Фред Саберхаген

Книга мечей

Первая книга мечей

Мне катит Фарт — со мною меч! На риск иду — со мною меч: Игра с судьбой в орлянку! Но чуть зевнул — по морде плеть! Не так шагнул — кочан твой с плеч! И верный меч Удачи впредь Сулит тебе подлянку. Меч Правосудия взвесит твой шанс, Сверит он свет и контраст: Зуб за зуб и око за глаз — Судьбоносец по мере воздаст. — Драконосек, Драконосек, кого же ты сечешь? — Я сердце гада достаю сквозь чешую. — А где же, меч Героев, покой ты обретешь? — О новом бое песню я пою! Для Дальнебоя нет границ. Для Дальнебоя нет преград! Он и богов отправит в ад! Да только сам тому не рад… Контрольный удар мизеркорды Несет тебе новую жизнь! Склони свою голову, гордый, — На прошлое оглянись. Меч Милосердия вспорет судьбу, Чтобы дать тебе выход в иную борьбу. Меч Мыслебой пригодится любому… (Если любой не боится обломов). Боги смеются, и боги играют, Верят — мечами они управляют… Меч этот так запудрить мозги рад, Что бога самого отправит в ад. Да возрыдают вдовы, наплачутся сироты — Грядет по их судьбину Щиторуб! Да рассмеются боги в своих скалистых гротах: Пускай решают люди — кому сей меч не люб! Ослепитель — верный друг, Он спасет от всех докук. Все ж себя ты береги: Меч Воров, кругом разя, Не узнает, кто враги, А тем более — друзья… Меч Тирана не кровь проливает, Меч Тирана душу калечит. Где он объявится? Боги лишь знают! Ой, как сладки Душегуба речи… Меч Осады — Камнерез Разнесет все стены в прах. И тогда решайте, люди, Кто был прав, а кто не прав? Только боги не сдаются, А по-прежнему смеются… Меч Ярости спасет твой дом, Он оградит его стеной, Но тот, кому он подчинен, Навек покинет кров родной. Путеискатель путь найдет Поможет, если что… Меч Мудрости так заведет, Что не спасет никто.[1]
Пролог

В то морозное утро — холодное, словно самое первое утро мироздания, — он искал огонь.

Он зашел так высоко в горы, что вокруг возвышались лишь безжизненные, испещренные черными проломами, заснеженные скалы. Ледяной ветер вольно гулял между ними, и с потревоженных склонов то там, то тут сбегали небольшие лавинки, лижущие белыми языками серый, слежавшийся годами лед. А вдалеке — километрах в ста — на иззубренной, словно пила, линии горизонта тлели на занесенных снегом горных пиках первые угольки рассвета.

Не обращая внимания на холод и пронизывающий ветер, тот, кто искал огонь, брел, что-то бурча себе под нос. Прихрамывая на изувеченную ногу, он упорно искал тепло и запах серы — короче, все, что могло бы привести его к цели. Но сандалии и огрубевшая на ступнях кожа не давали ему ощутить сквозь камень присутствие огня, а ветер быстро уносил запах пепла.

В первую очередь его интересовали не занесенные снегом голые участки камня. В очередной раз приглядев подходящее место, он разбил пяткой лед в трещине и внимательно осмотрел дыру. Да, здесь действительно чуть-чуть теплее, чем вокруг. Где-то глубоко внизу, внутри скалы бьется магма. А значит, будет и огонь.

Чутко прислушиваясь к сердцу горы, хромой стал поспешно обходить один из ее отрогов. Он все рассчитал верно — с другой стороны перед ним открылась огромная уходящая вглубь расселина, над которой витал явственный запах серы. Он уже было шагнул в темную пасть разлома, но затем остановился, взглянул на небо и снова что-то пробормотал себе под нос. Посветлевший небосклон был чистым — лишь вдалеке тянулась небольшая гряда облаков. И никаких знамений на нем не было.

Хромой стал спускаться в расселину, которая быстро сузилась до нескольких метров. Но он, ухмыляясь собственным мыслям и время от времени ворча вслух, упорно продолжал спускаться. Теперь он уже был полностью уверен в том, что вскоре найдет так необходимый ему огонь. А еще через несколько шагов он услышал его драконий рев — словно пламя билось в гигантской, пока невидимой трубе. И он пошел на этот зов, торопливо обходя огромные — с дом величиной — валуны, разбросанные здесь, словно детские кубики, со времен последнего землетрясения лет сто назад.

Наконец хромой подошел к трещине в камне, откуда шел рев, и не успел даже протянуть руку и ощутить тепло, как навстречу ему взметнулся огненный язык. Это было именно то, что он искал, причем источник магмы находился даже глубже, чем он смел надеяться. Для задуманной им тонкой работы этот огонь годился наилучшим образом.

Огонь был найден, теперь нужно было позаботиться об остальном; и хромой пошел обратно — навстречу светлеющему небу. На одном из обрывов он облюбовал защищенную от ветра пещерку (даже, скорее, грот): именно там он и поставит свой горн. Все подножие огромного утеса было изрезано небольшими, засыпанными снегом трещинами и разломами. Теперь предстояло разбудить подземный огонь и вызвать его на поверхность, что требовало изрядного физического напряжения и применения магических сил. К тому же для поддержания огня ему нужны были дрова, но здесь, на крыше мира, ничего не росло, и это несколько отдаляло достижение цели. Однако все эти отсрочки нисколько не раздражали хромого: они были неизбежны, и с этим приходилось считаться, если он хотел сделать все так, как должно.

Размышляя, как бы получше устроить будущую кузницу, он вдруг отметил краем глаза возникшие на далеком алеющем горизонте сполохи и даже повернул голову, чтобы как следует разглядеть их: рассвет полыхал радужными переливами — от самых ярких и прозрачных тонов до густых и мрачных. Он подумал, что это резвятся духи воздуха, но именно они-то в его сегодняшней работе вовсе не нужны. Однако хромой не стал торопиться и досмотрел игру до конца, все время бормоча себе что-то под нос. Он сдвинулся с места лишь тогда, когда вновь остался посреди заснеженных скал в полном одиночестве.

Приняв решение, он начал не торопясь спускаться по склону, не обращая на больную ногу никакого внимания. Пройдя почти с километр вниз, он добрался до полосы, где встречались первые деревья. Там он слегка передохнул, внимательно оглядывая небо в поисках знамений. Но небо молчало. Порыв загнанного в ловушку между горными пиками ледяного ветра в ярости растрепал густую и косматую, как мех, бороду хромого, взметнул его одеяние из шкур и забренчал ожерельем из драконьих зубов.

И вот тут наконец-то он понял, что теперь знает имена. Он видел их столь же явно, как недавнюю игру воздушных духов в рассветном небе. Он подумал: «Я именуюсь Вулканом. Я — Кузнец». Лишь затем он осознал, что, спустившись с горных вершин, заговорил на языке людей.

Для того чтобы собрать достаточное количество топлива, ему пришлось спуститься еще немного ниже: теперь он уже видел прямо под обрывом, на котором стоял, первые высокогорные людские поселения. Перед ним, как на карте, расстилались деревушки и хутора, а на одном из холмов виднелся крошечный храм — но для хромого все это было лишь декорацией задуманного им действа. Сейчас самым главным было — набрать побольше дров, и это занятие на время заняло все его мысли. Правда, если спуститься еще немного ниже, подходящих сучьев будет более чем достаточно, но ведь для того, чтобы их нарубить, нужен топор. Да, с топором дело пошло бы быстрее. Но все свои инструменты, кроме пары рук — самых главных орудий в его работе, — он оставил там, на склоне у будущей кузницы. Для дерева сгодятся и руки, в них достаточно силы. Ломать сучья — дело нехитрое. Наконец, набрав огромную охапку хвороста, он вновь двинулся вверх по склону. Теперь он уже хромал не так сильно.

За время его отсутствия на склоне утеса у его будущей кузницы появились наковальня и все остальные необходимые для работы инструменты. Древние орудия были разложены в безупречном порядке. Вулкан сбросил хворост на снег и занялся устройством горна. Подготовку к работе он закончил только к закату, когда солнце уже скрылось за нависавшей над кузницей скалой.

Слегка запыхавшись, он решил немного передохнуть и тем временем еще раз обдумать то, что нужно будет сделать дальше. Так, теперь надо вновь лезть в расселину, чтобы принести огонь. Все же лучше бы у него были помощники, рабы, которые избавили бы его от всех этих утомительных мелочей. Вулкан дождаться не мог часа, когда полностью предастся работе; он уже мысленно видел бьющийся в горне огонь и тосковал по тяжести молота в руке.

Но вместо всего этого ему пришлось подобрать пятиметровый сук и, зажав его под мышкой, словно с копьем наперевес, снова тащиться в разлом, где сквозь трещины в каменной коже земли бился ее огненный пульс. На сей раз он нашел дорогу покороче и уже издалека заметил багровые отсветы на стене. Вырывающиеся из разлома огненные языки, попав на дневной свет, словно блекли от удивления, что кроме мрака преисподней, где они рождены, может существовать и иной мир.

С одной стороны над трещиной потолок уходил достаточно высоко вверх, чтобы к ней можно было подойти вместе с длиннющей жердиной. Кузнец присел на корточки, пристроив сук рядом, и, ухватившись за края трещины, потянул. Для этой работы его руки тоже отлично годились: огромные мозолистые загрубевшие лапищи с серой, словно закопченной миллионами часов ковки, кожей. Упершись ногой в древний слежавшийся лед, исполин изо всех сил рванул края разлома, и камень не выдержал — раскрошился и с грохотом осыпался.

С удовлетворенным смешком бог-кузнец Вулкан поднялся на ноги и, бросив взгляд на виднеющуюся отсюда узкую полоску неба, вновь заторопился.

Подземное пламя, словно пробуя, лизнуло подставленный сук, а затем с аппетитом на него набросилось. Вулкан подбросил сверкающий факел вверх, и тот закрутился, разбрасывая сверкающие искры в вечернем сумеречном воздухе. С довольным смехом хромой поймал горящий сук и поспешно полез к выходу из разлома.

Горн был уже полностью готов к работе, оставалось его только разжечь. Теперь еще нужно было надежно установить выкованную из древнего редчайшего металла наковальню. Это тоже требовало времени. Возясь с ее установкой на горном откосе, Кузнец подумал, что, прежде чем начинать то, ради чего он сюда пришел, следует еще раз сходить за топливом, так как потом ему уже нельзя будет прерываться.

Взгляд Вулкана упал на ожидавшие работы инструменты, и он слегка поморщился: пожалуй, без помощников ему все же не обойтись.

И чем больше он об этом думал, тем более очевидным это становилось. Да, на определенном этапе человеческая помощь будет просто необходима, это придаст его работе особые, уникальные черты. У него есть огонь из недр земли, питающийся возросшим из земли деревом и чистейшим горным воздухом — дыханием земли. Лишь металл, с которым ему предстояло работать, не был детищем земли — в углу пещеры лежал громадный кусок небесного железа и терпеливо ждал своего часа. Он был настолько тяжел, что Кузнец, взяв его в руки, чтобы еще раз как следует рассмотреть, одобрительно крякнул. Ладонями он ощущал исходящее от слитка затаенное ожидание, его стремление обрести форму. Безобразный, оплавленный и растрескавшийся от удара кулака воздуха, притормозившего его сумасшедшее падение на землю, этот кусок металла излучал странную, неземную магию. Да, самого этого металла уже более чем достаточно, чтобы сделать поистине выдающуюся вещь.

И тут без человеческого пота и боли ему просто не обойтись. А человеческий страх, притом доведенный до предела, послужит прекрасным подспорьем для магических заклинаний. Даже человеческой радости найдется применение (если только Кузнецу удастся найти способ вызвать эту редкую у людей эмоцию).

А когда все двенадцать мечей будут выкованы и извлечены из полыхающего горна, то для их закалки ничего нет лучше людской крови…



Прохладный ночной ветерок донес до ушей Малы нежные звуки флейт и тихий перестук барабанов задолго до того, как она увидела впереди еле пробивающиеся сквозь черную листву леса тусклые огни Трифолла. Вслушиваясь в тягучий похоронный напев, она с горечью подумала, что заставившая ее покинуть дом жуткая весть по большей части все-таки правда. Пробормотав себе под нос еще одну молитву Эрдне, Мала нетерпеливо подстегнула концами вожжей своего ездозверя. Но ее скакун был слишком стар для подобных подвигов (а особенно для долгих ночных путешествий) — и ему явно не нравилась торопливость хозяйки, поэтому он, словно назло ей, сбавил шаг. Мала уже была готова спрыгнуть с упрямой скотины и добираться до деревни пешком, но тут она услышала встревоженное кудахтанье словно почувствовавших ее приближение кур, а между деревьями замерцали окошки первых домов.

Оказавшись на главной улице — такой же узкой и замусоренной, как и главная улица в ее родной деревушке, — Мала вдруг почувствовала себя выставленной напогляд миллионам звезд, в свете которых высившиеся в нескольких километрах к западу Лудусские горы казались исполинскими серыми призраками. Здесь, в горах, осенью по ночам уже подмораживает, поэтому она оделась потеплей и поверх обычных рабочих штанов и свободной блузы накинула теплую шаль.

Звуки похоронного напева неслись из ратуши — самого большого и одного из немногих освещенных на всей улице зданий. Мала спешилась и привязала своего скакуна к общественной скотовязи, где стояло уже немало ездозверей. Все ее тело затекло от долгой скачки, и она на деревянных ногах направилась к дверям ратуши. Ее волосы густой черной волной покрывали плечи — пожалуй, только ими она и могла гордиться: лицо Малы многие назвали бы слишком плоским, а фигуру плоской назвало бы большинство. Сильное, тренированное мальчишеское тело — о какой женской красоте может идти речь?

Войдя в полутемный холл, она тут же заметила стоящего в тени арки мужчину. Из-за портьеры на дверях доносились музыка, шарканье и топот танцующих и гул голосов, а он стоял здесь в тени — совсем один. Его бородатое лицо не было ей знакомо, но что-то подсказывало, что этот человек занимает в деревне высокое положение.

Просто так проскочить мимо такой важной персоны было бы невежливо, поэтому Мала остановилась в шаге от высвеченной луной дорожки и вежливо спросила:

— Добрый господин, не будете ли вы столь любезны сообщить, где я могу найти кузнеца Джорда? — Она старалась быть в меру учтивой и по возможности скрыть свое нетерпение.

Но мужчина не ответил. Он только бросил в ее сторону странный взгляд: словно то ли не расслышал, то ли недопонял ее просьбы. Однако стоило ему повернуться к ней, девушка заметила на его лице величайшую скорбь… Или боль.

И все же она решилась заговорить снова:

— Я ищу Джорда. Кузнеца. Мы с ним… Мы должны были пожениться.

На мрачном лице незнакомца появился оттенок понимания.

— Джорд? Он пока еще дышит, дитятко. А мой сын — увы — уже нет. Но оба они здесь.

Мала шагнула за портьеру и в первый раз за свои семнадцать лет увидела столько людей одновременно. Ей показалось, что в залу ратуши набилось человек сорок, если не больше. Но зала была настолько велика, что, даже несмотря на такую толпу, в середине ее еще оставалось обширное свободное пространство для пяти покрытых черным гробов, освещенных лишь установленными в изголовье и в изножье свечами. В них лежали обернутые в саваны мужчины. Но погребальные одеяния не могли полностью скрыть их жестокие увечья и раны.

В ногах центрального гроба стояло кресло. И в нем восседал Джорд. У Малы при виде его перехватило дыхание; теперь она окончательно убедилась, что все, что ей рассказали дома, не было ни преувеличением, ни ложью: правая рука ее нареченного была отрублена почти у самого плеча. Короткий обрубок был забинтован чистым полотном, на белизне которого особенно ярко горели проступившие кровавые пятна. Его заросшее щетиной, осунувшееся лицо выглядело лет на десять старше. Мале даже показалось на секунду, что это не Джорд, а его отец. Он угрюмо смотрел в пол, но словно не видел ни его, ни величаво ступающих в шаге от него танцующих. Деревенские женщины, повинуясь доносившемуся из глубины залы глухому рокоту барабана, с плавной торжественностью вели вокруг гробов и кресла, в котором сидел Джорд, нескончаемый погребальный хоровод.

А за пределами круга остальные участники панихиды (их действительно было около сорока) разговаривали, рыдали, шутили, сплетничали, молились, ели и пили — короче, каждый вел себя, как считал нужным. В углу жрец Эрдне в белом одеянии утешал бившуюся в истерике женщину — ее отчаянные крики разносились по всей зале, перекрывая и музыку, и гул голосов. Судя по одежде, большинство из присутствующих были местными, деревенскими (Мале так и сказали дома, что все погибшие отсюда, из родной деревни Джорда). Девушка даже разглядела несколько знакомых по прежним приездам (для знакомства с родней Джорда) лиц. Но остальных она не знала, а несколько человек даже были одеты как-то странно, словно приехали издалека.

Мала все еще стояла в дверном проеме — ее сил хватало пока только на то, чтобы шепотом возносить Эрдне благодарственную молитву: Джорд был жив! Но даже несмотря на облегчение от того, что ее нареченный избежал смерти, сердце девушки тревожно сжималось — слишком сильно, слишком страшно он изменился… И изменился прежде, чем она успела познать его в молодости, здоровье и силе. Пытаясь отогнать беспокойные мысли, она решительно шагнула в залу, чтобы пробиться к Джорду, но толпа отбросила ее назад к дверям.

На миг весь мир словно застыл. Но Мала подумала, что, скорее всего, ей это показалось — ведь она не привыкла к таким большим сборищам. Девушка встревоженно огляделась — однако все снова пошло по-прежнему: каждый продолжал заниматься тем же, чем и секунду назад. Но именно в эту странную паузу портьера за спиной Малы, повинуясь чьей-то руке, дрогнула и раскрылась. Услышать ее шорох сквозь музыку, разговоры и рыдания она не могла, но отчетливо почувствовала спиной порыв ледяного ветра с гор.

А в следующий момент на ее плечо легла мужская рука — ни вкрадчиво, ни грубо, а так, будто имела на это право: так мог бы утешить ее отец или дядя. Но этот человек не был ни тем, ни другим. Его лицо закрывала маска из чего-то похожего на хорошо выделанную черную кожу. Мала вздрогнула от испуга, но тут же пришла в себя: она уже не раз видела подобные маски — на других похоронах и панихидах. Их носили потому, что открытое появление на похоронах врага союзного клана могло обострить отношения между деревнями настолько, что это могло повлечь за собой любые последствия — от расторжения союза с прежними друзьями вплоть до объявления войны. Однако стоило нежеланному для кого-то гостю закрыть лицо, как он получал полное право находиться на оплакивании — его враги его словно не замечали (даже если прекрасно знали, кто скрывается под маской).

Незнакомец был невысок и одет в добротное, но достаточно простое платье. Мала почему-то решила, что он довольно молод.

— Что произошло, Мала? — склонившись к самому ее уху, прошептал он.

Так он знал ее! Наверное, это какой-нибудь дальний родственник Джорда. Но, заметив у него на поясе короткий меч, она решила, что незнакомец больше похож на кого-нибудь из мелких дворян или рыцарей, заказывавших иногда у Джорда оружие.

И раз он не знает, что случилось, значит, он только что приехал откуда-то издалека. Мала попыталась найти подходящие слова, чтобы поскорее развеять его неведение, но при этом так, чтобы не пересказывать то, что рассказали ей самой, а попытаться как-то объяснить весь ужас произошедшего со своей точки зрения. Но объяснение не находилось.

— Они… все шестеро… — запинаясь, начала она. — Бог позвал их в горы. И тогда…

— Зов которого из богов они услышали? — В голосе ее собеседника не чувствовалось ни малейшего изумления тому, что боги проявили себя, — лишь деловитое уточнение фактов.

Внезапно один из мужчин, стоящих впереди, в разделявшей Малу и Джорда толпе, обернулся и ответил за нее:

— Они последовали зову Вулкана. Бог сам избрал их — в этом нет ни малейших сомнений. Я сам слышал его зов. Да его больше половины деревни слышало. Вулкан спустился ночью с гор и назвал всех шестерых по именам. Остальные, скажу я вам, преспокойно заснули снова. Назавтра, когда никто из шестерых не вернулся, мы собрались в ратуше и стали судить да рядить, что делать. Бабы — те сразу в крик: идите, мол, узнайте, что там и как. Ну и пошли… Ну, скажу я вам, картинка была еще та.

— А что было бы, если бы они не захотели ответить на зов Вулкана? — спросил незнакомец.

В зале было слишком темно, да и мельтешащие тени мешали Мале разглядеть его руки: кто он — крестьянин, мастеровой или высокорожденный? Выбившиеся из-под капюшона волосы были темными и слегка вились, но по ним тоже нельзя было определить его происхождение. И все же в поведении незнакомца было нечто такое… Мала сама поразилась внезапно возникшей мысли: «А вдруг это сам герцог?» Девушка никогда не видела своего герцога, но, как и тысячи других также никогда не видевших его подданных, была твердо уверена, что знает о нем предостаточно. По слухам, его светлость время от времени переодевался и отправлялся в странствие по своей земле, подслушивая и подглядывая, как живут его люди. Кроме того, говорили, что он довольно молод и очень хорош собою; а еще утверждали, что роста он небольшого.

Мала подумала, что Джорд, наверное, когда-то выполнял для герцога какую-то работу. Или кто-то из ныне лежащих в гробах. Это объясняло его появление в деревне… Мала одернула себя — нечего заниматься глупыми мечтаниями! Хотя… Еще ходили упорные слухи о том, что герцог бывает неоправданно жесток, но подобное рассказывают о любом из власть имущих. А даже если и так, одно другому не мешает — герцог Фрактин вполне мог обратить свой милостивый взор и на их бедные деревушки.

Но ввязавшемуся в разговор толстяку подобные мысли в голову не приходили. Прежде чем ответить на заданный ему вопрос, он оглядел незнакомца с ног до головы, и, похоже, тот на него явно не произвел впечатления, даже несмотря на наличие меча.

— Когда бог призывает, кто осмелится заартачиться? — хмыкнул он. — Если вам так интересно, лучше расспросите Джорда.

Но кузнец до сих пор так и не заметил своей невесты. Этот смуглый однорукий молодой старец все еще сидел в отведенном ему ритуалом кресле, по-прежнему уставясь в пол. И его оплакивали вместе с мертвыми.

— Его рука осталась в горах, — донесся до Малы голос толстяка, — но он получил за нее ха-арошую плату.

Даже не пытаясь вникнуть в смысл его слов, девушка внезапно рванулась и заработала локтями, пробиваясь к Джорду. Прорвавшись сквозь хоровод, она упала на колени перед своим нареченным и, сжав его уцелевшую ладонь, горячо заговорила о том, что она ему очень сочувствует и что примчалась к нему сразу же, как только весть о происшедшем достигла ее деревни.

Сначала он не отвечал и только смотрел на нее словно откуда-то из дальнего далека. Но постепенно Джорд стал возвращаться из небытия, глаза его оживились, и наконец он заговорил. Позже Мала так и не сумела вспомнить, что же именно они, захлебываясь, спешили сказать друг другу в эти первые минуты встречи, но чуть погодя Джорд вышел из своего оцепенения и смог заплакать. И он плакал по своим ушедшим друзьям, горевал о своей собственной потере, а Мала его утешала. Тем временем лихорадочное оживление стало постепенно стихать, танец закончился, и все чаще раздавались рыдания и горестные стоны. Оглянувшись на двери, Мала заметила брошенный на нее из-за спин толпящихся людей быстрый взгляд человека в кожаной маске.

— Теперь все будет хорошо, светик мой, — нашел в себе силы сказать Джорд. — Боже, как я счастлив, что ты здесь и что я могу тебя обнять! — И своей единственной рукой он обхватил стоящую рядом с ним невесту за талию и крепко прижал к себе. — Нет, я не беспомощный калека. Я уже все решил. Кузницу продам, а вместо нее куплю себе где-нибудь мельницу. В Эрине как раз есть подходящая… Если я возьму себе одного-двух помощников, то молоть зерно смогу и с одной рукой.

Мала тут же выразила бурное согласие, стараясь, чтобы ее голос звучал как можно увереннее. Она даже закрыла глаза, чтобы убедить себя в том, что именно так все и будет. Она говорила себе, что, когда рана Джорда заживет, он снова станет молодым и к нему вернется хотя бы часть его прежней силы. Да и выходить замуж за однорукого — не такая уж большая беда, если он человек состоятельный… Но тут из толпы вышли двое ребятишек — дети Джорда от первого, закончившегося ранним вдовством, брака. Они уселись у ног отца, и у Малы все остальное вылетело из головы.

Младший — Кенн — тут же ухватил ручонками край грубого полотна, в который был завернут прислоненный к отцовскому креслу странный высокий тонкий предмет, и начал с ним играть. Мала заметила этот сверток сразу, как увидела Джорда, но решила, что это какая-то вещь, заменяющая калекам руку, — крюк или что-то вроде. Однако теперь, обратив наконец на эту странную вещь внимание, она поняла, что ошиблась: судя по длине, этот предмет был короче любой искусственной руки. Да и к чему было бы ее заворачивать?

Перехватив ее взгляд, Джорд объяснил:

— Это плата. — Он осторожно отвел руки сына от загадочного свертка. — Это пока не твое, Кенн. Всему свое время. А тебя, Мэрией, это вообще не касается.

И он ласково, одним пальцем своей огромной пятерни погладил нежную щечку девочки. А затем одной рукой схватил стоящий рядом сверток за конец и, приподняв, резко встряхнул так, чтобы вся, кроме зажатой в кулаке, облегающая его ткань соскользнула. Все тут же обернулись к нему. В руке Джорда сверкал прямой, как стрела, меч длиною в метр. Даже с виду он был необычайно острым.

— Что? Кто?.. — выдавила из себя Мала и в отчаянии замолкла.

— Собственной работы Вулкана, — угрюмо ответил Джорд. — Это мне. А потом моему сыну. Плата.

Девушка застыла в немом восхищении. В рассказе о постигшей деревню беде не было ни слова о мече… Плата? Даже в тусклом мерцании свечей было видно, что лезвие прекрасно отполировано. Благодаря своему острому зрению Мала разглядела мелкие точечки, складывающиеся в странный рисунок: он казался глубоким и рельефным, но в то же время отполированная сталь блестела, как гладь зеркала.

Ритуальный хоровод кружился все медленнее: танцующие, как и большинство собравшихся в зале, не могли отвести глаз от сияющего лезвия.

— Плата, — снова повторил Джорд, и на фоне внезапно повисшей тишины его голос гулко разнесся по всей зале. — Так сказал Вулкан, когда забрал у меня руку. — Он яростно потряс мечом. — Мою руку — за это. Так сказал бог. Он назвал его: Градоспаситель.

В голосе Джорда звучала горечь и бессильная ненависть человека, проклинающего бурю за то, что она уничтожила его урожай. И тут его словно разом покинули силы, он безвольно уронил меч и засуетился, пытаясь его снова завернуть. Но без помощи Малы ему бы вряд ли удалось это сделать.

— Надо будет найти для него чего-нибудь поприличнее этой тряпки, — пробормотал он.

Мала застыла, не в силах найти подходящих слов. Она не знала, что и думать. Как это все понимать? Вулкан дал меч Джорду в оплату? За что? Зачем богу могла понадобиться правая рука человека? И почему тогда — меч? Что делать кузнецу, да и любому мастеровому с таким оружием?

Надо будет Джорда потом расспросить обо всем подробнее, а сейчас не время и не место. Хоровод вновь закружился быстрее, словно получил новый заряд энергии, а смолкнувшие было разговоры и плач слились в единый гул.

— Мала? — в голосе Джорда послышались новые, незнакомые нотки.

— Да?

— Танец скоро закончится. Но я должен оставаться здесь до конца ритуала, пока не произнесут все исцеляющие заклинания. Думаю, тебе сейчас лучше идти.

Сказав это, Джорд устало откинулся на спинку кресла и смежил веки.

Мала поняла его — когда поминальный хоровод закончится, за ним, как всегда, последует еще одно ритуальное действо: те из плакальщиков, кто свободен, разделятся на пары — мужчина с женщиной, юноша с девушкой — и разбредутся по окружающим деревню полям, чтобы на дающей пищу земле зачать новые жизни. Если смерть нельзя одолеть, то можно хотя бы выставить против нее иную, древнюю как мир, силу — силу животворения. Мала была еще свободной, незамужней девушкой, и ритуал требовал от нее участия в последнем поминальном обряде. Но сейчас, когда до ее свадьбы оставалось всего два дня, о том, чтобы исполнить обряд с кем угодно, кроме ее нареченного, ей и помыслить-то было страшно. А Джорд истекал кровью, и у него еле хватало сил, чтобы сидеть.

И она сказала:

— Да, хорошо, я пошла. До завтра, Джорд.

Теперь ей предстоит долгая дорога домой, если только не посчастливится найти ночлег где-нибудь здесь, в деревне. Она была пока еще слишком мало знакома с родней Джорда, чтобы быть уверенной, что ее примут как должно. Да может, кроме этих двух малышей, никто из родственников вообще не заметил ее приезда. По старинному обычаю свадьбу сговаривали старейшины обеих деревень и между семьями будущих новобрачных не было никаких отношений.

Мале Джорд понравился с самой первой встречи, и поэтому она не имела ничего против сделанного за нее выбора старейшин. Да она и сейчас не возражала, даже более того — его увечье пробудило в ней нежность и сострадание. И все же…

Здесь, в центре отданной во власть смерти и страданий залы, веяло муками, отчаянием и крушением всех надежд. Девушка на прощание пожала здоровое плечо своего жениха и, не оглядываясь, ушла. Те из плакальщиков, которые, как и Мала, по разным причинам не могли здесь остаться, тоже потянулись к выходу. Вместе с небольшой группкой крестьян она прошла в двери с портьерой и вышла на темную ночную улицу. Люди тут же стали расходиться в разные стороны, и до скотовязи она дошла в полном одиночестве. Мала уже протянула руку к вожжам ездозверя, как вдруг услышала у себя за спиной тихий голос:

— Обряд не закончен.

Девушка медленно обернулась. Перед ней в свете одних лишь звезд (луна зашла за тучу) стоял незнакомец в маске. Он тоже был один и протягивал ей ладонь, словно ожидая, что она вложит в нее свою. А вокруг неслышными тенями скользили другие спешащие на поля любви пары…



Снова Мала увидела черную маску и того, кто ее носил, спустя почти девять месяцев. Да и то во сне, навеянном заклинаниями и зельями. Тогда они вместе с Джордом отправились на очередные похороны — на сей раз хоронили жреца Синего храма Эрдне, духовника Малы. Но когда они отъехали от дома и мельницы почти на двести километров и уже приближались к храму, у нее вдруг начались схватки.

Поскольку роды были первыми, Мала сначала толком и не поняла, что происходит. Но как бы хорошо она себя ни чувствовала, все-таки ей стоило бы позаботиться о более подходящем месте для родов. С другой стороны, храмы Эрдне выполняли также функции больниц — по крайней мере для беднейших слоев населения. Большинство священников Эрдне были приличными лекарями и акушерами: они неплохо разбирались в травах и целебной магии и даже могли в особо трудных случаях прибегать к технологиям Прежнего мира, используя колдовство хирургии.

К вечеру схватки стали просто непереносимыми. Но впереди был храм, из которого доносилась музыка, очень похожая на ту, что она слышала восемь с половиной месяцев назад на деревенской панихиде. Наверное, именно этот барабанный ритм и привлек черную маску в ее сны. Барабанный ритм и жар, а также смутные подозрения, что ее первый ребенок будет рожден не от Джорда, а от человека, чьего лица она так никогда и не видела. Последнее время Мала пыталась разузнать о герцоге Фрактине все, что только возможно, но, кроме обычных слухов о его жестокости, страсти бродить неузнанным, богатстве и обладании магической силой, она узнала очень мало.

В ту ночь в палате пирамидального храма в паузах между схватками и навеянными зельями снами Малу расспрашивали о ее видениях. Джорда услали якобы для выполнения какой-то работы для матери-настоятельницы, которая с чисто профессиональным интересом (но, надо заметить, весьма доброжелательно) принялась выпытывать у Малы, что именно ей привиделось перед родами. Зелья и заклинания прекрасно снимали боль. Они трансформировали ее в видения: порой — в счастливые, порой — в страшные.

Мала честно описала настоятельнице незнакомца: его осанку, волосы, одежду, короткий меч и маску. Она только не рассказала о том, где и когда они встретились.

— Думаю… Я не уверена до конца, но мне кажется, что это был герцог Фрактин. Наш правитель. — В голосе Малы прозвучала трудно скрываемая гордость. Если она и держала все это до сих пор в секрете, то теперь время секретов кончилось.

— Что ж… это доброе предзнаменование…

Но в голосе настоятельницы прозвучала настолько явная ирония, что Мала встревожилась:

— Так вы думаете, что это был не герцог?

— Милочка, вы знаете об этом больше меня. Все это только сон. Да он мог быть хоть самим императором!

— Нет! Он ни капельки на него не похож! Вы смеетесь надо мной.

Мала не могла сосредоточиться — одурманенные травами мозги соображали туго. Об императоре злословили все кому не лень: о нем ходила масса анекдотов, историй и слухов. Мала, хоть никогда и не видела его, слышала о нем достаточно: он носил скорее клоунскую маску, чем маску, достойную уважаемого человека. Стоило настоятельнице упомянуть его, как в памяти Малы мгновенно всплыли все комедианты и клоуны, которых она видела за свою жизнь. А особенно ей вспомнился шут, чаще других появлявшийся в их деревне на всех ярмарках и праздниках, — он еще рисовал на своем лице особую горестную мину. Но дело не в комедиантах, император — это совсем другое… Во всех анекдотах император был уже стариком, старательно дискредитирующим свое право занимать столь высокое положение, но в то же время имеющим право приказывать баронам и герцогам и даже королям. А также ему приписывали любовь к парадоксальным загадкам. («А что было бы, если бы они не захотели ответить на зов Вулкана?» — разнеслось эхом в голове Малы.) Кроме того, он слыл любителем розыгрышей, да таких, что только люди с тонким умом могли бы их понять. А еще — любого незаконнорожденного младенца или просто ребенка, чей отец отказался от него, в народе было принято называть «дитя императора».

Для Малы этот человек был не более чем словом, носителем титула… Во всяком случае, пока она находилась под властью зелий, она была неспособна мыслить ясно. Но герцог — он был молод. И на нем была отнюдь не шутовская маска.

Сквозь дымку бреда Мала поняла, что вернулся Джорд. И тут она с горечью осознала, что отцом ребенка может быть и он. Она видела его словно сквозь туман, но зато отчетливо слышала, как он тяжело дышит после подъема на пирамиду, а в его голосе звучит гордость: он сумел сделать все, о чем просила настоятельница, и вернулся вовремя. А затем Мала ощутила, как он зажал в своей огромной лапище обе ее ладони, и услышала, что он рассказывает настоятельнице о том, как умерла от третьих родов его прежняя жена. Знал бы Джорд, что герцог, возможно, имеет к сегодняшним родам прямое отношение…

На последние схватки наложилось особое видение. Сначала раздались голоса: неземное пение сгрудившихся вокруг постели Малы невидимок. Джорд и настоятельница куда-то исчезли, но Мале было все равно — кругом расстилался дивный сад, и в нем было столько интересного…

Пение раздавалось все громче, но постепенно его начал перекрывать шум ссоры. Голоса спорящих звучали все резче, словно предмет спора был для них очень серьезным.

Над изголовьем Малы склонялись цветы. Она никогда в своей жизни не видела такого обилия расцветок и форм. Она лежала на спине на… чем? На кровати? В гробу? На столе? А над ней, за цветочным барьером, яростно ссорились… боги.

Она не понимала их языка, но сознавала, что кто-то из богов возмущен тем, что Эрдне хочет ей помочь. Со своего места Мала видела только плечи и голову Эрдне, но даже этого ей хватало, чтобы понять, что он намного крупнее и выше всех остальных. Лицо Эрдне — Губителя Демонов, Рыцаря и обладателя множества других заслуженных его подвигами имен — было нечеловечески огромным и вызвало в памяти Малы неотвратимость вращения каменных жерновов ее мельницы — единственного механизма, с которым она была знакома.

Она подумала, что кое-кого из спорщиков она также могла бы узнать. Особенно Кузнеца — по его зажатому в кулаке огромному молоту, кожаному фартуку и хромой ноге. Из-за Джорда Мала боялась и ненавидела Вулкана. Но она была слишком слаба из-за выпитых трав, чтобы что-либо сделать. Впрочем, Кузнец вовсе не обращал на нее ни малейшего внимания: он не отрывал глаз от Эрдне. Спор между двумя группами богов продолжался и постепенно достиг высшего накала, но Мала была не в состоянии понять, о чем идет речь.

И вдруг она осознала, что ее ребенок уже родился, что он лежит рядом с ней, с перевязанной пуповиной, вымытый и запеленатый. Тем временем Эрдне и его сторонники одержали в споре победу. Ребенок открыл голубые глаза, и его крошечные пальчики зашевелились в поисках соска. Внезапно из небытия выплыла фигура его отца в маске и раздался голос, в котором явно звучала гордость: «Это мой сын, Марк». Это имя было одним из тех, что Мала обсуждала с Джордом, — не раз оно появлялось в обеих семьях.

— Придет время, — голос Эрдне, почему-то похожий на голос отца Малы, заглушил все остальные звуки вокруг, — когда твой сын поднимет этот меч. И ты должна отпустить его: пусть идет туда, куда захочет.

— Имя ему — Марк, — провозгласила фигура в маске, — Я его пометил,[2] и он — мой!

Мала закричала и очнулась от своего странного колдовского сна и тут же услышала успокаивающие голоса: ее первенец чувствует себя прекрасно.

Глава 1

Однажды летним утром двенадцатилетний Марк, вернувшийся вместе со старшим братом Кенном с охоты на кроликов, обнаружил, что в их деревне гости. Причем даже по сбруе их ездозверей было видно, что приехали они издалека.

Шедший впереди по узкой тропинке Кенн так резко остановился, что замечтавшийся братишка буквально врезался в него. Столкновение произошло как раз в том месте, где тянущаяся от речной отмели тропка вырывалась из густых кустов и превращалась в единственную в деревне улицу. Оттуда уже было отлично видно, что на двух ездозверях были кольчуги, как у скакунов из кавалерии, а остальные двое были разряжены в богатые попоны. И привязаны они были к общественной скотовязи перед домом Кирила — старосты деревни. Мальчишки затаились всего в одном полете стрелы от нее. Жители Эрина-на-Элдоне гордились тем, что их главная улица длиннее, чем в соседних деревнях, и тем, что она все удлиняется, так как Эрин потихоньку растет в сторону речки.

— Ты только посмотри! — прошептал Марк, хотя Кенн и так уже смотрел во все глаза.

— Откуда они такие? Хотел бы я знать…

Старший брат задумчиво прикусил нижнюю губу (это было знаком того, что он сильно взволнован). Сегодня с утра все шло наперекосяк — Кенн потратил все стрелы, а добыл лишь одного щупленького кролика. А теперь еще вот какие-то высокородные к ним пожаловали! В последний раз, когда они, вернувшись с охоты, обнаружили у скотовязи чужого ездозверя, приезжал сэр Шэрфа из манора. И прибыл этот рыцарь для того, чтобы провести следствие на основе доноса на Кенна и Марка, которые якобы браконьерствовали в его лесах. В его заповеднике обитали уникальные, выведенные путем долгой селекции животные, которые выращивались специально для подарка герцогу, — экзотические твари, чья смерть автоматически становилась приговором их убийце. В конце концов сэр Шэрфа пришел к выводу, что донос был ложью и наговором, но на братьев это следствие нагнало-таки страху.

Для своих двенадцати лет Марк был довольно высоким (по крайней мере, он был крупнее и выше большинства своих ровесников), но рядом с долговязым семнадцатилетним Кенном он все равно казался коротышкой. Марк совершенно не был похож на Джорда, которого называл своим отцом (до сих пор о тайных надеждах Малы не узнал ни единый человек). Но пока еще его тело не сформировалось окончательно, поэтому говорить о том, как через пару лет будет выглядеть это мальчишеское круглощекое лицо, было рановато. Глаза у него были серо-голубые, а густые прямые светлые волосы уже начали темнеть, обещая к зрелости превратиться в темно-каштановые.

— Эти приехали не из манора, — пробормотал Кенн, разглядывая невиданную упряжь ездозверей. Слегка успокоившись, он решился подойти к скотовязи поближе, чтобы рассмотреть зверей и их убранство во всех деталях.

— Сэра Шэрфы тут уж точно нет, — следуя за ним, добавил Марк, — болтают, что он куда-то уехал по делам герцога.

Жители деревни видели своего лорда не чаще двух раз в году, а герцога хорошо если вообще кто из них видел. Однако они всегда были в курсе того, что происходит в маноре, так как от этого зависели их судьбы.

Первым с начала улицы стоял дом кожевника Фолкенера, который не особо любил и мельника Джорда, и вообще кого-либо из его семьи. Однажды между их домами произошла какая-то распря, и с тех пор их отношения переросли почти в открытую вражду. Марк подозревал, что к тому подлому доносу кожевник явно приложил свою лапу. Вот и сейчас он, вместо того чтобы работать, стоял в дверях, злобно уставившись на проходящих мимо братьев. Даже если он и знал, что означает приезд высоких гостей, то спрашивать было бесполезно — все равно не скажет ни словечка. Марк сделал вид, что не замечает соседа в упор.

Неспешным шагом братья дошли до скотовязи и только теперь заметили стоявших у дверей дома старосты двух вооруженных чужаков. При появлении пары жалких охотников за кроликами на каменных лицах застывших без движения стражников не отразилось ничего. Лишь в глубине глаз едва заметно вспыхнули презрительные искорки. Оба они были крепкими и мускулистыми, с пышными усами и одинаково подстрижены на чужеземный манер. Одеты они были в легкие кольчуги с сине-белым гербом герцога. Они походили бы на близнецов, если бы один не был смуглокожим дылдой, а второй — бледным коротышкой.

И тут дверь дома Кирила отворилась и из нее вышли трое мужчин, на ходу продолжавших о чем-то тихо, но яростно спорить. Первым шел староста, а следовавшие за ним гости были столь роскошно одеты и излучали такую властность, что Марк готов был поклясться — за всю свою жизнь он еще ни разу не видел столь высокородных господ.

— Ибн Готье, — благоговейно прошептал Кенн. Теперь братья шли очень медленно, они еле тащили ноги по пыльной дороге. — Кузен самого герцога и сенешаль!

Сенешаль! — никогда еще Марк не слышал такого слова, но если оно так много значит для Кенна, тогда и для Марка это тоже звучит очень серьезно.

Второй незнакомец был одет в синюю рясу, и борода у него была такая же седая и длинная, как у старосты.

— А это — колдун, — раздался еле различимый шепот Кенна.

Настоящий колдун? Может, Марк и не поверил бы брату (много ли тот видел колдунов, чтобы вот так, сразу признать), но поведение Кирила заставило его призадуматься: староста с таким подобострастием глядел на своих гостей, словно сам был последним босяком, попавшим пред светлые очи старейшин. Никогда еще Марк не видывал, чтобы почтенный старик так унижался. Ведь даже сэр Шэрфа во время своих редких визитов разговаривал с ним уважительно и всегда внимательно выслушивал, даже если обсуждалось какое-нибудь маловажное происшествие. Сегодняшние гости тоже вроде как слушали старосту (о чем они говорили, Марк не слышал), однако отвечали ему свысока и раздраженно.

Наконец глазеющих мальчишек заметили, и Кирил, нахмурившись, окликнул Кенна по имени, а затем резким повелительным жестом подозвал к себе.

И это тоже было совсем не похоже на обычно сдержанного старосту.

Когда Кенн с приоткрытым от удивления ртом застыл перед ним, Кирил приказал:

— Немедленно принеси сюда меч, который висит у твоего отца на стенке. — И, видя, что ошалевший юнец продолжает пялиться на него, прикрикнул: — Ну, иди же! Наши гости заждались!

На подобный приказ от старосты у любого деревенского мальчишки была единственная реакция — немедленно исполнить, и Кенн со всех ног помчался к мельнице, стоявшей на другом конце улицы. Ноги у него были длинные, а значит, дорога не займет много времени. Марк рванулся было за ним следом, но вспомнил, что ему все равно не догнать брата, тем более ему так хотелось остаться здесь, в центре событий, и посмотреть, что будет дальше; а кроме того, вовсе не хотелось трогать меч без разрешения отца…

Марк остался, где стоял — метрах в двухстах от высоких гостей. Но они не обращали на него ни малейшего внимания — они всматривались в конец улицы, откуда должен был появиться Кенн. Лишь колдун (если это правду был колдун) бросил на Марка косой взгляд и отвернулся.

— Ваша честь, я думаю, будет быстрее, если мы сами пойдем на мельницу, — внезапно донеслось до Марка, и он увидел, как староста склонился в неловком поклоне перед тем, кого Кенн назвал кузеном герцога. Поклон этот дался нелегко — старческие кости давно отвыкли от подобных упражнений.

Улица постепенно стала заполняться жителями деревни — в числе осмелившихся выйти из дома был и кожевник. Все они медленно прохаживались, как бы невзначай замедляя шаг возле дома старосты. Конечно, им не терпелось узнать, что происходит, но в то же время они не хотели слишком явно привлекать к себе внимание приезжих.

Гость, к которому обратился Кирил (кем бы он там ни являлся на самом деле), обратил на слова старосты не больше внимания, чем на чириканье воробья. Вся его поза говорила о том, что он намерен ждать и дальше и что предлагаемый старостой план вовсе не самый лучший. Помедлив, он спросил:

— Так ты говоришь, что хозяин меча поселился у вас тринадцать лет назад. А где он жил раньше?

— Вы абсолютно правы, ваша честь. Тринадцать лет назад. Тогда он и купил эту мельницу. Все документы у него были в порядке. С собой он привез детишек и молодую жену. А до того жил в одной горной деревушке, — Кирил указал на восток, — где-то там, сэр.

Сенешаль хотел еще о чем-то спросить, но, завидев возвращающегося Кенна, внезапно замолчал. Парень нес обернутый в полотно меч (он всегда был завернут, так и висел в полотне на стене в главной комнате). Но теперь Кенн уже не бежал, а шел, а рядом с ним шагал возвышавшийся внушительной горой мышц над своим тощим сыном Джорд. Поступь отца была твердой и уверенной. Зато сын все время сбивался с шага.

Вся одежда мельника была в белой пыли, как обычно, когда он отрывался от работы. Бросив на Марка быстрый взгляд (сын так и не понял выражения его глаз), Джорд обернулся к приезжим. Затем с явной неохотой направился к ним. Когда до них оставалась буквально пара шагов, он поймал Кенна за плечо и отпихнул его себе за спину.

Затем Джорд отвесил высокородным гостям отвечающий самым строгим требованиям этикета поклон, но обратился не к ним, а к старосте:

— А где сэр Шэрфа? Наша деревня в его владениях, и в первую очередь мы держим ответ перед ним, а лишь затем…

Но тот, кого называли сенешалем, перебил его, хотя и весьма миролюбивым тоном:

— Сэр Шэрфа нам здесь без надобности. Твоя лояльность к своему лорду весьма похвальна, но в данный момент неуместна. Сэр Шэрфа, как ты сам понимаешь, вассал моего кузена, герцога. А меч, что пылится у тебя на стенке, понадобился именно герцогу Фрактину.

Казалось, Джорда это нисколько не удивило.

— Мне было велено, ваша честь, хранить этот меч у себя до тех пор, пока не придет время передать его старшему сыну.

— Ах вот как? Велено? И кто ж тебе повелел это?

— Вулкан, ваша честь, — отчеканил Джорд. Его спокойствие и звучавшее в голосе достоинство резко контрастировали с нервозностью того, кто его допрашивал.

Сенешаль осекся: какую бы гневную отповедь он ни держал наготове после своего язвительного вопроса, эти слова так и не были произнесены. Однако показать, насколько на него произвел впечатление ответ простого мельника, было ниже его достоинства. Он требовательно протянул в сторону Кенна ладонь, выглядывавшую из богато украшенного рукава:

— Показывай.

Парень все еще прятался за отцовской спиной, прижимая сверток с мечом к груди. Услышав приказ, он испуганно покосился на отца и, видимо прочитав в его глазах согласие, стал торопливо распутывать тончайшее небеленое полотно, все еще держась от опасных гостей на расстоянии, как будто решил показать им меч только издалека.

Последние витки полотна спали.

Сенешаль пристально взглянул на меч, и пальцы все еще простертой ладони судорожно сжались:

— Давай его сюда!

То, что случилось в следующий момент, будет преследовать Марка в ночных кошмарах до конца жизни. И каждый раз в конце сна он будет понимать, что это был последний день его детства. И каждый раз будет заново удивляться: откуда вдруг воздух наполнился пением стрел?

Староста Кирил вдруг начал плавно оседать на землю — из его груди торчала оперенная стрела. Один из стражей повалился ничком, успев лишь до половины вытащить из ножен сразу ставший ему совершенно не нужным меч — из его спины торчало несколько стрел. Второго стража смерть поразила в горло — он только и успел что поднять копье, а на землю оно упало уже само. И почти одновременно взметнулись полы синей рясы колдуна — хлопнули, как отвязавшийся тент, и опали. Единственный уцелевший выхватил меч и прижался спиной к стене — лицо сенешаля побелело как мел.

А из зарослей, скрывавших берег Элдона, летели все новые и новые стрелы. Кусты были прекрасным прикрытием для стрелков. А затем нападающие разом выскочили и, прячась между ближайшими к реке домами, короткими перебежками с воинственными криками устремились к дому старосты, перед которым лежали их жертвы. Атакующих было с полдюжины, и все вооружены до зубов. А вслед за ними выскочили еще два боезверя, почти сразу же обогнавшие авангард. Один был рыжим, а второй полосатым, но на обоих были кольчужные попоны, как на ездозверях убитых стражников. Они двигались с кошачьей грацией, присущей их предкам, а под густым мехом перекатывались литые мускулы.

До сих пор Марк никогда не видел боезверей, но он сразу их узнал — так много уже о них слышал. Он увидел, как его отец отлетает в сторону от мимолетного удара огромной рыжей лапы — Джорд даже не успел обернуться, чтобы предостеречь старшего сына.

Но настоящей мишенью зверей был сенешаль — именно к нему они теперь неслись, однако вовсе не для того, чтобы убить: их специально дрессировали для более сложных задач. Уклоняясь от молниеносных ударов его меча, две огромные кошки, рыча и огрызаясь, просто не давали своей жертве никуда убежать. А тут еще оставшиеся у скотовязи ездозвери взбесились и стали рваться с уздечек, завывая от страха и возбуждения почти человеческими голосами.

Кенн бросился наутек сразу, как только началась атака, но, увидев, что его отец упал, он замер, а затем рванулся к нему на выручку. Сжав обеими руками обнаженный меч, так что побелели костяшки пальцев, он застыл, прикрывая им неподвижное тело, словно щитом.

Марк, уже успевший пробежать несколько шагов к дому, оглянулся и, увидев отца и брата, тоже остановился. Дрожащими пальцами он попытался вытянуть из колчана предпоследнюю стрелу для кроликов. В левой руке он держал лук. В голове было пусто. Марк машинально отметил: только что на его глазах убили несколько человек. Тем временем разбойники (или кем там они еще были) обступили полукругом продолжавшего отбиваться от боезверей сенешаля и начали кричать, чтобы он сдавался и бросил меч.

Впрочем, пленник интересовал не всех: один из бандитов решил заняться хлипким юнцом, все еще стоявшим посреди улицы с обнаженным мечом. Заметив, как мальчишка держит клинок, разбойник презрительно хмыкнул и, продолжая ухмыляться, занес для удара копье.

Марку наконец-то удалось немеющими пальцами достать стрелу, но он тут же уронил ее в дорожную пыль. Он бросился на колени и стал судорожно, на ощупь ее искать — глаза его были прикованы к брату…

И тут воздух вокруг наполнился обертонами странного, нечеловеческого голоса. Голоса, который не мог принадлежать ни одному живому существу. Звук нестерпимо нарастал, переходя в режущий уши визг.

И Марк вдруг понял, что слышит голос меча, все еще зажатого в руках брата. А вокруг сверкающего лезвия появилась отчетливая дымка, но шла она не от клинка — казалось, что сам воздух вокруг него раскалился, поскольку меч движется с необычайной скоростью.

И тут копье опустилось. Его острие с гулким звоном ударило в размытое пятно с бешеной быстротой вращающегося клинка, и воздух содрогнулся. Затем Марк увидел, как наконечник копья, сверкая чистым срезом, крутясь, улетел куда-то в небо, но не успел он упасть на землю, как Градоспаситель, прервав свою смертельную «мельницу», устремился к груди нападавшего и неуловимым движением вспорол на нем кольчугу, с легкостью взметнув в воздух словно стайку яблоневых лепестков, пригоршню стальных колец. Не прерывая движения, клинок подцепил разбойника за маленький круглый щит, прихваченный кожаной петлей к левой руке, и подкинул оравшего от страха вояку высоко в воздух. Исковерканное тело с переломанными костями прокатилось по дорожной пыли и замерло без движения.

Только сейчас непослушные пальцы Марка вновь нащупали стрелу. Ему казалось, что движения его стали во много раз медленнее, чем обычно.

Градоспаситель вновь вернулся в сторожевую позицию, и его голос почти стих — теперь он напоминал удовлетворенное мурлыканье. Кенн замер, не сводя потрясенных глаз с выраставшего из его плотно стиснутых кулаков клинка. Он смотрел на знакомый с детства меч так, словно видел его впервые в жизни. Его ладони пронизывала странная вибрация — будто он держал в них нечто, не поддающееся его контролю, но в то же время он и помыслить не смел о том, чтобы отпустить это.

Один из разбойников, похоже дрессировщик боезверей, указал им на Кенна. Огромная рыжая бестия послушно оставила свою прежнюю жертву и прыгнула в сторону новой дичи. И тут Марк наконец выстрелил. И промахнулся. Он никогда еще не стрелял в таких прытких тварей — хрупкая стрела и огромная мохнатая кошка разминулись во времени на несколько мгновений, но зато, словно ведомая таинственным проклятьем, стрела Марка, аккуратно пройдя между двумя разбойниками, поразила в горло все еще отбивавшегося сенешаля. Кузен герцога выронил меч и без единого звука осел на землю.

Меч в руках Кенна издал новый вопль, сравнимый только с пронзительным визгом вгрызающейся в жесткое дерево циркулярной пилы, и вновь закрутил «мельницу», на сей раз готовясь к отражению атаки боезверя. И тут же в воздух взлетела, разбрызгивая капли крови, отсеченная рыжая лапа. Следующий удар вспорол кольчужную попону, гораздо более крепкую, чем была на человеке, и, поддев огромную тушу за ребро, меч швырнул ее на дорогу. При виде этой картины Марк вспомнил убитого им из пращи кролика. Марк еще судорожно нащупывал вторую стрелу, а громадный зверь уже катился кувырком, клацая в агонии огромными клыками.

Теперь на Кенна бросились сразу трое. Марк уже было прицелился, но, испугавшись, что может попасть в брата, опустил лук. Он видел, как сверкнули рядом с Кенном обнаженные клинки, но брат твердо стоял на ногах, хотя лицо его было перекошено от страха, а во взгляде сквозили отчаяние и растерянность. Но грозное оружие в его руках вновь ожило и закрутило магический круг, круша все направо и налево. Со стороны казалось, что клинок управляет телом юноши: он заставлял его подпрыгивать и уклоняться и вел туда, куда считал нужным. А считал он нужным — атаковать; и на негнущихся ногах Кенн двинулся навстречу врагам.

И меч подбадривал его яростным свистом.

Этот бой велся с такой быстротой, что Марк даже не успел ничего толком разглядеть. Он лишь видел, как один из разбойников вылетел из схватки и, пробежав по инерции несколько шагов, с размаху врезался в стену дома, сполз по ней и замер без движения. Затем он услышал отчаянную, захлебывающуюся мольбу о пощаде. Марк даже не заметил, когда в бой ввязался полосатый боезверь, — но теперь и он уже летел кувырком по улице в сторону реки. Шмякнувшись в кусты, он попытался уползти, но был настолько покалечен, что его вой перекрыл даже истошный боевой визг меча. А тем временем последние двое разбойников, обезоруженные и израненные, не разбирая дороги бросились вон из деревни. Лицо одного из них навсегда запомнилось Марку — вытаращенные от ужаса глаза и разинутый в диком крике рот.

Остальные нападавшие так и лежали без движения. Четверо или пятеро — пока подсчитать их было трудновато.

Марк посмотрел направо, посмотрел налево и понял, что на всей улице только двое остались стоять на ногах — они с братом.

В воздухе висела легкая дорожная пыль, но теплый летний ветерок потихоньку ее разгонял — а больше ни малейшего движения. Братья замерли, как в столбняке. Но вот руки Кенна задрожали, и меч постепенно начал опускаться, его раскаленный клинок поблек, дымный шлейф разнесло ветром, а боевой визг, перейдя в тихое жужжание, вскоре смолк.

И стоило только острию клинка коснуться земли, как одеревеневшие пальцы Кенна бессильно разжались и рукоять меча выскользнула из них. А следом за упавшим в пыль мечом рухнул и сам Кенн. Только сейчас Марк заметил, что на домотканой рубахе брата проступили красные пятна.

Машинально сунув последнюю, так и не использованную стрелу в колчан, мальчуган бросился на помощь. А рядом с Кенном раскинулся Джорд. Он по-прежнему не шевелился, и на его голове зияла оставленная когтями боезверя чудовищная рана. Нет, Марк просто отказывался понимать, что произошло.

Отец распростерт на земле, а колдун в синей рясе поднимается на ноги, как ни в чем не бывало! В каждой руке колдун держал по какой-то штучке — наверняка магические амулеты. Затем он начал методично отряхиваться.

Марк присел рядом с братом и взял его за руку. Он не знал, чем ему помочь, и в бессилии просто смотрел, как расползаются по белому полотну красные пятна. Оказывается, клинки нападавших задели его. И не один раз. Охотничья рубаха Кенна на глазах превращалась в саван.

— Марк, — голос Кенна был слабым, испуганным и в то же время пугающим, — я ранен.

— Отец! — отчаянно взмолился о помощи Марк.

Не может его отец лежать вот так, никого не слыша! Он должен встать сейчас и сказать, что нужно сделать. Иначе не бывает! Может, лучше бежать домой и звать на помощь маму и сестру? Но Марк не мог бросить Кенна, чьи пальцы слабо цеплялись за его руку. Он не мог оставить его совсем одного.

На расстоянии вытянутой руки скорчился убитый бандит, словно замерший в земном поклоне перед одолевшим его грозным врагом. Градоспаситель снес ему пол-лица, а уцепившиеся за меч отрубленные пальцы лежали возле уткнувшегося в землю лба, как кровавая жертва новому суверену. Нет, лучше не смотреть по сторонам: везде одно и то же.

Меч так и валялся посреди улицы. Сейчас он выглядел не опаснее разделочного ножа, и пыль уже почти полностью покрыла грязной коркой алые пятна на его клинке.

Из груди Марка вырвался отчаянный плач-мольба о помощи: хоть кто-нибудь, кто угодно, но помогите же! Он чувствовал, что жизнь из Кенна утекает, как вода сквозь пальцы.

Откуда-то издалека донесся женский плач.

Потом послышались мягкие осторожные шаги, и над Марком склонилось лицо Фолкенера.

— Это ты застрелил сенешаля, — сказал кожевник. — Я-то все видел.

— Что? — Марк даже не понял в первую секунду, о чем он говорит. Но склонившийся над телом ибн Готье колдун распрямился и, слегка покачиваясь, словно от старческой немощи (хотя немощным он вовсе не выглядел, даже несмотря на седую бороду), тоже направился к Марку. Что бы он там прежде ни держал в руках, сейчас его ладони были пусты. С каким-то сверхъестественным спокойствием он возложил руку на искалеченную голову Джорда и прошептал несколько фраз. Затем он проделал то же со старостой и Кенном. Все это время лицо колдуна оставалось бесстрастным.

Теперь женский плач и вопли раздавались ближе, и к ним добавился еще топот бегущих ног. Марк и не подозревал, что его мама умеет так быстро бегать. И вот уже его обнимают Мала и Мэрией — обе в мучной пыли, — вот они склоняются над ранами поверженных мужчин.

— Это ты застрелил сенешаля! — снова прошипел Фолкенер.

На сей раз колдун его услышал. Грязно выругавшись, он выдернул из колчана Марка последнюю стрелу и заковылял к телу родственника герцога, чтобы сравнить ее с той, что торчала из его горла.

Теперь уже вся деревня высыпала на улицу и столпилась вокруг убитых. Поначалу выходили робко — по одному, но потом осмелели. Несколько человек только что вернулись с полей и все еще держали в руках кто серп, кто косу. Староста был мертв, деревня осталась без главы. В толпе нарастал шум и ропот возмущения. Раздавались голоса, что нужно послать в манор сообщение о нападении на деревню, но никто не спешил отправиться в дорогу. Еще говорили о том, что нужно пустить по следу уцелевших разбойников (кем бы они ни были и откуда бы ни пришли) отряд добровольцев. Разговоры о войне, преследовании и отмщении то затихали, то вновь разгорались.

— Они пытались похитить сенешаля — я сам видел. И слышал…

— Кто? Кого похитить?

— А Кирил мертв. И Джорд тоже…

— Так это же его мальчишка подстрелил!

— Кого? Собственного отца? Да не может быть!

— …нет…

— …глупо это было — так врываться к нам! Вот если бы кавалерия…

— …это точно его стрела. И я еще находил такие же на моей земле, рядом со своими шерстезверями!..

А Мала и Мэрией тем временем, порвав на полоски рубашку Кенна, пытались перевязать его многочисленные раны. Но, похоже, помочь ему это уже не могло: глаза юноши закатились, и сквозь полуприкрытые веки виднелись одни белки. Мала склонилась над Джордом и, роняя слезы, тихонько тормошила его, все еще надеясь вернуть к жизни.

— Муж, ты слышишь? Твой старший сын умирает. Муж, очнись… Очнись, Джорд… О, Эрдне! Неужели и он тоже?!

Рядом опустилась на колени соседка и помогла Мале подложить под голову мужа свернутое полотенце.

Марк тоже все еще сидел рядом, но смотрел не на них, а на меч. На него было не так страшно смотреть. В голове его проносились чередой какие-то мысли, но ни одну из них он не успевал поймать. Смотреть на меч. Только на меч… Смотреть…

Он пришел в себя оттого, что мать яростно затрясла его за плечи — иначе вывести его из транса не удавалось. Затем он услышал ее голос. Она говорила почти шепотом, но вкладывала в слова всю силу убеждения:

— Слушай меня, сынок. Ты должен бежать. Бежать очень быстро и очень далеко. И ни мне, никому ты не должен говорить, куда ты бежишь. Спрячься, никому не называй своего имени и слушай все, что будут рассказывать о том, что здесь произошло. И пока не убедишься, что ты в безопасности, не вздумай возвращаться домой. Не знаю, уж как там твоя стрела оказалась в горле герцогова кузена, но только за это герцог может тебя ослепить, если не сделает чего похуже…

— Но!.. — Марк все еще сопротивлялся, он все еще пытался доказать, что ничего этого не могло быть, что мир не может быть таким страшным и жестоким.

Мозг еще сопротивлялся, но тело уже послушно встало. Мать испытующе заглянула ему в глаза. Снизу на него уставились заплаканные голубые глаза Мэрией — на ее коленях покоилась голова Кенна. Люди вокруг были заняты спорами, что-то доказывали друг другу, что-то предлагали, и никто никого не слушал. Сквозь все нараставший шум толпы изредка доносились отдельные слова и фразы. Особенно надсаживался уже охрипший кожевник и скрипел чужой колдун.

Наконец начиная осознавать опасность, Марк понял, что ему надо пошевеливаться. И вдруг, совершенно неожиданно для себя — словно это был не он, а кто-то другой, за кем он только наблюдал со стороны, — Марк поднял с дороги меч и быстро укутал его в валявшееся рядом (еще Кенном отброшенное) полотно.

Из всех находившихся на улице людей только его мать да сестра видели, что он делает. Мала, утирая слезы, кивнула ему на прощание, а Мэрией прошептала:

— Дойдешь до нашего дома и беги дальше со всех ног. Ну, иди, не волнуйся за нас.

Марк в ответ тихо сказал несколько слов, но они тут же вылетели у него из головы, и он так и не сумел уже никогда их вспомнить. А затем он, постепенно ускоряя шаг, направился к мельнице. Любой в их деревне хорошо знал о том, что сделал герцог Фрактин с крестьянином, по чистой случайности покалечившим одного из его слуг. Мальчик шел по такой знакомой улице и думал о том, что она уже никогда не будет для него прежней — слишком тяжел груз связанных с ней воспоминаний. И потому он даже не стал оглядываться на прощание. Тем более что погони вроде пока не было.

Он дошел до мельницы, но вместо того, чтобы броситься бежать, завернул в дом. Марк как-то сразу сообразил, что если дорога предстоит дальняя, то надо позаботиться о еде. Он зашел в кладовку и взял немного солонины, сухофруктов и небольшой хлебец, машинально оставив взамен содержимое своей охотничьей сумки — несколько убитых кроликов. Рядом с кроватью лежал им самим заготовленный пучок стрел, и, только выйдя на улицу, он сообразил, что лук нужно закинуть за спину.

В доме мальчик пробыл всего несколько минут и покинул его через черный ход на восточной стороне здания. Теперь между ним и деревней была мельница. Отсюда дорожка поднималась вверх на дюну, к водяным колесам — но работать было некому и огромный механизм застыл без движения. Дальше тропка выводила на обрыв и уходила сквозь лес прочь от деревни. Обычно на реке можно было увидеть рыболовов и купающуюся ребятню, но сегодня все они были на главной улице.

Никого не встретив, Марк ступил под сень леса. Теперь можно бежать. Но чем дольше он будет бежать, тем сильнее в нем будет расти страх, тем ярче будут представляться картины погони и пленения… неизбежных, если он хоть чуть-чуть сбавит шаг… Вот если идти и внимательно прислушиваться, то, убедившись, что позади тихо, можно и силы сберечь, и голову не потерять от страха.

Он прошел по знакомой тропе вверх по течению уже около полутора километров, как вдруг заметил труп полосатого боезверя. Тварь, умирая, пыталась уползти в чащу, но клочья разодранной кольчуги намертво застряли в колючих кустах и не пустили ее дальше. И вдруг Марка взяла оторопь: оказывается, это самка. Точнее, была самкой. Но как же ей удалось уползти так далеко? Иначе как местью богов такое не назовешь.

Глава 2

После того как нашел мертвого боезверя, Марк прошагал без остановки вверх по реке около часа и не встретил ни единой живой души. Только сейчас он наконец обратил внимание на то, что его одежда и руки все еще перепачканы уже начавшей подсыхать кровью его брата. Пришлось сделать привал, тщательно вымыться, постирать одежду и отдраить до блеска меч. Правда, полностью отстирать рубаху так и не удалось: кровь уже въелась в полотно так крепко, что просто водой оттереть ее было невозможно. Зато с меча вся грязь ссыпалась, как шелуха, и уже через минуту он сверкал как новенький, а на его клинке не было ни намека на малейшую зазубрину: словно вовсе не он только что крошил кольчуги и щиты.

Да, конечно, с раннего детства Марк знал, что этот меч собственной работы Вулкана и имеет свое имя — Градоспаситель… Он слышал об этом много раз, но, оказывается, так и не понял, что это значит. А если он вдруг заржавеет?..

Не дожидаясь, пока одежда просохнет, мальчик быстро оделся и пошел дальше. Правда, о том, куда он идет, Марк не имел ни малейшего представления: знакомая с детства тропа сама ложилась под ноги, и он машинально шагал по ней. Единственное, что его заботило, — это необходимость оставить между собой и родной деревней как можно большее расстояние. Он не раз ставил в этих местах силки и капканы, так что мог шагать, не задумываясь о выборе тропы, даже когда совсем стемнеет. Несколько раз он переходил вброд ручьи, иногда поднимался немного по их течению вверх и выходил из воды всегда далеко от места переправы. Если люди герцога натравят на него ловчезверей, то это может сбить их с толку.

Он уже начал всерьез опасаться погони и внимательно прислушивался ко всем лесным звукам. Но в его воображении отряд для его поимки больше всего напоминал их деревенскую милицию,[3] в рейдах которой он сам иногда принимал участие. Поэтому выглядело это не очень страшно. Только все же, скорее всего, в погоню за ним отправится совсем другой отряд: там могут быть и всякие натасканные на подобную ему дичь ловчезвери, и воздушные разведчики, и кавалерия, и, конечно же, боезвери… И вновь перед глазами Марка встало искалеченное тело огромного животного, пытавшегося, как самая обычная раненая кошка, уползти и спрятаться от своей боли…

Все его мысли продолжали вертеться вокруг испещренного бурыми пятнами зажатого под мышкой полотняного свертка. Градоспаситель (как бы там ни называли его боги) на самом деле спас вовсе не их деревню. Хотя бы потому, что нападавших интересовал не скарб местных жителей, а их высокородный гость. (Марк в очередной раз подивился, что бы это могло такое значить: сенешаль!)

Скорее всего, это были обычные разбойники, решившие похитить заезжего богача ради выкупа (время от времени такие истории случались). Правда, до сих пор, как правило, члены семьи герцога были неприкосновенны. Но ведь эти лесные бродяги могли и не знать, чей он кузен; видят — богатый дядька, а ну-ка мы его…

А сам он заявился в деревню ради меча. Именно его он хотел сначала рассмотреть, потом подержать, а потом и вовсе отобрать (если бы удалось). Если б ему только это удалось, тогда ничего бы…

Убийство Джорда и Кирила, скорее всего, было случайным: они просто оказались на пути разбойников к их жертве. И на Кенна они напали только потому, что у него в руках был меч. Борясь со слезами, Марк вспоминал отчаянный взгляд брата — ему так хотелось отбросить проклятую железяку, но он не мог этого сделать. Меч оказался сильнее, и Кенн не сумел с ним совладать.

Не будь этого меча, и брат, и отец Марка остались бы в живых. И староста Кирил тоже. И уж наверняка родственник герцога был бы живехонек и даже весьма уютно чувствовал себя в разбойничьем плену, а потом после получения выкупа отбыл бы себе спокойненько домой. А то и без выкупа бы обошлось: может, стоило ему назвать свое имя, как его похитители с извинениями сами бы доставили его в родной замок. Да, меч уничтожил почти всех бандитов и обоих боезверей. Но в результате он принес в «город», который должен был спасти, неисчислимые беды.

А теперь помимо всех доставленных им неприятностей еще тащи с собой этот тяжеленный, громоздкий сверток! И чем дольше Марк шел, тем больше неудобств доставляла ему его трижды проклятая ноша. Он поминутно менял руки и уже отчаялся найти какой-нибудь приемлемый способ тащить эту громадину. Но с другой стороны, мысли о том, как дальше нести сверток, полностью заняли его голову, и преследовавшие его кошмарные картины на время оставили его в покое.

Сразу после чистки меча Марк какое-то время пытался нести его не заворачивая, но вскоре убедился, что это очень неудобно: единственный способ держать столь острый клинок — за рукоять, да и то это уместно, только когда ты приготовился сражаться. Но Марк не собирался сражаться и надеялся, что уж этим мечом ему никогда не придется биться и впредь. Очень скоро его пальцы занемели, а запястья заломило от непривычной тяжести.

Осторожно тронув пальцем лезвие, он убедился, что этот меч острее всех виденных им когда-либо ножей, топоров, кос и пил; так что попытка засунуть его за пояс приведет лишь к тому, что очень скоро ему станет нечем поддерживать штаны и они начнут сваливаться на каждом шагу. Марк и сам не знал, откуда вдруг у него появилась полная уверенность в том, что меч не заржавеет, даже несмотря на купания в реке. Его клинок сверкал на солнце, а на ощупь сталь была словно маслянистой. Мальчик долго со страхом и восторгом разглядывал странное оружие, следуя взглядом за всеми изгибами узора, который с виду казался глубоким, но на ощупь вроде и вовсе как отсутствовал.

Наконец Марк решил вновь завернуть меч в сырое полотно и привязать к рукояти веревочную петлю. И все равно намучился невероятно: если он вешал сверток на руку, тот путался в ногах и мешал идти; если клал на плечи, как коромысло, то в самом скором времени он начинал ощущать его режущий край даже сквозь несколько слоев полотна и рубаху. Правда, замотав меч так сильно, мальчик лишался возможности сразу же, если понадобится, пустить его в ход. Но вот это-то как раз волновало его меньше всего: Марк не желал им пользоваться как оружием.

Вспоминать о том, как Кенн использовал меч, а точнее, как меч использовал Кенна, было страшно. Деревенских мальчишек никто и никогда не учил фехтованию. В отряде милиции Кенн учился обращению с копьем, с пращой да с луком, а любые мечи (не говоря уж о волшебных) оставались уделом тех, кто жил в манорах и дворцах.

И все же… этот меч был вручен отцу Марка. И вручен насильно, так как даритель был рангом повыше любого из земных правителей.

Боги и богини, они были… кстати, а кто они такие на самом деле? Марк, пораженный внезапной мыслью, так и застыл на месте. Ведь до сих пор, кроме отца, клятвенно уверявшего, что видел бога, никто и никогда больше не рассказывал ничего подобного.

А еще (теперь это вдруг показалось очевидным) Марк не смог припомнить ни одного человека, который завидовал бы сокровищу Джорда. Особенно памятуя о цене, которую тот был вынужден за него заплатить.

В голове у Марка уже царил полный хаос: сегодняшние события, открытия и догадки сплелись в чудовищный клубок, но, несмотря на это, он продолжал свой путь и не забывал чутко прислушиваться — нет ли за ним погони. Марк знал о мече и о том, как он достался Джорду, с раннего детства и всегда принимал это за естественный порядок вещей. До сегодняшнего дня он ни разу не задумывался о том, сколько в этой истории загадочного и страшного. Меч висел на стене между оловянным блюдом и бронзовым подсвечником. Он висел там всегда, и это было так обыденно, что все жившие в доме давно к нему привыкли и вспоминали о нем крайне редко. Гости бывало интересовались: что это, мол, у вас за тряпка на стене? Но, получив правдивый ответ, всегда отказывались ему верить. Зато всяческим изрядно приукрашенным байкам, которые они сами же после разносили по всей деревне, верили гораздо охотнее.

Вулкан сказал, что его имя — Градоспаситель… Вспомнив о «спасении» своей деревни, Марк опять чуть было не заревел. Словно в кошмарном сне или страшилке, проклятие, лежащее на мече, проявило себя и легло на его плечи. Ведь теперь он — наследник. Он остался в семье старшим сыном, ведь Кенн умер… да, он знал, что Кенн умер. И отныне этот меч принадлежит ему, Марку. И с этой минуты он сам должен решить, как им распорядиться… Но главное — унести его подальше от мамы и сестры!

До сих пор думать о том, где же ему спрятаться, Марку было некогда.

Теперь же он, осознав это, вновь чуть не заплакал: надвигалась ночь, а он устал. Так устал, что начал спотыкаться даже на ровном месте.

Пришлось сделать привал. Вскоре мальчик нашел в двух шагах от тропы подходящую полянку. Он уселся на траву и сразу проглотил большую часть своего запаса еды, а потом запил ужин водой из журчавшего неподалеку родничка. От мысли о том, что он зашел так далеко вверх по течению, что уже стали попадаться родники, Марк почувствовал себя совсем разбитым. Он снова вернулся на полянку, сел и понял, что больше не сможет сделать ни шагу. По крайней мере если хоть немного не отдохнет…

* * *

Марк проснулся оттого, что на его лицо упал пробившийся сквозь листву лучик солнца. Спросонок он начал озираться в поисках Кенна и звать его, думая, что заночевал в лесу, как не раз бывало прежде, когда они задерживались на охоте. Но стоило его взгляду упасть на завернутый в измаранное кровью полотно меч, как реальность мгновенно и жестоко напомнила о себе. Он так резко вскочил на ноги, что вспугнул всех птиц с кустов. Марк прислушался: птицы молчали, и тишину нарушало лишь журчание родничка. Пока ничего похожего на звуки приближающейся погони слышно не было.

Марк доел все, что у него оставалось, как следует напился родниковой воды и хотел уже тронуться в путь, как, повинуясь какой-то неясной мысли, присел и стал разворачивать сверток. Какая-то часть его сознания очень хотела еще раз рассмотреть клинок и если не раскрыть его секрет, то хотя бы понять, почему вчера он вызвал у него такой ужас.

На клинке по-прежнему не было ни пятнышка ржавчины, а полотно уже окончательно высохло. Ну и как он понесет его сегодня? Если меч упереть в землю, то его рукоять достает ему до ребер. Нет, он слишком длинный, чтобы нести его за рукоять, и слишком острый, чтобы… И вдруг Марк застыл, уставившись на вившийся по черному эфесу белый узор. Он сразу вспомнил мирные вечера дома: как он засыпал под скрип мельничных колес и как иногда перед сном отец позволял мальчикам снять сверток со стены и в его присутствии разглядывать меч сколько угодно. Они нередко гадали, что может означать та или иная деталь рисунка. Даже мама участвовала в этих играх. Но отец — никогда. Он вообще никогда не говорил о мече, даже в эти тихие семейные вечера. Только сейчас до Марка дошло, что от самого Джорда о том тяжелом испытании, благодаря которому этот странный для мельника предмет оказался в их доме, он не слышал ни слова. И понятия не имел, как это все произошло: как и чем Вулкан отрезал отцу руку, и как все это объяснил, и что сказал напоследок. Марк всегда запрещал себе об этом думать или даже пытаться представлять. Извивавшаяся по рукояти ломаная линия напоминала ему больше всего зубчатый край крепостной стены. Возможно, даже осажденного города. Марк не раз слышал о городах, возводивших подобные защитные стены, но до сих пор ни разу не видел их своими глазами. Замки — это дело иное. Любой видел замок хотя бы раз в своей жизни.

У меча было имя — Градоспаситель. И там, на рукояти, над абрисом крепостной стены было изображение чего-то очень похожего на лезвие меча. Словно кто-то воздел сияющий клинок над обреченным городом…

Тут Марк был вынужден дать сам себе пинок: сколько ж можно стоять и пялиться на это барахло? Да хоть все на свете боги его ковали, он не может тратить целый день на то, чтобы разбираться в его тайнах. Быстро запеленав меч в полотно, мальчик снова двинулся вверх по течению реки.

В то утро нежеланная ноша не раз и не два сбивала Марка с шага, а полотно и веревочная петля то и дело цеплялись за окружавшие тропинку кусты. Вот тогда ему впервые за все время бегства пришла мысль: а зачем тащить эту тяжесть с собой? Почему бы не бросить его где-нибудь и забыть? Ведь для этого достаточно найти хороший омут или водопад: здесь, в верховье реки, их — пропасть. Да, соблазн был велик, но вскоре Марк все же отказался от этой идеи. Спрятать такой меч было гораздо сложнее, чем закинуть куда-нибудь сломанный нож. Пока что он не знал, точнее, не позволял себе думать о том, как в итоге распорядится своим страшным наследством, но он понимал, что просто так от него не избавишься. Кроме того, Марк сам частенько наблюдал действие заклинаний поиска, накладываемых их сельским знахарем: если даже этот старикашка легко находил обручальное кольцо в колодце или золотую монету в стоге сена, то надеяться на то, что Марк сумеет спрятать волшебный меч от колдуна, который работает на самого герцога, — просто смешно.

Ближе к полудню мальчик углубился в чащу и сумел подстрелить кролика. То, что ему удалось это с первой же стрелы, даже как-то подбодрило его: он был горд своей победой. Хотя, натягивая тетиву, на секунду увидел перед собой оседающего на землю сенешаля…

Разведя небольшой костер, он привычно освежевал тушку и зажарил ее. Пища придала ему сил, но бороться с неожиданно возникавшими в его сознании картинами недавнего прошлого было совсем непросто. Марку пришлось просто приказать себе думать только о том, куда же теперь направиться.

Но даже закончив есть и загасив свой маленький костерок, он так еще и не решил, куда идет. Он знал, что если подниматься по реке еще сутки, то он дойдет до деревни, откуда родом его отец. Деревни, где Джорд был кузнецом. Деревни, где у него были еще обе руки. Деревни, откуда его однажды ночью призвал бог, обменявший его правую руку на эту клятую железяку. Но Марку казалось, что особо торопиться туда ему не стоит.

Хорошо. Обдумаем все еще раз. Мы просто пойдем себе дальше. Когда понадобится план действий, он объявится сам по себе.

Это был второй закат со дня бегства Марка, и он долго любовался игрой красок в небе над рекой и горами. А горы были уже близко. Близко настолько, что можно было увидеть их неприступные стены. Чем выше, тем труднее по ним подниматься, и самые страшные обрывы — у самых вершин, где, по легендам, обитают боги… Небо все темнело, а заснеженные пики наливались багрово-розовым. И тут Марк увидел то, что ему довелось наблюдать всего два раза в жизни: на суровых отрогах вспыхивали алые искры. Люди называли это кузницами Вулкана. Но сейчас они казались ему такими далекими, словно горели в каком-то ином мире.

Когда окончательно стемнело, мальчик забрался в кусты, соорудил там себе нечто вроде гнезда и заснул в нем. Во сне ему казалось, что он слышит голос отца и тот говорит ему что-то очень важное…

На следующее утро Марк продолжил свое путешествие вверх по реке. Тропа становилась все круче, все чаще попадались скалы, местность дичала, но в то же время появились и люди. На отдаленном поле Марк заметил работника, а на берегу реки сидел рыболов. Пришлось потратить кучу времени и обойти его кругом, так чтобы он не заметил чужого присутствия.

К полудню Марк углядел вдали храм Бахуса — невысокую покосившуюся хибару, и понял, что деревня его отца уже близко. Там, конечно же, оставался кто-то из родни, но мальчику надо было обдумать, стоит ли соваться к родственникам. Вестники герцога давным-давно могли приехать сюда и выставить охрану у любого дома, в который преступник вздумает обратиться за помощью. Наконец-то Марк понял, чего он хочет: ощущать себя в безопасности он сможет только за границами земель герцога, там, где он никогда не бывал.

Но было еще нечто, значившее гораздо больше, чем все опасности и препятствия, — оно лежало прямо перед ним и ожидало решения своей участи. Марк чувствовал свой долг. Долг перед мечом. Хоть и не понимал, в чем он состоит. Он вообще ничего не понимал, но знал, что должен что-то сделать.

Марк вновь двинулся вверх по реке, но не стал заглядывать в отцовскую деревню даже для того, чтобы узнать, что там происходит. На идущих к ней дорогах не было следов гонцов или милиции. В небе не кружилось ни одного воздушного разведчика. И все же мальчик предпочел прятаться в кустах и как можно быстрее миновать окрестности Трифолла.

На третью ночь прилетевший с гор ветер был настолько холодным, что Марку не удалось выспаться. Он даже завернулся в полотно, в которое был запеленат меч, но костер разжигать не стал из боязни, что его заметят. Утром под моросящим дождем он продолжил свой путь. Местность вокруг становилась все более дикой — ничего подобного он в жизни не видел. Но он упорно следовал изгибам петляющей в предгорье реки. Теперь голова его была пуста, но желудок еще пустее. На обоих плечах уже появились натертые веревочной петлей, которой он привязал сверток с мечом, красные пятна.

Где-то к полудню Марк набрел на крошечную молельню неведомому богу. И он ограбил его: забрал все пожертвованные иссохшие ягоды и черствый хлеб. Но, жуя этот подарок судьбы, мальчик мысленно творил молитву неизвестному богу, в которой объяснял свое святотатство и просил за него прощения. Хотя торопиться с извинениями, может, и не стоило: он еще не подошел к богам достаточно близко. Даже здесь, у самого места их обитания, и то не следовало особо надеяться, что молитва из этой крошечной молельни будет услышана.

Однако, может быть, сегодня ему удастся подняться в горы так высоко, чтобы его появление все же привлекло внимание богов? В прежней жизни Марка подобный план только испугал бы его. Но то, что случилось с ним дома, было настолько страшно, что все, что может произойти завтра, уже не вызывало трепета.

Почти сразу за молельней Элдон разделился на два рукава, и каждый из них тек на север. В этой развилке Марк попытался половить рыбу, однако ничего не вышло. Тогда он поискал вокруг какие-нибудь съедобные корни, но не нашел ни одного. Оставались ягоды, которые кто-то принес в молельню, а значит, они могли расти где-то в окрестностях. И он нашел куст, с которого клевали птицы. Если бы где-нибудь поблизости обнаружилось человеческое жилье, он решился бы даже на воровство. Но на фоне гор не было видно ни одного поселения, а Марк слишком устал, чтобы пускаться на поиски.

Четвертую ночь он провел на опушке леса, дальше были только горы. Спал он мало. В эту ночь кузница Вулкана грохотала почти над самой головой Марка и в то же время на недосягаемой высоте. Около полуночи он услышал, как буквально в двух шагах от его крошечного костерка ломится сквозь кусты крупный зверь. Лишь только раздалось голодное порыкивание хищника, мальчик размотал свое оружие, стиснул рукоять обеими руками и встал на изготовку. Но меч молчал: ни вибрации, ни сияния. Чуда не произошло. Однако в данных обстоятельствах даже тяжесть клинка в руках и его небывалая острота — и те внушали известную уверенность.

Наутро он не только не увидел никаких животных поблизости, но и не сумел найти даже следов своего ночного гостя. Было зябко, но не холодно. Прошлой ночью Марку пришлось использовать полотно меча как одеяло, но затем он снова обернул им меч и двинулся в путь. Теперь он шел темной лощиной в недрах гор и мечтал о еде. В какой-то момент ему подумалось, что следующая ночь может стать для него последней: он ведь может и не проснуться. Мальчик даже не помнил своей прошлой ночевки: ему казалось, что он идет без отдыха со вчерашнего утра…

Наконец он набрел на небольшой родник и как следует напился. Это ему показалось добрым знаком, и, отдохнув, он двинулся дальше.

Он зашел уже так далеко, что все притоки реки остались позади. По ущелью тянулся тоненький ручеек, и Марк решил держаться его, хотя это не всегда удавалось. Единственное, что немного утешало, — до сих пор дорога не была особо трудной: он-то боялся, что, как только зайдет в горы, ему беспрестанно придется куда-то взбираться. С другой стороны, он так безумно устал, что еле волочил ноги.