- Не чушь, - стушевался Кошмарик, - Вовчик сейчас тебе лучше объяснит, - и толкнул Володю в бок.

— На нем вечерний костюм, — кричит юноша в рубку. — Это хорошо или плохо? Вы же не из военной администрации, правда?

- Понимаете, - заговорил взволнованно Володя, боявшийся, что все дело сейчас пойдет насмарку и никаких миниатюрных генераторов сделать не удастся, - на пленке на самом деле записан звук... инфразвук, пятнадцать колебаний в секунду. Его мы не слышим.

— Детка, господи, я тону. Да я расписку напишу, если хочешь. — Вот тебе и «Здарова, Кореш» по-немецки. Юноша протягивает розовую руку — вся ладонь в морских желудях — и втаскивает Ленитропа наверх, уши отмерзают, соленые сопли льются из носа, Ленитроп шлепается на деревянную палубу, смердящую поколениями рыбы и ярко исшрамленную грузом потверже. Суденышко снова прибавляет ход, ускоряясь неимоверным толчком. Ленитропа влажно катит к корме. За ним под дождем взметывается огромный петушиный хвост пены. До кормы из рубки доносится взрыв маниакального хохота.

- Знаю без тебя, что мы можем слышать, а что - нет, - совсем уж грубо обрезал Роман Петрович. - Значит, ты хочешь оставить только частоту, находящуюся ниже отметки в пятнадцать герц?

— Эй, кто или что тут этим судном командует, а?

Володя так и поразился прозорливости Кулибина и согласно закивал:

— Матушка, — розовый мальчишка присел рядом, как бы беспомощно извиняясь. — Гроза открытых морей.

- Да, все верно! Получится ли это?

Эту даму с наливными щечками зовут фрау Гнабх, а ее отпрыска — Отто. Когда накатывает материнская нежность, матушка зовет его «Молчун Отто», полагая, что это очень смешно, однако ее старит. Пока Ленитроп стаскивает смокинг и развешивает его внутри на просушку, а сам заворачивается в старое армейское одеяло, мать с сыном рассказывают, как они каботажат с товарами для черного рынка по всему Балтийскому побережью. Ну а кто еще выйдет сегодня в море, в такую-то непогодь? Его лицу можно верить, Ленитропову то есть, люди ему что угодно расскажут. Вот сейчас, похоже, они направляются в Свинемюнде — взять груз на борт, доставить назавтра куда-то на Узедом.

- У нас все получится, - с чувством огромного уважения к самому себе сказал инженер и стал нажимать какие-то кнопки, дергать рычаги. - Что ж тебе, на всей пленке с самого начала только твой инфразвук оставить?

— Знаете человека в белом костюме, — цитируя Лиху Леттем, что была несколько эпох назад, — который в этом Свинемюнде каждый день около полудня должен быть на Штранд-променаде?

- Да, с самого начала.

Фрау Гнабх заправляет в ноздрю понюшку и сияет улыбкой:

- Ждать придется, - как в магазине или какой-нибудь конторе заявил Роман Петрович. - Ты бы, Леня, чтобы ребята тебя не ждали, делом бы занялся. Через сорок минут приходи за своими пятнадцатью герцами.

— Его все знают. Он белый рыцарь черного рынка, а я — королева прибрежной торговли.

— Der Springer, правильно?

Кошмарик побежал на подиум, стал пристраивать к \"Фендеру\" шнур, а Володя остался рядом с Кулибиным. Он словно всеми порами своего тела ощущал присутствие в полутора метрах от себя силы, которая через сорок минут будет подчинена ему, как покорный джин, живущий в бутылке. Воспользовавшись таинственной, страшной силой инфразвука, Володя, обычный слабый четырнадцатилетний мальчишка, становился могущественным... так же, как Кошмарик и как тот сумасшедший коллекционер.

— И никто другой.

Сорок минут текли долго, почти вечно - как течет с древних гор какая-нибудь река. Володя смотрел на играющего Кошмарика и понимал, что его приняли в этот коллектив, наверное, только потому, что он являлся обладателем прекрасной гитары. Видно, кто-то научил Кошмарика трем аккордам и ему на подиуме доставляла удовольствие лишь возможность покрасоваться с дорогим инструментом. Володя слушал его игру и думал: \"Вот, гляди-ка, тоже хочет властвовать, покорять сердца каких-нибудь дур девчонок, а сам-то и не умеет ничего. Ему без генератора не обойтись. А я бы смог?\"

Никто другой. В брючном кармане Ленитроп до сих пор таскает шахматную фигурку, которую дал старина Зойре Обломм. По ней Шпрингер его и узнает. Ленитроп засыпает в рубке — выпадает часа на два-три, и за это время к нему приходит Бьянка, притискивается к нему под одеялом. «Ты теперь и впрямь в этой Европе», — ухмыляется она, обнимая его. «Ой гоп-поди», — твердит Ленитроп, и голос у него — точь-в-точь Ширли Темпл, Ленитропу неподконтролен. Как неудобно. Просыпается он от солнца, визга чаек, запаха топочного мазута номер 2, топота винных бочек по грохочущим сходням на берег. Они у причала в Свинемюнде, у долгих и просевших пепельных останков складов. Фрау Гнабх надзирает за выгрузкой чего-то там. У Отто закипает жестянка настоящего, бог свидетель, Bohnenkaffee[298].

Сорок минут истекли. Похоже, и Кошмарик догадался об этом, потому что, резко прекратив игру и сняв гитару, сбежал с подиума.

— Давненько не пробовал, — Ленитроп обжигается.

- Ну, как дела, Роман Петрович? - подбежал он к инженеру.

— Черный рынок, — мурлычет Молчун Отто. — Хороший бизнес.

- Возьми свою кассету, - протянул ему пленку Кулибин.

— Сам занимался… — Ох да, и последыш этого гашиша Будина, целых, блядь, несколько унций, остались на «Анубисе», ну не умник ли. Сахарница в пляс пустилась, вместе с Лапой Покатилась, чтобы в Дьявольское Месиво попасть…

Но Кошмарик взмолился:

— Славное утречко, — замечает Отто.

- Нет уж, Роман Петрович, ты нам покажи, что у тебя получилось! Поставь кассетку!

Ленитроп опять влатывается в смокинг — севший, весь сморщенный и почти сухой — и сходит с Отто на берег искать Der Springer. Судя по всему, именно Шпрингер зафрахтовал сегодняшний рейс. Ленитроп то и дело озирается, ищет «Анубис», но яхты нигде не видно. Вдалеках сгрудились портальные краны — скелеты, они правят опустошеньем, что столь внезапно постигло этот порт. Русское весеннее наступление усложнило здешнюю топографию. Белое судно может прятаться в доках за любой горой обломков. Туки-та, выходи же…

- Что я тебе покажу, кретин?! - взъерепенился инженер, понимавший важность своего положения в группе. - Ноль? Пустоту? Ты ведь даже и не услышишь ничего!

- Роман Петрович, мне и не надо ничего слышать! - молил Кошмарик. Мне бы почувствовать эту самую... ну, пустоту! Ну, что тебе стоит?

Бурю сдуло, бриз сегодня мягкий, а небо над головой лежит идеальной схемой интерференции — скумбриево-серое и голубое. Где-то роются и лязгают военные машины. Далеко и близко по-русски кричат мужчины и женщины. Отто и Ленитроп огибают их переулками, застроенными остатками фахверков, что выдвигаются на шажок с каждым этажом, дабы через века еле ощутимого падения встретиться над головой. На крылечках сидят люди в фуражках с черными козырьками, присматриваются к рукам — нет ли в них сигаретки. На маленькой площади выставили рыночные прилавки — деревянные каркасы и старая испачканная холстина, мерцающая, когда ее насквозь пролетает ветерок. Русские солдаты подпирают столбы или скамьи, болтают с девушками в дирндлах и белых гольфах — все почти недвижны, как статуи. Рыночные фуры отцеплены, языки вывалены наземь, настилы покрыты мешковиной и соломой, остатками товара. К грязевым негативам танковых гусениц принюхиваются собаки. Двое мужчин в заношенных темносиних мундирах пробираются по площади с метлой и шлангом — счищают мусор и каменную крошку соленой водой, что качается из бухты. Две маленькие девочки бегают и бегают взапуски вокруг кричаще-красного киоска, залепленного хромолитографиями Сталина. К докам крутят педали рабочие в кожаных кепках, моргают, лица утренние, а коробки с обедом болтаются на рулях. Голуби и чайки финтят в канавах, сражаясь за объедки. Мимо спешат светлые, как призраки, женщины с пустыми авоськами. Посреди улицы кварталом невидимых птиц заливается одинокое деревце.

- Слушай свою пустоту, тормозила! - со злостью вырвал кассету инженер и врубил её в магнитофон.

Лиха так и говорила: на замусоренном сталью променаде, попинывает камушки, поглядывает на воду, а глаза меж тем просеивают пляж, не выглянут ли где случайно часики или золотая оправа, поджидает, кто бы ни появился, — Наш Человек. Лет 50, глаза тусклые и нейтрально-окрашенные, волосы на висках густы и зачесаны назад.

Музыканты не играли. Посмеивались и покуривали, поглядывали в сторонку инженерского пульта, плохо понимая, что нужно их собрату от их \"технического центра\" - Романа Петровича. Володя так и замер, напрягся. Ему было страшно услышать инфразвуковую пустоту, но проверить силу своего оружия ему очень хотелось. Кошмарик тоже замер рядом с ним и даже приоткрыл рот, полагая, что таинственные волны, видно, лучше проникнут в него через это природное отверстие. Но ничего не происходило.

Ленитроп светит пластикового коня. Der Springer улыбается и кланяется.

- Мужики, мы играть сегодня будем? - раздался чей-то тоскливый вопрос. - Хорош вам там тащиться от не поймешь чего...

— Герхардт фон Гёлль к вашим услугам. — Они жмут друг другу руки, хотя Ленитропу ладонь неприятным манером покалывает.

- Да, только башка разболелась что-то... - сказал другой.

Чайки кричат, на штранде плющатся волны.

- Слушай, - заметил третий, - какая-то сегодня у нас духота здесь, тяжело как-то. Дверь давай откроем!

— Э-э, — грит Ленитроп, — меня иногда слух подводит, вам придется… вы сказали Герхардт фон как? — Скумбрийное небо уже похоже не так на муар, как на шахматную доску. — Кажется, у нас есть общий знакомый. — Ая, Маргерита Эрдман. Вчера вечером ее видал. Да-с…

- Да, - уже почти прокричал кто-то из музыкантов, - скорей дверь открой! Открой! А то придавит нас здесь сейчас! Гляди, потолок на нас надвигается!

— Она числится в мертвых. — Он берет Ленитропа под руку, и все они идут прогуливаться по променаду.

Володя тоже увидел, что потолок подвала стал наваливаться, надвигаться, до него уже было полметра, вот он уже прижался к его голове...

— Н-ну, вы числитесь в кинорежиссерах.

- Выключи магнитофон! - дико закричал он, бросаясь к инженеру, почему-то качавшемуся на табурете - вот-вот упадет. Он сам нашел клавишу остановки ленты и нажал на нее, и потолок медленно поплыл наверх.

— То же самое, — подкуривая всем американские сигареты. — Те же проблемы контроля. Только интенсивнее. Бывает музыкальный слух, для коего неблагозвучность — высшая форма созвучия. Слышали про Антона Веберна? Очень грустно.

- Ну как? - спросил он тихо у Кошмарика спустя пять минут.

— Это была ошибка. Он невиновен.

Ленька стоявший с открытым ртом, точно его шмякнули пыльным мешком из-за угла, пролепетал:

- Генератор ништяк. Теперь мы с тобой, Вовчик, самые крутые ребята в мире. Ты это осознал?

— Ха. Еще как невиновен. Но ошибки — часть схемы, все на своем месте. Видно же, как все на месте, ja? различаешь схемы, приспосабливаешься к ритмам, настает день — и та больше не актер, но свободен, встал по другую сторону камеры. Без всяких драматических вызовов в дирекцию — просто однажды просыпаешься и понимаешь, что Королева, Офицер и Король суть лишь великолепные калеки, а пешки, даже доходящие до последней горизонтали, обречены ползать в двух измерениях, и никакой Туре не вознестись и не опуститься — нет: полет был дарован лишь Скакуну!

- Осознал! - проговорил счастливый Володя, хотя голова у него болела страшно.

— Точно, Шпрингер, — грит Отто.

Постепенно пришли в себя и музыканты.

Из сугроба порушенных гостиничных фасадов выбредает четверка русских рядовых, хохочут на весь променад, переваливают через парапет к воде, а там останавливаются и пускают блинчики, пинают волны, друг другу поют. Не слишком-то освобожденный город — Свинемюнде. Ленитроп просвещает фон Гёлля насчет Маргерита, стараясь не вдаваться в личное. Но тревога за Бьянку, должно быть, отчасти просвечивает. Фон Гёлль похлопывает его по руке, добрый дядюшка.

- Мужики, - ватным голосом спросил барабанщик, - а что это было, а?

— Будет вам. Я бы не стал волноваться. Бьянка — умненькое дитя, а мать ее — едва ли богиня-разрушительница.

- С потолком-то? - весело спросил Кошмарик, поднимаясь на подиум и убирая свой шикарный \"Фендер\" в чехол.

— Ну вы утешили, Шпрингер.

- Ну да. Он же на нас ехал.

- Меньше травки курить надо, братва, и помещение проветривать почаще, - назидательно заметил Ленька, забрасывая гитару за спину. - Ладно, вижу, вы сегодня лабухи плохие. Следующая репетиция у нас когда?

По пляжу шелестит Балтика, беспокойная, вермахтово-серая. Фон Гёлль приподымает невидимую тирольку перед старушками в черном, что парами вышли погреться на солнышке. Отто гоняет чаек, тянет руки, словно душитель в немом кино, но мимо птицы вечно промахивается. Вскоре к ним присоединяется попутчик: бугорчатый нос, сутулые плечи, недельные рыжеседые баки и мешковатая кожаная шинель, но без штанов. Его зовут Нэрриш — тот же Клаус Нэрриш, спец по аэродинамике, которого Хорст Ахтфаден сдал шварцкоммандос, он самый. За шею он несет неощипанную дохлую индейку. Пока они прокладывают путь среди больших и малых глыб Свинемюнде и весенней битвы за него, из руин показываются горожане, постепенно прибиваются к сухопутному флангу фон Гёлля и с этой мертвой птицы не сводят глаз. Шпрингер сует руку под белый пиджак, вынимает американский армейский.45-й и эдак неназойливо демонстрирует проверку действия. Адепты быстренько редеют наполовину.

Когда вышли во двор и направились к мотоциклу, Ленька задорно спросил у Володи:

— Сегодня они голоднее, — замечает Нэрриш.

- Ну как, Вовчик? Срезали лишние частоты?

— Истинная правда, — подтверждает Шпрингер, — но сегодня их и меньше.

- Срезали! - кивнул Володя. - Самая нужная частота осталась!

— Ничего себе, — взбредает на ум Ленитропу, — паскудство какое вы говорите.

12

Шпрингер жмет плечами:

ЭРА МОГУЩЕСТВА ДЛИНОЮ В ЦЕЛЫЙ ДЕНЬ

— Будьте сострадательны. Но не фантазируйте на их счет. Презирайте меня, облагораживайте их, но помните — мы определяем друг друга. Как элита, так и недоходяги — все мы движемся сквозь космический замысел тьмы и света, и, со всем должным смиреньем, я — из тех немногих, кто способен постичь его in toto[299]. Следовательно, молодой человек, прикидывайте честно, на чьей стороне вам желательно оказаться. Пока они страдают в вековечных тенях, тут… всегда —

Попробуйте отыскать подростка тринадцати - четырнадцати лет, который думает о себе с уважением. Да и откуда этому взяться, если его со всех сторон, как враги крепость, обступают очень умные учителя, родители, постоянно заставляющие делать то, что он делать не желает, вообще все взрослые. Мальчишка годом постарше уже вызывает у него подозрительность - а не умнее ли он, не сильнее ли? Тут и начинается разлад с миром, и по-настоящему счастливым подросток способен чувствовать себя лишь в кругу равных, а ещё лучше - рядом с младшими. Отлично, если есть младший брат, над которым можно выказать свое превосходство, чтобы как-то примириться с враждебной и пугающей действительностью. Ох, и тяжело подросткам!



СВЕТЛЫЕ ДНИ (ФОКС ТРОТ)
…светлые дни для черного рын-ка
Сияют, как желтый-металл!
От юж-ных морей до небес, ных, Балтик
Деньги — моторчик и главный болтик,
Светят маячком, ценники торчком
В каждом декольте Бог да-ал —
В зеленой или а-лой, всякой шлюхе ша-лой
Замысел Творца немал…
И-и солнечный Денек-на черном-черном ры(и)нке
Сияет, как желтый мета-аалл!



...Свежие батарейки уже были заправлены в отличные японские плейеры, имевшие ремешки, но не для ношения на руке или на поясе. Нет, у Володи и Кошмарика имелись особые \"плейера\" и вешались они на грудь. В каждый плейер была вставлена кассета с инфразвуковой пустотой, и ни одна вещь в мире, даже реактивный самолет, набитый \"Фендерами\" и \"Маршаллами\", не заменила бы им сейчас эту великолепную, таинственную пустоту, на которой, как на трех слонах, высилось непоколебимое здание, даже дворец самоутверждения Володи и Кошмарика.

Вступают Нэрриш и Отто, песня поется на три голоса, а праздные и голодные свинемюндцы глядят на них белолице, будто терпеливый домашний скот. Однако тела их лишь подразумеваются: проволочные вешалки для довоенных костюмов и платьев, слишком древние, слишком вылощенные грязью, ходом лет.

Когда все было готово, они взглянули друг на друга с видом двух киношных суперменов, обвешанных гранатометами, автоматами, и державших на плече крупнокалиберные пулеметы.

Уйдя с променада, они останавливаются на перекрестке, через который марширует подразделение русской пехоты и кавалеристов.

- А нас самих волна не зацепит, когда включим? - сухим, деловитым тоном спросил Кошмарик.

— Ух понаехали, — отмечает Отто. — А где цирк?

- Думаю, нет. Она же направленного действия - только вперед идет.

— Дальше по берегу, детка, — грит Нэрриш.

- Ладно, годится, тогда выходим.

— А что по берегу дальше, — интересуется Ленитроп.

Выйти-то они вышли и даже спустились из Володиного дома вниз, во двор, где стоял Ленькин \"мотор\", но вот что делать дальше, куда ехать, чтобы проверить силу своих инфразвуковых мускулов, они не знали. Ребятам раньше отчего-то казалось, что едва они выйдут на улицу, как на них со всех сторон накинутся напасти, угрозы, страсти, но во дворе сидели лишь старушки, минут через пять мимо них прошел какой-то мужчина, и Володя с Кошмариком недоверчиво, почти с угрозой проводили его взглядом - не собирается ли он как-нибудь наехать на них, но мужик их даже не заметил.

— Осторожней, — предупреждает Нэрриш, — он шпион.

- Да что тут у вас на Васильевском и подраться ни с кем нельзя? раздраженно спросил Кошмарик.

— Не зовите меня «деткой», — огрызается Отто.

- Ты что, драться хочешь? - удивился Володя.

— Хер там шпион, — грит Ленитроп.

- Нет, жду, когда на меня кто-нибудь накатит, чтобы попробовать агрегат. Слушай, давай махнем в сторону Невского. Там найдем какой-нибудь салун, где я смогу разрядить в какую-нибудь харю весь барабан своего \"смит-и-вессона\"!

— С ним все нормально, — Шпрингер похлопывает всех по плечам, он у нас Герр Гемютлих, — про него уже давно разговоры ходят. Он даже не вооружен. — Ленитропу: — Можете поехать с нами дальше по берегу. Вам, наверное, будет интересно. — Но Ленитроп не тупица. Подмечает, как странно теперь поглядывают на него все, включая Шпрингера.

- Едем! - согласился Володя, \"барабан\" которого тоже был полнехонек и так и ждал момента, когда опустеет хотя бы наполовину.

В груз, отправляемый дальше вдоль берега, входят шестерка хористок в перышках и блестках под старыми драповыми пальто, чтоб не занимали места в чемоданах, аккомпанирующий оркестрик на разных стадиях алкогольного ступора, многомного ящиков водки и труппа гастролирующих шимпанзе. Навигацки-пиратская матушка Отто загнала одного шимпа в рубку, где они пустились во все тяжкие: фрау фирменно ругается, обезьяна то и дело пытается отхлестать ее по мордасам вялой банановой шкуркой. Импресарио-язвенник Г. М. Б. Хафтунг старается привлечь внимание Отто. Импресарио знаменит способностью взывать не к тому, к кому надо.

\"Мотор\" на этот раз завелся на удивление быстро, точно это был мустанг, понимающий, куда спешит его хозяин. Через пятнадцать минут уже въехали на Малую Морскую. До Невского оставалось два шага. Здесь можно было и припарковаться. Встали рядом с мотоциклом, Кошмарик закурил. Володя увидел, что его друг взволнован. Взволнован был и он сам. Странно, раньше, выезжая в город по делам, \"центровая\" толпа, напротив, радовала его - в ней он растворялся. Теперь же все внутри так и зудело...

— Там же Вольфганг! Он ее убьет! — Вольфганг — его самый ценный шимпанзюк, слегка неуравновешен, сносно изображает Гитлера, но объем внимания у него — м-да.

- Май френд, давайте зайдем вон в тот салун, где, я знаю, мы сможем съесть шашлык из отличного молодого барашка, а потом - раскинем мозги. Чтобы решить, как применить наше оружие, - предложил Кошмарик, бросая окурок прямо на тротуар, ослепительно чистый в этот час.

— Ну, — неопределенно, — с Матушкой нужно поосторожней.

- Идет, - согласился Володя, - только у меня денег нет.

В обрамлении ромбовидной таблетки люка гораздо лучше видно, сколь обширно эта старуха повидала свет: она гнется к самому этому Вольфгангу, мурлычет, широченная улыбка — зубастей не бывает, курлычет ему:

Кошмарик взглянул на Володю с неласковым удивлением:

— Deine Mutter…[300]

- Май френд, разве ещё две недели назад мы не поделились с вами? Или мне сейчас же навести в ваше бесстыдное лицо струю инфразвука?

— Скажи-ка, она же никогда раньше этих тварей не видела, — Ленитроп оборачивается к Отто и застает юношу врасплох — физиономия, скажем так, дружелюбного смертоубийцы, — правда?..

- Но я же скрипку купил, заплатил за нее, - потускнел Володя. - Да и секрет генератора разве не благодаря мне стал известен?

Кошмарик попытался улыбнуться, как голливудский актер, обнажив при этом неровные желтые зубы, хлопнул Володю по плечу и покровительственно сказал:

— Ах, просто фантастика. Она инстинктивно знает — как именно оскорбить кого угодно. Без разницы, животное, растение — однажды я видел, как она оскорбила камень.

- Да, я и забыл! Конечно, что такое шашлык в сравнении с нашим смертельным оружием! Пошли!

— Да брось…

Ресторан был фешенебельный, а одеты ребята были самым простецким образом. Когда Кошмарик направил Володю к одному из многих пустующих в этот час столов, к ним подошел официант во фраке и вежливо сказал:

— Честно! Ja. Огромнейший кууус фелзитовой породы — в прошлом году у датского побережья, так она критиковала его, — совсем уже на грани такого безрадостного смеха, коего все мы сторонимся, — его кристаллическую структуру, двадцать минут. Невероятно.

- Молодые люди, в таких костюмах у нас обедать не принято, извините.

Хористки уже раскурочили ящик с водкой. Приглаживая волосы, что растут на макушке лишь в память о былом, Хафтунг несется на них наорать. Мальчики и девочки всех возрастов, обтёрханные и худосочные, тащатся по сходням, грузят. Под светлым небом на рангоуте и антеннах качаются шимпанзе, над ними скользят и пялятся чайки. Подымается ветер, скоро там и сям в гавани замелькают барашки. У каждой детки — тюк или ящик, все разных форм, цветов и размеров. Шпрингер стоит рядом, агатовые глаза экипированы пенсне, проверяет по реестру у себя в книжице зеленого сафьяна, улитки в чесночном соусе, один гросс… три ящика коньяка… теннисные мячи, две дюжины… одна «Виктрола»… фильм, «Счастливчик Пьер впадает в неистовство», три яуфа… бинокли, шестьдесят… часы наручные… и. s. w., крыжик на каждого ребенка.

Володя видел, что Кошмарика всего так и передернуло. Он будто только и ждал нужного момента, чтобы включить свой генератор. Рука Леньки легла на корпус плейера, Кошмарик вскинул свою жиденькую бровь и через плечо сказал:

Наконец все уложено в трюма, шимпы засыпают, музыканты просыпаются, хористки окружают Хафтунга и всячески его обзывают, щиплют за щеки. Отто пробирается вдоль борта, вытягивая швартовы, которые с берега отдают дети. Когда скинут последний, и огон его, застыв в полете, обрамляет слезою пейзаж выпотрошенного Свинемюнде, фрау Гнабх, ногами почуяв освобожденье от суши, берет с места в обычной своей манере, едва не потеряв одного шимпанзюка за кормовым подзором, а полдюжины красоток Хафтунга отправив кувыркаться приятным взору клубком ног, попок и грудей.

- Маэстро, вы посмотрите на свой \"Ролекс\" - разве сейчас время обедать? Мы пришли позавтракать. Какие ещё будут вопросы?

Бровь Кошмарика, видел Володя, изогнулась наподобие завитка раковины улитки, вовсю свидетельствуя о явном намерении Леньки поесть в этом ресторане во что бы то ни стало. Официант, секунды три поразмышляв, коротко поклонился и ушел.

Встречные течения тянут суденышко, пока оно выходит из расширяющейся воронки Свине к морю. Не доходя до волнорезов, где море пенится в брешах от весенней подводной бомбардировки берегись, фрау Гнабх, не меняя выражения лица, закладывает штурвал, резко меняя галс, и полным ходом кидается встречным курсом прямо на паром из Сассница фъють отруливает в последний миг, гогоча над пассажирами, что отпрянули от борта, пялятся ей вслед.

- Блин я буду, если сегодня не израсходую всю свою обойму инфразвука! - с восторженным шепотом обратился Ленька к Володе, так и дрожавшему от острого предчувствия.

— Матушка, прошу тебя, — Молчун Отто жалобно в иллюминатор рубки. В ответ добрая женщина пускается реветь кровожадную

К ним подошли сразу три официанта. Один стал предлагать горячие блюда, второй - водки-вина, третий - десерт. В отношении всех трех частей \"завтрака\" Кошмарик не сомневался.



МАТРОССКУЮ ПЕСНЮ
Я — атаманша Балтийских морей, никто не ебет мне мозги,
А те, кто пробовал, ныне — на дне, голее, чем кости трески.
И вестовые мальки в черепах снуют и поют при этом:
«Не путайся с Юшкою Гнабх и ее весьма забубенным гешефтом!»


Ведь я протараню дредноут и шлюп, сплюнув, я потоплю.
В ад сотни душ одним махом отправить — вот чего я люблю.
Молился целый голландский клипер, ведомый летучим шефом:
«Не дай Бог сойтись с Юшкой Гнабх и ее весьма забубенным гешефтом!»



- Шашлык. Два пива. Шоколадное мороженое с тертым шоколадом. - Он буквально отдал приказ официантам.

Пиво явилось быстро. Рядом с бутылками стояли и вазочки с солеными орехами.

Допев сие, она крепче стискивает штурвал и поддает ходу. Теперь они скачут прямо к борту полузатонувшего торговца: черное вогнутое железо испятнано суриком, всякая заклепка в корке ржавой соли, всякая изрытая оспой пластина все ближе, наваливается… Женщина явно неуравновешенна. Ленитроп зажмуривается и цепляется за хористку. Из рубки улюлюканье — суденышко круто закладывает на левый борт, промахнувшись мимо столкновения, может, на пару-тройку слоев краски. Отто, которого застало врасплох в грезах о смерти, безудержно шатается, направляясь прямиком за борт.

- Я это не просил! - попытался было возразить Кошмарик, но официант с вежливостью работника морга ему бросил:

— У нее такое чувство юмора, — отмечает он, минуя Ленитропа. Тот хватает его за свитер, а девушка хватает Ленитропа за фалды смокинга. — Как пустится во что-нибудь чуток незаконное, — минуту спустя Отто уже отдышался, — так увидите, что будет. Даже не знаю, что с нею делать.

- У нас так положено. Ешьте, господа.

— Бедняжечка, — улыбается девушка.

Шашлык принесли через четверть часа. Прекрасная душистая бастурма утопала в красном соусе. Кошмарик съел кусок и жестом подозвал официанта, стоявшего поодаль:

— Ой, — грит Отто.

- Маэстро, пригласите повара, который готовил этот фуфловый шашлык. Я хочу посмотреть ему прямо в глаза.

Ленитроп оставляет их — всегда приятно видеть, как сходятся молодые люди, — и направляется к фон Гёллю и Нэрришу на кормовом подзоре. Фрау Гнабх порывисто сменила курс на норд-вест. И теперь они идут вдоль берега по исчерченной белым и пахнущей солью Балтике.

- Разве шашлык плохой? - наклонился над столиком официант.

— Ну что. Так мы куда направляемся, парни? — хочет знать жовиальный Ленитроп.

- Просто отвратительный. Зовите!

Нэрриш уставился.

Володя следил за лицом официанта. Не злость и сомнения отразились на его лощеном лице, а страх. Оказывается, инфразвуковое ружье могло действовать, ещё не будучи включенным!

— Вот это — остров Узедом, — нежно поясняет фон Гёлль. — С одной стороны граничит с Балтийским морем. Кроме того, его ограничивают две реки. Названия их — Свине и Пене. Мы только что были на реке Свине. Мы были в Свинемюнде. Название «Свинемюнде» означает «устье реки Свине».

Повар в длинном белом переднике явился уже через минуту и сразу спросил именно у Кошмарика, будто официант уже сообщил, кто именно из посетителей высказывал недовольство:

— Ладно, ладно.

- Да, я слушаю вас. Вы чем-то недовольны?

— Мы направляемся вокруг острова Узедом к тому месту, что располагается в устье реки Пене.

- Шашлыком, - строго посмотрев на повара, произнес Ленька. - Это какой шашлык?

— Погодите-ка, это, значит, будет называться… постойте… Пенемюнде, правильно?

- В каком смысле? - не понял повар. - Из баранины.

— Очень хорошо.

- Я не об этом спрашиваю! - ещё более строго, заметив, что и повар боится его, сказал Ленька. - Это грузинский или армянский шашлык?

— И? — Повисает пауза. — О. О, то самое Пенемюнде.

- Нет, это шашлык по-узбекски, - вежливо сообщил повар. - Жарится с курдючным салом, посыпан перед этим мукой и красным перцем.

Нэрриш, как выясняется, раньше там работал. Склонен отчасти кручиниться при мысли, что сейчас Пенемюнде оккупировали русские.

- По-узбекски? - изумился Кошмарик. - Но какое право вы имели жарить шашлык по-узбекски, если вы не узбек? Или вы узбек? - И Кошмарик, резко повернувшись на стуле, так и уставился на физиономию бедняги повара, который отчаянно покраснел.

— Там размещалось производство жидкого кислорода, на которое я и сам глаз положил, — Шпрингер тоже не очень доволен, — я хотел основать сеть — мы еще только подбираемся к тому, что в Фолькенроде, в прежнем «Институте Геринга».

- Извините, - забормотал повар, - у нас в ресторане и турецкие, и китайские, и даже эстонские блюда готовят. Так что же, для приготовления каждого надо иметь повара турка, повара китайца и повара эстонца?

— Под Нордхаузеном тоже куча этих ЖК-генераторов, — это Ленитроп старается принести пользу.

- А вы как думали? - возвысил голос Кошмарик. - Так и нужно, а то ведь у вас один обман, динамо получается! Нет, я этот шашлык есть отказываюсь и платить за него тоже не буду!

— Спасибо. Но там тоже русские, как вы помните. В том-то и загвоздка — если бы все это не было так противно Природе, я бы сказал, что они не ведают, чего хотят. Дороги на Восток днем и ночью запружены русскими грузовиками, набитыми матчастью. Трофеи всевозможны. Но пока никакой ясной схемы, кроме как свинчивай-и-пакуй-домой.

И Кошмарик даже швырнул на стол вилку.

— Черти червивые, — Ленитроп давит умняка, — вы как думаете, они уже нашли этот «S-Gerät», а, мистер фон Гёлль?

Володя сидел ни жив ни мертв. Кошмарик вел себя как последний хам, и это было противно Володе, но в то же время внутри все так и бурлило - они выглядели сильными, перед ними трепетали даже эти сильные мужики, которые уложили бы их в два счета, как котят.

— А, это мило, — сияет Скакун.

Пришел метрдотель и ещё три официанта. Кошмарик стоял на своем шашлык по-узбекски может готовить только узбек и платить за еду отказывался.

— Он из ОСС, — стонет Нэрриш, — говорю вам, его надо чпокнуть.

- Хорошо, не платите. Я сам заплачу, - сквозь зубы сказал метрдотель. - Что вы ещё заказывали? Мороженое?

— «S-Gerät» нынче по £ 10000, половину вперед. Интересует?

- Да, мороженое! - нагло ответил Кошмарик. - Только я теперь его у вас есть не собираюсь. Плачу только за пиво и ухожу. За орехи платить отказываюсь тоже. Я их не заказывал. Вот деньги. Прошу дать сдачи и без всяких обсчетов. Слышали?

— He-а. Но в Нордхаузене я слыхал, что он у вас уже есть.

Метрдотель сам дал сдачи, Кошмарик сгреб деньги, спрятал их и сказал:

— Неверно.

- Вольдемар, идем! Нам в этом свинюшнике делать больше нечего!

— Герхардт…

Очень подозревая, что их сейчас затащат в подсобное помещение и с наслаждением будут бить, Володя, совсем забыв об инфразвуке, на ногах-протезах проследовал мимо молчаливых официантов к выходу. Такого позора он не испытывал никогда в жизни.

— Он чист, Клаус. — Такой взгляд Ленитропу уже доставался — от торговцев машинами, которые сигнализировали своим партнерам: у нас тут натуральный идиот, Леонард, не спугни его, пожалуйста, а? — Мы нарочно запустили эту дезу в Штеттине. Хотелось посмотреть, как отреагирует полковник Чичерин.

На улице Ленька, засовывая трясущимися руками сигарету в рот, спросил:

— Блядь. Опять этот? Он отреагирует, будьте надежны.

- Вовчик, ну как?

— Вот мы и едем в Пенемюнде это выяснить.

Володя, с тоской глядя на другана, сказал:

— Ох батюшки. — Ленитроп рассказывает об их стычке в Потсдаме, и что Лиха считала, будто Чичерина Ракетное железо волнует гораздо меньше, нежели плетение комплота против этого оберега Энциана. Если спекулянтам и интересно, виду они не подают.

- Леня, очень тебя прошу - не надо больше так. Зачем людей оскорблять?

Беседа смещается на эдакую вялую конспективную похвальбу знакомствами, в которой так любила на исходе дня плавать Ленитропова мама Наллина: Хелен Трент, Стелла Даллас, закулисная жена Мэри Нобль…

- Не надо? - вспылил Кошмарик. - А как же ты проверишь, Вова, действует твоя штука или нет? Если бы эти халдеи не оказались такими жалкими трусами, хоть бы грозили нам, говорили, что вышвырнут сейчас за дверь, набьют морды и все такое прочее, мы бы и показали им, что такое инфразвуковая пушка. Так нет же - приняли меня, наверное, за сынка министра внешней или внутренней торговли, вот и поджали хвост. Дерьмо, а не люди! Но теперь, Вовчик, твоя очередь. Попробуй только отказаться!

— Чичерин — непростой человек. Он как будто… считает Энциана… другой частью себя — черным вариантом того, что у Чичерина же внутри. И ему нужно это… ликвидировать.

- Что, снова в ресторан пойдем? - спросил Володя, которому все же очень хотелось прямо сегодня испытать генератор.

НЭРРИШ: Вы считаете, может быть… какая-то политическая причина?

- Нет, хватит, поели узбекских шашлыков. Пойдем-ка мы, Вова, в бильярдную. Я знаю, здесь недалеко отличная есть бильярдная. Только уж ты теперь начинай. Все, тронулись!

ФОН ГЁЛЛЬ (качая головой): Я даже не знаю, Клаус. С того происшествия в Средней Азии…

По мере приближения к дверям бильярдной Володя все больше терял уверенность в себе. Вести себя так, как Кошмарик, он не мог, но отказать другану тоже не мог. Оставалось одно: не задирать кого-то, а ждать, когда кто-нибудь сам наедет. На это и рассчитывал Володя.

НЭРРИШ: Вы имеете в виду…

- Ребята, вы зачем сюда пришли? - спросил у Володи и Кошмарика огромного роста швейцар, едва мальчики вошли в бильярдную.

ФОН ГЁЛЛЬ: Да… Киргизский Свет. Знаете, а смешно — он никогда не хотел считаться империалистом…

Кошмарик толкнул Володю в бок, тот понял и ответил:

НЭРРИШ: Никто из них не хочет. Но эта девушка…

- Да поиграть.

ФОН ГЁЛЛЬ: Малютка Лиха Леттем. Которая думает, что она ведьма.

- Сто рублей за час у нас берут. Но ещё и ставки делать надо.

НЭРРИШ: Но вы и впрямь полагаете, будто она намерена осуществить этот… этот свой план, найти Чичерина?

- Сто рублей заплатим, а в отношении ставок договоримся с тем, с кем будем играть, - смелея, сказал Володя.

ФОН ГЁЛЛЬ: Я полагаю… намерены… Они…

- Ну, идите, там вас примет маркер, - перекатывая во рту резинку, изрек верзила.

НЭРРИШ: Но, Герхардт, она же влюблена в него…

В бильярдной, как и положено, был слышен звук стукающихся друг о друга шаров, табачный дым делал все предметы тускловатыми и размытыми, слышались азартные возгласы игроков, пахло пивом, которое продавалось за длинной стойкой. Бильярдных столов здесь было пять или даже шесть, и все они сейчас были заняты, но все же к ребятам тут же подошел вертлявый человечек с очень тонкими усиками и прямым пробором. Одет он был в шелковую жилетку и держал пальцы рук в её карманах. Таких субъектов Володя видел только в исторических кинофильмах.

ФОН ГЁЛЛЬ: А он за ней не ухаживал, правда?

НЭРРИШ: Не может быть, что вы намекаете на…

— Слушайте, — лепечет Ленитроп, — что вообще за чертовню вы несете, ребята?

- Чего изволите, господа? Играть? Ну да, конечно! Сейчас вон тот бильярд освободится. Извольте заплатить по сто рублей за час игры. С каждого, понятно, а если будет играть один, то я подыщу ему противника. А не желаете ли со мной сыграть? Я очень плохо играю, а поэтому ставлю со своей стороны только пятьсот рублей.

— Паранойя, — укоризненно рявкает Шпрингер (как рявкает публика, если ее оторвать от любимой игры). — Вам не понять.

- Здесь опять все вежливые, - отчего-то огорчился Володя. - Не выйдет наезда.

- Леня, ну как? - тихо спросил Володя у Кошмарика.

— Прошу прощенья, мне надо сблевнуть, — классика красного словца среди двоечников из школ шарма, вроде нашего Любезного Ленитропа, и на суше — довольно передовая метода, но только не тут, где Балтика исключает всякую невозможность морской болезни. Шимпы занимаются своим блёвом, сгрудившись под брезентом. Ленитроп вливается в горстку жалких музыкантов и хористок у лееров. Его обучают тонкостям: как не травить против ветра и соразмерять выбросы с тем, когда судно качнет бортом к морю, — фрау Гнабх изъявила надежду, что корабль ей никто не заблюет, с той остекленелой улыбочкой, что возникает у доктора Мабузе, особенно в удачный денек. Фрау теперь слышно из рубки — она ревет свою матросскую песню. — Öööööö, — изрекает Ленитроп за борт.

- Как-как? - пожал плечами Ленька. - Играй. Дам тебе и сто, и пятьсот рублей - у меня от скрипки ещё остались. Не нам же с тобой играть. Постарайся проиграть, а деньги... деньги, пожалуй, я сам ему потом отдам... или не отдам...

И вот так их весьма забубенный гешефт куролесит себе вдоль побережья Узедома под дымчатым летним небосводом. На берегу парой мягких ступеней вздымаются зеленые холмы: выше — кряж, густо поросший сосняком и дубравами. Курортные городишки с белыми пляжами и покинутыми причалами разворачиваются по траверзу ревматически медленно. То и дело виднеются вроде бы военные посудины, вероятно — русские патрульные торпедные катера, мертво лежат на воде. Никто не бросит вызов фрау. Солнце то спрячется, то выглянет, и палубы на жесткий миг вспыхивают желтизной вокруг любой тени. Поздний час, когда все тени отброшены вдоль одного азимута, ост-норд-ост, по которому из Пенемюнде в море всегда запускались испытательные ракеты. Точное время по часам, менявшееся весь год, известно как Ракетный Полдень… и звук, что в сей миг должен заполнить собою воздух для верных, сравнится лишь с полуденной сиреной, в которую верит весь город… и кишки резонируют, отверделые каменно…

Все это Кошмарик проговорил, конечно, на ухо Володе, и тот кивнул маркеру:

- Я, пожалуй, с вами сражусь. Играю я тоже неважно, но хочу сегодня победить.

Еще ничего не видно, а уже чувствуется. Даже если обвиснешь на планшире, щекой прижавшись к просмоленному кранцу, даже со слезами на глазах и океанской зыбью в желудке. Даже нагим и выжженным, каким это место по весне оставили Рокоссовский и его Белорусский фронт. Это лицо. На картах оно — череп или разъеденный профиль, смотрит на юго-запад: заболоченное озерцо вместо глазницы, полостью рта и носа выкушен вход в Пене, под самой электростанцией… рисунок чуток смахивает на карикатуры Вильгельма Буша — некий старый дурень, чтобы шкодливым пацанам было над кем изгаляться. Отсасывать у него из канистр хлебный спирт, царапать огромные неприличности по его площадкам свежезалитого цемента или даже посреди ночи прокрадываться и запускать ракету…

- И обязательно победите, молодой человек! - Маркер выдернул из жилетки пальцы и взмахнул руками. - Только денежки вперед извольте, у нас так полагается. И сотенку, и пятисотенку, да-с...

Холуйские манеры маркера казались Володе отвратительными, и он сказал:

Низенькие выгоревшие строения, пепельные оттиски маскировочных сетей, выжженные на бетоне (пылать им выпадало лишь миг, как шелковой накидке бюргера, — дабы осветить этот прибрежный опистодом, этот инженерский кабинет, полный грузных форм и нейтральных тонов… не вспыхнуло ли оно сигналом и только? не нужно исправлять, ничего увещевательного, не надо выходить ни на какие новые уровни… но кто бы это мог быть, кто глядит так цивильно и мягко поверх модели? все лицо в этих закатных красках хромолитографий, глаза в линзах с черным ободком, которые, подобно вспыхнувшим сетям, видятся сейчас так, будто служили целям камуфляжа не кому иному, а Велосипедисту в Небесах, черному и смертоносному эдвардианскому силуэту на сияющем небесном лоне, сегодняшнему Ракетному Полудню, двум циркулярным взрывам в час пик, в сцене смерти небесного света. Как этот ездок там крутит, неумолимый и безмятежный. В Таро он известен как Дурак, но в Зоне его называют Ловкач. Сейчас 1945-й. Еще рано, пока невинно. Ну, отчасти).

- Сто рублей вам сейчас даст мой друг, а пятьсот - потом. Почему это я вам сразу должен давать? Я выиграть хочу! Я же у вас не беру, правда?

Обугленная беззащитная решетка: что было деревянным, теперь лишь оседает бессильно. В руинах мелькают зеленые человеческие силуэты. Масштаб тут очень путаный. Войска выглядят крупнее, чем следует. Зоосад? тир? Да здесь того и другого помаленьку. Фрау Гнабх принимает бережнее, идет вдоль заболоченной береговой линии средним ходом. Нарастают признаки оккупации: грузовые автопарки, палатки, загон, набитый лошадьми — пегими, гнедыми, белоснежными, кроваво-рыжими. Из зеленых камышей взрываются дикие летние утки, мокрые и проливные — облетают суденышко по корме и спускаются ему в кильватер, где, крякая, покачиваются с двухфутовой амплитудой. Высоко в солнечном свете парит орлан-белохвост. Гладкогубые воронки от бомб и снарядов налиты голубой морской водой. С казарм посносило крыши: позвоночны, трудны и солнцем выбелены кости этих тварей, что, должно быть, некогда держали в себе половину Ион падшей Европы. Но деревья — буки и сосны — опять заращивают те росчисти, что плющились для жилья или контор: сквозь трещины мостовых, повсюду жизнь упрочивается, взрастает зеленое лето 45-го, а на возвышенностях леса по-прежнему густы.

Маркер гаденько хихикнул и сказал:

- Ладно, ладно, вы, я вижу, люди благородные, не обманете старика, хи-хи!

Вот минуют огромный почернелый каркас Корпуса ОKP[301], в основном разметанный по земле. Прогрессиями — некоторые рваны и ломаны, другие преимущественно скрыты дюнами — являются бетонные массы испытательных стендов, кальварии, и Нэрриш с почтением одну за другой их именует, VI, V, III, IV, II, IX, VIII, I, наконец — стенды собственно Ракеты, где она стояла и откуда в итоге взлетала, VII и X. Деревья, что некогда закрывали их от моря, теперь — лишь угольные стебельки.

- Не обманем, не обманем! - грозно сказал Кошмарик, очень надеявшийся на то, что отказ дать пятьсот рублей сразу станет причиной \"наезда\". Давай играть, старик. Вон стол освободился.

Вот огибают северный выступ полуострова, стена испытательных стендов и земляные сооружения отступают — теперь они идут мимо Пенемюнде-Вест, прежней территории люфтваффе. В отдалении справа по борту в голубоватой дымке мерцают утесы Грайфсвальдер-Ои. В море смотрят наклонные пусковые установки из бетона, где раньше испытывались V-1, или «жужелицы». Мимо проплывают разлегшиеся по всему полуострову взлетные дорожки — в сыпи воронок, завалены щебнем и битыми «мессерами»; над дугой черепа, снова на юг к Пене, а там — над покатыми холмами, во многих милях от левой скулы — краснокирпичная башня собора в Вольгасте, а ближе — полдюжины труб электростанции, бездымные над Пенемюнде, выжившие в смертельных сжимающих нагрузках марта… По камышам дрейфуют белые лебеди, а над высокими соснами летят фазаны. Где-то, оживая, рычит мотор грузовика.

Действительно, два игрока за дальним столом положили кии и двинулись к стойке бара. К столу проследовал маркер с ребятами. Володя был в некоторой растерянности. Пару раз в доме отдыха он играл на бильярде с папой, но с тех пор и кия в руках не держал. Но, приглядываясь к ухваткам маркера, который вначале собрал шары и выставил их для игры на зеленом поле бильярда, сам стал намазывать кий мелом, пару раз зачем-то присел, будто готовился к прыжку или бегу, а не игре в шары.

Фрау Гнабх резко сворачивает в узкий залив к причалу. Все объял летний покой: подвижной состав на своих гусеницах инертен, один солдат привалился к нефтебочке с оранжевым верхом, пытается сыграть что-то на аккордеоне. Может, дурака валяет. Отто выпускает руку своей хористки. Его матушка глушит двигатель, и Отто широко шагает на причал и трусцой бежит швартовать. Затем — краткая пауза: дизельные пары, болотные птицы, тихая нега…

- Итак, я разобью! - сказал торжественно \"старик\".

С треском вырулив из-за грузового склада, юзом тормозит чей-то штабной автомобиль, из задней дверцы выскакивает майор еще толще Дуэйна Клёви, только лицо добрее и смутно восточное. По всей голове овечьей шерстью курчавятся седые волосы.

- Разбивай! - зачем-то перешел на \"ты\" Володя, делая это бессознательно, азарта ради.

— А! фон Гёлль! — объятия раскрыты, прищуренные глаза блестят — чем? неужто настоящими слезами? — Фон Гёлль, мой дорогой друг!

Шары от удара маркера с треском разлетелись по сторонам, но ни один из них не угодил в лузу.

— Майор Ждаев, — Шпрингер кивает, шаркая ногами по сходням, ибо сюда подтянулся и целый, судя по всему, грузовик контингента в хаки, чудно, что у них наперевес эти автоматы и карабины, дел-то — разгрузить…

- Ваш удар! - со змеиной вежливостью, щуря глаза, сказал маркер.

Ну да. Не успевает никто и шевельнуться, как они выскакивают и окружают Ждаева и Скакуна, стволы на изготовку.

Володе очень хотелось ударить как можно точнее. Он долго ходил вокруг стола, прицеливался и так и эдак, наконец решился - и шар перелетел через борт!

— Не тревожьтесь, — Ждаев машет рукой и весь сияет, расслабленно пятясь до машины, обхватив Скакуна рукою за талию, — мы ненадолго задержим вашего друга. Можете продолжать работу, а потом отчаливать. Мы сами позаботимся, чтобы он добрался до Свинемюнде.

- Это ничего, это бывает, молодой человек! - с добродушием ехидны заметил \"старик\".

— Какого черта, — рыча, из рубки показывается фрау Гнабх.

Он, почти не выбирая позиции для удара, сделал короткое движение кием и вкатил в лузу сразу два шара. Правда, следующий удар оказался для него менее удачным, и пришла очередь Володи, который изловчился и вкатил, как ни странно, тоже два шара.

Появляется Хафтунг, весь подергивается, сует руки во всякие карманы и опять высовывает:

- Ого! Так вы в первый-то раз просто притворялись, юноша! - воскликнул маркер, и в голосе его послышалась досада.

— Это кого они арестовали? А как же мой договор? С нами что-то будет? — Штабной автомобиль уезжает. Рядовой состав цепочкой грузится на борт.

- А ты что думал, старик! - самодовольно хмыкнул Кошмарик. - Мы что сюда, баловаться пришли? Сейчас Вовчик даст \"свояка\", а после сыграет карамболем седьмой шарик, и ты выложишь полтонны на стол. А то гляди-ка деньги вперед попросил! Давай, Вовчик!

— Блядь, — размышляет Нэрриш.

— Думаете, нас замели?

Володя, волнуясь, боясь не оправдать надежд Кошмарика, пробил неудачно, а потом случилось невероятное: когда настала очередь играть маркеру, тот с легкостью фокусника, с изяществом профессионала, почти не целясь, стал загонять в лузы один шар за другим. Не прошло и пяти минут, а игра уже была закончена.

— Думаю, это Чичерин реагирует с интересом. Как вы и говорили.

- Молодые люди! - с фальшивой веселостью воскликнул маркер. - Старик обыграл вас! Опытность победила юность! Теперь я имею право получить мой выигрыш? - И он протянул вперед раскрытую руку.

— Ай, так теперь…

Но вдруг \"старик\" услышал совсем уж неожиданную для себя фразу:

— Нет-нет, — ладонь на рукаве, — он прав. Вы безобидны.