Кто там?

Заглянув в комнату, я увидел, что дверца моего шкафа приоткрыта. Я никогда не оставлял ее открытой. Внутри шкафа слышалась какая-то странная возня. Словно кто-то очень долго сидел в неудобной позе, ожидая меня, чтобы преподнести приятный сюрприз (а вот и я!), и у него затекли все конечности, и теперь неловко ворочается в моем шкафу, чтобы принять более удобную позу…

«Знал девчонку я, друзья. Ольгой ее звал я. Я прошел бы семь морей, чтоб обнять ее скорей. Тутти-синди, тутти-на, дайте мне стакан вина…» Запахло тиной.

Я зашел в ванную и включил душ.

Снаружи послышался звук сирены и визг тормозов.

Когда ванна наполнилась, я с наслаждением окунулся в теплую воду.

Скрипнула дверь. Кто там еще? Я очень занят.

В коридоре послышался хлюпающий звук, словно в слякоть упал камень.

Господи, прости меня.

Я закрыл глаза, как вдруг мои ноздри уловили знакомый запах.

Запах диких таинственных лесов,

(болота)

заброшенных в далеких горах, который я всегда буду помнить.

Буду помнить всегда.

В коридоре раздались шлепающие шаги, словно кто-то мокрый очень медленно продвигается к ванной. Запах водорослей. Я знаю, кто это. Поэтому я и оставил открытой дверь ванны.

В дверь кто-то позвонил. Трели звонка раздражали.

(ты любишь, ты любишь?)

(да, я люблю тебя больше всех на свете…)

В дверь начали стучать.

Я чувствовал, как губы мои раздвигаются в разные стороны, образуя на лице широчайшую в мире улыбку. По подбородку потекло что-то теплое.

* * *

Дверь ванной приоткрылась. Улыбка не сходила с моего лица.

Москва, 5 октября, 20:45

В тесной каморке местного РЭУ, на двери которой висела табличка «Для технического персонала», сидели двое. Рабочий день закончился, но уходить домой не хотелось, и парочка решила уединиться, тем более их общество скрашивала только что початая бутылка «Столичной».

— Ну что, Васильевна, давай за нас… Охх-хорошо… — Опрокинув стакан с водкой, усатый мужчина лет пятидесяти с испитым лицом закусил заветрившимся куском колбасы.

Сидящая напротив него толстая неряшливого вида женщина в замызганном халате кивнула и последовала его примеру. Ее отекшее лицо и сизый нос в голубоватых прожилках также говорили о многолетней безуспешной борьбе с зеленым змием.

— Ох, устала я сегодня, Семен, ноги ломит, прямо напасть какая… — сказала женщина. — Не справляюсь я уже…

— Ладно тебе, не прибедняйся. — Мужчина прикурил мятую папиросу. — Я сегодня тоже полдня дерьмо прочищал — накидали в сортир затычек с прокладками, мать их ети, а ты чисть! — проговорил он, но в голосе его не было злобы, скорее усталость и безразличие.

— Митрич недоволен был, сказал, что медленно все делаю, — словно не слыша собеседника, продолжала уборщица. — А что я? А, Семен?

— Прекрати ныть! Налей лучше, — пробурчал слесарь.

Толстуха с готовностью плеснула сначала себе, затем мужчине. Не чокаясь, они выпили и снова погрузились в молчание.

— Семен, — наконец нарушила тишину женщина. — А чевойт к нам опять сегодня журналюги приезжали, а?

Мужчина зло сплюнул.

— Надоели хуже редьки, козлы.

— А чево они хотели-то? — не отставала толстуха. Привычным движением она вновь наполнила грязные стаканы.

— Хотели? — Семен взял стакан и посмотрел сквозь него на тусклую лампочку, освещавшую каморку. — А все про того парня спрашивали, из 45-й квартиры. Помнишь, Димка Стропов?

Уборщица, соглашаясь, кивнула.

— Давай, чтоб парень нашелся… — негромко проговорил слесарь и выпил. Лицо его еще больше раскраснелось.

— Семен, ты чевойт торопишься куда, а? — недовольно спросила женщина. — Я так быстро не могу… Так его не нашли, што ли? Димку-то?

— Нет. И не найдут. — Слесарь выудил из мутной банки соленый огурец и захрустел им.

— Это почему? — Рука со стаканом замерла в сантиметре от разинутого рта толстухи.

Мужчина усмехнулся и стряхнул пепел с папиросы:

— Ты выпей, а то по трезвости испужаешься.

Уборщица вздохнула и залпом выпила. Поморщилась, замахала перед ртом руками:

— Ох и злющая… Рассказывай. — Она требовательно посмотрела на Семена.

— А чего рассказывать-то, — пробурчал тот. Он все постукивал ногтем указательного пальца по папиросе, хотя уже было явно видно, что пепла на ней нет. — Зовет меня значит, Максимовна, мол, боюсь, дверь у меня там изнутри заперта, а там сын вроде… Ну, я инструмент взял и за ней. Дверь открыл быстро — там замок неважнецкий.

Язык Семена постепенно заплетался все больше. Нетвердой рукой он разлил остатки водки по стаканам. Толстуха жадно слушала, приоткрыв рот.

— Входим, значит, в квартиру, и чувствую — вонь стоит, будто во всем доме стояки прорвало. Только в ихней квартире с канализацией все в порядке. Я однажды там ремонтировал шаровой кран…

— Семен, да что ты все про трубы свои, будь они неладны? — не выдержала женщина. — Ты давай говори, что дальше-то было.

Слесарь поднял стакан и зачем-то понюхал его.

— А дальше, Васильевна, я вот что тебе скажу. Только смотри, не скажи кому, а то я тебя в канализации утоплю! — пригрозил он.

— Вот те крест, — быстро перекрестилась толстуха.

Семен строго глядел на нее покрасневшими глазами.

— Ну ладно, — смягчился он. — Димки там не было, это знаешь и ты. Другое странно. Приехала мать его, Максимовна. Она облазила все углы и сказала, что вещи парня на месте.

— И чево? — округлившимися глазами смотрела на слесаря уборщица.

— Чего-чего… А того, что не мог он без порток на улицу выйти, даже если по трубе водосточной, понятно?

— Ох, Семен, — прошептала она.

— Вот тебе и Семен. Но и это не главное, Васильевна. В коридоре мы с Максимовной увидели следы. Будто кто по грязи босым лазил, а потом в квартиру пришлепал.

— Господи, чьи следы-то? — побледнев, спросила женщина, отодвигаясь назад.

— Не знаю, — слесарь задумчиво покрутил пожелтевший от никотина ус. — Похожи на девичьи, такие узенькие, аккуратненькие… Я говорю Максимовне: «Не надо вытирать, пущай милиция разбирается», а она: «Нет, не могу, когда в доме грязно!», а у самой лицо белое, губы трясутся, того и гляди заплачет. Вот так! — С этими словами Семен опрокинул в себя остатки водки.

— Господи, спаси и сохрани, — снова перекрестилась женщина.

— Васильевна, — с трудом ворочая языком, пробормотал слесарь. — Ты обещала молчать. — Он икнул и взял корку хлеба. — Смотри, коли расскажешь кому.

— Семен, да я ж… Клянусь богом! — обиженно сказала толстуха.

— Максимовну жаль, хотя она в последнее время малость того… А журналюг этих терпеть не могу, проклятых, — осоловелым голосом произнес Семен. — Ни хрена им не скажу, пусть хоть режут…

Они помолчали.

— Ну… пойдем, што ли, Семен, — поднимаясь, закряхтела женщина. Несмотря на тучность, она ловко убрала со стола.

Они вышли наружу, с удовольствием вдыхая ночной воздух. На чистом небе засиял тоненький серп месяца.

— Хорошо-то как, а? — вырвалось у женщины.

Семен ничего не ответил. Поддерживая друг друга, они обнялись, как влюбленные, и поплелись прочь, любуясь ночным небом.