Валерий Воскобойников
Братья: Кирилл и Мефодий
Историческое повествование
1100 лет назад братья Кирилл и Мефодий принесли на земли славян свет письменности и знаний.
Это было время, которое нам, сегодняшним людям, постигнуть трудно. Религия, государство и наука слились тогда воедино. Ученые и писатели жили при монастырях и храмах. За любую отважную мысль, любое открытие благодарили бога, потому что считалось, что лишь по его воле люди узнают и строят жизнь.
Просвещать народы дозволялось только служителям церкви. И тот, кто мечтал стать учителем, обязательно становился священником.
Даже народные восстания прикрывались церковными целями.
Пройдут века, и Фридрих Энгельс скажет об этой эпохе: «Всякая борьба против феодализма должна была тогда принимать религиозное облачение».
О жизни великих братьев, об их борьбе за славянскую письменность, просвещение славянских народов — эта книга.
* * *
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Константинополь
ПРИЕЗД
Здесь все было пыльным: головы людей, конские попоны, огороды и виноградники по бокам дороги.
Несколько недель стояла жара, серую землю покрыли трещины.
По древней византийской дороге двигалась группа всадников. Четверо пожилых мужчин в одеждах слуг сопровождали болезненного мальчика лет четырнадцати.
Дорога была многолюдной. Порой их обгоняли другие всадники в богатых шелковых одеждах. Иногда, наоборот, они обгоняли крестьянские повозки, запряженные парой быков прямо за рога.
«Взгляни на слугу, и ты скажешь, кто его господин», — говорила старинная пословица.
Эти слуги выглядели побогаче иных господ. К тому же были они вооружены на случай встречи с лихими людьми. С важностью, с достоинством оглядывали они встречных путников.
Мальчика встречные не интересовали. Лицо его было задумчиво, печально. Хотя одет он был в дорожный плащ из дорогого шелка с красивой застежкой — фибулой, а при взгляде на его коня многие завистливо качали головой, не было в его осанке вельможной гордости.
Следом за этой группой, отстав на полсотню шагов, двигался рослый парень. Громко, сам для себя, он распевал веселую песню, один и тот же куплет повторил он уже множество раз. Сопровождающие ему были не нужны, рубаха-хитон из грубого полотна, заправленная в пыльные штаны, — вот и все, что было на нем. Встреч с лихими людьми он не боялся, скорее лихой человек испугался бы, встретившись с таким здоровяком один на один.
К группе всадников он не приближался, хотя двигались они одной дорогой к великому и счастливому городу, оку земли, дарю городов и солнцу империи — к Константинополю.
Уже видны были его крепкие каменные стены, а за стенами — знаменитые на весь мир дворцы и храмы.
В большом пруду женщины полоскали белье. Всадники проехали мимо них равнодушно, парень же приостановился, крикнул что-то веселое, получил в ответ шутку и лишь затем двинулся дальше.
Но теперь остановились всадники. Слуги достали сосуд с водой, юноша отпил несколько глотков. Парень, совсем уже приблизившись, облизнулся.
— Эй, добрый господин, не оставишь ли и мне глоток-другой?
— Проваливай, пока плети не попробовал, — сказал старший слуга.
— А чего это ты такой важный? — Парень засмеялся в ответ и пошел вперед.
— Подожди! — позвал неожиданно мальчик.
Он взял из рук слуги сосуд и протянул парню.
Парень победно взглянул на слуг, запрокинул голову и в несколько глотков выпил всю оставшуюся воду.
— На таких только добро переводить, — проворчал старший слуга с заметной укоризной в голосе.
Парень сделал вид, что этого не услышал. Он вернул сосуд, еще раз улыбнулся юноше и сказал:
— Спасибо, господин, может, и я когда-нибудь тебя отблагодарю.
По деревянному мосту всадники проехали над широким рвом и подступили к Золотым воротам — главному входу в город со стороны суши.
Ворота были украшены прекрасными скульптурами, среди них выделялись статуи Геракла и Прометея. Через центральный пролет проезжал лишь сам император, остальные входили в город через два боковых прохода.
Всадники миновали первый ряд кирпичных стен высотой в пять метров, затем шел второй ряд стен — высотой в десять метров, а за ними и третий ряд — самые мощные стены семиметровой ширины. По ним можно было водить строем воинов.
Это были знаменитые защитные стены, оборонявшие город со стороны суши.
Теперь начиналась широкая, мощенная каменными плитами главная улица города.
Трехэтажные здания, украшенные статуями, колоннами, стояли на ней. Первые этажи занимали лавки. У дверей сидели владельцы, громкими выкриками зазывали прохожих.
Всадники ехали сквозь пеструю и шумную уличную толпу также молча и важно.
Лишь юноша выглядел слегка смущенным. Было заметно, что он боится отстать, затеряться среди прохожих.
Они пересекли несколько площадей. На одной стояла огромная бронзовая скульптура быка. Площадь так и называлась — площадь Быка. Внутри скульптуры была печь, в ней сжигали самых страшных преступников.
Они проехали и форум Константина — знаменитую, вымощенную мраморными плитами, украшенную колоннами и триумфальными арками площадь с высочайшей колонной Константина Великого в центре, миновали Милий — здание под куполом, от которого вели отсчет расстояниям по всем константинопольским дорогам.
Наконец они свернули к богатому зданию.
Здесь жил логофет Феоктист — главный министр царя Феофила и его наследника, четырехлетнего Михаила.
Дворец был построен из разноцветного мрамора, с галереями, башнями, с высокими окнами, разукрашенными каменной резьбой.
Вокруг дворца росла небольшая роща платанов с уютными беседками и бассейном. За рощей были бани, конюшни, дома прислуги.
Здесь, в этом дворце, полном роскоши и покоя, ждали юношу. Для него уже готовилась вечерняя пища, постель.
Веселый бродяга давно отстал от всадников. С главной улицы он свернул и зашел в один из кабачков. Таких кабачков в Константинополе было множество. Там сидела шумная компания гуляк — небогатые рыбаки да поденные рабочие. У пришельца денег не было, зато на столе у гуляк стояли вино, рыба и овощи.
Скоро он стал своим в компании. Вместе со всеми громко хохотал и хлопал рукою по столу в споре.
Город незаметно темнел, прохожих становилось меньше. Но в кабачке было все так же шумно, дымно и весело.
Чтобы пьяные гуляки не мешали покою горожан, к часу ночи кабачки полагалось закрывать — так постановили власти.
Только выйдя из кабака, беззаботный парень подумал о ночлеге.
— Лягу-ка я, пожалуй, у дверей, — сказал он.
— Здесь нельзя, — стал отговаривать его собутыльник, который стал уже лучшим другом. — На прошлой неделе один такой лег, ему голову отдавили.
— Тогда я к тебе пойду, — не стал спорить парень.
Они прошли по узкой смрадной улице. Она казалась ущельем среди высоких домов. По деревянной скрипучей лестнице они поднялись на третий этаж в узкую каморку.
В маленькое окно светила луна. Парень огляделся: комната была пуста — лишь затертая циновка у стены.
— Ты гость, ложись где помягче, а я — в углу, — предложил хозяин.
Они немного поспорили, кому где спать, так что в стену им недовольно постучали соседи.
Наконец парень силой уложил хозяина на циновку, а сам улегся на голом полу поперек комнаты. Он потянулся, зевнул громко и немедленно заснул.
Юношу, которого ждали во дворце, звали Константином. И никто не мог предположить в тот вечер, что пройдет немного лет, и откажется он от богатой, знатной жизни, сам выберет себе другую, полную тревожных поисков, ночных терзаний и великих дневных трудов. А перед смертью сменит имя, назовется Кириллом.
Беззаботного пришельца, заснувшего на полу в нищенской каморке, звали Василием. Любой бы засмеялся тогда, в июньский вечер 842 года, услышав, что этот славянин из Македонии, крестьянский сын, выросший в болгарском плену и недавно сбежавший оттуда, взойдет однажды на императорский престол, и ему, как живому богу на земле, станут поклоняться самые знатные и великие люди государства.
ВИЗАНТИЙ И КОНСТАНТИНОПОЛЬ
Отступление
Знатный мореход и умелый полководец Визант основал этот город и назвал его Византием. А произошло то событие в 660 году до новой эры. Так говорят древние историки. Богатые леса, рыбные воды, плодородные земли нравились строителям города. Холмистый мыс, похожий на голову орла, омывался с трех сторон морскими волнами. В длинном узком заливе Золотой Рог во время шторма купцы-мореходы прятали свои суда. Оконечность мыса стремилась соединиться с Азией. От Азии отделял лишь неширокий, с бурным течением пролив Босфор. С третьей стороны шли берега Мраморного моря — Пропонтиды. Там тоже были удобные гавани, богатые земли.
Ни один корабль, идущий главным торговым путем из Средиземного моря в Черное, не мог миновать Византий, и все платили городу дань.
Город хлебопашцев, мореходов и рыбаков быстро разбогател, стал знаменитым на весь эллинский мир.
Но через восемь веков войска римских легионеров после трехлетней осады разрушили его.
В 324 году произошло новое рождение города.
Римский император Константин Великий решил построить на месте древнего Византия столицу империи — Новый Рим.
Он взял копье и во главе торжественной процессии прошел от Золотого Рога вокруг холмов Босфорского мыса к Пропонтиде, прочерчивая на земле границу будущего города.
Затем император приказал доставить в столицу известных архитекторов, скульпторов, каменотесов и плотников. Тем, кто селился в новом городе, он повелел выдавать бесплатно хлеб, масло, вино и топливо.
Лучшие скульптуры из Афин, Коринфа, Рима, Дельф, Эфеса и прочих мест свозились на кораблях в новую столицу.
11 мая 330 года Константин отпраздновал открытие Нового Рима. Скоро город стали называть Константинополем — городом Константина.
В 395 году после разделения великого Римского государства Константинополь стал столицей Восточной Римской империи.
Западную столицу — Рим грабили войска остготов и гуннов, а в 476 году был свергнут и последний римский император — Ромул.
Восточная Римская империя жила счастливо.
О роскошных дворцах и храмах ее столицы, о сотнях кораблей в гаванях, о мощных водопроводах и хранилищах воды разносились легенды по всему миру.
Сирия, Палестина, Египет, Фракийские земли были ее провинциями.
Страна по-прежнему называлась государством ромеев — римлян. И граждане независимо от происхождения именовали себя ромеями. А правил ими земной бог, царь всех ромеев, василевс.
Постепенно, после того как пророк Мухаммед объединил воинственные арабские племена, территория государства ромеев стала сужаться. Уже и Сирия, и Палестина, и Египет перешли в арабское владение. А плодородные земли Фракии и Македонии заняли славянские народы.
В государстве ромеев, пожалуй, меньше всего было римлян. Славяне, персы, армяне, хазары и готы оседали на пустующих землях вокруг греческих городов и селений, становились гражданами страны, выращивали хлеб, маслины и виноград, строили города и охраняли императорские дворцы.
На границах войска василевса вели постоянные жестокие войны с различными государствами и кочевыми ордами.
А во всей Европе продолжали восхищаться самым роскошным и самым прекрасным городом, глубокой образованностью и изящным воспитанием его жителей.
СМЕРТЬ ЦАРЯ ФЕОФИЛА
Логофету Феоктисту, министру иностранных дел и всех путей великой Византийской империи, а также и хранителю государственной казны, не хотелось идти во дворец.
Несчастье было тяжким, оскорбительным, но доложить о нем полагалось царю Феофилу немедленно.
Совсем недавно ликовала страна и столица.
Василевс ромеев, царь Феофил, победоносно закончил войну с арабами. Много было трофеев, пленных. Даже маленький город Запетра, родина самого халифа, был разорен и срыт до основания. Вернувшись из похода, царь повелел отпраздновать триумф и на столичном ипподроме перед празднично одетым народом показался в колеснице, запряженной четверкой прекрасных белых коней.
Только рано радовался царь Феофил. Он был доблестным воином, умным и образованным императором, но откуда ему было знать характер багдадского халифа.
Халиф из месяца в месяц терпел поражения от византийских войск, но оскорбления вытерпеть не мог.
Он объявил царю — василевсу ромеев Феофилу кровавую месть, поклялся разорить его родной город.
Он собрал сто тридцать тысяч лучших воинов и повел их на величавую крепость Аморий — родину царской фамилии.
55 дней гарнизон крепости отражал осаду. 55 дней тревожно жил царский дворец. И лишь измена помогла врагам.
Вчера перед закатом солнца в дом логофета явились два шатающихся от усталости, пропыленных вестника, с лицами, почерневшими от горя.
Халиф приказал разрушить все дома в родном городе царя, и нет там теперь ни стен, ни церквей — лишь большое голое поле из битого кирпича.
Тридцать тысяч защитников и жителей города были перебиты, остальные проданы в рабство.
— Передайте своему царю, что я наконец заплатил ему долг, — сказал халиф, отпуская двух воинов на свободу.
Логофет Феоктист начинал день рано.
Едва рассветало, как в комнаты его являлся цирюльник. Цирюльник был свой, из слуг, он жил при доме.
Потом приносили легкий завтрак: хлеб с солью, оливки, сыр. Он запивал еду молодым вином из чаши, иногда брал немного меда.
После завтрака он принимал доклады слуг и главных своих чиновников, отдавал распоряжения на день.
У ворот его уже ждали чиновники помельче, разные просители.
В окружении нескольких телохранителей и дожидавшейся его толпы он отправлялся через главную площадь города, Августеон, на ипподром ко входу в Палатий — императорский дворец.
Там на большом поле ежедневно собирались группами сановники царства для утреннего приема. Был здесь со своей свитой и эпарх — градоначальник Константинополя.
В городе шутили, что важным чиновникам заниматься делами империи не обязательно, за них сделают все их служащие, зато обязаны они ежедневно являться на утренние поклоны к царю да показываться в императорской свите по праздникам — в этом и состоит их государственная служба.
По безрадостным лицам на ипподроме Феоктист понял, что ужасная весть обошла всех. Лишь царь не ведал пока об этом.
Большой императорский дворец занимал огромное пространство между ипподромом и Босфорским мысом, омываемым водами Пропонтиды. Один за другим императоры пристраивали к нему новые здания. Императорская гвардия, многочисленная челядь, родственники царской семьи — все могли поместиться за стенами Палатия. Дворец окружали роскошные парки, в тени деревьев бродили птицы редкой красоты.
В начале седьмого папий — евнух, заведующий дворцом, — вместе с начальником дворцовой стражи отпирали одну за другой все внутренние двери. Папию подчинялось множество людей — мыльщики, ламповщики, истопники, часовщики, специальные служители на каждый зал. Был у папия помощник — тоже обязательно евнух, его называли девтером — вторым, он заведовал царскими тронами, всей царской одеждой. Это были знатные люди во дворце, и держались они высокомерно.
Наконец двери распахнулись, и логофет Феоктист первым ступил во дворец.
— Что Аморий? — шепнул ему папий. — Неужели правда?
Логофет молча кивнул.
Пока чиновники размещались по залам, дежурные спальники принесли широкую тунику и разложили ее на, скамье перед серебряной дверью. Эта дверь вела во внутренние покои царя.
Наконец папий ударил по ней три раза, и дверь немедленно распахнулась. Спальники внесли тунику царю, царь облачился и вышел в золотую палату.
Там на возвышении стоял царский трон — великолепное массивное седалище. На троне царь сидел лишь по торжественным дням. Слева от трона стояло кресло, обитое пурпурным шелком, в него царь садился по воскресеньям.
Этот день был обычным, будничным, и царь сел в золоченое кресло справа от трона.
Перед ним стоял уже папий с несколькими своими помощниками.
Папий старался выглядеть спокойным. Пусть царь узнает о страшной новости от самого логофета.
Царь пристально посмотрел на папия и потребовал:
— Логофета!
Папий, пятясь, вышел в соседнее помещение и кивнул специальному чиновнику. Тот поспешил в другой зал, где уже дожидался логофет Феоктист. Чиновник подвел логофета к папию, папий ввел его в золотую палату.
Логофет приблизился к царю, упал перед ним ниц, затем поднялся и приготовился к докладу.
Начался утренний царский прием.
Каждое утро сановники собирались на ипподроме и ждали открытия дворца, каждое утро логофет падал ниц перед царем, а потом, поднявшись, коротко докладывал ему о делах в империи.
Никто: ни служитель, ни даже сам царь — не мог нарушить порядок, установленный веками. Царю полагалось являться в специальных одеждах, остальным падать перед ним ниц.
В это печальное утро порядок тоже соблюдался полностью.
— Сначала Аморий, — произнес царь Феофил со своего золоченого кресла. — Какая им нужна помощь?
Тут же по лицу своего логофета он догадался о несчастье, махнул рукой и сказал:
— Не надо, о подробностях расскажешь после.
Логофет принялся докладывать о других делах, царь смотрел в сторону, и было непонятно, слушает ли он.
Потом логофет ввел человека, которого вчера решено было назначить друнгарием — командиром крупного военного отряда.
Введенный упал перед царем на колени, поклонился, дотронувшись лбом до пола, поцеловал пурпурный царский сапожок.
Царь по-прежнему смотрел куда-то в сторону. Сейчас ему полагалось сказать привычную фразу:
«Во имя отца и сына и святого духа производит тебя моя от бога царственность в друнгарии».
Но вместо этого царь кивнул папию, стоящему у стены:
— Ступай, сделай отпуск.
Папий немедленно взял связку ключей и отправился по залам, громыхая ими, чтобы все чины знали и слышали, что прием окончен и царь приказал сделать отпуск.
После этого сигнала обычно выходил специальный служитель со списком и перечислял людей, приглашенных к царю на обед.
В тот день служитель со списком не вышел. Догадливый папий остановил его.
Лицо человека, так и не назначенного на должность, было растерянным. Он все еще стоял на коленях.
Да и сам логофет Феоктист слегка растерялся. Еще ни разу за годы правления царь не прерывал утреннего приема. Возможно, царь от горя просто забыл произнести положенные слова, и тогда надо было ему незаметно напомнить. А может быть, царь передумал, и тогда напоминание пошло бы во вред логофету.
Наконец царь взглянул на кандидата в друнгарии.
— Ступай, ты же слышал: отпуск.
Человек, пятясь, вышел из зала. Логофет тоже хотел выйти, но царь подозвал его и сказал совсем уже тихо:
— Позови врача и будь все время при мне…
С того дня здоровье царя постепенно ухудшалось.
Почувствовав близость смерти, он приказал тайно умертвить своего военачальника Феофова.
Феофов командовал наемными персидскими войсками, одержал немало побед. Пока царь был здоров и крепок, он считал Феофова другом, отдал ему в жены свою сестру Елену.
Теперь многое менялось.
В стране не было прочной династии. Чаще власть передавалась не по наследству. Престол захватывали самые ловкие, самые честолюбивые. И уже они становились богами на земле, уже им поклонялись граждане страны.
Сейчас положение было особенно опасным. Единственному сыну царя — Михаилу не исполнилось и четырех лет.
И царь Феофил боялся, что бывший друг, доблестный полководец, самолюбивый Феофов, едва узнав о смерти его, сам захочет завладеть троном. Он ведь и так происходил из древней персидской царской династии Сасанидов, а его войско уже сейчас воздавало ему царские почести.
Повеление Феофила выполнил брат царицы Варда. Его люди тайно умертвили полководца.
Для Варды Феофов был опаснее, чем для царя. Царь покидал этот мир, а Варда собирался жить еще долго.
За день до смерти царь Феофил собрал у своего ложа четверых.
В головах сидела царица — верная жена Феодора. Несколько ночей подряд она не отходила от больного мужа.
Поблизости от царицы сидел ее брат Варда, с другой стороны — Мануил, их дядя.
В ногах стоял логофет Феоктист.
Царь говорил с трудом, слова вырывались с тяжелым хрипом:
— Пока я был здоров, я не боялся ни сильных врагов, ни хитрых друзей. Сейчас вы единственные, которым я могу доверить управление страной. — Царь замолк. Он отдыхал и одновременно внимательно изучал лица троих мужчин. Лица их были бесстрастны, лишь печаль выражали они сейчас. — Поклянитесь на кресте, что вы исполните мою волю: не оставите в беде моего сына.
Варда, брат царицы, сделал было протестующее движение, как бы говоря: «О повелитель, мы и без клятв рады выполнить все, что ты прикажешь!»
Но царь, покачав головой, вновь произнес:
— Поклянитесь, так мне будет спокойнее.
Тяжелый золотой крест лежал на столике около постели.
— И найдите сына, надо, чтобы он тоже слышал ваши слова.
Царица встала, пошла за наследником.
Несколько минут все сидели молча. Потом послышался капризный голос царевича Михаила:
— Не хочу идти! Не мешай мне, когда я играю!
Наконец царица ввела в покои упирающегося мальчика.
— Чего она меня тащит! — закричал наследник отцу, стараясь выдернуть руку.
— Успокойся, сейчас мы тебя отпустим, — проговорил царь со своего ложа.
Каждый, положив руку на крест, произнес слова клятвы.
— И ты поклянись, Феодора, — сказал царь жене.
Царица следом за мужчинами возложила на крест руку.
Наследник тут же вырвался и побежал назад к своим играм. Пока ему не было никакого дела до умирающего отца, до власти, которую взрослые поклялись сохранить для него.
— Ты, Феодора, станешь управлять страной до совершеннолетия нашего сына. Ты, Варда, станешь готовить его к царствованию. Вы, Мануил и Феоктист, будете помогать царице в управлении страной так же, как помогали мне.
Феоктист и родственники царицы подождали, не добавит ли царь иных повелений.
Царь сделал жест рукой, отпустил их.
Они тихо удалились из покоев, оставив его наедине с женой.
На следующий день, 20 января 842 года, царь Феофил умер.
Феофила недаром считали человеком предусмотрительным.
Если бы он назначил в помощники царице одного лишь Варду, возможно, уже через месяц малолетний наследник погиб бы нечаяной смертью, а саму царицу отправили бы в монастырь.
О том, что тщеславный пьяница, брат Феодоры давно мечтает о троне, Феофил догадывался.
«И когда он при своей беспорядочной жизни успевает читать ученые книги, так что многие образованные люди ведут с удовольствием с ним беседы?!» — удивлялся царь.
Дядя царицы Мануил о троне не помышлял. Он был хитер, но труслив. Несколько лет назад в собственной вилле он перепугал всех истошным воплем. На дорожке лежала гнутая ветка, а он принял ее за змею.
Своего племянника он боялся не меньше, чем змей.
Теперь шпионы Мануила следили за каждым шагом Варды.
Лишь логофет Феоктист был человеком верным и дельным. Мелкой монеты — обола не присвоил он за время правления.
Но как знать, не воспользуется ли его верностью царица, чтобы держать вдалеке от престола растущего сына?
«Все они станут присматривать друг за другом, пока подрастает мой сын. А там он разберется, кого взять себе в советчики», — думал умирающий царь.
Через несколько месяцев, возвращаясь после доклада от царицы, логофет Феоктист увидел отвратительную сцену.
Два диэтария — дворцовых служителя — вели по дворцу пьяного, распевающего во все горло Варду. Следом за ним шел, волоча игрушку по полу, наследник.
Феоктист быстрей подозвал Михаила к себе, но своих детей у него не было и он не знал, как забавлять маленьких. Они стояли несколько минут молча.
— А я убил жука! — сказал наконец Михаил.
— Зачем жуков убивать, они тоже хотят жить, — начал было наставлять Феоктист.
Но наследник сразу топнул ножкой.
— А мне дядя Варда разрешил! — закричал он. — Он говорит, ты царь, ты можешь делать все, что хочешь.
— Царям дозволено делать все, но они сами должны направлять свои желания лишь на доброе и разумное, — произнес было Феоктист, но тут же понял, что четырехлетнему ребенку слушать такое скучно и непонятно.
«Годы пройдут быстро, ему придется править государством, будет ли он готов к этому? — думал Феоктист. — Надо найти ему воспитателя. Не старого, но уже образованного и рассудительного».
В тот же день Феоктист разговорился со знаменитым ученым Львом Математиком.
Лев Математик недавно вернулся из Солуни — второго города Византии, где жил последние годы.
— Сегодня я получил из Солуни печальное известие, — сказал логофет. — Скончался мой родственник, вот думаю, чем бы помочь его детям.
— Старший сын вашего родственника, Мефодий, уже служит, а младшего, Константина, можно вызвать сюда, — посоветовал Лев. — Он только и мечтает, как бы продолжить учение в столице. У него удивительно светлая голова.
«Пожалуй, Математик подсказал мне дельную мысль, — подумал логофет вечером перед сном. — Я вызову этого Константина, здесь он поучится несколько лет и одновременно станет другом и учителем наследника. Юный, но образованный и рассудительный учитель — это как раз то, что надо будущему царю».
На другой день Варда был трезв, и логофет поговорил с ним.
Варда сам любил беседы с учеными людьми. Сейчас он даже подумывал создать университет. Во главе университета он хотел поставить Льва Математика.
— Если Лев советует, к нему можно прислушаться, — сразу согласился Варда.
Мануил порадовался, что учителем станет человек юный и в столице неизвестный.
Царица тоже не возражала.
В Солунь за Константином поспешили четверо слуг Феоктиста.
ОН ВЫБРАЛ ПРЕМУДРОСТЬ
Когда Константину исполнилось восемь лет, он начал учиться в школе.
В школе учили писать и читать по-гречески, считать. Еще учили верховой езде, воинским приемам, соколиной охоте. Пожалуй, эти предметы считались главными. Здесь занимались дети знатных родителей, им необходимо было хорошо ездить верхом и знать толк в соколиной охоте.
У Константина был свой кречет. Он выращивал его вместе с отцом.
Однажды во время охоты взлетел сокол в небо, пошел плавными кругами, упал камнем вниз и пропал.
Два дня искали его по полям — не было сокола ни раненого, ни погибшего.
— Верно, промахнулся твой кречет да и попал волку в пасть, — сказал отец, — не печалься, нового заведем.
Но Константин любил только этого сокола. Он кормил его мясом и зерном, сокол никогда не клевал хозяина, а от незнакомых людей защищал, сердито махая клювом.
Теперь у Константина остались лишь книги.
В Солуни, знаменитом торговом городе, проживало много купцов, стояли корабли в порту из разных стран, но ученых людей почти не было.
Вокруг Солуни крестьянствовали, растили хлеб славянские племена, в городе жили мастеровые люди. Они были неграмотны и книг дома не держали. Книга была недоступной роскошью, за нее пришлось бы отдать половину урожая. Многие видели книгу только во время богослужений, издали.
Лишь у зажиточных людей лежали в доме на видном месте две-три книги.
У друнгария Льва, отца Константина, среди прочих была и «Энеида» — книга Вергилия, великого римского поэта. Она досталась друнгарию как трофей в боевом походе.
— Знаменитые стихи, — говорил с уважением отец, но сам лишь изредка рассматривал папирусный свиток, с трудом разбирая латинские слова.
В восемь лет Константин решил прочитать «Энеиду». Он пытался вникнуть в смысл старинных стихов, написанных на чужом языке, но они оставались непонятными. Константин молился богу, чтобы тот прояснил его разум, но молитвы не помогали.
В Солуни никто не знал латыни. Купцы, повидавшие разные страны, могли говорить понемногу на нескольких языках, но и они не умели читать чужие книги.
Наконец Константину показали приезжего человека. Говорили, что он знает латинскую грамматику.
Константин стал подстерегать его на улице, ходил за ним следом, но так и не решался попросить о помощи.
Однажды человек сам круто повернулся к нему и сердито спросил:
— Мальчик, мне говорили, что ты сын друнгария Льва, да будет удачлив каждый день его жизни. Отчего ты ходишь за мной по пятам? Или шутку какую задумал?
Константин растерялся и отвечал не сразу.
— Могу ли я просить поучить меня законам латинского языка, о господин? — начал робко Константин. — У нас в доме есть книга Вергилия, я переписал многие ее страницы, но понять их трудно.
— И слава богу! — ответил приезжий. — Да, я понимаю латинскую грамоту и мог бы объяснить тебе каждую фразу, но зачем? Взгляни на меня. Ты думаешь, много мне пользы оттого, что я читал премудрые книги? Я потому и переехал сюда, в незнакомый город, чтобы никто не лез ко мне с учеными разговорами. Люди должны пахать землю, сеять хлеб, делать полезные вещи. И я поклялся никого больше не учить ни грамматике, ни другим наукам. Твой отец действительно друнгарий?
— Да, он друнгарий.
— Вот и ты становись военным. Может быть, самим стратигом сделаешься. Чего тебе еще надо?
— Я хочу постигнуть то, что написано в мудрых книгах, — ответил Константин, и голос его задрожал.
— Ну что ж, попробуй, — человек усмехнулся так, словно он спорил не с восьмилетним мальчиком, а со взрослым, — только я тебе в этом не помощник. Не хочу, чтобы ты потом во всех бедах своих обвинял меня.
С тех пор приезжий много раз встречал Константина на улицах, и они проходили мимо друг друга, мальчик и мужчина, словно не было у них этого разговора.
Через год приезжий не выдержал.
— Послушай, мальчик! Ты по-прежнему хочешь, чтоб я научил тебя премудростям латыни? Или уже забыл о своем ребяческом желании?
— Я не забыл, — ответил Константин, — но теперь я изучаю латинский язык сам.
— Ты, конечно, ребенок. Но даже тебе непозволительно говорить подобные глупости. Как можно самому выучиться незнакомому языку?!
— Я взял книгу Григория Богослова на греческом и латыни, сопоставлял их фраза за фразой и уяснил уже многое. Теперь и другие латинские книги понятны мне.
Приезжий постоял в молчаливом удивлении.
— То, о чем рассказал ты, я могу назвать лишь одним словом — это чудо. Обыкновенному разуму такое недоступно.
— Да нет же, — стал возражать Константин, — любой может добиться этого, только надо сильно захотеть.
Константин пошел дальше, но если бы оглянулся, увидел бы, что стоит тот человек на месте и смотрит ему вслед.
Приснился Константину странный сон.
Идет он по полю, а кругом девушки в ярких солнечных одеждах. Бегают, его не замечая, пересмеиваются.
Константин посмотрел на ближнюю — она такая красавица, всю жизнь бы на нее глядеть, любоваться.
Посмотрел на другую — и та красавица. И третья, и четвертая.
— Это невесты твои, — услышал он вдруг посторонний голос, — выбирай любую, обручайся, и будет она верной женой навсегда.
И девушки сразу замерли в ожидании, кого из них выберет Константин.
— Выбирать невесту не рано ли мне? — спросил Константин. — Это дело серьезное, а я даже имен их не знаю.
— Ты назови имя, девушка и выйдет.
Тихо на поле. Молчат девушки, ждут, чье имя назовет он.
— Я выбираю… Софью, — проговорил Константин.
И словно шелест прошел среди невест:
— Кто из нас Софья? Где Софья? — Не нашли невесты с таким именем.
Исчезли внезапно девушки, словно не было их минутой раньше. Лишь чистое поле да травы качаются от ветра.
Утром Константин рассказал о странном сне отцу.
— Сны чаще обманывают, — ответил отец, подумав, — но, если верить твоему, ты выбрал невесту необычную — науку, точнее, мудрость. Ведь Софья означает премудрость. Но это известно и без твоего сна. Детям надо гулять, а ты весь день сидишь дома над книгами. Конечно, сам Лев Математик похвалил твои способности. А уж людей ученее его во всей империи трудно найти. Славно, что его прислали епископом в наш город. Он, да дядя его, Иоанн Грамматик, патриарх всей церкви, да Фотий — вот трое ученейших людей государства…
Отец любил поговорить о разных науках и ученых людях. Он и сам бы стал, наверно, ученым, если бы в молодости его не увлекла воинская служба.
А теперь он был в почете, на высокой должности. Подчинялось ему множество воинов-стратиотов, а он в огромной области подчинялся лишь одному человеку — воеводе-стратигу.
— И этого почета я достиг не взятками да кознями, как некоторые, — говорил отец, — а честной солдатской службой во славу империи.