К чудачествам, а именно так воспринимал он свойства души Скавронского, Мирзо попривык, но удивляться не переставал. Прошло столько лет, шофер и думать забыл, как сам хотел в Антоновом доме зажечь светильник. По молодости лет это считалось глупым суеверием. В то время он самому себе не позволял в этом признаться. Становилось стыдно от одной мысли, что соглашаешься с собственным бессилием перед обстоятельствами или пытаешься увидеть причину сложившегося круга вещей не в себе самом. «А где же еще искать истину, как не внутри себя?» – задумался Мирзо. Это с возрастом понимаешь, что пытаться уйти от себя – бессмысленное занятие. А по тем временам безверие было самым надежным способом избежать всяческих сомнений, бесполезных споров с самим собой. Вот и валялась когда-то керамическая масленка, затерянная среди бесполезного в хозяйстве хлама.

Переоценка ценностей давно произошла в жизни Хамидова. Немалую лепту в этот процесс внес Антон Скавронский. И все же сейчас Мирзо не был уверен, а правильно ли одалживать родовой аспак? В чистоте намерений друга он не сомневался. На то он и друг, что его сердцем понимаешь. Чутье подсказывало Мирзо, что интерес Антона вызван далеко не прагматическими материями, а разум требовал доказательств. «Коллекционированием местных сувениров Антон вроде никогда не занимался, – рассуждал Хамидов. – Но даже если бы его и стукнуло подобное увлечение, художественный салон в центре города выставляет такие изыски декоративно-прикладного искусства, что от заезжих туристов отбоя нет. Не стыкуется, – взвесил про себя Мирзо. – Адамович не из тех, что будет других по такому пустяку беспокоить».

Перед глазами возник тревожный Антонов взгляд.

Припомнился весь облик друга, напряженный последнее время, как натянутая струна. В этот момент всплыли в памяти случайно подслушанные дворовые сплетни, раздаваясь в голове противным шепотком. Да что они могут знать?!. Чудовищная грязь касалась Надюшки Скавронской, девочки, рожденной чуть ли не на его руках. Мирзо гадливо поморщился, но тут же его губы тронула веселая ухмылка. Он со смехом вспомнил, как ему чуть не пришлось разнимать женщин – свою жену и соседку. Зарина, как бешеная волчица, кинулась на сплетницу. Отважно вцепилась в волосы и оттаскала мерзавку на смех соседям, разбудив в муже гордость своим бойким характером.

С работы Мирзо специально вырвался пораньше.

– Муха! – с порога позвал он старшего сына. – Сбегай к Шоди. – Хамидов вытащил из-за пазухи сцепленную резинкой разномастную пачку засаленных денег. – Возьми два коробка.

Вытянул пятерку. Сын отвел его руку.

Богатырски сложенный красавец Мухаммад зарабатывал на мясокомбинате вдвое больше отца и гордился тем, что может позволить себе оплатить отцовские расходы. И хотя он по-прежнему обращался к отцу на «вы», ему казалось, что вполне имеет право на взрослые отношения.

– У вас гости, папа? – Муха лукаво ухмыльнулся.

– Скавронский хотел зайти.

Парень удивленно посмотрел на отца, как если бы заподозрил своего старика в непоследовательности. Молчаливый вопрос на лице сына смутил Мирзо. Он отвел глаза, стал нашаривать ногой затерявшийся у порожка шлепанец, поторапливая жестом Муху. Начал ворчать на беспорядок, а заметив, что сын все еще стоит у крыльца, вскипел:

– Давай-давай! Одна нога здесь – другая там!

– Я хотел извиниться за то, что случилось сегодня.

– Не за что извиняться. Все в порядке?

– Сейчас да. Мы вырубили воду до того, как стало хуже. Сантехник придет сегодня вечером. Мама пытается успокоиться и не схватить удар. Все это так глупо.

Он провел рукой по волосам, и несколько прядей упали ему на глаза. Почти рефлекторно она поправила их и сразу поняла, насколько интимным был этот жест. Уместным только для близких людей. На самом деле она еще никогда не прикасалась к нему. Его решительный взгляд сказал ей, что он подумал то же, но не пытался отстраниться. Вместо этого он завел небольшую прядь ее волос за ухо медленным преднамеренным движением, кончики его пальцев задержались и мягко соскользнули вниз по линии ее лица.

– Тебе тоже нужно было поправить.

Фиби заняла себя тем, что пошла к раковине за стаканом воды. Даже стоя спиной к нему, она чувствовала его пристальный взгляд.

– Вы приехали сюда всего несколько недель назад, – сказала она. – Твоей маме скоро станет попроще, я уверена. С таким же успехом она могла говорить о себе, хотя внутри чувствовала, что ничего не упрощается. Она заставила себя выпить воды. Глотки были большими и громкими.

– Я сомневаюсь, что ей станет проще.

– Я уверена, что это не так, – сказала она.

– Это так. Что-то идет не так, если Вики Нейпир не страдает. Значительной ее части нравится то, что происходит сейчас, потому что она может сыграть жертву. Так неловко, когда она выходит из себя, как сегодня утром. Она не заботится о том, что чувствуют люди вокруг. Это в ее стиле, понимаешь?

– Боль и стресс могут делать людей эгоистичными, хотя они этого не замечают.

– Конечно, сейчас она ужасно чувствует себя из-за того, как она себя повела. Я сказал ей, что это было некрасиво.

– Джейк, не нужно относиться к людям жестче, чем они относятся сами к себе.

Он вздохнул.

– Я знаю, ты права. Но чем дольше ты будешь ее узнавать, тем больше ты будешь понимать, что я имею в виду. Я понимаю, что она поначалу выглядит классной, но поверь мне…

Он замолк. Она почти надавила на него, чтобы он закончил мысль, но точно ли она хочет знать больше? В этот момент Фиби почувствовала, что она погружается в мир дисфункционального семейства Нейпиров глубже, чем ей того хочется. Может, нужно сохранить некоторую непрозрачность ради того, чтобы остаться хорошими соседями?

– Что ж, я готова отдалиться от нее и двигаться дальше. Она очень подавлена. Я бы тоже была подавлена.

– Да, но я сомневаюсь, что ты бы вела себя так.

Она повернулась к нему.

– Ты знаешь наверняка?

– Я думаю, я уже неплохо понял, какая ты. – Он улыбнулся. Теплые угольки в ее животе разгорелись. – Ты классная. Как… Блейк Лайвли или Кира Найтли.

Фиби залилась смехом.

– Уау, Джейк. Ты выпил?

Она очень хотела бы быть как они. Понадобился бы целый галлон вина, чтобы заткнуть девочку в ее голове, визжащую от сравнения с двумя красивыми актрисами.

Он подошел к ней сзади, стоя достаточно близко, чтобы коснуться ее плеч. Такая близость сводила с ума, как и запах его одеколона.

– Сегодня нужно что-нибудь сделать?

Она повернула голову, чтобы посмотреть на него. Она была уверена, что провалится в его такие голубые глаза и потонет в них, если продолжит смотреть.

– Джейк, – начала она, пытаясь понять, как именно собирается продолжить.

– Мне просто нужно отвлечься. Не отправляй меня обратно.

– Ты в любой момент можешь сходить на пробежку, – предложила Фиби.

– Я думал об этом. Но, скажем так, я предпочитаю твою компанию. – Он слегка подтолкнул ее плечо своим – еще одно небольшое движение, несущее в себе близость.

Окей, все. Пора снова быть взрослой, Фиби. Признай то, что происходит между вами, и отправь его восвояси, пока вы не сделали что-то действительно глупое. Но после сегодняшнего утра ее равновесие было очень неустойчивым. Было сложно произнести нужные слова, но она вытолкнула их через тонкую линию своих губ:

– Я думаю, тебе не стоит больше приходить.

Он покачал головой.

– Пожалуйста, не говори так.

– Я должна поступить правильно.

Да, вот так. Это всегда нелегко, но оно того стоит. Но правильно ли это? Поступить правильно значит сидеть в одиночестве перед телевизором – в конечном итоге пьяной. Поступить правильно значит все так же оставаться на этом примятом диване, пока человек, который знает, что ты ненавидишь джаз, и все же планирует пойти с тобой на джаз-фестиваль, приходит домой и своим унылым лицом напоминает тебе, какая ты бессердечная сволочь.

Перспектива поступать правильно не отзывалась мощным стуком сердца или ощущением, что она стоит на высоком узком выступе с нераскрытыми крыльями за спиной, готовая прыгнуть. Возможно, это превращает правильный поступок в неправильный. По крайней мере сейчас. О, мы сами себя обманываем. Она прогнала этот издевательский голос прочь.

Джейк повернулся к ней, окончательно преодолевая всякое пространство между ними.

– Я уйду, если хочешь. Но почему у меня такое ощущение, что мы оба хотим чего-то другого?

Откуда он берет такую уверенность в свои молодые годы? Она открыла рот, чтобы сказать что-то, но не смогла произнести нужную ложь. Просто подумай, как пройдут следующие несколько минут. Ты не сможешь пережить это небольшое увлечение, если не дашь ему двигаться естественным образом. Думай об этом как о попытке излечить себя.

Она поцеловала его еще до того, как нашла здравое опровержение этой странной идее. Он горячо ответил на поцелуй, будучи опытным, хотя и не слишком, и он был вполне готов следовать за ее инициативой.

– Мы не можем заняться сексом, – прошептала она. – У меня нет презервативов.

Муха передернул плечами. Под тонкой тканью рубашки волной заиграли мышцы, крутая шея напряглась. Легким движением пальцев парень поправил воротничок и спокойно двинулся со двора выполнять отцовское поручение. Гостям всегда рады в этом доме. Это Мухаммад усвоил с молоком матери и воспринимал как аксиому. Другое не укладывалось в его голове, как можно угощать русского гостя анашой? С характером отца это совсем не вязалось… На свадьбах или обрезаниях – а без традиционного баловства ни одно настоящее застолье не обходилось – папироса, забитая пахучей коноплей, запускалась по кругу, «в цыганочку». Делалось это ненавязчиво, скрытно, чтобы не мозолить глаза. Кто не хочет – не подсядет. Кайф косых взглядов не терпит. Как тут расслабишься?.. Мухаммад и сам изредка потягивал коноплю и не понимал, почему к ней приклеился ярлык наркотика, почему безобидная травка притягивает к себе косые взгляды. Чаще, он чувствовал, осуждение исходит от приезжих. Наверное, по этой причине к русскому застолью всегда выставляется водка или вино. Реже – пиво. Но… если гость захочет… Его желание – непреложный закон. Любой хозяин дома чутко следит за этим, незаметно дает указания домашним. Если чего-то недостает – так же незаметно помогут соседи. Закон для всех един.

– Ничего.

Чем дольше они целовались и гладили друг друга сначала через одежду, а потом и под ней, тем в большей агонии она была из-за того, что не может быть с ним так, как ее тело требует больше всего. Поэтому она выбрала второй по приятности путь к удовлетворению, взяв его руку и направив ее себе между ног. Он оказался более умелым, чем она ожидала. Она плотно притянула его к себе, пока он работал пальцами, и оргазм настолько захватил ее, что она даже не заметила, что вонзила свои ногти глубоко в его плечо, пока он не закричал.

Шоди, к которому послал Мухаммада отец, приторговывал анашой по необходимости. Сосед плотно сидел на травке, а потому знал все злачные места, где можно ею разжиться. Чтобы окупить свои затраты на зелье, Шоди не отказывал никому в помощи. Сам бегал, сам вынюхивал – где получше. Денег сверху практически не брал, но по негласному закону ему обязательно отстегивалось с каждого коробка травы и с каждого кусочка гашиша.

– Прости, – выдохнула она, отпустив его и облокотившись на столешницу – ноги слишком сильно дрожали, чтобы держать ее. Джейку было не намного лучше, когда он сделал долгий прерывающийся выдох и снова встал перед ней.

Ему верили на слово, так как он не барышничал, не подсовывал что похуже для собственного выигрыша. Ни разу он не был замечен и на разбавленном иными примесями или слабо упакованном товаре. К его оценке прислушивались: тут он, можно сказать, прослыл поэтом кайфа.

– Это правда только что случилось?

Поэт пребывал в сказочной эйфории, путешествуя по мистическим садам. Это Муха сразу понял, едва увидел сидящего на корточках Шоди под сенью развесистого можжевельника.

– Думаю, да. – Признать это было довольно легко. Сложно было согласиться с тем, что этого недостаточно. Существо внутри, которое она надеялась изгнать, теперь вполне пробудилось и испытывало голод.

– Почему в одиночестве, сосед? Здравствуй.

Он спросил, будто бы слышал ход ее мыслей:

Парень присел рядом. Шоди протянул для приветствия обе руки. Веки его были полуприкрыты, и на лице блуждала улыбка. Он философски изрек:

– Большего не будет?

Чтоб мудро жизнь прожить,Знать надобно немало.Два важных правила запомни для начала:Ты лучше голодай, чем что попало есть,И лучше будь один, чем вместе с кем попало.

– Ты ведь понимаешь, что большего быть не может? Я замужем. Ты уезжаешь учиться. – Еще мы с твоей матерью подруги говорить не стоило. Это невидимый слон в комнате, который может задавить ее, если она позволит.

– Я могу разобраться с этим. – Он легко провел по ее руке, заставляя волну мурашек пробежать по ее телу.

Мухаммад точно не мог определить, приходилось ли ему слышать этот стих раньше и является ли он собственным сочинением Шоди или Хайяма, но слова ему понравились. Муха восхищенно вздохнул. Стараясь попасть в тональность настроения Шоди, он напомнил ему о цели своего визита:

Она положила голову ему на плечо, и его рука скользнула по ее бедрам, притягивая ее ближе. Она почувствовала, что разогревается для второго раунда, но сначала было необходимо обозначить правила игры.

– Не хочу срывать тебя с волны, но я по делу…

– Нам нужно быть очень осторожными. Боже мой, если кто-то узнает…

Шоди медленно задрал штанину, из носка вытащил коробок, долго разглядывал его с обеих сторон, открывал, принюхивался, мял руками клейкие листья с засохшей пыльцой и нерешительно отдал Мухаммаду, будто очень не хотел расставаться с товаром.

– Не беспокойся. Я умею быть осторожным.

– А! – наконец выпалил Шоди.

Она подумала о своем друге в синей машине, потенциальном свидетеле.

На блестку дней, зажатую в руке,Не купишь Тайны где-то вдалеке.А тут – и Ложь на волосок от Правды,И жизнь твоя – сама на волоске.

– Ты знаешь велосипедную дорожку, которая проходит через лес за нашим тупиком?

– Сколько? – деловито поинтересовался Муха, переводя беседу в практическое русло.

– Конечно. Я всегда бегаю там.

– Трешки – не жалко? Я отстегнул «на пяточку», теперь вот – убитый. Время сколько?

– С этого момента ты всегда будешь приходить и уходить по ней. Меньше риска, что кто-то увидит тебя.

Он посмотрел на циферблат часов Мухаммада. Взгляд долго фокусировался, разъезжаясь вместе со стрелками в разные стороны.

– Окей. – Он ухмыльнулся. – Я чувствую себя немного как соучастник преступления.

– «Ориентс» – это что значит? Восток? По восточному времени – я уже три часа как убитый.

– Да, думаю, к этому можно относиться и так. – В любом случае, она возьмет на себя ответственность за «мальчика-игрушку».

Шоди пробило на смех. Даже когда Муха уходил от него, сосед все еще не мог справиться с припадком веселья.

Он приблизился к ее лицу. Сначала он выглядел серьезно, но потом в его глазах засверкали веселые искры.

Дома Муху тоже встретили раскатом дружного смеха.

– Еще раз спрошу. Что мне нужно сделать сегодня?

– Твой отец меня неправильно понял, – потрепал его по плечу Антон Адамович. – Не стоило беспокоиться и тебя напрягать.

И у нее была на примете пара дел.

– Да ладно, – добродушно отмахнулся Мухаммад и стыдливо потупил влажные, как у коровы, глаза. – Дядь Тош! – Неожиданно для самого себя, Муха решил развеять некоторые свои сомнения: – А почему русские называют травку дерьмом, дрянью, наркотой. Боятся, что ли?

Интерлюдия

– Если реально… – почесал Антон за ухом, – серьезные опасения есть. – Ему на ум пришла грубая аналогия: – Ты мог бы мне объяснить, почему индейцы вымирали целыми племенами не только от занесенных на их континент европейских болезней, но и от той же самой пресловутой водки?

Я знаю, что в последнее время ты была занята укреплением дружеских отношений с новыми соседями, но, скорее всего, ты заметила, что и я не так часто была на месте. Я компенсирую это тем, что даже сейчас сижу здесь, но мне пришлось задержаться перед утренним дежурством. Я не могу позволить тебе думать, будто я забыла о тебе, хотя, когда жалюзи не дернулись после ухода мужа, поначалу я предположила, что ты так и подумала. Но в конце концов ты выглянула. Немного поздно, но лучше, чем никогда. Приятно знать, что ты все еще поглядываешь на меня.

Мухаммад перевел взгляд на отца. Мирзо хмыкнул, но в разговор встревать не стал. Антон воспользовался паузой. Он доподлинно не знал, где вообще культивируется конопля, кроме как на Востоке. Индия, Китай – вплоть до Средней Азии и Кавказа. Листья американской коки оказались так же губительными для европейцев, как и опиумная культура. Он задумался о феноменальных особенностях человеческого организма. Один способен глотать кактусы, у другого свербит в животе от неочищенного персика. То, что одному жизненно необходимо, может обернуться смертельной мукой другому. Где она – Срединная Линия? И какие условия нужны, чтобы усвоить в одночасье многовековую культуру?.. Антон размышлял о растении, которое создал Творец, но то, что он произнес вслух, оказалось гораздо шире конкретного понятия:

Ты можешь винить Джесси Бахмана за мое отсутствие. Поведение маленького сального унылого мужика ухудшается. В магазине он сразу начал доставлять мне гораздо больше проблем, угрожая доложить на меня за самые мелкие нарушения вроде того, что я зарегистрировалась на минуту или две позже или не собрала тележки с парковки в назначенное время, даже когда не хватало рабочих рук на регистрации. Потом я стала замечать более тревожные вещи, например, когда еда и напитки, оставленные мной в холодильнике комнаты отдыха, оказались испорчены – сэндвичи сплющены, крышка бутылки с водой вскрыта. Я сразу выбросила все это и просто стала покупать еду в соседнем прилавке.

– Нет культуры – нет традиции, нет иммунитета. – Давящее чувство, вызванное самой темой разговора, улетучилось, Скавронский повеселел. – От водки Россия-матушка не вымерла, – смеясь, добавил он, – а вот от этого – кто знает? Может, и пробовать не стоит…

И теперь это распространяется на другие сферы моей жизни. Пару дней назад я получила имейл с фотографиями моей машины на этом самом месте, из которого стало ясно, что он преследует меня вне работы. Несмотря на серьезные неудобства, связанные с этим, я не могу не восхищаться его шпионскими навыками. Можно только гадать, до чего он дойдет, но я подозреваю, что ни до чего для меня хорошего.

– А вы? – с улыбкой спросил Муха.

– Что – я?

Если бы ты была моей подружкой и выслушивала все это, ты наверняка бы подумала, что сейчас я напугана. Еще ты наверняка бы спросила, почему я до сих пор не пошла с этим к руководству или даже в полицию. К сожалению, все, что он делал к настоящему моменту, сложно напрямую повесить на него так, чтобы не показаться параноиком. С учетом этого я подстраховалась, применив против этого подонка свои лучшие умения.

– Будешь? – не глядя на него, спросил Мирзо.

Вчера была инвентаризация, которая обычно затягивается до поздней ночи. У меня была возможность освободить этот вечер. Бахман, стоя на самой нижней ступени супервайзерской лестницы, был не столь удачлив. Он сделал так, что все вокруг были в курсе, как он недоволен этим. Я уже знала, где он живет. Он не единственный, кто может залезть в файлы сотрудников. Руководство плохо следит за безопасностью личных данных.

– Я здесь не за этим.

В соответствии со стереотипами о злобных отбросах общества, он живет с матерью, разве что не в подвале. Его комната находится над ее гаражом, расположенным за аккуратным домиком в восьми милях к северо-западу от Лейк-Фореста. На территории нет ни камер, ни сигнализации, во всяком случае я их не обнаружила при кратком осмотре, но биометрический замок, который он поставил на дверь, был бесподобен. Мне понадобилось всего лишь выпрямить скрепку, чтобы открыть дверь через ручной сброс пароля. Но одно то, что, по его мнению, это было гораздо безопаснее традиционного качественного врезного замка, говорило о том, что ему было что скрывать. Когда я проникла внутрь, у меня возникло чувство, что сейчас Рождество.

Мирзо постучал папиросой по ногтю большого пальца, утрамбовывая траву, крикнул жене:

При всем том рвении, что он вложил в этот модный умный замок, он не приложил особых усилий, чтобы припрятать вещи прямо за дверью. Конечно, на его компьютере стоял пароль, как у всех в наше время, но мне даже не нужно было в него заходить с учетом всего того, что было нескромно разбросано по комнате. Буквально десятки распечатанных фотографий, прикрепленных к стене рядом с кроватью, представляли собой кадры с камер слежения в магазине, все – женщины-посетительницы и сотрудницы, включая меня. Он обозначил всех очаровательными прозвищами. Наш генеральный менеджер: Террористка Тереза. Одна из наших ночных кассирш: Мелкая Мелани. Я была просто – «Мерзкая Шлюха», даже не достойная остроумной аллитерации. Точно так же он обращался ко мне в имейлах. Не то, чтобы мне нужны были доказательства, что именно он стоит за фотографиями машины, но, тем не менее, это было приятным подтверждением.

– Зарина? Аспак где?

Также я обнаружила его тягу к хорошим старомодным желтым блокнотам. Возвышающаяся стопка таких блокнотов рядом с его кроватью могла бы обеспечить меня развлечением на несколько дней, если бы у меня было время или желание читать полные обиды манифесты хронически отвергаемого нарцисса, но одного блокнота сверху было вполне достаточно для моих целей. Я сделала несколько снимков его страниц и фотоколлажа на стене – и свалила со своим небольшим джекпотом.

Она вошла, незаметно зыркнув глазами на мужа. Молча поставила блюдо с долмой. Над мясом, завернутым в виноградные листья, клубился душистый жар пряностей и зегирного масла. Стоя на корточках, она ловко скинула с блюда пропаренные лепешки.

Теперь мне нужно только решить, что делать с этой информацией. Сказать Бахману, что у меня есть на него, и вынужденно сыграть вничью? Или использовать ядерное оружие и отправить все Террористке Терезе? Оба варианта по-своему притягательны. Я дам им немного повариться у себя в голове.

– Сейчас принесу, – не поднимая головы, сказала она Мирзо.

Я приехала позднее обычного времени, но кое-что еще привлекло мое внимание с самого начала, и я хочу довести дело до конца. Ты замечала, что твои соседи постоянно разыгрывают какую-то драму? Они открывают окна посреди лета, что уже странно. Может, у них сломан кондиционер, но, так или иначе, шум их ссор раздается на всю улицу, и сегодняшнее утро не исключение. Чаще всего я слышу мужа, но иногда слышен и ее мягкий голос, как одинокая флейта в симфонии ударных и медных духовых. Сложно разобрать слова, но тон и напряжение говорят сами за себя. Люди, вопящие, как он, сломлены изнутри. Это слишком напоминает мне мой собственный дом.

Антон чувствовал себя не в своей тарелке. Он допускал мысль, что стал причиной беспокойства для всей семьи. А тут еще эта травка… Он постарался представить себе мысли Зарины по этому поводу. Но женщина не выражала ни неприятия, ни расположения. Обычно разговорчивая Зарина, – Антон замечал это не впервые, – при гостях превращалась в тень самой себя. Взгляд ее невозможно было поймать, так же как нельзя было понять по выражению лица – рада ли она или, возможно, чем-то недовольна. Скавронский понимал, что это и называется воспитанностью, и то, как она себя держит, отражает лишь рамки условностей принятых традиций. И все же ему было неуютно.

Легок на помине. Джентльмен из этого дома выглядит так, будто его выпотрошили. Он вышел на крыльцо, ходит туда-сюда, запускает руки в волосы. Парень, остынь, пока сердце не прихватило. Он быстро ударил ногой по ограждению крыльца, и это, наверное, больно. Вряд ли у таких бездельников железные ноги. А теперь он поглядывает в мою сторону, и это значит, что пора уезжать. Я знаю, что ты все еще следишь за мной, но я надеюсь, что ты следишь и за этими ребятами.

Вернулась она со светильником. Поставила перед Антоном, хотела уже было выйти, но ее окликнул Мирзо:

– Это ты принесла тот, что Биби Каро «отдарила»?

Глава 7

По тонким нюансам таджикской речи Антон почуял, что предмет в их доме считается чем-то священным.

– Другого и нет… – Зарина присела на пол у края низенького столика.

Уже целый час они были погребены под простынями, прилипнув друг к другу, как пара ложек, засыпая и просыпаясь. Когда она закрывала глаза, ей почти удавалось убедить себя, что каждый день вот уже почти две недели она спит не с соседским мальчиком. Но когда она лежала в тишине слишком долго, завеса над ее мыслями приподнималась, обнажая водоворот самых худших вариантов развития событий. Например, что Уайатт отменит какую-то встречу и придет домой раньше. Они в шаге от развода, но, если он все узнает, она умрет от стыда. Еще хуже, если узнает Вики, возможностей тут миллион. Юноши могут быть особенно беспечны. Он может оставить телефон не в том месте, и она найдет их страстные сообщения и фотографии. Или одна из его футболок, пропахших духами Фиби, окажется возле носа Вики – та уже дважды хвалила Фиби за выбор «Блэк Опиум».

Мирзо кивнул, продолжая набивать папиросу «травкой». Закончив, придирчиво осмотрел и молча передал Антону.

Но самые кошмарные сценарии их разоблачения заглушались голосом ее собственной совести, шепчущей, что она ничем не лучше отца. Изменить супругу с кем-то молоденьким – это типичный Дэниэл. Трепетать от столь мощного источника энергии – тоже. Ей был противен факт, что среди всех особенностей его характера, которые она не хотела бы наследовать, – его тяга к накопительству, его грубый юмор, часто переходивший в жестокость, его пошлый вкус к украшательствам и машинам – именно эта черта ей передалась. И именно из-за отца сейчас она наиболее уязвима для пристального внимания. Напрямую она не является частью мира Дэниэла – она не работает на компанию и не говорит от его имени в каком бы то ни было качестве, – но фамилия Нобл сейчас на слуху. Если все это попадет в СМИ, последствия раздавят ее. И разве она уже забыла о том, что кто-то все так же наблюдает за ней? Кто-то, кто может искать вообще любого повода шантажировать ее. В последнее время синяя машина приезжает не так часто, но все же приезжает, и она не знала, что должно случиться, чтобы эти визиты прекратились.

Скавронский вертел ее в руках, не решаясь запалить. Боковым зрением он наблюдал за женщиной. Но она, если и не была равнодушна к этому занятию, то, во всяком случае, делала вид, что не замечает.

Ее поведение все больше и больше напоминало поведение наркозависимого, для которого доза решает все. Это могло принимать разные формы: первого поцелуя за день, ощущения его теплой кожи, когда они прижимаются друг к другу, быстро скидывая одежду, и тех моментов, когда она уже не уверена, что может получить еще один оргазм, и оказывается неправа. Удовольствие затмевало любую угрозу последствий, неважно, насколько ужасных. Но, не контролируя ситуацию, она погибнет.

– У каждого рода, у каждой семьи есть свой светильник, – повела волоокий взор на гостя Зарина. – Он передается по наследству старшему сыну, который обязан продолжать дело своего отца… Но сейчас все стало по-другому. Дети выбирают собственную дорогу. С детства начинают выбирать: чем они займутся, кем они будут. Раньше было не так. Если отец кузнец – сыну и в голову не могло прийти заниматься другим делом. Работы для всех сыновей хватало. Когда сын становился мастером своего дела – зажигали аспак. Духи предков видели этот огонь и охраняли дом, семью.

По крайней мере, все это должно было закончиться в конкретный момент. Через несколько недель он уедет в Стэнфорд с чудесными воспоминаниями, которых должно быть достаточно, чтобы продержаться, пока он не найдет кого-нибудь своего возраста. Тем временем они трудились сверхурочно, чтобы впихнуть как можно больше в пару украденных часов, которые они могли провести вместе каждый день, и их отношения стали чем-то большим, чем просто интрижка, столь же милая, сколь и проблемная. Они готовили друг для друга. Они смотрели свои любимые шоу. Они были одинаково остроумными и все больше предавались иронии и юмору зрелой пары вместо слащавых романтических банальностей молодых и наивных. Еще она рассказала ему про отца и про всю боль, которую он принес ей и при жизни, и после смерти. Юношеский взгляд на мир Джейка с абсолютными категориями справедливости и несправедливости, честности и нечестности позволял ему утешить и поддержать ее так, как никогда не сможет Уайатт со своим взрослым прагматизмом. В лучшие моменты она снова чувствовала себя, как в начале отношений с мужем, что в свою очередь давало ей вновь почувствовать себя девятнадцатилетней.

– А если нет? Если сын избрал иную профессию?

– Предков нельзя обижать. Так можно и кару на себя навлечь, – тихо ответила Зарина, взглянув на мужа.

Но возраст и опыт всегда были готовы напомнить ей, что эти ощущения – иллюзия. Каждый день, когда Джейк уходил через заднюю дверь, Фиби возвращалась в реальность к человеку, который больше не мог скрывать своего презрения к ней. Он постоянно хлопал дверью, и почти все, что вынужден был сообщать ей, обрубал до холодных односложных фраз. Он стал опустошать гораздо больше бутылок своего любимого бурбона, но большей частью за закрытыми дверьми второй спальни, где намеренно без конца включал Джона Колтрейна и Майлза Дэвиса на полную громкость, чтобы досадить ей. Разве это не последняя стадия безобразного чистилища для большинства отношений перед тем, как они неизбежно канут во мрак?

В этот момент Антон отчетливо различил всю разноголосицу чувств, во власти которых находился Мирзо. Там была и память, и добро, отчаянье и чувство собственной вины, безысходность и смирение с нею. Из рассказов друга Скавронский знал, что родители шофера крестьянствовали в высокогорном кишлаке… Пока поселок не был стерт с лица земли землетрясением. Тогда же, в сорок девятом, погибла вся близкая родня Мирзо. Из рода Хамидовых почти никого не осталось в живых. Замужние сестры – не в счет. Они выжили, потому что стали избранницами не своих односельчан. А из мужчин уцелели только двое: он да племянник Сейф, первенец старшего брата.

Отношения с Джейком не казались ей чем-то особенным – не казались бы даже в том случае, если бы не были отягощены моральным падением. Она носила в себе это знание будущего, как тайную опухоль. И не было смысла говорить Джейку, что когда-то в нем появиться такое же. Он сам должен вырастить его, и только тогда он поймет. Это не будет связано с ее именем, когда случится. Но она однозначно заронит семя.

Ей было больно думать об отъезде Джейка в Калифорнию, но все же это будет не так скоро. Нужно насладиться этим моментом, как в «Мостах округа Мэдисон», и вернуться к некоему подобию здравомыслия. Ее брак уже было невозможно спасти, но есть жизнь и по ту сторону развода, если она наберется смелости нырнуть туда.

Мирзо еще мальчишкой грезил о городе. Встречал караваны из долин, слушал шоферские байки о дорожных приключениях. Мир в этих историях представлялся ему огромным, полным чудес. Он не был старшим сыном, потому и позволил своему сердцу взлелеять мечту о дорогах. Его отец, Сади Хамидов, вернувшись с войны без руки, прикинул крестьянским умом, что любовь сына к машинам может оказаться добрым подспорьем в хозяйстве, и разрешил устроиться в райцентр на сельхозтехнику. Старшие братья осели на родительской земле. Мирзо обучил механике младшего, а за год до землетрясения дождался, когда откроются перевалы, и уехал на перекладных в Сталинабад по комсомольской путевке. Ни родителей, ни братьев ему так и не пришлось больше увидеть. Огромные оползни с хребтов накрыли поселок тоннами земли. Кто-то рассказывал ему, что жилища складывались как карточные домики. Только пыль витала над Хаитом. Осталось одно название, и никто из погребенных заживо не вырвался, не уцелел…

Она перевернулась, чтобы посмотреть на него, и снова подумала о том, как же он красив. Ей было так просто представить, что она спит с ним всю ночь, а потом они просыпаются и планируют день вместе.

Антон затянулся горячим дымом конопли. В висках заклокотала кровь, океан крови вздыбился, волна захлестнула мозг. Внизу гулко стучало сердце, с каждым ударом наполняя тело легкостью.

– Что, если мы прекратим все сейчас? – спросила она. – Ты расстроишься?

Антон чудился самому себе невесомым, казалось, что внутри открылось огромное пространство. Каждое слово, сказанное Зариной, звенело колокольным набатом, и Скавронский увидел реальность прошлого.

– Да. – Он был немногословен, что было одним из ее любимых качеств в нем. Он знал, чего хочет – редкость для мужчины даже вдвое старше. – Ты имеешь в виду, что хочешь прекратить?

Он изобразил кривую улыбку, но она была не вполне игривой.

– За два дня до рокового восьмого июля бабушка Каро, – рассказывала жена Мирзо, – взяла за руку правнука и отправилась в соседний кишлак к старшей дочери. Она поссорилась с сыном, Саидом. Не стоила того пустячная обида. Но кто мог предугадать такое? Тогда и сама старая Каромат не понимала, что с ней происходит. Сердце томилось непонятным предчувствием. Кружилась голова, дышать было нечем, словно воздух сгустился, сдавливая грудь. Каро жаловалась, но никто ее не слышал. Она и на кошку показывала: животное без конца озиралось, жалобно кричало, будто злые духи на хвост наступали. Все было не так. Даже птицы примолкли, словно улетели куда-то. Куропатка в саду забилась насмерть в своей клетке, а все еще слова старухи не доходили до слуха близких людей. Она было рассказала сыну свой сон, а он прикрикнул на мать, чтобы вправду не накликала беды. Во сне Каро видела, как разверзлась земля, поглощая все живое. Потом трещина закрылась, а Каро все еще стояла на краю бездны, заглядывая вниз, надеясь увидеть живых сыновей. Сердце надрывалось от боли, а ее первенец так и не понял, что мать, как сама природа, предвидела беду. Каромат шла по тропе, как потерянная, не поспевала за ребенком и старалась ни о чем не думать. Смугленыш Сайф собирал по дороге ревень, забегая далеко вперед и постоянно теряя галоши. Вдруг он остановился, как вкопанный. Когда Каромат поравнялась с мальчиком, она увидела его посеревшее от страха лицо. Полный ужаса взгляд был прикован к дороге. Впереди, метрах в десяти, тропу перерезало живое месиво змеиного кубла. Как одна большая гадина, змеи переползали друг через друга, сцеплялись, собирались в толстые связки. Жуткая лента из тварей пересекала путь: змеи уползали в горы. Каро долго боялась вздохнуть, будто они могли услышать. Она держала мальчика, прижимая его голову к груди, и звала Бога. Но ни одно слово молитвы не шло ей на ум. Каромат беззвучно заплакала. Она точно знала: это знамение – быть беде. «Может, опять война?» – предположила женщина самое страшное и поспешила в райцентр, куда новости приходят скорее.

– Нет, но это случится, хотим мы того или нет. Стэнфорд зовет.

Он вздохнул и повернулся на спину.

– Лучше бы она никуда не ходила. Какая разница, где иссохнут слезы и какой крик опустошит чрево? Дочка Ниссо, сама уже мать пятерых детей, прятала полные слез глаза при взгляде на Каромат. Соседи начали поговаривать, что тронулась умом старая Каро. Да разве она одна ходила как тень по развалинам Хаита, пустая и простоволосая? Молодые женщины, и те в один день стали старухами, седыми, как и она, с такими же остановившимися, обезумевшими от горя глазами. Подбирали с земли чужие вещи. Что искали – сами того не ведали… Там, на завалах, и нашла Каро чей-то аспак. Их было много. Она собрала все, что могла. Зажгла, когда мулла читал прямо на завале ее родного кишлака, ставшем общей могилой, поминальную суру «Ясин». Огонь в них хранила год, как полагается. Когда приехал за ней Мирзо, она наотрез отказалась ехать в город. Тогда уже о ней поползли слухи, будто бы видит она духов. Стали приходить за помощью. На старости лет стала она нужной людям, ей верили. Так и осталась Каро в доме дочери. Позже Мирзо отстроил кибитку. Много ли старухе надо, чтобы себя да Сайфа прокормить? Светильник отдала Мирзо, когда приехал просить сватов в Вахш засылать. Сама не поехала, не хотела ни на шаг больше от своей земли отрываться. Вот светильник с зятем и передала. А зачем? Свадьбу все равно в Хаите делали… Ну да Зарина теперь вот сберегла. Мирзо даже не сразу узнал, что это вовсе не часть калыма, и не может считаться светильник только жениным нераздельным имуществом.

– Я стараюсь не думать об этом. Но мама не умолкает на эту тему, будто ждет не дождется, чтобы спровадить меня.

Зарина зажгла фитилек. По стенам разбежались танцующие тени. Мирзо взял из рук жены светильник. Аспак и в самом деле был похожим на лодочку. Обожженная глина была покрыта черной копотью, которая пачкала его руки.

С того момента, как они начали встречаться, он напрямую ни разу не упоминал свою мать, что было неплохо, учитывая, что Фиби и Вики вернулись к обычному ритму общения после того неловкого завтрака, и ей было тяжело держать в голове два этих столь разных мира. Но сейчас она задумалась: разве не изменилось что-то между ней и Вики? Кажется, Вики отстранилась и не так рвется к открытости. Она больше не говорила о проблемах с домом и Роном, и Фиби не хотела вопросами вызвать очередной эмоциональный поток. Проще быть тихой гаванью, куда Вики может уходить от любых самых сильных бурь, а если наступит момент, когда ей понадобится что-то большее, Фиби сделает все возможное.

– Моя Надежда скоро мамой будет…

Однако она не могла справиться с любопытством. Что же там происходит? Как не взглянуть на то, что творится за кулисами?

Антон поднял глаза на Зарину. Этим было все сказано, все объяснено. Женщина улыбнулась, просияла, оглядываясь на мужа.

– Я сильно сомневаюсь, что она хочет спровадить тебя. Она просто хочет, чтобы ты радовался этой возможности и понимал, как тебе повезло.

– Да хранят предки твой род! – радостно сказал Мирзо и протянул аспак Антону.

Он тихо усмехнулся.

Антон растерялся. То, что он хотел взять на время – отдавалось ему в дар.

– Самое смешное, что, когда она решила переехать сюда, я хотел остаться в Калифорнии. Я планировал пожить с друзьями до начала учебы осенью, но она была против и сказала, что не хочет, чтобы семья была разделена дольше, чем это необходимо. Папа встал на ее сторону, потому что не хотел дополнительного повода для ссоры. В конце концов я сдался и ненавидел ее за это всю дорогу сюда. Я хотел, чтобы все это обернулось против нее. Вообще-то часть меня все еще хочет этого, потому что она просто перевернула нашу жизнь из-за какой-то сумасшедшей идеи… – Он остановился и уставился на свои колени, а потом покачал головой. – Но теперь это неважно, и я рад, что все так случилось. Мой приезд сюда – лучшее, что со мной происходило в жизни.

– А как же вы? – испугался он.

Теперь уже Фиби качала головой, потому что поняла, что будет дальше. Это осознание ослепило ее, как дальний свет грузовика на пустой проселочной дороге, и паника пронзила ее насквозь.

– Слава Аллаху, жива еще Биби Каро, – рассмеялся Мирзо, загадочно поглядев на сына. – Старикам за детьми не поспеть, но зато найдется всегда, что передать из рук в руки.

– Джейк…

– Может, Стэнфорд переоценен. Есть хорошие университеты в Чикаго. И ты, и твой отец учились в Северо-западном, да? Мне кажется, если он подошел Ноблам, он подойдет и мне.

Взгляд Скавронского, прикованный к пламени светильника, растворился в пространстве огня. Внутреннее зрение устремилось в цветной коридор, скользя по всему спектру красок, ярких, преломленных в хрусталике глаза, как в магическом кристалле. Его тело осталось внизу, превращаясь в маленькую точку. Точка слилась с комнатой, затем превратилась в точку крыша дома, сливаясь с кварталом, наконец, далеко отступил весь город. В какое-то мгновение Антона коснулся легкий страх оторванности от земли. В туманности звезд он различил очертания большого дерева, словно подвешенного в облаках. Сполохи огня мелькали в его раскидистой кроне, а корни, точнее, газообразные сгустки, прозрачные и наполненные кровью, парили в пространстве. Дерево смотрело на Антона, и взгляд этот нельзя было сравнить ни с чем, что привязано к земному пониманию. Оно светилось неземной добротой и еще – мудростью. Она была сродни мудрости детей и стариков, помнящих, где они были, догадывающихся – куда уйдут. С удивительным блаженством Антон подумал, что Оно отдаленно напоминает лики святых, но лица при этом не различил, только свечение, как божественный фарр. Умиротворенность снизошла на Антона. Безотчетная мысль: «Смерти нет. Так назван пугающий своей таинственностью переход к иной жизни, и существует только она, только жизнь», – принесла ощущение блаженства и способность видеть от края до края. Он устремил взгляд вниз и увидел с необозримой высоты узкую лощину, сползающую со склонов в долину. Цветущее горное плато привиделось ему разноцветной игрушкой в руках гигантской силы. Пирамидальные тополя выглядели столь мизерными у подножия гор, что захватывало дух от грандиозного молчания вершин, но в самой тишине ощущалась обманчивость…

Она отодвинулась от него.

– Зачем ты это делаешь?

Антон верил, что некоторым людям дано улавливать природные изменения, предугадывать стихию. Он подумал о Надюшке, припомнил об обереге. Мысли слились воедино, как у старой цыганки, разглядевшей в символике карт открытую дорогу. Антону подумалось, будто сама мать-природа нашла своих многочисленных посланников, через которых открывался путь Надежде.

– Что делаю?

Огонек аспака запрыгал, возвращая Антона к реальности.

– Ломаешь свои планы. Нельзя принимать такие необдуманные решения. Стэнфорд – это серьезно, и в любом случае в этом году уже поздно поступать в другое место. Ты не будешь рисковать своей учебой из-за меня.

– Который час? – вздрогнув, спросил он.

– Значит, я сделаю перерыв на этот год и все обдумаю. Я не первый, кто так делает. Почему будет так плохо, если я решу остаться?

Незаметно пришла ночь, напряженная, затянутая пыльной мглой. Пыль пригнал афганец, капризный ветер с коварным норовом. Упрямый, он собрал свои легионы, перегнал их несметную орду через хребты, по ущельям, выдохнул мглу на город, плотно накрыв его сверху, и затаился на время. Ни шороха, ни звука. Пыльная взвесь прибила все запахи. Сникли в саду лунники. Даже ночные мотыльки, летящие на видимый в ночи желтый цвет, казались припорошенными. Полнолуние слилось с городским электричеством. Блеклая муть не давала вздохнуть полной грудью. В переулке завыла сирена скорой помощи, а с другой стороны вокзала, словно эхо, отозвался милицейский свисток.

Она хотела проорать все очевидные факты в его милое личико. Чем дольше все это будет продолжаться, тем больше вероятность, что их поймают. И короткая перспектива была единственной причиной, по которой она согласилась на это с самого начала. «Мосты округа Мэдисон» не будут «Мостами округа Мэдисон», пока Франческа не оставит Роберта. Помнить об обязательствах – единственный путь Фиби к искуплению, иначе она ничем не будет отличаться от Дэниэла, манипулируя жизнями, стоящими между ней и ее желаниями.

Скавронский брел домой, прислушиваясь к тревожной тишине, как сторожевая собака. На перекрестке он едва не налетел на сидящего на земле человека. Мужик обернулся к нему с безмятежно-пьяной улыбкой. Громко икнул и вдруг поехал, не меняя позы, лишь отталкиваясь руками от земли. Антон в изумлении замер, но как только человек остановился возле поребрика, до Антона наконец дошло, что это инвалид, а дощечка на колесиках, на которой он сидит, заменяет ему ноги. Скавронский подошел и протянул руку, чтобы помочь калеке встать на асфальтовую дорожку. Инвалид опять громко икнул.

– Я сразу сказала, что это ни к чему не приведет, и ты согласился. Ты сказал, что согласен, чтобы это было несерьезно.

– Теперь тебе хорошо, браток? – неожиданно спросил он, будто Антон всю свою жизнь только и мечтал подать ему свою руку.

Он ухмыльнулся.

Скавронский крякнул от тяжести тела, дощечка брякнулась об асфальт, издав металлический скрежет.

– Но ты не хочешь, чтобы я уезжал. Ведь нет. Признай это.

– Вот так хорошо! – усмехнулся Антон. – Ну, катись дальше…

– Неважно, чего я хочу. Ты знаешь, в каком я положении. Продолжать это настолько долго будет опасно.

– И тебе доброй дороги. – В глазах безногого калеки блеснул лукавый огонек.

Он поднял бровь.

– Опасно? Это немного драматично, тебе не кажется? Что случится, если кто-то узнает? Я думаю, это был бы повод перестать относиться к этому как к грязному секрету.

Встреча с инвалидом вызвала у Антона неприятные воспоминания. Он с головой окунулся в прошлое, вызвав призраки, от которых все больше открещивался, не желая тревожить даже в тайниках подсознания. В какой жизни это было?.. Он думал о первой в его жизни женщине, не умея вспомнить, была ли она мила его сердцу, силился припомнить ее черты, но ничего, кроме горсти земли, брошенной в окно, не восстанавливалось. Из того последнего их разговора выпали фразы, слова. Только общий смысл остался тяжелым осадком. Смешанное чувство не то вины, не то обиды нахлынуло на него с той же остротой… Она хотела быть матерью его детей…

– Но это грязный секрет! Боже мой, Джейк, ты как ребенок.

Сознание его раздвоилось, как тот джинн, существующий одновременно здесь и не здесь, везде и нигде. Понять, который из них истинный Антон, а какой – его зеркальное отражение, было неразрешимой загадкой, да Антон и не задавался целью ее разгадать. Он жил ощущениями. Один Антон страдал. Он хотел оправдаться, снять старые обвинения самому себе. Другой – холодный, рассудочный, – искушал, провоцировал на спор.

Он вздрогнул, а его лицо покраснело. Она никогда не говорила ему ничего подобного, никогда не хотела унизить его, потому что это лишь заставило бы ее чувствовать себя лицемеркой.

– Спор? Это противоречие. Между отцами и детьми, между братьями, сестрами. Спор заложен внутри Тебя, оглянись внутрь, перетряхни свои грешки. Пришлось бы дочери отвечать собственной судьбой, уважь Ты желание Той, которую оставил?

– Я не ребенок. Мне восемнадцать. И полчаса назад я был для тебя не таким маленьким, – заметил он, и, конечно, был прав.

– Видите ли, я должен перелистывать себя, перетряхивать только потому, что Ты убежден в своей правоте, а Я всего лишь навсего – неподвижный телеграфный столб на железобетонной основе для распространения чужих детей.

Фиби почувствовала, что сейчас ей станет плохо.

– В том-то и дело, что я ни в чем не убежден. Столб ли Ты или Я, либо Ты или Я – живое дерево, еще не срубленное на спички.

– Ты прав. Прости. Но мы с твоей матерью подруги, Джейк. Это ставит нас в очень неприятную ситуацию, ты согласен?

– Какие перспективы у Живого Дерева! Только то и видишь? Ты никогда бы не поверил без проверки. Видимые факты убеждают одних и других. Но как за ними увидеть Истину?

Он сдержанно пожал плечами, и это было не то согласие, которого она ожидала.

– Ты сходишь с ума. Тебе вредно читать, думать. Занимайся своими железками, локомотивами и не модничай.

– И ты знаешь ситуацию с моим отцом. Если на фоне всего, что люди говорят про него, всплывет, что его дочь… извращенка…

– Многие сейчас что-то ищут. Ищут какую-то Правду в йоге, в тайных сектах.

Он вздохнул.

– Поиск всегда – симптом неудовлетворенности. И если они ищут, то и тебе следовало бы посмотреть на себя и перелистать как залежавшуюся книгу. Твердость взглядов нужна каждому.

– Фиби, мне кажется, что ты все слишком преувеличиваешь.

– Но не незыблемость.

Она раскрыла рот. На мгновение она подумала, что видит лицо Джейка поверх лица Уайатта, потому что оба они говорили одно и то же.

– Став на свою точку зрения, Ты же ведь тоже становишься незыблемым. А ведь еще не так давно каждый школьник знал: «И сказал Бог, да будет Свет, и стал Свет. И увидел Бог, что это хорошо и отделил Бог свет от тьмы. И назвал Бог свет днем, а тьму – ночью…»

– Как ты можешь так пренебрегать непредвиденными обстоятельствами?

– Неужели Ты, интеллигентный человек, можешь поверить во все это?

– Я не пренебрегаю! Я просто говорю, что скандал в прессе рано или поздно утихнет. Ты не твой отец.

– А Ты, разве Ты, интеллигентный человек, не строишь все на вере? Один поверил в одно, другой – в иное. После школьной скамьи, где Тебе изложили теорию Дарвина примерно так же, как излагали Библию, Коран, Тору, Бундахишн и прочее школьнику всяких времен, Ты – не завершитель, а только – увеличитель, множитель. Огромная пирамида экспериментов, неудачных и удачных. Везде есть свои отклонения. Миллионы программ, растущие, как коралловый организм. Они могут даже выйти за пределы своей сферы.

– Ты не знаешь моего отца, Джейк, и на самом деле ты не так уж хорошо знаешь меня.

Он уставился на нее с болью и замешательством.

– Но и только. Взгляды коралла, мидии, но не человека.

– Может, ты права, но я знаю, что ты эгоистка, а ты даже не видишь этого, потому что изолировалась от мира и смотришь на все по-своему.

– Неправда. Я хочу понять своего отца, деда, их отцов и так далее.

Она подскочила, будто одеяло вдруг обожгло ее. Ее халат висел на стуле рядом, она взяла его и стала одеваться.

– Незачем трудиться. И так ясно, что на дне твоей пирамиды лежат кости обезьян.

– Не смей даже пытаться анализировать меня. Я уже замужем за чертовым мозгоправом.

– Ты уже опустился на это дно?

Он тоже вылез из постели, но совершенно не собирался одеваться. Это еще зачем? Он спорил с той позиции, что ему нечего скрывать.

– Зачем? Это знает каждый школьник.

– Послушай, я не говорю, что будет легко, особенно в первое время. Да, мои родители сойдут с ума. Да, может быть, даже какой-то журналист-сплетник что-то напишет о дочери Дэниэла Нобла в каком-нибудь посте или твите, который даже никто не увидит. Но ты должна признать, что ты счастлива, когда мы вместе. Почему тебе не хочется большего? Почему ты так боишься чего-то?

– Может, ты не видишь всего масштаба эксперимента, имя которому – человек?

Она чувствовала себя так же, когда Уайатт притащил свои хваленые листовки об усыновлении. И она уже знала, как разочаровать собеседника. Но сейчас ей хотелось этого еще меньше, потому что она никогда не думала, что они поссорятся. Они так не договаривались.

– Правда, человечеству от этого не легче.

– Счастье – это бред собачий. Это слово определяет только небольшие моменты, а не всю жизнь. Все, что мы делали, ни хрена не значит вне этой комнаты, где нам и придется оставаться.

– У таких, как Ты, всегда должен быть отец. Отец вездесущий. Отец – кормилец, учитель, кормчий и девятьсот девяносто девять определений к тому.

– Ты правда думаешь, что я в это поверю? Это больше, чем просто секс.

– Родного отца Ты хотя бы признаешь? Вся наша беда состоит в том, что все мы поначалу – отрицающая сила, а в конце – сами отрицаемся. Завтрашний уже не поймет сегодняшнего. Или, во всяком случае, не сочтет нужным понимать. Он будет следовать своему расписанию.

– Ты думаешь, что ты первый, с кем я перепихнулась для удовольствия?

– Твое расписание составил Твой отец. Вольно или невольно. Тем, что создал Тебя; тем, что сделал для Тебя. Под твоими ногами – кости программ, заложенных его кровью, его верой…

Его лицо почернело, как грозовая туча.

Скавронский беззвучно пробрался в свой спящий дом, налил полный стакан кагора, но поставил вино нетронутым. Затем погасил настольную лампу и зажег аспак в изголовье Надюшкиной постели. Памятуя еще от матери, что не стоит пристально смотреть на спящих, он лишь мельком взглянул на дочь. Сон ее был и без того тревожен. Густые брови на нежном лице сдвинулись скорбной складкой. Антон тихо подул на лоб, желая повернуть таким образом сновидение в светлое русло. Ресницы дрогнули, взгляд под веками переместился, разгладилась складка бровей.

– Не надо. Ты просто пытаешься сделать мне больно.

Вот он, нерв, на который она хотела надавить.

Скавронский закрыл глаза, глубоко-глубоко вздохнул. Воздух потек по позвоночнику, проникая по токам крови в голову, и остановился у самых глаз. Медленно выпуская его, Антон задрожал. Молитвенный шепот его губ совпадал с ритмом сердца. Словно то и другое было словами одного порядка, одной вибрации.

– Я знаю, что случается, когда люди помешались на счастье, понял? Они думают, эй, секс – это классно, и у нас есть что-то общее. Это, наверное, значит, что мы счастливы! Давай будем вместе навсегда, и мы всегда будем счастливы! Но это ложь, и я устала объяснять это себе и всем вокруг. Если ты умный, ты послушаешь меня и тоже перестанешь покупаться на это дерьмо. И перестанешь верить, что несколько доз счастья стоят того, чтобы разрушать жизнь людей. Мой отец провел за этим всю жизнь, а я так не могу. Я уже причинила достаточно вреда.

В поле каменном ветры веют,У горы рожденные, у высокой,На той горе, на той высокойСтоит соборная церковь апостольная.В той церкви престол каменный,Престол пламенный – алатырь небесный.

– Ты так не думаешь. Ты вообще так не думаешь.

Антон глотнул воздух и продолжил. Собственное дыхание казалось обжигающим изнутри:

– Если ты еще раз скажешь мне, что я, по-твоему, думаю, я прямо сейчас порву с тобой, навсегда.

– На том престоле спала-ночевала Мать Святая Богородица.

Теперь он принял позу разъяренного быка, поразительно похожую на позу его отца в первый день, когда Фиби его увидела. Ей было любопытно, насколько сильно он в самом деле похож на Рона. Он тоже будет ставить синяки? Она была почти готова проверить его, еще раз подтолкнуть. Но он развернулся и быстро оделся. Узел во внутренностях Фиби ослаб, но только немного. На нее накатил новый приступ тошноты, когда она почувствовала, как сгорает дотла веселый приятный аттракцион, который она сама для себя устроила. Закончив, он подошел к двери и обернулся, чтобы посмотреть, не передумает ли она. Часть ее, немаленькая часть, только того и хотела – вернуться в мягкую постель и теплую тишину и умолять его забыть все, что она наговорила, но она не переменила каменное выражение лица. Если сейчас она не настоит на своем, она потеряет то немногое самоуважение, которое у нее осталось.

Видела сон про сына возлюбленного,Как его распинали, святую кровь выпускали,На шипишник – на боярышник садили,Чистой горечью кормили.Кто этот сон поймет,Тот будет спасен да помилован…

Фиби вышла к лестнице, когда он шумно спускался по ступенькам. Он положил руку на дверную ручку, и она закричала:

Словно молния, Антона озарила вернувшаяся из неведомого пространства мысль. Смерти нет. Спокойно и радостно он завершил обряд, обратившись к неведомой Силе, призывая ее вестников:

– Нет, не с этой стороны!

Дуйте ветры, ветры вейте.Со сторон земли и неба.В перекрестье единитесь во спасенье, в путь добра…

Машина была на месте, когда она проверяла последний раз, и пока было слишком рано, чтобы она уехала. А что, если Вики на крыльце курит свою утреннюю сигарету? Если она увидит, что ее сын выходит от Фиби, хлопая дверью, как оскорбленный любовник, у нее однозначно будут вопросы.

Надюшка еще не научилась управлять своими снами, менять их реальность, но останавливать сами видения у нее получалось. Она плыла в теплой прозрачной воде ровно на середине широкой реки, где течение было могучим и плавным, без рывков и порогов. Чем дальше – тем шире разбегаются берега, поддерживаемые непролазными кущами. Ивняк нависает над водой, полоская в заводях свои космы.

Джейк повернулся к ней, его челюсти сжимались в неповиновении, а глаза горели. О, как она ненавидела, когда на нее смотрели так взбешенно.

– До сих пор все было по-твоему. Теперь моя очередь.

Отец плыл все время рядом, пока берега не расступились, а течение не закрутило ее тело, унося в широкое устье, впадающее в океан. Безбрежный, холодный, он манил, вызывая оцепенение, ужас одиночества. «Удержись у дерева», – услышала Надежда внутри себя голос отца. Оглянуться на Антона она не могла, иначе ее захлестнуло бы накатанной волной. Она плыла дальше, уверенная, что отец знает, что говорит, и силилась различить дерево, предсказанное им. С невысокого порога река обрушилась вниз. Захлебнувшись в водовороте, Надя отталкивалась ногами от толщи воды. У открытых глаз мелькали пузырьки, рассеиваясь в родниковую чистоту, и вдруг ее рука задела что-то гладкое, извивающееся, крепкое. Оно легло в ее ладонь, и Надина рука крепко сжала, сразу почувствовав, что ее тянут, влекут куда-то. Скоро перед глазами появились голые стебли корней. Их было множество, и жили они одним организмом одного дерева, не то растущего, не то плавающего в воде. Надя вскарабкалась на поверхность, притулившись на выступающей ветке, и оглядела гиганта. Чтобы увидеть его кроны, надо было запрокинуть голову, что она и сделала.

Она кинулась по ступенькам и встала перед дверью.

– Не глупи! Люди увидят тебя!

На дереве не было коры, не было листьев. Только солнечные лучи и отраженные в воде блики играли на ветках цвета слоновой кости и на стволе с голубоватыми прожилками, как у нее у самой. В какой-то момент Надюхе стало неловко своей наготы, она поджала ноги, смешливо понимая, что дерево видит ее со всех сторон. А Оно вдруг склонило многопалую корягу и укрыла, окутала ее грудь и бедра. Покачало из стороны в сторону и, как только девушка расслабилась, нежно притянуло к стволу. Надя прижалась к нему всем телом и вдруг в ней поднялась тихая радость, счастье. «Я люблю, – удивляясь, сказала она. – Я любима…» Она вопросительно подняла голову к кроне, и та согнулась, пропуская нежный ветер к ее волосам.

– После всего этого ты правда думаешь, что мне есть до этого дело?

Он оттолкнул ее и открыл дверь. Время замедлилось, когда взгляд Фиби остановился на синей машине, припаркованной на обычном месте. То, что Вики не было на крыльце, оказалось совсем крошечной малостью, когда горячий летний воздух ударил по ее обнаженной коже. В пылу спора она не надела халат, и сейчас она была совсем без одежды. Она быстро захлопнула дверь, но было слишком поздно.

Шалунишка тепло овевал ее кожу, ласкал ноги, подбирался к паху. Надежда непроизвольно раскрылась, уперев затылок в дерево. Она не догадывалась, что любовь и ласка могут быть столь чистыми, непорочными. Она раскрылась, распахивая руки. Колени дрогнули, чуть раздвинулись, дрожь пробежала по внутренней стороне бедра. Ей не было стыдно своего желания, она вбирала в себя Его силу, упиваясь Его мужеством. А Он любил ее. Ветром, трепетом ветвей, бликами лучей, оберегая от холодных брызг, порывов расшалившегося ветра, от жаркого, палящего солнца, обжигающего ничем не защищенные соски. Его тень звала, проникая как дыхание в поры, наполняла ее истомой, ожиданием несбыточного счастья. Она повела рукой по шершавой коре, стараясь запомнить морщинки наощупь, вслепую. На пальцах осталась пахучая клейкая смола. Тронув язычком тягучий сок, она удивилась восхитительному, ни на что не похожему вкусу. Лизнула еще раз, и тут же странная слабость расползлась по телу. Она свернулась клубком на мягкой земле между проступающими корнями. По детской привычке уцепилась за ближайший сучок, словно был он не деревяшкой, не щепкой, а пальцем, вздохнула и поплыла в дремоте, к неведомым берегам. Ей чудилось, что она снова в том же теплом потоке воды, но дерева нет рядом. Оно осталось где-то там вдалеке. И все же незримая, как паутинка, нить связует Их жизни, ставшие неразделимым целым, и теперь она может слышать, что Оно шепчет. Она прислушалась к тихому голосу внутри себя:

Охваченная паникой и гневом, она хотела кричать. Она хотела ломать все вокруг. Вместо этого она сделала глубокий вдох и пошла на кухню за своим верным каберне. Но потом ей пришла другая мысль, и она повернула к шкафу со спиртным, где стоял бурбон Уайатта. Она его не очень любила, но ей нужно было что-то, что скорее заставит стены этого дома и голоса в ее голове перестать смеяться над ней. Она села на диван, сделала три больших глотка прямо из бутылки и включила телевизор. Скоро она наткнулась на игру со зрителями в студии и прибавила громкость. Если сильно стараться и продолжать потягивать из бутылки, в конце концов можно почувствовать, что они в комнате рядом с ней.

– Откройся, и любовь случится с тобой.

Это было вовсе не то, что ей хотелось услышать. Мысли ее всполошились: разве она не открылась Ему? Разве любовь не случилась с ней?.. Последнее, переплетаясь с реальностью жизни, будто телефонным зуммером, ворвавшимся в сон, наполнило ее болью, обидой. Чтобы не разреветься, несолидно, как малое дитя – Надя чувствовала, что ее видят и слышат, – она со злостью остановила сон. Проснувшись, она резко потянула на себя одеяло, села, подогнув коленки, и тогда только сообразила, что у изголовья постели стоит отец, размахивая над нею кадильницей, почти как поп над покойником. Глаза его были закрыты. Он шептал, быстро, речитативом:

Глава 8

Дуйте ветры, ветры вейте. Со сторон земли и неба.В перекрестье единитесь, во спасенье, в путь добра.

Она проснулась от телефонного звонка, в глаза светило солнце. Джейк. Пожалуйста, пусть это будет он. Все, о чем она думала – что вчерашний день был ошибкой и ей нужно исправить ее.

Надюшка ахнула.

Но это был не он. Это была Вики, и во рту у Фиби пересохло. Что, если вчера она увидела, как он выходит через переднюю дверь, и в приступе обиды он все рассказал ей?

Антон открыл глаза, удивленно заморгал, но при взгляде на ее изумленное личико рассмеялся. Понимая всю нелепость ситуации, он все же протянул ей бокал с вином.