Лоуренс Блок

Билет на погост

Природы дети мне знакомы, И я известна им. Не тайна мне влекущая Приязнь, сердечность их. Но не встречала прежде тварь — Хоть сколько ни ищи — Без сильного дыхания И без костей внутри. Эмили Дикинсон, «Змея».
Ужасный, страшный то конец — Хоть пулю, хоть в петлю. Смерть отбирает то, что ценит человек, И оставляет все, неважное ему. Могла в забрать сестру мою, Племянниц дорогих, Но почему же ты выбрала лишь Мэри МУР средь них?! Никто не знал так, как она, Тайн кухни иль постели. БЕЗ СТАРОЙ СВОДНИЦЫ ТЕПЕРЬ ЧТО ДЕЛАТЬ МНЕ НА СВЕТЕ??? Уильям Балтер Йейтс, «Плач Джона Кинзеллы по поводу кончины миссис Мэри МУР».
Привет, мама! Ленор Натан Блок Розенберг
Глава 1

Как раз во время чемпионата по бейсболу в том году наступили необычные холода; правда, в играх участвовали и «Окленд» и «Доджерс», так что погода не смогла повлиять на результат. «Доджерс» поразили всех и умудрились выйти, победителями в пяти играх, и Кирк Гибсон вместе с Хершисером стали настоящими героями. Мэттс, стоявший во главе своей команды с открытия сезона, провел семь игр серии «плейофф»; у них было все — и мощь, и напор, — но у «Доджерсов» в запасе имелось что-то еще, что и вытаскивало их изо всех переделок.

За одной из игр я наблюдал на квартире у друга, за другой — в пивной под названием «Открытый дом» Грогана, а за остальными — из своего номера в отеле. Холода стояли вплоть до конца октября, и газеты пестрели прогнозами о предстоящей суровой зиме. Телевизионщики одного из местных каналов отправились в округ Ольстер и продемонстрировали зрителям домашнюю скотину в толстых, теплых накидках и обтянутые войлоком двигатели тракторов, однако с первой же недели ноября наступило бабье лето, и народ повалил на улицы в привычных рубашках с короткими рукавами.

Затем наступил футбольный сезон, но команды Нью-Йорка не продемонстрировали ничего особенного. «Цинциннати», «Буффало» и «Медведи» заняли верхние места в турнирной таблице Национальной футбольной лиги, а лучший полузащитник «Джантсов» после Сэма Хаффа был удален на тридцать суток за «недостойное поведение», что могло означать лишь одно — употребление кокаина. Когда такое случилось с ним впервые, он клятвенно заверял репортеров, что надолго запомнит преподанный ему урок, но на этот раз упорно избегал всех интервью.

Я оставил все дела и наслаждался прекрасной погодой. В то время мне приходилось выполнять всевозможную срочную работу с посуточной оплатой для детективного агентства с откровенным названием «Надежные расследования», офис которого находился в здании из стекла и стали на углу Двадцать третьей и Бродвея. В агентстве всегда толпились запыхавшиеся клиенты, представлявшие адвокатам истцов в помятых костюмах; моя работа, как правило, заключалась в поиске свидетелей и их предварительном опросе. Не то чтобы я был в восторге от нее, но полагал, что это поможет мне впоследствии получить лицензию частного детектива. Хотел ли я и в самом деле стать частным сыщиком — не знаю, но по крайней мере это была неплохая работа, дававшая сотню долларов в день.

Я снова был одинок; вообще-то у меня была женщина, которую звали Джен Кин, но незадолго до этого наши отношения прекратились. Не было у меня уверенности, что навсегда, но мои слабые попытки восстановить их закончились безрезультатно. Большую часть вечеров я проводил на собраниях общества «Анонимных алкоголиков», после которых мы с друзьями убивали время до тех пор, пока не наступала пора идти спать. Иногда вместо этого я отправлялся в один из ночных клубов, где пил кофе, колу или просто содовую. Я хорошо знал, что бывшим алкоголикам это не рекомендуется, однако ничего не мог с собой поделать.

Но однажды во вторник вечером, примерно на десятый день бабьего лета, колесо судьбы внезапно круто повернулось. Неведомая сила окунула меня в стремительный водоворот событий.

* * *

В тот день я занимался поисками, а потом расспросами невзрачного человечка с личиком хорька по фамилии Ньюдорф, который мог быть свидетелем столкновения принадлежавшего Радио Сити фургончика с мотоциклом. В наше агентство обратился поверенный мотоциклистки, и Ньюдорф должен был подтвердить, что водитель грузовичка открыл дверцу так внезапно, что управлявшая мотоциклом девушка никак не могла избежать столкновения.

Клиент наш был юристом, занимавшимся жертвами уличных аварий, о которых сообщалось по телевизору, и брался за дело по горячим следам. Случай казался достаточно надежным вне зависимости от показаний Ньюдорфа, и суд должен был вынести решение в нашу пользу, но тем не менее машина пришла в движение. За участие в этой суете я получал свою сотню долларов в день, и Ньюдорф также был заинтересован в том, чтобы побольше вытянуть из нас.

— Да не могу я, поймите!.. — твердил он. — Мне придется провести пару дней в суде, понести затраты, лишиться каких-то доходов; я не против, но как я могу позволить себе это? Вы понимаете, о чем я говорю?

Я понимал его очень хорошо. Я сразу понял, что его показания яйца выеденного не будут стоить, если мы предварительно заплатим за них, и немногим больше — если он не будет должным образом удовлетворен. Намекнув, что внакладе он не останется и получит то, что ему причитается, сразу после судебного заседания, я получил его подпись под показаниями, которые должны были помочь нашему клиенту.

Какое решение вынес суд, меня мало интересовало. Обе стороны были одинаково виноваты в случившемся. Водителю грузовичка его невнимательность стоила поврежденной двери, а девушке, управлявшей мотоциклом, — поломанной руки и двух зубов. Что-то она, конечно, должна была получить, хоть и не те три миллиона долларов, которые требовал ее адвокат. Раз уж дело зашло столь далеко, возможно, что-то получил и Ньюдорф. В самом деле, услуги приглашенных сторонами экспертов-криминалистов, психиатров и судмедэкспертов всегда оплачиваются, хотя их научно обоснованные выводы вечно противоречат друг другу. Почему же тогда не платить и свидетелям? Да и всем остальным?..

От Ньюдорфа я вышел около трех, вернулся в свой офис и напечатал на машинке отчет. Помещение группы «Анонимных алкоголиков» располагалось в этом же здании, так что я задержался после работы и еще около часа отвечал на звонки. Люди звонили, не переставая: среди них были приезжие, желавшие узнать, как попасть на наши собрания, запойные пьяницы, начинавшие осознавать серьезность своего положения, а также бедняги, которым после очередного запоя требовалась срочная медицинская помощь. Среди звонивших встречались и умеренно пьющие люди, которым требовалось просто поговорить с кем-нибудь. На телефонах общества постоянно дежурили добровольцы; обстановка здесь была не столь драматичная, как в центре управления «Службы 911» на Полис Плаза или на горячей линии помощи самоубийцам, но это была какая-никакая, а все-таки служба, и она помогала соблюдать трезвость каждому из нас. Наслушавшись рассказов наших собеседников, вряд ли кто-то смог бы вновь взять в руки стакан.

Пообедав у «Цая» на Бродвее, в шесть тридцать я встретился с приятелем Ричи Гилменом в кафетерии на площади Колумба. Мы посидели минут десять за чашечкой кофе, дожидаясь появления нашей знакомой Тони, которая первым делом рассыпалась в извинениях за опоздание. Затем мы все вместе спустились в метро и добрались до пересечения Джамайка-авеню и Сто двадцать первой улицы, а оттуда по другой линии — до Куинс и района под названием Ричмонд-Хилл. Спросив возле аптеки дорогу у случайного прохожего, мы прошли полдюжины кварталов в указанном направлении, пока не увидели лютеранскую церковь. В большом подвальном помещении, в которое мы спустились, стояло несколько десятков стульев, два-три стола и небольшая трибуна. На один из столов поместили большой кофейник и чайник с горячей водой для чая или растворимого кофе. На подносе рядом было овсяное печенье с изюмом; на другом столе лежала литература.

Собрания «Анонимных алкоголиков» в Нью-Йорке бывают двух видов. Дискуссионные собрания начинаются с того, что один выступающий говорит минут двадцать, а затем все вместе обсуждают сказанное. Во время собраний-лекций два-три участника по очереди рассказывают остальным историю своей жизни. В тот вторник местное отделение «Анонимных алкоголиков» в Ричмонд-Хилле проводило лекционное собрание, и выступать на нем должны были мы. Это было обычной практикой: каждое отделение периодически посылало своих членов выступать в других группах; в противном случае нам пришлось бы слушать одни и те же истории от одних и тех же людей, и вся процедура стала бы еще скучнее и однообразнее.

Однако зачастую подобные лекции бывали очень интересны — даже интереснее, чем проведенный в ночном клубе вечер. Людям приходилось рассказывать о своей прошлой жизни, о круто изменивших ее событиях и о том, что она представляет из себя теперь; неудивительно, что рассказы эти часто бывали мрачными и зловещими. Мало кто решался бросить пить только потому, что его раздражали постоянные сплетни и перешептывание соседей. Но даже самые страшные истории могут показаться забавными — именно так и случилось в тот вечер в Ричмонд-Хилле.

Первой к трибуне вышла Тони. В свое время она была замужем за прожженным аферистом, который умудрился сначала проиграть ее в покер, а потом — через несколько месяцев — выкупить обратно. Мне уже приходилось слышать ее историю, но в этот раз описание было особенно живым и красочным. Сама Тони то и дело заливалась смехом, и, по-видимому, ее настроение оказалось настолько заразительным, что когда пришла моя очередь выступать, я, к собственному удивлению, обнаружил, что рассказываю о том, как работал сначала патрульным полицейским, а затем следователем. О том далеком времени я ни разу не вспоминал уже очень давно — наверное, долгие годы. Теперь и я смог найти немало веселого в собственном прошлом.

Закончилось собрание выступлением Ричи. Он несколько лет умудрялся совмещать беспробудное пьянство с управлением собственной фирмой, так что у него было в запасе немало интересных историй. Несколько лет подряд он ежедневно по утрам принимал первую дозу в небольшом китайском ресторанчике на Байярд-стрит.

— Я выбирался из метро, — рассказывал он, — молча клал на стойку пять долларов, быстро опрокидывал в себя неизменный двойной виски, а затем с новыми силами ехал обратно и возвращался в офис. За все это время я ни разу ни с кем не перебросился ни единым словом. Я чувствовал себя в полной безопасности — что они могли знать обо мне? И что еще более важно: кому могли рассказать?

Потом мы выпили по чашечке кофе с печеньем, и один из членов местного отделения «Анонимных алкоголиков» проводил нас до ближайшей станции метро. Мы вернулись обратно в Манхэттен и вышли на остановке «Площадь Колумба». Был уже двенадцатый час; Тони заявила, что голодна, и попросила нас составить ей компанию. Ричи извинился, сказав, что очень устал и хочет сегодня пораньше лечь спать. Я предложил ей отправиться в кафетерий под названием «Пламя», в котором обычно собирались после встреч члены нашего отделения.

— Боюсь, мне нужно что-то более существенное, — возразила Тони. — Я сегодня еще не обедала — только немного печенья после собрания, и все. Ты бывал когда-нибудь в баре Армстронга?

Я рассмеялся в ответ, и она с недоумением взглянула на меня.

— Приходилось, — пояснил я. — Тогда я еще не был одинок. Если не ошибаюсь, это заведение находилось на Девятой авеню, между Пятьдесят седьмой и Пятьдесят восьмой улицами. В то время я жил в отеле в том же здании. У Армстронга я ел, пил, счета заполнял, с клиентами встречался — Господи, чего я там только не делал — разве что не спал! Хотя наверняка и спал тоже.

— А теперь тебя туда и силком не затащишь.

— Стараюсь по возможности избегать.

— Ну что же, можно найти и другое местечко. Прежде, когда у меня бывали запои, я жила далеко отсюда и думала об «Армстронге» как о ресторане.

— Ладно, пошли туда.

— В самом деле?

— Почему бы и нет?

Теперь бар Армстронга находится на квартал западнее, на углу Пятьдесят седьмой улицы и Десятой авеню. Мы заняли столик у стены, и пока Тони совершала паломничество в туалет, я огляделся вокруг. Джимми нигде не было; вообще я не заметил знакомых лиц — ни среди посетителей, ни среди персонала. Меню стало значительно более изысканным, чем раньше, но некоторые блюда были мне знакомы; я узнал также несколько врезавшихся в память картин и фотографий на стенах. Теперь в баре царил другой дух — более стерильный й молодежный, но все равно это было именно то место, которое я так любил когда-то!

Когда Тони вернулась, я поделился с ней своими впечатлениями. Она поинтересовалась, играла ли здесь раньше классическая музыка.

— Непрерывно, — ответил я. — Сначала он купил пианолу-автомат, но вскоре выпотрошил ее, заполнив пластинками Моцарта и Вивальди. Шпана сюда не заглядывала, и все были довольны.

— Так, значит, ты напивался под звуки «Eine Kleine Nachtmusik»?..

— И с огромным удовольствием!

Тони была славная женщина, на пару лет моложе меня, одинокая, как и я. Работала она управляющим выставочным залом женской одежды на Седьмой авеню и уже не первый год поддерживала близкие отношения с одним из своих боссов. Он был женат, и на собраниях она неоднократно заверяла всех нас, что положит этому конец, но каждый раз голос ее звучал как-то не очень убедительно, и их отношения продолжались.

Тони была высокой женщиной, с длинными ногами; волосы ее, ровно подстриженные на уровне плеч, были абсолютно черными — я подозревал, что здесь не обошлось без краски. Мне она казалась симпатичной и славной, но не особенно привлекательной — как, очевидно, и я ей. Все любовники Тони обязательно были лысыми женатыми евреями, а я не был ни тем, ни другим и ни третьим. Мы с ней дружили — и только.

Просидели мы в баре далеко за полночь. Она заказала себе немного салата и порцию фасоли; я — чизбургер, и оба мы выпили огромное количество кофе. У Джимми кофе всегда был отменным. Раньше я пил его с коньяком, но сейчас черный кофе показался мне гораздо более ароматным.

Жила Тони на углу Сорок девятой улицы и Восьмой авеню. Я проводил ее домой, а затем поплелся обратно, к себе в отель, но не пройдя и квартала, внезапно остановился от смутного ощущения тревоги. Что это было, не знаю — то ли на меня подействовала встреча в Ричмонд-Хилле, то ли посещение заведения Армстронга после долгого перерыва. Возможно, виноват был кофе или погода, а может быть — фаза Луны. Что бы ни было тому причиной, внезапно навалившееся ощущение тревоги было вполне осязаемым. Я просто не в силах был вернуться в свой крошечный номер и остаться один в четырех стенах.

Пройдя пару кварталов к западу, я оказался в «Открытом доме» Грогана.

Никаких дел у меня там не было. В отличие от бара Армстронга заведение Грогана было дешевой пивной. Здесь не было сервированных блюд, классической музыки, а с потолка не свисали листья бостонского папоротника. Его музыкальный автомат был переполнен пластинками Клэнси Бразерз, Бинга Кросби и Вулф Тоунс, но включался он нечасто. В зале стояли телевизор и несколько декоративных рыб на подставках, на стене темного дерева висела мишень для игры в дартс; пол был кафельным, а потолок в зале отделан штампованной жестью. В окнах светилась неоновая реклама крепкого пива «Гинесс» и легкого — «Лагер». Основной приманкой, естественно, был «Гинесс».

Владельцем заведения значился Микки Баллу, хотя документы, по всей видимости, были оформлены на кого-то другого. Баллу был крупным, сильно пьющим человеком с явно криминальным прошлым, могучим и неистовым. Не так давно обстоятельства свели нас вместе, но какой-то барьер между нами еще существовал. Пока я не мог определить, в чем тут было дело.

Народа в зале было немного; самого Баллу тоже не было видно. Заказав содовую, я уселся у стойки. По кабельному телевидению крутили какой-то фильм — цветную версию древнего боевика с Эдвардом Г. Робинсоном и полудюжиной других известных актеров, фамилий которых я не помнил. Минут через пять бармен подошел к телевизору и, повернув ручку, как по волшебству превратил фильм в черно-белый подлинник.

— Кое-что лучше смотреть в оригинале, — пояснил он.

Кино я досмотрел примерно до половины. Когда содовая закончилась, я заказал колу, а когда была выпита и она, положил на стойку пару долларов и отправился домой.

За стойкой в отеле стоял Джейкоб. Он был мулатом, его лицо и тыльные стороны ладоней покрывали многочисленные веснушки, а курчавые рыжие волосы постепенно сходили на нет к макушке. Он был страстным любителем книг с головоломными кроссвордами и кропотливо заполнял их, поглощая при этом невероятное количество кодеина. Его пару раз увольняли с работы по разным причинам, но затем каждый раз принимали обратно.

— Вам звонила кузина, — сообщил он, едва завидев меня.

— Кузина?..

— Звонила весь вечер — четыре или пять раз, не меньше, — сообщил Джейкоб, доставая из моего ящичка кипу записок; корреспонденцию он оставил на месте. — Раз, два, три, четыре, пять, — сосчитал он. — Просила, чтобы вы немедленно позвонили ей, как только вернетесь, — в любое время.

Наверное, умер кто-то из родственников, подумал я, прикидывая в уме, кто бы это мог быть. Наше семейство давно разбросало по свету. Иногда я получал одну-две открытки к Рождеству, изредка позванивали близкие и дальние родственники. Но чтобы у меня была кузина, способная позвонить мне более одного раза — и только для того, чтобы удостовериться, что я получил ее сообщение?

— Позвоните ей, — сказал Джейкоб.

Я взял горсть записок и прочитал первую попавшуюся на глаза. «Звонила кузина», — и ничего больше, даже времени не было указано.

— Но здесь же нет номера! — удивился я.

— Она сказала, что вы его знаете.

— Я даже не знаю, что это за кузина.

Джейкоб пожал плечами, вытянувшись в кресле.

— Извините, — сказал он. — Звонят обычно так редко, и это расслабляет. Я написал ее имя на одном из листков — это была одна и та же женщина.

Я просмотрел записки. На самом деле имя звонившей было указано дважды, очевидно, на первых двух записках. «Пожалуйста, перезвоните кузине Фрэнсис», — прочитал я. И на другой: «Позвоните кузине Фрэнсис».

— Фрэнсис, — произнес я вслух.

— Да, именно так она и представилась.

Но у меня не было никакой кузины Фрэнсис! Может, это жена одного из братьев? Или чей-нибудь ребенок, чье имя я не удосужился запомнить?

— А вы уверены, что это была женщина?

— Конечно!

— Дело в том, что Фрэнсис может быть и мужским именем, так что...

— О, ну что вы! Вы думали, что мне это неизвестно? Звонила определенно женщина, и она сказала, что ее зовут Фрэнсис. Вы не знаете свою собственную кузину?

Возразить было нечего.

— Она назвала меня по имени? — поинтересовался я.

— Попросила позвать Мэттью Скаддера.

— И попросила меня перезвонить, как только я вернусь в отель?

— Да, совершенно верно. В последние пару раз — было уже поздно — она особенно подчеркнула это. Когда бы ни вернулся, говорит, пусть сразу же позвонит.

— И номера не оставила?

— Сказала, что вы его знаете.

В мгновение ока прошедшие годы улетучились, и я вновь стал полицейским, детективом Шестого округа. «Вам звонили, Скаддер, — проговорил чей-то голос. — Это ваша кузина Фрэнсис».

— О, Господи! — меня внезапно озарило.

— Что-что?

— Да, все ясно, — ответил я Джейкобу. — Кажется, я знаю, о ком идет речь. Это наверняка она.

— Она сказала...

— Я знаю, что она сказала. Да, вы абсолютно правы. Просто я сразу никак не мог вспомнить.

Джейкоб кивнул в ответ.

— Понятно, — сказал он, — это бывает.

Ее номера я не знал. Точнее говоря, я знал его наизусть многие годы, но теперь не мог сразу же извлечь из закоулков памяти. Он наверняка должен быть записан в моей адресной книжке — я был уверен, что этот номер мне еще понадобится.

«Элейн Марделл», — гласила запись; затем следовал адрес на западе Сорок пятой улицы. И цифры телефона, которые я вспомнил сразу же, как только бросил взгляд.

У меня в номере был свой аппарат, но я направился к телефону-автомату на другом конце холла, бросил в щель четвертной и набрал номер.

Глава 2

После второго гудка включился автоответчик, и записанный на пленку голос Элейн повторил последние четыре цифры, а затем попросил оставить сообщение после сигнала.

— Это твой кузен, — произнес я, дождавшись гудка. — Я уже дома, телефон ты знаешь, так что...

— Мэтт, это ты? Подожди, сейчас я выключу эту штуку. Вот. Слава Богу, ты наконец-то позвонил!..

— Я поздно вернулся и только что узнал, что ты меня искала. Минуты две я никак не мог вспомнить, кто же такая кузина Фрэнсис.

— Мне нужно срочно увидеться с тобой.

— Хорошо, — сказал я. — Вообще-то завтра я работаю, но смогу выкроить для тебя пару часов. Это тебя устраивает? Например, в первой половине дня?

— Мэтт, нам нужно встретиться прямо сейчас.

— В чем дело, Элейн?

— Приезжай, и я все тебе расскажу.

— Только не свои вечные истории, ладно? Что, опять с клиентом поссорилась?

— О Господи! Нет, все гораздо хуже.

— Похоже, у тебя что-то стряслось?

— Я перепугалась до смерти!

В прежние годы особой пугливостью она не отличалась. Я поинтересовался, не переменила ли она свой адрес. Она сказала, что нет.

Тогда я ответил, что выезжаю прямо сейчас.

Когда я вышел из отеля, по другой стороне улицы на запад как раз проезжало пустое такси. Я закричал, и машина, взвизгнув тормозами, остановилась. Перебежав через улицу, я запрыгнул внутрь, сказал водителю адрес Элейн и откинулся в кресле, но спокойно сидеть не мог. Тогда я опустил стекло и стал обозревать проносящиеся мимо пейзажи.

Элейн была хукером — шикарной молодой проституткой; в собственной квартире клиентов не принимала и прекрасно обходилась без услуг сутенера и связей в криминальном мире. Мы познакомились еще в те времена, когда я работал в полиции. Впервые я встретился с ней недели через две после того, как стал детективом. В тот день поздно, после работы, я был в Виллидже, в кармане лежала новенькая золоченая бляха, и настроение у меня было просто великолепным. Она сидела за столом с тремя коммерсантами-европейцами и двумя своими коллегами и выглядела гораздо менее блудливо, чем они, и гораздо более привлекательно.

Примерно через неделю я столкнулся с ней в баре на западе Семьдесят второй улицы; бар назывался «Паб Пугана». Не знаю, что она там делала, но сидела она за столиком Дэнни Боя Белла, и я подошел к ним. Дэнни Бой представил меня всем присутствовавшим, в том числе и Элейн. После этого я еще несколько раз встречался с ней в разных местах, пока однажды вечером не застал ее в Брассери, куда зашел за очередной дозой алкоголя. Она сидела за столиком вместе с другой девушкой, и я присоединился к ним. Вскоре ее подружка ушла по своим делам, а я отправился домой вместе с Элейн.

После этого в течение нескольких лет не проходило и недели, Чтобы я не встретил ее, кроме разве что тех периодов, когда меня или ее не было в городе. Наши отношения, казалось, удовлетворяли обоих. Я был для нее своего рода защитником, имевшим связи в полиции, на помощь и поддержку которого она могла рассчитывать в случае необходимости. Кроме того, мы были чем-то вроде друзей-любовников. Иногда мы вместе выбирались в город — в ресторан, на прогулку в Гарден или просто в бар в вечерние часы. Иногда я забегал к ней на несколько минут, чтобы пропустить рюмочку-другую. Цветы я ей никогда не дарил, с днями рождения не поздравлял, и никто из нас не пытался рассматривать эти отношения как любовь.

Да к тому же тогда я был женат. Семейная жизнь не принесла мне счастья, но тогда я вряд ли вполне отдавал себе в этом отчет. Жена вместе с двумя моими сыновьями жила в заложенном доме на Лонг-Айленде, и я начинал понимать, что когда-нибудь наши отношения могут прекратиться совсем. Впрочем, я был тогда уверен, что смогу работать в полиции до тех самых пор, пока не подойдет время почетной отставки. В те дни я пил, не переставая, однако еще не осознавал, что это может перечеркнуть всю мою карьеру; алкогольный туман постоянно окутывал мой мозг, и в его призрачном свете становилось гораздо легче закрывать глаза на то, чего мне видеть не хотелось.

Ну так вот. О супружестве у нас с Элейн и речи не заходило, и для нас не составило труда организовать наши отношения к обоюдной выгоде и удовольствию. Однако сомневаюсь, что они смогли бы длиться столь долго, если бы не было безотчетной симпатии и привязанности друг к другу.

Она стала «кузиной Фрэнсис», чтобы звонить мне на службу, не привлекая излишних подозрений. Этим псевдонимом она пользовалась нечасто — особой нужды в нем не было. Мне самому чаще приходилось звонить ей, и тогда у меня не было необходимости скрывать, кто я такой. Она мне звонила только в двух случаях — либо когда требовалось срочно отменить назначенное свидание, либо когда ей грозила какая-нибудь опасность.

Один из таких случаев пришел мне на ум во время разговора; именно на эту историю я намекал, когда сказал «о ссоре с клиентом». Клиентом этим был грузный поверенный, офис которого находился в переулке Мэйден, а дом — в Ривердэйле. Он был постоянным клиентом Элейн, появлялся два-три раза в месяц, ничем не обременяя ее жизнь, пока в один прекрасный день именно в ее постели с ним произошло то, что судмедэксперты позднее назвали обширным инфарктом. Для проститутки страшнее ситуации и придумать нельзя, и большинство из них и понятия не имеет, что делать в подобных случаях. Элейн сразу же позвонила мне в полицейский участок, а когда ей ответили, что я нахожусь на дежурстве, попросила передать мне, чтобы я срочно связался со своей кузиной Фрэнсис по важному семейному вопросу.

Сразу меня разыскать не смогли, но примерно через полчаса я сам позвонил в участок, и мне передали сообщение Элейн. После разговора с ней я нашел офицера, которому можно было доверять, и мы вдвоем отправились к ней на квартиру. С помощью Элейн мы натянули на безжизненное тело его костюм-тройку, повязали галстук, надели туфли и застегнули манжеты. Подхватив под руки, мы выволокли труп поверенного к грузовому лифту; внизу нас поджидал один из привратников, подогнавший машину. Ему мы сказали, что это наш приятель, который перебрал лишнего и теперь лыка не вяжет. Сомневаюсь, что он поверил, но парень хорошо знал, что мы работаем в полиции, да к тому же еще не успел забыть чаевые, которые получил от мисс Марделл на Рождество: так что если и возникли какие-то подозрения, он предпочел промолчать.

У меня был полицейский «плимут» — «седан» без опознавательных знаков. Подогнав его к служебному выходу, мы вдвоем затолкали покойника внутрь. Было уже пять часов, учреждения закрылись, и когда мы въехали в район Уолл-стрит, народ спешил по домам. Остановившись у входа в тенистую аллею на Голд-стрит, кварталах в трех от офиса поверенного, мы выволокли тело из машины и оставили его на аллее.

В его ежедневнике имелась запись: «Э.М. — 3.30»; она казалась достаточно зашифрованной, а в списке телефонов на букву \"М\" адреса Элейн не оказалось; он был записан под буквой \"Э\". Я уже собрался вырвать этот листок, но обратил внимание, что вся книжка испещрена женскими именами; вдове о тайной жизни поверенного — знать было ни к чему, так что я сунул блокнот в карман и позднее избавился от него при первой возможности.

В бумажнике у него оказалось немало наличности — что-то около пяти сотен долларов. Я выгреб их и поделил поровну со своим напарником — лучше всего, если это будет с самого начала трактоваться как ограбление. Кроме того, если бы мы не забрали деньги, это сделал бы первый полицейский, наткнувшийся на труп; а ведь заработали-то их на самом деле мы.

Мы покинули аллею, не привлекая постороннего внимания. Я сел за руль и доехал до Виллиджа. Там мы выпили за удачу, после чего сделали анонимный звонок в полицию. Смерть наступила от естественных причин, так что ни у кого не было оснований поднимать шумиху вокруг случившегося. Репутация поверенного не пострадала, Элейн благополучно выбралась из скверной ситуации, а я в ее глазах стал настоящим героем.

Эту историю я несколько раз рассказывал на собраниях общества «Анонимных алкоголиков». Иногда она вызывала всеобщий смех, а иногда — нет. Я думаю, что реакция зависит как от настроения рассказчика, так и от настроения слушателей.

* * *

Элейн обитала на Пятьдесят первой улице, между Первой и Второй авеню, в квартире на шестнадцатом этаже белого кирпичного здания — одного из тех, которых немало понастроили в начале шестидесятых. Привратником в доме был черный как смоль осанистый негр из Западной Индианы. Я назвал ему имя Элейн, свое собственное и подождал, пока он сообщит его в интерком.

— Она хочет поговорить с вами, — сказал он после некоторой паузы.

— Я приехал, — произнес я в трубку. — Что еще случилось?

— Скажи мне что-нибудь.

— Что тебе хотелось бы услышать?

— Ты упоминал о клиенте, из-за которого было столько хлопот. Ты мог бы назвать его имя?

— Это что еще за проверка? Ты что, мой голос не узнала?

— Эта штука сильно искажает голос, прости меня. Как его звали?

— Не помню... он был поверенным.

— Отлично! Дай, пожалуйста, трубку Дереку.

Я передал трубку привратнику. Убедившись, что я тот, за кого себя выдаю, он проводил меня к лифту. Выйдя на нужном этаже, я нашел дверь Элейн и нажал кнопку звонка. Даже после тщательной проверки по интеркому она долго изучала меня в дверной глазок, прежде чем открыть дверь.

— Заходи, — сказала она. — Извини за такой драматизм; возможно, я просто дурочка, хотя, возможно, и нет. Не знаю.

— Что стряслось, Элейн?

— Минутку. Я так рада, что ты здесь, но все равно еще никак не успокоюсь. Дай хоть взгляну на тебя. Ты выглядишь просто потрясающе!

— Да и ты очень недурна.

— Правда? Что-то с трудом в это верится. Такой ужасный вечер... Наверное, я звонила тебе несколько десятков раз.

— Я получил пять сообщений.

— Всего-то? Даже не знаю, с чего мне пришло в голову, что пять сообщений произведут на тебя большее впечатление, чем одно, но я продолжала раз за разом поднимать трубку и набирать твой номер.

— Пять — действительно надежнее, чем одно, — заверил я. — Пять записок гораздо труднее не заметить. Так что случилось, Элейн?

— Я перепугалась до смерти, хотя теперь мне немного лучше. Прости меня, пожалуйста, за этот допрос, но я действительно иногда не могу разобрать голос по интеркому. Кстати, просто, чтобы ты знал. Того поверенного звали Роджер Стульдрехер.

— Как я мог это забыть?

— Ну и денек тогда выдался! — сокрушенно покачала она головой. — Что ты будешь пить?

— Кофе, если есть.

— Сейчас пойду сварю.

— О, не стоит беспокоиться...

— Ничего сложного. Ты его по-прежнему пьешь с коньяком?

— Нет, просто черный кофе, и все.

Элейн внимательно посмотрела на меня.

— Ты бросил пить! — догадалась она.

— Ага...

— Помнится, когда мы виделись с тобой последний раз, у тебя из-за этого было немало проблем. Тогда-то ты и бросил пить?

— Да, наверное.

— Замечательно, — сказала она. — Просто замечательно!.. Подожди минутку: сейчас я приготовлю кофе.

Гостиная была такой же, какой запомнилась мне, — выдержанной в черно-белых тонах, с белым мохнатым ковриком, желтовато-черным кожаным диваном и несколькими матовыми полками из черного пластика. Единственными цветными пятнами в этом черно-белом интерьере было несколько абстрактных картин. По-моему, какие-то из них висели в этой комнате и прежде, но я не стал бы судить об этом с уверенностью.

Я подошел к окну. В проеме между двумя зданиями виднелись Ист-Ривер и предместья Куинса на противоположном берегу. Еще несколько часов назад я был там, в Ричмонд-Хилле, в обществе бывших алкоголиков. Казалось, от того момента нас отделяли теперь многие годы.

Несколько минут я простоял у окна; когда в гостиную вошла Элейн с двумя чашками черного кофе, я изучал одну из висевших на стене картин.

— Кажется, я видел ее у тебя прежде, — сказал я, указывая на картину. — Или ты недавно ее купила?

— Нет, она здесь уже много лет. Когда-то я купила ее, не знаю почему, в галерее на Мэдисон-авеню; она стоила тысячу двести долларов. Никогда бы не поверила, что смогу отвалить такую кучу денег за то, что можно повесить на стену. Ты же знаешь меня, Мэтт, особой экстравагантностью я не отличаюсь и, хотя люблю красивые вещи, деньги экономлю.

— Чтобы покупать недвижимость, — припомнил я.

— Ты абсолютно прав. Мы получаем неплохие деньги, и если они достаются нам, а не сутенерам, можно купить уйму недвижимости. Но я думала, что сошла с ума, когда отвалила столько денег за картину.

— Похоже, ты осталась довольна покупкой.

— Еще бы, милый! Ты знаешь, сколько она стоит сейчас?

— Определенно гораздо больше.

— Как минимум — сорок тысяч. Вероятно, около пятидесяти. Мне следовало бы продать ее. Иногда меня беспокоит мысль о том, что сорок кусков вот так просто висят у меня на стене. А раньше я точно так же волновалась оттого, что на ней висели тысяча двести зеленых. Ну как тебе кофе?

— Отличный кофе!

— Достаточно крепкий?

— Великолепный, Элейн.

— А ты в самом деле выгладишь просто замечательно. Тебе говорили об этом?

— Как и ты.

— Господи, сколько же мы с тобой не виделись? По-моему, прошло года три, не меньше; а по-настоящему мы не встречались с тех пор, как ты ушел из полиции, а с этого времени прошло лет десять, не меньше.

— Да, что-то вроде этого.

— А ты почти не изменился.

— Да, даже не облысел. Но если присмотреться, можно найти немало седин.

— У меня тоже есть седые волосы, и они сразу бросаются в глаза. Хотя в остальном я действительно не очень постарела, — вздохнула она.

— Ты совершенно не изменилась, — сказал я.

— Приходится следить за фигурой, да и кожа сохранилась неплохо. Однако я даже и не подозревала, что это будет отнимать так много усилий. В спортзале я бываю три раза в неделю по утрам, иногда — четыре. Кроме того, приходится быть разборчивой в еде. И в выпивке.

— Ну, пьяницей ты никогда не была.

— Нет, но легкие вина я поглощала целыми галлонами. Вина и диетическую кока-колу. Теперь я полностью отказалась от них — только фруктовые соки или простая вода. Одна чашка кофе в день, с утра. А эта — уступка чрезвычайным обстоятельствам.

— Может, ты расскажешь мне о них?

— Как раз к этому я и веду. Мне нужно немного успокоиться. Ну так вот, чем еще я занимаюсь? Очень много гуляю. Слежу за тем, что ем. Ты знаешь, уже три года, как я стала вегетарианкой.

— Когда-то ты обожала бифштексы.

— Да. Я была уверена, что еда без мяса — не еда.

— А что ты тогда любила заказывать в «Брассери»?

— Рубцы по-каннски.

— Точно. Я даже думать не могу о подобном блюде без содрогания, хотя готов допустить, что это очень вкусно.

— Не знаю, когда пробовала его в последний раз. Уже три года у меня во рту не было ни кусочка мяса. Первый год я еще ела рыбу, но затем отказалась и от нее.

— \"Мадам Природа\", да?

— Да, вот такой я теперь стала.

— Это на тебя похоже.

— А бросить пить — похоже на тебя. Это как раз то, что нам обоим нужно, — узнать друг от друга о том, как мы здорово сохранились. Как же еще узнать, на сколько ты реально выглядишь? Когда мы в последний раз отметали мой день рождения, мне было тридцать восемь.

— Не так-то плохо.

— Это ты так думаешь. Но это было три года назад, и теперь мне сорок один.

— И это тоже неплохо. На вид ты гораздо моложе.

— Ну да. А может, и нет. Кто-то сказал Глории Штайнем, когда той исполнилось сорок, что она на столько не выглядит. Глория ответила: «Знаю. Я действительно на столько не выгляжу. На столько выглядят мои сорок лет».

— Прекрасный ответ!

— Вот и я так думаю. — Элейн помолчала. — Знаешь, милый, чем я сейчас занимаюсь? Я прячусь.

— Вижу.

— Это кажется каким-то чудовищным кошмаром, но тем не менее это так. Смотри, что я получила с сегодняшней почтой.

Она протянула мне газетную вырезку, и я осторожно развернул ее. Там была фотография — лицо мужчины средних лет. В очках, волосы тщательно причесаны; он выглядел исполненным уверенности и оптимизма, и это явно было его обычное выражение лица. Сопровождала фотографию статья в три колонки. Ее заголовок гласил: «Местный бизнесмен убил жену, детей и покончил с собой». В статье сообщалось, что Филипп Стэдвант, владелец компании «Мебель Стэдванта» с четырьмя дочерними отделениями в Кантоне и Массилоне, внезапно устроил погром в своем доме в предместье Валнут-Хиллз. Зарезав кухонным ножом свою жену и троих маленьких детей, он позвонил в полицию и сообщил о совершенном преступлении. Когда полицейский наряд прибыл на место преступления, Стэдвант был уже мертв — он покончил с собой выстрелом в голову.

Я оторвал глаза от вырезки.

— Какой ужас!.. — только и смог я выговорить.

— Да.

— Ты знала его?

— Нет.

— Но...

— Но зато я знала ее.

— Жену?

— Ты тоже был знаком с ней.

Я вновь внимательно посмотрел на вырезку. Жену звали Корнелия; судя по статье, ей было тридцать семь лет. Троим детям — Эндрю, Кевину и Дельси — было соответственно шесть, четыре и два. Корнелия Стэдвант, еще раз повторил я про себя незнакомое имя. Озадаченный, я посмотрел на Элейн.

— Конни, — напомнила она.

— Конни?

— Конни Куперман. Ты должен помнить ее.

— Конни Куперман, — в раздумье повторил я. Через несколько мгновений я отчетливо вспомнил цветущую блондинку — вечно веселую подружку Элейн. — О, Господи!.. Как же ее занесло туда — где это, кстати? Кантон, Массилон, Валнут-Хиллз... Где это?

— Огайо. Северное Огайо, недалеко от Акрона.

— И как она там очутилась?

— После того, как вышла замуж за Филиппа Стэдванта. Познакомились они где-то семь или восемь лет назад, не помню точно.

— Как? Он что, был ее клиентом?

— Нет, ничего такого. Как-то зимой она отправилась на Стов — покататься на лыжах. Филипп тоже был там; он оказался разведенным, свободным и сразу обратил на нее внимание. Не знаю, был ли он богат, но по крайней мере вполне обеспечен, имел собственный мебельный магазин и ни в чем не нуждался. Он буквально с ума сходил по Конни, хотел жениться на ней и завести кучу детей.

— И так и сделал.

— Да, так и сделал. Конни считала его просто восхитительным и без раздумий решила порвать со своей прошлой жизнью и покинуть Нью-Йорк. Она была славной и милой, мужикам очень нравилась, но вряд ли ее можно было назвать прирожденной проституткой.

— Как ты?

— Нет, я тоже не такая. На самом деле я гораздо больше похожа на Конни. Мы с ней обе были, что называется, Н.Е. Нас жизнь заставила в конце концов заняться проституцией. Постепенно я вошла во вкус; вот и все.

— Что это такое — Н.Е.

— Невротичная еврейка. Не то чтобы со временем я полюбила такую жизнь, — просто научилась не сгорать со стыда каждую минуту. Наша профессия перемолола множество девушек, полностью истребив даже те жалкие остатки самоуважения, которые еще оставались у некоторых. Но я сумела сохранить собственное достоинство.

— Да, это верно.

— По крайней мере так я полагала прежде, — добавила она, с улыбкой взглянув мне в лицо. — Неприятности ведь периодически случаются с каждым.

— Конечно.

— Возможно, поначалу Конни и нравилась такая жизнь. Она была полноватой и не пользовалась успехом в годы учебы, а тут внезапно обнаружилось, что мужчины хотят ее и находят исключительно привлекательной. Но она уже была по горло сыта проституцией к тому времени, как встретилась с Филиппом Стэдвантом. Они буквально с ума сходили друг по другу и отправились в Огайо, чтобы насладиться семейным счастьем.

— А затем он проведал о ее прошлом, обезумел и убил ее.

— Да нет.

— Нет?

Элейн отрицательно покачала головой.

— Она сразу почему-то все рассказала ему. Для Конни это был мужественный и, как выяснилось, совершенно правильный шаг. Его мало заботило ее прошлое, а преграда, которая могла остаться между ними, разрушилась. Он был гораздо старше Конни, лет на пятнадцать — двадцать, и гораздо опытнее. Филипп очень много путешествовал, несмотря на то, что всю жизнь прожил в Массилоне. Чем занималась его супруга до их знакомства, его не очень волновало. Насколько я понимаю, он даже не задумывался об этом, особенно с тех пор, как увез ее из Нью-Йорка.

— И они зажили счастливой жизнью?..

Элейн помолчала.

— За это время я получила от нее пару писем, — продолжила она через некоторое время. — Только пару, так как я никогда не отвечаю на них, а люди не любят, когда им не отвечают, и перестают писать сами. В основном от Конни приходили открытки к Рождеству. Ты видел когда-нибудь, чтобы к Рождеству присылали открытки с фотографиями детей? А я получила от нее пару таких. Прекрасные ребятишки, да ты и сам можешь себе их представить. Филипп был очень обаятельный мужчина, это видно и по фотографии, а какой была Конни, ты, должно быть, помнишь.

— Да.

— Жаль, что у меня не сохранилась последняя ее открытка. Я не из тех, кто годами хранит подобные вещи; к десятому января все открытки оказываются в мусорной корзине, так что показать их не могу, а больше уже никогда не получу...

Она беззвучно затряслась в рыданиях, но вскоре смогла взять себя в руки и глубоко вздохнула.

— Не представляю себе, что могло заставить его пойти на такое, — честно признался я.

— Это не его рук дело. Я достаточно хорошо знала его.

— Иногда люди могут решиться на самые неожиданные поступки.

— К нему это не относится.

Я вопросительно посмотрел на нее.

— Я не знаю ни одной живой души в Кантоне или Массилоне, — пояснила Элейн. — Там у меня была только одна подруга — Конни, и единственный человек, знавший о нашей с ней дружбе, был Филипп Стэдвант. Теперь оба они мертвы.

— Ну и что?

— Так кто же прислал мне эту вырезку?

— Это мог сделать кто угодно.

— Что ты имеешь в виду?

— Она могла рассказать о тебе своим новым друзьям или соседям. После этого кошмарного убийства друзья могли найти в бумагах Конни твой адрес и, вполне возможно, решили оповестить тебя о случившемся.

— И они послали мне одну лишь вырезку из газеты? И ни слова о случившемся?

— А в конверте больше ничего не было?

— Ничего.

— Возможно, сопроводительное письмо просто забыли положить в конверт в смятении и спешке. Иногда с людьми такое случается.

— И даже забыли написать на конверте обратный адрес?

— Конверт сохранился?

— Да, он в другой комнате. Обычный белый конверт, на котором печатными буквами написано мое имя.

— Можно на него взглянуть?

Она кивнула. Я опустился в кресло и внимательно посмотрел на картину, за которую какой-нибудь сумасброд мог бы отвалить полсотни тысяч долларов. Однажды я чуть было не разрядил в нее револьвер; об этой истории я не вспоминал уже много лет, но теперь она сразу пришла мне на ум.

Конверт оказался точно таким, как его описала Элейн, — дешевым и ничем не примечательным. Имя и адрес были написаны печатными буквами шариковой ручкой. Обратного адреса не было ни внизу, ни с обратной стороны.

— Есть штемпель Нью-Йорка, — сказал я.

— Вижу.

— Так что, если его послали тебе друзья Конни...

— ...значит, они привезли газетную вырезку с собой в Нью-Йорк и уже здесь запечатали в конверт и кинули в почтовый ящик.

Я встал и в задумчивости подошел к окну.

— Есть другое объяснение, — произнес я наконец, повернувшись к Элейн. — Кто-то убил ее, детей и мужа.

— Да.

— Затем он представил это как кровавую резню, учиненную отцом семейства, и сам позвонил в полицию. Потом дождался, когда о преступлении сообщат местные газеты, вырезал статью, привез в Нью-Йорк и здесь опустил в почтовый ящик.

— Да.

— Полагаю, ты и сама догадалась, кого я имею в виду.

— Тогда он пообещал, что убьет Конни, — сказала она. — И меня. И тебя.

— Мало ли чего он пообещал!..

— \"Тебя и всех твоих девок. Скаддер!\". Вот что он сказал тогда тебе.