Вода низвергалась отовсюду — грохочущими потоками, каплями, сплошной стеной. Келлхус остановился у одной из пылающих жаровен. Ее огонь отражался в струях воды под бронзовым лицом идола и бросал красноватые отблески на лицо отца, сидевшего в густой тени.
— Ты пришел в мир, — слетело с незримых губ, — и увидел, что люди подобны детям.
Полоски света плясали на поверхности воды.
— Им свойственно верить в то, во что верили их отцы, — продолжала тьма. — Желать того же, чего желали родители… Люди подобны воску, вылитому в форму, — их души формируются обстоятельствами. Почему у айнрити не рождаются фаним? Почему у фаним не рождаются айнрити? Потому что их истины сделаны, они обрели форму по воле конкретных обстоятельств. Если ребенок растет среди фаним, он будет фаним. А среди айнрити он станет айнрити… Раздели его надвое, и он убьет себя.
Внезапно Келлхус увидел лицо на фоне воды — белое, если не считать черных провалов на месте глазниц. Это могло показаться случайным движением, как будто отец просто переменил позу, чтобы размять тело, но это было не так.
Все, знал Келлхус, продумано заранее. Несмотря на все изменения, произошедшие за тридцать лет в большом мире, отец оставался дунианином.
— Все это очевидно, — продолжал он, снова отодвинувшись в тень, — но очевидность ускользает от них. Поскольку они не могут видеть того, что было до них, они считают, что ничего и не было. Ничего. Они не ощущают молота обстоятельств. Они не видят, как их выковывают. Они считают свободным выбором то, что на них выжгли. Поэтому они бездумно полагаются на интуицию и проклинают тех, кто осмеливается задавать вопросы. Невежество — основа их действий. Они принимают собственное неглубокое понимание за абсолютную истину.
Он поднял платок, прижал его к пустым глазницам. На бледной ткани остались два розовых пятна. Лицо снова спряталось в непроглядной тьме.
— И все же часть их боится. Ибо даже неверующие чувствуют бездну своей греховности. Везде, повсюду они видят доказательства того, что обманывают самих себя… «Я! — кричит каждый. — Я избранный!» И могут ли они не бояться — они, так похожие на детей, от злости топающих ногами в пыли? Они окружают себя льстецами и устремляют глаза к горизонту в поисках знака свыше, подтверждающего, что они пуп земли, а не пуп самих себя. — Он махнул рукой, приложил ладонь к обнаженной груди. — И платят за это своей набожностью.
— А ты сам, Акка? — спросила Эсменет, и ее голос звучал сердито. — Ведь ты так же легко отдал ему свой Гнозис, как я — свое лоно.
Почему она не может просто ненавидеть его, этого грязного сломленного колдуна? Все было бы намного проще. Ахкеймион закашлялся.
— Да… да, я это сделал…
— Тогда скажи мне вот что, святой наставник. Почему адепт Завета согласился на это немыслимое дело?
— Потому что Второй Армагеддон… приближается…
— Весь мир на кону, а ты жалуешься, что Келлхус использует всех, как оружие? Акка, ты должен радоваться…
— Я не говорил, что он не Предвестник! Он даже может быть пророком, судя по всему…
— Тогда о чем ты говорил, Акка? Ты сам понимаешь? По ее щекам скатились две слезы.
— О том, что он украл тебя у меня! Украл!
— Спер твой кошелек, да? Забавно, поскольку я чувствую себя скорее дерьмом, чем золотом.
— Это не так.
— Неужели? Да, ты любишь меня, Акка, но я всегда была лишь…
— Но ты не думаешь!.. Ты видишь только свою любовь к нему. И не думаешь о том, что он видит в тебе!
Момент немого ужаса.
— Он солгал! Скюльвенд солгал тебе! Я нансурка. Я знаю…
— Скажи мне, Эсми! Скажи мне, что он видит!
Она вздрогнула. Откуда эта дрожь? Земля под ее коленями казалась твердой как камень.
— Истину, — прошептала Эсменет. — Он видит Истину! Ахкеймион помог ей подняться. Она вцепилась в него и, рыдая, уткнулась в плечо.
— Он не видит, Эсми, — шептал он ей на ухо. — Он просто смотрит.
И слова повисли между ними — невысказанные, но оглушающие: «…без любви».
Она поглядела на Ахкеймиона, а он ответил ей взором, полным отчаяния, какого никогда не было в бездонных голубых глазах Келлхуса. От него пахло теплом… и горечью.
Его губы были влажными.
Элеазар разглядывал адскую картину. Он слышал собственный смешок, но говорить не мог. Что он ощущал? Злорадство, темное и глумливое, как при виде отца, наконец-то наказавшего ненавистного братца. Раскаяние и страх, даже ужас. Будто падаешь, падаешь — и никак не долетишь до земли.
И… всемогущество. Да. Словно крепкое хмельное питье струилось в его жилах или опиум распалял душу.
Как призраки обезглавленных змей, драконьи головы поднимались из-за спин воинов и извергали текучий огонь. Кто-то справа от него — Нем-Панипаль? — пел, вызывая кипящие облака черноты. Из них ударила ослепительная молния. Камни взорвались. Башня резко покосилась, обрушилась и теперь лежала на земле, как пустой стручок.
Волна пыли накрыла великого магистра, и он рассмеялся. Шайме горит! Шайме горит!
К Элеазару пробрался Саротен. Щитоносцев при нем не было. Зачем этот дурак рискует…
— Ты слишком давишь на них! — крикнул тощий колдун. На его морщинистом лице виднелись следы сажи. — Ты тратишь наши силы на детей, женщин и тупые камни!
— Убьем всех! — сплюнул Элеазар. — Мне все равно!
— Но кишаурим, Эли! Мы должны сохранить себя! Почему-то он вдруг вспомнил обо всех рабынях, сосавших его член, о неге шелковых простыней, о роскошной агонии оргазма. Вот на что это похоже. Он видел, как Люди Бивня возвращаются из боя: перемазанные кровью, со смеющимися жуткими глазами…
Словно желая показать это Саротену, Элеазар повернулся к нему и обвел жестом дьявольское побоище вокруг них.
— Смотри! — презрительно приказал он. — Смотри, что мы — мы! — сделали!
Перепачканный сажей колдун в ужасе уставился на него. На его потной коже играли отблески пламени.
Элеазар отвернулся, чтобы еще раз насладиться зрелищем своих великих трудов.
Шайме горит… Шайме.
— Наша мощь, — прохрипел он. — Наша слава!
С парапета у ворот Мирраз Пройас смотрел на город, не веря глазам своим.
Огромное скопление облаков, темное и клубящееся, с громом ползло над городом. Оно неестественно закручивалось внутрь себя, и ось вращения проходила через Священные высоты. От одного взгляда на него кружилась голова. Отсюда, со стены, Первый храм казался невероятно близким. Пройас даже видел вооруженных фаним, которые выскакивали из тьмы внешней колоннады, бежали вниз по ступеням и исчезали за зубчатым валом Хетеринской стены. Но его ужасала огромная завеса дыма и огня, что шла на высоты от руин ворот Процессий. Узкие полосы, белые как мел. Туманы охряной пыли. Клубы серого: Непроглядный и черный, как жидкий базальт, дым. И сквозь них сверкали огни, струи молний и золотые водопады. Целые улицы города были разрушены до основания.
Ингиабан разразился безумным смехом.
— Ты когда-нибудь видел такое?
Пройас хотел урезонить его, но мельком увидел человека в багряной одежде — он прокладывал себе путь по трупам, устилавшим землю прямо перед ними. Багряный пошатнулся, поскользнувшись в крови. Его серо-стальные волосы, заплетенные в косу, болтались у левого плеча.
— Что вы делаете? — закричал Пройас.
Багряный адепт даже не заметил его, встал лицом на запад и вскинул руки к небу.
— Вы разрушаете город!
Старик обернулся так быстро, что расшитый подол его платья не сразу взметнулся за его движением. Несмотря на усталые глаза и сутулость, голос его был сильным и яростным.
— Неблагодарный конриец! Кишаурим владеют небесами. Они используют тьму, чтобы спрятать свои хоры. Если мы проиграем сражение, все будет потеряно! Ты понимаешь? Священный Шайме… Да пропади пропадом этот гребаный город!
Потрясенный поведением старика и его злобой, Пройас молча попятился. Выругавшись, адепт вернулся к своему делу, а Пройас не мог отвести взгляда от ближайшей башни. На парапете появились крохотные фигурки, и среди них еще один адепт с белой бородой. Он перегнулся через парапет, протянул руки к западу, запел, и глаза его вспыхнули огнем. Черные облака прочертили небо, хотя Менеанорское море по-прежнему спокойно сверкало голубым и белым, купаясь в далеком солнечном свете.
Чародей рядом с Пройасом тоже запел. Внезапный порыв ветра взметнул его рукава.
И чей-то голос прошептал: «Нет… Не так…»
Завеса воды рисовала между ними мерцающие линии и размазанные тени. Келлхус уже не пытался вглядываться сквозь них.
— Власть, — говорил Анасуримбор Моэнгхус, — это всегда власть над кем-то. Если ребенок может стать кем угодно, то в чем разница между фаним и айнрити? Или между нансурцем и скюльвендом? Как податлив человек, если любой, попадая в жернова обстоятельств, может стать убийцей! Ты быстро усвоил этот урок. Ты посмотрел на большой мир и увидел тысячи тысяч: их спины гнутся на работе, их ноги раздвигаются, их рты твердят писание, их руки куют сталь…. Тысячи тысяч, каждый вертится в кругу одних и тех же действий, каждый — винтик в великой машине наций… Ты понял, что, как только люди перестанут кланяться, императорская власть падет, кнуты будут отброшены, рабы перестанут повиноваться. Для ребенка быть императором, или рабом, или купцом, или шлюхой, или кем угодно — это значит, что остальные вокруг тебя ведут себя соответственно. И люди ведут себя так, как подсказывают им их убеждения. Ты увидел эти тысячи тысяч, разбросанные по миру и живущие согласно иерархии, в которой действия каждого полностью подстроены под ожидания других. Место человека, понял ты, определяется убеждениями и представлениями других. Вот что делает императоров императорами, а рабов — рабами… Не боги. Не кровь. Жизнь народов определяется действиями людей, — говорил Моэнгхус. Голос его преломлялся в густом шуме воды. — А люди действуют согласно своей вере. А верят они в то, во что их научили верить. И поскольку они не замечают того, как их учат, они не сомневаются в собственной интуиции…
Келлхус осторожно кивнул.
— Они верят этому абсолютно, — сказал он.
Он вцепился в руку Эсменет и поволок ее прочь, к развалинам мавзолея. Она улыбалась сквозь слезы, ее лицо было душераздирающе прекрасным, а позади, где-то левее ее щеки, крошечный — не больше веснушки — над дымом и пламенем возвышался Первый храм.
У юго-восточного угла мавзолея камни разрушились до самого основания. Ахкеймион перешагнул развалины, примял траву. Втащил Эсменет внутрь, в пятнистую тень, где укоренились молодые деревца. Насекомые жужжали в последних солнечных лучах. Они снова поцеловались, обнялись еще крепче. И опустились на землю, холодную и жесткую, поросшую травой.
«Нет, — шептал кто-то у него в душе, — Не так… не так!»
Ахкеймион понимал — они оба понимали! — что они делают. Они выжигали одно преступление другим… Но не могли остановиться. Хотя он знал, что потом Эсменет возненавидит его. Знал, что именно этого она и хочет… Нечто непростительное.
Она плакала, она что-то шептала. Но Ахкеймион сейчас мог различать только крики боли, страсти и укора.
«Что я делаю?»
— Я не слышу тебя, — прошептал он, возясь с подолом ее платья, обернувшегося вокруг ног. Что это за исступление? Что за ужас притаился у него в душе?
Сейен сладчайший! Как бьется сердце!
«Пожалуйста. Пожалуйста».
Эсменет мотала головой, закусив пальцы.
— Мы обречены, — шептала она — Он любит меня… Он убьет… Ахкеймион вошел в нее.
Амотейские и кианские наблюдатели покидали стены и разбегались по темным улицам. Пришли железные люди с огненным колдовством и ревущими рогами. Проклятые идолопоклонники! Никто не может им противостоять. Где падираджа? Где его стражи? Его гранды и сверкающие кони? Его Водоносы? Где они все?
Тусклый дым стлался над западными кварталами Шайме. Пепел падал как снег. Обезумевшие горожане убегали от бесстрастных и безликих конрийцев с опущенными серебряными забралами. Схватки были страшными и краткими. Люди встречали родственников с других улиц и, задыхаясь, коротко говорили о багряных куррай, которые сжигают все на своем пути, о северянах в черных кольчугах, которые размахивают отрубленными головами и воют по-волчьи.
Но многие собрались на рыночной площади Эшарса, где под треугольным вымпелом остановился настоящий вельможа, князь Хукал Монгилейский с четырьмя сотнями всадников родом из беспощадных равнин Великой Соли. Амотейских новобранцев тут же строили в ряды на брусчатке, а сам князь в черных одеждах кричал, напоминая о Фане и его несгибаемом мужестве. Вскоре на площади уже стояли около двух тысяч верных, расправив плечи и воспрянув духом.
И как раз вовремя. Сеча выплеснулась на ближние улицы, где фаним обороняли от конрийских рыцарей наспех сооруженные баррикады. Идолопоклонников становилось все больше, к ним присоединялись отдельные отряды, рыскавшие по улицам. Когда их скопилось несколько сотен, они ринулись в бой. Наступление возглавили анплейские бароны и рыцари, жаждущие отомстить за смерть Гайдекки, их любимого графа-палатина. Но их оттеснил Хукал с монгилейцами. Решительную атаку удалось организовать, только когда прибыли принц Пройас и палатины Ингиабан и Ганьятти. Амотейцы поддались довольно легко, они разбежались по восточным улицам, и многих конрийцы перехватили на флангах. Но монгилейские всадники оказались куда тверже, и их нападение стало страшным испытанием. Даже если они теряли лошадей, они сражались с дикой яростью. Ганьятти, палатин Анкириота, обменялся ударами с самим князем Хукалом. Язычник отбил его щит и рассек ему грудину с такой силой, что сломал свою саблю. Ганьятти опрокинулся на спину и упал под копыта коней.
Смерть кружила над землей.
Конрийцы под началом неистового Пройаса отогнали языческих всадников и отбили изуродованное тело палатина. Монгилейцы рассеялись по прилегающим улицам. Выкрикивая страшные клятвы, осиротевшие анкириоты бросились в погоню.
Но принц оттащил Ингиабана в сторону.
— Что такое? — прогудел из-под забрала коренастый палатин.
— Где они? — спросил Пройас — Где фаним?
— Ты о чем?
— Они лишь делают вид, что защищают город.
Келлхус видел только пальцы отца, лежащие на обнаженном бедре. Ноготь большого блестел.
— Как дунианин, — продолжал бесплотный голос, — ты не имел выбора. Чтобы владеть собой, ты должен был овладеть обстоятельствами. А чтобы управлять обстоятельствами, ты должен был подчинить волю людей, рожденных в большом мире. Ты должен был сделать народы своими руками. Потому ты постоянно изучал их верования. Это аксиома. Ты понял, что если истина идет вразрез с интересами сильных мира сего, то ее называют ложью, а ложь, служащая их интересам, зовется истиной. И ты осознал, что так и должно быть, поскольку именно вера, а не правда сохраняет народы. Почему императорская кровь считается божественной? Зачем рабам говорят, что страдание есть добродетель? Вот что делает вера: она разрешает или запрещает. Это самое важное. Если бы люди считали, что всякая кровь одинакова, знать была бы низвержена. Если бы люди считали, что деньги — это гнет, купцы бы разорились. Народ принимает только ту веру, которая сохраняет сложную систему пересекающихся действий, позволяет совершать их. Для рожденных в мире, как ты понял, правда не имеет смысла. Иначе почему они живут во лжи? Первое твое решение было простейшим. Ты заявил, что принадлежишь к высшей касте, что ты князь. И как только ты сумел кого-то убедить в этом, ты потребовал, чтобы остальные вели себя соответственно. Этот простой обман дал тебе независимость. Никто не смел приказывать тебе, поскольку все верили, что этого делать нельзя. Но как ты сумел убедить их в своем праве? Первая ложь поставила тебя на одну доску с ними. Но какая ложь сделала тебя их хозяином?
Их тела сами вспомнили былой пыл. Когда он закрывал глаза, она была здесь, под ним, вокруг него, она принимала его нежную жажду, она задыхалась и кричала, задыхалась и кричала. Он сжимался внутри нее, как кулак, и оживал в ее сердце, в ее влажном лоне.
Она тянулась к его лицу, притягивала его к своему горячему рту. Она рыдала, целуя его.
— Ты был мертв!
— Я вернулся за тобой… Что угодно. Даже мир.
— Акка…
— За тобой.
Эсми. Эсменет. Она задыхается и кричит… Какое странное имя для шлюхи.
Из огромного водопада взлетали облака брызг, и Келлхус промок до нитки. По щекам его катились капли воды, как слезы. Он слушал.
— Ты понял, что верования, как и люди, имеют свою иерархию, что одни имеют больше власти, чем другие, и что религия стоит выше всего. Если ли этому лучшее доказательство, чем Священное воинство? Действия стольких людей объединяются ради одной цели вопреки множеству природных слабостей, вопреки страху, лени, жалости… Ты прочел их священные книги и обдумал власть слов над людьми. Ты прозрел основную функцию айнритизма: привязать веру к тому, что нельзя увидеть, и таким образом обеспечить повторение всей совокупности действий, создающих народ. Усомниться в этом порядке вещей — значит усомниться в самом Боге, создавшем их. Бог защищает положение человека, и деспотическая сила, подменяющая правду для императора и раба, скрыта от глаз и не видна. Задавать вопросы становится не просто опасно, не просто дико — это становится бесполезно, поскольку ответы лежат вне этого мира. Рабы сжимают кулаки, угрожая небесам — но не хозяевам.
Голос отца, так похожий на его собственный, заполнял все пространство подземелья нелюдей.
— И тут ты увидел Кратчайший Путь… Ибо ты понял: этот трюк, обращающий глаза угнетенных к небесам, отвлекая от руки с кнутом, послужит твоим целям. Чтобы овладеть обстоятельствами, надо управлять действиями. Чтобы управлять действиями, надо управлять верой. Чтобы управлять верой, надо стать гласом небес. Ты дунианин. один из Подготовленных, а люди с их чахлым умишком — не более чем дети.
С высот разрушенного святилища Азореи тидонцы из личной гвардии Готьелка первыми увидели это: вспышка, за ней громовой раскат.
Вожди Священного воинства обыскали прилегающие к городу равнины, послали разведчиков даже к раздвоенным предгорьям Бетмуллы, но не нашли ни следа Фанайяла и его языческой армии. За исключением того, что Шайме сдан — во что айнритийские командиры едва могли поверить, — это могло означать только одно.
Наблюдатели, расставленные на холмах Шайризорских равнин, были наготове, как и граф Готьелк — он держал в резерве несколько тысяч тидонцев, хотя штурм стен Шайме много лет оставался его заветной мечтой. Все ожидали, что кианцы займут поле, поскольку там можно в полной мере использовать присущие им скорость и мобильность.
Способ действий, однако, озадачивал.
Граф получал донесения, где говорилось об активности язычников на юго-восточном направлении от Шайме, вблизи ворот Тантанах. Готьелк отправил гонцов к айнонам Чинджозы, фланги которого находились ближе всего оттуда, а потом приказал начать общее наступление. Если войско фаним предпримет вылазку из восточных ворот, он, согласно божественным наставлениям Воина-Пророка, должен будет собрать войска вдоль реки Йешималь, чтобы защитить два моста и один довольно опасный брод. Под штандартами с черно-золотым Кругораспятием тидонские рыцари в латах возглавили наступление, идя рысью на трофейных конях. Слева от них громыхал и дымился Святой город. Люди смеялись и показывали на айнонские знамена на многобашенных стенах Татокара. Продвижение было привычным, почти легким. Закаленный боями старый граф не обращал внимания на время, поскольку язычникам понадобится много часов, чтобы просочиться сквозь ворота и построиться для битвы. Но ворота не открылись.
Саперы работали много недель, подрывая основание стен. Никакие стены, говорил ясноглазый падираджа, не спасут нас, если начнут воевать магические школы. На помощь призвали математиков Ненсифона и великого архитектора Готаурана аб Сураки. А потом привлекли кишаурим.
Всадники на Азорее застыли и смотрели в изумлении. Блеснул свет — белый, голубой и синий, — затем дальние ворота Тантанах и кусок стены рядом с ними рухнули, подняв огромную тучу пыли. Ветер был слабым, и клубы пыли развеялись не сразу. Несколько мгновений видны были лишь огромные тени. Затем они увидели мастодонтов — целые дюжины! — топтавших обломки. Когда послышались их пронзительные трубные вопли, первые кианские всадники уже мчались по Шайризорским равнинам.
Грохот языческих барабанов внезапно усилился.
— Тебе оставалось только убедить их, что разница между твоим интеллектом и их разумом — как расстояние между миром и Той стороной. Сделай это, и они дадут тебе полную власть, будут преданы тебе до конца. Путь этот узок, но очень прост. Ты взращивал их благоговение и их убеждения, ты рассказывал им о том, о чем не может знать ни один человек. Ты взывал к искрам Логоса в их душах. Ты разбирал логику их пристрастий, объяснял значение старых догм. Ты давал им веру, основанную на истине, а не на ритуале. Ты вскрывал их страхи и уязвимые места, показал им, кто они есть, и в то же время использовал их слабости в собственных целях. Ты дарил им уверенность, хотя все в мире — тайна. Ты льстил им, хотя все в мире — безразличие. Ты показал им цель, хотя в этом мире царит анархия. Ты учил их неведению. И все это время ты говорил, что ты сам — один из них. Ты даже делал вид, будто гневаешься, когда они осмеливались высказывать сомнения. Ты ничего не навязывал и не предполагал. Ты воспитывал. Ты давал одному человеку колесо, другому — ось, третьему — упряжь, зная, что рано или поздно они соберут все части вместе и получат собственное откровение. Ты связал их предположениями, чтобы однажды они сделали тебя своим заключением.
Гладко выбритое лицо появилось в неверном свете огней. Сквозь завесу воды оно казалось ухмыляющимся черепом.
— И они сделали тебя пророком. Но даже этого было недостаточно, — продолжали шевелиться губы. — Не имевшие власти ничего не теряли, когда ставили тебя между собой и богами, поскольку давно перепоручили свои действия другим. Служение — самая инстинктивная привычка. Но те, кто наделен властью… Править от имени несуществующего короля — значит править напрямую. Рано или поздно знать должна была восстать. Кризис был неизбежен…
Моэнгхус встал — бледный, размытый, словно поднявшийся от земли пар. На мгновение вода очертила его фигуру, затем он вышел, весь мокрый, и обратил глазницы на сына. Он был обнажен, если не считать льняной набедренной повязки. Темные завитки лобковых волос просвечивали сквозь мокрую ткань. От усыпанной каплями кожи поднимался пар.
— Тогда, — сказало безликое лицо, — вероятностный транс подвел меня…
— Значит, ты не ждал видений? — спросил Келлхус. Лицо отца оставалось совершенно бесстрастным.
— Каких видений?
Казалось, крик надорвал его горло. Прошло несколько мгновений, пока Багряные колдуны наконец закончили свою песнь. Колдовское сияние утихло, затем угасло совсем. Барабаны грохотали под трескучим дождем пламени.
Красные огни.
Элеазар больше не смеялся. Он стоял за спинами первых отрядов, в сердце адской просеки, которую проложили через город его адепты. Из развалин поднимался дым, пламя взметалось ревущими башнями, стены торчали плавниками из гор битого кирпича, плавные волны дыма накатывали на зазубренный гребень, оставшийся от стены Татокара. Склоны Ютерума возвышались над завесой огня среди Хетеринских стен. Так близко! Стоит чуть вытянуть шею, и можно увидеть купол и карнизы Ктесарата. И там они найдут их… этих убийц.
Кишаурим бросили им вызов, и они пришли. Через многие мили и бесчисленные лишения, через все унижения. Они выполнили свою часть сделки. Теперь пора подвести счеты. Сейчас! Сейчас!
«Что за игру они затеяли?»
Все равно. Все равно. Если надо, он сотрет Шайме с лица земли. Перевернет всю землю!
Элеазар прижал к лицу багряный рукав. Несмотря на протесты Шалмессы, капитана джаврегов, он отодвинул в сторону высокий плетеный щит и поднялся на монолитный каменный выступ среди развалин. Волны жара окутали его.
— Сражайтесь! — крикнул он фигуркам вдалеке. Черное небо вращалось над ним. — Сражайтесь!
Чьи-то руки схватили его и потащили назад. Он вырвался. Саротен закричал:
— Эли, рядом хоры! Очень много… Ты что, не чувствуешь? Неплохо бы вымыться, мелькнула в голове глупая мысль. Соскрести с себя все это безумие.
— Конечно! — огрызнулся Элеазар. — Под развалинами. В руках у покойников!
Мир вокруг казался черным и гулким, он вспыхивал белым огнем. Келлхус поднял ладонь.
— Мои руки… когда я смотрю на них, я вижу золотой ореол. Испытующий взгляд.
— У меня нет с собой моих глаз, — отозвался Моэнгхус, и Келлхус понял, что отец говорит об аспидах, которых используют его собратья-кишаурим. — Я хожу по этим залам по памяти.
Несмотря на все признаки жизни, отец походил на каменную статую. Он казался маской без души.
— Бог, — сказал Келлхус — Он не говорит с тобой? Снова испытующий взгляд.
— Нет.
— Любопытно…
— И откуда же исходит его голос? — спросил Моэнгхус — Из какой тьмы?
— Не знаю… Приходят мысли. И знаю одно — они не мои. Бесконечная пауза.
«Он погружается в вероятностный транс, как и я…»
— Тот безумец сказал то же самое, — проговорил Моэнгхус — Возможно, твои испытания расстроили твой разум.
— Возможно…
Еще один испытующий взгляд.
— Не в твоих интересах обманывать меня. — Молчание. Каменное лицо. — Разве что…
— Разве что я пришел тебя убить, как приказали наши братья-дуниане. Этого ты опасаешься?
Тот же взгляд.
— У тебя не хватит сил превзойти меня.
— Хватит, отец.
Новая пауза, чуть длиннее.
— Откуда, — сказал наконец отец, — ты это знаешь?
— Я знаю, почему ты был вынужден призвать меня. Внимательный испытующий взгляд.
— Значит, ты постиг ее.
— Да… Тысячекратную Мысль.
Ким Сергей Александрович
Цена победы — смерть!
Глава 1
Тяжёлый авианосец ниаронского Императорского флота \"Цуругисаги\" тонул.
Команда авианосца так и не смогла сделать ничего дельного для спасения корабля. Привычные магические средства ликвидации повреждений оказались недоступны из-за работы вражеского артефакта, а все усилия корабельных магов разрушить негатор, посредством своих скромных запасов Силы, не увенчались успехом.
Рарденский артефакт надёжно пресекал все попытки к колдовству, при этом, не блокируя течение большинства магических процессов. В данном случае функционировали эмиттеры, радары и установки связи, реакторы преобразовывали сгорание мазута и угля в Силу, то есть работало всё, что имело свои собственные резервы магической энергии и не зависело от свободнотекущих потоков. Причина этого крылась в том, что работающий по принципу генерации противофазных волн, данный артефакт действовал весьма избирательно — вся его настройка была рассчитана в первую очередь на магию людей. Разные школы и принципы построения волшбы тут не играли роли — самым главным был диапазон Силы, в котором могли работать маги-люди. Проблемы возникли бы только, если бы генератор противофазы работал против колдунов других рас или тех же личей, но теперь…
Теперь ниаронские маги оказались не только лишены доступа к естественному магополю, но даже и \"подзарядиться\" от корабельных энергохранилищ не могли. Сила всегда остаётся Силой, но вот магическая энергия, запасённая в аккумуляторах тех же эмиттеров, могла быть усвоена, преобразована и использована чародеями лишь в очень незначительных количествах. Причина этого крылась в том, что различные артефакты-устройства для своей работы требовали очень тонко настроенных энергопотоков, без всяких посторонних \"примесей\", так что именно это и предопределило появление специальных энергохранилищ.
Так что, силовые пластыри, ставящиеся на пробоину и откачка воды колдовскими способами, оказались исключены из арсенала ниаронских ремонтных команд. Приходилось прибегать к запасным вариантам, типа брезентовых пластырей, откачки воды помпами, а так как это не удавалось делать быстро, то пришлось прибегнуть и к симметричному затоплению отсеков.
Тем не менее, повреждения, нанесённые \"Белым морем\" оказались слишком серьёзны, чтобы ликвидировать их подобными эрзац-методами — \"Цуругисаги\" неумолимо уходил под воду. Не способствовал спасению корабля и непрекращающийся обстрел со стороны рарденцев, тем более что северяне хорошо пристрелялись и били весьма точно. В принципе, для хорошо обученного канонира стрельба, пускай даже и в условиях отсутствия нормального указания — не проблема, учитывая характер цели, а рекомая цель, то есть тяжёлый авианосец \"Цуругисаги\", была просто мечтой артиллериста.
Глава 16
Не отличавшийся хорошей манёвренностью и в более благоприятных условиях, сейчас ниаронский корабль вдобавок заглотнул несколько тысяч тонн забортной воды и практически застыл на месте из-за того, что заклинание северян сильно зацепило, в том числе и ходовую часть судна. Так что \"Цуругисаги\" гарантировано тонул, даже без всякой помощи извне…
ШАЙМЕ
Но адмирал Видерхоленн-то этого не знал.
— Продолжать обстрел цели. Темп огня не снижать.
Александр был весьма и весьма раздосадован, хоть и не подавал вида.
Сомнения порождают понимание, понимание порождает сострадание. Воистину — убивает убежденность.
Паркие. Новые аналитики
…Корабль противника никак не желает тонуть, и это при таком-то обстреле!.. Как такое вообще возможно?.. Мы уже обрушили на него такую порцию энергии, что ему впору бы разломиться пополам, так нет же!.. Доклады наблюдателей с командно-дальномерного поста просто чудесны…
\"Фиксируем множественные очаги пожаров\", \"наблюдаем значительное задымление\" — внутренне передразнил казённые доклады своих офицеров Видерхоленн.
Весна, 4112 год Бивня, Шайме
Лучше бы доложили, что этот утюг перевернулся кверху брюхом и уже задирает хвост…
Чадящие факелы. Красные лица, обмякшие от страха. Темная кирпичная кладка, заляпанная и смердящая развороченными внутренностями. Нависшие потолки, такие низкие, что даже самым низкорослым лучникам приходится пригибаться. Люди кашляли и не могли вздохнуть, но не из-за сточных вод, намочивших обувь. Огонь наверху пожирал воздух…
Ладно… Наблюдатели, конечно же, ни в чём не виноваты. То, что авианосец противника всё ещё на плаву — это не их вина… Да и нет в том ничьей вины — просто нужно приложить ещё немного усилий, постараться и наконец сделать то, что нужно…
По крайней мере, так сказал Водонос.
Нет уж, авианосец рассветных мне нужен исключительно в виде уходящего под воду и точка. Я прекрасно знаю ниаронцев — по упрямству и презрению к собственной жизни они ни в чём не уступают народам Шенауэра и Рардена. Так что с них станется ввести в строй и безнадёжно разбитый корабль, как они это уже проделывали не раз…
Кишаурим стояли у выхода. Висевшие у них на шеях аспиды тянули серебристо-черные головы вверх. Идолопоклонники затихли. Сводчатые потолки больше не дрожали от ударов и взрывов. Каменная крошка уже не сыпалась на их шлемы.
…Теперь главное, чтобы хватило времени доделать эту нелёгкую работу. Главное чтобы фрегаттен-капитан Васнецов дал нам это время…
Он наклонил бритую голову, словно прислушиваясь…
— Погасите свет, — приказал он. — Закройте глаза.
…Шансов спастись у ниаронского корабля не было — он был обречён. Участь \"Цуругисаги\" невольно разделял и его брат \"Тайхо\", не способный развить скорость выше 15 узлов. А вот два неповреждённых авианосца никакого участия к судьбе раненых товарищей не проявили и сейчас очень резво делали ноги от приближающихся рарденских кораблей, благо скорость в 30 узлов на форсаже им это позволяла. Приказ отступать им, между прочим, отдал лично адмирал Торукава, понимая, что без магов и драконов оба оставшихся корабля будут уничтожены северянами ещё до прихода остальных кораблей Рассветной империи.
Они опустили факелы в навозную жижу. На мгновение искры голубого света осветили их ноги. И все погрузилось во мрак… Затем — невероятно яркая вспышка. Оглушительный треск.
\"Цуругисаги\" раз за разом сотрясали попадания крупнокалиберных файерболов, и даже солидное поясное бронирование практически не спасало огромный корабль — магические снаряды попадали в основном в полётную и ангарную палубы. А что творит с небронированными частями корабля огнешары калибра 305 или 406 мм — лучше даже и не говорить, а ведь ещё в этом \"веселье\" участвовало и множество орудий вспомогательного калибра.
— Вперед! — крикнул Водонос— Наверх! Наверх!
…Рарденцы стреляли и стреляли, ни на секунду не снижая темп стрельбы — и вскоре ниаронский корабль уже пылал от носа до кормы, и тушить этот колоссальный пожар было некому. Файерболы имперцев методично выбивали артиллерию авианосца, дырявили высокие борта и разносили вдребезги полётную палубу, и чем ближе подходили крейсера и линкоры северян, тем точнее и больше попаданий приходилось по \"Цуругисаги\".
Внезапно все стало голубым, подсвеченное раскаленным пятном на лбу Водоноса. Люди двинулись вперед, толкаясь и сплевывая пыль. Один за другим они протискивались мимо слепца, взбирались по склону из оплавленного камня и оказывались среди пламенеющих руин.
Корабли рарденцев надвигались с неумолимостью неупокоенных — от них нельзя было ни скрыться, ни оборониться. Походя, из орудий, не способных вести огонь по авианосцам, они добили два залитых драконьим пламенем судна снабжения.
— Голос, который ты слышишь, — сказал старший дунианин, — не является частью Тысячекратной Мысли.
…Наконец, повреждения на \"Цуругисаги\" достигли критической отметки — по всей видимости, мощные файерболы что-то разрушили в несущих конструкциях корабля, и вода начала крушить и так повреждённые переборки в затопленной части авианосца.
Келлхус пропустил его слова мимо ушей.
Огромный корабль всё больше и больше зарывался в невысокие волны своим носом, и всем — и ниаронцам, и рарденцам — стало ясно, что авианосец обречён. \"Цуругисаги\" уходил на дно медленно и величественно, как и подобает кораблю такого класса — запас прочности, вложенный в авианосец при постройке, оказался невероятно велик. Дракононосец, даже жестоко пострадав от магической атаки и получив огромное количество попаданий, не разломился на части, как это часто бывало с более мелкими кораблями, а тонул, словно смертельно раненный кракен или левиафан.
— Отведи меня к ним.
Рарденцы, поняв, что с \"Цуругисаги\" покончено, перенесли всю мощь своей артиллерии на \"Тайхо\".
— К кому?
— К тем, кого ты держишь в заточении.
Тот находился не в лучшем, по сравнению с умирающим собратом состоянии — весь удар \"пеной\" рарденцы нанесли только по одному борту, чем невольно нанесли ему более тяжёлые повреждения. \"Цуругисаги\" получил пробоины на протяжении всего периметра надводного борта, и затапливался более-менее ровно, а вот \"Тайхо\" получил сильный крен на левый борт, который со временем только увеличивался, несмотря на все усилия спасательных команд. Авианосец пытался держать ровный курс по направлению прочь от неумолимо наступающих рарденцев, но из-за крена понемногу начал забирать влево.
— А если я откажусь?
…Тем временем тяжёлым кораблям северян волей-неволей пришлось изменить своё построение — общая скорость эскадры держалась в пределах 25 узлов, и тихоходный \"Саргат\", шедший головным, элементарно не мог держать такой темп. Теперь во главе строя шёл \"Апостол Андрей\", впервые за свою жизнь, исполняя положенную ему роль лидера линкоров и тяжёлых крейсеров. Следом за ним шли \"Гром\" и \"Гармония\", \"Саргат\" же перешёл в хвост эскадры, откуда продолжал выдавать данные для корректировки огня.
— Почему ты откажешься?
Слева от тяжёлых кораблей, будто стая спущенных с привязи псов, по волнам неслась Группа-2. Лёгкие крейсер и четыре корвета рвались вперёд, но не в атаку \"Тайхо\", как было решено раньше, а дальше, вслед за уходящим в самоубийственный бросок соединением Васнецова.
— Потому что мне надо пересмотреть мои предположения, исследовать непредвиденные изменения. Я не учел этой возможности.
Где-то позади осторожно двигались два лёгких авианосца рарденцев, время от времени принимая на борт раненых драконов. Битва за небеса медленно затухала из-за постепенного выбытия участников — обе столкнувшиеся стороны оказались слишком хороши, чтобы победить вчистую и бой превратился в элементарную мясорубку, с практически равным соотношением потерь. Больше драконов потеряли, правда, рарденцы, но в целом сложилась патовая ситуация — сил у обеих сторон для эффективного прорыва ПВО было явно недостаточно, поэтому яростный воздушный бой понемногу перетёк в вялую перестрелку между несколькими истребителями, пока остальные приземлялись для отдыха и получения медпомощи. Полностью израсходовав весь боезапас, были вынуждены приземлиться и пикировщики — основная ударная сила двух рарденских авианосцев.
— Какой возможности?
— Что большой мир способен в большей степени сломать, чем просветить. Что ты придешь ко мне безумным.
…Ниаронцы же тем времен оправились от первого шока, и начали перестраиваться для контратаки. Правда против них всё ещё были помехи, мешающие нормальной работе приборов — наведённые быстро сошли на нет, но после включения негатора появились новые. И хотя они шли по большому диапазону частот, больше всего страдали именно ниаронцы, ибо северянам хватило ума подкорректировать настройки негатора и снизить подобное негативное воздействие на собственные диапазоны. И вот теперь корабли Рассветной империи вынуждены были вернуться к прадедовским способам связи, навроде люмографа и флажковых сигналов. Из-за этого, правда, пришлось избрать очень громоздкие построения кораблей, дабы видеть эти самые сигналы — колдовской туман что-то не торопился рассеиваться.
Бесконечное течение воды, тяжелый воздух и тяжелые камни.
— Попробуй отказать мне, и я убью тебя, отец.
Тяжёлые авианосцы \"Катогару\" и \"Асикага\" стремительно уходили на север, дабы соединиться с правофланговым соединением лёгких сил. Левофланговая группировка сейчас в максимально быстром темпе разворачивалась назад, и перестраивалась в две кильватерные колонны, для атаки кораблей рарденцев сбоку. Линкоры Островной империи также не собирались оставаться в стороне и поворачивали влево для нанесения контрудара по рарденцам.
Битва в Ниаронском море продолжалась.
Низко пригнувшись в седлах, кианцы прорвались через разрушенные ворота Тантанах к реке Йешималь. Хлопали полы их разноцветных халатов поверх блестящих кольчуг. Сначала несколько десятков, потом сотни — они летели, как стрелы. А из Йешимальских ворот, совсем близко от фланга айнонов, мчались другие.
* * *
Тидонские конники уже ясно видели фаним от святилища, они трубили тревогу. Старый граф Ангасанорский рысью выехал вперед. Он видел огромное облако пыли над дальними кварталами города, но наполовину рухнувшая арка Скилурского акведука закрывала ему обзор. Поскольку рога продолжали трубить, он выругался и отправил вперед разведчиков.
Но было поздно.
Полдюжины кораблей разрезали своими окованными сталью носами свинцово-серые воды Ниаронского моря.
Первые из кианцев, взмыленные от скачки, добрались до Йешимали. Они брали под свой контроль переправы. Для всадников, смотревших от святилища Азореи, это выглядело так, будто Шайме накренился и сама война выплеснулась из него. Вскоре огромное войско фаним, способное поглотить армию тидонцев, неслось по Шайризорским равнинам. За всадниками тяжелой поступью шли несколько мастодонтов: они тянули деревянные плоты, перетаскивая их через груды развалин. И тогда трубачи с предельной ясностью поняли коварный план падираджи.
Группа-1 шла в бой.
Граф Готьелк приказал конникам перейти в галоп и обогнать пехотинцев, которых было гораздо больше. Сразу за акведуком он увидел, что сотни язычников уже перебрались через реку и развернулись среди вытоптанных полей и перелесков. Воздев булаву, Готьелк призвал соотечественников построиться. Когда он увидел, что его соратники графы Ийенгар, Дамергал и Вериджен Великодушный также съехали с акведука, он закричал и направил коня прямо к бурлящим водам Йешимали.
В свой последний бой.
С громким кличем таны и рыцари Се Тидонна помчались следом.
Два лёгких крейсера и шесть… нет, уже пять корветов против одного тяжёлого, двух лёгких крейсеров, и дюжины корветов ниаронцев.
Они шли в абсолютном мраке, по коридорам более древним, чем Бивень. Отец вел сына.
Но фрегаттен-капитан Леонид Васнецов не знал, сколько кораблей врага ему противостоит. Информация, переданная с \"Саргата\" была весьма неточной, и говорила только о том, что обнаружено около дюжины кораблей противника…
Рев водопада стих и превратился в шелест, столь же неопределенный, как и чернота. Шорох шагов эхом отражался от покрытых резьбой стен. Келлхус излагал отцу свои выводы и суждения о нем. Он не вдавался в детали: помня о том, как Моэнгхус манипулировал Найюром, он старался предусмотреть все вероятности.
Только вот Леонид плевать хотел на количество вражеских кораблей.
— Ты сбежал от утемотов и повернул не на восток, а на юг. Ты знал, что свазонд, который спасет тебя в степи, может убить тебя в Нансуре. Так ты оказался в землях фаним. Сначала они держали тебя в заточении. Их ненависти далеко до убийственной ярости нансурцев — это было до битвы при Зиркирте, — но скюльвендов они тоже не любят. Ты выучил их язык и объявил о своем поклонении Фану. Будучи грамотным, ты легко убедил своих захватчиков продать тебя как раба. И тебя продали за хорошую цену. Вскоре тебя освободили, ибо любовь, которую ты внушил своим хозяевам, переросла в благоговение. Даже фанимские жрецы не могли сравниться с тобой в понимании своего писания, да и любого другого. Вместо того чтобы бить кнутом, они молили тебя отправиться в Шайме — к кишаурим, к власти, о какой никто из дуниан и не мечтал.
Теперь он уже ничего не боялся — ни смерти, ни позора. Страх оказался буквально растворен в захлестнувшей Леонида волне боли и чёрной, подсердечной ненависти. И ещё бессилия, парализующего бессилия и отчаянья.
Пять шагов. Келлхус чувствовал, как на коже отца высыхает влага.
В сердце капитана сейчас словно бы вонзали ржавый зазубренный нож и с холодной безжалостностью проворачивали его. То, чем он жил, и ради чего он жил последние годы — ушло, оставив лишь бесконечную пустоту в душе…
— Мои умозаключения были безошибочны, — произнес Моэнгхус из темноты за спиной.
Его единственный сын, Артём, погиб. Погиб, практически на его глазах, а он не смог ничего сделать… Нет, даже не так — не имел права сделать…
— Воистину, мы намного выше мира. Они по сравнению с нами — даже не дети. С чем бы мы ни сталкивались, будь то их философия, медицина, поэзия или вера, мы видим гораздо глубже, и наша сила гораздо больше… Итак, ты решил, что можно принять на себя Воду и стать одним из богоподобных Индара-Кишаурим. И поскольку сами кишаурим едва понимали метафизику своих ритуалов, ты не мог узнать ничего, что противоречило бы этим предположениям. Ты не мог узнать, что Псухе есть метафизика сердца, но не ума. Метафизика страсти… Поэтому ты позволил им ослепить себя, а потом обнаружил, что твоя сила пропорциональна твоим остаточным страстям. То, что ты принял за Кратчайший Путь, оказалось тупиком.
Леонид мог повернуть назад, он мог отдать такой приказ…
Но не сделал этого.
Потому как это бы означало напрасную гибель ещё многих сотен человек.
Воздух дрожал от грохота барабанов. Высоко над руинами улиц и домов ждали назначенные Багряными адептами наблюдатели. Они опирались на эхо земли в небесах. Между ними поднимались столбы дыма. Под ногами бушевал огонь. Черные облака вращались над головами. Наблюдатели едва видели отряды своих братьев внизу, на истерзанной вплоть до самого горизонта земле. Они почувствовали хоры прежде, чем увидели первых лучников, — пустота, словно призраки, клубилась на разрушенной земле. Они обменялись встревоженными криками, но никто не знал, что делать. Со времен войн школ Багряные Шпили не видели такой битвы.
Это и называется войной — смерть одного, ради выполнения общей цели…
\"Общей цели…\" — внутренне горько усмехнулся Леонид. — \"Громкое название для бесконечного круговорота смертей… Умереть самому, чтобы отсрочить всего лишь на несколько часов гибель товарищей… А для чего? Чтобы Смерть смогла собрать урожай побогаче?..
Вспышка. Белый огонь, обведенный перламутрово-черным. Римон, один из наблюдателей, рухнул на землю и рассыпался солью.
Вот только стоит ли это всё даже одной-единственной человеческой жизни? Какова цена этого? Кто даст ответ мне на этот совсем не сложный вопрос?.. Хотя… Я же знаю, что это честь не для меня… Если бы я познал это, то, пожалуй, встал бы вровень со многими богами, но нет же, видимо не судьба…
Остальные разлетелись по небу.
Глупые вопросы и философствования о вечном, о смысле бытия, и Жизни и Смерти — вот всё, что мне нынче осталось…
Полные ужаса крики привлекли внимание Элеазара к облакам у него за спиной. Он увидел поток пламени, с ревом низвергавшийся с гор на выжженную землю. Он обернулся по сторонам, заметил страх и безумие на лицах людей. Но его собственный ужас куда-то исчез. Вместо этого по его щекам потекли горючие слезы. Он ощутил такое облегчение, что готов был взлететь вверх, как пузырь из воды.
Только лишь бы отвлечься от страшной реальности.
Это случилось… Это случилось!
Ну, почему?.. Почему всё так происходит?! Почему уходят всегда самые лучшие, а всякие мерзавцы продолжают жить?..
Он бросил взгляд на вздымающиеся горы, на золотой купол Ктесарата между сплетающихся языков пламени. Затем посмотрел по сторонам на горящие здания, окружавшие расчищенную площадь. Они были везде, как и всегда. Кишауримское дерьмо. Окружили.
Я пережил на этом грёбаном свете уже всех дорогих мне людей, но так и не научился переживать потери, так и не привык держать удар…
— Они пришли! — загремел его колдовской хохот. — Наконец-то они пришли!
Но возможно это и к лучшему.
Адепты Багряных Шпилей, такие маленькие среди порожденных ими огней, построились на опаленных руинах и разразились радостными воплями. Их великий магистр вернулся.
Когда погибла жена, я чуть было уже не сорвался в Бездну. Тогда я выбрался из глубокого омута алкогольного бытия только благодаря Артёму. Все эти годы я жил только для него… Боже, как же я отговаривал его от поступления в \"мореходку\"!.. Но нет же, этот упрямец всё равно стал корабельным техником, несмотря на все мои запреты… Я же чувствовал, знал, что море заберёт у меня и его…