– Сюда, суки! Кто, бля? – раздался голос известной поэтессы. – Скорее, нах.

Ирина сидела у массивной деревянной лестницы, украшенной двумя львами, похожими на недоразвитых пуделей. На женщине была пижама с Санта-Клаусами, а в руке она сжимала бутылку виски.

– А-а-а. Попугаи-неразлучники, блядь. Авангард диванного протеста. – На этих словах женщина отпила из бутылки.

– Ирина, давай мы отведём тебя на второй этаж, – предложил Платон.

– Себя отнеси. Носильщик, блядь. Короче, кажется, я сломала ногу.

– Левую или правую? – поинтересовался Мозырев.

Ирина указала пальцем на правую ногу. Мозырев решил пощупать место, указанное пострадавшей, и дом тут же огласил жуткий вопль. Со второго этажа донёсся восьмиэтажный мат в исполнении брата Ирины, народного артиста России Степана Мирзунова, который, пошатываясь, сделал первый шаг на ступеньку и чудом не съехал вниз, удержавшись за перила.

– Как ты, сестра? – пробасил Степан.

– Хуёво, братик. Кажется, перелом.

– Рука? Нога? Шея? Палец?

– Нога, братец.

– Перелом – это плохо. Боль, страдания и время. Но зато… – Степан ушёл в актёрство. – Как это романтично! Юрмала, мой день рождения, качающиеся сосны за окном, любящая сестра со сломанной ногой.

– Ты идиот, Стёпа, – не выдержала Ирина. – Да, мы алкоголики. И я, и ты, и вся наша чудесная родня, которая есть и которой уже нет. Но быть одновременно и алкоголиком и идиотом – это непозволительно.

Вскоре со второго этажа приковылял друг Степана, актёр Гуслов. Борис Гуслов играл в сериалах, презираемых даже отъявленными домохозяйками с преступно-низким уровнем IQ. Кивнув присутствующим, Гуслов проверил холодильник, удостоверился, что спиртного больше нет, накинул куртку и отправился в близлежащий магазин.

– Стёпа, принеси из заначки вискаря, – приказала Ирина. – Раздевайтесь, ребята. Выпьем.

– Сначала, пожалуй, скорую вызовем, – предложил Кролин.

– Вызовем скорую и покроем себя пятнами позора, – вмешался Степан, продолжая играть. – В наши чертоги зайдут унылые латышские фельдшеры и увидят страшное. Они увидят в дупелину пьяных народного и заслуженного артистов России, они увидят загашенную известную поэтессу со сломанной ногой. И только трезвые еврейские беженцы…

– Я бы попросил, – возмутился Мозырев.

– Ну вы же, блядь, не пакистанцы, – поднял голос Мирзунов. – Вы пилигримы страха и судьбы. Вы граждане мира.

– Мы граждане России, – провозгласил Мозырев.

– России и Израиля, – с гордостью заключил Кролин.

– Так и я об этом, – заключил Мирзунов.

Тем временем с трудом посаженная в кресло Ирина нашла в себе силы прикончить остатки виски. Глубоко затянувшись сигаретой, она произнесла:

Нет больше в жизни нашей страху,Горит народного гнева печь,Тот, кто не с нами, иди ты на хуй!Или достань для борьбы свой меч.Я презрела все страшные риски,Я не хочу быть покорной рабой.Лучше хороший и крепкий виски,Лучше, чем рабство, – долгий запой.

Степан зааплодировал, Мозырев крикнул «браво», Кролин поморщился. Достав два гранёных стакана, непонятно откуда появившихся в небедных интерьерах, Степан наполнил их спиртным и протянул Мише и Платону. Кролин поморщился второй раз. Ирина не выдержала:

– Платоша, на мои стихи ты кривишь свои пухлые губёшки, от виски нос воротишь и снова кривишь губки, а когда тебя послал на хуй голливудский режиссёр Бадди Вульф, ты ему улыбался. Откуда это двуличие? Или пей с нами, или иди на хер!

– Ваше здоровье, Ирина, – произнёс Кролин и выпил.



Поначалу Платон очень больно переживал тот инцидент. Полгода назад он пригласил на онлайн-встречу режиссёра Бадди Вульфа и во время беседы заметил, что тот несколько затянул финал картины «Сумрачный глобус». В ответ Бадди Вульф послал Кролина на три буквы и сказал не лезть не в своё дело.

Тем временем из магазина вернулся Гуслов. Из пакета раздавался бутылочный перезвон. На столе появилась целая батарея самого разнообразного пойла, хлеб и колбаса с сыром. Гуслов тут же поднял тост:

– Степан, ты родился актёром, а потом и стал им.

– Родился он алкашом, как и я, – встряла Ирина.

– Ира, не перебивай, пожалуйста, – напрягся Гуслов.

– Степан, ты родился алкоголиком… Тьфу, блядь. Прости, прости… Ты родился актёром, а потом и стал им. Как твой прадед, дед, отец и ты с братом, сестрой и дядей. Актёр – это проводник. Это маяк и честь. Я хочу выпить за это.



Все выпили. Борис нарезал закуску, Ирина читала плохие стихи, исполненные фальшивым революционным надрывом, Платон смотрел по телефону новости, а Мозырев продолжал настаивать на том, что необходимо вызвать скорую. Ирина заметила, что если скорая приедет быстро, то веселье закончится и день рождения Степана получится скомканным. В итоге приняли решение вызвать карету скорой через час. Тем временем ветер усилился и стал ураганным. Было видно, как с деревьев срываются ветки, а по воздуху летят обрывки бумаги и листва. Ровно через час Мозырев набрал номер скорой и сообщил о подозрениях на перелом. На том конце провода говорили на латышском, а что говорили, Мозырев понять не мог. Миша принялся умолять девушку вымолвить хотя бы слово на русском, а также клялся в любви Украине и латышскому хоровому пению. В итоге прозвучала спасительная фраза «ждите, но долго». Напитки уходили стремительно, помещение погрузилось в сизые клубы дыма. Гуслов притащил со второго этажа караоке и начал перепевать весь репертуар радио «Шансон». Ирина сказала, что, если бы не нога, она бы обязательно станцевала, а может быть, кому-нибудь и дала. Кролин подал идею соорудить сеанс групповой онлайн-связи. В итоге на мониторе компьютера появились физиономии скупщика краденого и галериста Артура Шпильмана, журналистки Анжелы Сизонкиной, стилиста-педераста Патрика Моси, который в миру был Петей Моисеевым, и ещё нескольких персонажей, способных вызвать у любого человека чувство тяжёлого неприятия. Все эти люди были нетелегеничны, хамоваты, но пронырливы. Вскоре к трансляции присоединилась известный промоутер Байба Мудыня, занимающаяся организацией концертов и мероприятий. Поздравив Степана, женщина обратилась к Платону:

– А тебя я хочу поздравить. Есть немножко хорошая новость. Через три недели выступаешь с лекцией в «Паласе». Я уже скинула название на программу для афиши.

– Спасибо тебе огромное! Спасибо, дорогая!

– Билеты будут по тридцать евро. Так что сможешь в горячем душе и больше пяти минут подмышку тереть. – На этих словах Байба рассмеялась.

– Вот оно как. Ты и ей про душ рассказал, – прошептал Мозырев, а затем обратился к Мудыне: – Байба, так у меня же в эти даты тоже лекция в «Паласе».

– Именно. У Платона 26-го числа «Жизнь без кино и кино без жизни», а у тебя 28-го «Музыка без мелодий и мелодии без слов». Билеты по сорок евро. А потом сразу встреча с Борей Гусловым.

– Ну ты и мразь, Платоша, – по слогам выговорил Мозырев. – Мало того что ты спиздил у меня название программы, так ты ещё и с датами меня подставил. И не только с датами, но и с ценой на билет. Он демпинговать решил, сучий потрох. Я здесь жратву покупаю на скидках, на электричке стал ездить, курю какую-то бумагу с хуйнёй…

– Я в горячем душе по пять минут стою, не больше, – вскричал Кролин.

– Да хоть по три минуты, – заорал Мозырев, отвесив Кролину пощёчину.

Казалось, звон повис в воздухе навечно. Лица на мониторе застыли, Ирина начала читать очередной стих, Кролин ответил Мозыреву такой же пощёчиной.

– Да что вы как девочки, – раскинул руки Гуслов и засадил хук справа Кролину.

С этого момента потасовка приняла более яркие и чёткие очертания. Обменявшись ударами, Мозырев с Кролиным пытались замесить Гуслова, но им отчаянно мешал Мирзунов. Пластиковая упаковка с нарезкой, запущенная Платоном, по касательной попала в лицо Ирине, оставив заметную царапину. Дама тут же запустила бутылкой в гущу событий.

– Да идите вы все на хуй! – заорала с монитора Байба и отвалилась с трансляции.

Остановил потасовку вопль Ирины. Дерущиеся обернулись и увидели стоящую у входа пару в белых халатах. Рядом с высоким, статным парнем стояла совсем ещё юная девушка.

– Кино снимаете? – поинтересовался на чистом русском фельдшер, узнавший персонажей.

– Нет… – сквозь одышку произнёс Мозырев. – Наслаждаемся прозой жизни.

– Вот оно как. Такая суровая проза требует продолжения.

– В смысле? – раздался голос Ирины.

– В смысле, я должен вызвать полицию. У вас сломана нога, на лице глубокая царапина. Если я не сообщу, то у меня могут быть проблемы.

Мирзунов понял, что играть уже не придётся. Ну разве что немного, совсем чуток. Бросившись на колени, он обратился к парню:

– Пощадите! У нас всех вид на жительство. Любое нарушение, оно смерти подобно. И если мы с Борей и Ирой можем вернуться, то для этих ев… для этих беженцев, – Степан кивнул в сторону Платона и Миши, – для них всё может закончиться высылкой. А там война, там агрессивные сограждане, там атмосфера ненависти. Там всё то, чего нет здесь.

Молодой фельдшер долго смотрел на этих известных, но жалких и потрёпанных персонажей. Он прекрасно помнил их интервью, их оскорбительные реплики, продиктованные узостью кругозора, тюльпан взрыва памятника освободителям Риги.

– Мы вам заплатим, – взмолился Мозырев. – Только не звоните в полицию.

– А вот это вы очень зря. Странно получается. Вы так громко кричите о букве закона, но не спешите её соблюдать. Тем более в стране Евросоюза.

Набрав номер полиции, юноша на чистом латышском произнёс:

– Пьяный дебош с рукоприкладством по адресу… Что?.. Приезжие артисты из России. Да… с видом на жительство.

Неудача

Журналистские семинары Армена Гургеновича отличались эмоциональностью и несколько необычной подачей материала. Стоя у белой доски, главный резво жестикулировал:

– Ну вот блогер Мася Клип. Она же тупая, ёптыть! Но она молодец, сука! Молодец она! Полтора миллиона подписчиков! Полтора миллиона дебилов, ёптыть. Гринькова, ты подписана на инсту[1] Маси Клип?

– Нет, Армен Гургеныч. – Гринькова покраснела.

– А почему? Ты же не дура вроде, Гринькова. Сегодня же подпишись, ёптыть! Мася Клип – молодец! Учит подписоту краситься, рассказывает о трендах, лосины на жопу красивые натягивает. Она стрижёт капусту быстрее, чем голодный баран жрёт траву, ёптыть. Видели, как голодный баран жрёт траву? Видел, Марк? – обратился шеф к Марку Перцовичу.

– Не видел, Армен Гургеныч.

– Ну да… А хули ты в этой жизни видел? Дрочишь в свои танчики с утра до вечера. Ещё раз, блядь, мне скажут, что видели, как ты в танчики рубишься на рабочем месте, я те, сука, дуло на лоб присобачу и снаряд в задницу засуну. Настоящий… Ты у меня на инвалидных гусеницах передвигаться будешь, понял?

Перцович, нагнав на лицо обречённости, кивнул.

Феликс нашёл аккаунт Маси Клип. С фотографий смотрела милая веснушчатая мордашка с красными губами и длиннющими ресницами. Их много, этих масей, люсей, басей и прочей мимимишной пошлятины. Новый рынок, чуть более цивилизованный виртуальный черкизон. Масе повезло больше других. Наиболее старательные качают жопы с губами, выставляя их и в инсте, и на сайте «Проститутки Москвы». В переговорную ворвался Вадик Стропин:

– Армен Гургеныч, бомба! Режиссёр Альберт Неронов в реанимацию попал!

– Странно. А я думал он помер давно.

– Ещё нет, но старается, – обнадёжил Стропин.

– Ну, не зажёвывай, Вадик, ёптыть! Он маслиной подавился, на тёлке плохо стало, водки пережрал? Что с Нероновым?

– Почти угадали! Короче, к нему в кабинет вошла актриска. Есть такая Саша Чванкина, бывшая кэвээнщица-эскортница. Она роль хотела у Неронова получить. Он вторую часть «Танковой симфонии» снимает…

– Первая редкая херня, а он вторую снимает, – неожиданно произнёс Перцович. – Танки такими не бывают. Танки, они как живые существа. А танковые сражения тем более не бывают такими картонными.

– Марк, ты дебил? Ты дебил, скажи? – взвился Армен Гургенович. – В реанимации подыхает большой режиссёр Неронов, а он про танчики, ёптыть! Сука, только попробуй ещё про танк слово скажи! Продолжай, Вадик…

– Саша Чванкина роль хотела в фильме. Ну она зашла в кабинет и без разговоров с себя всё скинула. Вообще всё. Просто зашла, одежду скинула, и всё. А там такой загар! Там такой шоколад, там белые полоски от купальника. А фигура у Саши… Она же в зал ходит чаще, чем на блядки.

– Ещё один идиот! Мне это на хера? Я, если нужно, сам её в инсте найду! Дальше что было?

– Дальше… Э-э-э… Дальше Неронов заёрзал и обмяк. Растёкся по креслу, как смузи по скатерти…

– А смузи здесь при чём? – вспылил Армен Гургенович.

– Метафоричность… позеленел и растёкся, как смузи.

– Мдаферичность, ёптыть! Ты рассказ пишешь или рассказываешь о ЧП?

– Ну, в общем… Чванкина ему искусственное дыхание попыталась сделать. Засосала в его старческие потрескавшиеся губы. В этот момент в кабинет заходит секретарь Неронова. В руках поднос с чаем.

– Да.

– У него одни шалавы всегда были. Менял часто, – прокомментировал Армен Гургенович. – Красивая хоть?

– Видимо, остепенился, – продолжил Вадим. – Там женщина в годах. Зовут Роза Семёновна. Она заходит, а в кресле зелёный Неронов с запрокинутой головой, а его взасос голая Саша Чванкина целует. Роза Семёновна попятилась, уронила поднос.

– Хорошее кино, сука! Прямо перед глазами сцена! Это всё тебе Чванкина рассказала?

– И позвонил в полицию, разумеется, анонимно, чтобы вывести их на ваш след, – Эренграф позволил себе улыбнуться. Одними губами. – Вот здесь он допустил ошибку. Пусть бы все шло своим чередом. Ждал же он, пока сработает одна единственная капсула в сидонексом в целом флаконе с «Дарнитолом». Полиция проверяла всех, кто уволился из \"Трайдж корпорейшн\". Рано или поздно они добрались бы и до вас. Но он хотел ускорить события, а это доказывает, что вас подставили, сэр, потому что в полицию мог позвонить только человек, который хотел свалить вину на вас!

– Нет. Чванкина подруге рассказала ближайшей. А ту Неронов поимел, но в киношке так и не снял. Правда, она и не актриса, а тоже эскортница. Вот и решила отомстить Альберту Геннадьевичу.

– Хорошее у нас кино. Одни эскортницы и пидорасы. Так… Гринькова, пробей, куда отвезли Неронова. Ну там дышит, не дышит, подключили аппарат-шмапарат или нет. Только грамотно пробей. А то мало ли. Получится как с дебилом Сазоновым.



– То есть тот самый телефонный звонок, что посадил меня на крючок, снимет меня с этого крючка?

Про историю, приключившуюся с Сазоновым, рассказывали даже студентам МГУ. В больницу забрали известного актёра Горсуткина. Горсуткин пил ровно два месяца, питался исключительно килькой в томатном соусе, чёрным хлебом и дешёвыми конфетами. Результаты эксперимента дали о себе знать инфарктом и случайным спасением. В дверь позвонил сосед и услышал звук падения тела. На крик: «Слава, что с тобой?» – прозвучало протяжное «блядь», а затем наступила тишина. Так рычит медведь после спячки, мощная турбина после ремонта, хоккейная сирена после обидного гола. Горсуткина отвезли в лучшую больницу, его откачивали лучшие врачи, а медбрату из Средней Азии сломали челюсть и мобильный телефон, после того как он попытался сделать фото вдыхающего кислород через маску актёра. Когда финт Армена Гургеновича с медбратом не прошёл, на задание отправили Толю Сазонова. Через два дня Анатолий хитростью и подкупом пробрался в палату, но, заслышав шаги, залез под кровать сердечника. Когда шаги затихли, репортёр выбрался из-под ложа, чтобы сделать несколько фото, но в этот момент Горсуткин проснулся. Увидев физиономию Анатолия, он вновь потерял сознание и дал работу бригаде реаниматологов. Мучимый совестью, фотограф нажал на кнопку вызова медсестры и был схвачен в коридоре.

– Ах, – вздохнул Эренграф, – если бы все было так просто.

Армен Гургенович решил, что семинар можно отложить и на более позднее время. Главным сейчас было разработать освещение темы с полукоматозным Нероновым, которого относили к гениальным творцам, с годами сдавшим свои позиции. Подробности будут подавать мелкими порциями, а читатели станут склёвывать эти крохи информационного жёлтого мяса подобно изголодавшимся падальщикам. Люди будут впиваться глазами в мониторы и экраны мобильных, передавать новости из уст в уста, смаковать их, радоваться и негодовать, печалиться и возмущаться, оставлять комментарии, а это главное! Это позволяет им ощущать себя участниками процесса. Вот она, интерактивная журналистика, проникающая под кожу, разрушающая мозг, память и всё хорошее. Одно радовало Феликса. Радийщики такие темы не разгоняли. Но если Неронов помрёт, обязательно притащат в студию какого-нибудь спекулянта памятью. Он будет заламывать руки, корчить физиономии и убеждать слушателей, что они с Альбертиком были самыми неразлучными друзьями. О шансах Неронова вновь быть приглашённым в программу «Эгегей, Сергей!» Екатерина Гринькова решила узнать через родню. Для начала Катя выведала, кто непосредственно занимается Нероновым. Она позвонила дочке режиссёра, представилась заместителем председателя киногильдии, спросила, не нужна ли помощь, и выудила имя врача. Страницу молодого, но уже достаточно известного специалиста Дмитрия Пазько Гринькова обнаружила в «Фейсбуке»[2]. Разминая пальцы, Катя мысленно составляла текст письма и через несколько минут отправила сообщение.



Через два часа всё гигантское пространство редакции, по размерам способное посоперничать с футбольной поляной, утонуло в воплях Армена Гургеновича. Нет, это уже был не рёв турбины и оргазм медведя-шатуна. Это было сразу несколько лавин, спускающихся с заснеженных хребтов Альп и Кавказа.

– Й-о-о-о-о-п твою м-а-а-ать, Гриньков-а-а-а, – завихрилась матерная вьюга. – Как-а-а-я же т-ы-ы-ы, сука-а-а-а-а, дура-а-а-а-а!

В отличии от Гарднера Бриджуотера юный Эванс Уилер являл собой само спокойствие. Вместо того, чтобы топтать ковер Эренграфа, химик сидел в уютном кожаном кресле, положив ногу на ногу. Одежда его не отличалась от той, что он носил в тюрьме, хотя острый глаз Эренграфа отметил, что местоположение пятен от химреактивов иное, да и рукав джинсовой рубашки цел.

Лавина сносила всё, что попадалось на её пути. Перцович бил по клавиатуре, пожирая безумными глазами экран, на котором завис подбитый танк, а с ним и игра. Боря Самкин глотал валидол, предполагая, что его может ждать рикошет от Кати, которая состояла у него в любовницах, Гринькова сделалась белой, а её взгляд замер на фигурке дебиловатого ослика, которого ей прислал кто-то из читателей. На мгновенье воцарилась тишина. Никогда в редакции не было так тихо. Армен Гургенович закурил, взлохматил волосы и заорал:

Эренграф восседал за столом, в темно-зеленом блейзере и желто-коричневых брюках. В галстуке Кейдмонского общества, который доставал из шкафа лишь по торжественным случаям.

– А теперь, сука, зайдите на сайт этого грёбаного «Осьминог ТВ» и почитайте. Почитайте, блядь, про нас!

– Мисс Джоанна Пеллатрис преподавала социологию в седьмом и восьмом классах средней школы Кенмора, – говорил Эренграф. – Незамужняя, двадцати восьми лет, проживала одна в трехкомнатной квартире на Дирхерст-авеню.

Вся редакция бросилась на сайт оппозиционного издания «Осьминог ТВ», которым руководила Татьяна Сташук, бывшая ларёчница из Омска, охмурившая вечно пьяного авторитета из ближнего Замкадья. На титульной странице сайта висел скриншот переписки Гриньковой и врача:

– Одна из первых жертв убийцы.



«Здравствуйте, Дмитрий!!! Я Катя Гринькова из „Туз-Ньюс“. Надеюсь на ваше понимание. У вас в нейрохирургии лежит режиссёр Неронов. Мне очень нужно узнать, когда он умрёт, за хорошее вознаграждение».

– Стала одной из первых. По существу, самая первая, хотя мисс Пеллатрис и не возглавила список погибших. Убийца взял одну капсулу из ее флакона «Дарнитола», вскрыл, выбросил из нее порошок, который не приносил пользы, но и не причинял вреда, и заменил его смертоносным сидонексом. Потом вернул капсулу во флакон, флакон – на полку в аптечке и стал ждать, пока у несчастной женщины заболит голова или схватит живот, и она проглотит роковую капсулу.



«Здравствуйте, Катя! А сколько за это платят?»

– Капсулы эти не помогают ни от живота, ни от головы, – вставил Уилер.



«Самое главное, чтобы я узнала об этом первой!!! Я вас щедро отблагодарю!!!»



– И в конце концов она проглотила эту капсулу. Но еще до того ее убийца разнес по аптекам и супермаркетам флаконы с одной отравленной капсулой в каждом. Разумеется, существовала вероятность того, что смертоносность «Дарнитола» выявится прежде, чем мисс Пеллатрис отправится в мир иной. Но убийца резонно рассудил, что от «Дарнитола» должно умереть достаточно много людей, прежде чем будет установлена причина их смерти. Его расчет подтвердился. Мисс Пеллатрис стала четвертой, но далеко не последней жертвой.

– Прочли? – Интонации Армена Гургеновича стали спокойнее. – А теперь слушайте. В принципе – блестящая работа! Но как?! Как можно было не узнать, что этот гондон ходит на все эти митинги, на эти токовища «Бабий-Разъебай» и «Лента светлых»? Катя, у него же фотки в профиле с этих мероприятий. В итоге Гринькова запорола отличное задание. Но я уверен, что у Кати всё впереди.

– Что… И даже не уволите, Армен Гургеныч? – пропищала Катя и расплакалась.

– А убийца…

– Конечно же, нет. Умудрённый опытом – остерегается, говорил Гораций. Вот и ты, Гринькова, теперь бойся незнакомых мудаков в «Фейсбуке».

Вся редакция знала, что настроение Армена Гургеновича способно меняться со скоростью разрушительного урагана. От немилости до прощения порой были секунды. Катя была не только прощена, но и удостоилась небольшой премии за смекалку. Что касается Неронова, то его вскоре выписали и он прожил ещё год. Первым об этой новости сообщил на своей странице Дмитрий Пазько.

– Этого ему показалось мало. Его зовут Джордж Гродек. У него был роман с мисс Пеллатрис. Причем для мистера Гродека роман этот значил куда больше, чем для мисс Пеллатрис. Он устраивал скандалы, однажды в ее квартире, другой раз – прямо на экзамене. Газеты назвали его отвергнутым кавалером. Полагаю, это соответствовало действительности.

Свадьба

– Вы сказали \"этого ему показалось мало\".

Вёл планёрку Валерий Хафизов. Валерий очень нравился себе, но не особо нравился подчинённым. Некоторые его попросту ненавидели. Говорил он эмоционально, долго, иногда срывался на крик.

– Сказал. Если бы он хотел лишь уменьшить плотность населения и разорить \"Трайдж корпорейшн\", он бы вышел сухим из воды. Полиция бы до сих пор проверяла людей, которые имели зуб на \"Трайдж корпорейшн\", а также всяких психов, мечтающих о массовых убийствах. Но наш мистер Гродек как-то прознал о вашем существовании и решил повесить все убийства на вас.

– Витя, что сегодня по хотам?[3]

Эренграф стряхнул с лацкана невидимую пушинку.

– В Шереметьеве со второго этажа в зал упал киргиз. Сломал киоск с мороженым и травмировал пенсионерку.

– Он потрудился на славу, но его замысел не выдержал скрупулезного расследования. Выяснилось, что ваша подпись в реестре подделана. В его записной книжке, найденной в ящике комода в его квартире, обнаружены пробные подписи. Он усердно практиковался, чтобы добиться максимального сходства. В другом ящике обнаружились флаконы с Дарнитолом и маленькая машинка, с помощью которой наполняют и запечатывают капсулы, а также много раздробленных капсул, которые ему не удалось вскрыть.

– Все живы?

– Странно, что он не спустил их в унитаз.

– Киргиз не очень, но выкарабкается. – Витя проговорил это с явным сожалением.

– Удачливые преступники наглеют, – пояснил Эренграф. – Они начинают думать, что им все нипочем. Вот и Гродека подвела наглость. Иначе он не стал бы подставлять вас и звонить в полицию.

– А видео этого пике есть?

– И ваше расследование вскрыло факты, которые упустила полиция.

– Нет, видео нет. Менты продавать отказываются напрочь.

– Совершенно верно, потому что я исходил из презумпции вашей невиновности. Если вы невиновны, значит, вина лежит на ком-то еще. Если виновен кто-то другой, и он подставил вас, значит, у него есть мотив для убийства. А мотив этот означает, что у убийцы была веская причина убить одну из жертв. Так что мне осталось лишь повнимательнее приглядеться к жертвам, чтобы найти убийцу.

– Ну и кому это на хуй интересно без видео? Да и со строек их каждый день выпадает больше, чем дождей по осени. Это не хот, это херня. Коротко напишите. Дальше.

– Послушать вас, все так просто. И все-таки мне очень повезло. Если б не вы, сидеть мне в тюрьме до конца жизни.

– Шестнадцатилетний внук по пьяни помочился на спящую бабушку, она подумала, что в него вселился дьявол, и обварила кипятком. Но не сильно.

– Я рад, что вы это понимаете, ибо в противном случае мой гонорар показался бы вам чрезмерно высоким.

– Не сильно это как?

Он назвал сумму, химик тут же достал ручку и чековую книжку, выписал чек.

– Ногу она ему обварила. Внучек бабушку начал душить, но на крик прибежала собака, а на её лай соседи.

– Я никогда не выписывал чек на такую большую сумму, – признался он. – Но мне кажется, своими деньгами я распорядился чрезвычайно удачно. Какое счастье, что вы поверили в меня, в мою невиновность.

– И что ты здесь снимешь? Обоссанную бабушку, ошпаренного внука, несчастную собаку и соседей? Хотя… вышли Андрея, пусть снимут и напишут.

– Сука, ну сколько можно говорить?! Хот должен быть горячим! От него должно пахнуть кровью, ужасом и пороком! Это же хот! Это вышка журналистского мастерства. Человек смотрит ролик и кончает, ещё не дотронувшись до ширинки. Он видит первые кадры, и его прёт. Его прёт и уносит, прёт и уносит! Какие обоссанные бабушки и ошпаренные внуки?! Нужны дорогие бляди и удушенные ими во время сексуальных игр крутые коммерсы. Народ должен тащиться от радости и торжествовать, оттого что сдохшие овцы и быки разлагаются в салонах дорогих «феррари» и на простынях ценой в три годовые зарплаты…

– В этом я никогда не сомневался.

Феликс наклонился к Львову:

– Он нюхает или на «колёсах»?

– Вы знаете, кто еще называет себя невиновным? Бедняга Гродек. Он бьет себя в грудь и кричит, что никогда никого не убивал, – Уилер недобро улыбнулся. – Может, ему следует нанять вас, мистер Эренграф?

– Главное, что ему хорошо, – ответил Львов.

Хафизов резко замолк, улыбнулся и вновь обратился к Виктору Сломину из отдела происшествий:

– Дальше, Витя.

– Дорогой мой, разумеется, нет. Иной раз я могу сотворить чудо, мистер Уилер, вернее, мои деяния кто-то может принять за чудо, но творить их я могу лишь на благо невиновных. А убедить меня в невиновности мистера Гродека не под силу никому. Я убежден, что он виновен, а потому ему придется понести наказание за содеянное, – маленький адвокат покачал головой. – Вы знакомы с творчеством Лонгфелло, мистер Уилер?

– Есть идея. Не моя, а Ирины Корпан. Но идея, на мой взгляд, хорошая.

– Вы про Генри Уодсуорта? \"У берегов Гитче Гами, рядом с какой-то Большой Водой\"? Вы про этого Лонгфелло?

– Это новенькая с духами, от которых астматический приступ у Армена начался?

– Она. В общем, Ирина предлагает следующее. Она даёт добро футболисту Амелькину, который к ней приставал, а наши снимают их в финской бане.

– \"Рядом со сверкающей Большой Водой\", – уточнил Эренграф. – Другой мой клиент напомнил мне \"Деревенского кузнеца\", так что недавно я перечитал Лонгфелло. Вас увлекает поэзия, мистер Уилер?

– Кому этот Амелькин на хуй сдался? Болельщики забыли, как он выглядит.

– Не так, чтобы очень.

Хафизов встал и зачем-то потёр уши.

– В поэзии можно открыть для себя много нужного и полезного. Взять такую вот строку: \"Учиться работать и ждать\".

– Дальше, дальше, дальше, – провёл ручкой по блокноту Витя Сломин. – Во Франции намечается первое венчание несовершеннолетних геев. Так… священник уже дал добро. Анри семнадцать лет, Марселону девятнадцать. Но это завтра.

Взгляд Хафизова на мгновение стал стеклянным. Он смотрел перед собой, не моргая, на сидящую у стены Олю Гримину, на которую долго смотреть вообще противопоказано. Значит, что-то Валеру зацепило. Оттаяв, он приподнялся над столом, распростёр руки и закричал:

– Неплохой совет.

– Витя, блядь! Срочно! Молния, Витя! Где, где это во Франции?

– Это городок Бельфор, Валер.

– \"Учиться работать и ждать\". Согласен с вами, мистер Уилер. Прислушивайтесь к поэтам. У поэтов есть ответы на многие вопросы, мистер Уилер, – и Эренграф широко улыбнулся.

– В местечко Бельфор стрингеров! Срочно звони стрингерам и…

– Мы уже звонили. Они сказали, что мы мало платим.

– Они идут на хуй с такими разговорами и получают тройной! Ты слышишь, тройной гонорар за эту съёмку получают стрингеры. И они снимают, как два юных французских пидораса идут к своему счастью. Как они на крыльях своей пидорской любви несутся ввысь, не зная, что их ждёт ад! Как Анри и Барселон чувствуют жар от чанов…

– Марселон, Валера.

– Без разницы. Абсолютно без разницы! Но это должна быть съёмка века. Переведи деньги на подарок пидорам-молодожёнам. И чтобы они обязательно поцеловались. Чтобы страстно, взасос. Стрингеры вручают им подарок и просят поцеловаться.

– А если они откажутся целоваться?

– Идиот, блядь! Мне тебя учить? Стрингер представляется одним из лидеров ЛГБТ-сообщества[4] России, бежавшим из страны, и просит памятное фото с ними, а потом их поцелуй. Пусть они сосут друг друга в губы, эти маленькие, крохотные французские гомосеки. Пусть расскажут историю своей любви. Обязательно заснять рожу этого падре.

Казалось, что в самодеятельном театре идёт репетиция постановки «Пролетая над гнездом кукушки». Этот дикий напор Хафизова, сравнимый только с приступом буйного помешанного, притворные взгляды восторга и взгляды, исполненные ненавистью, эхо воплей, отдающееся в ушах. Кусал губу Паша Кон, недавно расставшийся с любовником, играла в онлайн-казино Люба Семко, дозванивался стрингерам Сломин. Редакцию окутало облако азарта. Смогут ли стрингеры Дима и Роман сделать материал, который будет в лидерах на всех агрегаторах новостей, или провалятся? Одни желали им удачи, другие молились за поражение.



Дуэт стрингеров отбыл из Парижа в Бельфор сразу после переговоров. Через три часа журналисты сошли на поблёскивающий лужами перрон вокзала. Шёл сильный дождь, Роман с доброй улыбкой смотрел на виднеющиеся вдали горы, напоминающие пейзажи кабардинского детства.

– Милый городок, – заметил Дима, выходя из дверей станции. – Но небесам было угодно, чтобы его опохабили два этих пидора.

– Это не небесам было угодно, – ответил Рома.

– А я в поезде долго заснуть не мог. Всё вспоминал… бабушку, которая хотела меня видеть большим учёным, таким же, как и дед. Родителей, которые возлагали на меня надежды в музыке, вспоминал упорство тренера и его крики. И вот реальность. Дмитрий Обухов прибыл во французский городок Бельфор. Не на соревнования, не на музыкальный конкурс, не на слёт учёных. Он прибыл в это местечко, чтобы снять свадьбу двух мерзких пидорасов.

– Может, они вполне себе и ничего. И не нуди, умоляю. А потом… родители и бабушка не узнают. Сработаем под псевдонимами.

Окна номера выходили на узенькую улочку. Дима смотрел на редких прохожих, на кладку древних стен, на серые облака и думал, что, будь он художником, обязательно остался бы в Бельфоре на неделю и создал серию работ об этом городке. Пейзаж испортила огромная крыса. Она выскочила из подвального окна и резво взобралась на переполненную урну. Затем она снова спрыгнула на асфальт и помчалась прочь от идущей в её сторону компании.

– Тьфу, блядь, – сплюнул Дима.

– Полину вспомнил.

– Хуже. Крысу увидел. Во-о-от такущая. – Дима развёл руки в стороны. – Интересно, это какая примета, хорошая или плохая?

– Ты же её не во сне увидел. И кого ты хотел увидеть перед свадьбой двух пидоров? Салатового пони с дорогой попоной?



Вечер гости Бельфора провели в небольшом кабачке с хорошей кухней и вкусным вином. На крохотной сцене старался приятный дуэт. Девушке с томным голосом подыгрывал на электропианино молодой парень. Рома раскачивался под знакомые мелодии и так проникся атмосферой вечера, что захотел остаться в городке. Дима этого энтузиазма не разделял и, думая о расставании с Полиной, перебрал красного.



Людей у ратуши собралось немало. Были самокатчики и велосипедисты с радужными лентами на рулях, разукрашенное в педерастические цвета старенькое «пежо» и даже трактор с большим флагом и единорогом на двери.

– Надо же… и фермеры пидорами бывают, – удивился Роман.