Марко Беттини

Цвет крови

Посвящается Убалъде и Назарио, они сражаются до конца
Глава первая

2000 год, ноябрь.

Острие рассекло ему живот сверху донизу — от грудины до лобковой кости. Брюшная полость заполнилась серозной жидкостью и кровью, стали видны набухшие окровавленные кишки. Нож снова произвел надрез, в который затем скользнули две руки. Они словно пытались выдернуть из живота внутренности, отделив кишки от стенки желудка. В глубине черным пятном обнажилась темная ткань.

Каким-то чудом он был еще жив. В полости скапливалась и застывала стекающая из глубоких ран кровь. Безжалостные руки продолжали копаться внутри. Сверкнуло еще раз лезвие, породившее новую боль и новые раны и полностью перемешавшее ткани внутренних органов. Наконец шарящие пальцы нащупали левую почку и с силой рванули ее книзу, оставляя обрезки тканей. На короткое мгновение взмыл вверх и вновь устремился вниз пульсирующий красный поток.

Священнодействие было почти завершено. При этом нож откромсал не всю почку, верхняя ее часть осталась прикрепленной к ножке, образованной основными кровеносными сосудами.

Жизнь быстро вытекала из расчлененного тела. Зияющая дыра в животе, желудок, мягкие ткани, мышцы и органы слепо взывали о помощи.

Словно в ответ на эту мольбу, брюшную полость сотряс разряд электрического тока.

— Отлично, — сказал хирург. — Кровотечение остановлено. Завершаем гемостаз, ставим дренаж и зашиваем.



Марко закрыл ворота и, обернувшись в сторону своей машины, нос к носу столкнулся с молодым человеком. Этот тип примерно с неделю каждое утро околачивался на тротуаре напротив ворот, Марко уже видел его.

Парень стоял, уставясь на ворота взглядом хищника, высматривающего раненую антилопу гну. Марко прошел мимо и, невольно втянув воздух открытым ртом, проглотил воздушное облако, образованное запахами курицы, жаренной по-кантонезски, кускуса и сероводорода, продолжил движение к своей машине.

Он автоматически продвигался к тому месту, где припарковал «вольво», спиной ощущая присутствие парня. Из-за этого типа с характерными африканскими чертами лица, который постоянно торчал напротив ворот дома, ему становилось не по себе.

Вообще теперь никогда не знаешь, что здесь может произойти. С каждым днем близлежащие улицы все больше заполнялись уроженцами Марокко, Туниса, Нигерии. Они пили, дрались и устраивали поножовщину в барах.

Его район, некогда населенный рабочими-коммунистами, сегодня превратился в арабский «сук».[1] Окружающая его застройка — традиционное чередование желтых домов и терракотовых двориков — делала контраст особенно разительным. Иммигранты захватили то единственное, что еще могло оказаться в их власти: открытое пространство посреди лабиринта улиц, носящих имена современных художников. Во имя ислама, во имя нищеты, во имя воли к освобождению был рожден восточный квартал Касбах, изнутри разъедаемый вином.

Первыми здесь освоились китайцы, чьи лавки одновременно служили своим владельцам жильем. Семьи, состоящие примерно из восьми человек, жили, ели, работали, спали и мечтали в задней комнатушке магазина кожаных изделий. Потом они стали открывать рестораны, швейные мастерские, подпольные игорные дома. Из-за игры в «маджонг» они убивали друг друга, а затем снова пускали в дело доходы, полученные от продажи опия и торговли рабами. Обычно убийства происходили внутри этих групп — только среди своих. Останки бесследно исчезали, и место убитого занимал вновь прибывший, у которого еще не было паспорта.

Намного позже появились африканцы, жители Магриба, арабы. Наконец, последними приехали выходцы из восточных стран Европы, вытолкнутые оттуда после падения своих политических режимов: албанцы, поляки, румыны, сербы и представители множества других этнических групп.

Чернокожие, блюстители традиций ислама, истощенные нищетой и соблюдением Рамадана тела, оливковые и бледно-розовые лица, запах вареных отрубей, аромат острых специй въелись в золотисто-красные цвета города неким подобием византийской мозаики.

Новая география города осложнила жизнь Марко. Маленькие радости, например, ночные прогулки после работы в редакции, теперь стали опасны. Конечно, ему не хотелось поддаваться охватившим общество антииммигрантским настроениям, — хотя бы потому, что чувство ненависти к ним питалось идеями, слишком примитивными для его интеллектуальной натуры. Однако, с другой стороны, африканизация квартала сопровождалась постоянным ощущением угрозы, исходящей от непривычных жестов, лиц, сочетаний цветов.

Неприятное чувство усилилось, когда Марко заметил, что африканец следует за ним. Он прибавил шагу — слегка, чтобы не выдать своего волнения, и запретил себе оборачиваться. Этот тип явно его нагонял.

Наконец Марко поравнялся с «вольво». Припаркованная на улице машина была развернута к нему капотом. Он резко соскочил с тротуара. Теперь машина находилась между Марко и его преследователем. Быстро открыв дверцу, он сел в салон и заблокировал двери. Почувствовав себя в безопасности, Марко смог получше разглядеть своего противника, затормозившего на тротуаре.

На вид ему было лет двадцать. Более точно определить возраст было непросто. Передние зубы отсутствовали. Очень густые и кудрявые волосы, наверно, не давали голове намокнуть даже под проливным дождем. Характерные черты лица выдавали в нем бедуина. Он что-то сжимал в кулаке: вполне возможно, нож с выбрасывающимся лезвием. Несмотря на худобу, парень выглядел сильным и гибким. Марко же, при своем росте в сто семьдесят пять сантиметров, стройный, но не обладающий мускулатурой, вдруг ощутил себя слабаком.

Он завел мотор и повернул колеса, но молодой араб преградил ему дорогу, ворча какие-то непонятные слова. Разрываясь между нежеланием покидать машину и боязнью навредить парню, Марко начал продвигать «вольво» вперед, пока араб с криками не отступил в сторону. Машина, наконец, тронулась. В зеркале заднего вида блеснуло что-то, наполовину скрытое в руке молодого человека.



Капитан Пьетро Кау пытался разглядеть лежавшее внизу под откосом голое тело, возле которого копошились два эксперта-криминалиста. Труп лежал так, что голова его, наполовину зарытая в гравий, оказалась ниже ног. Отсюда было видно, что с мужчиной расправились самым зверским образом. Как сказали ему двое полицейских, у трупа был вырезан живот. Кто-то возненавидел этого беднягу до такой степени, что полностью вырвал его внутренние органы, желудок, печень и желчный пузырь. На месте живота в теле зияла кровавая полость.

Оглядевшись вокруг, Кау попытался отвлечься от жертвы и сконцентрироваться на осмотре места преступления. Они находились внутри искусственного грота. Этот грот представлял собой часть шахты, где добывали гипс, закрытой еще в конце 70-х. Попасть в него можно было только через железные ворота, на которых обычно висел тяжелый замок, сейчас кем-то срезанный. За воротами открывался своеобразный амфитеатр с четырьмя природными арками по бокам. Своды амфитеатра образовывали купол. Дно грота находилось намного ниже входа в него и представляло собой несколько воронок, заполненных камнем и гравием. Задняя часть грота была засыпана щебнем, вероятно, еще со времени закрытия шахты.

От одной из арок вглубь была прорыта дорога, пройдя по которой — как объяснили Кау — и минуя множество узких и крутых поворотов, можно было добраться до помещения, расположенного на глубине ста метров под землей. Самой глубокой части бывшей шахты.

Тело нашли в котловине близ входа в шахту. Его обнаружили два охотника: где-то около семи утра они проходили мимо железных ворот и заметили, что замок взломан. Войдя, охотники практически сразу увидели в глубине одной из воронок сначала ноги, а затем и безжизненное тело, слегка присыпанное землей. Они-то и вызвали карабинеров.

По прибытии на место преступления капитан Кау сразу же понял, что охотники, в ожидании приезда следственной бригады, спускались по откосу, чтобы приблизиться к трупу. Их любопытство оставило следы.

Окончательно испортил ему день заместитель прокурора, отвечающий за это расследование, Массимо Де Сантис. Хорошенько подумав, он выслал на место преступления специалистов из отдела криминалистической экспертизы, оправдывая свое решение тем, что эксперты из числа карабинеров затратят слишком много времени, прежде чем доберутся до места своей лаборатории, расположенной в городе.

В результате этого решения капитан карабинеров Пьетро Кау теперь лишь издали наблюдал за работой заместителя комиссара полиции[2] Паоло Мормино и его помощника Антонио Прести. Они занимались сбором улик и, вероятно, хотели бы приписать себе все заслуги в деле расследования убийства, которым на сей раз занималась оперативная бригада уголовного розыска, а не полицейское управление. Кау был достаточно гибким человеком, чтобы не принимать это на свой счет. Хотя сам он, разумеется, провел бы все значительно лучше.

Он знал репутацию Мормино. Они оба отчитывались в своих действиях перед судебными органами, но положение Кау было гораздо более выгодным. В качестве члена следственной группы он мог изучать все отчеты криминалистов, в то время как Мормино не имел доступа к документам уголовного розыска. По крайней мере, не представив обоснованного запроса Де Сантису, заместителю комиссара полиции было бы трудно познакомиться с содержанием свидетельских показаний. И капитан и полицейский хорошо это знали.

Паоло Мормино вскарабкался по откосу.

— Кто-нибудь спускался к телу раньше нас?

В вопросе, обращенном к Кау, подразумевалось, что этот «кто-то» должен был оказаться карабинером.

— Вон те двое, которые его обнаружили.

Кау обернулся в сторону двух мужчин в теплых охотничьих куртках и сапогах, сидящих в углу грота.

— Вы хотели бы их допросить? — В вопросе Кау сквозил вызов.

— В этом нет необходимости, — ответил Мормино. — Да и фотографии следов на откосе вряд ли могут нам пригодиться. Его сбросили туда сверху. Отсюда, где земля твердая. Я уже произвел необходимые замеры.

— Отлично, — одобрил капитан.

— Кто бы это мог быть? — спросил полицейский.

— Думаю, мы это узнаем.

— Похоже, это иммигрант. Я бы сказал, араб. По исколотым рукам и щиколоткам видно, что он наркоман.

Этот ответ карабинеру почему-то не понравился.

— Я бы хотел, чтобы вы по возможности обследовали всю шахту, — попросил Кау.

— Разумеется. Я прикажу оградить въезд на грунтовую дорогу и вернусь с электрогенераторами. Впрочем, там внизу придется использовать электрические фонарики. Поэтому незаметные следы могут ускользнуть от нас, если только не попадут под лучи света сверху.

— Понимаю.

— Я сфотографировал следы шин у входа в грот. Они приехали сюда на машине. Когда тело сбросили в шельф, его присыпало землей.

— Разумный вывод.

— Спасибо.

Мормино представился удобный момент проститься с капитаном. Обратившись к своему заместителю, который все еще работал пятью метрами ниже, на дне воронки, он попросил его перевернуть тело. Прести повиновался и освободил труп от засыпавшей его земли. При этом открылась зияющая дыра на месте живота. Следов ужаса, которых можно было ожидать на лице человека, убитого столь зверским способом, присутствующие не заметили.

Полицейский попытался прочитать взгляд карабинера. В нем проскользнуло что-то неуловимое, не поддающееся расшифровке, объясняющее, почему Кау остался невозмутим. Тонкий шрам, вертикально пересекающий левую щеку капитана, и четкая полоска, проходящая по челюсти и скуле, даже не дрогнули.

Мормино, миновав двух охотников, направился к выходу из шахты.

Интересно, думал он, что означает взгляд карабинера? Капитан Кау, герой борьбы с мафией, человек, переживший нападение, в память о котором у него на лице остались знаки, арестовавший пять наемных убийц — членов мафии, был изумлен увиденным. Не напуган, не потрясен. Только изумлен.

Пожалуй, даже ему не приходилось видеть труп, над которым так поработали.



«Вольво» подъезжала к зданию на окраине города, в котором располагалась редакция «Ла Воче делла либерта»,[3] антикоммунистической ежедневной газеты, твердо проводящей избранную линию. Марко предстоял трудный день. Он должен был встретиться с Короче, издательницей, президентом компании, акции которой котировались на бирже. Эта компания занималась вопросами спонсорства, прессы, информации, издательскими делами, а также гольфом.

По мнению Марко, основным результатом деятельности Квинди было исчезновение из бюджета десятков миллиардов. Посредством различных финансовых операций с участием зарубежных компаний, занимающихся отмыванием капитала, уклонением от налогов, аннулированием долгов с помощью казны и отклонением запросов по снижению цен.

Пробка, в которую попал Марко по пути от дома к редакции, не смогла отвлечь его от хандры, владевшей им последние месяцы. Марко угнетало это въедливое и не проходящее ощущение бессмысленности, бесполезности собственного существования, тем более что он не видел перед собой никаких конкретных целей.

Он добрался до редакции только через сорок минут, за это время можно было уже давно дойти пешком. Унылое здание едва виднелось в белом облаке смога. Среди достоинств «Ла Воче делла либерта» не числились живость и свобода мысли, что отразилось даже на фасаде редакции.

К тому моменту, когда Марко поднялся на третий этаж и вошел в офис, его телефон разрывался уже минут десять. Нетерпение Короче звучало в голосе ее секретаря.

— Господин Камби, только вас еще нет. Ваши коллеги уже наверху.

— Уже иду.

Марко на лифте поднялся на последний, одиннадцатый, этаж и поздоровался с дежурным, сидящим в приемной. Тот открыл ему дверь из противоударного стекла и на вопрос Марко, где проходит совещание, махнул рукой направо — там, в глубине длинного коридора, находился зал заседаний.

Войдя в зал, Марко поприветствовал двух своих коллег, Джулио Нашетти и Анджело Гоцци, а также генерального директора Франко Баллони, главного редактора «Воче» Джузеппе Иллюстри и занимавшую председательское место Короче.

Марко сел рядом с Нашетти и Гоцци, которые выглядели немного ошалелыми: встреча была назначена непривычно рано для них. Руководство и трех журналистов разделяли почти пять метров, они сидели на разных концах длинного стола. Дистанция была подчеркнута еще и тем, что перед журналистами возвышались ряды бутылок с минеральной водой и хрустальные бокалы. Такое расположение словно говорило: вы должны сидеть именно там.

— Итак, мы можем начинать, — с глубоким вздохом, словно подчеркивая опоздание Марко, проговорила издательница. — Если господа из совета редакции готовы.

Это «господа», имевшее обидный оттенок, задело журналистов за живое. Обращение «господа», в той тональности, которую употребила издатель, означало «лица, которые могут присутствовать здесь исключительно потому, что являются членами профсоюза».

«Господа» — то есть персоны средней руки.

— Конечно, можем начинать, — подтвердил Марко, который знал, как ответить, чтобы подействовать на нервы издателю, не нуждающейся ни в чьем разрешении.

Тот факт, что Короче была зеленоглазой блондинкой тридцати четырех лет, с пышными волосами и фигурой манекенщицы, поддерживаемой ежедневными занятиями конным спортом и йогой, никак не прибавлял ей обаяния. Немногие из ее подчиненных видели в ней женщину. Она была Издателем. В личной жизни она отзывалась на имя Джорджия Де Ранди, а за глаза ее звали Короче. Она была высокого мнения о себе и держалась так, чтобы внушать боязнь, смешанную с уважением.

— Вы, верно, задаетесь вопросом, зачем мы здесь, — начала речь издательница, с удовольствием подготавливая удар. — К сожалению, — продолжила она, переходя наконец к делу, — в бухгалтерии предприятия обнаружился крупный дефицит. Первый квартал выявил убыток в десять миллиардов, а к концу года он предположительно составит восемнадцать миллиардов. Несмотря на значительные капиталовложения, например, затраты на покупку новой ротационной машины, размеры доходов весьма незначительны.

Короче говоря, чтобы избежать дополнительных расходов, мы будем вынуждены пожертвовать кем-либо из журналистов.

Короче, начиная со следующего месяца, мы снимаем статью бюджета о надбавке к заработной плате сотрудникам редакции.

Короче, мы уменьшаем до двадцати страниц разделы местной и национальной хроники.

Короче, мы больше не будем производить оплату сверхурочных часов. Благодаря улучшению организации труда, в них отпадет необходимость.

Издательница остановилась. Она сказала уже достаточно и теперь медлила, оттягивая финал и ожидая негативной реакции.

— В случае проведения забастовок, — добавила она скрипучим голосом, как будто само слово «забастовка» даже в ее собственных устах вызывало у нее раздражение. — Так вот, вам должно быть совершенно ясно, что в этом случае предприятие будет вынуждено прибегнуть к дисциплинарным мерам, куда более жестким, чем те, о которых сейчас шла речь.

Журналисты переглянулись; было очевидно: для ведения переговоров они выдвигают кандидатуру Марко. Коль скоро он уже и так вызвал раздражение издателя, разумно было бы отвечать именно ему.

— Уважаемая госпожа Де Ранди, — парировал Марко, — ваши условия кажутся нам неприемлемыми. Вам, надо полагать, известно, что условия нашего контракта не позволяют снять надбавку к заработной плате без согласия обеих сторон. Вероятно, дефицита в десять миллиардов можно было бы избежать, если бы новая ротационная машина, которую вы закупили, не осталась бы там, в Израиле, по причине ее слишком больших для нашей типографии размеров. Прежде чем уменьшать зарплату журналистам, было бы справедливо уволить тех менеджеров, на которых лежит ответственность за эту аферу.

В этот момент Баллони и Иллюстри выказали свой праведный гнев жестом девственницы, отвергающей предложения развратника.

Де Ранди выслушала только самое начало фразы Марко. Этого ей вполне хватило, чтобы понять: он ставит под сомнение все ею сказанное.

— Следовательно, — продолжила Короче, полностью проигнорировав доводы Марко, — я хотела бы попросить совет редакции не чинить нам препятствий в деле улучшения экономического состояния предприятия. Я верю, что в вас присутствует дух сотрудничества. Ну а сейчас я вынуждена вас оставить — меня ждут срочные дела. Впрочем, о дальнейшем ходе переговоров я буду проинформирована.

Издательница поднялась, подтвердив тем самым, что она всерьез намерена претворить в жизнь эти, кажущиеся неприемлемыми, планы. Чуть подавшись вперед тренированным телом и слегка встряхнув своими светлыми волосами, она подала руку трем журналистам. Напоследок ее зеленые глаза скрестились с карими глазами Марко. Победителя в этом поединке взглядов не было. Де Ранди отстраненно попрощалась с Баллони и Иллюстри, словно предупреждая, чтобы они не вздумали свести на нет тот положительный вклад, который она внесла в начало переговоров. Стоило Короче покинуть зал, как вспыхнули горячие дебаты.



Человек, идущий впереди, водил фонарем то вправо, то влево, но ничего, кроме углублений в стенах скал, не удавалось обнаружить. Заместитель комиссара полиции Мормино пытался осветить дорогу перед собой, однако фонарь, прикрепленный спереди к металлической каске, пробивал тьму на расстояние не более двадцати сантиметров от его носа. С помощью электроаппаратуры удалось осветить только начальные тридцать метров углубляющейся в шахту дороги, но после первого же узкого и крутого поворота им пришлось достать электрические фонари. О помощи специальных служб вопрос даже не стоял. Конечно, тут очень пригодился бы вездеход, но таких дорогостоящих средств в распоряжении криминальной полиции не было.

Чтобы спуститься на глубину около ста метров, попросили по телефону помощи у владельцев шахты. В ответ на просьбу они прислали своего специалиста. Однако прибывший специалист, горный техник, именно в этой шахте никогда не был и сейчас, как и Мормино, продвигался на ощупь.

Надо сказать, эта шахта совершенно не соответствовала прежним представлениям полицейского о шахтах. В частности, дорога здесь была довольно широкая, хотя и неровная.

— Несмотря на темноту, тут можно спокойно идти, — заметил Мормино.

— Ну да, — подтвердил техник. — Здесь должны были проходить грузовики, груженные гипсом. На дороге остались колеи. Вы чувствуете их под ногами?

— И потолок такой высокий тоже для прохода грузовиков?

— Конечно. А вы ждали, что попадете в подземные норы, штольни, как в угольных шахтах?

— Ну, в общем, да.

Продвигаясь вперед, Мормино уже отдавал себе отчет в том, что тщательно обследовать всю пещеру ему не удастся. С помощью карманных фонариков можно было хорошо рассмотреть грунтовую дорогу под ногами и потолок. Но в стенах грота было множество ходов, углублений, расщелин и воронок, изучить которые не представлялось возможным. Ты как будто исследуешь пористую губку. Спелеологу понадобились бы месяцы, чтобы зафиксировать координаты этого места.

— Не думаю, чтобы тот, кто это сделал, смог проехать сюда вниз на машине, — рассуждал техник. — Хотя кто знает… Наугад здесь ехать опасно. Попало одно колесо на край, и все, ты застрял.

— Возможно, — ответил Мормино, не желая обсуждать ход расследования с посторонними.

Полицейский был уверен, что труп подвезли на автомобиле только ко входу в грот. Продолжив спуск, Мормино увидел справа от дороги, недалеко от поворота, что-то вроде нефа со сводчатым потолком.

— А это что такое?

— Возможно, один из пороховых складов.

— Один из?..

— Ну да. По мере того как ведется прокладка туннеля, образуются искусственные полости, в которые складывают взрывчатку, необходимую для продолжения работ. Здесь должно быть три или четыре таких склада.

— У вас есть схема шахты?

— К сожалению, нет. Эта шахта уже лет двадцать как закрыта. Мое предприятие купило ее у одной угольной фирмы, которая разорилась. С тех пор как мы ей владеем, в ней никто никогда не работал. Шахта пустует. Кому нужен какой-то грот, если из него нельзя извлечь пользу? Знаете, обычные споры с этими, зелеными. Они вбили себе в головы, что нужно защищать и овраги. «Давайте-ка еще спасем камни?!» — я бы так сказал. Все холмы вокруг стали охранной зоной, и земляные работы здесь больше не ведутся. Может быть, вам нужна шахта?

— Нет уж, спасибо.

Техник и полицейский продолжали спускаться, освещая обрывы, закрытые расщелины, швыряя камни в провалы, глубину которых нельзя было предугадать. Впрочем, процентов девяносто пять из них они просто пропускали. Прошли и мимо двух боковых ниш, закрытых деревянными воротами без замков, в которых раньше располагались склады взрывчатки. Ничего похожего на следы крови заместитель комиссара полиции не заметил.

— Не думаю, чтобы мы нашли здесь что-нибудь интересное, — резюмировал горный техник, который догадывался о цели обследования пещеры.

— Все может быть.

На девятом повороте эксперт остановился.

— Ну вот, вроде мы на месте. — Он вздохнул.

Техник был довольно грузным мужчиной и заранее предчувствовал тяжесть обратного пути. Полицейский прошел вперед и осмотрел последний, десятый, извилистый поворот дороги. Хотя он и не страдал клаустрофобией, но его почему-то охватила тоска. По мере спуска ему становилось все жарче в пальто. Захотелось поскорее выбраться отсюда. Чтобы в темноте подняться наверх, им понадобится больше часа.

— Внимательнее смотрите под ноги! — прокричал его спутник.

Полицейский остановился посреди дороги; этот последний отрезок шахты был и наиболее безопасным. Стены цельные и плотные, без опасных ниш. Видны только следы работы ковшей. Пол неровный и почти квадратный, потолок сводчатый. Пещера чем-то напоминала огромное полое яблоко. Обширное подземное пространство понадобилось для того, чтобы, перед тем как выезжать на поверхность, грузовики с гипсом могли развернуться. Воздух тут был сухой, ведь ноябрьских холодов недостаточно, чтобы шахта промерзла насквозь.

— Попробуйте выключить электрический фонарь и лампочку на каске.

Техник подошел к Мормино и остановился в центре пещеры. Полицейский выполнил его просьбу и очутился в кромешной тьме. Ничего подобного он не испытывал ни разу в жизни.

— Абсолютная темнота, — сказал техник. — Каковы ваши ощущения?

— Ммм… терпимо.

— Это небольшая проверка. Тот, кто в подобной ситуации впадает в панику, не способен работать здесь.

Теперь свет фонаря снова освещал стены. Полицейский зажег лампочку на каске и поднял голову к потолку, но ничего не смог увидеть. Потолок был слишком высокий. Направив на него электрический фонарь, Мормино обнаружил на белой поверхности скалы огромное розовое пятно.

— Что это? — спросил он у эксперта.

Пятно имело форму звезды, не шевелилось и чем-то походило на двух лежащих людей. В свете фонарей казалось, что пятно пронизано голубыми нитями… словно малиновый мармелад с прожилками, который почему-то распластался по потолку вместо того, чтобы упасть на землю. Полицейский первым догадался, что это за пятно.

— Нетопыри, — прошептал он.

— Кто-кто?

— Летучие мыши. Колония летучих мышей в спячке.



— А теперь скажи мне, что ты не стал бы с ней…

По непонятным мотивам, Гоцци остался доволен встречей с издательницей. Выходя из лифта, три представителя профсоюза журналистов пытались подвести первые итоги. У Марко не было ни малейшего желания шутить. Джулио Нашетти, репортер криминальной хроники, молчал. Он старался понять главное — истинные цели Короче, Баллони и Иллюстри, которые, конечно же, не совпадали с заявленными.

— Да уж, с ней я не стал бы иметь дело, — ответил Марко. — Лучше сунуть руку в пасть к пиранье.

— А все потому, что ты видишь в ней исключительно руководителя. Я же смотрю на нее как на женщину, — заявил Гоцци.

— Да, и эта самая женщина только что заявила, что хочет отнять у тебя половину зарплаты.

— Но она не сможет этого сделать.

— В той форме, в какой было заявлено, — нет, но она может поступить гораздо хуже.

— Каким же образом?

— Например, значительно уменьшить объемы издания, чтобы сэкономить, потерять десять тысяч на продажах, запороть баланс и представить план для выхода из критической ситуации. При этом она с улыбочкой на губах отправит домой сотню журналистов из двухсот пятидесяти.

— Этим она сделает хуже самой себе.

— Нет, таким образом она развлечется и будет продолжать играть в издателя.

— Чего же ради она просит нас о том, на что мы пойти не можем? — настаивал Гоцци.

— По-моему, намек достаточно прозрачен, — вмешался Нашетти, — дайте мне сэкономить денег, и я не выброшу вас на улицу.

— И как мы это осуществим? Станем убеждать коллег, чтобы они не получали положенные им деньги?

— Да нет, не совсем так. Это должны будут сказать им Баллони и Иллюстри. Они для того и присутствовали там, чтобы уровнять запросы Короче с требованиями газеты.

— Что же можно предпринять?

— Да ничего, — заключил Марко. — Мы можем лишь уменьшить потери.

— То есть продлить агонию, — изрек Гоцци.

— Вот именно. Хотя чем дольше продлится агония, тем дольше мы сможем получать зарплату, — подтвердил Нашетти.

— Ну, я думаю, — заметил Марко, — что одна-то надежда у нас есть…

— Это какая же? — тревожно перебил его Гоцци.

— Мне кажется, ты ей нравишься, — съязвил Марко.

— Да пошел ты…



Некоторым людям нравятся охотники. Охотники представляют собой некую реинкарнацию пещерного человека, который добывал себе пищу, расставляя ловушки на мамонтов. Правда, за неимением мамонтов нынешние охотники палят по фазанам, которых сначала выращивают в неволе, а затем выпускают ненадолго в подлесок, для того чтобы они немного одичали и поковырялись в земле. Фазаны — легкая добыча. Они просто бегут навстречу человеку с ружьем, принимая его за того, кто их вырастил.

Капитан Кау вел охоту на людей. За время работы карабинером, которую он начал одиннадцать лет назад, в двадцать три года, после окончания академии, ему приходилось стрелять много раз. И два раза стреляли в него.

В первый раз это был бандит, угнавший автомобиль. Кау и его напарник по патрулированию едва избежали нападения. Преследуя машину, они заблокировали ее у плотины на пересохшей реке. Бандит выскочил из машины и выпустил в них автоматную очередь.

Пьетро Кау плашмя бросился на землю, укрывшись за небольшой каменной кладкой сантиметров тридцать высотой. Пули засвистели над его головой, тогда еще покрытой волосами.

Второй карабинер остался за его спиной, под защитой машины. Он достал автомат и принялся стрелять. Цели его пули не достигали, зато Кау почувствовал, что его жизни они угрожают куда больше, чем выстрелы преступника. Он начал кричать и сыпать проклятиями.

Напарник прекратил стрельбу. Кау выхватил пистолет, резко поднял свое массивное тело из импровизированного убежища, взял противника на мушку, целясь ему прямо в грудь, и спустил курок. Бандит упал как подкошенный. Когда оба полицейских подбежали к нему, он пытался широко раскрытым ртом втянуть воздух.

Через несколько секунд бандит был мертв.

Из этого опыта Пьетро Кау извлек существенный урок. Люди, которым попадает в руки оружие и которые не знают, как с ним обращаться, куда более опасны, чем стреляющий в тебя преступник. Их реакцию нельзя предвидеть, а значит, нельзя и предусмотреть, какой вред они могут причинить. Против ошибок, продиктованных страхом, нет средств.

Вероятно, с тех самых пор Кау терпеть не мог охотников. Любители убивать, недалеко ушедшие от дикарей, которым разрешено разгуливать по округе с оружием в руках. Вот как эти двое, которые сейчас подписывают свои показания в его кабинете. Они обладают важной информацией, свидетели с места преступления.

— Итак, господин Каневацци, вы закончили читать? Все в порядке?

— Есть тут один момент… — замялся первый охотник.

— Какой?

— Вот здесь, когда я говорю, что прежде, чем подойти к пещере, мы встретили трех марокканцев…

— И что же?

— Ну, так вот, я не уверен, что это были марокканцы…

— Но вы же так сказали, — остановил его Кау.

— Да, но при этом я не имел в виду, что они являлись жителями Марокко.

— Мой друг хочет сказать, — вмешался второй охотник, — у нас здесь, я не знаю, местный ли вы, судя по выговору, нет. Короче, вы извините, но здесь мы называем марокканцами вообще всех южан, то есть арабов, иммигрантов, африканцев. В общем, всех, кто оттуда…

— Я понял, — прошипел Кау, его неприязнь к охотникам еще возросла. Пожалуй, она даже перешла в отвращение. У этих надутых типов, настроенных против всех южан, с мозгами, полными предрассудков, хватило идиотизма искать сочувствия у капитана карабинеров, родившегося на Сардинии! Житель островов чувствует себя южанином вдвойне, и не только в силу географического положения.

— Бригадир,[4] — обратился Кау к молодому карабинеру, сидящему за компьютером. — Давайте-ка перепишем этот пункт показаний.

Капитан взял ручку, забрал у первого свидетеля листок с показаниями и вычеркнул строки, посвященные встрече с марокканцами. Затем он передал документ бригадиру Агати, который исправил соответствующее место в компьютере.

— Итак, допустим, «до того, как подойти ко входу в пещеру»… вы повстречали троих…

— Иммигрантов, — сказал второй охотник, Доменико Бьявати. — Вы знаете, я уверен, что это были иммигранты.

— Не знаю, — сухо ответил Кау. — А почему не неаполитанцы или, к примеру, сицилийцы?

— Да нет, это были арабы, — с уверенностью перебил его Каневацци — Марокканцы или нет, не знаю, но точно арабы.

— Почему?

— Ну… физиономии, черты лица… Потом темная кожа, не черная, но темная, и одежда. На них были туники. Такие носят арабы.

— Еще у одного из них на голове была белая шапка, — добавил Бьявати, — что-то вроде…

— Тюбетейки, — подсказал ему Кау.

— Ну да, тюбетейки. Такая штука… Не жесткая, скорее похожая на шерстяную шапку. И спереди у нее была темно-красная или коричневая полоска.

— Когда вы успели заметить столько деталей? Вы же видели их всего несколько секунд. Или нет?

— Да, — подтвердил Каневацци, — но они внезапно вынырнули из тумана, когда мы брели по лесной тропинке, ведущей ко входу в пещеру. Понимаете, мы немного испугались. Я внимательно смотрел на них, опасаясь, как бы они чего не выкинули. Хорошо хоть, что у меня в руках было ружье.

— Дальше-то что?

— Они с нами поздоровались. Ну, вернее… Точно не знаю. Это было очень похоже на приветствие… Скажем так, они что-то произнесли.

— Что произнесли?

— Я не понял, они говорили по-арабски.

— А вы их слышали? — обратился Кау к Бьявати.

— Да, но я тоже ничего не понял. Уже потом, когда мы вошли в пещеру, то сразу о них подумали…Что это они делали там в такую рань, в шесть утра? Далеко от города, в это холодное время года. Зачем они шатались по лесу в день охоты? После того как мы их встретили, я сказал Гверрино: «Смотри, как бы нам кого не ранить ружейной дробью».

— Невелика была бы потеря.

Гверрино не удержался, и из него снова вылетела фраза, которую он произнес утром. Капитан Кау смерил его холодным взглядом.

— Вам показалось, что они нервничали, волновались?

— Да нет, наоборот, они вели себя очень спокойно.

— Слишком спокойно, — поправил приятеля Бьявати.

— Вы заметили что-нибудь необычное в их действиях?

— Нет, — ответил первый охотник.

— Нет, но ведь они были там, — добавил второй.

— Хорошо, — подытожил Кау. — Томмазо, ты все записал?

— Да, капитан, — ответил бригадир карабинеров Агати, удивленный тем, что капитан при посторонних обратился к нему по имени. На публике он обычно разговаривал официально, а по имени называл только при личном общении. Такие оплошности, как в это утро, с капитаном случались крайне редко.

— Это все. — Кау поднялся, чтобы распрощаться с обоими свидетелями. — Если хотите, можете перечитать показания. Подпишитесь. Мы дадим знать, когда вы нам понадобитесь.



Марко Камби, Джулио Нашетти и Анджело Гоцци вошли в редакцию, чего им сейчас менее всего хотелось. День предстояло посвятить тому, чтобы поднять переполох среди журналистов «Ла Воче делла либерта». Определенная доза паники была просто необходима. Надвигаются тяжелые времена, и вовлечь в это нужно всех сотрудников. Мужчины и женщины, которые дорожат своей зарплатой и озабочены выплатами кредитов, легче идут на компромисс. А это расширяет возможности участников переговоров.

Для профсоюзного активиста подобные ситуации — сущий ад. Все свои тревоги коллеги сваливают на него, ему приходится раздавать направо и налево обнадеживающие заверения, словно предлагая всем уже прокисшее молоко.

Этот день для Марко грозил быть именно таким. Но по внутреннему телефону ему позвонила секретарша Иллюстри.

— Синьор Камби, на линии супруга вашего брата. Она звонит уже в третий раз. Я не могла вам сообщить об этом во время собрания.

— Спасибо.

Странно, что Клаудия ищет его на работе. От ее тона Марко обдало тревогой.

— Здравствуй, это Клаудия. Извини, что я звоню тебе на работу, но… Лука попал в больницу. Этой ночью его прооперировали.

— Что с ним?

— Они говорят, будто у него был разрыв почки и им пришлось ее удалить.

— Этой ночью? Почему ты меня не предупредила?

— Это произошло в четыре утра. Я не стала искать тебя, потому что он не хотел. Пока его не увезли в больницу, он не знал, что его будут оперировать. Считал это простым недомоганием. Ты же его знаешь.

— Как он сейчас?

— Плохо. Хотя медики утверждают, что операция прошла успешно. Но, когда он проснулся, его куда-то повезли. Они говорили о диализе. Я не понимаю. Я боюсь…

Последние слова заглушили рыдания. Марко растерялся. Утешить Клаудию было бы нелегко, даже будь она рядом, а уж по телефону и подавно. Он заставил себя говорить спокойно, чтобы успокоить Клаудию и успокоиться самому.

— Не волнуйся, я сейчас приеду. Постарайся не терять головы. Наверное, все не так уж страшно. Ты же знаешь своего мужа.

Путь от редакции до госпиталя занял минут десять, так как на улицах почти не было движения. За это короткое время Марко попытался как-то осмыслить слова невестки.

У его брата случился разрыв почки. Из-за чего такое может произойти? Разве почка может лопнуть? Лука всегда отличался отменным здоровьем. И никаких проблем с почками не было.

По мнению Марко, чрезмерная забота Луки о собственном здоровье граничила с мнительностью, не переходящей, впрочем, в ипохондрию. Лука внимательно следил за своим питанием, регулярно играл в футбол и теннис, избегал перегрузок и ложился спать до полуночи. В свои тридцать семь брат выглядел крепким и здоровым, а также обладал всеми качествами настоящего мужчины, без малейших признаков неврастении, с которой ему, Марко, приходилось бороться каждый день.

Лука был двумя годами старше него. Его несокрушимая уверенность в себе основывалась на вере в собственные силы. Тем, кто сталкивался с ним впервые, его манеры казались грубоватыми, но при этом он излучал надежность и обаяние.

Клаудия не сомневалась, кого из них выбрать. Ей сразу приглянулся Лука. Марко ухаживал за ней, но дальше дружбы их отношения не продвинулись. Его нерешительность и неуверенность в себе в сочетании с чувствительностью отталкивали Клаудию. Напротив, уравновешенность и прямота Луки быстро завоевали ее сердце. До последнего времени Марко не сомневался, что так было лучше для всех троих.

Глава вторая

Поднимаясь с постели, он сильно ушиб большой палец левой ноги о ночной столик, а когда брился, отхватил кусок кожи под подбородком. Под конец завтрака на рубашке оказалась капля кофе.

Всю дорогу от дома до больницы боль в ноге не оставляла его. Но двадцать минут прогулки быстрым шагом были необходимы — этого требовал отрастающий живот. Конечно, доктор знал, что нужно есть поменьше сладкого, хлеба, картофеля и тальятелле, но так строго наказывать себя не хотелось.

Под портиками он чувствовал себя защищенным от тумана и отголосков ночи. Доктор Роберто Касти, помощник главного врача отделения нефрологии, не любил туман и эти рассветные утренние часы. Свою работу он любил, однако же хронически опаздывал, особенно если смена начиналась в шесть утра. Касти полагал, что, по теории вероятности, чем раньше он встанет утром, тем больше трудностей ожидает его в течение дня.

Не успел он в шесть тридцать появиться в больнице, как его тезис получил подтверждение.

Палатная медсестра, уже привыкшая к опозданиям врача, предупредительно приблизилась к нему.

— Доктор, — начала она, — у нас пациент, срочно прооперированный этой ночью. Нефрэктомия.

Касти втянул живот и методично почесал двойной подбородок, чтобы лучше переварить эту малоприятную новость. Его персональный график не предусматривал сложных больных, в планах не было трансплантаций. Ожидалась рутинная работа, посещение готовых к выписке больных. Словом, он был настроен на спокойный рабочий день.

— А почему больной не в реанимации? — спросил Касти, скрывая недовольство.

— Все заполнено. Двое ребят разбились на мотоцикле.

— А в хирургии?

— Не было мест. Больного оперировал лично доктор Лама. Он же и направил его сюда.

А, подарочек Мага. Касти быстро пробежал записи и пришел к заключению, что, несмотря на сложную операцию, шансы на выздоровление у пациента неплохие. Оперируй его какой-нибудь другой хирург, угроза послеоперационных осложнений была бы достаточно велика, но тут работал Маг. Доктор Лама, главврач отделения хирургии и большое светило, мог похвастаться высоким процентом успешных операций.

Однако скрупулезность и осмотрительность Касти заставили его, едва облачившись в больничный халат, углубиться в историю болезни нового пациента. Лишь затем он направился в единственную палату отделения, оборудованную для интенсивной терапии.

— Необходимые анализы, — преследовал его голос медсестры, — уже сделал доктор Джованнини. Он спешил и поэтому минут десять назад ушел. Когда заключение будет готово, я вам его принесу.

Отсутствие коллеги служило Касти упреком. Зная, что он вечно опаздывает, Джованнини счел, что двадцать минут бесполезного ожидания — срок вполне достаточный. Осознав свою вину, Касти поспешил к палате интенсивной терапии. У дверей он заметил молодую темноволосую женщину, кутающуюся в зеленый медицинский халат, поникшую, с отсутствующим взглядом. Погруженная в себя женщина даже не заметила, как врач прошел мимо нее.

Пациент отходил от наркоза и выглядел не слишком хорошо. Что ж, это естественно после удаления кровоточащей почки.

Из его шеи торчал зафиксированный лейкопластырем штырек, оставленный для того, чтобы упростить внутривенное введение лекарств. От груди целая сеть проводков тянулась к монитору кардиографа. Под покрывалом был выведен из пениса мочевой катетер, соединенный с пластиковым мешком, прикрепленным сбоку кровати.

Из левого бока выходила еще одна пластиковая трубка, служащая для дренажа забрюшинного пространства, через нее в другой пластиковый пакет, закрепленный у кровати, выплескивалась кровь.

Чтобы брюшина оставалась чистой, наконечник, который шел из брюшной полости, был связан с третьим прозрачным пакетом. Врач изучил пластиковые контейнеры с их зловонным содержимым. Пакет, предназначенный для приема мочи, был пуст.

— Добрый день, как вы себя чувствуете? — спросил пациента своим самым обходительным тоном тучный нефролог.

— Не знаю, — прозвучал в ответ сонный голос.

— Сейчас посмотрим.

Врач бросил быстрый взгляд на лист назначений, подготовленный коллегами из операционной и утвержденный Джованнини.

Антибиотики и физраствор внутривенно. Касти посмотрел на кардиомонитор и внимательно вгляделся в лицо больного, на котором читалось нечто более серьезное, чем обычные последствия операции. Нефролог принялся выискивать на нем признаки почечной недостаточности.

Прежде всего доктора беспокоило отсутствие мочи. Вероятно, именно по этой причине Маг, констатировав, что после завершения операции не начинается диурез, решил отправить пациента к нему, в палату интенсивной терапии отделения нефрологии.

Доктор Касти перечитал документы, относящиеся к хирургическому вмешательству. Он искал следы ишемии во время операции. Ни резкого понижения кровяного давления, ни потери крови, которые могли бы послужить причиной шока или почечной недостаточности, засвидетельствовано не было.

Но пластиковый пакет, соединенный с мочевым пузырем, был пуст.

На мониторе, расположенном над головой Луки Камби, начал меняться рисунок кардиограммы. «Т»-волны становились все короче. Нефролог зафиксировал сигнал опасности.

Привязанный к кровати Лука Камби ничего не мог сказать и тяжело дышал. Пока врач следил за показателями кардиограммы, в комнату вошла медсестра в сопровождении темноволосой женщины, которую Касти заметил у двери.

— Как он? — спросила она у нефролога умоляющим тоном.

— Я принесла результаты анализов, — обратилась медсестра к врачу.

— Мне очень жаль, — сказал Касти жене пациента, — но вам нельзя находиться здесь во время осмотра. Подождите меня, пожалуйста, снаружи.

Нефролог подождал, пока женщина выйдет. Палатная медсестра протянула ему результаты исследований, проведенных доктором Джованнини.

Как Касти и предполагал ранее, исходя из симптомов, у пациента была сильная азотемия. Слишком высоким — выше семи миллимоль на литр — было содержание калия в крови.

Острая почечная недостаточность, возможно, вследствие перенесенной операции или гипотонического криза. Нужно срочно провести ему диализ, чтобы очистить кровь. Пока врач обдумывал, как это лучше сделать, голос медсестры вернул его к больному:

— Доктор, ему плохо.

Лежащий на кровати задыхающийся Лука Камби проваливался в бездну. Он безуспешно пытался втянуть воздух и стряхнуть трубки и провода, выходящие из его рук. Несколько секунд он лихорадочно размахивал руками, затем ослабел. На экране электрокардиографа вырисовывались серые пики, слишком высокие и кривые, следующие с увеличенным интервалом.

— Срочно принеси мне три ампулы десятипроцентного глюконата кальция, — приказал нефролог медсестре. — У него сильная интоксикация. Еще минута, и он умрет.

Выйдя из палаты, медсестра постаралась скрыть свое волнение за маской должностного усердия при виде жены умирающего, которая прохаживалась по коридору. Вынув ампулы глюконата кальция из шкафчика с медпрепаратами, медсестра быстро наполнила шприц и, проскочив мимо синьоры Камби, по-прежнему находящейся в состоянии транса, вернулась в палату и передала шприц врачу.

Касти воткнул шприц в штырек на шее и ввел содержимое. Через несколько секунд линии на мониторе кардиографа изменились. Постепенно они стали закругленными, а дыхание Луки Камби регулярным и менее тяжелым.

— Его жизнь висела на волоске, но мы успели, — поздравил сам себя доктор. — Сердце почти останавливалось. Подготовьте койку для диализа, — обратился он к медсестре, — и немедленно.

— А что с женой? — с тревогой спросила женщина.

— Сейчас нет времени. Отведи ее в приемный покой. Скажи ей, что мы должны провести диализ, чтобы помочь ее мужу преодолеть последствия операции, но какое-то время держи ее отсюда подальше.

Медсестра вышла, а врач еще раз проверил состояние больного. Он убрал шприц, отсоединил от груди датчики, держащие под контролем сердце, освободил кровать от сплетения узлов, которые крепились к машинам и монитору.

— А теперь, — улыбнулся он Луке Камби, которого только что вернул к жизни, — мы совершим небольшую прогулку.



Здания больничного городка разрастались, расползаясь и вытягиваясь во все стороны, как ядовитые грибы в подлеске. Корпуса, ограды, парковки, офисы, халаты врачей и медсестер — все растворилось в царстве казенного белого цвета. Он гасил другие цвета, смешиваясь с серым тоном асфальта, проникал в бледно-оранжевые кабины телефонов-автоматов, зелень запущенных клумб, болотно-желтые такси, коричневатые деревья.

Подобный пейзаж погружал сердце посетителя в иной мир, лишая его привычных ценностей, останавливая время в эти бесконечные утренние часы.

В больнице и вокруг нее не было ничего яркого, красивого, цветного. Но ей было достаточно сознания собственной значимости.

В последнее время в медицине увеличилось число специализаций, и медики отчаянно боролись за крышу над головой. Стали расти новые корпуса. Больница оккупировала все близлежащие территории, поглотив парковки и полуразрушенные дома. Обзавелась собственными улицами, офисами и барами. Внутри города образовался еще один автономный организм. Тысячи квадратных метров цемента распределились между пятьюдесятью зданиями, дорогами, их соединяющими, и стенами, отгородившими территорию от внешнего мира.