Но по сравнению с советской версией дорусской истории Сибирского ханства, по-настоящему легендарной, работа Миллера выглядит выдающимся достижением исторической мысли.

Вот версия, изложенная в книге иркутского краеведа Дмитрия Копылова «Ермак». Указав, что Сибирь была малозаселенной и неосвоенной территорией, он сообщает, что в конце XV века на месте Сибирского ханства было два княжества: Ишимское, расположенное в нижнем течении Ишима со столицей в Кызыл-Туре, и Тюменское, в междуречье Туры и Тавды, со столицей в Чимги-Туре [21, с. 66]. «Тура» — это город. Значит, обе столицы княжеств были городами. Копылов не указывает местоположения этих городов. «Кызыл» — это прилагательное красный. Значит, столицей Ишимского княжества был «Красный город». А что такое «Чим-ги», непонятно, и в книге иркутского краеведа не объясняется.

Ишимским княжеством правил Саргачик. Если государство названо княжеством, значит Саргачик был князем. Тюменским княжеством правил Ибак-хан. Раз так, то его государство должно назваться ханством. Но в книге Копылова Ибак-хан правит княжеством. Ладно, пройдем.

Про Ибак-хана сообщается, что он присоединил земли по Туре, Тавде, Тоболу, Иртышу и Ишиму [21, с. 66]. Это огромная территория, на завоевание которой надо много сил. Надо полагать, что он завоевал Ишимское княжество, расположенное в низовьях Ишима. Кончил свою жизнь Ибак-хан плохо. В 1493 году его убил некий Махмет. Кто такой этот Махмет, так и остается не до конца ясным. Судя по изложению Копылова, это сын Саргачика. Судя по имени, он, возможно, был мусульманином. Махмет убил Ибак-хана и основал новое государство — Сибирское ханство. Столицей он сделал городок Кашлык, или Искер.

В 1558 году Кучум, средний сын Муртазы и прямой потомок Ибака, возвел своего отца на престол Сибирского ханства. Что он сделал с Махметом, история умалчивает. Может быть убил, а может быть тот и сам умер. Мне больше вторая версия нравится. Умер старый-старый Махмет, хан Сибирского ханства. Узнал Кучум, что престол ханства опустел, и, как примерный сын, предложил своему отцу — папа, пойди, посиди на нем немного.

А в 1564 году Кучум и сам стал ханом Сибирского ханства [21, с. 74]. Видно, Муртазы стар был, долго на престоле ханства не засиделся, но и ошибки Махмета повторять не стал, отдал ханство среднему сыну.

С этого момента и начинается история Сибирского ханства во главе с ханом Кучумом на престоле.

А вот как историю Сибирского ханства описывает Г.Ф. Миллер.

Первым правителем этой территории, имя которого сохранилось в истории, был Он-Сон. Его власть простиралась на татар, живших по течению Иртыша и Ишима. Столица того владения находилась в городе Кизыл-Тура, который был населен еще во времена Кучума [33, с. 190].

Судя по контексту и дальнейшему описанию истории этого места, правление Он-Сома относилось к давним временам, примерно ко второй половине XII века. После него правил его наследник, скорее всего, сын, Иртышак. От его имени, как утверждает Миллер, произошло название реки Иртыш. Чем он так прославился, что в его честь назвали большую реку, осталось неизвестным.

Правил Иртышак, видимо, в начале XIII века. Скорее всего, он был разгромлен и покорен нойонами Чингис-хана. Когда сам Чингис-хан взял штурмом Бухару, к нему явился царевич Казахской Орды по имени Тайбуга, сын хана Мамыка, и попросил у всемогущего хана владения по Иртышу, Тоболу, Ишиму и Туре. Милость царевичу была оказана, и Тайбуга стал правителем в этих землях.

Вот он-то как раз и стал основателем Сибирского ханства. Итак, 1217 год можно считать годом основания Сибирского ханства. Тайбуга-хан построил в пожалованных ему землях город, который назвал в честь своего благодетеля — «Чингидин», то есть «город Чингиза». Впоследствии он стал известен под татарским названием «Чимги-Тура». После завоевания Сибирского ханства русские построили на месте Чингидина свой город — Тюмень.

От Тайбуга произошел целый род правителей, которые правили с перерывом до 1588 года. О событиях, которые произошли в Сибирском ханстве при этой династии, мало что известно. Известно лишь, что в конце XV века власть этой династии чуть было не оказалась в чужих руках.

Г.Ф. Миллер об этом рассказывает так. Правнук или праправнук Тайбуга, Map-хан был женат на сестре казанского хана Упака. Видимо, отношения между родственниками были далеко не безоблачными, потому как Упак начал войну против Мара и разгромил его войско. Map-хан был убит, а его семья: жена, сыновья Обдер и Ебалак, были взяты в плен, увезены в Казань и вскоре умерли в плену. Сибирское ханство на время попало под власть казанского хана.

У сыновей Мара остались сыновья, Махмет, который был сыном Обдера, и Ангиш, который был сыном Ебалака. Когда их отец потерпел поражение, знатные татары спрятали внуков хана и потом тайно их воспитали. Завоеватель ханства не знал, что в живых остались законные наследники престола. Когда Махмет вырос, он в 1493 году поднял восстание против казанского хана. Оно было поддержано жителями бывшего ханства. Хан Упак повел войско на подавление восстания. Но под Чингидином он был разбит ополчением Махмета. Хан попал в плен и был убит.

Махмет, как законный наследник престола по старшей линии, объявил себя ханом и восстановил Сибирское ханство. Для себя он выстроил новую столицу на Иртыше, в 16 верстах от того места, где потом будет заложен Тобольск. Это был город Искер, или Сибирь [33, с. 194–195].

В Ремезовской летописи, которую Миллер приобрел в Тобольске и потом положил в основание своего исследования, столица, построенная Махметом, называлась Каш-лыком. Но Миллер нигде не слышал такого названия и потому специально опросил тобольских, тюменских и тарских татар. Все они сказали, что столицу Сибирского ханства называли Искером, а чаще всего — Сибирью: «В Ремезовской летописи этот город называется Кашлык, но это название, как я слышал, не употребляется ни у одного народа», — пишет он в «Истории Сибири» [33, с. 196].

В дальнейшем при описании событий Миллер пользуется только названием «Сибирь». Это обстоятельство, впрочем, не помешало нашим историкам поверить на слово Ремезовской летописи и поименовать столицу Сибирского ханства Кашлыком. Под этим названием город вошел во все патриотические мифы.

После смерти Махмета правил Ангиша, который оставил престол сыну Махмета, Касиму. Касим оставил престол своему старшему сыну, Едигеру. Кроме него были еще сыновья Сенбахта и Саускани.

Едигер неожиданно умер в 1563 году. Власть было передать некому, поскольку его братья к тому моменту тоже умерли, не оставив наследников. Об их судьбе и о причине столь ранней смерти не сохранилось никаких сведений. Едигер же оставил после себя беременную жену. В принципе, сибирские тайши могли бы подождать, пока ханша разрешится от бремени, и уже тогда окончательно решить вопрос о престолонаследии. Но, по всей видимости, они опасались долгого безвластия в ханстве и сразу же отправили посольство в Бухару, к Муртазы, с просьбой отпустить к ним на ханский престол кого-нибудь из своих сыновей.

Муртазы был не просто бухарским ханом. Он был еще потомком Чингис-хана, который когда-то посадил предка династии сибирских ханов на престол. Видимо, сибирские тайши рассудили, что нового хана им тоже должен дать потомок Чингис-хана. Муртазы-хан происходил из рода Шейбани-хана, внука Чингис-хана, и его сына Джучи, который сделался правителем Бухары. По имени этого предка весь род бухарских правителей назывался Шейбанидами.

К слову сказать, советские историки говорили иногда о «борьбе Тайбугидов и Шейбанидов», но не разъясняли, что это за роды и от кого они происходили. Это совсем не роды «правителей Ишимского и Тюменского ханств». Шейбаниды — это род чингизидов, которые пользовались на всем Востоке очень большим авторитетом. Род Тайбугидов просто не мог с ним ни за что соперничать, главным образом, потому, что был худороден перед Шейбанидами (хоть Тайбугиды и получили власть из рук самого Чингис-хана).

Итак, к Муртазы-хану, потомку Чингис-хана в двенадцатом колене, прибыли посланники из Сибирского ханства и попросили дать им правителя из своего рода. Муртазы отправил править в Искер своего среднего сына Кучума. В это время, как пишет Абулгази-хан, писавший по-арабски, Кучуму было тридцать лет. Ханом он был до 1003 года хиджры, то есть до 1595 года. В этот год ему было 62 года.

Вот такая версия. Конечно, и за нее трудно поручиться и сказать, что она абсолютно достоверная. Но все же она вызывает намного более доверия, чем легенды советских историков. Доверие она вызывает потому, что в ней четко названы участники событий, четко перечислена последовательность событий, и потому, что в ней есть привязка к истории соседних народов и государств.

Сибирское ханство при Кучуме

В 1563 году в Сибирском ханстве стал править новый хан из рода Шейбанидов, Кучум. Он не стал строить для себя новую столицу, заняв дворец прежнего правителя. Перед ним стояли две главные задачи: распространение ислама в ханстве и расширение подвластной территории. Наказ о распространении веры. Пророка дал ему отец в Бухаре, а распространение своей власти было уже своей собственной задачей.

Кучум выстроил рядом со своим ханским дворцом, в цитадели Искера, мечеть и приказал своим приближенным принять ислам. Но вот население ханства отказалось обращаться в новую веру. Несколько ходжей, приехавших во владения Кучума проповедовать ислам, были убиты. Хан жестоко наказал убийц святых, похоронил тела павших за веру на княжеском кладбище и начал приводить население ханства к покорности.

Хан провел несколько крупных военных походов: по Туре и Тавде — на вогулов, по Иртышу и Оби — на вогулов и остяков. Все эти народы были покорены и обложены данью. Чтобы предотвратить бунт и отложение, Кучум распорядился строить по территории ханства, особенно в отдаленных его землях, укрепленные городки, в которые назначал должностных лиц из числа своих приближенных или из знатных татар. Со временем территория ханства оказалась поделена на своего рода уезды, в центре которых находились укрепленные ставки представителя ханской власти: тархана, мурзы, даруги или есаула, в зависимости от числа местных жителей и их лояльности хану. Часть городов была построена еще задолго до Кучума. А часть строилась уже при нем и, как правило, получала название от имени первого правителя.

Вблизи Искера стояли города: Сузгун-Тура, Биум-Тура, город на Чувашском мысу, Абалак, Атика. На Тоболе и Туре: Карачин, Алымай, Акцыбар-Кале, Цы-тырла, Тархан-Тура, Чингидин или Чимги-Тура. На Иртыше: Кысим-Тура и Бегиш-Тура [21, с. 76; 22, с. 51]. Получается, что Сибирское ханство имело достаточно много городов или хорошо укрепленных населенных пунктов. Любопытно и то, что судьба большинства этих городов после русского завоевания не прослеживается. Неизвестно, что с ними стало: были ли они разграбле-ныи сожжены, были ли они просто брошены населением.

Следующим шагом хана Кучума было завоевание области выше по течению Иртыша, которая известна под названием Барабинских степей. Там он провел удачную войну, в результате которой распространил свои владения до Ямышевского озера. Население степей было обложено данью.

Укрепив свое правление в ханстве, Кучум вернулся к распространению в нем ислама. В 1572 году он попросил у своего старшего брата Ахмет-Гирея, ставшего бухарским ханом вместо умершего в 1565 году отца, Муртазы-хана, прислать в Искер духовную миссию и военную помощь против русских. Брат откликнулся на просьбу и в 1575 году привел в Сибирское ханство большой отряд и духовную миссию, состоявшую из ахуна, муллы и трех абызов.

Ахмет-Гирей разместил свой отряд недалеко от Искера и стал забавляться соколиной охотой на берегах Иртыша. Однако здесь его настигли интриги бухарского князя Шингея, метившего на ханский престол. Он прислал людей, которые должны были убить Ахмет-Гирея. Когда хан охотился на берегу Иртыша, эти люди окликнули его с другого берега и позвали переплыть реку под предлогом получения вестей из Бухары. Ахмет-Гирей сел в лодку и поплыл на другой берег. Когда же он сошел на берег, то тут же был заколот подосланными убийцами. Охрана хана осталась на другом берегу Иртыша, и пока они поняли, что произошло, убийцы уже успели скрыться [33, с. 200].

В этом кратком рассказе — только вехи истории Сибирского ханства. Надо признать, сибирская наука ни на шаг не продвинулась в деле описания истории этого государства после Г.Ф. Миллера, даже наоборот, во многих вопросах откатилась назад, в область мифов и недостоверных сведений. Это и неудивительно, потому что для мифотворцев всегда существует опасность, что от активного исследования истории и самого Сибирского ханства, и его крушения, может сильно поблекнуть яркий, патриотический облик Ермака.

История Сибирского ханства нужна не России, а жителям Сибири. Она нужна для того, чтобы иметь четкое представление о том, что Сибирь — это совсем не снежная целина, не пустая и дикая земля, а хорошо обжитая и культурная. Государство, по крайней мере, с XIII века — это хорошо даже по европейским меркам. При пристальном изучении дата начала государственности в Сибири, конечно, удревнится, поскольку основание первого зафиксированного в истории государства в Прииртышье относится к эпохе Тюркских каганатов, то есть к I тысячелетию н. э. Это значит, что нужно уважать права жителей этих мест. Это значит, что у жителей есть все права потребовать прекратить смотреть на Сибирь только как на хранилище нефти и газа.

МИФ ВТОРОЙ

МИРНАЯ КРЕСТЬЯНСКАЯ

КОЛОНИЗАЦИЯ

Подавляющая часть западносибирского населения сложилась из вольных переселенцев. Правительственная деятельность по переводу и ссылке на пашню не дала существенных результатов. «История Сибири с древнейших времен до наших дней», под реакцией академика А.П. Окладникова
Итак, еще в тот период, когда продолжало существовать Сибирское ханство, часть территории Юго-Западной Сибири была стихийно, мирным путем освоена русскими, заселена крестьянами, ремесленниками, торгово-промышленными людьми. Г. П. Башарин
Мощный миф, который сегодня подпирает официальную версию присоединения Сибири к России, — это миф о крестьянской колонизации Сибири.

В первоначальных вариантах мифологии его не было, потому что в нем не было большой нужды. Утверждалось, что Сибирь присоединилась к России добровольно, и потому незачем было утверждать, что ее присоединили какие-то крестьяне. Но в конце XIX века, когда представление о добровольности присоединения Сибири было сильно поколеблено, историки официального направления стали делать акценты на том, что присоединение Сибири — это было дело народное.

Из областничества…

Миф о крестьянской колонизации пришел не из официальной науки, а из трудов ярых оппонентов официоза — сибирских областников А. Н. Щапова, Н. М. Ядринцева и Г. Н. Потанина. Они были настолько ярыми оппонентами официальной власти, что в 1865 году были арестованы по делу областников и сосланы в Сибирь. Щапов умер в Иркутске в 1876 году, а остальные, дождавшись амнистии в 1874 году, вернулись в Петербург.

Щапов был первым историком Сибири, испытавшим влияние марксизма, в его время только-только появившегося. Тогда глубокие идеи марксизма были еще очень плохо известны, но вот марксистский концептуализм уже нашел широкое применение в рядах сторонников нового учения. По этому же пути пошел и Щапов. Для его трудов характерно явное преобладание концептуальных утверждений.

Щапов, до ареста и ссылки занимавшийся историей русского народа, подметил в истории Сибири мощную волну переселения из России, начавшуюся в 20-х годах XVII века. Подметив это, он сделал вывод, что присоединение Сибири к России обеспечило крестьянское переселение, или крестьянская колонизация. Другого процесса — долгого и упорного завоевания территорий — Щапов не заметил и в свою концепцию не включил. Основной мотив крестьянского переселения в Сибирь он усматривал в двух подмеченных им чертах русского народа: умеренной и медленной нервной восприимчивости; большой предрасположенности к живому восприятию напряженных новых впечатлений [51, с. 454]. То есть мощное возбуждение приводит русский народ в движение, а его умеренная нервная восприимчивость поддерживает это движение в течение долгого времени. Открытие Сибири возбудило русский народ настолько, что он заселил всю Сибирь от Урала и до Тихого океана.

Более детально этот вопрос изучил и раскрыл Н. М. Ядринцев в своей книге «Сибирь, как колония». Он примечателен тем, что первым из российских историков признал факт жестокого и кровавого завоевания Сибири и ее последующего колониального ограбления. Но в вопросе о сибирском крестьянстве он явно шел за Щаповым, переняв от него все существенные стороны его концепции, только придав им новое звучание.

Как и Щапов, Ядринцев считал, что богатая сибирская природа вызвала к жизни все силы и способности русского народа. Отметив, в какие эпохи какой род деятельности преобладал, Ядринцев построил схему экономической истории Сибири. XVII век был для него веком звероловческим, XVIII — горнозаводским, XIX век, первая половина — золотопромышленной, а вторая половина — земледельческо-скотоводческой. Это его членение сибирской истории на этапы интересно для иллюстрации такой мысли. Русский народ в Сибири развивался и распространялся только подчиняясь своим инстинктам, а не уму, знаниям и навыкам. И этот вывод Ядринцев вывел, наконец, в глобальное утверждение: «Колонизация Сибири шла инстинктивно и наудачу: сперва на бесплодный север, а потом только, много лет спустя, на юг» [36, с. 318].

Пафос этой идеи можно и не уловить, если не принимать в расчет, что историки Сибири и того времени, и нашего крайне мало обращали внимание на ход завоевания Сибири и борьбы с ханами многочисленных ханств. И в их глазах факт, что русские сначала освоили северные земли, действительно необжитые и скудные, а только потом пошли на юг, не имел логичного объяснения. Вот и пришлось создавать представление об инстинктах русского народа.[18]

Ядринцев, конечно, соглашался с идеей крестьянского заселения Сибири, иначе бы он такой мысли об инстинктивной колонизации ни за что бы не высказал. Более того, он считал, что только крестьянская община может вывести Сибирь из отсталости. Как один из отцов-основателей областничества, он выработал экономическую программу развития Сибири, в которой большие надежды возлагал как раз на крестьянскую общину.

С позиций сегодняшнего дня эти представления кажутся наивными и ошибочными. Я бы их тоже покритиковал. Только и Щапов, и Ядринцев для своего времени были людьми учеными и, как могли, так и работали.

…в марксистко-ленинскую советскую историческую науку

Но все же истинный расцвет и развитие идеи мирной, крестьянской колонизации Сибири произошел при Советской власти.

Историки ранней советской власти использовали господствовавшие тогда настроения для того, чтобы громогласно заявить: Сибирь — это царская колония, средство для эксплуатации сибирских богатств и подавления революционного движения. Собственно, первые советские историки, объявившие Сибирь колонией, имели в виду не то, что она была жестоко завоевана. Этой темой практически не занимались и в 20—е годы XX века, а после дискуссий 30-х и 40-х годов и вовсе перестали. Имелось в виду, что Сибирь — это колония, откуда царский режим черпал природные богатства и где гноил революционеров.

Для целостности понимания исторического процесса с марксистско-ленинской точки зрения надо было как-то объяснить, каким образом Сибирь оказалась в составе России. Тут помогло вот какое обстоятельство. Большевики сурово расправились с областничеством, но его идеи не умерли, потому что А. Н. Щапов считался первым марксистским историком. Так вышло, что он окормлял сразу и областников, и историков-марксистов.

Марксисты, особенно последователи М. Н. Покровского, соглашаясь с основной идеей Щапова о том, что Сибирь была присоединена народом, все же спорили с ним. Критике подвергалась как раз его концепция, явно отдававшая народничеством, что русский крестьянин колонизировал Сибирь, подчиняясь своим инстинктам. Марксисты считали, что главным фактором присоединения Сибири были экономические причины.

В 20—е и 30—е годы в советской исторической науке доминировала точка зрения М.Н. Покровского о том, что главной действующей силой в русской истории XVII–XVIII веков был «торговый капитализм». В своей «Русской истории в самом сжатом очерке», выдержавшей 11 стереотипных изданий, Покровский проводил эту точку зрения со всей убежденностью в правоте марксизма. Потом его за это крепко критиковали и даже чуть было не объявили «антимарксистом».

Все основные общественные структуры он связал с этим «торговым капитализмом». Выходило, что и самодержавие — это политическая организация торгового капитализма, и крепостничество — это средство эксплуатации торговым капитализмом крестьян, и помещики — это тоже агенты торгового капитализма, который во всем участвует тайно [51, с. 735].

Тут даже не нужно думать, кто присоединил Сибирь. Это и так понятно. Конечно же, торговый капитализм!

Эту точку зрения воспринял первый советский исследователь Сибири С.В. Бахрушин и выразил ее в своих трудах по истории Сибири [2].

Ну, а раз главная движущая сила — это торговый капитализм, то, соответственно, главное внимание историков должно быть направлено на развитие хозяйства, торговли, ремесла в Сибири, одним словом, русских городов. Именно с него начался характерный перекос в исторических исследованиях, когда все внимание уделялось только сибирским городам и никакого — границам и войнам с соседними государствами.

Сейчас в сибирской историографии С.В. Бахрушин считается отцом-основателем. В какой-то степени это так. Он действительно был зачинателем подробных исследований хозяйства и русских городов. Его исследование о развитии Красноярского уезда в XVII–XVIII веках стало классической работой этого направления [3]. Все историки в Сибири, которые занимаются тем же самым, считают Бахрушина основателем и ежегодно воздают ему почести, собираясь на «Бахрушинские чтения».

Но все же, надо сказать, что он внес и закрепил этот миф о крестьянской колонизации Сибири. И именно он начал политику намеренного устранения из сибирской истории всех сколько-нибудь значительных войн и вооруженных конфликтов (заявляя при этом о своей абсолютной объективности).

В начале 30-х годов разразилась дискуссия о соответствии взглядов М.Н. Покровского марксизму, которая чуть было не закончилась признанием его концепции антимарксистской. Покровскому удалось отстоять свой статус марксистского историка, но с теорией торгового капитала пришлось расстаться.

Соответственно, пришлось расстаться с этой концепцией и историкам Сибири. Казалось бы, вся конструкция сейчас рухнет. Вот тут-то и пригодилась идея Щапова. Она была подхвачена рядом сибирских историков, развита и стала основным доказательством тезиса о том, что присоединение Сибири было закономерным и прогрессивным. Пригодился при этом арсенал доказательств С.В. Бахрушина и его последователей. С цифрами в руках было доказано, что именно вольное переселение в Сибирь, а не царские переводы и ссылка на пашню, составили основное русское население. В. И. Шунков, который был редактором второго тома «Истории Сибири с древнейших времен до наших дней», посвятил этому вопросу целую монографию, в которой доказывал провал царской политики заселения Сибири [52].

Нельзя сказать, что В.И. Шунков и его последователи были совсем уж не правы. Действительно, количество вольных переселенцев заметно превышает число переведенных и сосланных. Но при этом были забыты три немаловажных обстоятельства. Во-первых, то, что в начале XVII века переведенные крестьяне составляли абсолютное большинство русского крестьянского населения Сибири при полном доминировании в численности служилого населения. Во-вторых, то, что массовое вольное переселение характерно для второй половины XVII века. И, в-третьих, наконец, то, что русское население вплоть до начала XIX века уступало по численности местному населению, даже прореженному войнами и эпидемиями.

Эти обстоятельства хорошо заметны по второму тому «Истории Сибири». Когда говорится о русском населении Сибири, то говорится за всю Сибирь и за весь XVII век, а данные приводятся только по самому концу XVII века или даже по началу XVIII века. О том, что было раньше, — молчок. И не потому, что данных нет, а потому что эти данные портят картину народной колонизации. Историки выбрали беспроигрышный метод. Таким образом можно доказать все, что угодно.

Нельзя обойти вниманием еще и такую капитальную работу, которая сделала солидный вклад в формирование мифов. В 1960 году Б.О. Долгих издал капитальный труд «Родовой и племенной состав народов Сибири в XVII веке». Эта работа — яркий пример того, как верные данные можно превратить в ложные.

Б. О. Долгих занимался изучением данных об уплате ясака. Это достаточно подробные и надежные данные, которые учитывали в той или иной степени население подвластных русским районов Сибири. Данные имеются практически для всего XVII века, где-то более точные и полные, где-то менее.

Уважаемый этнограф сделал законный вывод — раз есть более или менее точные данные о плательщиках ясака, то, если известно, что их платили мужчины, можно оценить общее количество нерусского населения Сибири, просто перемножив количество плательщиков на определенный коэффициент среднего количества членов семьи.

По оценке Долгих, всего нерусского населения в Сибири было 216,8 тысяч человек [13, с. 616–617].

Однако эта оценка ложная. Она не учитывает особенности распространения территории русских владений, не учитывает многочисленных войн и эпидемий, прокатившихся в это время по Сибири, а также совершенно не учитывает население, оставшееся вне русской власти. Долгих занизил численность местного населения в 2–3 раза, если не больше. Частично не по своей вине, а по вине учетчиков ясачных, которые не вносили никаких поправок в данные о плательщиках ясака даже после свирепых и опустошительных эпидемий оспы и чумы, от которой вымирали целые селения и даже районы, ни, тем более, от перемещений населения в результате войн.

Но зато у сторонников идеи «заснеженной Сибири» и «крестьянской колонизации» появился увесистый аргумент — 800—страничный том Б.О. Долгих, которым они, почти в буквальном смысле, били по головам всех скептиков и оппонентов. Еще бы, если кто-то отрицает идею крестьянской колонизации Сибири, тот должен доказать обратное — многочисленность дорусского населения Сибири. Но, думают сторонники официальной версии, тут у нас есть неопровержимый аргумент в виде толстого тома работы уважаемого академика, которым можно, помимо всего прочего, ловко прихлопнуть истину.

Все же нужно отметить, что в более поздних работах, 70-х и 80-х годов, такого радикализма уже не было, и историки более тщательно рассматривали процесс возникновения и становления русского хозяйства в Сибири. В более поздних работах, например, в уже названной работе О. И. Вилкова, была сделана попытка более тщательно исследовать возникновение и развитие русского хозяйства и экономики в Сибири. Эта работа, как и любое межотраслевое исследование, показала, что создание русского хозяйства не обошлось без крестьян, промышленников, торговцев, ремесленников. Документы показывают, что все они внесли свой, посильный вклад, и их забывать никак нельзя. Тщательность этих работ извиняет невнимание их авторов к другим аспектам сибирской истории.

Итак, восторжествовал консенсус. Было решено считать, что экономическая причина присоединения Сибири — это вольная колонизация крестьянами, промышленниками, торговцами и ремесленниками.

ГЛАВА 7

Сколько русских жило в Сибири?

Собственно, с переселения русских в Сибири и начинается история в Сибири, Так, во всяком случае, считают историки. Все, что было до этого, это как бы предыстория, события, не имеющие никакого отношения к настоящей истории, которой признается, конечно, только история русская.

Об этом писали практически все, кто когда-либо занимался историей Сибири. Эта версия вошла во все учебники и популярную литературу. Это версия о том, как русские землепроходцы, якобы не встречая сопротивления, шли по сибирской земле, основывая один город за другим.

Вот, например, из трудов академика Бахрушина:

«В 1594 году в устье Иртыша был поставлен Обский городок на месте лагеря И. Мансурова… Выше по Оби в 1594 годы был поставлен Сургут, но в 1598 году из-за постоянной военной опасности со стороны \"Пегой Орды\" под водительством остяцкого князя Вони пришлось на Оби в центре орды построить Нарым…

В 1604 году в русское подданство перешел еуштинский князь Тоян и бил челом о постройке в его земле города — Томска…» [13, с. 148].

И так далее, и тому подобное. В 1618 году поставлен Кузнецкий острог, в 1618 году построен Енисейский острог, в 1628 году — Красноярский острог, в 1632 году — Якутский острог. Движение «встречь солнцу».

Во всех учебниках по истории, во всех книгах, посвященных вопросу заселения русскими Сибири, давалась карта азиатской части России, на которой стрелками, разбегающимися по артериям крупных рек, показаны маршруты казачьих отрядов, идущих к Тихому океану. Что это за реки? Объ в среднем течении, Енисей в среднем и нижнем течении, гораздо ниже Красноярска, Ангара, Лена, Шилка, Аргунь, Амур. Есть и более северные реки: Пур и Таз, Подкаменная Тунгуска, Колыма, Индигирка.

Нам всегда уважаемые академики говорили, что русские шли в Сибирь за землями, для того, чтобы осесть на новых, свободных землях, завести хлебопашенное крестьянское хозяйство. Они говорили нам, что Сибирь была присоединена к России мирной крестьянской колонизацией.

Но тогда отчего русские землепроходцы шли по северным рекам, по местам, которые слабо заселены и по сей день, где земледелие или рискованное, или вообще невозможно? Почему русские захватили в первую очередь территории, на которых вечная мерзлота?

Вот ведь вопрос вопросов.

Чем южнее, чем меньше русских

А ведь и правда, странно. Скажите, уважаемые академики, если заселение русскими Сибири было крестьянской колонизацией, то отчего бассейн Енисея и Оби русские заселяли с севера на юг, а не наоборот? Отчего сначала на Енисее был поставлен Туруханск, неподалеку от Полярного круга, где земледелие невозможно, потом Енисейск, потом только, в 1628 году — Красноярск? И отчего это в благодатной Минусинской котловине, сегодня являющейся сельскохозяйственным центром Красноярского края, русский острог был поставлен только аж в 1707 году?

От Енисейска до Абаканского острога около 700 километров по прямой. Эта прямая — водная артерия Енисея. Но почему-то русские шли по этой прямой сто лет. Русские казаки смогли пройти десять тысяч километров по горам и тайге от Урала до Тихого Океана за 50 лет, а вот 700 километров по прямой водной артерии, протекающей по благодатным степям, одолели только за век.

Нечто подобное было и в Приобъе. Томск, построенный в 1604 году, долгое время был самым юго-восточным русским городом в Сибири. В 1618 году в верховьях Томи был построен Кузнецкий острог, укрепивший позиции русских в Кузнецкой котловине. Для того, чтобы полностью закрепить за собой этот край, нужно было воздвигнуть острог на слиянии Бии и Катуни. Первую попытку русские сделали в 1627 году, и были изгнаны оттуда телеутами. Потом предпринималось еще несколько неудачных попыток проникнуть в устье Бии и Катуни и поставить там крепость. Попытки раз за разом проваливались, несмотря на хваленое огнестрельное оружие. Крепость там была построена только в 1709 году. А в 1717 году начинается строительство целого ряда крепостей: Белоярской, Семипалатинской, Усть-Каменогорской, Колыванской. На Алтае в первой половине XVIII века была создана оборонительная полоса из крупных крепостей, между которыми стояли посты, редуты и укрепленные поселки. Было несколько линий. Одна только Колыванская линия включала в себя 9 крепостей и 53 редута с артиллерией [43, с. 12–15].

Объяснить этот странный факт теорией «мирной крестьянской колонизации» нельзя. Теория «мирной колонизации» не объясняет, против кого строились эти крепости и десятки редутов с артиллерией.

По логике крестьянской колонизации русские крестьяне должны были в Сибири идти на юг, туда, где раскинулись широкие плодородные степи. Земель там много, и климат к земледелию подходящий. Но этого не произошло. Русские не пошли в XVII веке на юг. Они пошли на восток и северо-восток, по тайге, лесотундре и тундре, почти не заходя в степи. В Приобье русские владения располагались почти исключительно в таежной зоне. Правобережье Оби — лесное, левобережье — степное. Так вот, до самого конца XVII века русские не выходили в левобережные приобские степи.

То же и в Красноярске. Андрей Дубенской выбрал очень удачное место для строительства города. Это стык восточно-саянской горной тайги и Красноярской островной лесостепи. Русские распахивали поля практически под стенами города и не вылезали из долины реки в холмистую степь. А над городом, на Часовенной горе, поставили аванпост, чтобы смотреть, не идут ли хаастары или качинцы с войной. Всего в 50 километрах к югу, за горным проходом через Восточные Саяны, начинаются обширные минусинские степи. Но туда русские даже и не совались.

Когда завоевание Сибири было завершено, именно на эти степные земли пошел поток переселенцев. Именно степные районы Сибири стали самыми важными сельскохозяйственными районами. Северные русские города, процветавшие в XVII–XVIII веках, вдруг стали хиреть. Туруханск из крупного города, служившего перевалочной базой на пути в Восточную Сибирь, стал маленьким поселком. Енисейск, бывший столицей русских земель по Енисею и Ангаре, уступил свое первенство Красноярску.[19] Богатая Мангазея, находившаяся за Полярным кругом, вообще исчезла с карты Сибири. Томск, бывший столицей Сибирской губернии, уступил первенство Омску и Новониколаевску-Новосибирску.

В чем же дело? Почему теория «мирной крестьянской колонизации» разваливается от столкновения с этими фактами?

Эту нестыковку легко объяснить. Просто уважаемые академики, авторы этой замечательной теории, забыли о существовании местного населения. Они его просто не замечали и в своих построениях не учитывали.

Но шило в мешке не утаишь при всем желании. Тот же академик Бахрушин вынужден был признавать, что: «Продвижение на юг, вглубь Барабинской степи, было, однако, на первых порах сильно затруднено соседством многолюдных кочевых народов» [4, с. 147].

Как тонко академик сделал реверанс исторической правде, в то же время не признавая военного, насильственного захвата сибирских земель! Вроде бы продвижение было только затруднено, да и то только на первых порах. Из этой фразы можно понять, что на неких «вторых порах» продвижение шло без всяких препятствий. И что оно было затруднено соседством кочевых народов. Вроде бы только соседством дело и ограничилось. Пососедствовали, и будет.

Спросят меня, в чем же историки не правы? Отвечу: не правы в том, что совершенно не учитывают военно-политической обстановки в Сибири, которая сильнее всего повлияла на переселение русских в Сибирь и строительство первых русских городов. Именно военно-политическая обстановка, сложившаяся в Сибири во время распада Сибирского ханства, определила весьма своеобразный характер русского расселения. Это, во-первых. А, во-вторых же, главным занятием русского человека в Сибири в начале XVII века было не землепашество и даже не зверопромысел, а война. Здесь уважаемый академик С.В. Бахрушин не прав был по всем статьям. Продвижение было не затруднено, а остановлено. И не на первых порах, а на целых сто лет. И главная причина тому — никак не соседство, а активное сопротивление кочевых народов русским.

С кем соседствовали на «первых порах»

Конец XVI века был для русских в Сибири самым тяжелым временем. Здесь русские были в абсолютном меньшинстве. Против многочисленного населения бывшего Сибирского ханства они могли выставить не более полутора-двух тысяч казаков или стрельцов. Очень долгое время именно казаки, стрельцы и немногочисленная русская администрация были единственными русскими жителями Сибири.

Вот этот момент тщательно скрывается историками. Практически ни в какой работе по истории Сибири нельзя найти открытого и четкого признания того, что в XVI, да и в XVII веке местное население преобладало над русскими.

Вернемся снова к капитальному труду Б. О. Долгих. Труд этот, несмотря на титул академика, выдавленный на обложке под именем автора, несмотря на 800 страниц текста, перенасыщенного цифрами, несмотря на карты и схемы — фальсификаторский. И тов. профессор Борис Олегович Долгих — фальсификатор. Всю свою научную подготовку, эрудицию и авторитет он направил на доказательство нехитрого тезиса: местные народы в Сибири уступали в численности русским, даже в XVII веке.

Как это доказать, не отступая от исторической правды? Во-первых, не надо приводить в тексте работы данных по численности русского населения. Незачем. А то еще какие-нибудь настырные читатели начнут задавать профессору всякие неудобные вопросы.

Во-вторых, надо сделать вид, что кроме населения русских владений, в Сибири вообще ничего не было. Вот как это делается. Автор сего труда рассматривал нерусское население Сибири по уездам. Это было продиктовано тем, что плательщики ясака учитывались по уездам. Долгих делал обзор динамики численности плательщиков по каждому уезду, а потом сводил эти данные воедино.

Вот он рассматривает Тарский уезд и приводит просто зубодробительные факты. Плательщиков ясака в 1593 году — 955 человек. В 1624 году — 533 человека. В 1645 году — 681 человек. В общем, за весь XVII век численность плательщиков ясака не поднималась выше тысячи человек. Только в 1707 году плательщиков вновь было учтено 910 человек [13, с. 50].

Все историки с большим уважением цитируют этот труд и используют его данные. Казалось бы, цифры, приведенные профессором Долгих, — показательные. Однако на деле они ничего не доказывают. Автор просто забыл указать, где находится Тарский уезд и что это было за место.

Тара и сейчас есть на карте Сибири. Она находится на Иртыше, выше Тобольска, севернее Омска. В Сибирском ханстве это была пограничная территория. Недалеко от Тары находилась крепость Куллары, которую Ермак брал, брал, да так и не взял. Она отмечала границу между владениями Кучума и казахских ханов. В те времена население старалось не селиться на границе и старалось поселиться как можно ближе к столице или крупной крепости. Это понятно: и безопасность, и возможность для заработка. Так что малонаселенность пограничья Сибирского ханства вполне понятна. Кстати, и русские не горели желанием селиться в этих местах. В начале XVIII века Татмыцкая слобода, самое южное русское поселение в Прииртышье, в 60 километрах к югу от Тары (сегодня это самый центр Омской области), составляло всего 142 двора, или 420–850 человек населения.

В русское время Тара очень долгое время, практически до начала XVIII века, тоже была пограничным городом. Причем, если Кучум не воевал со своими соседями-казахами, то для русских эта граница была неспокойной. И потому, что казахи относились не очень дружелюбно к русским, и потому, что на границе действовали сыновья и внуки хана Кучума, которые пытались выбить русских из Сибири и вернуть себе ханство. В 20-х и 30-х годах XVII века набеги были столь частыми, что бывали времена, когда Тара осаждалась Кучумидами каждый год. Разумеется, при этом воины грабили окрестную волость, отнимали ясак и уводили в плен жителей. Редкий набег обходился без очередной сотни-другой пленников, захваченных в русских волостях. Причем то, что мы знаем о захваченных в плен, это касается только русских, за которых тарский воевода нес непосредственную ответственность. Ясачных же считать было принято только перед уплатой ясака.

Потом, совершенно невозможно сказать, как население перемещалось из русских владений в казахские и ойратские земли. Уезд был пограничным, русский ясак достаточно тяжел, так что всегда был соблазн сбежать от него под покровительство какого-нибудь степного хана. И русские никак не могли этот процесс контролировать или пресекать.

Так что малочисленность нерусского населения Тарского уезда объясняется его пограничным положением, частыми набегами, бегством населения. Ну и, наконец, козырной вопрос: а что, за пределами русских владений вообще населения не было?

Точно так же анализирует Б.О. Долгих население всех других уездов Сибири. В исторической справке, прилагаемой к данным по плательщикам ясака, он перечисляет, где и когда русские поставили острог, но забывает указать, где и когда был набег или война, и как это отразилось на населении уезда. И так же по всем пограничным уездам он ничего не говорит о населении сопредельных территорий, словно бы русские владения в Сибири граничили с совершенно ненаселенной пустыней.

Этот капитальный труд известен вот уже более 45 лет. Но за это время никто не сказал, что он страдает кардинальной, очень существенной неполнотой — он учитывает только население русских владений, которые тогда составляли примерно треть от населенной площади Южной Сибири.

Между тем кое-какие данные о населении как Сибирского ханства, так и сопредельных областей есть. На территории бывшего Сибирского ханства во второй половине XVII века было учтено 19 415 плательщиков ясака, которыми были, конечно, мужчины [15, с. 32].

То есть, на территории ханства могло проживать от 60 до 120 тысяч человек, если считать по разным коэффициентам численности семьи.

Есть данные и по русскому населению. Для 70-х годов XVII века, в Тобольском, Верхотурском, Туринском и Тюменском уездах, то есть на территории бывшего Сибирского ханства, было 7,5 тысяч крестьянских дворов с населением 16 954 души крестьянского населения [17, с. 38]. Значит, на этой территории могло проживать от 51 до 102 тысяч человек русского населения.

Получается соотношение русских и нерусских 40:60. Это обстоятельство в корне меняет всю картину русского завоевания и заселения Сибири. Одна эта цифра — 60—120 тысяч жителей Сибирского ханства заставляет отбросить все версии, которые были выдвинуты историками до сих пор. Отпадает версия «малозаселенной и неосвоенной территории». Территорию, на которой живет столько народа, никак нельзя считать ни малозаселенной, ни неосвоенной. Отпадает и версия «колонизации». Даже после почти века экспансий и переселения русское население в самой густонаселенной русскими части Сибири составляло относительное меньшинство.

Скажут, что города забыл учесть. Нет, не забыл. В 1701 году население всех городов Западной Сибири, включая Томск, составляло 6442 семьи служилых, 1949 семей посадских и 9342 семьи крестьян. Или примерно от 53 до 106 тысяч человек населения обоего пола [17, с. 39].

Даже если сложить сельское и городское население, то все равно выходит, что русские не обладали абсолютным перевесом в численности. 104–208 тысяч человек русских против примерно 100–200 тысяч нерусских (включая население Томского и Кузнецкого уездов, в подсчете по Сибирскому ханству не учтенное). Даже с учетом городских жителей соотношение получается 50:50. Поровну.

Надо еще внести поправку, что это данные 1700-х годов, когда боевые действия передвинулись на юго-восток, далеко от границ русских владений в Сибири XVII века, и когда на сибирские земли началось действительно масштабное переселение.

По населению сопредельных территорий точных сведений у нас пока нет. Но известно, что суммарное население трех казахских жузов составляло примерно около 1 миллиона человек для 70-х годов XVII века. Население Джунгарии, государства ойратов, недалеко от границы русских владений, составляло около 600 тысяч человек. То есть, местное население Западной и Южной Сибири, Северного и Восточного Казахстана составляло примерно 1 миллион 800 тысяч человек, против примерно 200 тысяч русских. Общее соотношение нерусских и русских составляет в таком случае 90:10. Нерусское население превышало русское в девять раз!

Как ни крути, все выходит, что местное население весь XVII век составляло устойчивое большинство даже в самых населенных русскими областях Сибири. В таких местах, как Алтай, Приенисейский край, а уж тем более Прибайкалье, Амур и Лена, русские гораздо дольше оставались в меньшинстве (к востоку от Байкала — до начала XIX века).

Когда началось переселение

Раз переселение, то есть крестьянская колонизация Сибири, признается самым важным событием в истории этой части России, то, надо полагать, что будет громогласно названа и при всяком удобном случае вспоминаема дата, когда первые переселенцы пришли в Сибирь. Надо полагать, что будет названо место, куда они пришли, и в этом месте будет поставлен памятник первым переселенцам.

Но чего нет, того нет. Ни в одном учебнике по истории нельзя найти дату и название города, куда пришли первые русские переселенцы. И это более чем странно. В «Истории Сибири с древнейших времен до наших дней» такие сведения есть. Только что-то незаметно, чтобы марксистко-ленинские историки с их абсолютно объективным пониманием истории делали какой-то особенный акцент на этом событии.

Итак, в 1593 году воеводы Н. В. Траханиотов и П. И. Горчаков были отправлены из Москвы в Сибирь для организации похода на Аблай-Керима, сына Кучума, который в то время вел активную борьбу с русскими, а также для строительства новых опорных пунктов в Сибирском ханстве. Летом 1593 года отряд построил на берегу Тавды Пелымский городок, позже переименованный в Пелым. Воевода Петр Горчаков был оставлен в Пелыме, а отряд Никифора Траханиотова на берегу Северной Сосьвы, в 20 километрах от впадения ее в Обь, построил Березов.

Так вот, в задачи Горчакова входило также обустройство первых крестьянских переселенцев в Сибирь. Царским указом из Каргополя, Перми и Вятки в Пелым было переведено 49 семей, из которых 20 поехали сразу со всеми домочадцами. Однако несмотря на указы, переведенные жители не спешили заниматься хлебопашеством. Во всяком случае, сведений о том, что в этом году что-то было посеяно, не осталось.

В том же 1593 году 10 жителей Великого Устюга и Перми изъявили желание добровольно переселиться в Сибирь и записаться на стрелецкую службу [17, с. 32–33].

Как бы В.И. Шунков ни доказывал, что де переводы крестьян не сыграли никакой роли в русском переселении в Сибирь, все же придется признать — никакого добровольного крестьянского переселения в первые десятилетия русского господства в Сибири не было. Первых крестьян сюда перевели царскими указами.

Любопытно и то, что первые добровольные переселенцы изъявили желание состоять именно на военной службе, но никак не крестьянствовать.

Для тех, кто еще не верит, приведем другой факт, который официальными историками не замалчивался, но и не поднимался на щит. Старая дорога в Сибирь шла по Каме и Вишере, с верховий которой был переволок на Лозьву, впадающую в Тавду. В 1590 году в среднем течении Лозьвы был построен Лозьвинский городок, который исполнял не только функции защиты переволоки, но и функции таможни. В 1597 году сольвычегодский посадский Артемий Бибиков предложил провести другую дорогу, которая будет идти от Соликамска до верховьев Туры. Власти принимают это предложение, и дорога в 1598 году была построена. Но тут же принимается мера, которая никак не свидетельствует о народном движении в Сибирь. Движение по Лозьвинской дороге запрещается. В верховьях Туры ставится Верхотурский острог, куда переводится население Лозьвинского городка. Сам старый городок на Лозьве уничтожается. С этого времени все движение населения и товаров в Сибирь идет через верхотурскую дорогу и через Верхотурье.

Есть ли сведения о том, где и когда русские впервые начали распашку земель? Есть и такие сведения. Они тоже историками не замалчиваются. Но и широко не используются — очень уж неудобны для них факты. В самом западном поселении Сибирского ханства, рядом с юртами мурзы Япанчи, в 1599 году был построен Туринский острог. Поставил его совсем небольшой отряд из 50 человек во главе с головой Ф. Яновым. И вот что любопытно, в том же году в Туринск было царским указом переведено 55 семей крестьян из Казани. Весной 1600 года они распахали первую пашню в Сибири. Это была «государева пашня», призванная служить делу снабжения гарнизона Туринска хлебом [17, с. 37].

Вот почему об этих фактах, которые никем никогда не скрывались, историки Сибири говорить не любят. Они подрывают мифы и святую веру в то, что присоединение Сибири к России свершилось благодаря мирной крестьянской колонизации. На деле же видно прямо противоположное. Первые крестьяне в Сибири переводятся сюда царским указом, то есть принудительно. Те же, кто собирался переехать добровольно, желали поступить на стрелецкую службу. Первая пашня заводится также по государевому указу и на землепашцев налагается хлебный оброк. И таможня заводится, чтобы всякие не шатались по своей воле, не спросясь царя-батюшки.

Вот эту тенденцию историки, верящие в крестьянскую колонизацию, хотели бы скрыть. Тенденция эта состоит в том, что в Сибири первоначальное крестьянское население всех уездов и городов было составлено царскими переводами и ссылками. Первые пашни также заводились по царскому указу, крестьяне на государевой запашке должны были вносить оброк хлебом. Лишь потом, уже в середине XVII века в Сибирь пошел более или менее значительный поток вольных переселенцев, который стал вытеснять государеву запашку. А заселение Сибири крестьянами началось лишь в XVIII веке, когда Сибирь была уже прочно закреплена в составе Российской Империи.

ГЛАВА 8

Немирные рубежи

Ни один историк Сибири, из числа сторонников официальной версии ни за что вам не объяснит, почему русские в уже, казалось бы, завоеванном и подчиненном Сибирском ханстве упорно строили укрепленные поселения — остроги, и мощные, укрепленные города. Все они: Тобольск, Нарым, Томск, Тара и другие — имели мощные укрепления, в большинстве случаев деревянные, а потом и каменные, как, например, в Тобольске.

Вот ради интереса, попробуйте такой вопрос задать: почему? И ответом на него будет смущенное молчание. Если же попадется какой-нибудь догадливый историк, то он скажет мимоходом, что, наверное, была военная опасность, раз русские строили укрепления. Не вздумайте при этом напомнить ему о теории мирной крестьянской колонизации. Не надо, потому что ответом будет раздражение, обида и обвинения в том, что вы ничего не понимаете в истории.

И впрямь, в этом наше преимущество — мы ничего не понимаем в истории, во всех хитросплетениях и умолчаниях официальной версии, и потому прямо зададим вопрос — почему русские строили в Сибири укрепленные города? Поскольку ни один город или населенный пункт в Сибири того времени не обходился без обязательного частокола и высокой башни, то выдвинем предположение, что в Сибирском ханстве было очень неспокойно.

Война с Кучумом

Принято было считать, что после разгрома на Чувашском мысу хан Кучум прекратил сопротивление и только кочевал где-то на юге от русских владений в Сибири, время от времени делая небольшие набеги, которые с успехом отражались.

Эта точка зрения отразилась практически во всех без исключения работах по истории Сибири этого периода, начиная с «Истории Сибири с древнейших времен до наших дней». Там, сразу же за подчеркиванием большой роли похода Ермака в деле присоединения Сибири, начинается описание того, как русские расселялись по Сибири и то тут, то там строили новые города. Никакого внимания этой теме не уделяет и С. В. Бахрушин. Вроде бы и не было ничего.

Но это не так. Сам факт строительства новых городов в Сибирском ханстве был вызван новой опасностью. Хан Кучум, накопив сил в степи, и после устранения русскими опасного конкурента Сейтека, в 1590 году возобновил войну с русскими. 23 июля 1590 года большой отряд Кучума напал на Тобольский уезд. Город был осажден, а округа была сожжена и разграблена [33, с. 278].

Период первых успехов кончился. С этого нападения открылась целая эпоха длинных и тяжелых войн за утверждение русского господства в Сибири.

Русские были вынуждены обороняться. В Тобольске еще не было воеводы, и ответный рейд русского отряда возглавил, по всей видимости, письменный голова Дмитрий Чулков, строитель Тобольска. На следующий год, когда Кучум пошел по верховьям Иртыша, перешедшим в русское подданство, 8 июля 1591 года Чулков вывел своей отряд и 1 августа напал на ставку сына Кучума, Абулхаира, стоявшего на Ишиме недалеко от озера Чили-куль. В бою ставка была разгромлена, а сам Абулхаир с двумя женами попал в плен [33, с. 278] и позже был отправлен в Москву.

Начало войны вынудило царя Федора Ивановича предпринять меры для укрепления своих позиций в Сибирском ханстве. Стало понятно, что одними только Тобольском и Тюменью не обойдешься, и что надо строить новые опорные пункты. В 1592 году в Тобольск был назначен первый воевода князь Федор Михайлович Лобанов-Ростовский, и было принято решение построить в Сибирском ханстве еще три города: Пелым, Березов и Сургут. Эти три города закрепляли за Россией северо-западную часть Сибирского ханства, прилегающую к дороге в Московию.

Собственно, это были даже не города, а просто укрепленные поселения. Например, Никифор Траханиотов построил укрепления Березова всего за 10 дней [33, с. 283]. Понятно, что большой город за столь краткое время построить невозможно, и речь идет только о нескольких избах для стрельцов, воеводы и припасов, обнесенных тыном из бревен. Построен он был очень плохо, поскольку уже в 1601 году в царской грамоте говорилось о том, что острог плох, укрепления его сгнили и нужно строить новый.

В тот же год воевода Петр Горчаков построил Пелымский городок в устье реки Пелым, при впадении ее в Тавду. Есть разночтения относительно строительства Пелыма. Г.Ф. Миллер указывает, что Пелым был построен в 1594 году, а в «Истории Сибири с древнейших времен» указано, что в 1593 году был построен Пелымский городок. Очевидно, речь идет об одном и том же городе. Только в 1593 году он был построен небольшим отрядом, а в 1594 году расширялся для размещения большого отряда из 50 конных казаков и 100 пеших стрельцов [33, с. 282]. Планировалось здесь также завести пашню, посадить на нее стрельцов и казаков и снять их с хлебного жалованья.

План удался только частично. Пашню сразу завести не удалось, а большая часть гарнизона Пелыма была переброшена в другие места, где обострилась обстановка.

Первое восстание

Первое восстание против русских в Сибири вспыхнуло в 1594 году в Березовском уезде, населенном вогулами. Оно началось с того, что 18 февраля 1594 года остяцкие князья Игичей Алачев и Онжа были пожалованы правом собирать ясак в свою пользу с двух остяцких волостей по Сосьве, отправлять суд и не платить никаких податей и пошлин [33, с. 285]. За что остяцкие князья были пожалованы такими широкими правами, умалчивает даже осведомленный Миллер. Скорее всего, за активную помощь при строительстве Березова, поставленного в самом центре вогульских земель. Игичей давно враждовал с вогульским князем Агаем и активно помог русскому отряду в строительстве Березова во владениях своего врага. За неимением сведений трудно сказать, какого рода была эта помощь. Может быть, лес рубили для русского острога, а может быть, помогали разорять окрестные вогульские юрты.

Далее Игичей, восприняв русское пожалование, напал на вогулов и прошелся грабежом по их землям. Князь Агай собрал ополчение и в ответ напал на Березов. Видимо, напал не просто так. Скорее всего, князь Игичей в момент нападения гостил у русских. Это вполне вероятно, потому что ответный поход возглавили русский стрелецкий голова Иван Зинев и князь Игичей [33, с. 285].

Вогулы были разбиты, князь Агай и его сын Азын попали в плен и потом были отправлены в Москву. Трофеи русские и остяки Игичея делили на равных. Игичею очень приглянулась дочь Агая. Но воевода Траханиотов отнял ее и отдал другим остякам, от которых она все равно попала к Игичею.

Этот остяцкий князь был довольно долгое время наместником от русских в Березовском уезде. После разгрома вогулов он еще долго время от времени грабил их и угонял пленников. Русские на все это смотрели сквозь пальцы. По всей видимости, как мы можем понять из странной близости русской администрации Березова и Игичея, здесь не обходилось без доли от награбленного. Так продолжалось до тех, пока князь кондинских вогулов Курманай Танаев в 1600 году не пожаловался в Москву на Игичея и пока в 1604 году не вышел царский указ, сильно урезающий полномочия ретивого остяцкого князя.

Однако великий почин состоялся. Местные жители на примере этого восстания увидели, что русские не только сами жестоко притесняют население, но и позволяют это делать своим союзникам. В Березовском уезде стали постоянно вспыхивать восстания против русских и союзных с ними остяков. В 1598 году среди березовских остяков началось такое сильное восстание, что их князь Шатров Лугуев осаждал Березов.

Восстания постоянно использовались Кучумидами для расширения войны против русских. С первого восстания в Березовском уезде в борьбе против русских вогулам и остякам помогал сын Кучума Есим, женатый на дочери крупного ойратского тайджи Хо-Урлюка. Есим, его сын Аблай-Керей и ойратский тайджи Хо-Урлюк еще появятся на страницах нашего повествования.

Неспокойное ханство

Обстановка в Сибири практически вышла из-под контроля русских. Возобновление войны с Кучумом, недовольство наложенным ясаком, грабежами и притеснениями привели к тому, что большая часть населения Сибирского ханства стала поддерживать Кучума. Кто активно, а кто просто ждал удобного момента. Кучум и его сыновья прикладывали максимум сил к тому, чтобы это сопротивление русским было как можно более широким и ожесточенным.

Царь Федор Иванович и его советники, в число которых входил Борис Годунов, понимали, что если не одержать решительную победу над Кучумом, положение в Сибирском ханстве будет таким же неспокойным, а русское господство — неустойчивым. Было принято решение готовиться к большому походу в Ишимскую степь, где кочевал Кучум. Первым этапом подготовки должно было стать строительство опорного пункта на Иртыше, выше Тобольска, где можно было бы собрать и подготовить отряд для выступления в поход.

1594 год. Начало строительства Тары. Сведения о подготовке этого похода перечеркивают все представления о прочности завоевания русскими Сибирского ханства в те времена. Людей в русских городах было крайне мало, и для подсобных работ пришлось навербовать ясачных татар. Костяк отряда, выступившего из Тобольска, составил отряд воеводы Максима Мальцева, который привел из Казани прямой дорогой через Уфу 554 стрельца. Тюмень направила 160 человек, из которых 80 были ясачными татарами. Тобольск отправил 100 человек тобольских служилых татар во главе с атаманом Черкасом Александровым и головами Баязетом и Байбахтой. Тобольский воевода Лобанов-Ростовский придал отряду 300 тобольских ясачных татар, 150 татар для работы на стругах и 20 пермских плотников.

Получился отряд в 1284 человека, из которых 630 человек были татарами [33, с. 288]. Воздвигнутый город, точнее городок, который долгое время был самым южным русским укреплением в Сибирском ханстве, был очень небольшой. Тара состояла из двух укреплений. Внутренний город был площадью в 250–300 кв. саженей (примерно 120–150 кв. метров), а внешний огораживался острогом, то есть стеной из частокола, длиной до 500 саженей. Общая площадь Тары составляла 30 тысяч саженей, или 15 тыс. кв. метров, то есть занимала участок 140 на 105 метров [33, с. 290]. В Таре был оставлен гарнизон из 145 стрельцов под началом князя Андрея Васильевича Елецкого.

Тара возникла не вследствие русского расселения по Сибири, и приписывать ей какое-то переселенческое значение совершенно неправомерно. Это видно из отряда, строившего укрепление на Иртыше, состоявшего наполовину из ясачных татар. В районе Тары никаких русских поселений не было и нескоро они появились. Тара не была даже защитой для Тобольска и центральной области Сибирского ханства. От Тары до Тобольска было 435 верст по реке, или 15 дней хода против течения. Это укрепление было только русским аванпостом против Кучума, кочевавшего по Иртышу и Ишиму.

Чисто военное значение Тары подтверждается и дальнейшими событиями. В начале 1595 года в Тару был назначен новый воевода, князь Федор Борисович Елецкий с помощником — письменным головой Василием Михайловичем Хлоповым. Новому воеводе было дано наступательное предписание — вести войну против хана Кучума и ногайского мурзы Алая. Подготовка к решительному наступлению велась серьезно, потому что известно, что тобольский воевода Лобанов-Ростовский просил прислать из Москвы шесть скорострельных пушек для Тары. В городок перебросили подкрепления, доведшие численность гарнизона примерно до 600 человек. Очевидно, чтобы усилить отряд в Таре, были сокращены до предела все остальные гарнизоны русских городов в Сибири. Например, как мы уже знаем, значительно был сокращен гарнизон Пелыма и Березова.

Новый воевода сразу же предпринял активные действия, что указывает на то, что все необходимое для походов было заранее подготовлено и никакой самодеятельности воевод не было. Вскоре после прибытия Елецкий отправил отряд казаков и татар в 90 человек во главе с атаманом Григорием Ясырем [характерное прозвище, от татарского «ясырь» — пленник, заложник… — Д. В.] вверх по Иртышу для разведки вокруг ставки мурзы Алая на Иртыше, на Черном острове.

Разведчикам повезло. Они наткнулись на татар, ловящих рыбу на Иртыше, напали на них и захватили после короткого боя 18 человек в плен. Татары оказались из ставки Алая и рассказали об укреплении, силах и о планах самого мурзы Алая. Елецкий незамедлительно выдвинул большой отряд во главе с письменным головой Борисом Домогировым, из 276 человек, который неожиданно напал на укрепленную ставку и с ходу взял ее штурмом. Татары не ожидали нападения и попытались бежать из ставки. В погоне русскими было убито еще 6 человек и 14 взято в плен. В руки русского отряда попали есаулы хана Кучума Мамык и Сейткул, князья Илгулуй и Тешсеней и еще 60 родовитых татар с семьями [33, с. 294–295]. Судя по тому, что Алай не был упомянут ни среди пленных, ни среди убитых, его в это время в ставке не было.

Эта удачная операция сильно ослабила силы хана Кучума на Иртыше и позволила русским начать предписанный царской грамотой и запланированный на весну 1595 года поход по иртышской степи в гораздо более благоприятных условиях. По замыслу, стрельцы должны были пройти по прииртышским волостям, взять штурмом и ликвидировать укрепленные городки князей. Отряд под командованием все того же письменного головы Домогирова вышел на лыжах 17 марта 1595 года.

Несколько волостей недалеко от Тары управлялись мурзой Тунуем, который имел укрепленную ставку Чангула. Русские осадили городок, а командующий отрядом разослал по волостям отряды для подавления сопротивления. Мурза решился на вылазку из осажденной крепости, но попал в плен, и после этого русские овладели крепостью, после чего сожгли ее. Волости мурзы Домогиров отдал на разграбление своему отряду [33, с. 296].

Сопротивление татар в волостях выше Тары по Иртышу было сломлено. Дальше отряд не пошел из-за таяния снегов и вернулся в Тару. Надо сказать, что воевода князь Федор Елецкий был очень хорошим военачальником, нападавшим внезапно и в подходящий момент, так что в этих боях русский отряд не понес никаких потерь.

Решающая схватка

Что и говорить, обстановка в Сибирском ханстве была крайне неспокойной и никак не способствовала крестьянской колонизации, которой, если верить сторонникам официальной версии, мы всем и обязаны. Надеюсь, сейчас, после всего сказанного, уже окончательно понятно: не было в конце XVI века в Сибири никакой крестьянской колонизации, а была долгая и напряженная война для закрепления сибирских владений за Московией.

После удачных походов 1595 года воеводы князя Федора Елецкого на некоторое время на южных границах Сибирского ханства воцарилось хрупкое перемирие. Кучум не предпринимал активных действий, накапливая силы после поражений и разгрома союзника. Русские тоже не предпринимали никаких действий, потому что в Москве началась борьба за трон между приближенными царя Федора Ивановича.

Но вот в 1598 году Земским собором был избран на царство Борис Годунов, который стал активно заниматься государственными делами, в частности, вопросами обороны и расширения владений. Именно при Годунове начался этап активного движения русских по территории бывшего Сибирского ханства.

Уже с конца 1597 года Борис Годунов стал готовить большой поход на Кучума, который должен был покончить наконец с сибирским ханом и дать в начале его царствования первую крупную победу, которая была необходима ему для укрепления своего авторитета. В Тару был назначен новый воевода — Степан Козьмин, а в начале 1598 года прислан князь Иван Мосальский. Новый воевода был назначен и в Тобольск — князь Ефим Варфоломеевич Бутурулин. Весной 1598 года в Таре был собран большой отряд из 700 русских стрельцов и 300 ясачных татар [33, с. 298]. Под командованием воеводы князя Ивана Мосальского отряд 9 мая 1598 года вышел в поход на Кучума.

Этому походу было суждено стать решающим в войне с Кучумом за власть над территорией Сибирского ханства. После поражения, нанесенного ему летом 1598 года, Кучум больше не оправился и вскоре после него умер. Титул хана и руководство войной с русскими перешло к его старшему сыну Али.

Сведения об этом походе сохранились только для завершающей фазы, когда русский отряд напал на ставку Кучума. 20 августа 1598 года русские окружили ханскую ставку и начался жестокий бой, который шел весь день и закончился только ночью. Татары потерпели жестокое поражение и понесли большие потери, по которым видно, что они не хотели отдавать ставку и находившихся в ней жен, детей и родственников хана Кучума. В бою погибли: брат жены хана Елита, два сына Али, визирь Кучума, шесть князей, десять мурз, пять аталыков и 370 простых воинов. В плен попали: пять сыновей Кучума, восемь жен и восемь дочерей хана, жена Али с сыном, жена второго сына Кучума Каная с дочерью и внуки хана [1, с. 125].

В последнем бою в ханской ставке погибла почти вся знать Сибирского ханства. Самого Кучума и его сыновей: Али, Каная и Азыма не было ни среди погибших, ни среди пленных. Как позже стало известно воеводе, они в начале битвы вырвались и с небольшой охраной убежали в небольшую, но неприступную крепость на Ишиме.

Это городище, теперь известное как Кучум-гора, было исследовано археологами, и мы теперь располагаем более подробным описанием той крепости, где укрепился после разгрома хан Кучум. Оно расположено в Ишимском районе Тюменской области, у деревни Рагозино, недалеко от города Ишима. Городище занимает мыс коренного берега Ишима высотой 47 метров и со стороны реки оно совершенно неприступно. Крепость защищена двумя валами и рвами. Первый из них был шириной 12 метров, глубиной в 3,1 метра (по данным раскопок). После него находился вал, развал которого в момент раскопок в ширину был 9,3 метра. Это была высокая стена, примерно в 3,5–4 метра, сооруженная на земляной насыпи из вертикально вкопанных бревен, которые сверху обмазывались глиной. Ров укреплялся рогатками против конницы. Перед рвом шел частокол наклонно вкопанных и затесанных бревен, которые не пропускали всадников непосредственно к стене.

Второй вал отделял в городище небольшой участок и создавал своего рода цитадель. Глубина рва составляла 2,2 метра при ширине в 4 метра. Над ней возвышался развал стены высотой 180 сантиметров и шириной 8,5 метров. Здесь тоже была высокая стена, возведенная на насыпи и укрепленная деревом.

По всей видимости, со всех остальных сторон тоже шла деревянная стена, возможно, обмазанная глиной, но ее следов не сохранилось из-за обрушения берега.

Под защитой внешней стены крепости стояли пять больших изб из бревен, покрытых плоской крышей из жердей или небольших бревен. Пол в них был глинобитный, и в центре находился глинобитный очаг. Площадь таких жилищ составляла 24–25 кв. метров [12, с. 138–157]. В общем, это было довольно комфортабельное жилье, в котором находились охрана хана и сам Кучум с сыновьями.

Городище погибло от пожара. В культурном слое позднего средневековья, в развалинах жилищ было найдено много угля — следов сгоревших деревянных стен и перекрытий изб. Авторы раскопок полагают, что городище было взято русскими в 1598 году. Но на этот счет никаких сведений о том, что в этом году или в ближайшие 2–3 года русские брали какую-то крепость, тем более крепость Кучума. Это событие вряд ли осталось бы без внимания. Скорее всего, крепость была покинута самим Кучумом и, чтобы ею не воспользовались русские, перед уходом она была подожжена.

Кучум вскоре после разгрома откочевал дальше на юго-восток, по Иртышу к озеру Нор-Зайсан, во владения ойратов, у которых и оставался до самой своей смерти.

О смерти Кучума ходит несколько противоречивых версий. По одной из них, приведенной в том числе Г. Ф. Миллером, Кучум погиб в Ногайской орде, куда бежал от ойратов. Эта версия восходит к труду Абул-гази, писавшего по-арабски. Хан-историк считал, что Кучума убили ногайцы около 1003 года хиджры (то есть в 1595 году). Это немного не согласуется со сведениями о большом военном походе против Кучума в 1598 году. Есть вероятность, что Абулгази пользовался неточными источниками, хотя в большинстве случаев он приводит точные и достаточно надежные сведения.

По моему мнению, Кучум после разгрома откочевал к ойратам Хо-Урлюка, дочь которого была замужем за сыном Кучума Есимом. То есть хан укрывался у родственников. Это обстоятельство позволяет отвергнуть версии о том, что хан Кучум бежал от ойратов, угонял у них лошадей. Вполне возможно, что под этой легендой есть какое-то правдивое основание, и, скорее всего, речь идет как раз о Есиме, который в 1601 году появился в Уфе и нанялся на русскую службу. Сомнительно, чтобы это решение вызвало большое одобрение у ойратского тайджи Хо-Урлюка, и Есиму, вероятно, пришлось позаимствовать у родственника лошадей без его разрешения. Скорее всего, эти события послужили основой для легенды о последних подвигах Кучума, тем более, что маршрут Есима, едущего в Уфу, пролегал как раз через ногайские земли.

Скорее всего, Кучум умер в ойратских землях около 1599 или 1600 года (но не позже, ибо уже в 1601 году его сын Али принял ханский титул), и по предположению Мурата Абдирова был похоронен на родовом некрополе ханов из рода Шейбанидов. Некрополь ныне расположен недалеко от ст. Варга Южно-Уральской железной дороги, в 180 километрах от города Рудного. В этом месте беспокойный хан Кучум, скорее всего, нашел свое последнее упокоение.

Новый хан

Поражение было настолько сильным, что в 1600 году, по всей видимости, после смерти отца, старший сын Кучума Али послал в Тобольск гонца, своего младшего брата Кубей-Мурата, договориться с русскими об условиях подчинения [1, с. 135].

Здесь стоит сказать, что русской политике в Сибири всегда была присуща негибкость. Русские всегда и везде рассматривали отношения с местными народами только через призму полного и безоговорочного подчинения русской власти. Причем, в расчет не принимались никакие соображения и права местной знати. Русские требовали только одного — полного подчинения! Понять это отношение можно только в одном случае: если учесть особенности исторической психологии русского народа того времени. Это мы сейчас перестали быть религиозными. А в начале XVII века религиозность русского народа, в особенности в Московии, по меркам сегодняшнего дня вполне могла сойти за фундаментализм и радикализм. Причем, она не была, как сегодня, достоянием только узкого круга воцерковленных и духовных иерархов, а была характерна для широких масс.

Русские, живущие в Московии, рассматривали свою землю как сосредоточие святости и ритуальной чистоты. Идея псковского старца Филофея о «Третьем Риме» весьма характерна и показательна. Другие земли, в противоположность, русские рассматривали как страны нехристианские, нечистые, куда православному человеку и ездить есть большой грех. Вплоть до XVIII века на исповедях священник узнавал, не был ли истинно православный русский человек в земле нехристей, не был ли в татарском плену и так далее. И отпускал грех проживания на нечистой земле, соответственно.

Завоевание Сибири, с точки зрения православной морали того времени, было делом греховным, ибо русский человек вынуждался хотя бы временно жить в нечистой, нехристианской земле. Это влекло за собой два немаловажных следствия. Первое: в Сибирь попадало, главным образом, отребье общества, которому было все равно, в какой земле жить. Второе: русские власти в Сибири стремились как можно быстрее подмять местные народы под русскую власть, крестить их и таким образом сделать Сибирь более или менее чистой, пригодной для жизни истинно православного русского человека.

Поэтому русских в отношениях с другими народами интересовало лишь одно — когда они побегут принимать русское подданство и крещение. И очень обижались, когда местные народы упорствовали.[20]

В силу этой негибкости политики, русские упустили множество удобных случаев присоединения земель на более или менее благоприятных условиях.

На это обстоятельство сторонники официальной версии не обращают никакого внимания, и понятно почему. Факты, которые говорят об этом, разрушают концепцию добровольного присоединения Сибири к России. Даже самые небольшие князья стремились получить русское подданство на каких-то условиях, обычно на условиях сохранения власти над своими улусными людьми. Более или менее влиятельные князья и ханы желали иметь с русскими союз и торговые отношения, но совсем не торопились становиться подданными Белого царя. Упорство русских приводило к тому, что благожелательное отношение к русским разрушалось, союзы распадались и начинались длинные и тяжелые войны.

В 1600 году сложился удобный случай для того, чтобы присоединить кочевья сыновей Кучума по Иртышу, Ишиму, Тоболу, поскольку старший сын Кучума Али выразил желание подчиниться русским. Но в Тобольске Кубей-Мурат был задержан, то есть схвачен в плен, и отправлен в Москву. Али, не дождавшись брата, понял, что договор с русскими — это договор с шайтаном, и в 1601 году принял титул хана Сибирского ханства.

Был удобный случай без войны присоединить южную часть Сибирского ханства. Но он был бездарно упущен. Уже в 1603 году Али-хан объединился с ногайским мурзой Урусом и пошел в набег на Тюменский уезд. Война возобновилась и теперь уже без повторной попытки договора. Пока были живы потомки Кучума, пока они обладали властью, они воевали с русскими. Эти земли южной части Сибирского ханства русским пришлось завоевывать в ходе долгой и упорной войны, продолжавшейся до 1665 года.

ГЛАВА 9

У Золотых гор

Русские захватили чудную и красивую землю — Сибирское ханство. Широкий и темно-синий Иртыш, густые леса, широкие, совершенно бескрайние дали, открывающиеся с любого высокого места. В ясный и солнечный день видно через хрустальный воздух, как ровная равнина, пересеченная могучими реками, слегка всхолмленная и поросшая густым сосновым и еловым лесом, уходит на север — к Ледовитому океану, и на юг — в жаркие казахские степи, к пустынным берегам Сырдарьи и Арала, к оазисам.

Территория Сибирского ханства была вполне сопоставима по площади с Московским государством, и при настоящей крестьянской колонизации освоения этих земель хватило бы для богатого существования на протяжении многих столетий. Здесь было все, что нужно крестьянскому хозяйству: богатые черноземные земли, луга и пастбища в поймах рек, лес для строительства и дров, для промысла, охоты и сбора. Широкие реки были полны рыбы, которой было столько, что русские вплоть до середины XX века ловили ее возами.

Исторически Сибири крупно не повезло. Московия в момент присоединения Сибирского ханства находилась в состоянии сильнейшего разорения после правления Ивана Грозного, длинных и тяжелых войн с крымцами, поляками и шведами. Многие области Московского государства совершенно запустели, сбор податей и повинностей резко сократился, и цари, сначала Федор Иванович, потом Борис Годунов, озаботились пополнением государственной казны. Заносчивость и задиристость москалей обеспечивала им враждебное окружение и вынуждало держать большую армию, несмотря ни на какое разорение земли.

Вот поэтому с первых же лет нахождения Сибирского ханства в составе России на него стали смотреть как на источник доходов. А далее так стали смотреть и на всю Сибирь. Потом, когда Московия более или менее оправилась от разорения эпохи грозного царя, взгляды пересмотрены не были, ибо слишком уж доходное было это дело — сбор ясака соболями.

Новый плацдарм

Не было нужды в том, чтобы идти дальше в Сибирь, если стоять на точке зрения крестьянской колонизации. У Московии и так был громадный клин неосвоенной и неподнятой земли на Русском Севере, по Верхней Волге, по Каме и ее притокам, к которой добавился вот теперь большой клин земли Сибирского ханства.

Однако, экспансия все же состоялась. На мой взгляд, главная причина ее заключается в стремлении расширить количество подданных в Сибири, облагаемых соболиным ясаком, и тем самым увеличить поступление доходов в царскую казну. С тех пор, как на Земском Соборе 1598 года царем был избран Борис Годунов, эта задача стала главной для сибирских воевод.

Если взять достаточно подробную карту Западной Сибири, то легко увидеть, что русское продвижение по Иртышу остановилось на границе казахских и ойратских земель, завоевать которые русские были не в состоянии. Выше устья Ишима русские не могли подняться по Иртышу. Здесь стояли только самые крайние русские форпосты, почти лишенные связи с Тобольском и призванные служить лишь базами для возможных русских походов дальше на юг.

На востоке же русские владения, как и владения Кучума, упирались в большой район Васюганских болот, которые простираются от Оби и Иртыша на западе почти до западных склонов Енисейского кряжа на востоке. Место гиблое и почти незаселенное. Населенные пункты есть только в устьях крупных рек, впадающих в Привасюганье в Обь, которые жмутся к узкой полосе наносной твердой земли около русла реки. Вокруг же на тысячи квадратных километров простираются гиблые болота.

Когда-то это место было влажной низменной степью, о чем говорят курганы, встречающиеся прямо посреди болота. Но уже в начале нашей эры из-за изменения климата, увлажнения и режима рек эта территория стала накапливать воду и заболачиваться. Ко времени описываемых событий здесь уже давно никто не жил, кроме небольших остяцких родов.

Но к юго-востоку от Васюганских болот, выше по Оби начинается достаточно ровная, слегка всхолмленная равнина, пригодная для жизни и хозяйства, прилегающая к большой горной стране, известной под названием Саяно-Алтая. Она отделена от болот с западной стороны Обью, с северной и восточной — Чулымом, а посредине, ближе к Оби, разделена на две неравные части Томью. Реки образуют большой треугольник, вершина которого на слиянии Оби и Чулыма упирается в Васюганские болота, а основание выходит в предгорья Кузнецкого Алатау, Горного Алтая и Восточного Саяна.

Завоевание этого края началось еще во время закрепления Сибирского ханства в 90-х годах XVI века. В 1593 году при строительстве Пелыма и Березова был совершен поход выше по Оби. Воевода князь Владимир Оничков взял штурмом укрепление остяцкого князя Бардана. Осада и штурм были тяжелыми. Остяки отбили несколько приступов, и крепость удалось взять только после обстрела из пушки. Г. Ф. Миллер ничего не сообщает о судьбе князя Бардана [33, с. 286], но, судя по предыдущим примерам, он был казнен русскими. Возле разрушенной крепости воевода построил острог, ставший затем городом Сургутом.

Построив Сургут на средней Оби, примерно в 250 километрах от Обского городка, русские столкнулись с княжеством необычайно воинственного остяцкого князя Вони. Это княжество было известно под названием «Пегой Орды». От чего произошло такое название, не удалось установить даже осведомленному Миллеру.

Князь Воня воевал со всеми своими соседями выше и ниже по Оби, в том числе и с русскими. В 1598 году, по всей видимости, состоялся военный поход русских на остяков, результатом которого было строительство Нарыма, прямо в центре владений «Пегой Орды». Мы не имеем точных данных об этом походе. Как он мог проходить, можно предположить, опираясь на уже описанные примеры.

Целью строительства города Нарыма был разгром и подчинение «Пегой Орды». Потому острожные укрепления были поставлены наспех, на первом подходящем месте, таким же способом, как был поставлен Березов. В дальнейшем выявилось, что для постоянного поселения Нарым неудобен. Это западная часть обширных Васюганских болот на Оби. Вокруг были глухие леса и болота, среди которых оказалось очень мало земли, пригодной для пашни. Этой пашни едва-едва хватало для хлебопашества служилым в Нарымском остроге. Кроме того, Обь подмывала берег и острожные укрепления. Нарым, послуживший делу завоевания новых земель, так и не превратился в крупный город.

В момент похода князь Воня, по всей видимости, отступил, поскольку есть сведения, что он был убит много позднее, в 1602 году. Погиб ли он в войне с русскими, или с кем-то еще, не сохранилось никаких сведений.

После него в «Пегой Орде» правил князь Кичей. Он счел за лучшее мириться с русскими и вскоре перешел в русское подданство. Ему была оказана высокая милость: в том же 1602 году князь Кичей поехал в Москву и был принят царем Борисом Годуновым.

Практически сразу за переходом в русское подданство «Пегой Орды», в 1603 году к нарымскому воеводе обратился с просьбой о принятии в подданство князь небольшого рода — еушталар Тоян. Его род жил в низовьях притока Оби — Томи.

По первым временам русского завоевания Сибири таким добровольцам оказывалась высокая честь. Князь совсем небольшого рода Тоян был пропущен в Москву, где подал царю Борису Годунову челобитную. 25 марта 1604 года Тоян просил принять его и улусных людей, всего до 300 человек, в русское подданство. Князь проявил верноподданническую инициативу. Он сообщил, что поможет русским покорить другие народы, которые жили по притокам Оби — Томи и Чулыму: чатских татар и телеутов, живших выше по Оби, и кыргызов, чьи владения находились по другому притоку Оби — Чулыму. Тоян также выразил желание помочь русским построить город на удобном месте в своей земле. В награду за свои труды Тоян попросил для себя и своего улуса освобождение от ясака.

Милость Тояну была оказана, и он стал русским подданным, не внося ясак в казну [33, с. 312].

Русские своим закреплением в Притомье целиком и полностью обязаны князю Тояну. Он позволил построить в своих владениях Томск, который потом более чем на сто лет стал базой для русского продвижения в верховья Оби, в Кузнецкую котловину. Князь Тоян, конечно, преследовал свои цели. Он за сравнительно невысокую плату получил покровительство и защиту достаточно сильного государства, могущего бороться с агрессивными соседями Тояна. Русские же за небольшую плату получили выгодный плацдарм для наступления на богатые области Саяно-Алтая. Из Томска, стоящего почти в стрелке Томи и Оби, можно было контролировать верховья Оби, верховья Томи с Кузнецкой котловиной и Причулымье с Толы-Хоорай (союз кыргызских княжеств) в верховьях.

Русские проявили большую неблагодарность по отношению к князю Тояну. Он забыт. Нет в Томске ни улицы имени Тояна, ни бронзовой статуи татарского князя в собольей дохе, который показывает русскому атаману место для строительства города. Не выбиты на постаменте исторические слова князя о том, что он поможет объясачить еще и другие окрестные народы.

Странно, почему советская, марксистко-ленинская историография Сибири совершенно не обратила внимания на эту выдающуюся фигуру. Ведь князь Тоян почти идеально подходил под типаж «добровольно присоединившегося»! Он и роль прогрессивную русского подданства понимал, и был стихийным интернационалистом. Это большое упущение, которое надо поставить сибирским историкам на вид. Надо с них взять социалистическое обязательство написать большую, капитальную монографию о князе Тояне и его исторической роли в присоединении Сибири к России.

Этот пример показывает, насколько топорно сделан миф о добровольном присоединении Сибири к России. Настолько, что даже были упущены примеры действительно добровольного присоединения. В «Истории Сибири с древнейших времен до наших дней» Тояну не нашлось места.

Томск

Дело не откладывалось в долгий ящик. Летом 1604 года из Нарыма вышел отряд казацкого головы Гавриила Писемского и сына боярского Василия Фокина. Вместе с ними вышли на строительство города 100 кодских остяков во главе с князем Онжей.

По Томску есть более или менее подробные документы, которые могут пролить свет на способ строительства русских укреплений. Русский отряд, приходя на место строительства предполагаемого укрепления, начинал сам или с помощью союзных татар валить «легкий лес» (очевидно, сосну, елку и пихту, действительно, относительно легкие и могущие сплавляться по реке), перетаскивать или сплавлять к месту строительства, где из него уже возводили укрепления и постройки.

Из названий можно понять, какой тип укрепления использовался. Если укрепление в русских документах именовалось «острог», то укрепление состояло из частокола затесанных сверху бревен, поставленных на валу укрепления. Стена дополнялась башнями, на которых ставились пушки.

Если укрепление именовалось «город», то стена ставилась другим способом. В землю вколачивались вертикальные столбы, в которых тесались глубокие пазы. Между этими столбами в пазы укладывали горизонтальные бревна с затесанными под шип концами. Получался вертикальный забор, который еще называется «заплот». Укрепление усиливалось рублеными башнями, иногда многоугольными, на которых тоже ставились пушки.

Внутри укрепления рубили избы для воеводы («воеводские хоромы»), для казаков, для припасов, для администрации («съезжая изба»). Иногда стена сруба заменяла часть стены укрепления. Перед стеной города копался ров и насыпался вал, часто перед укреплением, особенно острогами, ставились рогатки против конницы: редкий частокол из остро затесанных бревен, вбитых в землю под углом.

Томск был городом, и потому в нем применили второй тип укрепления. Он имел четырехугольную форму, семь башен и примерно 88 сажень (220 метров) стены. Город в плане был неправильным четырехугольником, длинные стороны которого были длиной 80 и 85 метров, стена, выходящая на стрелку рек, — 15 метров, а стена, выходящая на напольную сторону, — 50 метров.

Башни были высотой примерно в 4–6 метров, шириной в 3–4 метра. Об их конструкции ничего больше не сказано, но, видно, они имели шатровую крышу, внутреннюю площадку, на которой устанавливались пушки и хранился боезапас. На уровне этой площадки были в стене башни прорублены бойницы для пушки.

Томск сначала имел только эти укрепления, но потом они были усилены острогом, то есть еще одной стеной из частокола [46, с. 24–26].

Томск имел мощное вооружение, которое делало его практически неприступным городом. В 1627 году в арсенале города учтено:

— пищаль медная, с ядром в 4 фунта, с запасом в 50 железных ядер;

— пищаль медная, с ядром в 1 фунт, с запасом 300 железных и 440 свинцовых ядер;

— две пищали железные, с ядром в 1 фунт, с запасом в 310 железных ядер;

— пищаль скорострельная, с запасом 140 железных ядер;

— пять пищалей затинных, с запасом 820 железных и 1550 свинцовых ядер.

Все это — не легкие ружья, а мощные пушки. Ядро весом в 4 фунта, весило на нашу меру 1,6 килограмма, и калибр этой пушки был примерно в 10 сантиметров. Однофунтовые ядра весили примерно 0,4 килограмма, и калибр этих пушек был примерно в 6–7 сантиметров. На вооружении томского гарнизона стояли четыре таких грозных орудия, с помощью которых можно было отбить приступ достаточно крупной армии.[21] Всего в Томске было десять пушек с очень даже приличным боезапасом [35,с. 28–29].

Это объясняет тот факт, что все нападения на Томск не сопровождались попытками штурма города. Военачальники нападавших хорошо знали о сильной артиллерии города, и потому под стены не совались.

В следующем году под Томском была заведена государственная пашня для казаков. Из Москвы прислали зерно для семян. С этого момента началась русская распашка земель в Притомье. Она постепенно росла год от года, пока не заняла всю пригодную возле городского острога землю. Это еще один пример якобы имевшей место быть «крестьянской колонизации». На новом месте, возле нового города, пашню заводило государство.

В 20-х годах XVII века распашка началась уже в стороне от острога, и было основано село Спасское [14, с. 49]. Следом за ним, в 20-х годах XVII века недалеко от Томска был основал Алексеевский мужской монастырь, который в 1654 году приобрел первые свои земельные наделы [14, с. 60].

Тут надо сказать, что несмотря на усилия историков, тема истории русских городов в Сибири по-настоящему не разработана, и книг, написанных на хорошем уровне, рассматривающих все основные моменты истории русских городов, и доступных непрофессионалам, сейчас нет. Разнообразные юбилейные издания, в которых чуть-чуть затрагивается тема первых десятилетий существования города, практически не выполняют эту роль. Специальные издания посвящены, как правило, узким, специальным вопросам, и выходили в свет микроскопическими тиражами.

К сожалению, историкам похвалиться здесь нечем. Остаются неизвестными целые пласты истории русских городов в Сибири. Ни один русский город не исследован археологическими раскопками. Ни по одному городу не составлено и не издано монографии, которую мог бы прочесть любой желающий. В имеющихся работах история изложена сбивчиво и отрывочно. Например, более или менее известна «красноярская шатость» 1695–1699 годов. Известна не усилиями историков, а усилиями художника Василия Сурикова. Только суриковские картины и эскизы делали это событие более или менее известным, ибо первое и последнее полное описание событий «шатости» вышло в 1902 году. А то, что в Томске в 1648–1649 годах тоже была «шатость», это уже простому читателю неведомо.

Что же говорить об истории нерусских народов и государств в Сибири, если память даже о русских городах в Сибири столь короткая и избирательная?

Кыргызы

Тоян сразу же поделился с русскими сведениями о своих соседях ближних и дальних. Первым делом он указал на самого ближнего и агрессивного соседа — кыргызского князя Номчу, который стоял на озере Тенгери-куль (ныне это Большое озеро в Шарыповском районе Красноярского края, в 250 километрах к юго-западу от Красноярска), в семи днях пути от только что заложенного Томска. Его владения начинались на реке Кие, притоке Чулыма, всего в трех днях от Томска.

Номча возглавлял союз четырех кыргызских княжеств. В русских документах они не имели своего названия, в русской историографии они назывались собирательно «енисейские кыргызы», а в хакаском языке сохранилось настоящее название — Толы Хоорай [7, с. 121]. В русском языке этот народ называют киргызами, однако в дальнейшем мы будем называть их кыргызами, что гораздо лучше передает фонетику их самоназвания «кыркыз», бытовавшего с эпохи раннего средневековья [5, с. 148].

Кыргызы были достаточно многочисленным и воинственным народом, предки которых имели в XII веке обширное и сильное государство в Центральной Азии. Под их управлением находилась огромная территория от Монгольского Алтая на юге, до Ангары на севере. После разгрома этого государства Чингисханом в 1293 году кыргызы утратили свое прежнее могущество, но не утратили своей воинственности.

Кыргызов в начале XVII века было не так уж и много, всего 300 воинов. Это примерно полторы тысячи человек общего населения. Это представители знати, выходцы из рода, ведущего свое начало от Ли Лина. Кыргызы держали в подчинении гораздо более многочисленные народы, точная численность которых не выяснена. При этом кыргызские князья находились в вассальной зависимости от могущественного монгольского ханства Алтын-хана и платили ему дань.

Главные кочевья кыргызов лежали на Белом Июсе и в районе Большого Озера или Тенгери-Куль (его потом называли Божьим озером, русским эквивалентом кыргызского названия). Там находилась ставка кыргызского князя Номчи, которую русские называли «Каменный городок». Судя по всему, это была крепость, выстроенная недалеко от Большого Озера, или Тенгери-куль, на вершине сопки. Ныне в 3 километрах к востоку от берега озера, на вершине высокой сопки сохранились стены этого укрепления, сложенные из плит красного песчаника, широко распространенного в этих местах.

Западная граница кыргызских владений проходила по реке Кие, притоке Чулыма, восточная — по Енисею. Северной границей их владений была река Кемчуг, которая тоже впадает в Чулым в том месте, где она делает довольно резкий поворот на запад, к Оби. Южнее кыргызов, южнее реки Уйбат, кочевали маты, которые в 1616 году, разгромленные русским отрядом в Кузнецкой волости на Томи, откочевали за Саяны, во владения Алтын-хана.

Кыргызы, так же, как и все остальные степные кочевые народы, делились на несколько родов. Те земли, в которых стоял Каменный городок, были Алтысарским улусом (от хак. «Алтыасархы» — север, низ), которым правил князь Номча. Это был старший род среди кыргызов. По Уйбату кочевали кыргызы Алатырского улуса (от хак. «Алатыр» — пестрые горы). Ими правил князь Талай. Этот улус простирался до низовий Уйбата и до современного Аскиза и Абакана. От междуречья Уйбата и Ербы, притока Енисея, и на север, вплоть до Ангары, располагался Исарский улус (от хак. «Истысар-хы» — внутренняя сторона), самый большой среди кыргызских княжеств. Князем Исарского улуса был Батарай. А на правом берегу Енисея, по Тубе, Ое, и вплоть до Саянского прохода, располагались земли Тубинского улуса. Князем тубинцев был Набыдай [8] (Имена князей даны по состоянию на начало XVII века).

Из всех противников русских в Сибири кыргызы были самыми опасными и серьезными, несмотря на их малочисленность. Это объяснялось несколькими причинами. Во-первых, кыргызы — это народ с древней культурой. Род кыргызских князей тянется из глубокой древности, а в средневековье, вплоть до походов Чингисхана, кыргызы господствовали в Центральной Азии.

В Кыргызском каганате были развитое хозяйство, города, городская культура, письменность и богатая литература. Все это было широко известно за пределами Сибири. Кыргызское государство описали 26 средневековых авторов, главным образом, арабы [26, с. 116].

Большую часть своих достижений кыргызы и их кыштымы сохранили до прихода русских. К числу важнейших таких достижений относилось поливное земледелие. Население Алатырского княжества продолжало пользоваться каналами, проложенными в VIII–XI веках. Сохранились достижения в металлургии и обработке металлов. Кыргызские кыштымы Алатырского княжества умели делать хорошую сталь — молат, которая использовалась для изготовления клинков.

Кыргызское войско, несмотря на малочисленность, представляло собой очень серьезную военную силу. Воины имели отличное оружие и доспехи. Кыргызы использовали панцири двух типов из металлических пластин — «кума хуях» кожаные доспехи из толстой кожи — «хуус хуях» и кожаные боевые рубахи — «чаргах». Один тип панциря состоял из 16 квадратных пластин с двумя или четырьмя рядами бортиков, которые крепились к кожаной основе заклепками. Второй тип панциря состоял из 20 прямоугольных пластин, нашитых на кожаную основу. Использовались кыргызами и кольчуги — «илчирбелиг хуях».

Голову воина защищал сфероконический шлем — «чалолыг», с забралом «тумага», козырьком и кольчужной бармицей [48, с. 89–95].

Кыргызский отряд был очень хорошо вооружен, и русские вступали в открытый бой только в том случае, когда выбора не оставалось. В остальных же случаях русские старались или отсиживаться за стенами городов и острогов, или же применять тактику рейдовой войны, нападать на улусы и ставки в отсутствие войска.

Русские также ценили кыргызское оружие, и казаки, особенно конные, старались купить кыргызский куяк. И вообще активно вооружались местным оружием. Вот, например, из описи арсенала сына боярского Ивана Злобина из Красноярска известно, что он имел: саблю польскую, три лука татарских, сулему, натруску и лядунку из черного бархата (то есть сумку для пороха и пуль к пищали), бумажник (нагрудный доспех) и саадак со стрелами [50, с. 41].

В силу этого культурного и военного развития кыргызов борьба с ними была самой долгой, самой упорной и жестокой. Кыргызские княжества попали под власть русских только после полного разгрома в 1704 году со стороны джунгаров и увода большей части населения в Семиречье. Русские просто заняли опустевшую землю.

Телеуты

Следующим соседом был князь Абак, предводитель телеутов, который жил на левой стороне Оби, в пяти днях от Томска. Под его началом было около тысячи человек. Телеуты — это алтайцы, народ кыпчакского происхождения. Половцы, поселившиеся в южнорусских степях, приходились им дальними родственниками. В XVII веке телеуты были единым народом, внутри себя делившимся, как это бывало у всех сибирских народов, на несколько родов. Русские, которые проводили разведку этих земель, часто принимали роды за самостоятельные народы и давали им отдельные названия. Так в русских документах появились телеуты, тау-телеуты, алтай-кижи, теленгиты и тёлёсы. Однако внимательным изучением архивных документов и сопоставлением их с этнографическими данными Г.П. Самаев доказал, что это деление несостоятельно [42, с. 25–26].

Тот же Самаев пишет: «Род у алтайцев XVIII–XIX веков не представлял собой единую общину. Он был раздроблен на независимые друг от друга фракции, которые расселялись почти по всему Горному Алтаю» [42, с. 37].

Группа алтайцев, живущих в одном месте, называлась отоком. Это общее название такого места жительства у жителей степей Южной Сибири и Центральной Азии. Во главе отока стоял зайсан, так называемый «лучший человек», которому подчинялись все жители отока. Под таким названием они были известны в русских документах. Зайсан подчинялся князю или хану и был его представителем на месте. Оток имел постоянную территорию, которая изменялась только в чрезвычайных обстоятельствах, например, в результате войны. В этом случае все жители отока организованно, под управлением зайсана переходили на новые земли, которые им выделялись.

Алтайцы в XVII веке делились на три отока. Старшим отоком управляли Абак и его потомки. Он же был князем для всех алтайцев. Средним отоком управлял зайсан Байдур Банжин. С 1621 года Старший оток был разделен Абаком на три отока: один князь оставил себе, два других он отдал своим сыновьям. В 1635 году отделился Младший оток Мачика Котшебутина [42, с. 52–55].

Это были южные алтайцы. Отдельно от них жили северные алтайцы, жившие на северных склонах Горного Алтая, которые подчинялись телеутам и платили им дань. Северные алтайцы состояли из трех малочисленных родственных родов: тубаларов, кумандинцев и челканцев [42, с. 26]. Кроме них в горах Кузнецкого Алатау жили шорцы, народ тюркского происхождения. Шорцы тоже были подчинены телеутам и тоже вносили им дань.

Только, если северные алтайцы платили дань пушниной, которую они били в лесах обского правобережья, то шорцы вносили дань железными изделиями. Они были очень хорошими кузнецами. Собственно, от них и пошло русское название этого места — Кузнецкая котловина. Шорцы умели выплавлять железо и делать из него самые разные вещи: таганы, ножи, котлы. А также шорцы производили оружие: сабли, копья, наконечники стрел, панцири и куяки, шлемы и прочий доспех. Эта продукция пользовалась широким спросом и ее охотно покупали все окрестные народы.

Владения Абака с трех сторон были окружены врагами. С востока их подпирали владения монгольского Алтын-хана и его вассалов, енисейских кыргызов. С запада их подпирала Казахская Орда. С юга подпирали ойраты, которые кочевали по Монгольскому Алтаю, а в начале XVII века, теснимые Алтын-ханом, перемещались на северо-запад, по долине Иртыша в сторону русских владений.

Абак за несколько лет до появления русских потерпел крупное поражение от ойратского князя Хо-Урлюка и был вынужден признать себя его вассалом. Но через несколько лет, восстановив силы, Абак отложился от него и возобновил войну. Положение его было неустойчивым, поскольку на него могли с двух сторон напасть войска Алтын-хана и казахов. Тогда настал бы конец Большому телеутскому улусу.

Ойраты

Знал Тоян и дальних соседей. Он называл князя Бинея, который водил 10 тысяч человек, владения которого начинались в десяти днях пути от Томска. Миллер, изучавший донесения Тояна, изложенные в русских документах, полагал, что это был ойратский князь [33, с. 346].

Ойратские князья были монгольскими князьями. Монгольский историк М.Б. Чимитдоржиев писал: