Елена Басманова

КРЕЩЕНСКИЙ АПЕЛЬСИН

Глава 1

Легкий аромат апельсина заставил Самсона вынырнуть из задумчивости. Он оторвался от унылого российского пейзажа, проносящегося за окнами вагона курьерского поезда Москва – Санкт-Петербург, и повернул голову направо. В полуметре от него стоял волоокий мужчина с сигарой в руке, источавший тонкий, тревожный, волнующий запах. Юному провинциалу еще не случалось встречать в своей жизни мужчин, пахнущих апельсинами. А этот, в костюме из темно-синего шевиота, был еще и очень элегантен: жилет в размытую темную полоску, в тон удлиненному пиджаку, ловко обрисовывающему талию и покатые плечи, высокий воротник, жемчужная булавка в галстуке плотного шелка.

– Простите, – раздался мягкий баритон попутчика, и улыбка обнажила ровные, белоснежные зубы, не затененные аккуратно уложенными с помощью фиксатора короткими каштановыми усами. – Я вам не помешал?

Самсон разомкнул пересохшие губы и застенчиво улыбнулся в ответ. Он и сам толком не знал, помешал ему попутчик или нет: как и всем девятнадцатилетним юношам, ему хотелось одновременно и одиночества, и общения. Однако сейчас он больше всего опасался показаться в глазах столичного щеголя невежей.

– Нет, нисколько, – ответил он, – я просто волнуюсь. Впервые увижу столицу.

– Ясно, – собеседник выпустил клуб ароматного дыма, и голубоватое облачко медленно окутывало Самсона, – вы из провинции! Ваши чувства мне понятны, ведь я ненамного старше вас, и хорошо помню трепет предвкушения первого знакомства с сим чудным градом. Позвольте представиться: помощник присяжного поверенного Эдмунд Федорович Либид.

– О, я чрезвычайно польщен. Меня зовут Самсон Шалопаев, еду в Петербург из Казани.

– Вас не смущает аромат моих сигар? – обеспокоился Эдмунд. – Старался выбрать самые мягкие. Доктора нашли у меня нарушения дыхания. Отец был астматик. Говорят, табачный дым помогает.

– Мне даже нравится, – заторопился Самсон, приятно удивленный любезностью попутчика.

– Может быть, зайдем в мое купе? – предложил господин Либид. – У меня есть коньяк. До Петербурга еще три часа. В картишки перекинемся.

– Благодарю вас. – Самсон покосился на приоткрытую дверь своего купе. – Да я в карты играю плохо.

– Ничего, – утешил его попутчик, – я тоже предаюсь этой порочной страстишке только для избавления от дорожной скуки.

– Но я должен предупредить моих попутчиц, – сказал неуверенно Самсон.

– Хорошеньких?

Эдмунд Федорович игриво склонил голову и, шагнув к Самсону, посмотрел через плечо в глубь купе.

Там находилась дама с ребенком. Судя по тому, что девочке было лет двенадцать, дама давно миновала пору расцвета. Впрочем, и среди дам за тридцать господину Либиду встречались весьма привлекательные. Однако в данном случае судить о красоте пассажирки не представлялось возможным: она сидела в пальто с поднятым воротником, на голове ее красовалась шляпка с вуалеткой. В поезде было прохладно: несмотря на усилия обслуги, январский мороз проникал в купейный уют. Будто почувствовав, что разговор мужчин ведется о ней, дама повернула голову, но кроме блеснувших белков огромных глаз разглядеть Эдмунду Федоровичу ничего не удалось.

Молодому человеку показалось, что его обаятельный попутчик ждет приглашения, чтобы познакомиться с дамой, но именно этого Самсону не хотелось. Во-первых, за время пути из Москвы он уже успел проникнуться уважением к пассажирке, женщине весьма достойной, жене статского советника Горбатова. Направлялась она из Томска к мужу, который осенью прошлого, 1907 года, получил приглашение из Главного управления государственных имуществ и, оставив службу в губернском земском присутствии, перебрался в столицу несколько раньше, чтобы подготовить квартиру к приезду супруги. Наталья Аполлоновна везла с собой воспитанницу Ксению. Самсон сначала думал, что девочка дочь попутчицы, но вскоре выяснилось, что это не так. И сама девочка называла госпожу Горбатову «ма тант Натали».

Но не только симпатия к попутчицам мешала Самсону пригласить в купе привлекательного знакомца, его сдерживало и что-то сродни ревности. Ведь госпожа Горбатова так походила на его тайную возлюбленную! Да, несмотря на свои девятнадцать, Самсон Шалопаев стал героем романтической истории, потрясшей все его существо. Истории, которая завершилась необычно. Нет, разумеется, не завершилась, а выкинула немыслимый кульбит, но об этом не знал никто, даже его родители! А то, что судьба свела его в купе с дамой, похожей на его возлюбленную Эльзу, он воспринимал как тайный знак того, что после всех предстоящих испытаний в ближайшем будущем его ждут необыкновенные милости и блаженства.

– Не будем смущать покой ваших прелестных попутчиц, – услышал Самсон приятный баритон нового знакомца, – в моем купе нам никто не помешает. Посидим недолго, согреемся, поболтаем. Вам, вероятно, хочется побольше узнать о столичных нравах. Могу посодействовать. Чужому в Петербурге тяжело и одиноко. Можете рассчитывать на мою поддержку.

Голос звучал приветливо и доброжелательно.

– Действительно холодновато, – с готовностью согласился Самсон, давая понять, что рад счастливому знакомству.

За внешним обликом молодого провинциала, рослого блондина, с прямым крупным носом, мягким подбородком и чувственным вялым ртом, опытный человек без труда мог распознать юношескую робость: ее выдавали простодушное выражение серых глаз, излишняя подвижность мышц под кожей ясного лба, манера наклонять голову, подобно котенку, внезапно наткнувшемуся на неизвестный предмет.

Предупредив попутчиц, он проследовал за элегантным господином в конец вагона. Казалось, в купе господина Либида не так холодно. Возможно, благодаря тому, что купейный электрический фонарь с желтым – а не голубым, как в купе Самсона, – матовым плафоном давал теплый, янтарный цвет. На столике лежали коробка сигар, плиточный шоколад московской фирмы «Сиу и К°», коробка сухого печенья от Бликгена и Робинсона. Стояла бутылка коньяку.

– Полагаю, вы разбираетесь в горячительном, – Эдмунд улыбнулся. – Это «Хеннесси», превосходный французский коньяк. Видите надпись? «Возвращено из Англии». Этот коньяк специально катают на пароходах через Ла-Манш, чтобы он лучше плескался в бочках и смывал бы с них дубовый аромат.

Самсон неопределенно кивнул в надежде скрыть свои куцые познания в питейной области. Прежде он пил шампанское да сладкое вино. Для него все коньяки были в новинку, и он не отличал хороший от плохого Да и выбор напитков в Казани не такой, как в Москве и Петербурге.

– Действительно, коньяк выше всяких похвал, – подтвердил Самсон, пригубив золотистый напиток и мгновенно ощутив, как по всему телу разливается тепло.

– А теперь, мой юный друг, рассказывайте. Все рассказывайте, без утайки. Может быть, я смогу быть вам полезен. Есть ли у вас в столице родные?

– Нет, господин Либид, – ответил Самсон, по детской привычке отправляя за щеку квадратный кусочек шоколадной плитки. – Предполагаю снять квартиру.

– Вы намерены служить?

– Пока не знаю. Пока что я буду вольнослушателем посещать лекции в университете.

– Но ведь уже январь! – изумился элегантный хозяин купе. – С начала лекционного курса прошло полгода!

– Все так, – Самсон успел проглотить кусочек шоколадки и, поколебавшись, потянулся за вторым, – но я был болен. Вот и еду в столицу не вовремя. Родители настояли.

– Тогда нам следует выпить еще и за ваших умных родителей, – подхватил Эдмунд Федорович и разлил коньяк по стаканам. – Ныне только глупцы не понимают важность высшего образования для своих чад. А по какому ведомству служит ваш батюшка?

– По ведомству народного просвещения, – откликнулся с запозданием Самсон, – и в Петербурге у него есть знакомые, они-то и помогли записать меня в университет вольнослушателем.

С каждой минутой доброжелательный кареглазый собеседник со смугло-розовым лицом, излучавшим искреннюю заинтересованность и не менявшим свой цвет под влиянием выпитого коньяка, казался Самсону все более приятным. И колоссальное напряжение, не оставлявшее юношу последние полгода, понемногу спадало. Эдмунд Федорович, мужчина немного за тридцать, как нельзя лучше подходил для того, чтобы поделиться с ним горестными переживаниями.

– Так вы и экзаменов не сдавали? – деланно изумился попутчик. – Удивительно! Что же вам помешало?

Самсон покраснел.

– Верно, романтическая история, – предположил господин Либид. – Понимаю. Сам в вашем возрасте увлекался прелестными созданиями. Но так голову не терял. И кто же она, если не секрет?

– Ее зовут Эльза, – прошептал Самсон и отхлебнул еще глоток коньяку. – Она была старше меня. И приехала в Казань из Москвы. В моем окружении таких женщин прежде не встречалось. Все в ней было необыкновенным: и ее голос, и глаза, и походка, и даже одежда. Я влюбился безумно.

– И ваши родители ничего не замечали?

– Замечали, разумеется. – Самсон чувствовал, что язык сам собой выговаривает то, что он таил ото всех. – Но значения не придавали. Забеспокоились только тогда, когда я отказался ехать в Петербург, чтобы поступать в университет. Но посудите сами, сударь, мог ли я хоть на день оставить возлюбленную? Немыслимо! Сколько милых вещичек я у нее вытребовал. Гребень, перчатку, портсигар, флакончик с духами. И если Эльзы не было со мной, я прижимал их к сердцу и чувствовал, как умираю от любви.

– Стихи писали, – добавил тихо Эдмунд Федорович.

– Да, да, писал!

Глаза Самсона загорелись, и его собеседник ясно увидел, что юный друг, тряхнув гривой, золотистой волной спадавшей на воротник, впадает в поэтический транс.

– Прочтите, не тушуйтесь… Я ведь все понимаю, сам горел тем же огнем.

– Правда? И вы не будете смеяться? – В голосе Самсона звучали вера в благородство нового друга.

– Ни в коем случае. – Все понимающий господин откинулся на спинку мягкого дивана и зажег сигару.

– У меня их много, даже не знаю, с чего начать. Начну с самого короткого, самого первого. Слушайте.

Самсон вздохнул. Расправил плечи и возвел очи горе.

Моя возлюбленная Эльза!

Я так люблю тебя! Донельзя!

– Блестяще, – откликнулся господин Либид с неожиданной серьезностью. – Краткость – сестра таланта. А еще?

– Я прочту вам еще четыре строки, они особенно нравились Эльзе. Она всегда просила их читать. И смеялась, и осыпала меня поцелуями…

Самсон выдержал паузу, втянул в себя воздух, собрался с силами.

Я страсти пламенной взыскую

И буду ласк твоих алкать,

И бледный призрак в ночь лихую

Хочу, как твой скакун, скакать!

Завершив декламацию, юный автор смущенно уставился на собеседника. Тот казался полностью погруженным в поэтическое сопереживание – так сосредоточенно и серьезно было его лицо.

– Гм, – наконец откликнулся он, – недурственно, весьма и весьма. Теперь я все о вас знаю.

– Что «всё»? – Самсон побледнел.

– У вас, батенька, настоящий литературный дар, – провозгласил Эдмунд Федорович. – Вы глубоко чувствуете и выражаете даже больше, чем думаете.

– Как это? Объясните! – воскликнул юный провинциал.

– Объясню, друг мой, только на трезвую голову. – Эдмунд Федорович обворожительно улыбнулся: – Мы ведь теперь друзья. И я вам помогу. Вижу, вам везет в любви. А мне нет.

К своему удивлению, Самсон увидел в холеных руках господина Либида колоду карт.

– Сыграем в самое простенькое, – предложил хозяин купе, – игра не будет мешать нашей беседе.

Самсон сглотнул и уставился на яркие малиновые рубашки карт, веером ложащиеся перед ним.

– Вот такого цвета было платье на Эльзе, когда я впервые встретил ее, – сказал он и почувствовал, что к глазам подступают слезы. – И перчатки были тоже малиновые. Как и у госпожи Горбатовой.

– А кто это – госпожа Горбатова?

– Да вы ее видели, – воскликнул Самсон, – в моем купе. Мы вместе из Москвы едем. Измучился я, глядя на Наталью Аполлоновну, истомился…

– Наталья Аполлоновна? – Эдмунд Федорович на миг оторвался от карт. – Редкое сочетание. Одну такую я знал, лет двенадцать назад, актеркой была. Весьма вульгарного пошиба. Да забрюхатела и утопилась в Неве. Только одежонку и нашли. А малиновых перчаток в России знаете сколько?

– Догадываюсь, – вздохнул Самсон и понял, что первую партию он проиграл.

– Но вернемся к вашей возлюбленной, мой друг, – проникновенно продолжил Эдмунд Федорович после небольшой заминки, вызванной сдачей карт. – Как же ваша безумная любовь разрешилась?

– Трагически. – Самсон вздохнул. – Поэтому я и заболел. Полгода из дома не выходил.

– Неужели дама вашего сердца погибла?

– Хуже. – Самсон шмыгнул носом.

– Ну-ну, мой юный друг, не надо так убиваться. – Эдмунд Федорович оторопел. – Давайте-ка еще выпьем, и вы все мне расскажете. Так будет лучше. И вам легче станет. Я и сам когда-то потерял свою возлюбленную.

– Вот и я ее потерял! – Самсон залпом проглотил содержимое стакана и поперхнулся. От душевной ли боли, от крепости ли напитка, но на его глаза снова набежали слезы. Однако ему удалось с ними справиться. – Она исчезла! Совсем! И ничего мне не сказала! И я не знаю, жива она или мертва! А между тем мы связаны навеки! Неразрывными узами!

– Дорогой мой Самсон, – мягко поправил его господин Либид, – неразрывными считаются узы церковного брака. Да и то иногда разрываются. А у вас…

– В том-то и дело, Эдмунд… Можно я вас так буду звать? – И когда господин Либид согласно кивнул, юноша торопливо продолжил: – В том-то и дело! Мы встречались и на людях, и тайком. Я так любил Эльзу! Так обожал! Это была первая моя женщина! И единственная! И по моему настоянию мы тайно обвенчались!

– Вот как? – Эдмунд поднял брови. – И никто не знает о венчании?

– Ни единая живая душа! Только поп в русской деревеньке под Казанью да Эльзина тетя с мужем. Они шаферами были.

– Очень, очень интересно, – протянул Эдмунд. – Вы опять в проигрыше, друг мой. Но это все ерунда, мелочи, не деньги. И зачем деньги, если такое везение в любви. – В холеных руках снова замелькали малиновые прямоугольники. – И что же случилось с вашей возлюбленной?

– Исчезла. – Самсон мельком взглянул на малоинтересные картинки, полученные им из рук своего партнера. – На следующий день после венчания, когда я пришел к ней в дом, мне сообщили, что ее нет. Отправилась за покупками в модный магазин. Но она так и не вернулась домой! – Он с досадой швырнул первую попавшуюся карту на стол. – И в магазине ее не было. Исчезла! Будто в воду канула!

– Вы думаете, она сбежала? – осторожно поинтересовался Эдмунд, вытягивая карту из колоды.

– Нет, что вы! – возразил Самсон. – Она порядочная женщина! И сбежать от законного мужа, с которым венчалась, никак не могла. Я думаю, уверен, ее похитили.

– И кто же? – Эдмунд аккуратно положил свои карты рубашкой вверх и разлил коньяк.

– У меня есть подозрения, но нет доказательств. – Самсон повесил голову, не замечая, что картинки в его руке отражаются в оконном стекле. – Я был так потрясен, что полгода пролежал в постели. Какие муки претерпел, и душевные, и телесные! Похудел. Мать и отец совсем извелись. Они же ничего не знали.

– Да, друг мой, – протянул Эдмунд, – я вам очень сочувствую. Так вы едете в Петербург в надежде найти свою тайную супругу?

– Надежды, по правде говоря, у меня мало, – признался Самсон. – Да матушка с батюшкой быстро поняли, что я тоскую по исчезнувшей Эльзе, убедили меня справиться о ней в Петербурге. Я иногда представляю себе, как вдруг в толпе мелькнет ее шиншилловая шубка…

– Ваша история фантастична, – заметил Эдмунд, сдавая карты после очередного проигрыша своего партнера. – Если бы я был писателем, непременно бы описал вашу трагедию. Однако у вас есть оружие?

– Есть, скажу вам по секрету, – заплетающимся языком сознался Самсон. – Она сама мне подарила. И я взял его с собой.

Смугло-розовое лицо вытянулось. Самсон похлопал себя ладонями по карманам.

– Не бойтесь, я неважный стрелок, в кармане носить не решаюсь. Упаковал в шкатулку и положил в баул.

– Слава Богу. – Эдмунд перевел дух. – А еще деньги у вас есть? Вы и так уж немало проиграли.

– Разве? А, ничего страшного, попрошу у графа Темняева…

Самсон уставился на собеседника. Он уже не помнил, сколько раз доставал из кармана портмоне, сколько денег вынимал. Родители из осторожности снабдили его деньгами только на первое время, чтобы он мог снять квартиру да не помереть с голоду. Обещали присылать на почтамт регулярно. Полагали, что он подзаймется репетиторством, и отец на всякий случай написал рекомендательное письмо к своему университетскому другу, графу Темняеву, вдруг подвернется какая синекура.

– Это у какого Темняева? У Станислава? Так он уже полгода в Швейцарии, – сказал Эдмунд.

– Как? И что же мне делать?

Эдмунд убрал со стола карты, пододвинул к другу стакан с коньяком, открыл коробку с печеньем.

– Не огорчайтесь, мой друг, – утешил он. – Я вам помогу. У меня в столице есть чудная приятельница. Приятная дама, умная, все понимающая. Ей чуть больше тридцати. Я дам вам свою визитку и черкну на ней пару слов. Ольга вас примет прекрасно, не пожалеете…

Эдмунд достал продолговатую карточку бристольского картона и стал что-то писать на обороте.

В это время дверь в купе приоткрылась и на пороге появилась Ксения с зажатой конфетой в руке.

– Прошу прощения, сударь, – девочка, не переступая порога, сделала книксен и протянула хозяину купе конфету, – ма тант Натали просила извиниться за беспокойство.

– Какое милое создание! – Эдмунд улыбнулся, взял конфету и подал девочке коробку с печеньем. – Вы, мадемуазель, нас вовсе не беспокоите.

Девочка отступила назад и обратилась к Самсону:

– Сударь, ма тант Натали просила сказать вам, что в купе ожидает контролер, проверяющий билеты.

– Иду. – Самсон нехотя поднялся. – Дорогой Эдмунд, я скоро вернусь, если вы не возражаете.

– Буду ждать с нетерпением. – Господин Либид вручил юному попутчику исписанную визитку.

Самсон вышел следом за Ксенией и, слегка пошатываясь, направился к своему купе.

Он искренне собирался вернуться и продолжить знакомство с приятным петербуржцем. Но судьба распорядилась иначе. Пока он беседовал с контролером и потом отвечал на вопросы Натальи Аполлоновны, коньяк сделал свое гнусное дело. Неосмотрительно опустив веки, Самсон провалился в глубокий сон, из которого его с трудом вывели попутчицы только тогда, когда поезд уже стоял у перрона Николаевского вокзала.

Солидный господин в бобровой шапке и пальто с бобровым воротником вторгся в купе, ставшее сразу же тесным и маленьким. Он расцеловал попутчиц Самсона, и по его знаку носильщики занялись багажом. Наталья Аполлоновна представила господину Горбатову милого юношу, с которым они коротали дорогу. Счастливый воссоединением с семейством господин Горбатов не придал значения легкому коньячному запаху, тепло приветствовал Самсона, и они все вместе устремились из душного вагона на улицу. На перроне их окутал сырой, холодный воздух: он затруднял дыхание, щекотал ноздри и горло, проникал под одежду. Многолюдная толпа, из которой выскакивали бойкие носильщики, предлагая свои услуги, беспокойным потоком текла в голову состава, туда, где темной глыбой высилось вокзальное здание.

На Знаменской площади Самсона охватил восторг: за коренастой раскидистой церковью, в перспективе Невского, освещенного множеством фонарей и рекламных огней, виднелись дворцы и многоэтажные здания, по мостовой беспрерывно двигались разномастные экипажи и сани, переполненные омнибусы и вагоны конок, а по тротуарам, и даже по мостовой, сновали бесчисленные пешеходы…

Господин Горбатов усадил в экипаж супругу и ребенка, пожал руку Самсону и, попрощавшись, пригласил навещать. Солидный статский советник легко взобрался по ступеньке в санки и уселся спиной к бородатому вознице. Извозчик натянул поводья, взмахнул кнутом – и в этот самый момент раздался оглушительный хлопок. Человек на козлах тут же покачнулся, нелепо вскинул руки в толстых рукавицах и замертво опрокинулся на своих пассажиров. Женский визг и свистки служителей закона заполнили привокзальную площадь.

Самсон перевел растерянный взгляд правее и едва не потерял сознание: в саночках, рассчитанных на одного человека, отъезжала от вокзала дама в серебристо-серой шиншилле и шляпке с густой вуалью.

– Это она! – закричал Самсон. – Это она! Эльза! Эльза!

Но прекрасная незнакомка не расслышала его отчаянных криков и исчезла за поворотом на Невский.

Глава 2

В полицейском участке Самсон пробыл недолго. Благодаря усилиям господина Горбатова дело ограничилось объяснениями и составлением протокола. Хотя полиция и задержала Самсона как возможного убийцу, поскольку он убегал с места происшествия, но госпожа Горбатова и ее супруг, не кривя душой, показали, что в момент выстрела юный гость столицы находился рядом с ними, у саней, а стреляли в извозчика откуда-то справа. Кроме того, железнодорожные билеты подтверждали, что юноша прибыл в Петербург издалека, а посему вряд ли имел мотивы убивать первого встречного извозчика, каковым являлся покойный Яков Чиндяйкин, приписанный к извозному двору Макарова; а в столице все извозчики, облаченные в единообразные синие суконные поддевки до пят да в круглые меховые шапки, похожи, что семечки в огурце. Более того, при первоначальном дознании было установлено нечто странное: убитый с какой-то целью загримировался, нацепил фальшивую бороду. Видимо, боялся за свою жизнь…

Помощник пристава Серпентиди никак не мог взять в толк, кому понадобилось лишать извозчика жизни. Он склонялся к тому, что убийца, возможно, целил в кого-то из супругов Горбатовых, но промахнулся. Развивать эту тему он не стал – больно уж грозен и сердит был статский советник, – а осмелился задать лишь формальный вопрос: имелись ли у Горбатовых в Петербурге враги? Оказалось, что злосчастные седоки, свидетели убийства, в недавнем прошлом томичи, и обзавестись в столице врагами, готовыми на грех смертоубийства, никак не могли.

В сопровождении курьера пострадавшие Горбатовы были отправлены на дежурном извозчике домой, а Самсон усажен в неудобные санки с низкой спинкой: он решил ехать по адресу, который значился на обратной стороне визитки господина Эдмунда Либида.

После нежданного приключения юноша чувствовал себя прескверно. Столица ему уже не нравилась. Огромные здания с освещенными окнами, за которыми шла чужая, непонятная жизнь, равнодушная толпа людей, чьи лица искажал лиловатый свет электрических фонарей, наполняли душу страшной тоской. От каракулевых саков, котиковых манто и бобровых воротников, сотнями встречавшихся на Невском, веяло сырым холодом.

Остатки коньячного хмеля выветрились из головы, и Самсон с беспощадной ясностью осознал свое незавидное положение: один в чужом городе! Проигравший в карты все деньги! И Эльза, Эльза!.. Что же ему делать?

Ни квартиру снять, ни в гостинице поселиться он не мог. Заявиться к графу Темняеву, вернее, к его домочадцам, и попросить содействия? Темняев проживает в собственном доме на Васильевском острове. Но где этот Васильевский? И главное, прилично ли являться в чужую семью в девять часов вечера?! Это ведь не Казань! Да и родители тогда узнают, какой казус случился с их сыном в поезде. Или придется врать, что его обворовали в дороге. И Самсон решил ехать в указанный на визитке Графский переулок. Благо, как ему сказали, тут не так далеко от вокзала.

Графский переулок был освещен много скромнее, чем Невский проспект. Молодой человек соскочил с саночек, выгреб остатки мелочи из кармана: их едва хватило, чтобы расплатиться с извозчиком. Извозчик отъехал, а Самсон в нерешительности остался стоять у парадной двери четырехэтажного дома, цвета которого в полутьме не мог различить. Зато увидел дворника в тулупе и белом фартуке: тот подобрался по покрытому мягким снежком тротуару совсем неслышно. Из-под мохнатой шапки сверкнули узкие глаза.

– Третий этаж, – сказал неожиданно дворник и отвернулся.

Сердце Самсона бешено заколотилось: «Откуда дворник знает, что мне на третий этаж, а не на второй? А что если это не дворник, а ряженый преступник, следующий по моим пятам по наущению похитителя Эльзы? Я ведь там, у вокзала, выдал себя. Я ее узнал, я ее звал, бежал за экипажем… »

Будто парализованный, Самсон смотрел в спину дворника, скребущего совковой лопатой по обледенелому тротуару. Он не решался его окликнуть и на всякий случай отвел взор в надежде обнаружить прохожего, к которому в случае чего можно броситься за помощью. Но таинственный дворник исчез в подворотне, и Самсон вздохнул с облегчением.

Он поднялся на третий этаж по стертым ступеням пудожского камня. На просторной площадке, возле единственных дверей, довольно обшарпанных, висела огромная латунная табличка с гравировкой: «Редакция журнала „Флирт\"».

Самсон замер. Эдмунд ничего не говорил о том, что его подруга живет в редакции журнала. Молодой человек порыскал глазами по просторной площадке, но других дверей не обнаружил. Поколебавшись с минуту, он протянул руку к кнопке электрического звонка и нажал ее.

Дверь ему отпер седенький старичок в вязаной кацавейке поверх рубахи-косоворотки. Даже в тусклом свете лестничной лампочки Самсон разглядел румянец вполщеки, маленькие выцветшие глазки, длинные прозрачные уши.

– Вы к госпоже Май? – поинтересовался старик.

– Совершенно верно, – подтвердил охрипшим от волнения голосом враз обмякший Самсон.

– Время приема посетителей закончилось. Ольга Леонардовна принимает с семи до девяти вечера. – Тем не менее старичок посторонился и сделал приглашающий жест. – Но для вас, думаю, будет исключение, примет.

Старичок игриво подмигнул посетителю и принял от него пальто и шапку. Самсон очутился в просторной прихожей: слева громоздилось нечто вроде внушительного гардероба, а справа, возле запертых стеклянных дверей, стояли столик на гнутой ножке, когтистой лапе и венский стул. Старик шмыгнул к столику, основательно угнездился на скрипучем стуле и раскрыл амбарную тетрадь.

– Как изволите доложить?

– Самсон Васильевич Шалопаев. Студент из вольнослушателей.

Старичок аккуратно записал данные посетителя. Затем расплылся в сладенькой гримасе:

– Надо же, как оно выходит. И таким красавчикам солоно приходится. Но Ольга Леонардовна быстро вас пристроит, не сомневайтесь. Обождите немного, пойду доложу.

Старичок исчез за стеклянной дверью, в проеме которой Самсон успел увидеть широкий коридор с несколькими дверьми слева и справа.

Юноша огляделся. Прихожая была хорошо освещена, и прямо перед ним и справа по стенам висело множество фотографий и картин. Все они изображали красавиц с обнаженными плечами, в легких струящихся платьях, в шляпах с перьями и без головных уборов, с распущенными волосами или причудливыми прическами. Среди фотографий встречались изображения умильных влюбленных. Некоторые парочки были запечатлены фотографом целующимися.

Бесшумный старичок объявился в проеме стеклянных дверей и прошептал торжествующе:

– Ступайте, голубчик, да старика не забывайте. Примет вас матушка наша драгоценная. Дверь слева видите? Закрыта неплотно, ждет сама вас в своих апартаментах.

Самсон пошел по коридору и открыл указанную дверь.

Глазам его предстала уютная гостиная, освещенная торшером под пунцовым абажуром. Диваны, кресла, пуфы, ближе к окну темный массивный стол на резных ножках. За столом – узколицая дама в глухом лиловом платье. Ткань слегка искрилась, и юноша вновь встревожился.

– Прошу вас, мсье, – мелодично заворковала дама, выскальзывая из-за стола, – прошу вас, проходите, располагайтесь. Вот здесь, вот так. Возьмите подушечку. Расслабьтесь. Я готова вас выслушать и помочь.

Самсон послушно направился к внушительному креслу, рефлекторно отметив про себя, что дама стройна и высока, едва ли не его роста. Он боялся рослых женщин и предпочитал пухленьких малышек, как Эльза. Даже в тридцать его возлюбленная выглядела девушкой.

– Итак, Самсон Васильевич, – продолжала медоточиво хозяйка, – начнем с деловой части. Есть ли у вас фотография?

– Есть. – Самсон оторопело кивнул на двери, свой дорожный баул он оставил в прихожей. – Сходить?

– Успеете и позже. Можете звать меня Ольгой Леонардовной, а можете просто Ольгой. Я не сторонница возрастного шовинизма.

Самсон приоткрыл рот от удивления, ибо таких слов он в своей жизни еще не слышал.

– Вот, прошу вас, взгляните. – Хозяйка протянула посетителю пухлый альбом в темно-зеленом коленкоровом переплете с вытисненной на верхней крышке красной розой. – При ваших данных проблему мы решим скоро. Полагаю, вам нравятся брюнетки. Обратите внимание на фото под номером четыре. Девушка достойная, с хорошим приданым. Не обращайте внимания, что скована и блекла. Она расцветет в браке. Зато, имейте в виду, своего избранника она представляет именно таким, как вы. Рослый, атлетического сложения, кудрявый блондин с большими серыми глазами. Вы не заикаетесь? Кокаин не нюхаете? Морфием не балуетесь?

– Нет.

Самсон поднял взор от фотографии, на которой была изображена костлявая девица-перестарок. Искусное освещение создавало в гостиной интимную доверительную атмосферу и смягчало резковатые черты хозяйки. Ольга Леонардовна, закинув ногу на ногу, сидела на диванчике напротив, склонив голову набок, будто вместе с гостем рассматривала альбом. Лиловая с блестками ткань обтекала ее стройные тугие бедра и выпуклое колено, на голове уложена короной толстая золотая коса, темные глаза чуть навыкате смотрят из-за толстых стекол очков, казалось, прямо в душу юноши.

– Впрочем, есть и другие претендентки, – хозяйка улыбнулась и встала, – и я понимаю, что вам необходимо подумать. Располагаете ли вы средствами для содержания семьи? Что-то мне сдается, что вы еще не достигли совершеннолетия. – В голосе женщины послышались теплое лукавство и игривость. – Не желаете ли вина? Я вижу, что вы все еще смущаетесь. Не стоит, друг мой. Я вовсе не зверь. И понимаю, что вас привела к нам какая-то беда. Ведь где это видано, чтобы такие красавцы решали свое будущее столь экзотическим способом? Брак, друг мой, не рулетка, не карты. Или вы – гетероавантюрист? Признавайтесь?

В продолжение всего монолога Ольга Леонардовна бесшумно перемещалась по гостиной, и ошалевший Самсон, механически листая альбом с фотографиями улыбающихся и сосредоточенных барышень и дам, хорошеньких и страхолюдин, не заметил, как хозяйка склонилась перед ним в полупоклоне с маленьким подносом в руках. Несмотря на рост, она была чрезвычайно грациозна. На подносике стояли две хрустальные рюмки и графинчик с темной, почти черной жидкостью.

Смешавшись, Самсон отложил в сторону альбом и взял рюмку. Только сейчас он понял, что после коньячных возлияний в поезде еще не пришел в себя, и его печенка дрожит мелкой дрожью.

– Кстати, – хозяйка уселась на прежнее место в прежней позе, – если вы думаете, что я блондинка, вы ошибаетесь. Закройте глаза.

Самсон, проглотив содержимое рюмки, со знакомой ему мадерой, послушно исполнил просьбу. Через миг-другой он услышал следующее приказание – открыть глаза. Если б он уже не сидел в кресле, то обязательно бы на него рухнул, так велико было его удивление, вызванное быстрым и неожиданным преображением хозяйки. Женщина вытянулась перед ним в полный рост, по плечам и высокой груди ее струились блестящие, черные волосы, очки отсутствовали, темные глаза смеялись и слегка косили.

– В юности меня поэты сравнивали с серной, – заявила она. – Неужели я так постарела?

– О нет… Что вы… – Самсон заикался от волнения и только тут вспомнил о визитке своего дорожного друга. Он судорожно зашарил по карманам, вслепую, не спуская глаз с преображенной хозяйки. – Простите… вот.

Он протянул странной даме твердый прямоугольник бристольского картона.

– Что это? О, откуда у вас это?

– Там, на обороте, – косноязычно подсказал Самсон.

– Вижу. Узнаю руку Эдички. «Милая Олечка! Помоги моему юному другу. Он провинциал без средств, но превосходный поэт». Странно. Почему ж вы сразу мне не сказали, что вас ко мне прислал Эдик? Откуда вы его знаете? Вы действительно поэт?

Ольга Леонардовна небрежно бросила Эдичкину визитку на стол и ловким движением собрала волосы в узел на затылке. Потом налила в рюмки мадеры и вновь расположилась на диванчике напротив посетителя.

– Рассказывайте.

Самсон поведал историю своего знакомства с господином Либидом. Рассказал и о своем карточном проигрыше, и о том, как стал невольным свидетелем дерзкого убийства извозчика.

Госпожа Май слушала его внимательно и не перебивала. Она достала из кожаной шкатулки, стоящей на придиванной полочке, пахитоску и спички, закурила.

– Интересно, очень интересно, – изрекла она задумчиво. – Эдичка остается в своем репертуаре. Узнаю его повадки. Впрочем, не сержусь. Господин Либид один из моих лучших авторов. Он пишет в журнале редко, но остро и умопомрачительно увлекательно. Под псевдонимом Черномор. Хотя, как вы имели возможность убедиться, вовсе не похож на сказочного урода. Вы меня взволновали, милый Самсон.

– Так что мне делать? – осторожно поинтересовался юноша.

– По правде говоря, мне сейчас не до вас. Завтра выходит очередной номер «Флирта». Материалы уже в типографии. Придется срочно менять третью полосу. Вы печатать умеете?

– Нет, не умею. – Самсон покраснел.

– Ничего, со временем научитесь. Так как, вы говорите, фамилия извозчика?

– Чиндяйкин. Зовут Яков.

– Отлично. Можете за час написать поэму о происшествии у Николаевского вокзала?

– Поэму? – Самсон захлопал глазами. – За час?

– Экий вы, юноша, теленочек, – махнула рукой госпожа Май. Поднялась, подошла к двери и крикнула: – Данила! Данила! Да где ты, старый черт?

От неожиданной грубости, вырвавшейся из уст интеллигентной дамы, Самсон похолодел.

Однако не прошло и мгновения, как в гостиную влетел давешний старичок.

– Чего изволите, барыня? – Он подскочил к письменному столу, за которым уже восседала госпожа Май.

– Иди в сотрудницкую, – велела она, – да срочно звони выпускающему в типографию. Пусть приостановит выпуск журнала. Часа… э… на два… Фотографии с третьей полосы убрать. Дадим в следующем номере. Будет досыл. Сейчас сама напишу, и отвезешь. Ясно? Да, и еще. Пусть разобьется в лепешку, но найдет в цинкографии три клише: извозчика макаровского, моста через Неву и какого-нибудь трупа. Запомнил?

– Так точно, барыня, все понял тютелька в тютельку, бегу. – Данила повернулся на пятках.

– Да стой ты, непоседа, – оборвала его хозяйка. – Пока буду писать, в буфетной установи софу. Ту, что в моем кабинете, у окна. И ширму возьми из моей спальни. Господин Шалопаев будет работать в нашем журнале. Стажером пока что. Спать будет в буфетной. За стол и ночлег вычтешь потом из гонорара.

Она усмехнулась и перевела взгляд на зардевшегося юношу. Тот старался скрыть охватившую его радость: слава Богу, крыша над головой на эту ночь есть. Да и работа какая-никакая предлагается. Спасибо господину Либиду – настоящий друг!

– Понял? – повторила хозяйка. – В буфетной за ширмой. Пока. Приготовишь шалашик нашему Нарциссу и принеси нам чаю с бутербродами. Подкрепиться тоже не лишнее.

– Бегу, моя золотая барынька, бегу, – закивал шустрый Данила и скрылся за дверью гостиной.

– Вы довольны? – Хозяйка обратила взор к облагодетельствованному провинциалу. – Все остальное решим по порядку. Сейчас главное – журнал. Вы поняли?

– А что я должен делать? – неуверенно спросил Самсон.

– Машинописью вы не владеете, – сказала с досадой хозяйка, – но писать-то я, надеюсь, разборчиво можете?

– Да, почерк у меня хороший. А что надо писать?

– Фельетон-бомбу, – злорадно сообщила Ольга Леонардовна, – снаряд, начиненный эротическим динамитом. Он прогремит на всю столицу и повысит наш тираж.

– Повысит?

– Не думайте, что он мал. Наш журнал – единственный в своем роде. Флирт, любовь, страсть, семейные измены, роковые судьбы интересуют каждого человека. Искусство любви – это целый космос. Об Овидии слыхали? Или в гимназиях о нем не упоминают? Впрочем, науку страсти можно постичь и без Овидия. Наш журнал для этого и предназначен. Увидите, через год-два нас будет читать вся Россия!

Ольга Леонардовна перевела дух. Она стояла посреди гостиной и торжествующе смотрела сверху вниз на своего нового сотрудника.

– Идите за стол. Берите бумагу и ручку. Сейчас начнем писать. Кстати, какой псевдоним вы себе выбираете?

Самсон замер в нерешительности. Ему внезапно стало так тоскливо! Как он хотел сейчас оказаться рядом со своей пухленькой исчезнувшей женой. Внезапно его озарила надежда: он знает, как устроить так, чтобы Эльза поняла, что ее супруг-освободитель рядом! Если она читает журнал «Флирт»…

– Фамилия Шалопаев слишком игрива, для такой бомбы не подходит, – отрезала госпожа Май. – Думайте быстрее. Ну?

– Может быть, Эльзин?

– Эльзин? Что за глупости? Дурацкое имя, – хозяйка поморщилась. – Вы знаете, какими псевдонимами мы привлекаем читателей? Мой, например, Золотой Карлик. А есть еще Брысь, Шут… Ладно, будете Нарциссом. Согласны?

Самсон не был согласен, но сразу же перечить главному редактору и издателю журнала, в котором ему посчастливилось найти работу и угол, он не решился.

– Итак, сели? Пишите. Времени мало.

– Что писать?

– Я же сказала, фельетон об убийстве извозчика Якова Чиндяйкина на Знаменской площади. С начинкой из роковых страстей. Какие есть идеи?

Самсон вздохнул, закусил губу и втянул голову в плечи.

– Помощник пристава говорил, что террористы-эсеры балуют, – пробубнил он. – Дело скорее политическое. И я ничего не могу придумать…

– «Не могу, не могу», – передразнила его Ольга Леонардовна, – чтобы этих слов, в редакции я больше от вас не слышала. Даже мои менее грамотные сотрудники способны из любого события состряпать романтическую историю. А вы… Поэт… Где ваше воображение? Где полет фантазии? Где проникновение в трансцендентные области духа?

– Да что ж об извозчике писать, – робко выказал сопротивление Самсон, – какой там полет? Может, его и застрелили случайно. С какого бока тут любовь приделать?

Госпожа Май, казалось, не слышала сетований юного сотрудника. Она по-прежнему возвышалась посреди гостиной и терла ладонью правой руки лоб.

– А может, я расскажу историю моей любви? – робко предложил Самсон. – В пристойных тонах, разумеется.

– Да кому интересна скучная история ваших детских переглядываний и пожиманий рук? – – с досадой откликнулась госпожа Май. – Да и ваши провинциальные герои не интересны столичной публике. Труп хотя бы там есть?

– Нет, трупа нету. – Самсон чувствовал себя виноватым.

– Тогда молчите и пишите. Причем быстро и без помарок. Поняли? Задача прессы, дорогой мой, не в том, чтобы рисовать нравы на основе полицейских протоколов, а в том, чтобы проводить в жизнь идеи добра, справедливости и благородства.

– Так точно, – невольно подражая старику Даниле, отозвался Самсон, занося ручку над белым листом бумаги.

Прошла минута, другая, и наконец Ольга Леонардовна заговорила:

– Роковая страсть на святках. Вчера, в последний день святок, петербуржцы стали свидетелями финала роковой трагедии. Ее истоки надо искать в предыдущем царствовании, когда одно очень высокопоставленное лицо, носящее известную всей России фамилию, воспылало страстью к доктору медицины Анне Ф. Тайная связь завершилась рождением двух сыновей – Якова и Авраама. Увы, несчастная мать скончалась в родовых муках, а ее близнецы-сироты были отправлены бесчувственным отцом в Ярославскую губернию. Долго ли, коротко, но мальчики выросли и покинули дом. Жизнь их сложилась по-разному. Авраам добрался до Баку и стал правой рукой крупного нефтедобытчика. Яков же отправился в Америку, разыскивать сокровища Монтесумы. Но ни тот, ни другой не могли забыть простую деревенскую красавицу Акулину, к которой оба пылали роковой юношескою страстью. Оба мечтали вернуться к ней и посвататься. Первым в родную деревню вернулся Яков, блестящий денди на новейшей марке автомобиля «рено». Следом за ним на собственном пароходе «Акулина» приплыл из хвалынского царства Авраам, с сундуком изделий от Фаберже. Но оба несчастных любовника опоздали…

Диктуя, госпожа Май расхаживала по комнате из угла в угол, иногда останавливалась в задумчивости, делала маленький глоток мадеры, затягивалась пахитоской и, сощурив темные глаза, смотрела на Самсона. Тот, высунув от усердия кончик языка, строчил безостановочно. Ольга Леонардовна вздохнула.

– Успеваете?.. Их суженую отец выдал замуж за грязного необразованного мужика, и несчастная Акулина вместе с нелюбимым супругом уехала в столицу, где ее муж занялся извозным промыслом. Деревенские мужики, охваченные яростной завистью к братьям-сиротам, в ночной лихой час подожгли автомобиль и корабль, и царственные юноши едва спаслись от неминуемой смерти. Преодолев немало трудностей, братья добрались до Петербурга. Нищие, ограбленные, возненавидевшие друг друга, соперники поклялись, что убьют пошлого мужа Акулины. И каждый из них считал, что именно ему обещано райское блаженство с прекрасной селянкой.

В горле Самсона что-то булькнуло, недовольная госпожа Май бросила на него строгий взгляд и продолжила с нажимом:

– Да… Именно так… с прекрасной селянкой. Однако Авраам оказался хитрее. Он установил слежку за братом и скоро узнал, что несчастный Яков, желая хотя бы издали любоваться на свою избранницу, нанялся на извозный двор, для чего изменил свою внешность и стал простым извозчиком. Взыграло ретивое в душе Авраама. От одной мысли, что его брат-соперник сумеет склонить бедную Акулину к прелюбодеянию прямо в каретном сарае, выстроенном строительной конторой… – Ольга Леонардовна задумалась. – «Вавилон»… Да, «Вавилон» платит исправно… Итак, после «Вавилон» пишите: Авраам потерял власть над собой и отправился в оружейную лавку Фидлера, на Невском, 32… Они нам тоже приплачивают за рекламу, – добродушно пояснила Ольга Леонардовна, – это писать, естественно, не надо. – Она сосредоточилась, и из ее уст потекли чеканные фразы: – Там он украл револьвер марки «Смит-Вессон», самый убойный револьвер, продающийся за самую небольшую цену, которую можно найти в Петербурге, и в толпе у Николаевского вокзала выстрелил из-за афишной тумбы в загримированного Якова, отягчив свою бедную душу грехом братоубийства… Хотел он броситься сразу же к возлюбленной, порешить и ее законного мужа, но на Дворцовом мосту не стерпел муки душевной и бросился в ледяную прорубь Невы. Ничего не знала об этой трагедии прекрасная Акулина, ибо весь вечер простояла она перед образом Богородицы и молилась о том, чтобы простила ее непорочная дева за ненависть к мужу и за тайные встречи с аполлоноподобным приказчиком из филипповской булочной…

Глава 3

– Я ее убью! Да у меня такие связи с эсерами, что ей несладко придется! Локти будет кусать! Сам, конечно, я рук марать не буду, но в ближайшую пятницу найду того, кто бесплатно уничтожит эту мегеру капитализма, эту кровопийцу, эту экс-плуататоршу!

За стеной буфетной, располагавшейся в начале редакционного коридора, крики неизвестного слышались глухо, но Самсон от них все-таки проснулся. Он вскочил и в ужасе уселся на софе, спинкой примыкавшей к буфету. Уставившись на голубой шелк высокой ширмы, отделявшей его ложе от комнаты, он пытался сообразить, где он, и через минуту-другую вспомнил, что находится в редакционном помещении журнала «Флирт» и отныне здесь будет жить и работать.

Торопливо одевшись, свежеиспеченный журналист выглянул в коридор. Возле топчущегося Данилы размахивал руками мужчина средних лет в бобровой шапке, сдвинутой на затылок так, что бритый череп наполовину обнажился. Влажные губы крикуна побелели от злости.

– Да как она смела, как могла! Вот свежий номер! Я так его ждал! И когда же она успела совершить эту пакость? – надрывался господин, не замечая высунувшегося из-за дверей Самсона. – Сократила две строки! В моем репортаже! На всем старается выгадать, на всем! Только чтоб лишних денег не платить! Так обращаться со своим лучшим автором! Да я нарасхват иду!

– Погодите, господин Мурин, погодите, – урезонивал гостя ничуть не смущенный Данила, – сейчас разберемся. Какие две строки? Где?

Крикун сунул раскрытый журнал в нос старику.

– Вижу, вижу. Чудный материал о враче-акушерке, и фотография хорошая… Но ваш материал весь тут.

– Нет, – возопил автор, – нет! Здесь двух строк не хватает! Это дискриминация! Я давно заметил, что госпожа Май третирует сотрудников-мужчин. Это шовинизм! Я протестую! Я предупреждал ее, что не оставлю ее происки безнаказанными.

– Чего расшумелись, понимаете ли. – Данила грубо всучил автору журнал. – Ступайте вон. Барыня еще почивает. И стажера разбудили.

Только тут господин скандалист заметил в дверях буфетной испуганного Самсона.

– Кто такой? Еще одна жертва?

– Наша новая звезда. Его материал на третьей полосе. Вместе с госпожой Май писал всю ночь. Будет работать под псевдонимом Нарцисс.

– Звезда? – Автор, подталкиваемый Данилой к выходу, недоверчиво скривился. – Да ведь он сосунок! И сразу в этот вертеп?

– Идите, батенька, идите. Не беспокойте барыню, пока вас вовсе не выгнала. Ей и так не нравится, что вы якшаетесь с идейными изданиями да в бульварной прессе подрабатываете. А наш журнал – вне политики. Мы с цензурой хлопот не хотим. Идите, проспитесь, вечером в «Медведе» увидитесь. Там будет банкет, не забыли?

Данила выпроводил пришельца и вернулся к стажеру.

– Слушайте меня, голубчик, и в проигрыше не будете. – Он ласково потрепал Самсона за локоть. – Давайте знакомиться с редакцией. Рядом с буфетной комнатой – умывальная, можете освежиться. А эта дверь слева ведет в две смежные комнаты. В первой, что побольше, сотрудники толкутся, а в маленькой, дальней, – стенографистка-машинистка. Но это по будням. Утром приходит уборщица и убирает грязные стаканы, тарелки, окурки, бумаги. Сегодня выходной. Кабинет госпожи Май вы видели вчера. А в конце коридора – видите? Запертые двери. Они ведут в личные покои госпожи Май. Путь сотрудникам туда закрыт.

Самсон, сопровождаемый словоохотливым Данилой, вошел в отделанную белым кафелем умывальную. Впрочем, у старичка хватило ума оставить стажера на некоторое время в одиночестве, и Самсон смог воспользоваться услугами столичного ватерклозета. Фаянсовая чаша ладьеобразной формы, свисающая с бачка каплевидная ручка на изящной цепочке, наполненное водой, не пропускающее неприятные запахи колено фановой трубы приводили его в умиление, – в столичном ватерклозете только что не благоухали розы. Потом, пока его провожатый рассказывал о порядках в редакции, юноша вымыл лицо и руки над фаянсовой раковиной, забранной в деревянный ящик с резными накладками.

– Сегодня завтракаете с барыней, а потом как она решит, так и будет. Пойдемте.

Данила провел Самсона на хозяйскую половину в уютную, без претензий столовую. Выдержанную в зеленых тонах комнату заливал солнечный свет – было уже далеко за полдень. Госпожа Май сидела за столом.

– Располагайтесь, – предложила она без всякого интереса. – Прошу не стесняться. Завтрак у меня легкий, по английской диете. И вам советую с утра не наедаться, тяжело будет думать.

Самсон оглядел большую гжелевскую миску, наполовину наполненную овсянкой, рядом с миской стояла тарелка с вареными яйцами, еще одна – с беконом, нарезанным тонкими ломтиками, булка, масло, мед. Кофе из начищенного до блеска серебряного кофейника хозяйка налила сама.

– У вас фрак есть? – спросила она. – И вообще, где ваш багаж?

– В общем, багаж у меня весь с собой, – стушевался стажер, – и фрака нет.

– Так я и знала. – Ольга Леонардовна покачала головой. При дневном свете да после ночных тревог и трудов выглядела она, как ни странно, несравненно лучше и моложе, чем вчера. – Надо вас привести в порядок. В таком виде ходить по столице стыдно. Эй, Данила!

Она крикнула, но затем потянулась, выгнувшись назад и влево всем телом, и дернула за шнур, который привел в движение колокольчик на редакционной половине.

Данила споро прибежал и застыл на пороге.

– Данила Корнеич, – велела она, – измерь нашего богатыря. Да позвони в Гостиный двор, сам знаешь кому. Пусть пришлют напрокат одежду. Фрак, рубашку тонкого полотна, ботинки…

Данила скрылся, но ненадолго. Через минуту он появился с портновским метром в руках и принялся ползать у ног вынужденного встать Самсона, что-то бормоча себе под нос.

– А пальтишко, Корнеич, у него так себе?

– Романовская овчинка, золотая моя барынька, – подтвердил старик.

– Тогда и пальто на кенгуру, и шапку пусть пришлют. И счет выставят.

– Прилично набежит, – старик вздохнул, – в копеечку влетит.

– Не твоего ума дело, – заявила Ольга Леонардовна, будто Самсона рядом не было, – мальчик перспективный, отработает. Да и кое-какие идеи насчет него у меня возникли. Так что не прогорим.

– Верю в вашу мудрость, красавица моя, – поклонился Данила и резво побежал выполнять приказание.

Минуту в столовой царило молчание. Пораженный, Самсон механически жевал свежайшую булку, не чувствуя ее вкуса.

– Что же с вами делать? – проговорила госпожа Май. – Вы ведь совсем не знаете столицы и ее людей. Надо вас к кому-нибудь прикрепить… Но к кому? Может, к Мурычу?

– Только не к нему! – воскликнул Самсон. – Я боюсь буйных! Он как Оцеола или Кожаный чулок, того гляди, скальп снимет.

– А откуда вы знаете Мурыча?

– Только что видел, говорил, что сражается с гидрой капитализма.

– Ну это он врет, – госпожа Май усмехнулась, – политическим Геркулесом он у нас является только по пятницам, когда в бульварном листке чушь несет. По вторникам он религиозный мыслитель, в газете «Божья правда» строчит слащавые историйки. А в наш журнал пишет занудные репортажи. Например, о работе акушерок… А зачем он приходил?

– Ругался, что из его репортажа убрали две строки, – Самсон смутился от своего невольного доносительства.

– Дурак он, – с досадой сказала госпожа Май, – плохо строки считает. Да что там такого было, чтобы их на другую полосу переносить? Вы еще не таких скандалистов здесь встретите. Крикуны и истерики. Не берите с них примера. У вас судьба другая. Ну-ка, дайте ладонь…

С застенчивой улыбкой опешивший Самсон протянул госпоже Май руку.

– Так, – она нахмурилась, – вижу… Вижу, что снедает вас роковая страсть… Вы найдете свою судьбу.

– Правда? Я ее найду? – обрадовался юноша, в сознании которого вновь вспыхнул незабываемый образ Эльзы.

– Но не сразу, – охладила его пыл хозяйка. – Придется побегать, потрудиться. Завтра же отправитесь в университет. Мне неучей и без вас хватает.

Самсон убрал руку и залился краской досады. Интуитивно он чувствовал, что об Эльзе рассказывать здесь нельзя.