Мария Семёнова

Хозяин Акбара

а очередной остановке в автобус вошла молоденькая мамаша с малолетним отпрыском наперевес. Сама она щеголяла в куцей курточке и джинсиках, с непременной по нынешним временам полосой голого тела между одним и другим, отпрыск же, невзирая на апрельское тепло, был одет как капуста. Зато лица являли совершенно одинаковое выражение — недовольно-капризное. Такое, словно весь остальной мир был им чем-то обязан. Будучи поставлен на ноги, бутуз огляделся и немедленно заорал — во всю силу лёгких, как умеют только дети, дикари и сумасшедшие:

— Тигесиньки!..

Серёгину понадобилось несколько секунд, чтобы сообразить — младенец подхватил где-то взрослое слово «интересненько». И, особо не заморачиваясь осмыслением, переделал на свой лад.

Серёгин передёрнул плечами, отгоняя внезапный озноб.

Иркина любимая присказка…

По стёклам проплыли угловатые тени бетонных конструкций. Автобус проезжал под строящимся мостом.

— Тигёсиньки!.. — снова завопил отпрыск.

Серёгин невольно повернулся. Как выяснилось, житейская практичность у бутуза была поставлена не в пример речевым навыкам. Он уже успел проникнуть «к окошечку», пробравшись непосредственно по ногам у двух бабок, и теперь энергично действовал пухленькой попкой, бесцеремонно втискиваясь на сиденье.

Мамаша, что характерно, не предпринимала ни малейшей попытки призвать отпрыска к порядку.

Серёгин внутренне напрягся, ожидая полноразмерного автобусного скандала, однако ошибся. Та из бабок, которая усилиями делового младенца оказалась буквально выпихнута в проход, умилённо поднялась на ноги и прокомментировала:

— Ишь ты, какой шустренький растёт.

Юная мамаша не извинилась и не поблагодарила. Она продолжала стоять всё с тем же недовольно-капризным видом, кажется ожидая, чтобы поднялась и вторая бабка, давая сесть ей самой. Всё человечество было у неё в неоплатном долгу. Как же, ведь она подарила миру нового гражданина. По всему видать — особо ценного…

— Тигесиньки! — победно заверещал отпрыск и расплющил нос о стекло.

Серёгин отвернулся, зажмуривая глаза, внезапный приступ тошноты заставил вспотеть ладони на металлическом поручне.

Сегодня Ирка вывозила свои вещи…

Когда он вернётся домой, там уже не останется особо заметных следов её пребывания. И в квартире, и в его, Серёгина, жизни.

Ирка вообще-то хотела, чтобы он при этом присутствовал. Типа чтобы всё было по-честному. «Ключ оставишь соседке», — сказал Серёгин и вышел за дверь. Типа отправился на работу. А на самом деле попёрся куда глаза глядели.

Никогда раньше он не понимал смысла этого выражения…

У кого-то в автобусе запищал сотовый телефон. Как нынче принято, половина пассажиров захлопала себя по карманам. Серёгин равнодушно слушал фирменную сони-эриксо-новскую ксилофонную трель, пока стоявшая рядом женщина не тронула его за рукав:

— Молодой человек, это не у вас телефон?..

— А?.. — Спохватившись, Серёгин сунул руку за пазуху. — Да?..

— Андрюша, — ласково проговорил шеф.

Шеф был человеком интеллигентным, отечески мягким в личном общении. Что, впрочем, отнюдь не мешало ему избавляться от бездельников и раздолбаев, ошибочно принимавших внешнюю мягкость за мягкотелость.

— Слушаю, Роман Павлович, — отозвался Серёгин… и, уколотый смутным ощущением какой-то вселенской неправильности, посмотрел за окно. Блин!.. Оказывается, он безнадёжно прозевал свою остановку. Если он действительно собирался на службу, надо было выходить ещё до поворота на Ленинский. А теперь за окнами проплывали витрины «Нарвского» универмага.

— Андрюша, я… — Шеф чуть запнулся, наверное, хотел сказать «я в курсе», но не сказал и выразился иначе: — В общем, приходи, когда будешь готов. Мы тут не то чтобы на пожаре, вполне продержимся пару-тройку дней без тебя. Отдохни немножко и приходи. Хорошо?

— Спасибо, Роман Палыч, — кое-как выдавил Серёгин. Часто заморгал и прижал пальцем отбой.

Автобус причалил к очередной остановке, двери со вздохом раскрылись, и Серёгин увидел собаку. Косматая, нечёсаная, той масти, которую принято называть не то «соль с перцем», не то «перец с солью», явно бродячая, псина лежала возле мусорного бачка и смотрела на Серёгина сквозь раскрытые двери автобуса. В её глазах не было никакого намёка на мировую скорбь и упрёк, столь любимые беллетристами. Отнюдь. Это был взгляд существа, пребывающего в величайшей гармонии с окружающим миром. В той самой гармонии, которую Серёгин так хотел ощутить, да всё что-то не получалось…

Двери издали ещё один тяжкий вздох и захлопнулись, автобус неторопливо двинулся дальше, и Серёгин вспомнил своего пса, покойного Акбара. В ранней молодости Барсик повредил переднюю лапу и оттого не сделал выставочной карьеры. Зато был готов в любой час ополчиться на хозяйских обидчиков, буде такие найдутся.

Ирка сперва тихо свирепела от спокойного нежелания среднеазиата исполнять её «уйди» и «дай лапу». Где ж ей было понять, что право отдавать приказы надо было ещё заслужить! Она пошла иным путём. Взялась в присутствии кобеля усиленно чихать, кашлять и тереть глаза. Надо полагать, копировала подругу, у которой действительно была аллергия. В домашней аптечке завелись тавегил, клерасил и прочие снадобья из тех, что сейчас в моде. На пике происходившего Серёгин плюнул и отвёз Барсика к матери, тем более что надвигалась очередная командировка, а с Иркой пса оставлять всё равно было бессмысленно.

Серёгин не первый день жил на свете, он был в курсе того, как некоторые жёны, заделавшись таковыми, объявляют форменную войну «самости» мужа, искореняя все приметы его жизни до Её Появления. Рыбалку там, мотоцикл, прежних друзей… Они полагают, что тем самым крепче привязывают к себе супруга, и очень удивляются, когда выходит ровно наоборот.

Почему он думал, дурак, будто его это не коснётся?

Серёгин помнил, как гладил чёрную корноухую голову друга. Барсик умильно шевелил рыжими бровями и тоже не сомневался, что увидит любимого хозяина всего через несколько дней, однако судьба распорядилась иначе.

С матерью Акбар всегда гулял предельно корректно, не доставляя пожилой женщине никаких неудобств. Спокойный, неторопливый, даже сонный с виду, безобидный прихрамывающий пёс… Но когда они переходили улицу и под красный вылетела машина, его реакция оказалась мгновенной. Мать рассказывала, Барсик вскинулся на дыбы и буквально вытолкнул её из-под колёс… Сам увернуться он уже не успел. Подброшенный белыми «Жигулями», Акбар с трудом, но всё-таки встал. На своих ногах приплёлся домой, чтобы опуститься на знакомый матрасик… У матери отлегло было от сердца, думала, обойдётся, но утром кобель не открыл глаз. Она наклонилась погладить его, спросить, как дела, — и обнаружила, что он начал уже остывать.

Естественно, этому понадобилось случиться, когда Серёгин находился в Хабаровске, так что Акбару за всё хорошее не досталось даже тайной могилки на окраине парка. Службы, занятые вывозом и кремацией умерших животных, не предусматривают возвращения праха. О том, что кремация бывает и «VIP», мать просто не подозревала. А Серёгин, по крайней мере видевший такие объявления в газетах, не сообразил ей подсказать…

Когда он вернулся, Ирка ревела белугой и умоляла простить, и он её, конечно, простил. Она утёрлась и предложила ему завести йоркширского терьера, чтобы носить его в сумочке и ловить восхищённые взгляды. Серёгин не стал её спрашивать, куда подевалась аллергия, но заподозрил, что поторопился с прощением.

Вот так, а мать в ту же осень стала болеть, и однажды «скорая» не успела…

Автобус свернул за угол. С левого борта возникли освещенные полуденным солнцем павильоны рынка «Юнона». Раньше здесь всегда было кольцо. Двери открылись, Серёгин вышел и удивился краем сознания, когда половина пассажиров осталась сидеть.

— Тигесиньки!.. — в последний раз донеслось изнутри. Автобус отправился вперёд по успевшему измениться маршруту, а Серёгин, отставший от жизни, побрёл в сторону рынка. Надо же ему было куда-то идти.

Переходя улицу, Серёгин оглянулся и увидел на другой стороне ту самую суку с автобусной остановки. Ну нет, конечно, не ту самую — не по волшебству же она перенеслась на расстояние в два десятка кварталов, — но очень похожую. Она невозмутимо трусила куда-то по своим собачьим делам, опустив нос к земле. Вот она пересекла серёгинский след, остановилась, подняла голову…

Серёгин шёл через автостоянку, праздно размышляя о причудах генетики и об участи, к примеру, однопомётников, оказавшихся в разных районах огромного города.

— Программы любые, офис, «Виста» качественная, любой софт… — пробежал мимо безусый торговец пиратскими дисками, и мысли Серёгина потекли в ином направлении.

Ему не нужна была качественно сломанная «Виста», ему, собственно, вообще особо ничего здесь не было нужно, но настроение немного улучшилось. Серёгину всегда нравилось на «Юноне». Нравилось то предпраздничное ощущение, которое здесь витало — или казалось, что витало, не суть важно. И потом, с Иркой он здесь не бывал. То есть обход ларьков не грозил превратиться в горестное путешествие по местам разбитого счастья, спасибо хоть и на том.

Серёгин равнодушно прошёл мимо павильона с фильмами и музыкой, обещавшего «миллион развлечений», хмуро покосился на магазинчик фотопричиндалов и свернул налево в проход.

Когда он приблизился к посудному ларьку, там открылась дверь и наружу торжественно выплыл громадный двадцатилитровый чугунный казан, поддерживаемый парой крепких мужских рук. Увесистая чугунина была из того разряда вещей, которые отлично смотрятся и функционируют на своём штатном месте, зато вне его создают сплошные помехи и неудобства. Казан был не просто тяжёл и страшно неудобен для переноски, его ещё и покрывал жирный слой заводской смазки. Серёгин успел душевно пособолезновать успевшему перемазаться владельцу котла, когда тот не без труда протиснулся в дверь вслед за посудиной. При седеющей бороде, крепком брюхе и толстых очках… А в остальном — всё тот же Лёвка Резник, с которым Серёгин сидел за одной партой целых пять лет, с шестого класса по десятый.

Узнавание было мгновенным и обоюдным.

— Андрюха!!! — заорал Лёвка и даже, кажется, сделал движение раскрыть однокласснику медвежьи объятия, так что Серёгин успел испугаться за целостность казана, но Лёвка свою покупку удержал и просто спустился навстречу по ларёчным ступенькам.

— Лёвка, — улыбнулся Серёгин.

Секунду спустя они уже держали котёл за противоположные ушки.

— Вот, казан прикупил, — похвастался Лёвка. — Слушай, я отсюда прямо на дачу, там и обновлю. — И вдруг загорелся: — Андрюха, а рванули со мной?!

Серёгин отмахнулся свободной рукой:

— Не, Лёв, не могу.

«А почему, собственно, я не могу?»

— Нет, вы на него посмотрите! — возмутился одноклассник. — По ларькам шлындрать время имеется, а со старым другом пообщаться ему, видите ли, некогда? Тебя там что, тёща со скалкой караулит в прихожей, если задержишься?

Серёгин вздрогнул, мотнул головой и опять улыбнулся. На сей раз — весьма криво.

— Ладно, — сказал он. — Поехали. Уговорил.

Лёвка неожиданно зорко глянул на него сквозь толстые линзы и даже остановился, отчего тяжесть казана мотнула Серёгина вперёд.

— Та-а-ак, — протянул Лёвка.

— Ага, — сказал Серёгин. — Именно так.

Ещё через пять минут он сидел в громадном «лендкрузере» и слушал, как погромыхивает в багажнике небрежно закинутый казан. Выруливая со стоянки, Лёвка дотянулся до заднего сиденья и бросил Серёгину на колени пёструю импортную коробку:

— На-ка вот, поиграйся пока.

В картонке оказался цифровой фотоаппарат самой последней модели, судя по чеку, тоже только что купленный. Серёгин когда-то мечтал о подобной камере, всё представлял, как будет снимать будущего наследника. Он покрутил «Альфу» в руках, посмотрел в окуляр, дважды щёлкнул Лёвку за рулём, похвалил:

— Классная машинка.

И спрятал обратно в коробку.

…А может, у них с Иркой всё окончательно надломилось после аборта?.. Серёгин был из тех мужчин, которые не ставят во главу угла список донжуанских побед, ему всегда хотелось иметь семью. А значит, двоих-троих сорванцов, чтобы раздавать им подзатыльники, краснеть на родительских собраниях, ходить на рыбалку и в лес… Ирка детей не желала категорически, по крайней мере «пока». «Интересненько, — говорила она, — а для себя мы когда жить будем? Когда на пенсию выйдем?» Что значит «жить для себя», Серёгин категорически не понимал, но ей, наверно, было видней. Как он обрадовался, когда однажды она ошиблась с какими-то подсчётами и «безопасный» день привёл в итоге к беременности… Он улетел в Салехард совершенно счастливый, а Ирка, помахав вслед самолёту, отправилась в лечебницу. В ту самую, где ещё не родившихся человечков весьма успешно излечивали от жизни. Позже сложная цепочка личных знакомств вывела Серёгина на врача, и он узнал, что у него должна была родиться дочь.

Он так и не купил облюбованный аппарат. Для его личных фотографических нужд вполне хватало камеры в сотовом телефоне.

Ещё некоторое время он пытался внушить себе, что жена всё-таки оставалась самым близким и родным для него человеком на свете. Получалось всё хуже. Потом кто-то из них первым произнёс слово «развод», и оба почувствовали облегчение. И вот сегодня Ирка вывезла вещи, но, Господи, почему же было так больно?..

…Мощный джип вырулил на Кольцевую дорогу и понёсся на север, обгоняя тяжёлые фуры. Из багажника, навевая предвкушения, пахло пряностями и свежими овощами.



Дачный посёлок Орехово — самое лучшее место на всём белом свете. Это истина, с которой бессмысленно спорить. Здесь обитает некоторое количество фанатиков теплицы и огорода, у них вызревает клубника и водятся огурцы с помидорами, но большинство участков — сугубо дикорастущие, с соснами, ёлками и исправно плодоносящим черничником. Лёвкины десять соток принадлежали к большинству. Серёгин помнил это со школьных времён. Ну и хорошо. Можно будет посвятить время ходовым испытаниям казана вместо того, чтобы сразу согнуться над какой-нибудь грядкой или цветником, ещё не очухавшимся после зимы.

У Лёвки не имелось какого следует тагана, чтобы должным образом воздвигнуть котёл, но мужчины натаскали из-за дома кирпичей и скоро сложили для казана вполне подобающий пьедестал. Разгорелся костёр, внутри чугунной посудины завихрился ядовитый дымок сгорающей смазки. Серёгин, малоискушённый в готовке, успел по наивности вообразить, будто запах пожара на химкомбинате скоро сменится ароматами плова, но тут Лёвка хлопнул себя по лбу:

— Бляха-муха!.. Соль-то забыл, не так её и не этак. Слышь, Андрюх, слетай в магазин? Два кило… То есть три. Только мелкую не покупай!

Выходя за калитку, Серёгин подумал о том, что имиджу тихого еврейского мальчика Лёвка не соответствовал никогда, но его сегодняшние весёлость и шумность определённо зашкаливали. Если помножить это на одиночную (если бы не их случайная встреча, кому тут нужен был бы Лёвка со свежекупленным казаном?) дачную вылазку, причём в будний день, получалось… Короче, в действительности Лёвкины дела пребывали в таком же «шоколаде», как и у него самого.

Серёгин преисполнился благодарности к однокласснику и зашагал дальше по улице.

Дорогу к ближнему магазину он помнил ещё с тех пор, когда они пацанами бегали туда за пивом, якобы для взрослых.

Путь туда лежал через болото по тропке, начинавшейся за родником. Серёгин обогнул бетонное кольцо, увенчанное маленьким домиком, и ступил на мостки. Воды в болоте по весеннему времени было порядочно, мостки же, судя по всему, помнили те самые походы за пивом. Подгнившая доска хрустнула под ногой, Серёгин мгновенно промочил тряпочные, рассчитанные на город кроссовки, чертыхнулся и пошёл дальше, внимательно выбирая, куда наступать. Он не смотрел по сторонам и вскинул глаза, только когда над головой хрипло и скрипуче заорала какая-то птица.

Наверное, он стоял теперь в самой середине болота. Во всяком случае, ни домиков, ни проводов, ни иных признаков цивилизации не было видно за ёлками и ещё голыми, но очень густыми кустами. Чуть-чуть фантазии, и можно вообразить себя в нехоженых дебрях. До начала дачного сезона было ещё далеко, так что кругом стояла тишина. Какая-то даже неестественная тишина. Как если бы время запнулось и замерло, не торопясь двигаться дальше…

…А прямо перед Серёгиным висел на крепкой разлапистой ёлке полный комплект мужской одежды. От пиджака до трусов и от ботинок до кепки.

Одежда явно висела здесь уже давно, она видела не один дождь, никто не позарился на неё и не озаботился отнести в мусорник. Она понемногу утрачивала память о носившем её человеке и превращалась в бесформенное сплетение растительных и шерстяных жилок, готовое слиться с окружающей средой.

Мгновение Серёгин остолбенело взирал на эту странную инсталляцию, потом ему стало не по себе. Нет, он не то чтобы испугался, что из-за куста вот сейчас выскочит маньяк и учинит над ним что-нибудь нехорошее. Серёгин, как большинство мужчин, верил, что оказал бы маньяку весьма достойный приём. Просто у него вдруг возникло вполне иррациональное чувство, будто шмотки на ёлке имели к нему самое непосредственное отношение. Глупость, необъяснимо, но — возникло же. И отпускать не собиралось.

Так бывает, когда балансируешь на грани яви и сна и вдруг вспоминаешь обрывок совсем другого, давно забытого сновидения.

Или кажется, что вспоминаешь…

Над головой снова каркнула птица, чары разрушились, и неестественная тишина стала обычной. Где-то далеко заныла бензопила, долетела трель электрички… Серёгин вздрогнул, нахмурился и зашагал дальше.

Магазин оказался открыт, он вошёл внутрь, щедро наследив вымокшими кроссовками, и купил заказанные Лёвкой три пачки. Магазин был полностью перестроен, а продавщица за прилавком стояла вопиюще молоденькая, из тех, которые на шутливую просьбу дать ржаной за четырнадцать копеек отвечают туповатым недоумением вместо улыбки, потому что те времена для них — эпоха динозавров, юрский период. В общем, как следует поностальгировать о детстве Серёгину не удалось.

Обратно на дачу он отправился кружным путём, потому что там было посуше.



Раскалённая соль моталась туда-сюда по дну и стенкам казана, подгоняемая длинной деревянной лопаткой, и постепенно коричневела, забирая из чугунных пор индустриальную гарь, которой не дело попадать в человеческую еду. Солнечные лучи отлого стелились над жухлой прошлогодней травой, костёр на глазах делался ярче.

— Ну вот, — наконец удовлетворённо пробасил Лёвка. — Теперь обвороним хорошенько — и приступим, благословясь.

И той же лопаточкой принялся ловко выкидывать соль в подставленную Серёгиным миску.

— Слушай, а стоит? — усомнился Серёгин. — Времени-то вон уже сколько, а ты сам говорил…

По дороге сюда одноклассник успел просветить его, что приготовление плова было эпопеей часа на три, уж всяко не меньше.

— Ну и что? — удивился Лёвка. — Мы с тобой что, куда-то торопимся?

Обмахнул внутренность казана скомканной бумажной салфеткой, подкинул дров и начал понемногу смазывать горячий металл растительным маслом, добиваясь красноватого румянца — первого начатка будущей патины, благородной, бархатно-чёрной, совершенно непригораемой, куда там тефлону. До её какого следует появления казану было ещё далеко, но для первого раза и такая сойдёт.

Наконец Лёвка удовлетворился достигнутым и принёс из дома белое, нарезанное кубиками курдючное сало. Перетопил, выловил золотистые, одуряюще ароматные шкварки и откупорил прозрачную бутылочку без наклейки, сохранявшуюся во встроенном холодильнике джипа. Выставил на замшелую скамейку две незамысловатые, но довольно симпатичные рюмочки.

— Знаешь, откуда? — кивнул он на них Серёгину. Тот, не видевший одноклассника лет пятнадцать, конечно, не знал, и Лёвка с усмешкой пояснил: — Прикинь, влезли к нам зимой какие-то бомжи… Культурно посидеть, понимаешь, хотели, опять же закусью поживиться… Сторож мимо шёл, огонёк внутри увидел, поинтересовался. Они с перепугу и вылетели обратно в окно, что твои каскадёры. Пузырь с бухлом, святое дело, спасли, а рюмочки бросили. С тех пор те у нас и живут…

— А я уже было решил, что и бутылка трофейная. — В третий раз за день улыбнулся Серёгин и понюхал прозрачную бесцветную жидкость. Из рюмки явственно тянуло сивухой, но этот запах почему-то совсем не показался ему неприятным.

Лёвка благоговейно воздел палец:

— Это, братец мой, настоящий русский самогон. Да не табуретовка «маде ин подвал», а Продукт, с которым «Абсолют» шведский рядом не стоял. Знаю я спеца одного, у него Менделеев на побегушках. Ну, поехали!

Выпили.

Лёвка отправил в рот сразу горсть невесомых, тающих на языке шкварок, прожевал и вдруг стащил с носа очки. У большинства очкариков без защитной скорлупы линз вид становится растерянный и ранимый, Лёвка же уставился на Серёгина пронзительно, обличающе, почти зло.

— Это фигня, братан, будто они нас на себе женят, — проговорил он очень тихо, но со страшным напором. — Брехня! Мужику, которого кто-то там поманит и уведёт, цена в базарный день копейка. Мы сами!.. Сами их себе таких выбираем! Надо это нам зачем-то, обалдуям несчастным!.. — На самом деле Лёвка употребил гораздо более сильное слово. — Не на кого жаловаться, братан! Ни хрена не умеем… найти себе добрую женщину, сделать семью и беречь её… Вот так беречь!..

Лёвка продемонстрировал Серёгину побелевшие костяшки на волосатом, отчаянно стиснутом кулаке, не глядя швырнул в рот ещё рюмку «продукта», зарычал, поймал носом очки и унёсся в дом за бараниной, морковкой и луком.

Приготовление плова действительно заняло полных три часа и закончилось под далеко не первыми звёздами, но Серёгину эти три часа запомнились скверно. Ну то есть да, он таскал дрова, подгребал угли, зачем-то держал на весу полупудовую крышку… Однако самым ярким воспоминанием так и осталась та самая рюмочка, которую Лёвка время от времени наполнял божественным эликсиром и вкладывал ему в руку:

— Вздрогнем, старик.

И ещё другой тост:

— Чтоб все они сдохли.

Кто такие «они» и чем именно провинились, не уточнялось, но тост Серёгину нравился. Должно быть, воздействовал на подсознательные архетипы.

А потом была большущая миска раскалённого, нечеловечески вкусного плова, безо всякой выпивки способная уложить наповал любого проглота. Серёгин самоотверженно очистил её до последнего пропитанного ароматными соками зёрнышка, но на том его силы закончились сразу и бесповоротно. Некоторое время он вдумчиво созерцал лампочку над дверью домика, куда с ворохом грязной посуды ушёл Лёвка, и по ходу его раздумий расстояние до двери становилось всё непреодолимей, зато деревянная скамейка, на которой Серёгин сидел, казалась всё милей и уютней. К тому же угли, вытащенные из-под казана, не вполне прогорели и так славно светились в темноте, распространяя тепло… Кончилось тем, что Серёгин закинул на скамейку ноги и решил подождать приятеля в лежачем положении.

Тёмная вода сомкнулась над его головой прежде, чем эта самая голова успела лечь на согнутый локоть. Лёвка выглянул из дому, оценил ситуацию и накрыл похрапывающего одноклассника старой дублёнкой, висевшей в доме на вешалке.

Сны Серёгину снились редко. А может, и не редко, только он их успевал забыть ещё до пробуждения. Эта ночь стала со всех сторон исключением. Ему приснилась та сука с автобусной остановки, и он, как положено, совсем не удивился её чудесному появлению в дачном посёлке. Во сне она была гораздо красивее, чем наяву. Серебристая вместо грязно-серой, с муаровой лоснящейся шерстью… Она деловито обошла импровизированный очажок, обнаружила и подобрала толику плова, упавшую с Лёвкиной шумовки…

Потом заметила лежавшего на скамейке Серёгина, подошла и долго обнюхивала…

Заглянула ему в глаза, сочувственно вздохнула…

И вдруг цапнула за руку, свисавшую из-под дублёнки.

Серёгин заорал — не столько от боли, сколько от обиды, неожиданности и испуга. Заорал… и проснулся.

Было уже совсем светло, громко пели предрассветные птицы, а прямо перед Серёгиным, облизываясь и глядя ему в глаза, стояла псина. Косматая, нечёсаная, седоватая… Ещё он увидел свою правую кисть и кровь, густо капавшую с пальцев.

Серёгин вскинулся на скамейке и за неимением более подходящего оружия хлестнул по собаке дублёнкой:

— Пошла, зараза!..

Теоретически любой пёс беспомощен перед решительным человеком, даже самый что ни есть отмороженный ротвейлер или кавказец. Практически — все мы побаиваемся оскаленной пасти. Серёгин, до конца ещё не выскочивший из сна, силился лихорадочно сообразить, что же делать, если эта тварь вздумает опять его укусить. Сука, впрочем, на конфронтацию не пошла. Взвизгнув, увернулась от повторного взмаха дублёнкой, суетливо шарахнулась, как-то сразу оказалась возле калитки… И скрылась из виду, то ли шмыгнув под решётчатую створку, то ли комочком серого дыма просочившись прямо сквозь прутья. Серёгину, во всяком случае, увиделось именно второе. Чего только не привидится в безбожную рань да с великого бодуна!..

Он досадливо тряхнул головой и немедленно пожалел об этом совершенно лишнем движении. Хотел было крепко потереть ладонями щёки и лоб… Блин, правая кисть продолжала отзываться болью и кровоточить, и уж это-то ему не мерещилось. Чертыхаясь, Серёгин кое-как поднялся на одеревеневшие ноги и поплёлся в сторону дома на поиски йода и бинтов, но с полдороги вернулся. Ему вдруг жутко захотелось есть, наверно, сказывались последствия стресса. Серёгин снял с казана крышку и за неимением ложки зачерпнул остывший плов здоровой рукой.

Вот теперь можно было начинать жить.



Неделю спустя он сидел на лавочке у окраины одного из городских парков и пытался привести в порядок неудержимо расползавшиеся мысли. Это плохо удавалось ему. Он помнил, как Лёвка довёз его на джипе до самого дома и отчалил, настоятельно посоветовав обратиться в травмопункт, но на том связные воспоминания и кончались. Ни домой, ни в «травму» Серёгин так и не пошёл. Домой — потому, что туда идти не хотелось, а к врачам — потому, что они ему были без надобности, всё и так заживёт.

Дальше в его воспоминаниях зиял откровенный провал.

Кажется, весь тот день он бесцельно шлялся по городу, забредая из одного малознакомого района в другой, избегая центральных улиц и почему-то не ощущая особой усталости. Вроде бы несколько раз принимался звонить телефон, но Серёгин с отчуждённым равнодушием слушал электронную трель и не отвечал на звонки. Куда в итоге делся маленький аппарат, он так и не понял. То ли вывалился из кармана, то ли села батарейка и он сам его выкинул за ненадобностью?.. Не то чтобы это имело значение. Гораздо важнее было другое. В какой-то момент он ощутил в мочевом пузыре тяжесть и облюбовал было дерево, но всё-таки усомнился, вспомнил что-то полузабытое и отправился искать туалет. А там, наклонившись хлебнуть воды из-под крана, машинально глянул в зеркало — и при виде собственного отражения его что-то смутно царапнуло. Он встревожился, присмотрелся и обнаружил, что глаза изменили цвет. Из серых сделались карими.

На самом деле это было глубоко правильно и хорошо, Серёгин даже вспомнил Акбара. Смех смехом, но они всегда были отчасти похожи. Акбар — чёрный, с белой грудью и лапами и ржавым подпалом. И его хозяин — черноволосый, с проседью на висках и… густой рыжей бородой, которая вообще-то ему, как говорили, шла, но именно из-за цвета он её всегда брил. Так вот, после суток отпадения от цивилизации серёгинскую челюсть украшала свирепая рыжая поросль, а из-под бровей светились каким-то нелюдским знанием карие, совершенно акбаровские глаза.

Это было неделю назад, и с тех пор Серёгин в зеркало не заглядывал. Да этого и не требовалось, чтобы уловить начавшиеся перемены.

Ранки от клыков затянулись кожей, однако внутри рука продолжала болеть. Ни тебе кулак сжать, ни пуговицу застегнуть. Пальцы совсем утратили ловкость, а из-под рукава повёл наступление тёмный мягкий пух вроде того, какой был у Барсика, только отнятого от мамки. Серёгин смотрел на свои потемневшие, набравшие толщину ногти и отчётливо понимал, что перестаёт быть человеком.

Удивительное дело: никакой паники по этому поводу он не испытывал.

«Тебе стало неуютно среди своих, — звали его из зазеркалья грустные, добрые, всё понимающие глаза. — Иди к нам. Не бойся, иди…»

Предложение казалось заманчивым, однако требовало решимости. Человеческий облик был слишком привычен, и, как ни тянуло Серёгина уткнуться носом в мохнатый родной бок, он сопротивлялся. Гнал прочь все «собачьи» мысли, усиленно вспоминал себя прежнего, свою жизнь, даже Ирку и дурацкие фильмы, которые когда-то смотрел. Пытался вспомнить задание, что собирался дать ему шеф (как звали шефа? — Ро… По… Вот запах он точно сразу бы узнал).

Равновесие выглядело неустойчивым, но как раз сегодня ему стало казаться, что пух, подбиравшийся к шрамам на правой руке, чуть-чуть отступил. Серёгин приободрился и впервые начал подумывать о возвращении в некогда родную квартиру. Он даже обшарил карманы левой, более-менее нормально работавшей рукой, но, похоже, ключи разделили участь мобильника. Ничего, Ирка должна была оставить соседке комплект…

Ветерок донёс новые запахи, Серёгин повернул голову и увидел моложавую бабушку с маленькой внучкой, приближавшихся по той же аллее. Бабушка осуждающе нахмурилась при виде неопрятного, заросшего волосами и наверняка нетрезвого бомжа, нахохлившегося на дальней скамейке. Даже покрепче взяла девочку за руку, проходя мимо. Серёгин тоскливо проводил их глазами.

Так его мать, не угасшая из-за чужой вины, могла бы гулять с его дочкой, которой позволили родиться на свет…

Вот они свернули на детскую площадку, вот бабушка подсела к товаркам и развернула вязанье. Судя по тому, как она держала спицы, вязать она выучилась недавно, и процесс очень её увлекал. Девочка полезла на качели, уже облепленные другими человеческими щенками. Опрятная голубая курточка, шерстяная шапочка с бело-синим помпоном…

Серёгин расслабленно прикрыл глаза. Тишина, солнечное тепло, запах оживающих почек. Ровный гул идущих по улице автомобилей, детские голоса. Как хорошо…

Он даже улыбнулся, чувствуя, как отступает затянувшийся отходняк и уносит с собой заморочившую мозги чертовщину. Сейчас он поедет домой, сбреет бороду, примет душ, позвонит шефу, и всё постепенно наладится. Интересно, блин, где он всё-таки ночевал эту неделю? Кажется, сперва на таких вот скамейках, но на них было неудобно сворачиваться клубком, и в какой-то момент он перебазировался под кусты… Серёгин толком не помнил. Несколько суток грозили напрочь выпасть из памяти. Ну и шут с ними, ничего хорошего вспомнить всё равно небось не удастся…

Дети затеяли догонялки, временами их игра выплёскивалась с площадки, и бдительные бабушки звали подопечных обратно.

Серёгин вдруг вспомнил наконец, как звали шефа. Роман Павлович! Это окрылило его, он хотел решительно встать, начиная новую, то есть прежнюю, жизнь…

Неожиданный взрёв автомобильного двигателя прорезал уличный шум и заставил его встревоженно вскинуться.

Визг резины, мелькание проблесковых огней, огромные повелительные голоса в мегафонах…

Свернув с проезжей части непосредственно в парк, по аллее нёсся белый автомобиль. Колёса разбрасывали гранитную крошку, машина рыскала из стороны в сторону, водитель с пустыми глазами, обкуренный или пьяный, знай жал на газ, не разбирая дороги.

Дети испуганно шарахнулись назад на площадку. Все, кроме одной девочки, споткнувшейся посредине аллеи. Голубая курточка, бело-синий помпон, налетающие колёса… И человеку уже не по силам было успеть…

Должно было найтись существо гораздо проворнее человека, и оно нашлось.

Со стороны дальней скамейки бешеным карьером рванулся огромный всклокоченный пёс. Чёрная спина, ржавый подпал, белые лапы… Пластаясь в воздухе, он мелькнул перед самым радиатором «мерседеса». Угол бампера вмялся в жёсткую шерсть, но мощные челюсти уже сомкнулись на вороте голубой курточки, и последний прыжок унёс от смерти человеческое дитя.

Раздирающий уши вопль тормозов. Гулкий железный удар. Кряхтение надломленной липы, свист пара, хлопанье дверок…

Молодой милиционер выскочил из машины и кинулся было к девочке — та сидела, тараща глаза, у края дорожки. Пёс поднялся, неловко держа на весу переднюю лапу, и тихо зарычал, показывая клыки.

С другой стороны мчалась бабушка, белая от пережитого страха. Пёс пропустил её без возражений, да она его не очень и спрашивала. Подхватила внучку, жадно ощупала, убеждаясь, что та действительно осталась жива и здорова… Потом вдруг рухнула на колени, обняла вонючего, нечёсаного кобеля и расплакалась, уткнувшись лбом в густую шерсть на его плече.

— У вас всё в порядке? — на всякий случай спросил милиционер. — «Скорую» вызвать?..

Не получив ответа, махнул рукой и вернулся туда, где его разъярённые коллеги кормили землёй водителя «мерседеса».

— Бог тебя послал… Бог послал… — повторяла бабушка и крестилась трясущейся рукой. Когда-то она была пионеркой и комсомолкой, но сейчас это не имело никакого значения. — Бог послал…

Потрясение делает внятными мысли, и кобеля коснулось видение другой катастрофы, после которой эта женщина осталась с внучкой одна.

— Ба, а он чей? — подала голос девочка.

Бабушка вытерла глаза и твёрдо ответила:

— Теперь наш.

Она-то поняла с первого взгляда, что пёс был бродячий. И была менее всего расположена искать бестолковых хозяев, потерявших его.

— Пёсик, ты теперь наш! — обрадовалась внучка. Как все нормальные дети, она с младенчества хотела собаку, но до сих пор такие разговоры дома не приветствовались. — Ба, он лапку поранил!

Бабушка открыла рот, но не успела вмешаться. Детские пальцы уже гладили тяжеленную когтистую пятерню. Было больно и приятно. Пёс наклонил голову и облизал девочке руки.

— Щекотно!.. — засмеялась она. И чмокнула своего спасителя в чёрный шевелящийся нос. — Ба, а давай его Барсиком назовём?

— Нет, деточка, Барсиком — это котика звали… — Тут бабушка посмотрела на разорванный ворот курточки и снова вытерла слёзы. — Ну ладно, пусть будет Барсик…

Они медленно двинулись обратно к детской площадке, где осталась сумка с вязаньем. Бабушка с внучкой и громадный пёс, припадающий на переднюю лапу.

— И помоем его, и расчешем, — приговаривала бабушка на ходу. — И накормим, и тёте доктору позвоним… Погоди, Наденька, потом будешь с ним целоваться…

«Наденька. Надежда… Хорошее имя…» Это была едва ли не последняя по-человечески складная мысль. Что-то оставляло его, уходило, растворялось в пространстве, но он больше не пытался ничего удержать. От ребёнка исходил запах, который — пёс точно это помнил — он когда-то очень хотел обонять, но не довелось. И вот теперь он шёл туда, где ему обещали тепло, туда, где ему будет кого любить.

И его звали Акбар, Барсик, а как же ещё?..



На дальней скамейке остался висеть полный комплект мужской одежды. От куртки до кроссовок и от перчаток до майки. Никто так и не понял, откуда они взялись. Ночью к скамейке подходила седовато-серая бродячая сука, а под утро начался дождь, и в итоге всё подевалось неизвестно куда.

апрель 2008