Мария Семенова,

Феликс Разумовский

Ошибка «2012». Игра нипочём

Пролог

За речкой, середина восьмидесятых

Две «пчелы», сопровождаемые «шмелём», шли метрах в десяти над землей, поднимая клубы густой жёлтой пыли… Насекомые были ещё те: транспортно-боевые вертолёты МИ-8 МТ с бортами, обгоревшими от раскалённых газов турбин, и при них ударный вертолёт МИ-24, прозванный за драчливость и хищный вид «крокодилом». «Волна»[1] прижималась к земле не от лихости пилотов, а в целях безопасности – со стингерами даже в корявых руках шутки плохи. Это тебе не бабские ноги, где, точно в космосе, чем выше, тем интересней.

В кабине ведущей «пчёлки» сидел капитан Леонид Лосев, летавший в Афганистане уже второй год. Как и его правак[2] Антон, Леонид был одет в обрезанные на манер шортов штаны и бронежилет, в котором уложены автоматные рожки, сигнальные ракеты, радиостанция «Комар», пистолет и охотничий нож. Всё это на случай, если собьют. Как показывал опыт, до появления поисковой группы ещё надо будет дожить…

– «А потому что мы пилоты… и небо наш родимый дом…» – Леонид держал вертолёт на одной высоте, ловко обходил препятствия и, следуя за профилем местности, то отжимал рукоять управления, то чуть брал её на себя. – Первым делом мы испортим вертолёты… ну а девушек…

В «пчёлках», прикрываемых свирепым «крокодилом», находилась досмотровая группа 668-го отдельного отряда специального назначения, который в целях сокрытия факта пребывания за Гиндукушем спецподразделения ГРУ в оперативных документах официально именовался 4-м отдельным мотострелковым батальоном.

Это было гениальное изобретение советской военной мысли – симбиоз ударных вертолётов и групп спецназа. Ударная мощь вертушек, помноженная на мобильность находящихся в них подготовленных десантников с их неизменным стремлением «выдать результат», была самым действенным инструментом антипартизанской войны. Одолевая огромную и малоповоротливую махину типа мотострелкового полка, моджахеды обычно проигрывали малочисленным группам спецназа. Правда, не всегда…

Командир группы старший лейтенант Семён Песцов получил задачу на облет зоны ответственности в районе Апчикана. В случае обнаружения автомашин или вьючных караванов ему предписывалось производить их тщательный досмотр. А вылетел Песцов на двух «пчёлках» с двенадцатью бойцами и своим заместителем прапорщиком Наливайко не случайно – в особый отдел отряда пришла информация от ХАДовцев[3] о предполагаемом выходе каравана, перевозящего комплексы «Стрела-2».[4] Непроверенная информация, очень косвенная. Вот её и надлежало проверить.

А стало быть, ни свет ни заря нужно подниматься в небо и трястись в металлическом брюхе «пчелы». И помнить, что сгорает она, «пчела», в шесть секунд. Всего-то и остаётся, что хвостовая балка, стальной корт от колёс шасси, расплавленный дюраль вокруг автомата перекоса и бесформенные остовы двигателей. Тех самых, тяжеленных, что при столкновении вертолёта с землёй проваливаются в десантный отсек и…

Семён хмуро глянул вниз на несущуюся мимо пустыню, тяжело вздохнул, потянулся…

Этой осенью коварная фортуна невежливо повернулась к нему задом. Четыре боевых вылета – и все коту под хвост. Два раза моджахеды вычисляли место «выкидушки» и просто гоняли Песцова по горам, пока он не вызывал эвакуацию. Один раз пришлось просидеть трое суток в засаде, но караван по маршруту, обозначенному агентом ХАДа, так и не прошёл. А в четвёртый раз забили знатный караван, но подойти за трофеями не удалось: куда, если там целый взвод. В скоротечной сшибке десантникам удалось подстрелить с пяток моджахедов, но остальные заняли козырную позицию, поди выбей, своих половину не положив. Хотел Семён вызвать вертолёты, но налетела непогода, и вертушки не помогли… Ну и что, так и бросили «результат». Вот крику было-то потом на разборе полётов… Как так, бардак, непорядок. Извольте, товарищ старший лейтенант, вступить в бессменное недельное дежурство по отряду, следить за работой кухни и соблюдением внутреннего распорядка… В общем, сейчас «результат» был нужен как манна небесная евреям в такой же пустыне.

И похоже, Бог услышал молитвы…

– Сеня, смотри, – оживился Лосев и показал вперёд. – Верблюды! А на них тюки!

– Вижу, садимся. – Песцов троекратно сплюнул и, прицелившись, засадил длинную очередь из пулемёта по пути движения каравана. – А ну, зорька, стоять!

Команда была из тех, что не нуждаются в переводе. Караван встал. Вертолёт «подсел», то есть коснулся земли, но винты продолжали молотить воздух, готовые, чуть что, немедленно бросить его вверх. Первым выскочил пулемётчик, черпак[5] по кличке Калибр, он установил на сошки свой ПК,[6] прицелился в верблюдов. Потом выскочил Песцов и с ним ещё трое, «пчела» с группой прапорщика Наливайко зависла в небе, взяв караван на прицел, «крокодил» сопровождения прошёлся над головами, показал свои НУРСы[7] в ракетных блоках.

– Вперёд! – скомандовал Семён и сам первым побежал, закрываясь от пыли, к каравану.

Караван как караван – верблюды, тюки, загорелые аборигены с неприветливыми, типично азиатскими лицами.

– Салям.

– Салям, салям. – Семён кивнул и стволом автомата показал на поклажу. – А там что?

Двое сноровисто скинули тюки, развернули их… обычный крестьянский скарб. Подтянувшиеся бойцы прослушали на всякий случай миноискателем. Ничего. Никаких стволов, взрывчатки или ракет, которые запускают с плеча. Обшмонали самих крестьян – тоже всё по нулям.

– Чёрт, – вполголоса выругался Семён, когда вертолёт опять поднялся. Вздохнул и виновато посмотрел на Лосева. – Голяк.

Сколько пролетели, сколько топлива сожгли. А где результат?

– Ладно, не бери в голову, – подмигнул Леонид. – Это же лотерея. Ну не попёрла карта сейчас, на следующей сдаче придёт.

Леонид знал, что говорил, – он был опытен, много летал и имел солидную практику в «свободной охоте», когда сам ищешь противника и сам его уничтожаешь. Попробуй-ка вычисли, пойдёт караван или нет. Это не знает заранее даже полевой командир, который отвечает за его безопасность. Решит он, к примеру, вести караван, а его личная разведка докладывает о непонятной активности на маршруте. И всё, никто никуда уже не идёт. Маршрут закрывается, пока в районе тихо не станет. А когда станет тихо-то? Один Аллах знает, ибо велик. А ты тут летай, ставь засады, сиди под палящим солнцем на днёвке, кури в кулак, мочись под себя, жди у моря погоды. Того самого дождичка, который в четверг… Потому-то и перехватывается из каждых десяти караванов только один.

– Да понимаю я, Лёня, – махнул рукой Семён, вздохнул, мрачно посмотрел, как вертолёт проскочил зелёную зону, понёсся над пустынным предгорьем… и неожиданно кивнул Леониду: – Правда твоя, жизнь – игра. Смотри!

Посмотреть было на что. Внизу поднимали облако пыли две барбухайки. Барбухайки – это афганские грузовики с высокими будками, сплошь расписанные орнаментом, увешанные кистями, бубенцами и колокольчиками. Символические знаки, цитаты из Корана, подвески и всё такое прочее должно было, согласно поверью, умиротворять горных духов, отводить недобрый глаз и выручать в непогоду.

Оба грузовика были забиты ящиками, мешками и внушительными тюками… Может, это он и есть, подарок судьбы?

– Ну что, садимся! – не спросил, приказал Семён, бортстрелок дал очередь, сразу принудившую автомобили встать.

Леонид, присмотревшись внимательнее к местности, недовольно пробурчал:

– Ну да, мы же русские, кое-где узкие… Влезем.

Действительно, «пчеле», с её двадцатиметровым несущим винтом, было тесновато в ущелье, где стояли барбухайки, ну да где наша не пропадала…

Неподалёку на высотке ведомый вертолёт уже высадил прапорщика Наливайко с группой огневого прикрытия. Так, на всякий пожарный, на случай внештатной ситуации при досмотре.

– Ну, Лёнь, давай, – прошептал Семён, и в это время проснулась рация, на связь вышел сам комбат:

– Ноль первый – пятому…

Семён только чертыхнулся про себя:

– Слушаю!

– Бросай всё и двигай в квадрат двадцать семь – семнадцать. Там духи блокировали «нитку»,[8] есть трёхсотые[9] и двухсотые.[10] Десантируйся и вступай в бой. Помощь воздухом и бронёй туда уже пошла… Как понял меня, Писец?

– Понял вас, ноль первый, исполняю, – заскрипел зубами Семён, выругался про себя и поднял глаза на Лосева. – Ну ты глянь, как не везёт. Прям чёрная полоса.

– Да, жизнь тельняшка, – согласился тот, хмуро наблюдая, как «крокодил» сопровождения резво уходит в квадрат 27–17. Мгновение подумал и вдруг заговорщицки подмигнул. – Ладно, не переживай, присядем. За минутку управишься?

Семён так и расцвёл благодарной улыбкой:

– Управлюсь, Лёня, управлюсь, дорогой! Дурное дело не хитрое…

Тем не менее внутри он был собран и насторожен. Ох, тесно в ущелье, маловато места, ухо нужно держать востро. Как бы из охотника не превратиться в дичь…

– За мной! – пулей, едва колёса коснулись грунта, вылетел он из люка вертолёта… и тотчас понял, что за минуту не управится, – боковым зрением засёк оранжевый, огненно-дымный шлейф, тянущийся в небо. Стингер!

Тут же со скалистого уступа по позиции прапорщика Наливайко дробно заработал пулемёт, судя по звуку, крупнокалиберный, «сварка»,[11] а в кузове одной из барбухаек появилась увенчанная шишаком гранаты труба гранатомёта РПГ.

– Падай, сына, падай, – потянул Семён на землю выскочившего из вертолёта радиста, крякнув, упал сам и выпустил очередь по гранатомётчику, засевшему среди тюков. – Сука! Падла!

Поздно. Грохотом ударило по ушам, густо обдало жаром, резко встряхнуло мозги… Так, что перед глазами темнота, в горле дурнотный ком, из носа и ушей кровь…

– Чёрт, – разлепил глаза Семён… и увидел горящий подбитый вертолёт, тело пулемётчика Калибра, объятую жарким пламенем кабину пилотов…

Это топливо из разорванного дополнительного бака ставило точку на жизни Лёни Лосева. Чадную, жирную и страшную.

Вертолёт, высадивший группу Наливайко, ломая лопасти, кувыркался по горному склону. Со стингером, да в упор, шутки плохи: что выпускай тепловые ловушки, что не выпускай…

Было очень похоже, что фортуна расставила старшему лейтенанту Песцову медвежий капкан, только он об этом не думал. Он вообще не думал сейчас ни о чём – действовал на автомате, и только поэтому был до сих пор жив.

– Сына, за мной! – зарычал он радисту.

Укрывшись за камнем, они открыли по барбухайке кинжальный огонь, чтобы не дать гранатомётчику выстрелить снова. И он не выстрелил – на месте грузовика вдруг вырос огромный огненный цветок, стремительно распустился, с грохотом отцвёл и превратился в чадящий бензиново-пороховой костёр. В небо потянулся чёрный дым, густо запахло смертью и бедой… Простой крестьянский скарб, такую мать!

А со стороны второй машины уже вовсю летели пули, оттуда, прячась за колёсами, стреляли водитель и ещё двое. И продолжал солировать ДШК, певший песню смерти бойцам Наливайко, спрятавшимся за скалой. Ни высунуться, ни вздохнуть, носа не показать… Против «сварки» с автоматами не очень попрёшь…

– Сына, связь! – рявкнул Семён, выплюнул изо рта кровь и песок, схватил на ощупь тангенту. – Запор, это Писец, доложи обстановку. Где, такую мать, агээс?[12]

Кличка «Запор» объяснялась генеалогическим древом. Предки прапорщика Наливайко были из запорожских казаков…

– Докладываю: стреляют, – послышался тенор как всегда невозмутимого Наливайко. – Один двухсотый, два трёхсотых. А агээс сейчас будет. Во всей красе…

– Лады. – Семён отключился, сделал полувыдох и плавно, как учили, надавил на спуск. – «Двадцать два, двадцать два…»[13]

Стреляя короткими очередями, он ждал, когда же до душманов дойдёт, что лежать у машины с боеприпасами не есть хорошо. Ага, осознали – сорвались и рванули за камни у скалы. Только недостаточно быстро – один упал молча, другой с диким криком, третий схватился за бок, но пополз по-змеиному. Юркнул за камни и затаился, затих… Тем временем заработал обещанный агээс, пошел сажать осколочную смерть по скалистым склонам. Вначале с недолётом, в белый свет, но наводчик тут же отреагировал, и тридцатимиллиметровые гостинцы стали рваться, где было положено – на позиции душманов. Активности там сразу поубавилось…

– Сына, связь! – снова рявкнул Семён, взялся за тангенту, хрипло подал голос в эфир: – Запор, это Писец. Сейчас попробую подогнать машину. Готовься к эвакуации. И сделай так, чтобы «сварка» заткнулась, а лучше, чтобы навсегда… Как понял меня, Запор?

– Понял я, коман… – В эфире клацнуло, щёлкнуло, и наступила тишина, нарушаемая помехами. Связь прервалась.

– Сына, я к машине, попробую завести. Прикрой меня, стреляй во всё, что шевелится. Махну рукой – рви когти к барбухайке. Усёк?

Радист коротко кивнул, и старлей змейкой – бережёного Бог бережёт – припустил к грузовику.

Это был древний «Датсун» с правым рулем, Кораном на торпеде и… ключом в замке зажигания.

– Аллах акбар, – хмыкнул Семён, поворачивая ключ, нажал на газ. Горячий двигатель немедленно ожил, и на душе стало веселей. – Эй, сына, к машине, – распахнув свою дверь, махнул рукой Песцов, тут же взялся за «калашникова» и, пока радист бежал, бдел – весь превратился в зрение, в слух, слился с автоматом…

Однако ничего, боец подтянулся, обежал машину и, открыв левую дверь, прыгнул на подножку:

– Товарищ старший лейтенант…

И не договорил. Из-за камня, куда уполз недобитый дух, хлестнула очередь. Радист дёрнулся, охнул, обмяк и мешком свалился на истёртое сиденье. Пули пробили каску вместе с головой… и безнадёжно испортили переносную рацию.

– Сука! Падла! Гнида! – заорал Семён, бахнул за камень из подствольника, выпустил длинную очередь – и дал полный газ на позицию Наливайко.

Там дела шли повеселей прежнего: «сварка» замолчала, нападающие попритихли. И всё равно – трое убитых, один тяжелораненый… и патроны с гранатами конкретно на исходе. Разбитая рация, марево над перегревшимся пулемётом… и опять же подстреленный – впрочем, хвала Аллаху, легко – прапорщик Наливайко.

– Ваня, – проорал ему сквозь автоматный лай Семён, – карета подана, снимайся…

– Сейчас. – Наливайко трудно оторвался от ПК, по стволу которого, опять же от перегрева, шли радужные разводы, оглянулся на окровавленного наводчика: тот яростно тянул за тросик, взводя затвор агээса. – Харэ. Давай хабари. Уходим…

Огромный, могучего сложения, наголо бритый, он и вправду чем-то напоминал своих предков-запорожцев. Оселедец бы ему, саблю, люльку, шёлковые, вымазанные в знак презрения к роскоши шаровары – и всё, можно смело писать письмо турецкому султану.

Яростно отстреливаясь, бойцы погрузили в кузов мёртвых и раненых, устроились рядом сами, Песцов с Наливайко бросились в кабину на липкое от крови сиденье, двигатель взревел, гружённый под завязку старенький «Датсун» с надрывом принял с места… А вслед ему – пули, пули, пули. Песцов вдруг вздрогнул, выругался, однако руль не отпустил, крепко стиснув зубы, уводил грузовичок к повороту. Это шальная пуля залетела в кабину, пробила Семёну мышцу на плече и, пройдя сквозь стекло, сгинула в пыльном мареве. Боль, кровь по руке, тошнотворное ощущение какой-то телесной униженности. И ярость – холодной рекой – ну погодите, суки, ещё чья возьмёт…

– Давай, командир, перевяжу. – Наливайко живо разорвал индпакет, вытащил бинт и тампоны. – Тормози.

– Не сейчас, – мотнул гудящей головой Семён. – Давай отъедем ещё чуток, отсюда подальше. Потерплю…

Отъехали, остановились, молча перевели дух. Угрюмый Наливайко стал перевязывать Семёна, бойцы закурили охотничьи сигареты «смерть на болоте», белобрысый ефрейтор с повадками старослужащего придвинулся к начальству, затравленно взглянул:

– Васнецов умер… всё матушку звал… – Шмыгнул носом и, горбясь, пошёл прочь, тронув непроизвольно «смертник»[14] в своём нагрудном кармане…

– Ну вроде всё, – закончил процедуру Наливайко, вздохнул, глянул испытующе на Песцова. – Ты как, командир? Может, промедолу?

– А ну его на фиг, а то будет всё как в тумане. Потерплю, – отмахнулся тот здоровой рукой, вытащил карту-«километровку», прищурил глаз. – Мыслю, надо выдвигаться в квадрат двадцать семь – семнадцать, выполнять боевой приказ. И так уже дров наломали, без грыжи не унесёшь.

На душе было темно. Да, вот он «результат», в кузове грузовика – стоит руку протянуть. Но какой ценой? Стоит ли оно того?..

– Так… – посмотрел на карту Наливайко, засопел и сделался похож на Тараса Бульбу после кульминации с Остапом. – Двадцать семь, значит, семнадцать?..

Топография не радовала. Зелёнка, жилая зона, сплошные кишлаки. Беда, гадюшник, рассадник. Туда хорошо двинуть на облёт, засадить по каравану… Пришел, увидел, победил. И убрался. А вот в одиночку колесить там по дорогам… По дорогам, где не стесняются стопорить охраняемые колонны…

– Именно, – подтвердил Песцов. Спрятал карту, выбрался из будки, зашёл машине в хвост. – Шестаков, ну что там в коробочке? Дельное что есть?

Уверенно спросил, без тени колебания. Чтобы наш боец да не посмотрел, что везём?

– Полным-полна коробочка, товарищ старший лейтенант, – отозвался давешний белобрысый. – Цинки к апээмам, выстрелы к РПГ[15] седьмым, гранаты к агээсам, «мухи»,[16] «лепестки».[17] Всё наше, – он даже кашлянул, – как со склада. И ещё си-си.[18] Хоть залейся.

Действительно, бойцы, не смущаясь присутствием мёртвых тел, отхлебывали шипучку из буржуазных банок и грызли галеты из отечественного НЗ. На войне поневоле становишься философом – кому жизнь, кому смерть. А чтобы жить, нужно есть и пить…

– Си-си – это славно, – подошел Наливайко, принял баночку из солдатских рук, с шипением открыл. – Хоть от жажды не помрём…

Тёплая си-си пенилась и была похожа на напиток «Буратино».

– Значит, так, – Песцов тоже взял шипучки, жадно отпил, – набиваем рожки, снаряжаем ленты агээса, готовимся к бою. Духи отсюда в пятнадцати верстах – взяли в оборот нашу колонну. А на помощь воздухом надеяться нам нечего: похоже, начинается конкретный сложняк.[19] Так что вперёд, славяне.

– Есть вперёд, товарищ старший лейтенант, – вразнобой отвечали славяне и отхлебнули ещё си-си.

Всё, что надо, они уже снарядили и забили и только потом взялись за лимонад. Ибо были не дурее своих отцов-командиров и знали: на войне, чтобы жить, нужно убивать…

А погода, как и было обещано, портилась – налетел ветер-«афганец», закрутил пыль столбом, пригнал слоистые плотные облака.

– Ну всё, поехали, давай веди, Ваня, – усадил Песцов за руль обрадовавшегося Наливайко, сам устроился рядом баюкать раненую руку, «Датсун» со скрежетом тронулся, попылил дальше.

Было сумрачно, угрюмо и очень неуютно, казалось, со склонов вот-вот спустятся недобрые духи гор… Однако в урочный момент с горных вершин спустились вовсе не духи – сверху, приказывая остановиться, резанули из акээма, а справа из-за россыпи камней выскочила фигура с РПК[20] и, прошив очередью воздух над кабиной, страшно заорала по-русски:

– А ну, сука, бля, стоять! Я Котовский!

Наши!

– Тормозить? – глянул Наливайко на Семёна, тот, недобро щурясь, кивнул и, когда машина, скрипнув тормозами, встала, резко распахнул дверь:

– Котовский, говоришь? А я старший лейтенант Песцов. Ну-ка ко мне.

Смотрелась фигура колоритно. Куртка-«пакистанка»[21] на искусственном меху, пятнистые штаны от казээса,[22] новенькие «кимры»[23] и кепка-«плевок».[24] Довершал антураж пулемёт РПК с обшарпанным от пережитого стволом. Однако, подойдя, соотечественник доброжелательно выдал сквозь зубы:

– Воздушно-десантные войска. Разведрота. Старший сержант Краев, мудак…

Закопчённое лицо было слева покрыто кровью, правый глаз подёргивался, как видно от контузии. А говорил Краев не спеша, очень задумчиво, как бы прислушиваясь к внутренним голосам. Их, этих голосов, чувствовалось, изрядно звенело у него в башке.

– Значит, говоришь, не Котовский, а мудак? – вяло удивился Песцов. – Это почему ж?

– Потому что гражданин.[25] – Сержант снова сплюнул, коротко зевнул, помотал головой. – Сходил напоследок на войну.[26]

– Здравия желаю… Прапорщик Неделин, воздушно-десантные войска,[27] – сошёл с горы усатый детина в «песочнике», поставил на предохранитель АКМС,[28] повесил на плечо. – Пардон, ошибочка вышла, думали, бачи[29] едут. Хотели в попутчики попроситься. А то набегались сегодня, хватит…

На страшном, окровавленном лице угадывались боль и обида.

– Пить хотите? – предложил Песцов и, не дожидаясь ответа, позвал: – Шестаков, си-си давай, упаковку.

– Есть си-си. – Шестаков принёс питьё, и Краев с Неделиным присосались к банкам – судорожно, хрипя, работая кадыками.

– Ну что, полегчало? – Песцов кликнул Неделина в кабину, опять вытащил «километровку». – Ну, показывай давай, рассказывай.

Краев между тем прикончил банку, икнул и, сдвинув блатную кепку на затылок, полез в барбухайку, на тюки.

– Привет вам, братцы, от дембеля Советской армии… Похавать чего-нибудь не найдётся?

– Здорово, брат, седай, – сразу же ответили ему, усадили на козырное место и облагодетельствовали открытой банкой тушёнки. – На, говяжья, рубай.

Правильно, какая может быть война на голодный желудок. Особенно дембельский…

Неделин в кабине водил заскорузлым пальцем по карте. Его роту сегодня подняли по тревоге, посадили на броню и в составе бронегруппы, возглавляемой майором из «соляры», погнали в квадрат 27–17 выручать колонну, попавшую в западню. Ко всем прочим печалям, как выяснилось, ожидали прибытия Самого, вроде как с инспекторской поездкой, так что майор гнал коней, и, естественно, они напоролись. Головной БТР словил такой фугас, что воронка получилась три метра в диаметре, а глубиной в человеческий рост. Сдетонировала боеукладка, броневик перевернулся и вспыхнул. Тем временем духи подбили замыкающий БТР и принялись методично множить на ноль зажатую бронеколонну. С одной стороны горы, с другой – пропасть… Мрак, да и только. В общем, вышло из мешка всего около роты – взвода два десанта и один – «соляры». Командование, как старший по званию, принял замполит мотострелков. Он связался по рации с начальством, обрисовал обстановку… А у начальства какой разговор? Раненым лежать кучно до прибытия вертолётов, а прочим двигать воевать душманов в тот самый квадрат… И плевать ему, начальству, что люди из боя, устали и боеприпасов с гулькин хрен. Кто там смел забыть, что ожидается прибытие Самого? Великого и Ужасного? Со всеми вытекающими долгоидущими умозаключениями…

– Словом, дошли мы, ввязались в бой, а получается, что влезли в дерьмо. – Неделин засопел, допил, облизал усы и с хрустом смял жестянку в руке. – «Наливняки»[30] в колонне свечками горят, а из всей нашей роты вышли только я да сержант Краев. Ему бы дембельский альбом рисовать да «чижиков»[31] на кухне воспитывать, а он здесь, под пулями… Характер. У нас во взводе семеро с «брюшнячком»,[32] так он в «боевые»[33] и напросился. За себя, говорит, и за того парня…

– Значит, как свечки горят? И душманов как собак нерезаных? – переспросил угрюмо Песцов и опять уставился в карту. – Надо уходить. Иначе сдохнем не за грош.

Опять где-то там начиналась большая политика. Шум и гам для мировой прессы, охмурёж для прогрессивного человечества, дипломатические игры краплёными картами. Не случаен и будущий визит в Афган Самого, и невиданная активность моджахедов, и вошканье ХАДа, Царандоя,[34] клоунов-сарбозов.[35] Всё продано и куплено, всё поставлено с ног на голову. А в результате гибнут люди. Русские парни, не приученные мухлевать. Парни, которых в этой игре держат за дураков…

– Вот я и говорю, валить надо, – мрачно согласился Неделин, покусал губу и повел крепким, с траурной каймой ногтем по просторам карты. – Можно вот так, так и так…

– Не, брат, так не получается, – усмехнулся Песцов. – Нам туда нельзя, мы там шуманули немножко. Хорошо ещё, если за нами не идут… Мыслю выдвигаться вот так, вот этим маршрутом… Ну что, Ваня, тронулись?

Тронулись. Однако уехали недалеко. Прямо в лоб барбухайке из-за крутого поворота ударила свинцовая струя. Страшно зашипел белёсый пар, выходя из пробитого радиатора, и молча, не издав ни стона, умер в водительском кресле Иван Наливайко.

– Суки!

Инстинкт бросил Песцова вниз, под приборную доску, заставил с силой припечатать правой рукой тормоз, а левой, задыхаясь от бешеной боли в ране, вцепиться в руль. Так, что барбухайка завизжала колодками и пошла юзом, чиркнула по скале и встала, окутанная паром.

Семён вылетел из будки, бросил до упора вниз переводчик огня,[36] дёрнул резко клацнувший затвор и выпустил длинную очередь навстречу супостату.

– Гады!..

А подсознание с убийственным спокойствием, с какой-то философской изощрённостью анализировало обстановку. Казалось, оно существовало само по себе, вне времени и вне пространства. Да, влипли крепко. По левую руку скалы, справа обрыв, спереди и сзади стрельба на поражение. И рядом набитая боеприпасами барбухайка. Один выстрел из РПГ, и всё живое мелкими фракциями вознесётся к Аллаху. Или даже без выстрела: вон в кузове уже дымятся, начинают разгораться тюки. Ещё немного и…

– За мной! – вихрем метнулся к краю обрыва Песцов, глянул, яростно заорал: – Вниз, уходите вниз! Я прикрою…

Действительно, склон был не такой уж и отвесный, поросший кое-где карагачом, и при счастливом стечении обстоятельств у кого-то имелся шанс выжить. Ну а уж дальше ноги в руки и вперёд: через шуструю и мелкую горную речку, в заросли, в кусты, в зелёную зону… Не напороться бы только на растяжку, мину-«лягушку» или на местных духов. Не попасть бы только из огня да в полымя…

Дважды повторять Песцову не пришлось. Воинство дружно посыпалось вниз, на дороге рядом со старлеем остались только Неделин и сержант Краев. Они стояли не прячась и стреляли, стреляли, стараясь не подпустить нападающих к краю, – если подойдут, то хана, как есть забросают спускающихся гранатами.

И вот уже замолчал Неделин, рухнул, вытянулся в пыли, пуля попала ему точно в глаз…

«Чёрт», – глянул Песцов на трассёры, летящие к душманам,[37] вытащил из «лифчика»[38] полный магазин, начал было перезаряжать АКС… и в этот миг за спиной полыхнуло – взорвалась барбухайка, вознося мёртвых воинов в рай. Страшная сила подхватила Песцова и упруго толкнула его в пропасть. Крича от боли в руке, цепляясь за камни и кусты, он заскользил вниз, ободрал в кровь пальцы и с удивлением понял, что ещё жив. Ноги, повинуясь инстинкту, понесли его по берегу речки, а сверху, разрываясь фонтанами осколков, уже летела ребристая смерть – эргэшки.[39] От пронзительной боли в бедре Семён вдруг споткнулся, сбавил ход, зарычал и приготовился падать, но чьи-то сильные руки подхватили его и поволокли дальше.

– Ходу, старлей, ходу, хрен им, не возьмут.

Это был сержант Краев – страшный, весь в крови, потерявший блатную кепку, но зато – на своих двоих.

– Наших видел? – оглушительно, не слыша собственного голоса, проорал ему в ухо Песцов.

– Не-а, – мотнул кровавым чубом Краев, и тут они увидели Шестакова.

В глазах ефрейтора отражалось небо.

Сержант приложил к его шее руку, бережно закрыл убитому глаза и, не давая Песцову опуститься на землю, поволок его дальше: под защиту лесистого склона, в заросли карагача, через звенящую речку, под сень тополей. На окраину большого, утопающего в зелени кишлака. Здесь Песцов, переживая за свой новый комбез, распорол штаны, осмотрел рану, выругался:

– Фигня, сквозная, а как саднит… – Скрежеща зубами, перевязал, опять отшвырнул мысль о промедоле, посмотрел с кривой ухмылкой на Краева. – Ты, сержант, родом-то откуда? Я из Сибири…

– А я из колыбели трех революций. – Краев снял с пояса флягу, взвесил на руке, протянул Песцову. – Вот вернусь домой, рвану через дорогу в пельменную и возьму двойную с перцем и с сыром… Нет, пожалуй, тройную. И салат из огурцов. Водочки ещё, конечно, граммов двести пятьдесят. Ну а потом – по бабам…

– Да, пельменей бы хорошо… жареных… – Сдерживая себя, Песцов экономно отпил, облизал губы, возвратил флягу Краеву. – А потом, ясный перец, по бабам.

Только сейчас он сообразил, что с сержантом они почти одногодки, – тому было явно за двадцать. И Семён не удержался, спросил:

– Что же это ты, Краев, не со своим-то призывом?..

– А потому, что мудак, – усмехнулся тот, отпил и стал устраивать на ремень опустевшую флягу. – Мало что гражданин, так ещё и студент. Теперь уже небось вечный…

Передыхать-то они передыхали, курили, перебрасывались на ничего не значащие темы, но понимали со всей отчётливостью – скоро станет не до разговоров. Воды нема, патроны на исходе, а главное, душманы на хвосте. И уж они добычи не упустят. Пойдут по следу, пересчитают мёртвых, вынюхают кровь, дадут знать своим. Выследят, наступят на пятки, доберутся до горла.

– Ну-кася… – Песцов в который раз вытащил карту, глянул и скривился сильней, чем от боли. – Ну и влипли. Кишлаки аж на сорок вёрст сплошной цепью. А дальше первого нам не уйти, с моей-то ногой… Какие мысли будут, сержант?

– Нормальные герои всегда идут в обход, – пожал плечами Краев. – А хорошая мысля приходит опосля. Может, нам с духов взять пример и под землю уйти? Пусть ищут хоть с собаками, всяко хуже не будет. Да и водички попьём…

– А что, это мысль, в кяризы[40] забуриться, – сразу встрепенулся Песцов, и глаза его засветились надеждой. – Надеюсь, наши здесь ещё не поработали.

– Да не, вон какие джунгли,[41] – сплюнул в сторону кишлака сержант, отвернулся отлить и непроизвольно пригнулся, с яростью прошептав: – Идут, суки, мать их… Эх, «Утес»[42] бы сюда.

– Такую твою мать! – Песцов вытащил бинокль, обнаружил разбитый окуляр, посмотрел, прищурившись, как в подзорную трубу, пожевал губами, отбросил сигарету. – Вперёд.

Увиденное ему очень не понравилось. Душманы уже были в кустарнике на той стороне реки, выдвигались уверенно, действительно как охотники, преследующие дичь, а один, видимо главный, общался с кем-то по «воки-токи».[43] Интересно, так его растак, с кем. Впрочем, долго занимать извилины увиденным он не стал – душманы ещё были далеко, а окружающие реалии вот они, рядом. Пыльная дорога, ленивый арык, мутная вода пополам с мусором… Пара аборигенов в халатах, в чалмах, в огромных галошах на босу ногу. Следом вереница женщин с лицами, замотанными до глаз. Стайка грязнущих поджарых бачат, оборванных, юрких, мал мала меньше. Только это были не те улыбающиеся бачата, кричащие: «Эй, шурави, чарс[44] хочешь?» Зыркнули по-звериному, ощерились и дружно, словно по команде, пропали. Не иначе побежали к своим душманам-родителям с докладом…

– Да, наши точно здесь не работали, – сделал вывод Песцов, когда они с оглядочкой пошли вдоль неприступных дувалов.[45]

За ними росли груши, гранаты, черешни, стояли шелковичные деревья, зеленел орешник, вился виноград…

– Ничего, ещё не вечер, – мрачно предрёк Краев, тяжело вздохнул и загнал в патронник патрон. – Благо есть где развернуться… Особенно бронетехнике.

Действительно, кишлак был не из бедных – мечеть, дукан,[46] кое-где даже двухэтажные дома. Настоящий гадюшник, рассадник контрреволюции.

– Бэтээр бы сюда, – размечтался Песцов. – Залечь в «десанте»,[47] ноги вытянуть. Хотя бы одну ногу…

Усталость, кровопотеря, грызущая боль вдруг разом навалились на него. Хотелось даже не то что ноги вытянуть – просто не протянуть их. Не отдохнуть, а – не сдохнуть.

– Точно, залечь, причём с бабой… – Кажется, Краев пытался его поддержать. – Ага, а вот и колодец. Вон там, за дувалом, у айвы. Ну что, пойдем посмотрим?

Фигушки, посмотреть удалось только издали. Со стороны колодца ударили очередями. Стреляли, судя по звукам, из четырёх стволов, причём не на поражение – поверх голов. Как пить дать, суки, хотели взять живьём.

– «…»! – хором высказались Краев с Песцовым и синхронно рванули к канаве. Плюхнулись на брюхо в липкую грязь местной клоаки, дружно огрызнулись короткими двойками. Вот это и называется – вешалка.[48]

– Давай, рви к мечети, – загнал гранату в подствольник Краев. – Я прикрою. И следом…

Почему к мечети-то? Спроси – не ответил бы. Может, потому, что у нас преследуемый если добежит до церкви, то всё, вне опасности, под Божьей защитой. Может, и Аллах не выдаст, защитит, от смерти спасёт?

– Сука! – Песцов, откуда и прыть взялась, добежал до угла, остановился, дал очередь по душманам. – Падлы!

Сержант под прикрытием его стрельбы тоже вскочил, выдал спурт, благополучно подтянулся.

– Ну от тебя, товарищ старший лейтенант, и несёт…

– На себя посмотри, – не обиделся Песцов, и в этот миг их опять обстреляли.

Снова длинными очередями, не экономя патронов, и снова поверх голов.

– Вот суки! – сделал вывод Краев, бухнул из подствольника и потянул Песцова налево, в заросли винограда, – растяжка не растяжка, «лягушка» не «лягушка», наплевать. Все одно сдохнуть придётся, так лучше уж с музыкой!

Однако Аллах, видимо, надумал повременить с их кончиной. Они увидели колодец. Увидели совершенно случайно, с двух шагов, – укрытый разросшейся лозой, он был практически невидим со стороны.

– Что, падлы, взяли? – сквозь оскаленные зубы прошипел Краев и обернулся к Песцову. – Фонарь есть?

– Есть. И дохлые батареи. – Волоча подбитую ногу, Песцов дохромал до колодца, заглянул в зияющую дыру. – Давай, я прикрою.

Во время операций по зачистке кяризов он вниз никогда не смотрел – дабы не получить очередь в лицо от засевших под землёй духов.

– Тьфу, тьфу, тьфу, тьфу… Господи спаси и помилуй. – Краев принялся спускаться по ступеням, устроенным на облицовке стенки, Песцов, изнемогая от боли, с матюгами двинулся следом. Казалось, в руку и в ногу воткнули по раскалённому штырю…

Спуск привёл их на глубину где-то метров шести, на ровную каменистую площадку. В центре – яма, наполненная водой, вправо и влево – галереи высотой и шириной метра по два. В полу виднелись неширокие канавки, по ним вода попадала в ёмкости, а излишек тёк дальше, к следующей яме.

Полумрак, прохлада, журчание струй, и при этом никакой осклизлой промозглости, никакого пробирания до костей. Уютное такое подземелье, чистенькое, с хорошей вентиляцией. Однако расслабиться Песцову с Краевым не довелось, наверху уже слышались чужие голоса. Вперёд, скорее вперёд… Куда? Да Аллах его знает. Батарейки в фонаре никакие, в контуженных башках вечерний звон, все галереи стандартные, одного калибра, одну от другой фиг отличишь…

А и фиг ли их отличать, живы себе, и ладно. А воды-то вокруг, воды…

У душманов, похоже, с ориентацией было куда как лучше. Как ни спешили Песцов с сержантом, как ни пытались оторваться, вскоре долетел шум близкой погони и из боковой галереи ударили кинжальные лучи фонарей.

– Черт! – Краев сразу дал на свет очередь, послушал, развернулся, потянул за собой старлея. – Задний ход. Достали, гниды!

Звуки автоматных выстрелов в подземелье оглушали, пробирали до нутра, раскалывали мозги, сбивали с толку. Это не говоря уже о контузии, кровопотере, ранах и страшной усталости после боя. Лопались даже не барабанные перепонки, лопались нервы.

– Достали, – согласился Песцов и вытащил гранату, однако повременил: на полу, в свете умирающего фонаря, обнаружилась неожиданная дыра, не яма с водой, а вертикальный колодец, ведущий куда-то вниз.

Ещё обнаружились знаки на стене рядом с дырой – витиевато-восточные, грязно-бурого цвета, казалось, что надпись эта сделана кровью, однако кровью, выпущенной очень и очень давно.

– А вот и прямой лаз в преисподнюю… – Краев поёжился, горестно вздохнул, однако тут снова хлестнули выстрелы и выбирать особо не пришлось – полезли вниз, а куда денешься?

Пересчитали ступеньки, прошли колодец и попали в галерею, один в один похожую на те, что наверху. Только тут не было никаких ям с водой, журчащих струй и подземного уюта. Мрак, вековая недвижимость, оторванность от мира. Действительно преисподняя. Ну там, предбанник, поскольку котлов с грешниками поблизости не наблюдалось…

– Темно как у негра в жопе, – очень даже в тему заметил Краев. – В двенадцать ночи после чёрного кофе…

Поправил автомат и повёл Песцова подальше – а ну как духи обрадуют гранатой. Швырнут в колодец эфку,[49] и всё, финиш, всеобщий привет.

…Но душманы, что странно, следом не пошли. Ни шума, ни голосов, ни стрельбы, ни фонарей. Только мрак, тишина и нескончаемая галерея…

На том конце которой совершенно точно ждали адские сковородки…

– Ну и ладно, – прошептал наконец Краев, помог Песцову сесть, устроился сам. – Подождём… Перекурим, отдохнём, у меня ещё сухпай есть… А потом вернёмся к колодцу, поднимемся на первый ярус и попытаемся уйти. Не будут же они там вечно торчать!

– Да, не будут. – Песцов кивнул, вытер лоб, взялся было за сигарету, но прикурить так и не смог.

Его всего трясло. Жутко болела голова, подкатывала омерзительная тошнота, перед глазами в темноте плавали радужные круги. Сюда бы автора выражения «врагу не пожелаешь». Небось сразу понял бы, хренов всепрощенец, – врагу оно и есть в самый раз…

– Так, товарищ старший лейтенант, с вами всё ясно. – Сержант вытащил шприц-тюбик и прямо сквозь штаны всадил Песцову иглу в здоровую ногу. – Отдыхай. Времени у нас теперь вагон. Духи из родных кяризов нас горящим бензином выкуривать не станут…

– Не станут, – вяло согласился Песцов. – У себя в кяризах гадить религия не позволяет.

На него стремительно накатывалась волна безразличия, мягко обволакивала бездумной, убивающей волю пеленой. Ни боли, ни желаний, ни целей… совсем ничего. Теплый кефир амёбного бытия. Песцов привалился спиной к стене, обмяк, ровно задышал; время, словно засохшая патока на бетонной стене, прекратило для него бег… Сколько прошло – час? Сутки? Неделя?..

К суровым реалиям жизни его вернул сержант. Безжалостно потряс, похлопал по щекам:

– Пошли, старлей, надо выбираться отсюда. Не то от скуки загнёмся.

Ладно, пошли по галерее назад, к колодцу, ведущему вверх. Фонарь окончательно дышал на ладан, Песцов был натурально плох, Краев, матерясь для поднятия настроения, почти тащил его на себе. Наконец он замедлил шаг, посадил Песцова, и в голосе его послышался вопрос:

– Чегой-то не понял я… а где наш колодец? Давно бы уже должен быть… Посиди-ка, я сейчас.

И, ведя по потолку издыхающим лучиком, сержант припустил вперёд.

«Учкудук, три колодца… – сидя у стенки, медленно подумал Песцов. – Защити, защити нас от солнца. Солнечный круг, небо вокруг… это рисунок мальчишки…»

Его знобило, мысли были неповоротливые и тяжёлые, словно мельничные жернова. И ещё эта первобытная, настоянная на столетиях темнота.

«Пусть всегда будет солнце… пусть всегда будет мама…» Песцов зажмурился от боли, застонал, а когда разлепил ресницы, то увидел в галерее душманов. Бородатые, в чалмах, с автоматами наперевес, они шли на него в психическую атаку и кричали: «Гип-гип-ура!» Людоедски скалились свирепые рожи, жутким блеском сверкали расширившиеся зрачки, мерно поскрипывали огромные, необыкновенно вонючие галоши…

– Гады, – встрепенулся Песцов, вскинул «калашникова», клацнул затвором и с упоением бешенства надавил на спуск. – «Пусть всегда будет солнце…»

Страшно рикошетировали пули, громом раскалывался автомат, всполохи, подобно молниям, шарахались по галерее. Однако душманы как шли на него, так и шли.

– Гады, суки!.. – заревел Песцов и вытащил гранату. РГД, хвала Аллаху, не эфку, – и по всей науке, с колена, швырнул душманам подарочек.

Вспыхнуло, грохнуло, ударило по ушам, густо обдало жаром, ужалило болью… По голове за ухом, вниз по шее, потянулась горячая струйка. Боль, как ни странно, помогла. Муть в голове рассеялась, душманы исчезли, Песцов разом вспомнил, где он и почему. И увидел розоватое сияние, слабо нарушавшее темноту, – словно бледный раствор марганцовки подлили в чёрную тушь.

«Ни хрена ж себе…» Песцов трудно встал, подошёл, не поверил глазам, потрогал руками. Свет шёл из узкой г-образной трещины в стене. Там, судя по всему, в стену была вмурована плита, и её стронуло взрывом гранаты.

«Интересная фигня». Песцов вытащил нож, вставил в щель, попробовал раскачать плиту… фиг вам. Однако камень оказался мягким, сталь его легко брала. Песцов принялся долбить, и тут вернулся Краев, озадаченный не столько шумом и взрывами, сколько отсутствием колодца.

– Ох и ни хрена же себе, – пошёл он на свет, потрогал щель, посмотрел на Песцова. – В кого гранату кидал?

– Так, померещилось, – пожал плечами тот. – В нашем с тобой положении что ни делается, всё к лучшему.

– Да будет свет, сказал монтёр… и жопу фосфором натёр, – кивнул сержант и тоже вытащил нож.

Скоро в щель удалось всунуть дуло автомата. Вывернув плиту, они протиснулись в узкий крысиный ход, уводивший опять-таки вниз. Фонарь здесь был не нужен – пол, стены и потолок, видимо покрытые светящимися бактериями, излучали тусклое багровое сияние.

– Дай-ка голову гляну… Фигня, касательное. – И Краев первым двинулся вперёд.

Скоро в воздухе начало ощущаться явственное зловоние. Казалось, они готовились вползти по фановой трубе в огромный сортир.

– Не робей, сержант, в большее дерьмо, чем есть, уже не влезем, – вяло пошутил Песцов, чувствуя, как на него опять накатывается дурнотная волна боли. – Даст Бог, отмоемся…

Чуть позже его посетила мысль о промедоле. «Я буду тащиться, а меня будут тащить? Ну нет, на хрен, лучше потерпеть…»

– От дерьма – запросто, а вот от крови… – настроился на философию Краев, но тут же застыл на месте и выдохнул в полнейшем восхищении: – Ого! Это тебе не речка-говнотечка, это тебе Стикс!

Очередной поворот вывел их на берег подземного потока, нёсшего воды глубоко в недрах земли. Его поверхность пузырилась сероводородом, отсюда и густой, гнусный запах тухлых яиц. Ну чем не ад кромешный? Мрачные скалы, мутный поток, жуткая, сводящая скулы вонь. И всё это в багровых тонах. И два грешника на берегу…

– Если Стикс, тогда я на тот берег ни ногой, ещё поживу, – усмехнулся Песцов, прислонился к скале, перевёл дыхание. – Да и Харона что-то не видно… по бабам небось… В таком вонизме ему молоко за вредность положено…

Они нашли боковой проход, углубились в зигзагообразный разлом и неожиданно вышли в огромный – девятиэтажный дом построить можно – пещерный зал. Истинные размеры его терялись в полутьме, с потолка свисали ярко-красные сталактиты, на стенах искрились крупные кристаллы гипса. А в центре, радужно переливаясь, бил из камня родник и тоненьким звенящим ручейком сбегал куда-то под стену.

И… никаких миазмов, лишь хрустальное журчание воды.

– А вот и пещера Аладдина, – чувствуя, что сейчас вырубится, опустился на пол Песцов, выдохнул, сражаясь с болью, и виновато глянул на Краева. – Щас, сержант, чуток… Передохну малёхо… и двинем дальше…

– Всё нормально, отдыхай. – Сержант тоже сел, снял РД,[50] не спеша пошарил и задумчиво сказал: – Нет, там был не Стикс. Там была Лета. А это, – он кивнул в сторону ключа, – родник Персефоны. Вот такая фигня. – И, вскрыв символическую, на один зуб, банку в полсотни граммов из сухпая, намазал паштетом твердокаменную галету. – На пожуй.

– Не… не полезет… – сразу отказался Песцов, опять подумал о промедоле и, чтоб хоть как-то отвлечься, глухо, через силу, спросил: – А это что за баба такая? Хали-гали знаю… цыганочку знаю… летку-енку знаю… а Персефону не знаю…

Ему хотелось спать. Свернуться прямо здесь, на прохладном гладком камне, – и спать…

– А что тебе её знать, она в загробном мире живёт. – Краев откусил, с усилием прожевал. – Если верить древним, духи умерших попадают под землю и, бродя по полям белых асфоделей… это вроде лилий цветочки… должны помнить, что нельзя пить воду из темной реки Леты. Ее дурманящая вода заставляет забыть опыт прошлого и заслоняет его пеленами забвения. Лишь тот, кто пьёт живительную влагу из родника Персефоны, способен сохранить огонь в душе и разорвать круг бытия в спираль…

– Давай зачётку, студент, – похвалил его Песцов, замычал от боли, кое-как разлепил глаза. – Ставлю пятёрку. Только что-то лилий не видно… А из речки-говнотечки… я и в Сахаре не стал бы. Но ты всё равно молодец… тебе бы в замполиты…

– С такими замполитами наш морально-политический уровень взлетит на небывалую высоту. – Краев, оказывается, ещё был способен смеяться. – Особенно если учесть, что из универа меня вышибли за анекдот… – Он встал, снял с ремня флягу, направился к роднику. – Спасибо, Персефона… – Бережно набрал воды, отпил и понёс флягу Песцову. – Слушай, тут не вода, а клубничный морс, как мама варила…

– Клубничный? – Песцов ничему уже не удивлялся. – Не… По-моему, на квас больше похоже. Хлебный… Из бочки… его в окрошку хорошо… Колбаски туда, лучка, огурца… У нас девчонки в общаге…

И замолк на середине фразы, внезапно поняв: надо вставать и идти. Оставаться в пещере было нельзя. Это был простой и естественный факт вроде того, что огонь жжёт, пуля убивает, а вода утоляет жажду. Так устроен мир, вот и всё.

– Ну, хорошенького помаленьку. Двинули, – словно бы прочитал его мысли Краев, встал, надел РД, помог Песцову подняться, и они двинулись из зала прочь.

Через длинную пещеру со стенами сплошь в розовых светящихся натёках, сквозь большой округлый грот, вдоль по узкой, круто завивающейся спиралью вверх галерее… Здесь приказала долго жить последняя, реанимированная на зажигалке батарейка,[51] зато почудилось явное движение в воздухе.

– Неужели? – щёлкнул зажигалкой Краев, посмотрел на язычок огня и восхищённо выругался: – Такую твою мать, сквозняк!

Уже приканчивая зажигалку, они оказались в галерее, в которой царил показавшийся ослепительным полумрак. Свет вливался сквозь вертикальный колодец, устроенный в потолке туннеля далеко впереди. Кяризы! Они попали в кяризы! А значит, до земли, солнца, травы, деревьев всего какие-то метры!

Так и оказалось. Осторожно поднявшись по ступеням, они очутились в саду. Огромном, заброшенном яблоневом саду, покрытом белой пеной цветения… Вот тут Краев огляделся и как-то сразу стал очень серьезен.

– Старлей, – сказал он, – а ведь яблони-то весной цветут… Весной, такую мать, сука буду, весной. Это как же так?

– А ты вот у этих спроси, – прохрипел Песцов, сплюнул и указал взглядом на фигуры в казээсах, которые быстро направлялись к ним. – Они тебе ответят…

Это были его последние слова. Поддерживаемый лишь напряжением воли, он всё же потерял сознание, душа, измученная болью, взяла давно заслуженный тайм-аут…

– А ну стоять! – подтянулись фигуры. – Стволы на землю! Руки в гору!

Скоро выяснилось, что нелёгкая занесла их на охраняемый объект. Ажно в Центр по подготовке спецподразделений Министерства госбезопасности Демократической республики Афганистан. Но это была, собственно, присказка. А сказка состояла в том, что центр этот располагался в четырнадцати километрах от Кабула. В огромном, цветущем по весне яблоневом саду. Вот так – по весне и в окрестностях Кабула. Сходили, называется, на войну. Вне времени… в обход пространства…

Оксана Викторовна Варенцова. Вся икота на Федота

Они сидели вчетвером в просторном, качественно экранированном кабинете: Сам, первый заместитель и начальники отделов. А если по званиям, то генерал, два полковника и Варенцова в статусе «почти полкана» – представление на очередное звание было уже подписано и отправлено в Москву.

– Ну что, друзья-однополчане, начнём, пожалуй… – Вскрыв кодовый замок кейса, генерал извлёк диск, определил его в недра ноутбука, немного поколдовал и ввёл шифр допуска. – Итак, что мы имеем.

Он только что вернулся из столицы и чувствовал себя как выжатый лимон. Хотел посидеть в парной, напиться чаю с тёщиной кулебякой и завалиться спать. Однако крепился, справедливо полагая, что и отдых, и хлеб насущный могут подождать. Главное – дела. Куда более важные, чем у прокурора.

Благодаря кондиционеру воздух в кабинете был прохладен, напоён озоном и чуть заметно дрожал из-за работы системы защиты. Дело происходило в милом, окруженном клёнами особнячке с эркером и балкончиками, что стоял за тройным периметром недреманной охраны. Окна здесь были двойные, рифлёные,[52] ворота оборудованы тамбуром, а вышколенные охранники с васильковыми околышами состояли в звании не ниже лейтенанта. Особнячок в секретных документах значился как объект АБК. Чрезвычайной важности, стратегического значения. И занимались в его стенах делом ответственным, очень непростым – блюли безопасность родины. Скажем сразу – ещё как блюли. Без дураков.

– Так, есть. – Генерал пробежался пальцами по клавишам, поправил очки и, откинувшись на спинку кресла, поудобнее устроился. – Федот Евлампиевич Панафидин, начальник Седьмого отдела Управления КГБ по Ленинградской области. Воинское звание – полковник. Сорок шестого года рождения. Русский. Член КПСС с семьдесят первого. Образование высшее, в семьдесят шестом закончил Высшую школу КГБ имени Дзержинского при Совете министров СССР. В восьмидесятом прошёл переподготовку в Учебном центре КАИ.[53] Награждён четырьмя орденами и рядом медалей. Личный номер «Б-113548»… Прям герой…

Генерал щёлкнул кнопочкой мыши, и на экране высветилась служебная характеристика на товарища Панафидина.

– Умеет выделить главное и сосредоточить усилия на ключевых участках контрразведывательной деятельности… Непосредственно участвует в планировании и проведении наиболее сложных оперативных мероприятий… Принимает обоснованные решения, старается действовать нестандартно, не боится взять ответственность на себя…

– Редкое имя у товарища! – Дослушав панегирик до конца, Варенцова криво усмехнулась, расстегнула сумочку и вытащила кругленькую жестянку. Полустёртый рисунок на крышке выглядел ностальгически, в стиле пятидесятых годов. Леденцы в неё Варенцова подсыпала всё новые, но жестянку хранила. – Сказка про Федота-стрельца, удалого молодца. Сабля на боку, усы торчком и навеселе изрядно…

На экране тем временем высветилась блёклая физиономия, ничем не примечательная, если бы не прищур глаз. Варенцова кинула в рот леденец.

– Да-а, – протянула она, – не стрелец.

– И не пьёт совсем, потенцию бережёт, – усмехнулся генерал.

Дальнейшие раскопки показали, что обладатель редкого имени и сам по жизни является сволочью редкой.

Свое служение отечеству Федот начал ещё в молодые годы, старательно стуча на однокурсников по институту. Причем делал это настолько качественно, что по распределению попал в управление «Z» – защищать родной конституционный строй. Здесь он проявил себя во всей красе и быстро попёр в гору. После Высшей школы Федот свет-Евлампиевич созрел для настоящих геройских свершений. К примеру, многие ли теперь помнят, с чего начался ввод советских войск в одно сопредельное южное государство? С достойного повода, коим послужило варварское нападение на дом в столице страны, где жили служащие наших миссий и представительств. Банда разбойников в чалмах и халатах убила советских граждан, отрезала головы и с криками понесла вдоль улиц на остриях пик. Полиция открыла огонь, негодяи бросили головы и разбежались… Правда, в своих рапортах полицейские отмечали, что у бандитов были неправильно повязаны чалмы, но тех рапортов никто не видел и не читал. А зря, потому что зондеркомандой в неправильно повязанных чалмах руководил боец незримого фронта майор Панафидин. Долгая кровавая война покрыла все грехи и огрехи, а Панафидин уже трудился в другой стране, где деятельность компартии была запрещена законом. Фразу о цели, которая оправдывает средства, придумали задолго до коммунистов, и не при них она будет забыта… Деньги на святое дело освобождения добывались торговлей оружием, наркотиками и ворованными товарами.

– Рэкет, проститутки, игорные заведения, даже банальный разбой… – перечислял генерал.

Перестройку Панафидин встретил полковником и большим знатоком рыночных отношений.

– Про концерн «АНТ» все помнят? – глянул поверх очков генерал. – Наш Федот и там отметился. На ключевой должности был. Только неувязочка вышла…

После того как комитетчики из другого управления, терзаемые завистью к успешным коллегам, накрыли в городе-герое Новороссийске эшелон с танками, вывозимыми под видом сельхозтехники по липовым накладным, разразился грандиозный скандал. Засветившегося Панафидина убрали с глаз долой в Ленобласть, начальником наружки. Это после всего-то. На карьере можно было смело ставить крест, и Федот, не дожидаясь пенсии, махнул в народное хозяйство.

– Братья Крапивины… общак плюс личные связи… Охранная структура «Эверест», в штате сплошь бывшие комитетские. Много вопросов решили…

Однако охранной деятельностью настоящих денег не наживёшь, и скоро братьев-разбойников постигла загадочная судьба. Старший просто куда-то исчез. Сгинул, испарился бесследно. А у младшенького в джипе сработала мина, так что хоронить пришлось в закрытом гробу. Кудесник же Панафидин занялся прокладкой дорог.

– На Западе уйма фирм, готовых закатать великолепным асфальтом каждый сантиметр наших просёлков. – Генерал снял очки, покосился на Варенцову, подышал на стёкла, протёр и ловко умыкнул из коробочки зелёный леденец. – Условие одно: материалы они привезут свои. В том числе насыпной грунт… Привезти из-за кордона тонну грунта стоит порядка пятидесяти долларов. А дезактивация этой же тонны от радиоактивных отходов – полторы тыщи. Почувствуйте разницу…

– Да, дела. – Первый полковник вздохнул, покачал головой и принялся не спеша набивать трубку. – Фирмачи хоронят ядерное дерьмо, а господин Панафидин денежки наживает… Нехорошо. Грех это.

В своё время он занимался последствиями атомного взрыва под Челябинском и к вопросу относился трепетно.

– Ещё какие денежки! – Скупо улыбнувшись, генерал уволок ещё одну конфетку, жёлтенькую. – А всё это, братцы мои, лишь преамбула, штрихи к портрету… – Он повёл мышью, и на экране возникло изображение чего-то непонятного, отдалённо напоминавшего буханку хлеба. – Вопрос на засыпку: что вам, коллеги, известно о красной ртути?

– Слышали все, а вот видел ли кто. – Второй полковник принюхался к запаху табака, заранее кашлянул и потянулся к бутылочке швепса. – С высоких трибун заверяли, что все слухи суть натовская пропаганда и плод вражеских измышлений…

– Значит, перед нами контейнер для хранения слухов. – Первый полковник выпустил колечко жасминового дыма и ткнул трубкой в сторону монитора. – Бабушки во дворе говорят, что «краснуха» идёт на изготовление оружия огромной мощности, о принципе действия которого можно только догадываться…

– Всё верно, красная ртуть является одним из самых больших наших секретов. – Генерал заставил контейнер на экране медленно поворачиваться и показал его в разрезе. – Это так называемая «буханка», пятикилограммовый контейнер для хранения и транспортировки упомянутого стратегического сырья. Фарфоровая капсула в свинцовой оболочке. Оборудована «спутником», то бишь пробником содержимого. – Палец генерала указал на нечто, отдалённо напоминающее обыкновенный чайник. – Вот сюда присоединяется «кейс» – специальное устройство для диагностики качества красной ртути. Принцип его действия не в нашей компетенции. Единственное, что известно: если в определённое время соединить пробник с «кейсом», тот примет сигнал от космического спутника, и это удостоверит подлинность содержимого. При этом посылается ответный сигнал, который немедленно пеленгуется… Кроме того, спутник обязательно засечёт контейнер, если тот транспортируется на высоте свыше пяти километров, так что нелегально «краснуху» перевозят или наземным транспортом, или вертолётом…

– Воруют, значит, – констатировала Варенцова. – Ну и как, окупается?

Генерал, усмехнувшись, снял очки и принялся массировать на переносице след оправы.

– Даже прейскурант есть, – проговорил он затем. – Посредник берет семьдесят тысяч долларов за килограмм. А их в контейнере пять… Доля продавца, несомненно, раза в два солидней. Правда, поймают – живым не уйдёшь… Тем не менее есть покупатели, способные заплатить сразу за несколько «буханок». Посредник для начала встречается с покупателем где-нибудь в нейтральном месте и с собой приносит только сертификат – паспорт качества, сопровождающий каждый контейнер. Типа доказывает, что красная ртуть у него действительно есть. И только потом оговаривается место сделки, где и происходит серьёзная проверка товара…

Первый полковник выпустил к потолку душистое облачко, потянулся и посмотрел на начальника: