких, обитых коричневой кожей кушеток возле камина. Я наполнил свой стакан и сел напротив. Огонь из камина отбрасывал на Рика зловещий отсвет.

— Я тебе кое-что расскажу, — произнес он, заговорщицки склоняясь ко мне. На его покрытом угрями лице заиграли жутковатые тени, сверхъестественно искажая черты.

«В нем есть что-то демоническое», — подумал я.

— То, с чем я имею дело, — это невероятно ценные и очень редкие вещи, — сказал он, затягиваясь. Рик говорил медленно и очень самоуверенно. — Вы понимаете, сколько подделок на нынешний день висит в музеях по всему миру?

— Конечно. Даже эксперты, с их углеродным методом, не всегда могут подтвердить подлинность.

— Отлично. — Он как будто разговаривал с непосвященным новичком, ввязавшимся втемную махинацию.

— Так вы хотите, чтобы… — В знак протеста я поднялся, не закончив фразы. — Что ж, тебе порекомендовали не того человека.

— Подожди, подожди, ради Бога! Сядь. Я еще не закончил, — настойчиво сказал он. Невзирая на свои предположения, я захотел его дослушать, сел и приготовился узнать остальное. — Речь идет о пятидесяти тысячах долларов, — спокойно и отчетливо произнес Рик. — Плюс бесплатные каникулы в Греции, которую, как мне сообщили, ты знаешь вдоль и поперек. Держу пари, в этом году ты не можешь позволить себе такую поездку — если учесть, что на пятках у тебя висят кредиторы. Я прав?

Я задумался: есть хоть что-нибудь, чего этот парень обо мне не знает? Он, судя по всему, хорошо меня изучил и был в курсе всех моих уязвимых мест.

— Это шутка? — спросил я. От одной мысли о пятидесяти тысячах долларов у меня закружилась голова. Рик понял, что завладел моим вниманием.

— Уверяю, нет, — сказал он, пыхтя сигарой. — Миконос… — Он сделал паузу. — Ты ведь привык проводить там лето. И Тинос — ты знаешь, где это?

— Разумеется. Совсем рядом с Миконосом.

— Слышали о церкви Пресвятой Девы? Местные называют ее «Панагия Евангелистрия».

— Да. И что?

— А слышали о так называемой чудотворной тиносской иконе Божьей Матери? — Рик даже оживился.

Я глубоко вздохнул:

— Ты что, шутишь? — Меня передернуло. — Эта икона — национальное достояние стоимостью в несколько миллионов. Да черт возьми — одни камни стоят чертову прорву денег, не говоря уже о работе по золоту.

Он произнес, взвешивая каждое слово:

— Один из самых ценных образцов древней культуры.

Я сделал большой глоток виски.

— Ты спятил, парень. Знаешь, какая там система безопасности?

— Это наше дело. Не твоя забота, — уверил меня Рик. — Ведь тебя же не религиозные соображения волнуют?

— Я слышал странные истории. Говорят, от иконы исходит какая-то таинственная сила, которая…

Я помолчал, подбирая слова.

Но Рик не позволил мне закончить.

— И ты веришь в эту чушь?

— Я знаю, что несколько лет назад это было официально зафиксировано. Икону обследовали шесть ученых, и половина из них умерли при невыясненных обстоятельствах.

Я понятия не имел, знает ли он хоть что-нибудь об иконе, помимо того, что это бесценное сокровище. Меня трудно назвать суеверным, но я испытываю естественное уважение к местным легендам и преданиям. Образ Пресвятой Девы был обнаружен в 1823 году, когда семидесятидвухлетней монашке, Пелагии Негропонтис, было видение. Жители острова сначала отказались искать икону, но женщина сказала, что на Тинос обрушатся беды, если они этого не сделают. Местные сдались. Во время войны за независимость считалось, что чудотворная икона сыграла свою роль в победе над Турцией. Таким образом, в глазах верующих она приобрела и духовный и политический смысл, и все попытки ее похитить сулили преступникам неудачу, а то и смерть.

— Из-за нее люди загадочным образом умирали, — повторил я.

— Да, да, прямо-таки гробница Тутанхамона. — Рик засмеялся. — Слушай, я не прошу тебя украсть ее. Я всего лишь хочу, чтобы ты отправился на Тинос и сделал копию.

— А почему ты так уверен, что я за это возьмусь?

Поудобнее откинувшись на спинку кушетки, Рик погасил окурок и снова расплылся в улыбке до ушей.

— Должен признаться, что сегодня я — гордый владелец нескольких работ Шагала, которые ты несколько лет назад продал в галерею Кирни. Ее хозяин — мой старый друг. Он мне о тебе и рассказал.

Не люблю, когда лезут в мою жизнь.

— Что тебе еще известно? — резко спросил я.

Он вытащил из кармана маленькую черную записную книжку.

— Сейчас посмотрим… ты собирался стать священником, но после смерти отца передумал, потому что решил, будто твое так называемое призвание — это искусство. Ты окончил Школу искусства и дизайна, потом учился в Сорбонне. По возвращении стал известным в Калифорнии художником-минималистом. Какое-то время неплохо зарабатывал и вел красивую жизнь, имел дорогие машины и ухаживал за прекрасными женщинами. Потом стал совладельцем одной из самых известных художественных галерей в Саусалито. Это продолжалось до тех пор, пока твой партнер не попался на четыре года в Сиэтле за попытку провезти сорок тонн марихуаны на грузовом корабле. Кажется, он получил пять лет. Я прав?

Рик сделал паузу, давая мне время вникнуть.

— Или я что-то упустил, Гарт?

— Ты что, из ЦРУ? О марихуане я и понятия не имел, — запротестовал я. — Мне говорили, что он обанкротился.

— Да, да… Ты плохо себя вел, Гарт. Чтобы платить по счетам и поддерживать свою жизнь на прежнем уровне, ты пошел на крайность. Начал продавать картины великих мастеров. Но… — он пристально посмотрел на меня, совсем как хищная птица, разглядывающая жертву перед тем, как ее прикончить, — но на самом деле все они были нарисованы тобой.

Теперь настала моя очередь уставиться на него.

— Что тебе нужно?

— Все очень просто, дружище. Ты делаешь то, что мы просим, или тебя арестовывают за подделки произведений искусства. К слову, отличное виски.

— Сукин сын! — взревел я, вскочил, вдребезги разбив стакан и указывая на Рика дрожащим пальцем. — Вот зачем ты сюда приехал? Чтобы меня шантажировать?

— Ты прав, я сукин сын. Но по крайней мере богатый сукин сын, который предлагает тебе пятьдесят тысяч долларов за пустяковую работу.

— Где гарантии, что в дальнейшем ты снова не начнешь меня доставать? — Я нервно заходил по комнате.

— Я знал, что ты об этом спросишь. Я скупил всего Шагала у своего приятеля, — сказал Рик, заговорщицки улыбаясь. — И верну его тебе, когда работа будет окончена.

— Откуда мне знать, что ты сдержишь обещание?

— Я и этот вопрос предвидел. — Он вытащил из кармана рубашки листок бумаги. — Картины лежат в хранилище «Уэллс-Фарго-банка» на Маркет-стрит; их приказано выдать тебе. — Рик протянул мне копию договора. — Суть в том, что ни одна сторона не сможет забрать их в отсутствие другой.

Договор был составлен вполне законно. Но у меня появились другие соображения. Рик явно способен на большее, нежели шантаж. Он читал мои мысли.

— Ну же, выкладывай, — сказал он. — Над чем так усиленно трудится твой гениальный мозг?

Объяснить это можно было лишь одним способом. Напрямую.

— Кто поручится, что в дальнейшем вы меня не устраните?

Рик захихикал и встал.

— А ты очень подозрительный мелкий жулик, Гарт. Все, что нам нужно, — это икона. Как мне кажется, у тебя нет иного выбора. Иначе я достану телефон, и твоей резиденцией отныне станет тюрьма Сан-Квентин. Насколько мне известно, за махинации с картинами сейчас дают года два-три.

— Черт, — буркнул я, когда до меня дошла вся тщетность борьбы.

Я сделал паузу, пытаясь показать Рику, что не сдамся так легко.

— Договорились.

Рик увидел выражение решимости на моем лице, довольно улыбнулся и кивнул. Он вытащил чековую книжку и начал заполнять бланк.

— Это для начала — на билеты и расходы по проживанию. Остальное получишь позже. — Он оторвал чек и протянул его мне не моргнув глазом.

— Пятнадцать тысяч долларов, — прочел я. По крайней мере какое-то время отдохну от кредиторов.

— Вот видишь, как все просто, — язвительно заметил Рик. — Ты бы мог быть со мной и помягче. Ладно, я пошел. По-моему, мы друг друга отлично поняли.

Он шагнул к двери.

— Вызвать такси?

Рик покачал головой.

— Я приказал водителю ехать следом за нами — на тот случай, если бы что-нибудь пошло не так. — Он протянул мне свой стакан и сказал, спускаясь по ступенькам: — Я с тобой свяжусь.

Я подошел к окну. Длинный белый лимузин выезжал с дорожки. Я открыл окно и посмотрел вверх. Небо очистилось, бледно-желтая луна проглядывала сквозь облака. С залива дул прохладный, сырой ветер, принося с собой резкий запах водорослей и соленой воды. Вдруг я почувствовал себя до удивления безгрешным. В конце концов, я ведь всего лишь собираюсь снять копию с иконы, а не воровать ее.

Хотелось бы мне знать, во что я ввязался. Но я никоим образом не смог бы предугадать тех удивительных событий, которые подстерегали меня буквально за углом, — событий, изменивших мою жизнь навсегда и заодно разрушивших бессчетное множество чужих жизней…

Мне захотелось прогуляться — подышать соленым воздухом и подумать над предложением Рика Андерсена. Но вместо этого я поддался соблазну, сел и расслабился. Я чувствовал легкую усталость, потому налил еще виски и расположился на кушетке у камина. Глядя, как танцует огонь, я вспоминал слова одного из своих наставников: наша жизнь — это танец. Ничего похожего на чашу с вишнями и прочие глупости. Одни танцуют на сцене, другие везде, где им вздумается, в баре или на улице. Самое главное, по его словам, — определить, к чему танцора влечет инстинкт: к классике, джазу или буги-вуги. Точно так же и жизнь состоит в том, чтобы повиноваться инстинктам. Жизнь есть танец.

Внутренний голос убеждал меня присоединиться к Рику Андерсену и посмотреть, к чему это приведет. В Греции вера — это нечто вроде масла для смазки механизмов. Я знал, что множество верующих греков поклоняются тиносской иконе. Основы веры были заложены на Тиносе задолго до установления христианства. Но их вера коренилась в могуществе иконы, а моя — во мне самом, вернее в способности контролировать последствия своих действий. Сделав большой глоток виски, я задумался, не верю ли я сам, где-нибудь в глубине души, в чудотворные свойства иконы, в то, что она способна творить добро и зло? И не стану ли я сам героем газетной заметки? Без вести пропавшим?

В моем сознании вдруг появилось четкое изображение иконы. Не тот бронзовый дубликат, который выставлен в ризнице церкви Пресвятой Девы, а сам оригинал. Я видел закрывающее икону стекло, богато украшенный оклад и потрясающую золотую раму. При входе в церковь нужно было пройти всего несколько шагов налево, чтобы увидеть оригинал. Смогу ли я его воспроизвести? Да, черт возьми. Я верил в свои художественные способности.

Драгоценные камни покрывали почти всю поверхность иконы, так что на виду оставался лишь крошечный лик Девы Марии. А возле нее — маленькая головка архангела Гавриила.

Гавриил приносит хорошие новости. Я улыбнулся. Впрочем, моим фаворитом оставался святой Антоний, который частенько помогал мне отыскать пропажу. Довольно святых, мне следовало выспаться. На небе по-прежнему виднелась луна; от одного взгляда на нее меня стало клонить в сон.

Я допил виски и отправился в спальню. Я был слишком пьян, чтобы думать о дне грядущем и о том, что он мне готовит.

Глава 2

В неясном утреннем свете, когда самолет парил над Миконосом, городок внизу казался опрятным и тихим, как монастырь. Ослепительно белые, кубической формы, домики и церкви с маленькими красно-синими куполами вереницей тянулись вдоль скалистого побережья. Я видел, как волны ласково накатываются на утесы. Идиллический, как на картинке, вид, привлекающий сюда толпы туристов.

Некоторые приезжают ради песчаных пляжей и чистого синего моря и целыми днями дремлют на солнце, надеясь обрести покой. Другие — вероятно, большинство — что-то слышали или читали о здешних запретных удовольствиях. Скрытые в запутанном лабиринте улочек и аллей, стоят бары и кабаре, благодаря которым Миконос считается чуть ли не самым безумным в плане ночной жизни местом на Эгейском море. Этот тихий маленький остров — знаменитое прибежище толстосумов и огромного количества геев, а также излюбленное местечко ищущих развлечений туристов со всех концов земного шара.

Раннее утреннее солнце уже заливало жаркими лучами черную посадочную полосу. Я вышел из маленького двенадцатиместного самолета. Здание аэропорта было небольшим, но даже в этот час толпы путешественников его буквально заполонили.

Я подошел к стоящему поодаль молодому таможеннику. Казалось, работа не вызывала у него никакого интереса. Он быстро осмотрел мой багаж и жестом позволил пройти. Я вышел вслед за американской четой. Судя по акценту, можно было догадаться, что они южане. Женщина непрерывно болтала, растягивая слова на южный манер. Я с удовольствием наблюдал за ней, когда она расспрашивала грека, где найти хороший отель, пересыпая речь характерными словечками.

На улице было очень светло — точь-в-точь как мне помнилось. Знаменитое греческое солнце, о котором писали и говорили веками. Многие художники пытались передать его удивительную прозрачность, называя этот свет «смягчающим». Говорят, если прожить под солнцем Греции достаточно долго, то можно стать лучше с этической точки зрения: будешь склонен сглаживать неловкости человеческих взаимоотношений вместо того, чтобы поддаваться невротическим импульсам. Мне нравится греческий подход к жизни — вино, музыка, танцы. Все дионисийские качества выходят на свободу.

Неуправляемая толпа разгоряченных туристов толкалась и пихалась, стоя в длинной очереди за несуществующими такси. Я уже освоился на острове и хорошо знал, что делать, — миновать толпу, немного спуститься по улице и помахать приближающемуся такси. Очень приятный пожилой шофер увидел поднятую руку и остановился. Он взял мои вещи и сложил их в багажник с неисправным замком, перевязанный куском старого телефонного провода.

«Добро пожаловать в Грецию, — подумал я. — Все сломано, но почему-то работает».

Такси ехало по узкой извилистой дороге по направлению к пляжу «Парадиз», а я постоянно думал о том, насколько я далек от доверия к Андерсену, и гадал, во что меня втянули. Конечно, всегда приятно вернуться на Миконос, но относительно данной поездки меня по-прежнему не покидало дурное предчувствие. Может, все дело в моей плохой карме?

Бесплодные полоски каменистой земли только усугубляли мрачное настроение. «Мне нужно подбодриться», — настраивался я мысленно. Огибая маленькую деревушку, мы увидели толпу одетых в черное людей, стоящих вокруг повозки, запряженной лошадью.

— Что там такое? — спросил я у всезнающего таксиста.

— Pethani… Кто-то умер, — равнодушно ответил тот, указывая на небо.

Я откинулся на спинку сиденья, чувствуя себе еще более подавленным от увиденного, чем прежде.

Когда мы достигли вершины, перед нами открылся великолепный вид: белые песчаные пляжи, оттеняемые сияющим, бирюзового цвета морем. Но отчего-то моя радость была омрачена. Я бесстрастно рассматривал морщинистую, обожженную солнцем шею таксиста.

Я попал в беду и знал, что нужно выбираться. В конце концов, я на солнечных островах Греции. Чего еще можно желать?



Дорога, ведущая к пляжу «Парадиз», была неровной и извилистой, усыпанной галькой и обломками скал, что делало ее крайне небезопасной для ночной езды. Огромное облако коричневой пыли тянулось за скрипучим, потрепанным временем и непогодой такси серого цвета, пока мы спускались по голому склону.

Пляж «Парадиз». Шестисотметровая полоса ослепительно белого песка, сплошь занятая обнаженными и полуобнаженными любителями солнечных ванн. Неподалеку находились две наспех сооруженные из досок и бамбука закусочные и битком набитый бар.

Излюбленное местечко богатых туристов — по большей части гетеросексуалов или людей нормальной ориентации, никаких специфических правил поведения здесь не существовало. Чуть ниже по шоссе, на пляже «Суперпарадиз», ситуация была совсем другой. Там отдыхала безумная толпа геев. В «Суперпарадиз» можно было наткнуться на что угодно — от прилюдного орального секса до откровенной содомии. На Миконосе правило «живи сам и не мешай жить другим» было неписаным законом как для местных, так и для туристов.

Фредди, тощий седобородый владелец кемпинга, выскочил поздороваться со мной, когда такси подъехало к воротам. Он сдавал внаем комнаты и палатки. Очень подвижный и моложавый для своих шестидесяти лет, он превратил это безлюдное место в один из самых популярных пляжей в мире.

Широко улыбаясь, Фредди раскрыл мне объятия, как только я вылез из такси.

— Гарти… рад снова видеть тебя, — сказал он, обнимая меня и ласково целуя в обе щеки.

— Погоди, погоди, Фредди, старина. Прибереги поцелуи для своих приятелей в «Суперпарадиз».

— Всегда ты шутишь. — Фредди засмеялся и взял мой багаж.

— А где этот ненормальный ирландец?

Фредди помрачнел.

— Этот malaka… снова мне должен. — Он с завистью потыкал пальцем в сторону пляжа — туда, где из таверны на побережье доносился сиплый хохот.

Видимо, ничто не изменилось. Мои старый друг давал одну из своих печально знаменитых «корпоративных вечеринок», которая на самом деле для Юджина и его приятелей являлась лишь поводом выпить, поиграть в карты и затеять очередную аферу. Планы по быстрому обогащению могли оправдать или же не оправдать себя, но несомненно, что в первую очередь этих парней привлекала возможность поглазеть на полуголых женщин, лежащих на горячем белом песке.

Как я вскоре понял, идефикс сегодняшнего дня заключалась в том, чтобы зазывать клиентов на печально известные «круизы с выпивкой» (в этом Юджину помогал местный рыбак Димитри). Димитри — крепкий, работящий, надежный и сговорчивый парень, владелец огромной турецкой шлюпки — каика.

Каик являлся для них источником жизненной силы; когда Юджин и Димитри были относительно трезвы, они каким-то образом умудрялись заманивать туристов в невероятные лодочные путешествия, предполагающие целодневное пьянство. Эти удивительные круизы были задуманы, чтобы залатать очередную финансовую брешь, и представляли собой поездку вдоль побережья, а также барбекю и пикник на одном из отдаленных пляжей. Поездка стоила всего пятьдесят евро с человека и включала в себя традиционный ленч из цыпленка с жареной картошкой и салатом, а также то количество узо[1] и вина, какое был в состоянии поглотить турист. Юджин извлекал неплохой доход из этих экскурсий за счет туристов, которые отправлялись домой с пустым кошельком и жесточайшим похмельем.

Юджин был коренастый энергичный ирландец, на пару лет старше меня, но благодаря курчавым рыжим волосам, веснушчатому носу и ярко-синим глазам он казался гораздо моложе. Юджин получал от жизни максимум удовольствия и неизменно умудрялся выходить сухим из воды, не теряя присутствия духа и чувства юмора. Он слегка походил на сказочного гнома и улыбался с потрясающей искренностью. Его легко можно было счесть жуликом и шутом гороховым, но под этой внешностью скрывалось чуткое, нежное, поистине золотое сердце.

Теперь Юджин танцевал на столе, балансируя на макушке стаканом вина. Он заметил меня и дружески помахал, а потом спрыгнул, подбросил стакан в воздух, поймал его, не пролив не капли, и выпил залпом. Я подошел к их столику, уставленному пепельницами с торчащими из них окурками, пустыми винными бутылками и недопитыми стаканами. Это были остатки сегодняшнего пиршества.

Юджин крепко, по-медвежьи, меня обнял.

— Эй, старина, здорово, что ты к нам выбрался.

— Как дела в этом сезоне? — спросил я, наливая себе вино.

— Неплохо. Уже набрал двадцать красоток на завтрашнюю поездку, — сказал Юджин, подмигивая, потирая руки и похотливо ухмыляясь, а потом придвинулся ближе к моему уху. — Впрочем, забудь о бабах. Я хочу поговорить с тобой об одном куда более интересном дельце. Давай-ка выйдем.



Мы шли по пляжу, пока не добрались до укромного уголка; тогда он вытащил скатанный в трубочку буклет из кармана шорт и протянул мне. На обложке золотыми буквами было напечатано одно-единственное слово — «Знаток».

— Ты заинтересовался чем-то, кроме женщин? — пошутил я, переворачивая страницы. Буклет представлял собой специальное издание, в котором речь шла о коллекции древнегреческих ваз. Фотография одной особенно красивой винной амфоры была обведена красным фломастером.

— Видал? — Юджин просиял. — Этот кувшинчик неделю назад ушел на аукционе «Кристи» за двадцать тысяч фунтов! Только представь! Двадцать штук! Да мы с Димитри знаем, где можно найти сотню точно таких же, они там лежат и ждут, пока их заберут. Я беру тебя в долю, потому что ты единственный, кому можно доверять. — Он помолчал, чтобы убедиться, что до меня дошло, затем положил руку мне на плечо и продолжил: — Ты отлично ныряешь, старина Димитри умеет управлять лодкой, но он не полезет в воду, даже если от этого будет зависеть его жизнь.

Я был не слишком удивлен, но тем не менее недоверчиво взглянул на него.

— Ты хочешь сказать, что этот хренов моряк до сих пор не научился плавать?

— Таковы греки. В любом случае все проще простого. Димитри отвозит нас на место — неподалеку от Делоса, — как будто мы самые обыкновенные туристы, которые отправились осматривать достопримечательности. Потом, когда на берегу никого не будет, мы быстренько переберемся через борт, соберем кувшины и подсчитаем барыши. Если возникнет проблема — Димитри посветит фонариком, и мы всплывем без груза. Сделаем вид, что просто решили поплавать. — Юджин говорил как ребенок, придумавший новую проказу. — Уверяю тебя, это золотое дно, дружище, золотое дно!

— У меня уже есть дела, — быстро отозвался я.

Юджин явно упал духом, как будто я впервые покинул друга в беде.

— Да брось, парень. Где твоя отвага? Где любовь к приключениям, как в старые добрые времена? Ты ведь меня не подведешь, а? Мы же столько вместе прошли.

— А как ты собираешься их продать? — поинтересовался я, надеясь, что Юджин не сочтет эти слова согласием. Он, разумеется, счел.

— Не беспокойся, — с готовностью ответил он. — У Димитри есть свои связи. Деньги разделим на троих.

Слово «нет», очевидно, было ему незнакомо.

Деньги. Мне всегда были нужны деньги, и, подобно большинству людей, я хотел разбогатеть. Так соблазнительно иметь много денег. Это предприятие в том виде, в каком его задумал Юджин, могло окупиться без особых проблем. Я сказал ему, что подумаю. А потом сделал то, что обычно никогда не делаю. Я ни с кем не обсуждаю проектов, в которых мне предстоит принять участие. Но Юджин никогда меня не подводил и только что взял в долю. И потому я рассказал ему о сделке с Риком в Саусалито.

Юджин искоса взглянул на меня. Мы подошли к старой таверне и нашли благословенный кусочек тени под полосатым навесом. Я рассказал ему всю историю от начала до конца. Он одобрительно кивнул. Я видел, что Юджин потрясен — самим предприятием и моей откровенностью. Мы были близкими друзьями и нередко исповедовались друг другу буквально во всем, начиная с женщин и заканчивая сделками.

— Давай выпьем за наши новые начинания. И за грядущие тоже, — предложил он, жестом подзывая официанта.

Официант подошел немедленно — что крайне необычно для Греции, где обслуга перемещается со скоростью улитки.

— Ena kilo retsina, garcon,[2] — сказал Юджин.

Только он мог смешивать греческие и французские слова в одной фразе.

— Из бочонка, parakalo.

Он произнес греческое «пожалуйста», делая ударение на каждом слоге, совсем как турист, разговаривающий на ломаном языке, даже несмотря на то, что Юджин, когда ему нужно было, изъяснялся по-гречески довольно бегло.

— Это мой filo,[3] он заплатит, — добавил он и подмигнул.

Официант кивнул и ушел за вином. Юджин откинулся на спинку стула.

— Давай выпьем за всех этих прелестных обнаженных девчонок там, на пляже, на которых так приятно тратить деньги.

Я разглядывал большую двухмачтовую шхуну, подходившую к пляжу. Красивое, элегантное судно — и две шикарные молодые леди, которые маячили за плечом у капитана. Я готов был поклясться, что шхуна примерно шестидесяти футов в длину — отличный корабль для морских путешествий. И снова мне стало ясно, что красивая жизнь требует денег. А я не хотел оказаться за бортом жизни.

Предстоящее приключение и, разумеется, вино взбодрили Юджина. Вскоре он уже танцевал и громко напевал сентиментальные ирландские баллады, пока мы рассеянно брели через Маврогенос-сквер, крупнейшую стоянку такси в городе, с двумя рядами таверн и кафе вдоль причала, битком набитых местными жителями и туристами.

Когда мы зашли в «Кафе Коста», я уже подумал, что мы влипли, потому что Юджин подошел к бармену и сделал ему точно такое же предложение, как и мне.

К счастью, бармен не обратил на него внимания, потому что ничего не понял. Юджин прожил на Миконосе слишком долго — а жуликам на маленьких островах быстро приходится закрывать лавочку. Я потянул его прочь, но он увидел двух греков, которые сидели в углу и передвигали черные и белые фишки на доске. Игра в нарды подходила к концу. Я заметил знакомое выражение в глазах Юджина. Больше он не в силах был сдерживаться и дерзко бросил вызов победителю. Этот парень был просто помешан на азартных играх, он мог поставить на кон все, лишь бы ему позволили играть. Если у него не было при себе наличных, он играл на стакан виски или на собственные часы.

Грек хитро ухмыльнулся, обнажив ряд обломанных, гнилых зубов.

— Пятьсот евро победителю! — крикнул он на ломаном английском.

— Согласен, — охотно отозвался Юджин. — Начинай, красавчик!

Пока они играли, я сидел в баре и пил пиво, наблюдая за тем, как мимо проходят местные и туристы. Меня увидел старый знакомый и радостно улыбнулся. Ян Холл был писателем, который приезжал на Миконос уже много лет. Он был довольно нелюдим и по каким-то своим причинам неизменно воздержан, но тем не менее хорошо знал человеческую природу. Он был близко знаком с шефом местной полиции, и потому мы с ним почти не общались. Под шестьдесят, высокий и худой, Ян Холл всегда держался джентльменом. Он, в подражание богеме, носил кардиган; за воротником хрустящей, сшитой на заказ сорочки всегда виднелся элегантный шелковый шарф. Ян сел на табурет рядом со мной и заговорил низким, приглушенным голосом:

— Слышал про Джона, старина?

Джон Ролстон был нашим общим знакомым — художником, зарабатывающим на жизнь, рисуя островные пейзажи. У него была репутация эксцентричного и зачастую склонного к непредсказуемым поступкам человека, поэтому не стоило сильно удивляться, что бы там с ним ни случилось.

— Говорят, впал в буйное помешательство. Перебил все стекла в своей студии. Всех уверял, что на него наложены не то чары, не то проклятие. Неделю назад его на самолете отправили в Афины, в психиатрическую клинику.

— Ты шутишь?

Яркое солнце и летняя жара в Греции играют странные шутки с людьми. За все время, что я знал Джона, он никогда не покидал Миконоса. Я предполагал, что со временем рутина островной жизни может повредить человеку. Особенно если ты прожил здесь четверть века.

— Он был в очень скверной форме. Отказывался принимать душ, отпустил бороду. От него уже воняло, — мрачно сказал Ян. — Все думали, это просто белая горячка, но Джон так и не вышел из этого состояния. Никто в точности не знает, что с ним случилось. Может быть, какая-то душевная болезнь. Мы испугались, что он покончит с собой, и позаботились, чтобы его немедленно отправили отсюда в смирительной рубашке.

Я был в шоке. Ролстона, возможно, и считали ненормальным, но у него были все задатки гения. Очень грустно осознавать, что такой человек окончит жизнь в лечебнице. Ян зашел за стойку, налил два стакана «Метаксы» и поставил их на деревянный стол.

Новости о Ролстоне заставили нас обоих погрузиться в размышления. Ян вытащил трубку из нагрудного кармана своего льняного пиджака, открыл пачку ароматного датского табака, закурил и лениво облокотился на стойку.

Благоухающий дым окружил нас, побуждая к воспоминаниям и раздумьям; было грустно, что Джон так кончил. Я вспомнил, сколько раз мы с ним славно проводили время, философствуя о жизни и искусстве, не говоря уже о встречах во время Юджиновых «круизов». Ян, казалось, тоже погрузился в собственные мысли и думал о Джоне.