Кен Бруен

Драматург

Посвящается Габриелле Лорд (королеве преступлений) и Донне Мур (прекрасной писательнице)
Лемсип и греческий йогурт. Это я принимаю ежедневно. Лемсип — от простуды, которую, как мне кажется, я подхватил. Частое шмыганье носом скорее результат употребления кокаина, но я не собираюсь в этом признаваться. Йогурт — потому, что я где-то вычитал, что он полезен — во всяком случае, мне так кажется — и уничтожает бактерии. Если добавить ложку меда, то не так уж и противно. Если честно, то мой желудок совсем отказывает, а биопродукт немного облегчает жизнь.

Шесть месяцев я был чист и трезв. Хотя если трезвость означает здравомыслие, то я тут пас. За это время я не выпил ни капли алкоголя. Я покончил с кокаином не потому, что хотел завязать. Мой поставщик погорел, а другого источника я не смог найти. Мне было так погано без выпивки, что я решил заодно покончить и с кокаином. Уже если начал, не останавливайся. Смертельное трио: выпивка, кокаин и никотин — сколько же лет я на них впустую потратил. Хотя я все еще курил. Я что хочу сказать, поимейте совесть, разве я и так не большой молодец? Кто знает, может, пройдет сколько-то времени, я и с курением завяжу. Но самое дикое, самое безумное заключалось в том… что я начал посещать мессу.

Фью.

Только подумайте. Однажды в воскресенье, когда душа молила о глотке спиртного и я устал от самого себя, я зашел в собор. Пел Сонни Мэллой, и, вау, это было нечто. Вот я и пошел снова. И дело дошло уже до того, что священник теперь кивал мне и говорил:

— До следующей недели.

Мне нравилось сидеть в задних рядах, смотреть, как солнечные лучи пробиваются через витражи в окнах. Когда свет заливал потолок, я испытывал нечто, сходное с покоем. В церкви всегда было полно народу, священники работали посменно. Сменяли друг друга в приходах. Выпивка, разумеется, сопутствовала мне на всех жизненных уровнях. Когда я наблюдал за калейдоскопом красок, я вспомнил рабочего, который делал эти окна. Парня из Дублина, его звали Рей, он умер от цирроза печени. Когда я навещал его незадолго до его смерти, он сказал:

— Джек, я лучше умру, чем стану трезвенником.

Его мечта исполнилась.

Стюарт, мой поставщик наркотиков, жил около канала. Внешне он больше напоминал банкира, чем торгаша дурью. Разумеется, его кредо были деньги. У нас были странные взаимоотношения: он описывал мне последний продукт, его действие, побочный эффект и даже опасности. Казалось, я Стюарта забавляю. Сколько еще бывших полицейских, которым за пятьдесят, он снабжал? Я был для Стюарта некоторым образом свидетельством его удачи. Меня он постоянно поражал. Парень под тридцать, он был всегда аккуратно одет. Воплощение молодого ирландца, демонстрирующего все черты этого прекрасного возраста: умен, уверен в себе, образован, меланхоличен, жаден. Они не вляпывались в то же дерьмо, что и мы. Восстание 1916 года значило для него столько же, сколько и полиция, — иными словами, ничего.

Меня познакомила с ним Кэти Беллинггем, бывший панк и бывшая наркоманка из Лондона, которой удалось выправиться в Голуэе. Она спуталась с моим приятелем Джеффом, владельцем бара, и теперь у них дочка, страдающая болезнью Дауна. Когда мне было плохо, очень плохо, я воспользовался дружбой, надавил и получил имя дилера. После этого я обращался к Стюарту много раз. Потом его замели, дали шесть лет, и он сидит в Маунтджойе.

Я жил в гостинице «Бейли», которую держала женщина за восемьдесят. Мне недавно дали новую комнату, почти отдельную квартиру. Больше всего мне там нравятся потолочные окна: я могу видеть небо. Подумать только, я испытывал связанную с этим бесконечную тоску. Если бы я смог когда-нибудь понять, о чем я тосковал, я мог бы быть счастливым. Но вряд ли это произойдет в ближайшем будущем. В огромном шкафу висела моя одежка из благотворительных магазинов. До недавнего времени у меня имелось кожаное пальто, купленное в «Камден Лок». Пальто сперли во время мессы. Если я увижу его на священнике, то, честно, я отдам ему и шляпу. Вдоль стены выстроились мои книги — сборники детективов, поэзии, философии и всякая всячина. Книги меня утешают. Иногда даже придают уверенность.

Я ограничивал себя в куреве: пять сигарет в день, — и если есть более изощренная пытка, я о ней не знаю. В качестве еще одного шага к исцелению, я даже сменил марку сигарет. Теперь покупал «Силк Кат» — вроде в них меньше смолы. Главный прикол табачных компаний: недавно выяснилось, что эти сигареты «ультра» являются куда более опасными, чем обычные разрушители легких. Я это знал, но, казалось, моя грудь довольна таким поступком. Джефф, мой друг, купил мне месячный запас этих сигарет. Они лежали в ящике стола, символизируя одновременно обвинение и сильное желание. Очень похоже на ныне поредевшие ряды священников.

Когда приговорили Стюарта, я решил, что с ним можно навеки проститься. Он был не из тех, кто мог долго продержаться в тюрьме, они съедят его заживо. Когда его посадили, я был в пабе «У Нестора», сидел над чашкой остывшего кофе. Я рассказал о Стюарте Джеффу, поведал вкратце историю наших отношений. Джефф, протирая стаканы, выслушал меня до конца и спросил:

— Ты теперь чист?

— В смысле, не наркоманю?

— Ага.

— Да.

— Тогда пошел он в задницу.

Я подумал, что Джефф слишком суров, и сказал:

— Это слишком сурово.

Он взглянул мне прямо в лицо, помолчал и произнес:

— Стюарт торговал дурью. Как только таких подонков земля носит!

— Мне он вроде нравился.

— Это так на тебя похоже, Джек, всегда защищаешь всякое дерьмо.

Ну что на это сказать? Я ничего не нашел. У края стойки сидел вечный часовой. Типичная особенность ирландских пабов, по крайней мере старых. Часовые сидят, положив руки на стойку, перед ними кружка с пивом, всегда наполовину полная или наполовину пустая — как посмотреть. Они редко разговаривают, разве что иногда произнесут: «Лета так и не будет» или «До Рождества так и не найдем».

Недавно закончился Кубок мира, вернее то, что от него осталось. Слухи о тайных сговорах, подкупленные боковые судьи, безобразные рефери — всё превратило спорт в кошмар. Часовой заявил:

— Этих камерунцев ограбили.

Я воззрился на него, и он добавил:

— Я ставил на Италию, семь к одному, так пять голов не засчитали. Возмутительный позор.

Беда в том, что часовой был прав. Но он становился очень подозрительным, если вы с ним соглашались, поэтому я беспечно улыбнулся. Похоже, это его удовлетворило, и он снова уставился в свою кружку. Не знаю, что он надеялся там найти, может быть, выигрышные цифры в лотерее или ответ Имонну Данфи. Я спросил Джеффа:

— Сколько я должен тебе за кофе?

— Брось, приятель.

— Как Серена Мей?

— Начинает ходить… уже скоро.

— Тогда следи за ней получше, понял?

Выйдя из паба, я поднял воротник своей всепогодной полицейской шинели. Начинал моросить дождь, ничего серьезного. Мимо прошла группа южных корейцев, все еще пребывающих под впечатлением от Кубка мира. Я знал, кто они такие, потому что на их куртках сзади были надписи «Сеульские правила». Двойной стандарт, если такое существует, — спросите итальянцев.

Бывший сосед по Хидден Вэлли сидел на скамье у гостиницы «Большой южный». Он махнул мне, и я подошел. Он начал:

— Ты знаешь, что я никакой не певец. Ну, был я «У Максвиггана» вчера. Немного перебрал. Одна норвежка начала со мной болтать. Я знаю, она оттуда, из одной из этих холодных стран, у нее было такое замерзшее лицо. И вдруг я запел «Ради лучших времен»…

Он помолчал и тряхнул головой, будто удивляясь сам себе. Я знал, что Уилли Нельсон недавно играл в Килкенни, заявив восторженной толпе, что ему нужны деньги, чтобы заплатить за свет. Старый знакомый продолжил:

— Она решила, что песня талантливая, так что я сказал ей, что сам ее написал. Господи, она мне поверила, и мне пришлось трахнуть ее около лодочного клуба. Все эти годы со мной ничего подобного не случалось. Я подумываю даже, что мне следовало начать петь много лет назад. Твое мнение?

— Ты не побьешь Уилли.

Я ушел, оставив его раздумывать над тайнами женщин и музыки. Гулять было приятно, так что я прошел мимо нескольких пабов, устремив взор вперед. Соблазн выпить поджидал меня круглые сутки. Переходя через мост Сэлмон Уэйр, я узнал парня, сидящего рядом с ящиком «Забота о престарелых». Парень крикнул:

— Эй, Джек!

Я знал его всю свою жизнь. В школе он был лучше всех по катехизису, а также преуспевал в английском и ирландском. Он стал браконьером, или, как его здесь называют, вором. Я сказал:

— Как дела, Мик?

Он печально улыбнулся и показал на воду. Мужчина в дорогом рыболовном снаряжении и сапогах по бедра забрасывал длинную удочку. Мик пояснил:

— Немецкий придурок.

— Да?

— Чтобы ловить рыбу один день, надо заплатить небольшой выкуп, да еще отдать половину улова.

Мне пришла в голову интересная мысль, и я спросил:

— А если он поймает только одну?

Мик с откровенным злорадством рассмеялся:

— Тогда он в глубокой жопе.

Мик, наверное, был лучшим вором лосося к западу от Шаннона. У ног его стоял ящик на все случаи жизни, он наклонился, открыл его и достал оттуда фляжку и большую французскую булку:

— Хочешь?

— Нет, спасибо.

— Тогда выпей. Согреешься — кровь заиграет.

Я почувствовал, как сильнее начало биться сердце, и поинтересовался:

— А что там?

— Куриный суп и самогон.

Господи, как же мне хотелось согласиться, это было так просто — лишь руку протянуть. Я покачал головой:

— Спасибо, нет.

Мик поднял фляжку к губам, основательно приложился. Затем он опустил руку, и я готов поклясться, что глаза его закатились, когда он воскликнул:

— Забирает!

Я страшно ему завидовал. Что может сравниться с этим ударом тепла по твоему желудку? Мик взглянул на меня:

— Я слышал, ты завязал.

Я печально кивнул, а он снова полез в ящик:

— Хочешь это?

Мик протянул мне календарь с изображением пурпурного сердца спереди и сказал:

— Это на полгода, так что ты не теряешь шесть месяцев.

Я уже потерял половину своей жизни. Я полистал календарь, там были высказывания на каждый день. Я поискал, нашел сегодняшнюю дату и прочитал:

— «Настоящая вера помогает достичь справедливости».

Мой опыт не был тому подтверждением.

Я хотел вернуть календарь, но Мик отмахнулся, сказав:

— Нет… это подарок Ты ведь теперь посещаешь мессу, я правильно понял? Так что тебе сгодится.

Мне очень захотелось врезать ему в челюсть. Голуэй теперь большой город, принявший разные культуры, разные расы, но по большому счету здесь сохранился местечковый менталитет. Я сунул календарь в карман и проговорил:

— Увидимся, Мик

Он подождал, пока я не отошел подальше, потом крикнул:

— Помолись за нас, идет?

На другой стороне дороги я заметил молодого блондина, который вроде бы таращился на меня. Я не стал с ним связываться.


Когда несколько лет назад я писал
«Тень Глена», я получил больше помощи,
чем из любых источников, от дыры
в полу старого дома в Уиклоу,
где я остановился, потому что через
нее я мог слышать, о чем разговаривали
служанки на кухне.

Дж. М. Синг.
Предисловие к пьесе
«Удалой молодец, гордость Запада»


У меня нет семьи в прямом смысле этого слова. С матерью мы воевали много лет. Вели настоящую грязную кампанию с выстрелами из всех орудий, пока ее не хватил инсульт. Удивительно, но я стал к ней мягче относиться. Она медленно поправлялась, и хотя нельзя сказать, что мы стали близки, определенный сдвиг в этом направлении просматривался. Мне пора было наведаться к ней. Ее друг и исповедник, отец Малачи, продолжал все так же люто меня ненавидеть.

Хотя мне на это было насрать.

Когда у Джеффа и Кэти родился ребенок, мне показалось, что мою жизнь осветили неоновые огни. В качестве крестного отца ребенка я старался выказывать как можно больше внимания, хотя сам от себя такого никогда не ожидал.

Вернувшись в «Бейли», я повесил календарь на стену. Джанет, горничная, придет в умиление, увидев его. Давным-давно, когда я уже почти допился до ручки, она дала мне листовку о Мэтте Талботе. Вне сомнения, мое чудесное исцеление на сегодняшний день она отнесла к чудесам, творимым Мэттом. Я, очевидно, исправлялся. В маленьком холодильнике в моей комнате стояли только йогурт и чистая родниковая вода Голуэя. Я открыл бутылку и растянулся на кровати. Нажал кнопку на пульте управления и попал на начало «Оз», австралийской тюремной драмы, изобилующей драками. Плохо представляю, какой случай сыграл здесь роль. Если бы знал, вел бы себя по-другому? В настоящий момент жизнь моя шла почти по верному пути. Предпочел бы я продолжать двигаться в этом направлении и стать законопослушным гражданином или я уже рвался с поводка?

В «Оз» события развивались в бешеном темпе. Одного заключенного уже казнили, другой умирал от СПИДа, а еще одному приказали убить новичка. Сказать, что смотреть такое тяжело, значит не сказать ничего. Я переключил канал, затем лениво прикинул, не посмотреть ли мне «Шесть футов под землей», сериал о семье похоронных дел мастеров. В последнем эпизоде труп потерял ногу, что привело к катавасии с участием копа-гея. Томас Линч правильно бы сделал, если бы подал в суд. Вместо этого я решил почитать. Черного юмора мне с избытком хватало и на улицах.

Я иногда заглядывал в дневники Джин Рис. Ее ощущение неудовлетворенности всегда находило во мне отклик. Я как-то раз слышал, что ее назвали человеком без прав и имущества, следующим по пути катастрофы через унылый пейзаж собственного разума. Некоторое время она жила над пивной в Мейдстоуне… это было в 1940-х годах — мрачный период. Она писала:


Я должна писать. Если я перестану писать, жизнь моя будет жалкой неудачей. Она уже такова для многих людей. Но она может стать жалкой неудачей и для меня самой. Я не сумею заслужить смерть.


Это взорвало самые разные бомбы в моем рассудке. Зазвонил телефон, и я с облегчением закрыл книгу:

— Да?

— Джек, это Кэти.

— Привет, Кэти.

Пауза. Я почти слышал, как она взвешивает слова. Интуиция подсказывала, что мне придется тяжко. Наконец она сказала:

— Я хочу попросить тебя об одолжении, Джек.

— Конечно, милая, если смогу.

— Стюарт хочет, чтобы ты его навестил.

— Кто?

Раздраженный вздох.

— Торговец наркотиками… твой торговец наркотиками.

— Вот как

Кэти заторопилась: чем скорее все выложит — тем лучше.

— Он включил тебя в список посетителей на среду. В три часа. Ты не должен опаздывать, иначе придется ждать еще неделю.

Мой мозг перемалывал цифры, но не слишком успешно, я все еще старался вывернуться:

— Но ведь он сидит в Маунтджойе. Это в Дублине.

Ее терпение лопнуло.

— Если они не перенесли тюрьму.

Это было больше похоже на былую Кэти. Кэти времен панков, бывшую наркоманку, когда я с ней познакомился, с проволокой на зубах и татуировкой на руках. По правде сказать, я скучал по прежней Кэти. После Джеффа и ребенка она потеряла крутизну, мутировала в добропорядочную псевдоирландскую домохозяйку.

Господи.

Она ждала. Я, заикаясь, произнес:

— Кэти, мне это не нравится.

Она ждала такого ответа. Сказала:

— Он оплатит твои расходы, он заказал тебе номер в «Роял Дублин». Не хочет причинять тебе никаких неудобств ни на каком этапе, понимаешь, Джек? Рассматривай эту поезду как каникулы.

Я не ответил, и Кэти добавила:

— Ты в долгу, Джек

— Эй, Кэти, будь справедлива… Я же ему за все услуги платил… он же гребаный торгаш дурью. Как я могу быть у него в долгу?

— Не у него, Джек, у меня.

Это было правдой. Я попытался подыскать слова, чтобы соскользнуть с крючка, но не нашел. Я проговорил:

— Наверное, ты меня поймала.

Если она и обрадовалась, то ничем это не показала, просто сказала:

— Я оставила конверт у миссис Бейли. Там деньги, расписание поездов и гостиничная бронь.

— Ты была уверена, что я соглашусь.

— Что же, даже у тебя, Джек, есть чувство долга.

Я подумал, что это был нечестный выпад. Черт побери, я ведь был крестным отцом ее ребенка. Я парировал:

— Ты, похоже, зачистила все углы.

Услышал, как она с шумом втянула воздух. Сказала:

— Если бы я зачистила все углы, Джек, я бы покончила с нашей дружбой много лет назад.

И повесила трубку.



Когда я работал полицейским, мне приходилось встречаться с разными людьми, в основном отбросами общества. Когда я работал в Каване, мне довелось арестовать человека, мочившегося в публичном месте. Ну, да, Каван отличается высоким уровнем преступности. Когда я посадил этого человека в машину, я почувствовал себя паршиво. Он сказал:

— Сынок, друзей отличает то, что они никогда, я подчеркиваю — никогда, не позволяют тебе чувствовать себя скверно. И так должно быть везде в мире.

Я тогда был молод, заносчив, поэтому сказал своим командирским голосом:

— Я тебе не друг.

Мужчина устало улыбнулся и заметил:

— Конечно, у полицейских нет друзей.

Я забыл его лицо, но я запомнил его слова. Злился ли я на Кэти? Давайте скажем так: мне трудно будет объяснить миссис Бейли, почему я пробил кулаком дыру в стене ванной комнаты. Едва не раздробил себе костяшки пальцев.



Миссис Бейли протянула мне толстый конверт, говоря:

— Эта молодая девушка, Кэти… Она оставила это для вас.

— Спасибо.

Я взвесил конверт на ладони, решив, что денег там много. Миссис Бейли продолжала смотреть на меня, и я выпалил:

— В чем дело?

Возможно, я был излишне резок. Старая женщина отступила на шаг и сказала:

— Эта девушка, Кэти… она ведь не из наших, я хочу сказать — она не ирландка?

— Нет, она из Лондона.

— Но она говорит с ирландским акцентом.

— Да, она уже совсем стала местной.

Миссис Бейли прищелкнула языком, покачала головой, считая мои слова чушью, и заявила:

— Они думают, что раз купили кольцо дружбы и поминают Господа, так они стали уже одними из наших, как будто такое возможно.

Я с трудом улыбнулся, повернулся, чтобы уйти, и сказал:

— Простите, если я был слишком резок.

Она оценивающе посмотрела на меня:

— Вы были резки, и я не думаю, что вы об этом сожалеете. Я полагаю, что вы огорчены, поскольку гордитесь умением держать себя в руках. Это в вас еще живет полицейский.

Я полагал, что бессмысленно спорить по этому поводу, поэтому сказал:

— Я уезжаю на пару дней в Дублин.

— Что, вы снова работаете?

— Нет, нужно просто кое-кого навестить.

— Этот кто-то болен?

— Как попугай.



У меня есть дорожная сумка, которую можно носить на плече, но я не знал, что в нее положить для визита в тюрьму. Взял две белые рубашки, они сгодятся для любого случая. Пару брюк от Фара с такой стрелкой, что ей можно резать хлеб. Разумеется, две книги, чтобы скрасить себе путь туда и обратно. Я в понедельник был у Чарли Бирна. Он получил тонны новых книг, и я пожалел, что у меня не было времени их просмотреть. Винни был погружен в чтение. Подняв голову, он с улыбкой произнес:

— Джек, мы уж решили, что ты завязал с чтением.

— Такого не может быть.

— Тебе помочь?

Я оглянулся. Поблизости никого не было, поэтому я спросил:

— Я собираюсь навестить одного парня в тюрьме. Подумал, не принести ли ему пару книг. Есть предложения?

Винни поправил очки, что свидетельствовало о серьезных раздумьях, и сказал:

— Я бы не стал брать книги о тюрьме. В смысле, парень сидит. Неужели ему захочется еще и читать об этом?

Он как будто прочел мои мысли. Да простит меня Господь, я подумывал как раз о такой тематике. Винни протянул руку к полке за своей спиной, где, как я знал, он держал свои любимые книги, и вытащил одну:

— Вот.

«Пакун» Спайка Миллигана. Я заметил:

— Это же твой собственный экземпляр. Выглядит много раз читанным, но в прекрасном состоянии.

— Джек, самое худшее, что может случиться, это что они книгу сопрут. Но они ведь и так уже сидят.

— Сколько я тебе должен?

— Я запишу на твой счет.

— Спасибо, Винни, тебе это зачтется.

— Из твоих бы уст да в уши Господа.



Поезд отправлялся в одиннадцать утра. У меня оставалась масса времени, поэтому я пошел к собору и с облегчением увидел, что браконьера на месте нет. Пошел дальше, к больнице, по направлению к «Кукс Корнер». Начался дождь, и я поднял воротник. Свернув на Милл-стрит, я решил купить сигарет. Сколько себя помню, там был семейный продуктовый магазин. Я отметил, что теперь он превратился в мини-маркет, и задумался, сколько же прошло времени после моего последнего туда визита. Вошел, и снова сюрприз: теперь это была мини-Африка. В проходах болтали семейства черных, всюду бегали черные дети. Из каждого угла доносилась громкая музыка. Жизнерадостный великан хлопнул меня по плечу:

— Добро пожаловать, приятель.

Я подошел к кассе, и женщина лет тридцати с хвостиком, потрясающая красотка, сказала:

— Приходите еще, и поскорее.

— Обязательно.

Дождь прекратился. Я прошел мимо полицейского участка… раньше это место называли бараками. Там кипела бурная деятельность. Я замедлил шаг, испытывая калейдоскоп чувств. Жалел ли я, что меня поперли из полиции? Господи, конечно. Тосковал ли я по всему этому дерьму? Никогда. Задумался, как бы это выглядело, если бы я заглянул навестить своего старого врага. Кленси. Я что, с ума соскочил? Я точно знал, как все будет.

Плохо.

Человек лет пятидесяти, обладатель мясистых щек и багрового носа, в твидовом пиджаке и форменной синей рубашке задержался и спросил:

— Джек?

— Привет, Брайан.

Если не изменяет память, иногда случалось, что мы с ним вместе разгоняли толпу во время волнений среди скотоводов. При форменном галстуке и золотом fainne он выглядел карикатурно. Но его грубоватое дружелюбие не было поддельным.

— Бог ты мой, а я слышал, что ты умер.

— Почти.

Он оглянулся, и я знал, что его карьере разговор со мной не посодействует. Брайан предложил:

— Может, быстренько выпьем по одной?

— Я опаздываю на поезд.


Вы заключенные.
Ваше дело здесь врать,
обманывать, воровать, вымогать,
делать себе татуировку,
употреблять наркотики,
торговать дурью,
драться друг с другом.
Но не допускайте, чтобы мы вас
поймали, — это уже наше дело.
Мы вас ловим, и вас уже ничего
не ждет.

Джимми Лернер.
«Вас уже ничего не ждет.
Записки тюремной рыбки»


Я не мог вспомнить, когда в последний раз я садился в поезд, — и что, черт побери, случилось с вокзалом? Разумеется, я слышал, что забастовки на железной дороге и сидячие протесты на рельсах внесли хаос в работу этой службы, но вокзал изменился полностью. Раньше это был деревенский вокзал, обслуживающий, по сути, деревенский люд. Начальник вокзала знал каждого жителя Голуэя, а также не только то, куда ты направляешься, но и зачем. Неважно, сколько лет вы отсутствовали, вы могли рассчитывать, что он встретит вас на станции, назовет по имени, и ему будет известно, где вы пропадали.

Диктор объявил отправление поезда на четырех языках. Я встал в очередь за билетом за людьми с рюкзаками. Нигде ни слова по-английски. Наконец я заказал обратный билет, чтобы вернуться через два дня. От названной стоимости у меня отвисла челюсть.

— Это что, первый класс?

— Не говорите глупостей.

Бормоча что-то себе под нос, я прошел мимо модернового ресторана, с трудом припомнив, какое раньше здесь было простенькое кафе. Там на стене висела фотография Алкока и Брауна рядом с плакатом, изображавшим веселого мужика, с удивлением глазевшего на стаю фламинго с пинтами темного пива в клювах. На плакате была надпись:


Мой Бог
Мой «Гиннес»


Всегда тянуло улыбнуться.

В поезде еще сохранилось купе для курящих, к огромному удивлению пары американцев. Она говорила:

— Джон, ты можешь, понимаешь… ты можешь курить… в этом поезде.

Если у него и было что сказать на это, он воздержался. Я оказался в купе один. Поэтому я закурил, чувствуя, что не могу не воспользоваться данным преимуществом. Свисток — и мы тронулись. Луис Макнис обожал поезда и всегда писал во время поездок. Я попытался почитать, но ничего не вышло. Когда проехали Атлон, появилась тележка с чаем, которую толкал накачанный мужчина. Ему бы горы двигать. Меня его появление только разозлило.

— Ну, и чем торгуете? — спросил я.

— Чай, кофе, бутерброды с сыром, шоколад, безалкогольные напитки.

Атлет говорил с таким сильным акцентом, что невозможно было разобрать. Я смог догадаться о предложенных услугах только из списка, прикрепленного к тележке сбоку. Я показал на чай, мужчина наполнил чашку и поставил передо мной как раз в тот момент, когда поезд дернулся. Половина чая пролилась. Он ткнул толстым пальцем себе в грудь, говоря:

— Украина.

Я тоже мог постучать себя по груди и сказать:

— Ирландия.

Но почувствовал, что для этого необходимо выпить. Я дал культуристу десять евро, он схватил их и двинулся дальше. Он здорово заработал на менее чем половине пластиковой чашки подкрашенной воды. Я рискнул попробовать, и на вкус это пойло оказалось хуже всего, что мне когда-либо доводилось пить, — смесь горечи, намекающей на чай, и кофе, доведенная до совершенства Ирландскими железными дорогами.

Я услышал, как открылась дверь купе, потом женский голос.

— Джек? Джек Тейлор?

Я повернулся и увидал женщину лет около тридцати, одетую в то, что когда-то называли двойкой. Теперь бы это отнесли к дурному вкусу. Тот тип одеяния, который вы можете увидеть в британской телевизионной драме, обычно связанной с игрой в бридж и трупом в библиотеке. Если бы женщина сделала хотя бы небольшое усилие, ее лицо можно было бы назвать хорошеньким. Крошечные жемчужные сережки сказали мне все, что я хотел знать. Я сказал:

— Ридж… нет, одну минуту, Бриди… нет, Брид?

Она раздраженно вздохнула:

— Мы не пользуемся английскими именами. Я говорила вам… причем не единожды… что меня зовут Ник ен Иомаре.

Женщина-полицейский. В ходе предыдущего дела мы не столько сотрудничали, сколько соперничали. В конечном итоге я помог ей заслужить лавры за расследование серьезного преступления, хотя моя помощь была очень подозрительной и определенно сомнительной. Наши отношения с ее дядей, Бренданом Фладом, развивались странно, начавшись с вражды и закончившись почти что дружбой. Его расследования и информация имели решающее значение для большей части моей работы; затем он ударился в религию, и его рвение стало действовать мне на нервы. Затем он сломался, потому что начал пить, потерял семью и отказался от веры. Я провел с ним подогретую алкоголем встречу, во время которой мы пили всякую отраву и без конца курили. Я не сумел постичь всю глубину его отчаяния. По прошествии нескольких дней он взял крепкий кухонный стол, веревку и повесился.

Моя вина отягощалась тем, что он оставил мне в наследство крупную сумму денег и женщину-полицейского. От нее я пытался отделаться при каждом удобном случае. И вот она появилась снова. Она неуклюже села в кресло напротив меня, и я предложил:

— Хотите чего-нибудь?

Я показал на свою пластиковую чашку и добавил:

— Могу посоветовать чай. Но он совсем не дешев.

Я никогда не верил, что люди умеют буквально задирать нос, но она умудрилась это сделать — наверное, долго практиковалась. Сказала:

— Я не пью чай.

— Бог мой, надо же. Если мне не изменяет память, когда мы были в пабе, вы пили апельсиновый сок и, вау, в один памятный вечер даже пригубили вина.

— Но, разумеется, мистер Тейлор, вы пили за нас двоих.

Опять возникло знакомое чувство, захотелось закатить ей пощечину, но я ограничился тем, что сообщил:

— Я бросил пить.

— О… и как долго это продлится… на этот раз?

Я откинулся на спинку кресла, потянулся за сигаретами, но Ридж немедленно заявила:

— Я бы предпочла, чтобы вы этого не делали.

Я закурил, говоря:

— Как будто это меня остановит.

Она помахала рукой перед лицом — привычное свидетельство серьезного раздражения некурящих. Я спросил:

— Вы в Дублин?

— Да, для наблюдения за ходом суда. Наш главный распорядился, что полицейские всех рангов обязаны побывать в четырех судах, проследить, как вершится правосудие.

Я легко мог представить себе бюрократов, которых осенила эта светлая мысль, и сказал:

— Давайте я помогу вам избежать этой поездки: оно вершится погано. На улицах не хватает полицейских, так что, видно, жизненно необходимо, чтобы они наблюдали за ходом судебных процессов. Так вы получили повышение?

Лицо женщины-полицейского затуманилось, глаза погрустнели. Она сказала:

— Да уж, конечно, станут они повышать кого-либо моей ориентации.

Я смешался и спросил:

— Потому что вы женщина?

Она снова вышла из себя:

— Вы что, не знаете?

— Чего не знаю?

— Что я лесбиянка?

Видит Бог, моя слепота в некоторых областях недопустима для серьезного следователя. Случалось, хотя и редко, что мне удавались значительные дедуктивные рывки. В остальном создавалось впечатление, что жизнь течет мимо, а я нахожусь в постоянной тьме. Наверное, есть миллион вариантов замечаний по поводу признания «Я лесбиянка». Помимо звуков, означающих солидарность, сочувствие, поддержку. Есть даже фразы с поощрением и юмором. Я же не нашел ничего лучшего, как произнести:

— Вот как

Ридж уставилась на меня, и я понял значение выражения «многозначительное молчание». Именно это мы и имели следующие пять минут. Затем она встала и сказала:

— Я должна вернуться на свое место. Маргарет будет волноваться, куда я подевалась.

Была ли Маргарет той самой ее подружкой? У меня не хватило смелости спросить. Ридж взглянула на полку над моей головой, отметила отсутствие багажа и проговорила: