Настройки шрифта

| |

Фон

| | | |

 

Лоренс Блок

Грехи отцов наших

Глава первая

Это был крупный, высокий мужчина, примерно с меня ростом, но более массивный, широкий в кости. Еще черные кустистые брови были выгнуты дугой, а серебристая шевелюра, откинутая назад, придавала его большой голове сходство со львом. Он носил очки, а сейчас снял их и положил между нами на дубовый столик. Темно-карие глаза не отрывались от моего лица, внимательно изучая, словно ища в нем ответа своим мыслям. Черты лица будто вытесаны из камня: крючковатый нос, крупные губы, четко очерченные скулы, но все его лицо в целом оставляло впечатление пустой каменной скрижали, готовой к тому, что кто-нибудь высечет на ней заповедь.

— Я почти ничего не знаю о вас, Скаддер, — наконец произнес он.

А вот мне о нем кое-что было известно. Зовут Кэйл Хэннифорд, около пятидесяти пяти лет от роду, проживает в одном из северных штатов, занимается оптовой торговлей аптекарскими товарами и владеет фирмой по продаже недвижимости. Ездит на «кадиллаке» прошлогодней модели, в данное время припаркованном у бордюра отеля «Карлайл», где Хэннифорда сейчас ждет жена.

А еще у него была дочь, лежащая теперь в стальном ящике городского морга.

— Да знать-то особо нечего, — пробормотал я. — Ну, раньше был полицейским инспектором.

— И отличным инспектором, как сказал мне лейтенант Келер.

Я пожал плечами.

— А теперь вы работаете частным детективом?

— Нет.

— Но мне казалось…

— Частные детективы имеют патент на свою деятельность, частные детективы совершенно официально прослушивают телефонные разговоры и ведут слежку, заполняют разные дурацкие формуляры и все такое прочее. Я ничего подобного не делаю. Просто время от времени оказываю кое-какие услуги, за что получаю щедрую плату от благодарных заказчиков.

— Понял.

Я поднес к губам чашку. Мой заказ состоял из кофе с коньяком; перед Хэннифордом стоял нетронутый стакан с разбавленным виски. Оба мы находились сейчас в баре Армстронга, тихом, неприметном заведении. Стены были отделаны красным деревом и украшены чеканкой. Было два часа пополудни, второй четверг января; в пивной почти пусто. В глубине зала парочка медсестер из близлежащей больницы Рузвельта крохотными глоточками прихлебывала пиво из высоких бокалов, а за столиком возле окна поглощал гамбургер какой-то юнец с пробивающейся щетиной на подбородке.

— Даже трудно толком объяснить, чего я от вас хочу, Скаддер, — произнес Хэннифорд.

— А я и не уверен, смогу ли чем-нибудь вам помочь, — отозвался я. — Ваша дочь мертва, этого уже не изменить. Убившего ее парня сцапали прямо на месте преступления. Из газетных заметок я узнал, что картина убийства была так ясна, будто все происходило на глазах у зрителей.

Лицо моего собеседника омрачилось: он тоже на миг увидел страшную картину так отчетливо, словно она прямо сейчас проходила перед его глазами. Я поспешил сказать:

— Его схватили, зарегистрировали по всем правилам и сунули в «Томбз». Когда это было? В четверг? — Хэннифорд кивнул. — Ну вот, а в субботу его нашли в камере повесившимся. Итак, дело закрыто.

— Вы с этим согласны? Ну, с тем, что дело закрыли?

— С точки зрения правосудия — да.

— Я имею в виду не это. У полиции, естественно, нет причин сомневаться. Убийца установлен, а теперь он и вовсе вне досягаемости карающей руки закона. — Он подался вперед. — Но есть кое-что, что я хотел бы выяснить.

— Например?

— Я хочу знать, за что ее убили. Я хочу знать, кем она была на самом деле, кем она стала. За последние три года я так толком и не понял, где обосновалась Венди. Господи, я и понятия не имел, что она живет в Нью-Йорке. — Его глаза скользнули в сторону. — Мне сказали, что на работу она так и не устроилась, а следовательно, и средств к существованию у нее не было. Я видел дом, где она жила, но подняться в квартиру не отважился. Знаю и то, что Венди платила за нее почти четыреста долларов в месяц. Вам это о чем-нибудь говорит?

— Кто-то оплачивал ее квартиру.

— Вместе с ней жил молодой Вэндерпол, ну, тот самый парень, что ее убил. Он работал у торговца антиквариатом, за что получал около ста двадцати пяти долларов в неделю. Если Венди содержал как любовницу какой-нибудь мужчина, он бы ни за что не потерпел, чтобы Вэндерпол делил с ней квартиру, разве не так? — Кэйл тяжело перевел дух. — Чего уж тут скрывать, Венди была проституткой, это вполне очевидно. Полицейские, конечно, так прямо мне об этом не сказали, они вели себя с поразительной сдержанностью. А вот газетные репортеры не были столь тактичны.

Да, действительно, газетенки никогда особым тактом не отличались, а уж дело Венди для них просто лакомый кусочек. Во-первых, девушка была очень красива, во — вторых, убийство произошло в Гринвич-Виллидж, ну, а в-третьих, явно на сексуальной почве. К тому же Ричарда Вэндерпола сцапали, когда тот метался по улице в залитой кровью одежде. Какой же мало-мальски уважающий себя газетчик пройдет мимо такой истории?

— Теперь вы понимаете, почему для меня дело не является закрытым, Скаддер? — задал вопрос Хэннифорд, выведя меня из задумчивости.

— Теперь понимаю. — Я заставил себя посмотреть прямо в темные глаза сидящего напротив. — Для вас убийство дочери — слегка приоткрывшаяся дверь в темную комнату, и теперь вы хотите выяснить, что там, за ней.

— Вот именно.

Конечно, я его понял, хотя с большим удовольствием предпочел бы не понимать. Я вовсе не стремился заняться расследованием этого дела. В работе я не нуждался, браться за нее старался как можно реже. Мне не нужно много денег — за жилье с меня берут недорого, на собственные нужды трачу в разумных пределах — я неприхотлив. Да и Хэннифорд мне, в принципе, нравился, а ведь гораздо сподручнее брать деньги с тех клиентов, к которым не очень лежит душа.

— Лейтенант Келер в отличие от вас меня не понял. Нисколько не сомневаюсь, он направил меня к вам только для того, чтобы избавиться от моих докучливых приставаний. — Дело обстояло не совсем так, но я не стал уточнять. — Мне надо выяснить все до конца. Кем была моя дочь? В кого превратилась? И кому понадобилось ее убивать?

А зачем вообще кому-то кого-то убивать? В Нью-Йорке каждый день происходит четыре-пять убийств. А прошлым летом, например, выдалась одна жаркая неделька, когда эта цифра возросла до пятидесяти трех. Люди убивают своих друзей, своих родственников и любимых. Один тип на Лонг-Айленде убил свою двухлетнюю дочурку, когда демонстрировал на ней старшим детям приемы каратэ. Почему такое случается, кто может дать ответ?

Каин сказал, что он не сторож брату своему. Неужели нужно быть только сторожем или — в противном случае — убийцей? Третьего не дано?

— Так вы согласны работать на меня, Скаддер? — Он выдавил из себя слабую улыбку. — Назовем это по-другому. Согласны ли вы оказать мне услугу? А это и будет великой услугой с вашей стороны.

— Но нужно ли это на самом деле?

— Что вы имеете в виду?

— Да я об этой самой приоткрывшейся двери. За ней ведь может оказаться что-то такое, что вам совсем не понравится.

— Я догадываюсь.

— Поэтому и хотите узнать все до конца?

— Да, поэтому.

Я допил кофе, отставил в сторону чашку и глубоко вздохнул.

— Хорошо, я согласен.

Откинувшись на спинку стула, он вытащил из кармана пачку сигарет и закурил. В первый раз с тех пор, как вошел в пивную. Некоторые тянутся к сигарете в момент крайнего напряжения, другие закуривают, когда напряжение отступает. Хэннифорду сейчас явно полегчало; он выглядел так, будто гора свалилась с плеч.



Передо мной дымилась очередная чашка кофе, а на столе лежал блокнот, в котором я успел исписать несколько страничек. Хэннифорд все еще цедил единственный стакан виски.

Он поведал мне множество всякой всячины о своей дочери, чем вряд ли придется воспользоваться, однако я исправно делал пометки в блокноте, ибо любая безделица может каким-то образом послужить на благо дела — никогда не угадаешь, какая именно. Я уже давно привык выслушивать человека до конца.

Таким образом я выяснил, что Венди была единственным ребенком в семье, в школе училась хорошо, одноклассникам нравилась, но на свидания ее приглашали редко. Мало-помалу складывался образ этой девушки, пока, правда, не очень определенный, и мне предстояло выяснить, что его связывало с исполосованной ножом убийцы шлюхой, найденной в своей квартире в Виллидже.

Картина стала немного расплывчатой, когда рассказ подошел к моменту ее отъезда в Индиану для поступления в колледж. С этого времени, похоже, родители и начали терять ее. Профилирующей дисциплиной она выбрала английский язык, а второстепенной — систему управления. За несколько месяцев до окончания колледжа Венди неожиданно для всех собрала вещички и отбыла в неизвестном направлении.

— Нам, конечно, тут же сообщили. Для меня это был самый настоящий удар: она в жизни ничего подобного не совершала. Я не знал, что делать. Потом мы получили почтовую открытку. Она писала, что находится в Нью-Йорке, нашла работу и должна решить кое-какие свои проблемы. Через несколько месяцев пришла еще одна открытка, на сей раз из Майами. Я так и не понял, решила ли она провести там отпуск или переехала насовсем.

Больше о дочери они ничего не знали до тех пор, пока не раздался злополучный звонок из полиции о том, что она мертва. Ей было семнадцать, когда она окончила школу, в двадцать один она бросила колледж, а в двадцать четыре ее зарезал Ричард Вэндерпол. И старше она уже никогда не будет.

Тут Хэннифорд приступил к изложению фактов, о которых впоследствии Келер поведает мне более детально. Посыпались имена, адреса, даты. Я его не прерывал — пусть выговорится, но внимание мое отвлеклось: что-то не давало покоя, какая-то неясная мысль вертелась в голове.

— Этот парень, что ее убил, Ричард Вэндерпол, — задумчиво проговорил Хэннифорд, — он ведь совсем еще мальчишка, даже моложе Венди. Господи, двадцать лет! — Он нахмурился. — Знаете, когда я узнал, что случилось, что он натворил, я хотел порешить его собственными руками! — При этих словах руки, лежащие на столе, сжались в кулаки, а затем медленно разжались. — Но потом он покончил с собой, и… я не знаю… что-то во мне сломалось. Он ведь и сам стал жертвой. Отец его священник…

— Знаю.

— В одной из церквей в Бруклине. И мне страшно захотелось поговорить с ним. Даже не знаю, что бы ему сказал… Как бы то ни было, по здравому размышлению я передумал. Просто понял, что не смогу с ним встретиться. И все же…

— Вам хочется разузнать о его сыне, чтобы лучше понять собственную дочь?

Он кивнул.

— Мистер Хэннифорд, вы знаете, что такое фоторобот? — спросил я. — Наверняка не раз встречали такие штуки в газетных хрониках. Если имеются свидетели преступления, полицейские создают портрет подозреваемого по их словесному описанию, составляя черты лица из различных частей. «Такой у него нос? А может такой? Крупнее? Мясистей? А уши? Эти подходят?» Таким образом получается все лицо в целом.

— Да, я видел, как это делается.

— В таком случае вам, должно быть, попадались на глаза оба фото вместе — составленный фоторобот и настоящий снимок подозреваемого. Казалось бы, ничего общего, особенно на взгляд неспециалиста. Однако между ними всегда есть фактическое сходство, которое не ускользнет от опытного полицейского и в дальнейшем поможет ему в поисках. Вы понимаете, куда я клоню? Вы стремитесь получить настоящие фотографии своей дочери и убившего ее юноши. Я не в состоянии вам их предоставить. И никто не в состоянии. Я могу раскопать достаточное количество фактов, чтобы составить для вас их сводные фотороботы, но в результате вы получите не совсем то, чего хотите.

— Понимаю.

— Этого довольно, или я могу продолжать?

— Продолжайте, прошу вас.

— Мои услуги обойдутся вам дороже, чем в любом крупном сыскном агентстве. Там с вас будут брать плату за почасовую работу или же выставлять счет в конце каждого истекшего дня. Иногда могут возникнуть дополнительные расходы. Я же сразу беру определенную сумму, из которой за все расплачиваюсь сам; не в моих правилах периодически отчитываться, чтобы угодить клиенту; мне не нравится, когда мои действия подвергаются проверке, особенно если до поры до времени я не обнаружил ничего стоящего.

— Какой гонорар вас устроит?

Я никогда не умел устанавливать расценки. Как можно оценить, сколько стоит твое время? Какую плату требовать с клиента, по милости которого твоя жизнь с этой минуты больше не будет тебе принадлежать?

— Я хочу получить две тысячи долларов прямо сейчас. Не знаю, сколько времени займет расследование и когда именно вам не захочется больше заглядывать в темную комнату, за эту самую дверь. Так или иначе, мне может потребоваться дополнительная сумма в процессе работы или же по ее окончании. Разумеется, у вас всегда остается право выбора: платить мне или нет.

Внезапно он улыбнулся:

— Да, делец вы своеобразный.

— Похоже на то.

— Мне никогда раньше не приходилось нанимать детектива, а посему я понятия не имею, как это делается. Вы не против, если я выпишу чек?

Я уверил его, что чек меня вполне устроит, и пока он его выписывал, наконец понял, что меня волновало все это время.

— Так вы ни разу не обращались к услугам детектива после того, как Венди сбежала из колледжа?

— Нет. — Он поднял голову и взглянул на меня. — Ведь очень скоро пришла первая открытка. Мне приходила на ум мысль о частном сыщике, но как только мы получили от нее весточку, я решил отказаться от этой идеи.

— Но вы же так и не выяснили, где она находится и как живет?

— Не выяснили. — Он отвел глаза. — Я, безусловно, виноват: слишком поздно хватился. — Взгляд Хэннифорда снова вернулся ко мне, и было в нем что-то такое, от чего меня охватило желание отвернуться, но я не смог этого сделать. — Видите ли, я должен выяснить, насколько велика моя вина.

Он мог бы и сам найти ответ, но верным ли он будет? И бывает ли вообще верный ответ на этот неизбежный и вечный вопрос?

Он передал мне чек. Место, где надо было проставить мое имя, было не заполнено. Хэннифорд пояснил, что по чеку я могу получить деньги наличными, но, услышав, что меня устроит, если он просто будет подлежать оплате, снова снял с ручки колпачок и вписал мои имя и фамилию. Я сложил полученный чек и спрятал его в бумажник, после чего сказал:

— Мистер Хэннифорд, кое о чем вы все-таки умолчали. Может, с вашей точки зрения это не столь важно, но я думаю иначе.

— Почему?

— Инстинкт подсказывает. Долгие годы я наблюдал, как люди пытаются решить для себя, насколько близко они в действительности хотят подойти к истине. Я не вынуждаю вас отвечать, но…

— Это же не относится к делу, Скаддер! По крайней мере так мне казалось, потому я и не упомянул об этом, но… Ну да черт с ним! Дело в том, что Венди не моя родная дочь.

— Вы ее удочерили?

— Да. Венди — дочь моей супруги. Настоящего отца не стало еще до ее рождения: он был морским пехотинцем и погиб во время высадки при Инчхоне. — Хэннифорд снова отвернулся. — Я женился на матери Венди спустя три года после этого и сразу же полюбил девчушку так, как только можно любить родного ребенка. А когда выяснилось, что… своих детей у меня быть не может, я возблагодарил Бога за то, что у меня есть Венди… Ну как? Это имеет значение?

— Не знаю, — ответил я. — Может статься, и не имеет. — Для меня его сообщение было очень важным: комплекс вины Хэннифорда стал более понятен.

— Скаддер, вы женаты?

— Разведен.

— А дети есть?

Я кивнул. Он собрался было что-то сказать, но все-таки промолчал, а мне внезапно захотелось, чтобы он поскорее ушел. Помедлив, он ни с того ни с сего произнес:

— Да, теперь я и сам вижу, что вы были прекрасным полицейским.

— В общем и целом неплохим. Обладал природным чутьем, а навыки приобрел уже в процессе работы.

— И сколько вы прослужили?

— Пятнадцать лет. Чуть-чуть не дотянул до шестнадцати.

— Я что-то слышал, что после двадцати лет полагается пенсия или нечто в этом роде.

— Да, полагается.

От очевидного вопроса он воздержался, и мне это не понравилось. Уж лучше бы спросил.

— Я потерял веру, — нехотя буркнул я.

— Как это бывает у священнослужителей?

— Похоже на то, но не совсем. Полицейские довольно часто теряют веру, однако работу не бросают. А у некоторых ее и вовсе не было с самого начала, и ничего, угрызений совести не чувствуют. Что до меня, я просто понял, что не желаю больше оставаться полицейским. И мужем, и отцом. И полезным членом общества тоже. Но это ему знать не обязательно.

— Коррупция в ведомстве повлияла?

— Вовсе нет. — Коррупция никогда меня не волновала, без этого повсеместного явления, видимо, трудно обойтись в наше время — семью-то надо как-то содержать. — Причина в другом.

— Понимаю.

— Сомневаюсь. А впрочем, это не секрет. Как-то летом я сменился с дежурства и заглянул в бар на Вашингтон-Хайтс, — там нашему брату дают бесплатную выпивку. Были там два типа, решили поживиться, а уходя, уложили бармена выстрелом в сердце. Я выскочил за ними на улицу, одного убил сразу, другому попал в бедро. Теперь он на всю жизнь останется хромым.

— Понимаю, — повторил он.

— Не уверен в этом. Мне доводилось убивать и раньше. И вообще — я был очень рад, что первый погиб, и чрезвычайно раздосадован, что второй выжил.

— Но тогда…

— Один из выстрелов прошел мимо цели, и пуля рикошетом угодила в глаз семилетней девочке. Сантиметром выше, и она скользнула бы по лбу, тогда остался бы только безобразный шрам, и все. Но случилось иначе: пуля прошла через мягкие ткани прямо в мозг. Мне сказали, что она скончалась мгновенно. — Я посмотрел на свои руки. Почти не дрожат. Взяв чашку, я допил остывший кофе. — О моей виновности вообще не было речи. Напротив, я получил благодарность в приказе. И уволился. Просто расхотел быть полицейским.

После ухода Хэннифорда я еще некоторое время просидел в баре. Перехватив мой взгляд, Трина принесла еще одну чашку кофе с коньяком.

— Твой приятель не очень-то прикладывался к своему виски.

С этим я охотно согласился, однако что-то в моем тоне насторожило ее; она опустилась на стул, где только что сидел Хэннифорд, и на секунду прикрыла ладонью мою руку.

— Неприятности, Мэт?

— Я бы так не сказал. Просто наклюнулось дельце, которым мне совсем не светит заниматься.

— А что тебе светит? Остаться тут и напиться?

Я усмехнулся.

— Ты когда-нибудь видела меня пьяным?

— Ни разу, — призналась Трина. — Так же, как никогда не видела, чтобы ты чего-нибудь не пил.

— Стараюсь придерживаться золотой середины.

— Но тебе же это вредно!

Почему-то захотелось, чтобы она снова дотронулась до моей руки. Пальцы у нее длинные, тонкие, прохладные.

— А что в этом мире полезно?

— Кофе и выпивка — странное сочетание.

— Разве?

— Алкоголь опьяняет, а кофе трезвит.

— Кофе еще никого не отрезвлял. Немного будоражит, прогоняет сонливость, вот и все. Добавь в кофе побольше алкоголя — и получишь самого настоящего недремлющего и бдительного алкаша.

— Ах вот ты кто! Недремлющий алкаш, так?

— Я — ни то, ни другое. Потому и пью.



Спустя час я отправился в сберегательный банк, где попросил пятьсот долларов записать на мой счет, а оставшееся по чеку Хэннифорда выдать наличными. В этом году я зашел к ним впервые, и они решили поинтересоваться набежавшими процентами. Компьютер в мгновение ока выдал результат, однако получившаяся сумма не стоила даже столь незначительной траты времени.

С Пятьдесят седьмой улицы я вернулся на Девятую, потом мимо бара Армстронга и больницы поднялся к Собору Святого Павла. Служба только что завершилась, и я немного постоял, пропуская десятка два прихожан, неспешно тянущихся на улицу. Войдя, я опустил в ящик для пожертвований четыре пятидесятидолларовых банкноты.

Я постоянно жертвую на церковь, сам не знаю почему. Это уже вошло в привычку, как и само посещение церковных служб, к которым я пристрастился сразу же, как только переехал на жительство в отель.

Да и вообще в храмах мне нравится, я частенько захаживаю туда, когда надо над чем-нибудь поразмыслить в тишине и спокойствии. Вот и сейчас я опустился на скамью и просидел никак не меньше двадцати минут. А может, и все полчаса.

Итак, две тысячи долларов перешло ко мне от Кэйла Хэннифорда, две сотни — от меня в церковную кассу Собора Святого Павла. Я не утруждаю себя вопросами, что делают церковники с денежными пожертвованиями. Может быть, покупают на них одежду и провизию для нуждающихся, а может, снабжают комфортабельными «линкольнами» своих священников. Мне нет никакого дела до этого.

Католикам от меня перепадает больше всего. Не потому, что я питаю к ним особое пристрастие, а просто их храмы позже закрываются. У протестантов они по большей части работают только в выходные да по праздникам.

И еще одно преимущество есть у католиков — обычай зажигать свечи. Поднявшись со скамьи, я направился к выходу, но прежде зажег три свечи. За упокой души Венди Хэннифорд, которой суждено навеки остаться двадцатичетырехлетней; за Ричарда Вэндерпола, которому никогда не исполнится двадцать один; и, конечно, за Эстреллиту Риверу, навсегда оставшуюся семилетней.

Глава вторая

Шестой полицейский участок располагался на Западной Десятой улице. Эдди Келера я застал в его кабинете за чтением каких-то отчетов. Мое появление его ничуть не удивило. Отложив бумаги в сторону, он кивнул на стул напротив себя. Я уселся и потянулся через стол пожать ему руку. При этом две десятки и одна пятерка перекочевали из моей ладони в его.

— По-моему, тебе не мешает купить новую шляпу, — небрежным тоном заметил я.

— Это точно. Вот от чего никогда не отказываюсь, так это от новых шляп. Как тебе Хэннифорд?

— Бедняга! Он в полной растерянности.

— Еще бы! Все случилось так быстро, что он никак не может прийти в себя. Такое любому трудно переварить. Фактор времени — великая вещь. Прошла бы неделя, месяц в конце концов; дело дошло бы до суда, а разбирательство может иногда длиться целый год или того больше. Вот тогда ему было бы легче свыкнуться с тем, что произошло. А тут — бац-бац, одно за другим: мы упрятали убийцу за решетку, прежде чем Хэннифорд узнал, что его дочь мертва. Дальше — больше. Не успел он глазом моргнуть, как парень взял да и повесился. Так что Хэннифорд просто не успел очухаться. — Келер бросил на меня задумчивый взгляд и добавил: — Как я понимаю, ты вытянул из старика кругленькую сумму, а?..

— Почему бы и нет?

Он выудил из пепельницы окурок сигары, сунул его в рот и закурил. В сущности, он мог позволить себе распечатать новую сигару. Шестой участок всегда был завален делами, а Келер занимал неплохую должность. И к тому же непыльную. Вполне мог Хэннифорда отправить домой, а не давать мои координаты в надежде получить от меня двадцать пять долларов. М-да, от старых привычек не так просто избавиться.

— Возьмись за дело, приятель, порыскай по окрестностям, порасспрашивай соседей погибшей. Словом, раскачай Хэннифорда на сотню-другую за день, да еще приплюсуй дополнительные расходы. Тебе ведь ничего не стоит за пару часов выполнить работу, на которую у других требуется не меньше месяца. Не мне тебя учить.

— Я бы хотел просмотреть дело Венди, если ты не против, — сказал я.

— К чему тебе рыться в бумагах, Мэт? Ничего нового ты там все равно не обнаружишь. Мы закрыли дело, не успев толком его открыть, сам понимаешь. Надели на парня наручники еще до того, как выяснили, что он натворил.

— Люблю соблюдать формальности.

Глаза его сузились — совсем чуточку. Возраст у нас почти одинаковый, но я в свое время ушел в армию, а когда сменил форму на штатское, он уже заканчивал полицейскую академию. Сейчас Келер выглядел намного старше меня: щеки одрябли, да и двойной подбородок наметился. Сидячая работа тоже сделала свое дело — я заметил, что он стал раздаваться вширь.

Надо сказать, выражение его глаз не пришлось мне по душе.

— Пустая трата времени, Мэт. Зачем тебе это?

— Будем считать, что такой у меня метод работы.

— Но ты же знаешь: папки с делами разрешается давать в руки только правомочным сотрудникам полиции.

— Знаешь, — сказал я, глядя в потолок, — лучше в своем гардеробе иметь две шляпы. Кстати, еще я бы хотел переговорить с офицером, который произвел задержание.

— Ладно, это можно устроить. Я сведу вас вместе, а там уж его дело — отвечать на твои вопросы или нет.

— Естественно.



Через двадцать минут я остался в его кабинете один. Мой бумажник полегчал еще на двадцать пять долларов, зато теперь передо мной на столе лежала желанная папка. Совсем тоненькая, она не стоила таких затрат, да и подколотые в ней материалы содержали мало нового.

Я внимательно прочитал отчет дежурного полицейского патрульного Льюиса Пэнкау, время от времени возвращаясь к самому началу: «Продвигаясь в западном направлении по обычному пешему маршруту…» — а потом к последнему абзацу — «…и подозреваемый был мной задержан и доставлен в тюрьму для заключения под стражу». Полицейский жаргон воистину неистребим.

Снова перечитав рапорт Пэнкау, я сделал кое-какие пометки в своем блокноте. Если перефразировать его сообщение общепринятым человеческим языком, дело обстояло следующим образом. В восемнадцать минут пятого Льюис, проходивший по Бэнк-стрит, услыхал какие-то крики, и тут же к нему подбежали двое прохожих, сообщившие, что по Бетьюн-стрит носится какой-то безумец в окровавленной одежде. Пэнкау обежал вокруг ближайшего дома и на указанной улице обнаружил «означенного нарушителя, личность которого была установлена на месте. Одежда Ричарда Вэндерпола, проживающего в доме 194 на Бетьюн-стрит, находилась в беспорядке и была покрыта красной жидкостью, по виду напоминающей кровь. Означенный Вэндерпол выкрикивал нецензурные выражения и демонстрировал прохожим интимные места».

Пэнкау вполне благоразумно надел наручники на нарушителя общественного порядка и, выяснив его адрес, отвел подозреваемого в квартиру, в которой тот проживал совместно с Венди Хэннифорд, где и нашел хозяйку, «по всей вероятности, убитую; без одежды, с глубокими ранами на теле, нанесенными каким-то острым орудием».

Затем Пэнкау позвонил в отделение, и закрутился обычный полицейский маховик. Прибывший на место происшествия медик подтвердил предположение Льюиса — Венди была мертва. Фотографы сделали пару снимков забрызганной кровью квартиры и великое множество снимков тела.

По фотографиям трудно было судить о том, как Венди выглядела при жизни. А умерла она от полной потери крови. Права была леди Макбет: никому не дано угадать, сколько крови может потерять человек, умирая. Иногда от прямого попадания ломом в сердце на рубашке выступает лишь крохотная капелька. Вэндерпол, однако, искромсал грудь и бедра девушки, перерезал ей горло — словом, труп несчастной буквально плавал в луже крови.

После фотографирования тело увезли для проведения вскрытия. Этим малоприятным делом занимался некий доктор Джейнчил из отдела судебной медэкспертизы. В его подробном отчете сказано, что жертва — белая женщина, двадцати с небольшим лет; незадолго до смерти вступала в половые сношения обычным и оральным способами; ей были нанесены двадцать три раны острым предметом, предположительно — бритвой, колотых и рубленых ранений не обнаружено, что и навело его на мысль о бритве. Далее шел добросовестно составленный перечень полностью или частично перерезанных вен и артерий. Отчет завершался утверждением, что смерть наступила около четырех часов дня, плюс-минус двадцать минут, причем судмедэксперт совершенно исключал возможность того, что погибшая сама могла нанести себе эти раны.

Молодчина, подумал я, какая твердая позиция по последнему пункту!

Было в папке еще несколько бумажек, несущих отрывочную информацию, из которой в конечном итоге складываются официальные рапорты различных отделов нашего ведомства. Например, документ о том, что на следующий день после ареста заключенный предстал перед судьей, коим ему было официально предъявлено обвинение в убийстве. В короткой докладной записке называлось имя назначенного судом общественного защитника. И самой последней лежала справка о том, что Ричард Вэндерпол был найден в своей камере мертвым и случилось это в седьмом часу утра в субботу.

Со временем папочка потолстеет. Дело-то закрыто, но досье все равно будет увеличиваться, расти в размерах, совсем как ногти и волосы у покойника. Еще напишет свои показания тот охранник, что первым обнаружил повесившегося на радиаторе парового отопления Вэндерпола. Внесет свою лепту и врач, констатировавший его смерть, и еще один эксперт, вызванный охранником, поведает миру, что орудием самоубийства послужила разорванная на длинные полосы тюремная простыня.

В результате следствие подытожит, что Венди Хэннифорд была убита Ричардом Вэндерполом, а тот, в свою очередь, добровольно расстался с жизнью. В Шестом участке давно пришли к этому выводу, а уж что касается первой его части — еще до того, как Вэндерпола упрятали в каталажку; но такова формальная сторона криминального расследования.

Посидев в задумчивости, я снова вернулся к папке и принялся по очереди разглядывать приложенные фотографии. В квартире особого беспорядка не наблюдалось, из чего следовало, что девушке убийца был хорошо знаком. Я перечитал результаты вскрытия. Ни кусочка кожи под ногтями, никаких следов отчаянного сопротивления. Синяки и кровоподтеки на лице. Что это дает? Что ее сильно ударили и в момент убийства она была без сознания.

Не исключено, что она так и умерла, не приходя в себя. Остается надеяться, что произошло это быстро, тем более если с самого начала он перерезал ей горло. Но… кто знает?.. Из множественных ран на теле тоже вытекло изрядно крови…

Выбрав один снимок, я сунул его в нагрудный карман. Сам не знаю, зачем я это сделал, но интуиция подсказывала, что он может пригодиться. Знал я когда-то одного полицейского в участке Кобл-Хилл в Бруклине, так у него была милая привычка делать копии самых жутких фотографий с места преступления и тащить их домой. И я никогда не спрашивал, зачем ему это было нужно.

К тому времени, как вернулся попыхивавший очередной сигарой Келер, я успел аккуратненько сложить все документы в папку и поджидал его, стоя у письменного стола. Келер бросил взгляд на папку и поинтересовался, довольна ли теперь моя душенька.

— Не совсем. На очереди разговор с Пэнкау.

— Это я уже устроил. Ты ведь упрямый как баран, от своего ни за что не отступишься. Ну, и что нового удалось выудить из этой папочки?

— Откуда я знаю? Даже не имею представления, что именно хочу найти. Как я понимаю, девушка занималась проституцией. По этому пункту у вас есть что-нибудь?

— Да нет, ничего особенного, но если хорошенько поискать, можно найти непреложные доказательства. К примеру, у нее отличный гардероб, в сумочке завалялась пара сотен долларов. При этом нигде не работала.

— Почему снимала квартиру с Вэндерполом?

— А что? Симпатичный парень.

— Я серьезно. Он был ее сводником? Сутенером?

— Не исключено.

— В участке нет ничего на них обоих?

— Абсолютно ничего. Приводов не имели, общественный порядок не нарушали. Они вообще не попадали в поле нашего зрения до тех пор, пока ему не вздумалось прикончить девчонку.

Я прикрыл глаза.

— Что с тобой, Мэт?

Я поднял голову и посмотрел на него.

— Так, вспомнилось кое-что. Твои слова о факторе времени. Если бы ее убил некий неизвестный — или несколько неизвестных, — вы бы переворошили все ее связи за последние два года и пропустили бы их сквозь мелкое сито. Но все действительно произошло и закончилось почти сразу же, и теперь вам не нужно уже больше этим заниматься.

— Конечно. Теперь, дружок, это твое дело.

— Угу, мое. И чем же он ее убил?

— Док считает, что бритвой. — Келер неопределенно дернул плечом. — Простое предположение, но не лишено смысла.

— А что произошло с орудием убийства?

— Я знал, что ты об этом спросишь. В квартире ничего похожего найти не удалось, но из этого ничего не следует. Окно было распахнуто, он запросто мог его выбросить.

— И что там, под окном? — Я начал терять терпение.

— Люк вентиляционной шахты.

— Там, конечно, ничего не было?

— Естественно. Нож или бритву мог подобрать кто угодно — да любой проходящий мимо мальчишка.

— Никаких следов крови на решетке люка?

— Шутишь? Это в Виллидже-то? Да тут мочатся прямо из окон, швыряют на тротуар всякую гадость, кухонные отбросы, все что угодно! На девяти из десяти решеток можно запросто обнаружить следы крови. Неужто надо было копаться в этой грязи, когда убийца уже схвачен?

— Нет, конечно.

— Ладно, Мэт, забудь об этом чертовом люке. Предположим, парень выскакивает из квартиры с ножом в руке. Или с бритвой. Что он делает? Бросает эту штуковину прямо на лестничной клетке. Или же, выбежав на улицу, роняет на тротуар, или забрасывает в цветочную клумбу. Сует в мусорный ящик, швыряет в сточную канаву — да куда угодно! Мэт, у нас нет свидетеля, видевшего, как этот тип выбежал на улицу. Если бы он сам не окочурился через тридцать шесть часов, мы бы выкопали этого свидетеля из-под земли, но теперь поиски, согласись, потеряли актуальность. По крайней мере для нас.

Все возвратилось на круги своя. Я сейчас проделывал ту работу, которой официально занялись бы следователи, не освободи их от нее Ричард Вэндерпол своим самоубийством.

— Нам даже неизвестно, когда точно Вэндерпол появился на улице, — продолжал Келер. — За две минуты до прибытия Пэнкау? За десять? Он вполне мог за это время сунуть бритву в рот, прожевать и проглотить. Как знать! Парень-то был чумовой.

— В квартире у них нашлась бритва?

— Господи! Да говорю же тебе — нет!

— Я о нормальной мужской бритве.

— А, да, он пользовался электрической. Далась тебе эта бритва! Патологоанатомы могут ляпнуть что Бог на душу положит. Помню, пару лет назад один такой умник подкинул идейку, будто жертву прикончили топором, на что, видишь ли, бесспорно указывал характер нанесенных ран. Ну и побегали мы тогда! А на самом деле бедолаге раскроили череп битой для гольфа. Так-то вот.

Я понимающе кивнул.

— Интересно, зачем ему понадобилось убивать Венди?

— Что тут непонятного? Парень сбрендил, свихнулся, вот и вся причина. Носился взад-вперед по улице, с ног до головы забрызганный кровью, голосил что есть мочи, размахивал своим хозяйством у всех на виду. Если б можно было спросить его, зачем он это сделал, он бы и сам не ответил.

— Да, мир катится в тартарары…

— Господи, и ты туда же! — вздохнул Келер. — Жить в Виллидже с каждым годом становится все опасней, что и говорить. Давай не будем об этом.

Лейтенант кивнул в сторону двери, и мы вышли из кабинета. В общей комнате каждый занимался своим делом. Входили и выходили полицейские — в форме и штатском; кто-то отстукивал на машинке очередной отчет; в углу офицер терпеливо выслушивал сбивчивый рассказ на испанском какой-то дамочки, жалобно всхлипывающей и утирающей слезы платком. Интересно, потерпевшая или сама что-то натворила?..

Никого из присутствующих раньше я не встречал.

— Знаешь Барни Сегала? Наконец-то ему воздали по заслугам — назначили начальником Семнадцатого участка.

— Отличный парень!

— Да, один из лучших. Ты давно уволился, Мэт?

— Уже несколько лет.

— Ну да, ну да! Как поживают Анита и мальчики?

— Спасибо, у них все хорошо.

— Поддерживаешь с ними связь?

— Время от времени.

Когда мы поравнялись со стойкой дежурного, Келер вдруг остановился и неловко откашлялся.

— Почему бы тебе опять не надеть значок полицейского, а, Мэт?

— Нет, Эдди, этого не будет.

— Жаль.

— Каждый занимается тем, чем должен заниматься.

— Да, ты прав. — Он встряхнулся, заставил себя вернуться к нашему делу: — С Пэнкау я договорился, он встретится с тобой сегодня, около девяти вечера. Будет тебя ждать в баре Джонни Джойса, это где-то на Второй авеню, точнее не помню.

— Не трудись, Эдди, местечко мне знакомо.

— Прекрасно! Там его хорошо знают. Спроси у бармена, и он тебе его покажет. Кстати, у парня сегодня выходной, так я ему пообещал, что он не пожалеет, если поговорит с тобой, уж не обессудь.

Я успокоил лейтенанта, что тот все сделал верно: Пэнкау непременно получит должное вознаграждение. С этим я направился к выходу.

— Мэт! — окликнул меня Эдди. Я повернулся. — Что, черт подери, ты собираешься из него выудить?

— Хочу поинтересоваться, какие именно нецензурные выражения употреблял Вэндерпол…

— Все шутишь? — Я покачал головой. — М-да, ты такой же чокнутый, как и этот Вэндерпол, вот что я тебе скажу. Представляю, чего тебе предстоит наслушаться, если решишь и Пэнкау осчастливить новой шляпой!

Глава третья

Бетьюн-стрит оказалась неширокой улицей, идущей от Гудзона в западном направлении. По обеим сторонам — жилые дома, отгородившиеся от проезжей части молодыми деревцами, многие из которых были любовно забраны невысокими оградками с трогательными табличками типа «Наше любимое дерево» и «Пожалуйста, держите вашу собаку на поводке».

Дом 194 был сложен из добротного кирпича и, судя по фасаду, совсем недавно отремонтирован. Квартир насчитывалось ровно пять — по одной на каждом этаже. У шестой кнопки на дверной панели висела табличка «Управляющий». Эту кнопку я и нажал.

Появившейся на звонок женщине на вид можно было дать лет тридцать пять. Одета в белую мужскую рубашку с двумя расстегнутыми верхними пуговицами и заляпанные краской, выцветшие джинсы; телосложением она напоминала пожарный гидрант. Коротко стриженные волосы ее, казалось, кто-то наугад обкорнал затупившимися ножницами. Но, как ни странно, ее вид не был отталкивающим.

Замерев в дверном проеме, она окинула меня оценивающим взглядом. Ей хватило нескольких секунд, чтобы определить, что перед ней стоит не кто иной, как полицейский. Вежливо представившись и выяснив, что ее зовут Элизабет Антонелли, я сказал, что хотел бы с ней поговорить.

— Это еще о чем?

— О ваших жильцах с третьего этажа.

— Вот черт! А я-то думала, что с этим покончено. Только вот все жду не дождусь, пока ваши ребята откроют наконец дверь и разрешат выкинуть их шмотки. Домовладелец требует, чтобы я предлагала квартиру новым жильцам, а я и войти туда не могу.

— Квартира все еще опечатана?

— А вы что там у себя друг с другом не общаетесь, что ли?

— Я не из полиции. Частный детектив.

Глаза женщины заметно округлились; теперь, когда она узнала, что я не полицейский, ее симпатии уже были на моей стороне, однако она терялась в сомнениях: нужно ли тратить на меня свое время, если я лицо неофициальное. Подумав немного, она проворчала:

— Послушайте, вы оторвали меня от дел. Я художница и сейчас как раз работаю.

— Уверяю, я не займу у вас много времени. Отделаться от меня будет довольно сложно.

Она несколько секунд подумала, резко повернулась и вошла в дом.

— Что-то здесь прохладно. Пошли вниз, побеседуем, но только недолго, ясно?

Вслед за ней я спустился на полпролета, в цокольное помещение, где находилось ее жилище, — одна-единственная, но довольно просторная комната с притулившейся в углу кухонькой и железной койкой у стены напротив. С потолка свисали какие-то трубы и электрические провода. Занималась управляющая монументальной скульптурой, о чем свидетельствовали несколько ее произведений, расставленных там и сям по комнате. Над чем художница трудилась сейчас, я так и не понял: странной формы конфигурация была обмотана влажной тряпкой, а вот те, что торчали на виду, были выполнены в абстрактной манере и больше всего напоминали гигантских чудищ со дна морского. На мой непросвещенный взгляд, конечно.

— Вряд ли я смогу вам много рассказать, — сменив тон, проговорила женщина. — Присматриваю за домом, потому что таким образом избавлена от квартплаты, а это, как вы понимаете, очень удобно. Я всегда под рукой, на этюды не хожу, могу уладить любое недоразумение, починить, если что-то не в порядке, и к тому же вовремя наорать на кого надо и выбить деньги из неплательщиков. Почти все время провожу здесь за работой, а то, что происходит у жильцов, — не мое дело.

— Скажите, вы знали Вэндерпола и мисс Хэннифорд?

— Видела несколько раз.

— Когда они сюда въехали?

— Дайте подумать. В апреле будет два года, как я перебралась в этот дом, а Хэннифорд появилась незадолго до меня. Что касается того типа, он съехался с ней чуть больше года назад. Если не ошибаюсь, незадолго до Рождества.

— Значит, они не сразу стали жить вместе?

— Нет. Раньше она жила кое с кем другим.

— С мужчиной?

— С женщиной.

Как звали приятельницу Венди и чем она занималась, Антонелли не знала. Зато без всяких уговоров дала адрес домовладельца. Я спросил, что она может вспомнить о Венди.

— Да немногое. Как правило, запоминаются те, кто доставляет беспокойство. А у нее никогда не собирались буйные компании, магнитофон по ночам не орал. Пару раз я заглядывала к ней в квартиру — они сами меня вызывали. Несколько месяцев назад, например, в спальне вышел из строя вентиль на батарее, и они чуть не задохнулись от жары. Ну, обратились ко мне, я вентиль и поменяла.

— Квартиру они содержали в чистоте?

— Да, очень за порядком следили. У них чистенько, красиво, да и обстановочка первоклассная. — Она на секунду задумалась. — Наверное, это все благодаря ему. До его появления я тоже туда заглядывала, и тогда так не было. Похоже, у парня имелся вкус.

— Вы знали, что она была проституткой? — задал я очередной вопрос.

— А я и сейчас ничего об этом не знаю, — последовал решительный ответ. — В газетах какой только ерунды не напишут!

— Так вы не считаете, что мисс Хэннифорд занималась проституцией?

— У меня на этот счет нет никакого мнения. Жалоб никогда не поступало; к тому же она могла принимать у себя хоть десять мужиков на дню, и я бы ничего об этом не знала.

— Гости у нее часто бывали?

— Я же только что сказала: мне ничего об этом не известно. Мимо моей комнаты гости не ходят, сразу поднимаются наверх.

Я спросил Элизабет об остальных жильцах. Как я уже упоминал, в доме было пять квартир, каждая из которых занимала целый этаж. Управляющая дала мне список всех проживающих и добавила, что если они согласятся отвечать на мои вопросы, я могу переговорить с ними. Со всеми, кроме пары с верхнего этажа, поскольку в данный момент они находятся во Флориде и вернутся только в середине марта.

— Ну, довольно с вас? — спросила она. — Я бы хотела вернуться к своей работе.

Она в нетерпении размяла пальцы, соскучившиеся по глине.