Алексей Биргер
Кадеты ФСБ
ДЕЛО № 1
ПРОЛОГ
В офисе на высотном этаже одного из самых престижных деловых зданий Москвы, расположились трое. Секретарша только что подала кофе и удалилась, но они не спешили начать разговор.
— Ну? — проговорил наконец тот, который стоял у огромного окна и смотрел на панораму города. — В чем проблема?
— Полковник Осетров нарисовался, — сообщил другой.
— То есть? В каком смысле?
— В самом прямом, — сказал второй. — Замаячил на горизонте. Из отставки его призывают. Один мой надежный человек проект приказа видел.
Стоявший у окна чуть напрягся:
— Так зачем понадобился полковник?
— В руководители школы.
— Какой школы? Говори все, Геннадий, не цеди по чайной ложке.
— Пусть Прокоп рассказывает, он больше в курсе, — буркнул Геннадий.
Человек с достаточно редким именем Прокоп отозвался:
— А что тут рассказывать? Кому-то, вишь, мысль пришла в голову, что надо при их ведомстве кадетское училище создавать для парней с двенадцати лет. И почему-то начальником этого училища решили сделать не кого-нибудь, а… В общем, понятно кого. Пока собираются открыть один класс, в виде эксперимента. Предварительный отбор уже объявлен.
— Предварительный отбор? — переспросил стоявший у окна человек.
— Ну да. Сначала проведут местные экзамены, по всем регионам России. И человек пятьдесят соберут в Москву, на заключительный тур. Говорят, после отсева должно остаться около двадцати ребят. Можно поточнее узнать, тайны в этом нет.
— Так это же замечательно! — стоявший у окна проговорил это так, что трудно было понять, всерьез он говорит или с иронией. Но оба его собеседника, Геннадий и Прокоп, переглянулись и что-то одобрительно пробурчали, как будто понимали, что тут такого видит их партнер.
А тот развил свою мысль:
— Еще одно место, где можно на перспективу поработать, так? — Он наконец повернулся к своим собеседникам. Широкий пиджак скрывал его худобу, но он все равно был похож на «кощея». На его длинном теле и длинной шее сидела несоразмерно маленькая голова. Маленькое личико было безобразным: похожим на недопеченное яблоко, с тонкими поджатыми губами и с хищным птичьим носом. В его глазах светилась злоба.
— Ага, на перспективу, — ухмыльнулся Геннадий. — Скольких мы уже пристроили! Дело накатанное. В прокуратуру нацелили, в следаки, даже в суды… Всюду молодая поросль подходит. И тут прорвемся, Пал Юрич.
— Не говори гоп, пока не перепрыгнешь, — задумчиво возразил обладатель маленькой головки (которого назвали «Пал Юрич»). — Даже племянника твоего «бригадира» двинуть на спецотделение юридического, откуда в прокуроры запросто проскочишь, и то было легче.
— Да что там… сына твоего старого друга, — он повернулся к Прокопу, — «сделать» в элитную группу института связи, из которого прямой путь в систему правительственной связи, было проще. Подмазали нужных людишек, сделали ребятам «чистую» биографию, будто они из честных не связанных с криминалом семей, и все — молодая поросль пристроена.
— Я, кстати, не понимаю, почему нашу структуру называют «криминальной», — заметил Геннадий. — И считаю, это — несправедливо. Как раз такие люди, как мы, и нужны России.
Пал Юрич как будто не слышал слов Геннадия.
— Во-первых, в вузах — поток, рутина, тысячи поступающих из года в год. А тут — единственный пока набор, и очень небольшой. Во-вторых, выпускникам этой школы предстоит заниматься такими делами, за информацию о которых можно выложить любые деньги. Дела государственной безопасности, самые сложные случаи, понимаете? Да разве сейчас мы или наши зарубежные партнеры не отдали бы многое, чтобы узнать, как продвигается дело о международном хищении технологий, против каких людей и фирм уже накоплены улики?.. Да для нас такая информация жизненно важна. Но в этих структурах у нас пока нет ни одной зацепки. А она нам нужна позарез!.. Но ведь и там не дураки сидят, и уж надежных учеников среди отобранных будет сто процентов: не сомневайтесь, в биографии любого поступающего выявят все сомнительные моменты. В третьих, не забывайте, что до сих пор мы внедряли семнадцати-восемнадцатилетних парней, которые уже знали вкус денег и были, так сказать, воспитаны нами основательно. А здесь мы будем иметь дело с двенадцати-тринадцатилетним мальчишкой, характер которого еще не сформировался. Даже если мы займемся с таким мальчишкой и все уладим с его родителями, он попадет в школу и там его смогут запросто перевоспитать, и тогда вся наша работа пойдет насмарку. Двенадцать-тринадцать лет как раз такой возраст, когда человека можно вылепить. Режим у этой школы наверняка будет закрытый, поэтому влиять на нашего «выдвиженца» мы не сможем, наше влияние на него будет минимальным. И в-четвертых… В-четвертых, сам полковник Осетров. Уж я-то знаю, насколько он въедлив и неподкупен! Если его призвали из отставки, то, значит, затевают что-то очень важное…
— Призвали из отставки, потому что делают на него ставку! — гоготнул Прокоп.
— Вот именно! — живо отозвался Павел Юрьевич. — Значит, проблема еще и в том, чтобы полковник не вздумал совать свой нос в некоторые дела!.. Вот видите, мы имеем четыре проблемы, и одна труднее другой. Но тем интереснее задача!
— Вот и возьмемся за нее, — сказал Геннадий.
— Обязательно, — кивнул Пал Юрич. — Тем более что у меня уже есть несколько идей.
Глава первая
Полковника призывают из отставки
(Рассказывает полковник Осетров)
Будем знакомы. Я — Осетров Валентин Макарович, полковник, сорока девяти лет. Здесь, конечно, к слову «полковник» сразу надо бы добавить, что «в отставке», и что полковник не чего-нибудь, а ФСБ (вернее, КГБ — Комитета государственной безопасности, так называли ФСБ в прежние времена).
Как я ушел — история отдельная. Расскажу об этом как-нибудь потом.
Жил я последние годы тихо. Звали меня, конечно, в самые серьезные охранные структуры, звали и в другие места. В охранную структуру одного банка я даже согласился пойти. Это было в девяносто третьем году. Кругом неразбериха. Но дело свое я выполнял честно и получал неплохо. Но в одночасье все закончилось. Одного из руководителей банка в Праге застрелили, другие в Америку сбежали. Появилось новое руководство… Моей вины в смерти банкира и в том, что банк на грани развала оказался, не было, я и так делал больше возможного. Но, когда гибнет человек, за которого ты отвечать взялся, так или иначе свою вину чувствуешь… Пришлось и с охранными делами завязать. Вот и получилось, что я, мужик в расцвете сил, заслуженный офицер, остался не у дел. А безделье — это, я вам доложу, для таких людей, как я, — мука. Но я никогда никого ни о чем не просил. Уехал на дачу и жил там. Дача у меня теплая, зимняя, сам ставил когда-то. В минуты отдыха посиживал на веранде, на розы любовался да шашлык жарил. Семьей я так и не обзавелся, и скоро стало мне скучно там. А потом выяснилось, что дачу сдавать можно: желающих много. Стали деньги за дачу капать, да и пенсия у меня такая, что жить можно. Но чтобы от безделья с ума не сойти, взялся я в одной строительной бригаде работать. Тут тебе и общение, и сознание того, что ты нужен кому-то.
Так сложилось, что к началу этого лета развалилась наша бригада, а нового дела я так себе и не нашел. «Ничего, — думал я, — со мной такое в жизни случалось.»
И вот, однажды, в солнечный, жаркий день брел я из магазина с двумя пакетами кефира и хлебом. Зашел в подъезд, начал подниматься по лестнице на свои четвертый этаж (я никогда лифтом не пользуюсь, чтобы поддерживать себя в форме), как услышал телефонный звонок. Звонок у моего телефона громкий, даже сквозь входную дверь слышен. Я чуть прибавил ходу, и когда снял трубку, услышал знакомый голос:
— Приветствую, Валентин Макарович! — Это был генерал Волков.
— Добрый день, Борис Андреевич! — ответил я. — Какими судьбами, какими делами?
— Правильно догадываешься, что без дела я бы тебе не позвонил, — рассмеялся генерал. — Не возражаешь, если подъеду в ближайший час?
— Ну, если генерал к полковнику едет, значит, дело и впрямь серьезное, — в тон ему, шутливо, ответил я.
— Серьезней некуда! — заверил генерал. — Правда, ты в жизни не догадаешься, что за дело такое.
— Ох, заинтриговали, Борис Андреевич! — сказал я.
— Заинтриговал? Тогда жди.
Интересно, что за дело возникло? И зачем я понадобился? Ну, чего гадать, скоро все узнаю.
В ожидании генерала я кофеварку зарядил, печенье достал. Надо же хоть как-то его угостить.
Через некоторое время возле подъезда тормознула черная машина, и из нее выбрался генерал Волков. Я пошел встречать его у входа.
Когда генерал вышел из лифта, я отметил про себя, что он практически не изменился. Разве что седины прибавилось.
— Ну, здравствуй, Валентин!.. — он протянул мне руку.
— Здравствуйте, Борис Андреич, — ответил я, обмениваясь с ним рукопожатием.
Он вошел в квартиру, оглядел меня, прищурившись:
— А ты все таким же молодцом!
— Стараюсь, товарищ генерал!
— Да уж, ты всегда был старательным… Так давай сядем, поговорим, что ли?
— Прошу, Борис Андреич. Я и кофе сварил…
Мы с ним уселись в комнате, за низеньким журнальным столиком напротив телевизора, и он, пригубив кофе, спросил:
— Ты как, не жалеешь, что давно не у дел?
— Так чего жалеть, Борис Андреевич? — ответил я. — По прошлогоднему снегу не плачут.
— Да и обижен ты на нас до сих пор, так? — генерал опять прищурился.
— Ни на кого у меня обиды нет, — честно ответил я. — А уж тем более на вас. Я ж помню, как вы меня поддерживали.
— Но я в системе остался, а ты ушел, — заметил он.
— А куда мне было деваться? — ответил я. — Я не мог поступить иначе.
— Так ли уж и не мог? — возразил генерал. — Отличный работник, сорока еще нет, а уже полковник… Стиснул бы зубы, перетерпел, переварил — глядишь, уже и с генеральскими погонами был бы. А так, почитай, десять лет жизни потеряно.
— Не мог я поступить иначе, — ответил я. — Не мог перетерпеть и переварить. Да и прошедшие годы потерянными не считаю. Незачем о них толковать. Что было, то было.
— Верно, — сказал генерал. — Кто старое помянет — тому глаз вон.
— …А кто забудет — тому оба, — напомнил я ему вторую половину пословицы. Когда я в своей правоте уверен, то упрямства мне не занимать. К сожалению, наверно. Потому что не раз мне это упрямство аукнулось.
— Да… Валентин, каким ты был, таким ты и остался! Ершистый, понимаешь. Скандалист! Вот и не забывай, тебе это ой как пригодится в том деле, ради которого я к тебе приехал.
— Так что за дело-то? — не выдержал я.
— Вот, — Борис Андреевич открыл свой «дипломат», вынул оттуда несколько бумаг и одну протянул мне. — Читай.
И я прочел:
«Приказ
Согласно решению № 52/431 от 15 февраля сего года на базе бывшего дома отдыха «Тараново» создать кадетское училище ФСБ, с обеспечением согласно…»
— Ну? — я поднял глаза от приказа. — Я-то тут при чем?
— А вот при чем, — и генерал протянул мне следующую бумагу.
И я увидел очередной приказ:
«Восстановить на службе в звании полковника Осетрова Валентина Макаровича и назначить его директором кадетского училища ФСБ».
— Это твое дело, Валентин, поверь мне, — почти ласково сказал генерал. — В тебе самом есть что-то мальчишеское. И человек на эту должность нам нужен ершистый, неравнодушный. Чтобы мог профессионально заниматься с ребятами и руководить училищем. И такой, понимаешь, который ребят будет понимать, потому что где есть понимание, там и отношения ладятся. Ребят мы хотим набрать нестандартных. А нестандартный человек — неудобен. Неудобен потому, что отличает разумное и глупость, перед начальством не лебезит и не кланяется. Нам такие ребята и нужны… независимые. Хоть с независимыми иногда приходится не сладко, зато на них всегда положиться можно. Многим этот независимый дух может и не понравиться, его захотят искоренить, вот здесь-то именно такой человек как ты понадобится, который сможет ребят защитить.
— Так это вам… — Я задумался, подбирая подходящие слова. — Так это вам во главе училища дипломат нужен, а какой же я дипломат?
— Вовсе и не нужен дипломат! — резко ответил Борис Андреич. — Нам нужен такой человек, за которым мальчишки будут чувствовать себя как за каменной стеной.
— Словом, на такую должность меня подписываете, на которую все шишки будут сыпаться, — усмехнулся я.
— Может, и будут, — серьезно ответил генерал. — Зато сколько радости, когда мальчишки настоящими людьми вырастут, и ты будешь знать, что помог им в этом. И в конце концов, тебе ли шишек бояться? Мало их, что ли, на тебя сыпалось? — добавил он. — Я тебе живое и реальное дело предлагаю. И не просто предлагаю. Прошу, если хочешь. — Он устало вытер пот со лба. — Я… да и другие немало сил потратили, чтобы твою кандидатуру утвердить. Кое-кто до сих пор тебя опасается: неуправляемый, мол. Так что ты и нас, за тебя хлопотавших, уж не подводи.
Я ничего не ответил, поднялся с кресла, подошел к балкону, закурил.
Что тут сказать?
Я припомнил тот эпизод, из-за которого мне пришлось уйти из органов.
Смутное было тогда время. Советский Союз, еще казался монолитом, но уже трещал по швам. С продуктами было совсем плохо, так же как и со многим другим. Все проблемы обнажились, работы навалилось невпроворот. Знаете, когда долгая зима, всем уже опостылевшая, к концу подходит, и весеннее солнышко припекать начинает, так хорошо на душе становится, так легко, и вот уже снег тает, звенят ручьи, первая травка зеленеет. Но при этом столько мусора обнажается, просто страшно. Вот так и у нас. В обществе грязь обнажилась и мы должны были наводить порядок. Я с головой в работу ушел. Работал сутками, с радостью. И кстати, многое из того, что успел сделать, облегчило моим коллегам работу, уже после моей отставки. Словом, можно сказать: что не зря старался.
Итак, началось с того, что один священник, много лет работавший в церковных архивах, взял и на западе выпустил — у нас в ту пору печатать еще боялись — свой огромный труд о «грязных пятнах» в истории церкви в период советской власти. О том, как священники сотрудничали с органами, как выдавали тайну исповеди и так далее. Первый том охватывал период до сороковых годов. В конце книги было уведомление о публикации редчайших архивных материалов, касающихся послевоенного времени, вплоть до наших дней, во втором томе.
Мы, конечно, отследили выход этой книги, и взяли автора на заметку, но решили пока ничего не предпринимать. Гласность так гласность, нынче и не такое пишут. Но какой шум поднялся в церковных верхах! И вот вызывает меня генерал Волков и говорит:
— Смотри, поступило обращение от довольно высокопоставленных священников: мол, автор книги подрывает авторитет не только церкви, но и государства, его труд можно рассматривать только как антисоветскую провокацию. Священники требуют принять меры к предотвращению дальнейшей злостной клеветы, которая напрямую угрожает интересам и безопасности нашей страны… Ну, и так далее. В общем, сам все прочтешь. Разберись-ка с этим.
Что делать? Я прочел, изучил, никакого состава преступления ни в книге, ни в действиях этого священника не обнаружил. Так и доложил генералу.
— Правильно этот отец Владимир пишет в предисловии, что «правда не может быть вредна, она лишь способствует очищению церкви и общества», — сказал я. — И в конце концов, эту информацию лучше не зажимать. Да к тому же, я считаю, пусть священники сами между собой разберутся.
— Хорошо, — кивнул генерал. — В таком духе и составь им ответ. Я его тоже подпишу…
Через какое-то время вызывает генерал меня вновь, показывает бумагу:
— Вот, смотри. Священники в обход нас прямо до ЦК дошли, до самых верхов. Не только на отца Владимира жалуются, но и на нас. И выговор я сверху получил такой, что страшно: велели священника арестовать, оформить ему уголовную статью, по которой годика три светит ему, изъять весь его архив и все материалы ко второму тому.
— Выходит, — сказал я, — церковники тогда всполошились, когда дело дошло до издания, касающегося нашего времени. Выходит, против нынешних высокопоставленных священников отец Владимир отыскал что-то серьезное?
— Выходит, так, — сказал генерал. — И еще выходит, они сумели убедить кого-то в ЦК, что надо их грехи скрыть, иначе церковь не сможет и дальше верно служить государству…
Я послушал его и сказал:
— Я этим делом заниматься не буду. Слишком долго мы с вами ждали таких времен, когда можно заняться опасными преступниками, не отвлекаясь на политическую дребедень!.. И вот — опять двадцать пять. Мы кто — служба государственной безопасности или мальчики на побегушках? Скажу больше: если этого священника арестуют, я в отставку подам.
— Понимаю тебя, — сказал генерал. — Но в отставку постараюсь не отпустить.
Что ж… Я как сказал, так и сделал. Священника арестовали, а я в отставку подал. Генерал тогда, и правда, прикрыл меня, оформил в отставку так, чтобы у меня не было потом проблем…
И вот десять лет прошло, и каких десять лет! Вся жизнь переменилась…
— Я не требую ответа сразу, — прервал мои размышления Борис Андреич. — Можешь подумать денек, другой…
— А чего думать? — ответил я. — Я согласен.
Глава вторая
Как все для меня начиналось
(Рассказывает Андрей Карсавин)
Я проснулся рано утром повернул голову и с испугом посмотрел на будильник: а вдруг он не прозвенел, вдруг я проспал? Но нет, все в порядке, я проснулся ровно за пять минут до звонка будильника. И, протянув руку, выключил его, чтобы не разбудить весь дом. Потом я выскочил из кровати.
Мне предстоял заключительный, самый важный экзамен на предварительном этапе поступления в кадетскую школу. Официально она называется училищем, но мы сразу привыкли говорить школа. И даже наши экзаменаторы так ее называют.
Все предыдущие экзамены я сдал очень хорошо, и сегодня моя судьба должна была решиться окончательно: уеду ли я на дачу до конца лета, или в числе немногих счастливчиков отправлюсь на сбор под Москвой, где и произойдет окончательный отсев.
И вот я вскочил, на стуле рядом с кроватью была аккуратно разложена моя одежда: однотонный костюм, белая рубашка и даже галстук. Если говорить по правде, это мама и бабушка настояли, чтобы я его надел на экзамен. Отец посмеивался и говорил, что для двенадцатилетнего мальчика галстук не нужен. Но мама с бабушкой все равно его купили.
И ботинки я начистил до блеска накануне.
И вот я быстро оделся и вышел на кухню, где уже был накрыт стол, а отец изучал газету.
Пока я завтракал, мама с бабушкой смотрели на меня так, как будто я в космос отправляюсь; потом отец сложил газету и сказал:
— Пойду, машину к подъезду подгоню. Смотри, не забудь чего-нибудь.
Я выслушал последние напутствия мамы и бабушки, схватил свой школьный рюкзачок и спустился вниз. Отец уже ждал у подъезда.
Добираться нам было приблизительно минут сорок, и я немного расслабился, стал глазеть на летние улицы за окном и вспоминать, как вообще возникла идея поступить в школу ФСБ.
Как всегда на праздник восьмого марта у нас собрались гости, старые друзья родителей: дядя Саша с тетей Ирой и дядя Гоша с тетей Мариной. Они почти всегда в этот праздник встречаются, так уж заведено.
Посидели мы с братом со взрослыми за столом, а потом дядя Гоша говорит:
— Прочитал я тут недавно одну логическую задачку для детей в нашей ведомственной газете. — Дядя Гоша работает в крупном научно-исследовательском институте, который объединяет целую важную отрасль физики.
Он достал сложенную в несколько раз вырезку из кармана и протянул мне: — Вот, погляди на картинку.
Я внимательно рассмотрел рисунок и прочел текст под ним. На картинке была роскошная зала для приемов, а условия задачи были такие: во время приема кто-то украл роскошное ожерелье, и надо было найти вора и выяснить, куда он мог спрятать драгоценность. Из особняка ожерелье вынести не могли, потому что быстро приехала полиция. Спрятать его на себе вор тоже не мог, потому что полиция обыскивала каждого. Тут же давались основные характеристики пяти главных подозреваемых.
Я поглядел на рисунок, еще раз прочитал все условия и сказал:
— Подумаешь, бином Ньютона!.. — Мой отец и старший брат, которые обожают «Мастера и Маргариту», часто пользуются этой фразочкой. — По-моему, дело яснее ясного. Вот эта мадам, она же известный модельер и дизайнер, стащила ожерелье. Больше некому.
— Почему ты так думаешь? — заинтересовались все.
— Здесь на стене, видите, картина, какой-то абстрактный коллаж: в нем есть и бусинки, и какие-то украшения, и кусочки ткани, и металла… Если на этот коллаж подвесить ожерелье, оно будет выглядеть набором стекляшек, частью картины, никто на него и внимания не обратит. А через денек-другой ожерелье можно спокойно забрать. Но для того, чтобы вписать ожерелье в эту картину так, чтобы оно смотрелось частью композиции, надо смыслить в искусстве. А среди подозреваемых нет никого, кроме этой модельерши, кто мог бы знать подобные вещи. Вот тут, ближе к верхнему левому углу картины есть вышитая бусинками птица на ветке. Ветка под ней получается толще, да и пузо у птички толстовато. Я думаю, что вот этот ряд стекляшек, который, изгибаясь, утолщает и пузо, и часть ветки, и есть на самом деле драгоценное ожерелье!
Все восхищались моей сообразительности.
— Сильно! — сказал дядя Гоша. — А не хочешь отправить ответ в нашу газету? Победителям будут вручены призы, если верить обещаниям редакции.
— А почему бы и нет? — сказал я и составил письмо, начав его словами «Уважаемая редакция!..» и изложив дальше свою версию. Дядя Гоша взялся передать это письмо в газету. Признаться я и думать забыл об этом.
Но недели через две отец принес письмо.
На конверте был гриф ФСБ Российской Федерации… Я открыл письмо.
«Дорогой друг!
Мы рады, что ты принял участие в конкурсе, и должны сообщить тебе, что твоя версия оказалась одной из самых интересных и оригинальных. Сразу видно, что у тебя есть способности к логическому и одновременно творческому, нестандартному мышлению. Теперь тебе решать, что выбрать. Ты можешь получить плеер и отказаться от дальнейшей борьбы, а можешь отказаться от плеера и принять участие в предварительном этапе набора в кадетское училище ФСБ. Если ты веришь в свои силы и решишь поступать в училище, то не позже пятнадцатого апреля тебе надо представить по прилагаемому ниже адресу характеристику из школы, в которой ты сейчас учишься. Если тебе потребуется дополнительная информация, ты можешь получить ее по телефону…»
А потом был большой семейный совет. Я, конечно, решил, что обязательно буду поступать в училище, старший брат поддерживал меня, но родители и бабушка сомневались.
Особенно настороженно к этой идее бабушка отнеслась. Она заявила, что помнит самые мрачные советские годы и совсем не доверяет нашим спецслужбам….
Родители в чем-то соглашались с бабушкой, но все-таки были настроены более лояльно.
— Образование там дают хорошее, — заметила мама. — Да и дисциплина в училище будет… Ребятам в этом возрасте дисциплина очень нужна.
— Попрошу дисциплину с муштрой не путать! — фыркнула бабушка.
— Начнем сначала, — сказал отец. — Почему предварительный отбор они проводят таким странным образом, через задачки в газетах? Что, если позвонить и спросить об этом напрямую? Возможно, тогда многое станет ясно.
— Позвони, позвони, — проворчала бабушка. — Так они тебе правду и ответят!
Отец набрал номер и сказал:
— Здравствуйте, говорит отец Андрея Карсавина. Мой сын получил ваше письмо, и мы хотели бы узнать почему вы отбираете кандидатов в училище таким странным способом, через конкурс в газете?
— Не только через этот конкурс, но и другими способами, — ответил его собеседник. — Понимаете, если бы мы объявили о приеме в училище открыто, на нас обрушилось бы немыслимое количество заявлений. Мы выбрали именно эту газету, потому что она распространяется среди ученых, которые могли бы уже сто раз уехать из страны. При их нищенских зарплатах работать здесь могут лишь энтузиасты. Дети научных работников растут и воспитываются в атмосфере, где слова «долг» и «любовь к родине» — не пустышки. А значит, в конкурсе должны были участвовать ребята.
— Простите, но мы никакого отношения не имеем к науке, и газета к нам попала случайно.
Его собеседник рассмеялся:
— Нам это известно. Мы проверили, что родители Андрея Карсавина не имеют никакого отношения к институту. Но ваш сын дал настолько интересный ответ, что попал у нас на заметку, и мы, конечно, были бы рады, если бы он принял участие в конкурсе… Впрочем, если ваш сын срежется на одном из этапов, то и в училище не попадет, и плеер не получит.
— Хотелось бы узнать побольше об училище, — сказал отец. — Какая программа, какие условия…
— Условия школы-пансионата, пятидневка. Училище создается в Подмосковье, на базе бывшего дома отдыха. С вечера пятницы до воскресного вечера всех курсантов отпускают на побывку домой. Программа — очень обширная и серьезная. Тут и полное овладение компьютером, и несколько языков, как европейских, так и восточных, развернутые курсы точных и гуманитарных наук. Например, курсанты будут изучать даже архивное дело. Возможно, будут курсы верховой езды. При этом ребята будут иметь право выбирать предметы для изучения. К основным предметам это, естественно, не относится. Большое внимание будет уделено физподготовке.
— Все это очень заманчиво, — сказал отец. — Но хотелось бы задать еще один вопрос. Надеюсь, вы не обидитесь… — Отец взял паузу, чтобы поточнее продумать формулировку вопроса.
— Я ваш вопрос угадываю, — ответил его собеседник. — Вы хотите знать, не придется ли вашему сыну участвовать в непопулярных мероприятиях, которыми печально прославились органы советских времен? Мы предвидим такие вопросы. Конечно, доверие между обществом и спецслужбами сильно подорвано. И единственный способ восстановить это доверие — делом доказать, что спецслужбы стоят на защите прав и свобод каждого гражданина, что спецслужбы действительно борются с самыми опасными видами преступлений, а не с собственным народом. И тут очень многое будет зависеть от тех, кто придет на смену нынешним спецслужбам, — от мальчишек, вроде вашего сына. И кстати, через десять дней будет проводиться общее собеседование, для мальчишек и их родителей. Там на все вопросы, в том числе самые острые, будут даны подробные ответы.
— Спасибо, — сказал отец.
И, положив трубку, пересказал нам разговор.
— Ну, не знаю… — покачала головой бабушка.
— Я готов поступать! — заявил я.
— А я предлагаю отложить окончательное решение до собеседования, — сказала мама. — Дело такое, что не стоит пороть горячку.
С мамой согласились все, и на том первый семейный совет завершился…
Глава третья
Странный визит
(Рассказывает полковник Осетров)
На дворе был июль. Я сидел в доме отдыха, переоборудованном под кадетское училище. Я был практически один, не считая охраны. Учителя и приемная комиссия должны были приехать примерно через неделю, а вслед за ними — и мальчишки. Пятьдесят с лишним человек, из которых надо будет в два этапа отобрать восемнадцать.
Целую неделю я мог использовать это время для того, чтобы окончательно привести себя в порядок. Каждое утро, ровно в семь, я бегал по аллеям парка, затем по берегу небольшого озера, окунался, проплывал метров двести, и уже после этого бежал сначала завтракать, а потом возился с документами.
У меня всегда находилось какое-нибудь дело. То парты завозил и стулья, потом подушки, одеяла, мел и прочее…
Но больше всего времени я уделял личным делам поступающих и педагогов. Кажется, назубок их уже выучил, а все равно читал и перечитывал, пытался разобраться, представить их характеры, кто на что способен. Поскольку им ведь судьбы ребят решать.
Папки с делами поступающих я условно делил на несколько групп. Первая — это мальчишки из средних семей, прожившие двенадцать лет своей жизни в нормальных условиях. Вторая группа — ребята из детских домов и из неблагополучных семей. Было решено оставить несколько мест и для таких мальчишек. Иногда детдомовские оказываются сообразительнее своих благополучных сверстников, потому что вынуждены бороться за себя. Папки с личными делами ребят из второй группы лежали передо мной по алфавиту. Астафьев, Воркутов, Земляк, Клешнев, Мучный, Рассохов, Шлитцер. Беда в том, что навыки борьбы за жизнь, которые приобретают эти ребята, порой проявляются самым невероятным образом. Тут тебе и воровство, и зависть к чужому благополучию, а то и внутренняя готовность к преступлению…
Вот, скажем, Михаил Астафьев, паренек из Архангельска. Четвертый ребенок в семье, где всего семеро детей. Самостоятельный, уже за младшими смотрит, потому что родителям, по большому счету, не до своих отпрысков. Парня можно было бы только похвалить, если бы не два привода в милицию. Один раз он к соседям забрался через балкон, украл автомобильный насос и продал его на толкучке. На все деньги купил лапши, чтобы накормить младших братьев и сестер. Второй раз — с компанией подростков участвовал в нападении на пьяного. Вроде опять пошел на преступление из-за денег, потому что младшим дома есть было нечего. Но ведь преступление преступлением остается, и нарушать закон недозволительно… Мальчишку, видать, выручать надо… В Архангельске, видишь ли, считают, что его мать с отцом надо родительских прав лишать, младших братьев и сестер — в детский дом, а его самого — на хорошее обучение. Да и результаты первых тестов у него отличные…
Или вот, Георгий Шлитцер. Из русских немцев, видать. На региональный конкурсный отбор он попал из крохотного городка на границе с Казахстаном… Способностями блеснул, это да… Но за время его пребывания в детском доме случилось столько всего, что волосы дыбом встают.
А в третьей стопке — папки с досье на ребят из состоятельных семей: Бутырин, Вельяминов, Лыжин, Назаренко, Петардов, Смеянов, Туркин, Юденич… Такие ребята частенько с раннего детства привыкают к тому, что им все дозволено, все по карману… С презрением глядят на сверстников, у которых нет таких же возможностей…
Опасно соседство детдомовских ребят и ребят из состоятельных семей. Атмосфера в училище будет отравлена. Ребят нужно отобрать неподатливых, сложных, ершистых, которые и умом наделены, и себе цену знают…
Но больше всего меня волновал один парнишка. Я подвинул к себе папку с его личным делом.
«Дегтярев Владимир Анатольевич…»
Я, право, не знаю, как он оказался в списке.
Снова перелистал дело Владимира Дегтярева.
Позвонить генералу? Спросить у него?
Я уже почти решил позвонить, как вдруг раздался звонок внутренней связи с поста охраны у главных ворот.
«Наверное, компьютеры приехали», — подумал я поднимая трубку.
— Да?..
— Валентин Макарович, — доложил начальник поста, — тут вас спрашивают.
— Кто?
— По документам Дегтярев Анатолий Александрович. Пропустить или нет?
Вот те раз! Он появился так точно, будто мои мысли прочитал!
— Я сам к нему выйду, — ответил я. — Пусть подождет.
Но сперва мне надо было собраться с мыслями. У главных ворот меня ожидал Дегтярев-старший, после стольких лет… Человек, погубивший и свою жизнь, и жизнь своих близких…
Давным-давно, еще в советские времена Анатолий Дегтярев работал в Чехословакии. Тогда там, уже назревало то, что теперь назвали «бархатной революцией», да и самому государству в прежнем виде существовать оставалось недолго. Прошло совсем немного времени и оно распалось на два государства, Чехию и Словакию…
Так вот, Анатолий Дегтярев работником был опытным и толковым, но водился за ним грех, любил «красивую жизнь». До поры до времени это ему не мешало, но однажды он срочно понадобился, а найти его не смогли. Через некоторое время обнаружили его не где-нибудь, а в Вене! Влетел в аварию, будучи за рулем в нетрезвом виде! И вместе с ним какая-то дама! Хорошо еще, на законных основаниях в Австрии находился и дипломатический паспорт у него имелся, и визы все необходимые, поэтому удалось его вызволить и вернуть в Москву. Но все равно, скандал был огромный.
Но и это еще не все. Стали разбираться, что за дама, откуда взялась. И выяснились интересные вещи. С дамой Анатолия Дегтярева познакомил тоже наш человек — некий Гортензинский. Служил он, что называется, верой и правдой, но чуть ли не около тридцати лет назад, и вышла с ним одна неприятность. Разворовал он казенные деньги в той организации, которой его поставили руководить. Работа его заключалась в том, что он должен был постоянно общаться с писателями, художниками, киношниками и со спортсменами. Обязан был знать их настроения, и постоянно иметь всех под присмотром, и если что — вовремя докладывать куда следует. Тогда это был «очень ответственный участок работы». Стал он потихонечку государственными деньгами пользоваться.
И когда об этом узнали, никакие прошлые заслуги ему не помогли. Завели уголовное дело, но спустили на тормозах. Однако ж от ответственной работы его отстранили.
И вдруг дают Гортензинскому новое задание.
А история вот какая вышла. Этого Гортензинского отправили чиновником, заведующим авторскими правами в Чехословакию. Всем было ясно тогда, что президентом страны будет Вацлав Гавел, знаменитый писатель. Вот и должен был Гортензинский, под предлогом приобретения прав для издания его книг в Советском Союзе, постараться наладить контакты с Гавелом и понять, чего от него ждать и какие отношения будут между нашими странами в дальнейшем.
Только Гортензинский с этой задачей не справился. Вернее сказать, даже и не брался за нее. В то время уже начинался вывод наших войск из Чехословакии, и сложился подходящий момент для крупных афер с военным имуществом. Но без Дегтярева у Гортензинского не получалось кое-какие делишки прокрутить. Гортензинский и познакомил Дегтярева с этой красоткой. Дегтярев загулял с ней, в Вену ее вызвался свозить, совсем работу забросил, а Гортензинского, в свою очередь, нужным людям представил. Гортензинский, пользуясь нужным знакомством, провернул две операции и положил себе в карман кругленькую сумму. Ну а для Дегтярева загул закончился, я уже сказал чем…
Дегтярева отозвали из Чехословакии жена от него ушла, а сам гуляка попал под долгие-предолгие разбирательства. В итоге выяснилось, что он даже и не подозревал, что Гортензинский за его спиной какие-то дела проворачивает. Отправили его служить с понижением в звании в Воркуту, по-моему. В общем, куда-то далеко на северо-восток. С тех пор я о нем ничего не слышал, вплоть до того момента, как личное дело его сына ко мне на стол легло. Только из дела и прочел, что уволился Дегтярев пять лет назад, что сперва в Тюмени работал, в службе безопасности крупной компании, потом в Санкт-Петербург перебраться сумел. Судя по всему, высоко по службе никогда не поднимался. Видно, и там не было особого доверия к нему.
А на Гортензинского очередное уголовное дело завели, и даже, находясь под следствием, он успел посидеть в Бутырке. Ему крупно повезло, что СССР развалился и Гортензинскому удалась отвести от себя обвинение по уголовному делу. После девяносто первого года он на какое-то время исчез, а потом снова появился в качестве главы известного фонда. Не так давно мне попалось интервью с ним, где он рассказывал, как страдал за правду во времена Советской власти.
И вот теперь Анатолий Дегтярев, замешанный в этой грязной истории, ждет у главных ворот, а мне еще предстоит решать судьбу его сына.
Зачем он приехал — думал я, шагая. То есть зачем, догадаться просто, но… Но как с ним говорить? Ладно, — усмехнулся я, — как сложится.
— Где он? — спросил я у охранника.
— Вон там, — показал охранник. — Пошел покурить.
Анатолий Дегтярев сидел на поваленном бревне у обочины. Увидев меня, он встал. В его глазах была смертельная усталость человека, который устал от жизни, у которого внутри что-то сломалось так, что уже не поправить.
— Здравствуй… — выдавил он и сказал еще что-то не слишком определенное. Видно, ни как не мог решить, на «вы» или на «ты» ко мне обращаться.
— Здравствуй, Анатолий, — я протянул ему руку.
Он недоверчиво покосился на протянутую руку, мол, не шучу ли я, потом пожал.
— Зачем ты приехал? — спросил я. — Выкладывай.
— Дело в том… — он сглотнул. — Мой сын к тебе поступает.
— Да, знаю, — сказал я. — Да ты не волнуйся так. Давай пройдемся. На ходу и разговаривать легче… Так ты приехал за сына хлопотать?
— Не совсем, — ответил он. — Видишь ли, я о тебе всегда думал и вспоминал с уважением и признательностью. Ведь другой мог бы и постараться раздуть мое дело… Ну, приписать мне больше, чем было на самом деле. Что я был в сговоре с Гортензинским, что я деньги получал от него или от каких-то его сообщников. А я… я был идиотом, а не предателем! Казенные деньги растратил на ту злосчастную поездку, но от Гортензинского никогда в жизни ни копейки не взял, честное слово!
— Ну, Гортензинский и без того свое получил, — заметил я. — Жаль, не до конца.
— Вот именно, что не до конца! И он, кстати, до сих пор уверен, что я тебя ненавижу, считаю именно тем человеком, который меня потопил.
— Откуда ты знаешь, что он в этом уверен? — поинтересовался я.
— Земля слухом полнится. И еще… Ты столько лет был в стороне от дел. Мне и то известно больше, чем тебе.
Он задумался, подбирая подходящие слова:
— В общем, я не знаю, сумеешь ли ты разобраться, нужно брать моего сына или нет.
Тут настал мой черед задуматься.
— Объясни, — потребовал я наконец. — Говори прямо.
— Если бы я мог, я бы сказал, — ответил он. — И вот что, если я тебя приглашу навестить меня через недельку-другую, ты уж не отказывайся. Встречу назначу позже. И еще. У тебя могут появиться самые неожиданные люди из прошлого. Такие, к которым ты хорошо относился или считаешь себя им чем-то обязанным. Ты поосторожней с ними, только от ворот поворот им сразу не давай.
— Да что происходит? — не выдержал я. — Я же вижу, — что-то серьезное! Выкладывай толком!
Он вздохнул.
— Если бы я сам мог понять… Я не имею права зря выдвигать подозрения и обвинять людей. Потому что если я обвиню кого-то зря, ты можешь решить, что я это сделал специально. В общем, мне самому надо сначала разобраться… Ладно, пока.
И, повернувшись, он зашагал прочь.
— Погоди! — окликнул я его. — Погоди!
Но он не ответил, даже не обернулся. Я некоторое время глядел ему вслед, а потом побрел назад, к воротам, размышляя, что мог означать этот визит.
Глава четвертая
Через первые барьеры
(Рассказывает Андрей Карсавин)
…Я ответил на заключительный вопрос последнего предварительного экзамена и начал, проверять ответы. Я был на удивление спокоен, хотя, разумеется, мне трудно было судить, сколько у меня правильных ответов, а сколько неправильных.
Последний экзамен — это развернутый компьютерный тест, тридцать три вопроса, среди которых попадались и совсем простые, и довольно трудные, и прямо-таки неожиданные. Например, как ответить на вопрос: «Что скрыто в слове «хамелеон»?» Я прикинул на листочке несколько вариантов, прежде чем написать ответ. Можно было бы сказать, что «хамелеоном» называют подхалима, который под всех «перекрашивается». Но потом я подумал, что все, кому достанется этот вопрос, ответят так же, и написал в итоге иначе: «хам-еле-он — то есть, настолько трусливый, что и хамить еле-еле отваживается, хотя ему очень хочется». Еще с подковыркой был вопрос по арифметике: «Перепишите пример так, чтобы не было скобок, и проверьте, верно ли равенство 170: ((34+1) — (7x5)) = 200: ((54:6) — 9)». Если начать сразу избавляться от скобок в точности по правилам, то все сойдется, в итоге получится 0 = 0. Ты не замечаешь подвоха: ведь то, что в скобках, ноль в итоге дает, а на ноль делить нельзя! Поэтому верный ответ: «пример не имеет решения, так как на ноль делить нельзя».
Были совсем простенькие вопросы. Например: «Буратино» — это переделка… а) «Волшебник из страны Оз»; б) «Пиноккио»; в) «Питер Пэн». Тут и думать не надо, чтобы написать в ответе: «Пиноккио».
Были вопросы на самые разные темы. На ответы давалось три часа, выходило приблизительно по пять минут на вопрос. Я сначала отвечал на совсем простые вопросы, чтобы время поднакопить, а потом уж стал думать над теми, что посложнее.
В итоге я управился менее, чем за три часа. Я решил проверить ответы. Между делом поглядывал в окно и вспоминал…
Встречу с поступающими и их родителями проводили три человека, в том числе один генерал. Хоть он был в штатском, мы сразу решили, что он генерал, по тому, как он держался и как к нему обращались другие.
Звали генерала Борис Андреевич.
— Спрашивайте, не стесняйтесь, — сказал он, когда слово передали ему. — Дело серьезное, и вы должны представлять себе цели, задачи и программу училища во всем объеме.
И вопросы посыпались.
Прежде всего, конечно, родители интересовались обучением и условиями проживания в училище. Генерал отвечал четко и по существу.
— Круг дисциплин самый широкий: от биохимии до этикета. Уверяю вас, такое образование в России сейчас не дает ни одно учебное заведение. Проживание и питание — все на высоком уровне. Порядок у нас будет жесткий. Это тоже имейте в виду.
Чей-то папа поднялся со своего места, чтобы задать вопрос:
— Вы говорили, что спорту будет уделено много внимания. Предусмотрен ли теннис в числе спортивных дисциплин?
Генерал кивнул.
— При училище имеется теннисный корт. Но занятия теннисом так же, как волейболом, баскетболом или спортивной греблей, не входят в основную программу. В ней — бег, гимнастика, плавание, зимой — лыжи, основы единоборств… И, разумеется, основы обращения со стрелковым оружием. А дальше каждый курсант сам сможет выбрать себе дополнительные спортивные дисциплины. Наша задача — подготовить крепких, здоровых и ловких ребят, настоящих мужчин…
И тут моя бабушка вклинилась. Она, разумеется, не могла пропустить такое собрание и пошла вместе с родителями. А уж когда бабушка открывает рот — только держись.
— Простите, — сказала она. — Мне в вашей последней фразе хотелось бы услышать некоторые уточнения. Когда говорят, что надо воспитывать настоящих мужчин, то иногда подразумевают под этим, что, мол, давайте-ка воспитаем бесчувственных чудовищ, этаких здоровых быков, без жалости к людям, готовых выполнить любой приказ начальства. Нацисты тоже ведь воспитывали настоящих мужчин. Что натворили эти настоящие мужчины, мы знаем. Да и в нашей недавней истории есть печальные примеры… В том числе, связанные с вашим ведомством. Где гарантии, что из ребят в итоге не сделают винтики и колесики бесчеловечной системы, как это уже бывало?
Генерал кивнул ей.
— Очень серьезный вопрос, и я ожидал его. Гарантии в том, что с вами сейчас разговаривают люди, которые в девяносто первом году отказались исполнять приказы путчистов и поддержали законно избранную власть. И которые очень много сделали, чтобы спецслужбы стали по-новому работать в новых условиях. Если б нам нужны были бездушные исполнители, мы не стали бы создавать училище, а запросто набрали таких исполнителей со стороны. Как вы понимаете, людей, готовых взяться за грязную работу, в нашей стране всегда можно найти. Но мы отказались от этого и делаем ставку на людей независимо и творчески мыслящих — значит, мы сами заинтересованы, чтобы печальные уроки прошлого ни для кого не пропали даром.
Родители продолжали задавать вопросы.
— Скажите, — спросила чья-то мама, — а как наши дети будут устроены в дальнейшем, в смысле безопасности их службы?
— Вот тут я вам ничего обещать не могу, — честно ответил генерал. — Вы поймите, мы будем готовить будущую элиту нашего ведомства. У элиты только одна привилегия — быть впереди там, где тяжелее всего. Вот и получается, что ребят ждут и горячие точки, если к тому времени горячие точки еще будут существовать, и другие опаснейшие испытания. Испытания, при которых смерть может подстерегать на каждом шагу. Вот тут вы должны знать, на что идете, соглашаясь на поступление ваших детей в училище. Кому кажется, что в будущем ребят ждет только непыльная высокооплачиваемая работа и размашистые шаги по служебной лестнице, тот пусть теперь трижды подумает. Пусть и ребята подумают…
Прозвучали еще какие-то вопросы, но не очень много. И все стали расходиться.
Я получил характеристику из школы, сдал физкультурные нормы — которые довольно простыми оказались — потом благополучно миновал первый экзамен, сочинение. На экзамене было три темы на выбор, и все довольно неожиданные. И если, скажем, тема «Лучший день в моей жизни» еще из тех, которую можно было бы ожидать, то темы «Животные — герои литературных произведений» и «Пейзажи у русских поэтов» сперва совсем меня озадачили. Я-то, признаться, ждал чего-то патриотического, что ли, и соответственно готовился. Даже «Бородино» еще раз перечитал, хотя и без того его наизусть знаю и вообще с таким прицелом все книги и учебники и проглядывал, а тут — на тебе!..
И выбрал я тему «Пейзажи у русских поэтов». А поскольку я, перечитывая «Бородино», и другие стихотворения Лермонтова пролистал, то и стал я писать в основном о Лермонтове.
Признаться, я волновался, когда сдавал сочинение, потому что не очень представлял, написал ли я его по теме. Но этот барьер я одолел. Вообще, на сочинении довольно мало народу отсеялось, человека три-четыре. Гораздо больший отсев был после устного экзамена по естествознанию и после математики. Там большинство погорело на задачах по геометрии.
И вот — последний предварительный экзамен. И уж если я его выдержу, то поеду на сборы. Осталось пятнадцать минут. Я был уверен в своих ответах, сдал их и черновики, и вышел из класса ждать свою судьбу…
Глава пятая
И опять — люди из прошлого
(Рассказывает полковник Осетров)
Итак, послезавтра приедут педагоги и члены приемной комиссии, а еще через неделю — мальчишки. Генерал сообщил мне, что мальчишек будет не пятьдесят два, а ровно пятьдесят. Двое в последний момент передумали — испугались, видимо, — и забрали документы. Я еще раз изучил их дела, пытаясь представить, кого с кем поселить, чтобы они были психологически совместимы, и чтобы были разные, дополняли друг друга. Нужно разместить их по семь человек в шести спальнях и по шесть — еще в двух. Понятно, что ребят заводных и вспыльчивых, нельзя селить друг с другом, точно так же, как и «спокойных». Надо, чтобы в каждой комнате был и хороший спортсмен, способный тянуть свою группу, и кто-то из головастых, сообразительных. «Богатых» и «бедных» также надо перемешивать, чтобы, не дай Бог, не возникли кланы. Каждая группа — каждый взвод, так они будут называться на сборах — должна усвоить, что взаимовыручка очень важна, что приемная комиссия будет судить не только по личным результатам, но и по тому, как ребята ладят между собой, умеют ли действовать единой командой.
Я сидел и перекладывал папки с делами так и сяк, будто решал головоломку. Задачка вроде не из трудных, ведь многое в делах мальчишек написано. Но множество неизвестных еще остается, и приходится доверять только своему чутью… Иногда трудно понять, кто способен быть настоящим лидером, а кто — нет. Кому нужна будет поддержка товарищей, а кого придется осаживать, чтобы лишнего не натворил.
Пока я сидел и составлял списки, из моей головы не выходил разговор с Анатолием Дегтяревым. Что он имел в виду? Что ему было надо? И почему он не мог говорить откровенно?.. Очень уж искренне он меня предостерегал от каких-то неприятностей, которые вот-вот могут на меня обрушиться… Какие такие неприятности?
Я уже стал подумывать, не позвонить ли Борису Андреевичу, потому что получалось, угрожают не только мне, но и училищу. А за него я несу полную ответственность.
Но Борис Андреевич мог обвинить Дегтярева во всех смертных грехах, и получится, что я его подставил. А ведь он приехал ко мне, явно преодолев свой страх… Я решил, что тоже не имею права подставлять его и сам разберусь в ситуации.
Достаточно вспомнить слова Бориса Андреевича о том, с каким трудом они пробили решение о назначении меня на должность начальника училища. Кому-то я до сих пор не по нутру. Эти люди пойдут на все, чтобы сместить меня с поста начальника училища. А как?
Тут и думать долго нечего. Устроят какую-нибудь провокацию, вот что. Какую, например?
Ну, например, надавят на Дегтярева, чтобы он встретился со мной, и чтобы эта встреча проходила под контролем. И чтобы выглядело так, будто на этой встрече он мне взятку передал за то, чтобы его сын поступил в училище. Приблизительно об этом Дегтярев и говорил… И, похоже, он знает или догадывается, кто стоит за этой комбинацией. Подозревает, но не уверен, поэтому хочет дождаться прямого приказа организовать встречу со мной — и тогда, зная организатора этого дела, сдать мне этого человека.
А еще он Гортензинского упомянул…
При чем тут Гортензинский?
Неужели этот мерзавец до сих пор работает на ФСБ? Видно потому он и отделался легко в свое время, а сейчас крупным финансовым фондом распоряжается. И все ему как с гуся вода. Видно кто-то в верхах его прикрывает в обмен на сотрудничество… Не очень мне в это верилось. Информаторы будут нужны всегда, и провокаторы тоже. Но информатор информатору рознь. Одно дело — когда информатор пишет доносы на соседей, зная, что ему за это ничего не будет. Другое дело, если информатор действительно занимается делами серьезными и опасными. Это те, кто сумел получить доступ в преступные структуры, к самым грязным и страшным тайнам преступников. Еще в советское время, помню, был у меня на связи человек, который передавал нам копии документов крупной финансовой аферы, в которой были замешаны и члены ЦК… Так он «случайно» утонул на рыбалке. Нам было понятно, что утонул он не сам, но доказать так ничего и не удалось. Благодаря его помощи мы разоблачили преступников.
Точно так же наши люди работали и в преступных группировках, и в финансовых пирамидах, и в банках, и среди крупных коррупционеров, разбазаривавших государственное имущество или покрывавших нелегальную торговлю оружием… Однажды один из них оступился — и конец. Помню, заехал вдруг ко мне старый товарищ: мол, знаю, что ты всегда один, а мне надо с надежным человеком выпить и помянуть коллегу. Я не стал выспрашивать, что случилось. Он сам попросил включить криминальную хронику. В числе прочих сюжетов, показали один о том, что «у своего подъезда застрелен известный преступный авторитет, один из лидеров такой-то группировки… следствие внутримафиозных разборок…» А мой приятель проговорил: «Вот так. Сгорел Колька, раскололи его… Знать бы, на чем… И самое обидное, что не объявишь во всеуслышание, что замечательный человек был и благодаря ему столько преступлений предотвратили… Так и похоронят его как братка…»
Вот я и спрашивал себя: мог ли Гортензинский взяться за работу, при которой надо быть на волосок от смерти? И отвечал — «нет»! Он всегда был трусоват. А значит, не имело никакого смысла и дальше его привлекать к работе разведчика.
А если все-таки кто-то решил его использовать против меня?!.
Интересная ситуация получалась.
Надо было учитывать, что какие-то связи в нашем ведомстве у него могли остаться, и он мог сойтись с кем-то…
Я чувствовал, что не могу ухватить чего-то главного.