Иван Сербин



Сердце дьявола

Она совершенно не понимала, что с ней происходит, а для литературного героя это просто великолепно… С. Жапризо
Слушайте, здесь дело идет о человеческой шкуре. Г. Бургав
К моменту появления Волина под аркой собралась настоящая толпа. Оно и неудивительно. Первым, как водится, примчался наряд ППС, удостоверились в том, что труп действительно труп, а не какой-нибудь пьяный ханыга, связались с отделением и оцепили место происшествия. Проще говоря, перекрыли арку. Следом за ними прибыли двое местных оперов и — на кой ляд он тут понадобился? — кинолог с собакой. Затем приехали криминалист и судебно-медицинский эксперт. Волин и Костя Махотин, вечный фотограф-оператор, таскающий на себе целую фотовидеостудию, закрыли «список гостей». Опера успели подобрать двоих понятых. Убийство нынче штука не особенно редкая, процедура осмотра давно всем знакома и даже, более того, набила оскомину. Волин поздоровался сдержанно с понятыми, подошел к стоящему у стены печальному участковому, представился:

— Добрый вечер, лейтенант. Следователь Волин, районная прокуратура.

— Я помню вас, — жухло улыбнулся тот. — Месяцев шесть назад встречались на вызове. Поножовщина у вокзала, помните? Волин посмотрел на него отсутствующе, напряг память, но так ничего и не вспомнил. Однако кивнул:

— Помню, как же. Та-ак, — оглянулся на понятых. Двое. А где же третий? Тот, кто обнаружил труп. Должен быть здесь, но его нет. Странно. — Кто обнаружил труп, лейтенант? Лейтенант помрачнел еще больше.

— Понимаете, позвонили в дежурную часть, сообщили о трупе — и с концами. Вообще-то, оно понятно, — сразу же принялся развивать мысль участковый. — Это ж волокиты часа на четыре. Пока там осмотр, съемка, эксперты поработают, протокол, то да се. А уж без малого полночь. — Хлюпнул синюшным носом, пожаловался: — Сейчас такое часто случается. Наткнутся, позвонят — и дай бог ноги. Не сыщешь.

— Понятно. Волин вздохнул. Вот дельце начиналось. Единственный свидетель и тот смотался. А как насчет гражданской сознательности? Ау, товарищи, где вы? Он прошел под низкой аркой, ощущая, как эхо шагов обрушивается со сводов на голову, шагнул во двор и огляделся. Двор напоминал поле боя. Люди давно покинули окружавшие его дома, увозя скарб, как павших, оставляя прочее на милость победителя, имя которого — время. В выбитых окнах свистел ветер. Где-то в глубине дома монотонно скрипела и хлопала дверь, да громыхал в черной небесной вышине отставший от крыши ржавый железный лист. Вот и все звуки. Единственный выход из двора — узкий арочный проулок — был совершенно безлюден. Мелкая изморось висела в воздухе серебристой пылью и плескалась о стены, а налетавшие порывы ветра раскачивали тусклый одинокий фонарь, непонятно зачем горящий над заколоченным подъездом. Казалось, что вместе с плавающим мутноватым светом раскачиваются и блеклые, покрытые влажными потеками и плесенью стены домов. В самом темном углу обстоятельно догнивал остов допотопного горбатого «Запорожца». В выбитых рамах, на болтающихся истлевших уплотнителях, висели капли дождевой воды. Иногда они срывались и звонко разбивались об пол отсыревшего салона. «Запорожец» утопал в мусоре. Двор вообще был завален хламом: пустыми бутылками, тряпьем, газетами, осколками кирпича. Словом, всем, что не могло пригодиться местным бомжам. Здесь раз и навсегда воцарилось безвременье. Здесь не было других запахов, кроме запахов тоски и тлена. Здесь никто не жил. За исключением дождливой печали, разумеется. Тоскливость усиливали бурые пятна, темнеющие в самом центре двора, у мусорной кучи. Скорее всего это была кровь, наполовину размытая дождем. Точнее определят эксперты. Красно-коричневые подтеки виднелись и на мусоре. По одной из стен тянулись черные кровавые дорожки. На светлом фоне они выглядели особенно зловеще. Очевидно, сюда упали брызги и сползли до земли. У Волина возникла ассоциация с бойней. Идеальное место для убийства. Если бы какой-нибудь современный режиссер надумал снимать жуткий триллер — лучшей натуры не нашел бы. Волин осторожно пошел вперед. Труп он увидел сразу. Точнее, это были ноги, от середины ступней до кончиков пальцев. Обернутые полиэтиленом, они торчали из мусорной кучи, в двух шагах от пережившего свой век «Запорожца». Понятно. Умышленное убийство, вне всяких сомнений. Ни о каком несчастном случае или самоубийстве речи быть не могло. Волин повернулся к арке. Один из оперов — Саша Смирнитский — уже приготовил для записей «Карту неопознанного трупа». Второй — Лева Зоненфельд, курчавый, похожий на молодого Пушкина парень, курил в сторонке, разговаривал тихо с ребятами из ППС. Волин оперативников знал. Доводилось сталкиваться по работе. Эксперты стояли особняком, в сторонке. Врач мерзляво кутался в плащик — не по сезону одеты товарищи, отметил Волин мимоходом, — криминалист, худощавый бородач усталого вида, то и дело запахивал на груди короткое пальтишко и старательно втягивал голову в воротник. Ветер под аркой гулял — будь здоров. Как в печной трубе.

— Костя, — позвал Волин, — расчехляй аппаратуру, начнем помаленьку. Саша, Смирнитский, — добавил он, — ведешь протокол осмотра.

— Хорошо, Аркадий Николаевич, — отозвался тот. Честно говоря, Волин с самого начала подумал, что дело окажется из категории потенциальных «висяков». Двор глухой, пустынный. В то же время — самый центр города. Народ мимо шляется толпами. Повезло бы еще, если бы труп оказался «горячим», но и здесь — ежу понятно — они пролетели. Судя по состоянию мусора, тело пролежало не меньше двух-трех дней. Вывод: если даже кто-то что-то и видел, то уже успел забыть. Экспериментально установлено: через сорок восемь часов непосредственные свидетели убийства забывают девяносто процентов деталей произошедшего. Таковы особенности человеческой психики. А здесь непосредственных нет. Здесь, собственно, вообще никаких нет. Так что…

— Ну, — Волин повернулся к экспертам и оперативникам. — Приступим, господа. Предварительный осмотр места происшествия — занятие чрезвычайно нудное и для неподготовленных крайне утомительное. Необходимо детально описать местоположение трупа и всех более-менее значимых предметов, сделать привязку к местности, дать масштабировку, отдельно зафиксировать первоначальное положение трупа и возможные случайные изменения, указать время суток, в которое проводился осмотр, погоду, освещенность, ветер, метки на одежде и личных вещах. Понятые сперва заинтересованно поддакивают и с видом завсегдатаев подобных «вечеринок» качают головами. Через полчаса их интерес тускнеет. Они начинают откровенно скучать, зевать и демонстративно поглядывать на часы. Волин не любил проводить осмотр на улице. Неблагодарная это работа. То ли дело в квартире. Тоже, конечно, хлопот навалом, но все легче. По крайней мере, ничего не меняется. Дождь не капает, ветер не дует. Длинный, нескладный, как фотоштатив, Костя Махотин грустно ходил следом за Волиным, снимая на видеопленку каждую мелочь и горестно матерясь себе под нос, когда под ногами внезапно осыпа 35 prime›лась очередная подгнившая куча. На то, чтобы запротоколировать результаты предварительного осмотра, понадобилось полтора часа. Не так уж и мало, если учесть, что было давно за полночь. Теперь пришла очередь экспертов. Волин мог перекурить несколько минут, стоя под аркой и укрывшись от мелкого противного дождя. Он махнул рукой: «Приступайте» — и, подняв воротник пальто, нырнул в темный проулок. Достав из кармана пачку «Честерфилда», принялся выуживать сигарету. С пальцев текло, потому что текло с рукавов. Сигареты мгновенно намокли. Противно. Волин вздохнул, поднял руку к свету, намереваясь заглянуть в пачку и найти хотя бы одну сухую импортяжную сигаретину, но в этот момент за спиной послышался голос медицинского эксперта:

— Аркадий Николаевич, подойдите, пожалуйста. Волин повернулся, бросив быстрый взгляд на понятых — молодого парня и женщину средних лет. Оба нервничали. Наверняка проклинали и труп, и собственную неосмотрительность. Отказались бы помочь «родной милиции», сидели бы дома, попивали чаек или смотрели бы десятый сон. А теперь вот ждут, пока кто-нибудь соизволит откопать преставившегося замшелого бомжа или дешевую проститутку, павшую в ходе сутенерских разборок. А что поделаешь? Но пожалел, буркнул:

— Потерпите, пожалуйста, осталось недолго. Максимум полтора часа. Я дам указание развезти вас по домам.

— Ничего, ничего, — буркнул молодой, отчаянно лязгая зубами. — Не беспокойтесь. Волин кивнул и побрел к куче мусора, вокруг которой собрались оперативники, эксперты и Махотин со своей камерой.

— Посмотрите, Аркадий Николаевич, — как-то неожиданно тихо сказал Лева Зоненфельд. Волин наклонился над разворошенной грудой мусора, заглядывая в пахнущий тухлятиной и гнилью провал… Налетевший порыв ветра ударил по железному плафону сиротливого фонаря. Качнулись дома, качнулся ствол лысого продрогшего тополя, качнулся съеденный ржавчиной остов «Запорожца», качнулись мусорные кучи. И качнулось вместе с ними нечто, лежащее само по себе, отдельно от тела, жуткое, бывшее когда-то человеческим лицом, а теперь ставшее черной окровавленной маской с белым, страшным оскалом зубов и выпученными глазами.

* * *

К середине ночи Маринку потянуло в сон. Нормальное состояние. Основной поток работы приходится на промежуток с двенадцати до двух. Дальше идет на убыль, под утро вообще звонят мало. Хорошо, если раз в час. А спать хочется, и думаешь только об одном — закончить поскорее смену, добраться до дома, принять душ, рухнуть на кровать и провалиться в здоровый… хотя нет, все-таки не вполне здоровый сон. В последнее время Маринка не раз просыпалась от того, что и во сне «отрабатывала заказы». Ее преследовали голоса. Не аморфные «шизофренические», — случалось, кстати, кое у кого из коллег «крышу срывало», — а реальные. Голоса звонивших клиентов. Они были разными. От неуверенных, ломких подростковых тенорков до взрослых, вальяжно-спокойных, с легким налетом заинтересованности, как правило, быстро переходящей в скуку. Их много, и каждый не похож на предыдущие. Это только поначалу они кажутся похожими, сливаются в один нескончаемый вздох-стон. Чем дальше, тем больше голоса различаются. Тренькнул зуммер, замигал яркий желтый сигнал. Вызов. А Маринку в сон клонило — застрелиться можно. Еще в полудреме она протянула руку, сняла трубку и, стараясь придать голосу томную бархатистость, протянула:

— Здравствуй… Он молчал. Это бывает. Среди звонящих попадаются странные люди. Случается, что и с причудами.

— Я ждала тебя… Ее стандартное начало. Время даром не теряем, кое-чему учимся. У клиента оплата поминутная. У нее тоже. Чем больше она заработает для фирмы, тем больше фирма заплатит ей. Надо уметь «подержать» или, как говорят некоторые девчонки, «подвесить» клиента. Молчание — хорошее начало. Можно «раскручивать» звонящего не торопясь. А денежки капают, капают, капают…

— Какой ты? Расскажи о себе, — предложила она.

— Зачем? Какая тебе разница? — отозвался звонящий. «Странный у него голос, — подумала Маринка. — Безликий». Она уже научилась более-менее точно угадывать по голосу возраст. У этого клиента возраста не было. В ее воображении возникла некая бесформенная тень, еще не успевшая обрасти плотью. Это произойдет позже, в процессе «сеанса». Собственно, все зависит только от воображения.

— Я думаю, ты высокий, сильный, голубоглазый блондин. — «Господи, какая пошлость», — пронеслось ветерком в голове. — Мне нравятся такие мужчины. При одном только взгляде на тебя в моей груди загорается огонь желания. Но сейчас я тебя не вижу, потому что в комнате темно. Только ощущаю твои руки. Сильные, властные, жадные руки.

— Это хорошо, — отреагировал клиент. — Одна неувязка. Я не высокий, не голубоглазый и вовсе не блондин. Он засмеялся, словно ему доставляло удовольствие сбивать Маринку со взятого тона. «Ладно, — подумала она, гася вспыхнувшее вместо „желания“ раздражение. — Это даже к лучшему. Пусть говорит». Каждое сказанное им слово стоит денег, которые, в конце концов, упадут в Маринкин карман.

— Как тебя зовут? — полюбопытствовал он.

— Наталья, — не задумываясь, ответила Маринка.

— Нет. Тебя зовут Алла. Тебе двадцать три. Ты высокая, стройная брюнетка. На правом бедре татуировка — маленькая бабочка. «На правом бедре, — подумала Маринка. — Пикантно. Разговор предполагает, что он УЖЕ ВИДИТ мое бедро. Ладно. Зачем спорить? Клиент всегда прав».

— Хорошо. А как зовут тебя?

— Никак. Мое имя тебе не понадобится. Хорошенький получался разговор. Многогранный.

— Расскажи, какой ты? Главное, не дать себя сбить, не потерять нить беседы. Этому учат, это мастерство. Не просто телефонный «акт», а крохотный спектакль. От первого до последнего слова.

— Ты все равно не увидишь меня, — медленно проговорил клиент, и Маринка ощутила в его голосе нечто, похоже на… Она не могла даже сказать, ЧТО это было. Первая параллель, возникшая в ее воображении, — разгорающийся огонь. Почти незаметный, он все-таки был. Маринка его чувствовала.

— Почему? Ты хочешь оставаться в темноте?

— Нет. Конечно, нет, — он снова засмеялся. Сухо, словно падал пепел от сгоревшей бумаги. — Совсем не поэтому.

— Ты так и будешь стоять у меня за спиной? Тебе не хочется, чтобы я видела твое лицо?

— Ты просто НЕ СМОЖЕШЬ его увидеть.

— Почему?

— Потому что, когда я переверну тебя на спину, ты будешь уже мертва. Маринка снова сбилась с интимного тона. Она оказалась не готова к подобному разговору, хотя и пыталась заранее настраиваться. Знала ведь, что рано или поздно ЭТО случится. И девчонки не раз предупреждали, что иногда клиенты оказываются извращенцами. Сразу ведь не определишь. Попадались садисты, мазохисты, один даже оказался зоофилом, но вот о некрофилах Маринка не слышала. Честно говоря, она растерялась. Что прикажете делать в подобной ситуации? Что говорить клиенту, когда клиент тебя уже «убил»? По логике вещей, дальше должен говорить он. А ты сидишь себе милым таким «трупиком» и вникаешь в подробности собственной смерти. Наверное, конформистам это показалось бы забавным. Некоторое время в трубке висела тишина. Очевидно, клиент ждал от нее какой-то реакции, а Маринка представить себе не могла, какие слова ей следует говорить. Она боялась промахнуться. Произошло то, что обычно называют нештатной ситуацией. Маринка несколько секунд размышляла, а затем произнесла, не слишком, впрочем, решительно:

— И что же ты станешь со мной делать? Этот вариант подходил больше других.

— Отрежу голову, — спокойно сказал он.

— Ты получишь от этого удовольствие? Маринка всеми силами старалась принять игру и удержаться в ее рамках. Незнакомец помолчал, затем ответил, но крайне равнодушным тоном:

— Всему свое время.

— Что ты имеешь в виду?

— Потом поймешь. А пока подумай вот над чем: «Было семь, стало шесть». Щелчок. Лампочка погасла. Разговор закончился. Маринка еще с минуту сжимала трубку. Не то чтобы она слишком разволновалась или разнервничалась. Было просто противно. Наверное, если бы этот сумасшедший описал убийство во всех подробностях, Маринка испытывала бы омерзение, а так остался лишь мутный неприятный осадок. Она повесила трубку, откинулась в кресле и потянулась за сигаретой. Подумалось: «Дай бог, чтобы этот психопат был единственным в моей жизни. И что произошло? Ничего. Ровным счетом. Ну, позвонил, брякнул пару фраз. Неприятно, конечно, но это не самое страшное. Случаются вещи и пострашнее. Опять же, этот псих так ничего толком и не сказал». Маринка придвинула к себе пепельницу, закурила, взглянула на телефон. А ведь он, и правда, ничего ей не сказал. Зачем тогда звонил?

* * *

— Итак, что мы имеем на данный момент? Волин тяжело плюхнулся в кресло, вытащил из кармана пачку сигарет, зажигалку, потер глаза. Бессонная ночь, что тут поделать. Засыпаем, братцы, засыпаем.

— Женщина, рост сто семьдесят два — сто семьдесят пять, брюнетка, возраст ориентировочно, двадцать — двадцать пять лет. Смерть наступила около двух суток назад от множественных колото-резаных ран в области груди и шеи. Особая примета: на правом бедре татуировка — бабочка. Размер два на три сантиметра. — Лева Зоненфельд выглядел бодрым и свежим. Как, впрочем, и всегда. Эта его фантастическая способность вызывала у Волина едва ли не мистическое уважение. — Голова отделена от тела острым предметом, предположительно ножом. Одежда с трупа сорвана, но прямые признаки насильственного полового акта отсутствуют. В пяти метрах от места обнаружения трупа, в куче мусора, найдены женский костюм, на подкладке пиджака знак фирмы «Версаче», блузка с тем же знаком и женское кашемировое пальто со знаком «Пако Рабанн». Бирок прачечных или химчисток не обнаружено, как и следов ремонта.

— Такие вещи не ремонтируются, — заметил Саша. — Они носятся, а потом выбрасываются.

— Вещи уже отправлены на лабораторное исследование. На воротнике и груди пиджака, блузки и пальто, — продолжал, не обращая внимания на реплику коллеги, Лева, — обнаружены порезы, идентичные местоположению порезов на теле жертвы, и бурые пятна, внешне похожие на кровь…

— Кровь и есть, — снова проворчал Саша. — Левушка, ты же не протокол составляешь. Давай называть вещи своими именами. Этот придурок заманил девчонку в глухой двор, несколько раз ткнул ножом в грудь, полоснул для верности по горлу, содрал одежду и отрезал голову. Вот как раз этого-то я и не могу понять. Зачем ему понадобилось отрезать ей голову? И еще, на кой ляд он завернул труп в целлофан? — Саша неуместно вольготно закурил и, спохватившись, поинтересовался: — Можно, Аркадий Николаевич?

— Да кури уж, — махнул рукой тот, чувствуя непреодолимое желание грохнуться физиономией на крышку стола и закрыть глаза. Саша посмотрел на Леву, словно ожидая, что тот выдаст сейчас конкретный ответ, но немногословный Лева чертил на листке замысловатые узоры и отвечать явно не собирался. Саше ничего не оставалось, кроме как самому ответить на собственный вопрос:

— Целлофан, чтобы запах не пошел. А то ведь бродячих собак в округе — как грязи. А голову отрезал, потому что не хотел, чтобы ее опознали.

— Тогда почему не унес? — поинтересовался у стола Лева. — Голову-то? Зачем положил вместе с телом? За столом невозмутимо молчали. Зато Саша кинулся в бой:

— А куда бы он ее девал? А? Ну скажи, куда? Выбросил бы? Так ведь рано или поздно нашли бы! Зато риск какой — отрезанную голову с собой таскать. А если милиция на улице остановит? Спросит: «А что это у вас в сумочке? Товарищ, заляпанный кровью с головы до ног, мы к вам обращаемся». Что он им скажет? Мол, вот только что одну бабенку «мочканул», граждане хорошие, сувенир домой несу. На память, блин. Так, по-твоему? Волин выудил из пачки сигарету, щелкнул зажигалкой.

— Саша, ты прав в одном: этот тип должен был вымазаться в крови с ног до головы. Получается, идти через город в окровавленной одежде он не испугался, а голову унести побоялся. — Волин поморгал, пытаясь совладать с резью в глазах. — Нет, здесь дело вовсе не в личности убитой. Не боялся он, что ее опознают. Тут что-то другое. Кстати, ты заключение внимательно читал?

— Ну да, — Саша кивнул. — Пропустил, что ли, что-то? Так вы поделитесь, товарищ следователь.

— Там написано: «Срез гладкий». Убийца действовал не спеша, резал аккуратно. И место это он давно подобрал, все прикинул, рассчитал.

— Почему вы так думаете? — Лева поднял взгляд. Волин устало вздохнул, помассировал пальцами переносицу.

— У него не могло быть уверенности в том, что кто-нибудь не заглянет во двор. Бомжи, например, или помочиться какому-нибудь алкашу приспичит. Так вот, если бы у убийцы имелись на данный счет хоть малейшие сомнения, он не стал бы расчленять труп. Ему ничего не стоило просто размозжить жертве лицо. Вместо этого он спокойно отрезает голову. Вывод: убийца заранее подыскал место, понаблюдал за ним, выяснил, что во двор никто не заходит, и только после этого привел туда жертву.

— Откровенно говоря, в данный момент меня больше интересует не то, почему он изуродовал жертву, — заметил задумчиво Лева, — хотя это и любопытно, а то, ради чего он вообще ее убил? Следов насилия не обнаружено. На пальце жертвы золотое кольцо, в ушах золотые сережки, в найденной сумочке — триста долларов. Таким образом, ограбление исключается. Тогда зачем? И за каким чертом эта девица пошла с убийцей во двор? Не тащил же он ее силком?

— Значит, так, выдаю на-гора версию, — предположил недосыпно-развязным тоном Саша. — Первое: дело происходило глубокой-глубокой ночью. Второе: девица — проститутка. Скорее всего вокзальная — другие по руинам не шмонаются, — но из «элиты», потому как чистая. Доводы в пользу данной версии: вокзальные проститутки не слишком разборчивы. При полном отсутствии клиентов могут пойти с кем угодно и куда угодно, лишь бы заплатили. Ну и, наконец, полное отсутствие клиентов чаще всего случается именно глубокой ночью. Отсюда полный швах в плане свидетелей. Это три.

— Глубокой ночью «элита» занята, — скептически заметил Лева. — Глубокой ночью «элита» выпивает и с клиентами развлекается.

— Ну, не судьба, — развел руками Саша. — Не сняли ее в тот вечер. Точнее, сняли, но не тот, кто ожидался.

— Домыслы, — подал голос Волин.

— И все-таки не мешало бы прокатиться по вокзалам, — заметил Саша. — Побеседовать с орлами-«железнодорожниками», поякшаться с «контингентом». Глядишь, кто-нибудь нашу пропащую душу и опознает.

— По телу? Или по отрезанной голове? — скептицизм Левы граничил со здоровым цинизмом и был поистине неисчерпаем.

— Зачем? По возрасту. По росту. По волосам. По одежде.

— Не имеет смысла, — возразил Волин.

— Почему? — запальчиво вскинулся Саша.

— Потому что татуировка, — сказал Волин, вытаскивая из папки четкую фотографию: на белой коже распластал крылья крохотный татуированный мотылек, удивительно похожий на живого. — Смотри. Это тебе, Саша, не «Жизнь, паскуда, перелицевала». Рисунок какой четкий. Тени, контуры, все. Профессионал колол. Такие татуировки делают в салонах, за соответственную плату. Вокзальным проституткам подобная роскошь без надобности. У них жизнь попроще. И потом, Саша, убитая девушка не просто чистая. Она ухоженная. Как говорится, почувствуйте разницу. — Он повернулся к Зоненфельду. — Лева, займись татуировкой. Пока убитая не опознана — нечего и думать поймать убийцу.

— Хорошо, Аркадий Николаевич, — согласился тот. — Сегодня же займусь.

— Отдохни сперва. Саша вздохнул, покрутил головой, кряхтя, помял шею, прогнулся в пояснице, сообщил:

— Да уж, — покосившись на часы, добавил: — Половина девятого, однако. — И уже себе под нос: — Спать пора, спокойной ночи.

— Кстати, Саша, — Волин повернулся к оперативнику. — Ты займись отпечатками пальцев убитой и слепками зубов. Выясни у экспертов, когда и где могла лечить, дальше, поинтересуйся насчет швов, оставшихся после оперативного вмешательства, следов переломов, ожогов и прочего.

— Правильно, — усмехнулся Саша, старательно лупая красными глазами. — Как Лева — так татуировки на бедрах стройных девочек, а как Саша — так «переломы, ожоги и прочее». Ничего себе, разделеньице труда. Налицо факт явной дискриминации, гражданин начальник.

— Свободны, товарищи, — Волин через силу улыбнулся, подавив богатырский зевок. — На данный момент все. Он с нарочитой обстоятельностью взял со стола фотографию, раскрыл папку и невольно посмотрел на карточку, лежащую сверху: черная маска запекшейся крови на мертвом женском лице. Подумалось со злой натянутостью: «Хорошо вам, граждане писатели, гордиться, что не пишете вы, разлюбезные, про „расчлененку“. Не хочется вам нарушать тонкую душевную организацию массового потребителя „бумажной жвачки“. А каково этой девушке? Расскажите-ка ей про нежную, ранимую душу читателя…» Лева и Саша нестройно задвигали стульями, а Волин продолжал рассматривать «лицо» мертвой девушки. Полезли в голову и вовсе мрачные мысли. «А что, если этот сумасшедший — маньяк? В смысле, настоящий, полноценный псих? Тогда плохо. Тогда жди беды. Тогда этот труп — не последний». Он торопливо, словно именно от живости его движений зависело, как обернется дело, накрыл черную маску белой плотью, украшенной изящным рисунком. «Надо бы посоветоваться с психиатром, — мелькнуло в голове, пока Волин убирал дело в несгораемый шкаф, стоящий слева от стола. — И побыстрее».

* * *

В понимании Бори слово «сумасшедший» означало: «слюнявый кривляющийся дегенерат». Поэтому себя ненормальным он никак не считал. И даже, напротив, полагал, что его интеллектуальный уровень слишком высок. А что порой Борю охватывала злоба, смешанная с тоской, то он не приписывал это сумасшествию. Для злости и ненависти у него имелась четкая и веская причина. Кстати, до смешного примитивная: «Он непозволительно зависим». И от кого? От того, кто переломал ему всю жизнь. От того, кто сбросил всю мерзость мира на его, Борины, плечи, оставаясь при этом в стороне. Понимание приносило потребность как-то изменить существующее положение дел. Боря мучился, выдумывая и отвергая один план за другим. Помнится, как-то он даже воспылал бредовой идеей плюнуть на все и свести счеты с жизнью. Это было бы убийственной местью. Смешно, но подобная мысль действительно пришла ему в голову. Правда, всего один раз. Боря переступил через собственное малодушное отчаяние. Глупо умирать, даже не пожив толком. Нет, он должен быть сильнее обстоятельств. Сильнее окружавшего его ублюдочного мира. Самоубийство — предательство по отношению к самому себе. Решение пришло неожиданно легко, однажды ночью, во сне. И Боря лежал в полудреме, ворочаясь, не в силах справиться с охватившим его возбуждением. Осуществить задуманное оказалось труднее, чем представлялось сначала. Первая попытка провалилась. И не потому, что он плохо «сработал», а напротив, потому, что «сработал» слишком хорошо. Второй раз ему пришлось тщательно готовить собственные «промахи», чтобы они выглядели убедительными и абсолютно естественными. И что же? Провинциальные «сыскари», допуская идиотские промашки, рванули не по тому следу и взяли ни в чем не виноватого мужика. Зачуханного инженеришку, от которого мгновенно отказались дети и жена. Это ведь его «расшлепают» согласно приговору выездной сессии областного суда, а им еще жить да жить. Среди людей, между прочим, не среди слонов. А люди, они ум имеют и память. Периферия, даже не центра, а глубокой провинции. Что с них взять. Показательный процесс и приговор по максимуму. «Вышка». Боря, внимательно следивший за ходом процесса, периодически кривился от пафоса прокурора, фальшивой наивности и всамделишной тупости свидетелей, благодушной предвзятости судей и кристальной подтасованности доказательств. Но не мог же он пойти в милицию и сказать: «Не того взяли, граждане милицейские товарищи. Ох, не того. Ой, как стыдно-то вам будет под старость». Вернувшись с показательного процесса, Боря помянул будущего скорого покойничка стаканчиком, закусил огурцом и лег спать. Так он поступал всегда. Покойник, стакан водки, огурчик на вилке и долгий, почти бесконечный сон с редкими сновидениями. Потом, проснувшись, Боря понял, что придется начинать все с самого начала. И он начал. Только теперь сделал ставку на то, что в столице не перевелись еще толковые сыскари. Не всех разогнали, не всех «ушли». Вчерашняя жертва была первой в теперешнем списке. Он подбирал девушек долго, терпеливо, старательно, с оглядкой на собственное, слишком уж удачливое прошлое. Семь фамилий, одна из которых была уже вычеркнута черным маркером смерти. Осталось шесть девушек. Последняя — самая значительная. Та, ради которой Боря карабкался по источенному термитами дней древу жизни. Марина Рибанэ. Ее Боря не просто ненавидел. Его чувство лежало далеко за границами человеческого понимания о ненависти. Это был степной пожар, испепеляющий все на своем пути. Цунами, смерч, ураган, землетрясение. Временами Боря даже пугался этой ненависти. Вернее, того, что ненависть застит ему глаза и он допустит ошибку. Успокоившись, он снова и снова обдумывал свой план и не находил в нем изъянов. В этот раз все должно пройти гладко. Не слишком просто, чтобы ни у кого не возникло подозрений в подстроенности, и одновременно не слишком сложно. Пусть те, кому надо, наконец-то докопаются до истины. К большому Бориному облегчению. Сейчас Боря спал. Как обычно. Он долго спал после того, как «приватно встречался» с очередной жертвой. Потому что слишком, слишком уставал.

* * *

Зажав перчатки в зубах, Маринка вставила ключ в скважину, повернула и налегла плечом на дверь. Словно брала штурмом вражескую крепость. Честно говоря, тот еще видок у нее был. «Монументальная работающая домохозяйка времен славных семидесятых». Только что «драгоценного ожерелья» туалетной бумаги на шее не хватало, а так все в порядке. В руках по пакету, набитому продуктами, фруктами и зеленью. Из правого торчит блок «Фила Морриса», из левого — пучок сочной зелени. В первом — телятина, во втором — пиво. Телятина — Мишке, пиво — обоим. Хорошо после смены бутылочку холодненького «Левенброя» потребить. Сразу понимаешь, прав был революционный поэт. Жить хорошо, и жизнь хороша. Маринка почти ввалилась в прихожую. Поставила пакеты у стены и принялась стаскивать плащ, сапоги. Шнуровка высокая, неудобно. Раздевшись, прошла в кухню, разобрала пакеты. Мясо в миску, вечером жарить, жарить, жарить. Сколупнула пробку с бутылки пива, сделала первый, самый сладкий глоток прямо из горлышка. «Хорош-ш-шо», — прошипело в бутылке пиво. Нет, действительно неплохо. Маринка пошла в спальню, сдернула с двуспальной тахты покрывало. На прикроватной тумбочке фотография — она и Мишка. Юг, жаркое солнце, романтический балкончик «Ласточкиного гнезда». Это через три месяца после знакомства. Прошлый сентябрь. Загорали в шезлонгах, плавали в пустующем по случаю «бархатного сезона» бассейне. Уютно, мило, тихо. Никто не мешает. Хочешь — плавай, хочешь — занимайся любовью. А этим летом они ездили в Америку. Мишка показывал Марине мир. Конечно, сама она никогда не купила бы тур в Штаты, даже при своей вполне, кстати сказать, приличной зарплате. Маринка воткнула кассету в видеомагнитофон, включила телевизор и, стянув свитер, плюхнулась на тахту — дешевый буржуйский штамп, взятый из голов отечественных кинорежиссеров. В большинстве российских «боевиков» — даже пристойные не исключение — изнывающая от безделья героиня валяется в гаремном халатике на необъятном «сексодроме», тупо уставясь на экран, по которому носятся придурковатые «сожители» — Том и Джерри. Однако же, черт побери, как хорошо. Валяться, не загружая мозги «интеллектуальщиной», и просто пить пиво. Нет, Достоевского Маринка читала, Чехова, Аксенова. Феллини смотрела, Бергмана, не часто, конечно, но тянуло временами. Только не после смены. Вообще-то, это правильно. Не пытайтесь читать литературу «для ума» после бессонной ночи, если, разумеется, не поставили перед собой цель выработать рвотный рефлекс на классику. Пиво в этом отношении куда предпочтительнее. «Надо принять душ, — подумала она. — Вот сейчас опустошим бутылку — и в ванную». Пиво закончилось гораздо быстрее, чем Маринке хотелось бы. Выключив телевизор, она сбросила блузку, джинсы, маечку и, оставшись в одних трусиках, направилась в ванную. Помнится, первый раз оказавшись в квартире Мишки и заглянув в ванную, она пережила легкий шок. Ей таких видеть еще не доводилось. Оборудованный по последнему слову импортной, разумеется, техники, сей «храм чистого тела» мог повергнуть в священный трепет любого. Кроме разве что, фаната космической фантастики. Что уж говорить о Маринке, привыкшей к совмещенному санузлу в родительском доме и воспринимавшей как благость раздельные клетушки, навязчиво напоминающие размерами собачью конуру. Маринка сбросила трусики и вошла в душевую кабину, отрегулировала температуру и напор воды на специальной панели, с удовольствием подставила сильное, гибкое тело под теплые струи воды, прикрыла глаза. В этот момент ей показалось, что в комнате звонит телефон. Маринка чертыхнулась не без раздражения. Опытным путем установлено: телефоны имеют гнусную привычку звонить именно в ту секунду, когда вы заняты больше всего. Например, подносите ко рту ложку с горячим еще супом. Бывают и более курьезные случаи. Она прислушалась. Точно, звонит. Выбираться из душа не хотелось. Можно было пойти мокрой, но кто как, а Маринка чувствовала себя полной идиоткой, когда выскакивала из ванной, торопливо заворачивая тело в полотенце, бежала по коридору, оставляя за собой мокрые следы. Плебс, граничащий с кичем. Ничего, подумала она, перезвонят. Или, если очень нужно, надиктуют на автоответчик. Маринка спокойно вымылась. За это время телефон звонил еще дважды, а может быть, даже трижды. Она упрямо не обращала на звонки внимания. Выключила воду, вытерлась, накинула огромный Мишкин халат, вышла в комнату, вытирая волосы. Теперь можно было отдать должное телефону. В окошке автоответчика мигала по-японски строгая двоечка. Маринка нажала кнопку «воспроизведение». Первый звонок был от Мишки. Он очень удивлялся, что Маринки еще нет, — разочарованное «я думал, ты уже дома…», — затем, подумав, сообщил, что у них в офисе сегодня намечается вечеринка по поводу дня рождения одного из сотрудников, вот он и хотел бы лицезреть свою дражайшую «почти половину». Можно без вечернего платья. А вообще-то он, Мишка, еще перезвонит попозже, на случай, если Маринка спит. За теплым, почти родным голосом послышался гундосый японско-микросхемный гудок, а затем… О, нет, только не это… В комнату вплыл размытый, чуть неуверенный голос ее начальника. «Мариночка, это Каляев…» Она так и поняла. И, конечно, сразу же догадалась, зачем он звонил. Неуверенный тон мог обмануть только новичка. Маринке все объяснили в первый же день. «…вас нет, а я рассчитывал побеседовать лично. Мариночка, видите ли, в чем дело, девочка из ночной смены заболела. Заменить некем. Вы же знаете, сезон отпусков. В общем, я хотел попросить вас отработать сегодня». Маринка присела на край тахты, бросив полотенце на колени. Вот это сюрприз. И попробуй откажись. Каляев, любезнейший Сергей Сергеевич, отказов не терпел. Можно и без места остаться. Маринка своей работой дорожила, несмотря на то что Мишка зарабатывал более чем достаточно. Нет, она хотела оставаться независимой. Девушка с тяжелым вздохом — а куда деваться? — достала из сумочки записную книжку, нашла номер начальника, сняла трубку.

* * *

Эксперт, худосочный, нескладный мужчина с грустным, как выдохшаяся газировка, лицом, аккуратно положил на стол Волина заключение, отодвинул стул, присел на краешек.

— Вот. Это то, что нам удалось установить на данный момент, — буднично сообщил он. Его спутник — благодушный, улыбчивый дядька лет сорока пяти, дородный, спокойный — смотрел на Волина. Тот кивнул, указал на второй стул:

— Добрый день. Вы ведь психиатр? Я правильно понял?

— Совершенно правильно, — подтвердил улыбчивый. — Наум Яковлевич Чигаев, с вашего позволения.

— Присаживайтесь, Наум Яковлевич, — пригласил Волин. — Для начала, если не возражаете, я просмотрю заключение эксперта.

— Пожалуйста, пожалуйста, — улыбнулся Чигаев. — Я не тороплюсь. Он присел, откинулся на спинку стула, сложил руки на округлом животике. Волин придвинул к себе заключение, скользя взглядом по строчкам, спросил:

— Вы практик?

— Консультант. Хотя некоторых пациентов приходится вести самому.

— Превосходно. Превосходно. Превосходно. — Волин перевернул страницу, не поднимая взгляда на экспертов, пробормотал: — Значит, смерть наступила между половиной двенадцатого и половиной первого ночи, со вторника на среду. В таком случае, их должны были видеть. В это время в центре еще народу полно. А убийца не мог расправиться с жертвой в другом месте, позже перетащив труп во двор?

— Исключено, — со слоновьей медлительностью покачал головой эксперт. — Девушку убили именно в этом дворе. Расположение луж, подтеков, брызг крови подтверждает данный вывод.

— Да я и не сомневался, — Волин поджал губы. — Спросил для порядка. Кстати, — он оторвался от чтения и посмотрел на эксперта, — вы абсолютно уверены, что жертва не была изнасилована перед или сразу же после смерти?

— Абсолютно, — ответил тот грустно, словно сожалел о том, что жертву не успели изнасиловать. — Абсолютно.

— Неужели убийца не оставил вообще никаких следов?

— Кровь на одежде совпадает с группой крови убитой. Других пятен нет. Мы изучили подногтевое содержимое, надеясь обнаружить кусочки кожи и следы крови убийцы — обычно таковые присутствуют, — но в нашем случае их не было.

— То есть в момент убийства девушка не сопротивлялась, — подытожил Волин.

— Совершенно верно. И даже ясно почему. В крови убитой обнаружены следы алкоголя и кемитала.

— Кемитала? — переспросил Волин.

— Барбитурата. В сочетании с алкоголем, даже в малых дозах, барбитураты дают эффект отравления. Вплоть до летального исхода. Человек засыпает. Будучи разбуженным, пассивен и практически не контролирует собственных действий.

— Понятно, — Волин серьезно кивнул. — Иначе говоря, убийца угостил жертву алкоголем, подсыпав в него кемитал, так?

— Скорее всего просто дал ей таблетку под благовидным предлогом, — поправил эксперт. — Может быть, вместо обезболивающего. Затем, воспользовавшись невменяемостью девушки, отвел ее в пустой двор, где и убил. Естественно, жертва не могла оказать сопротивления, поскольку практически все время спала.

— Кемитал сложно достать? — задал Волин следующий вопрос.

— В Москве в любое время суток и без особых хлопот можно разжиться героином. Что уж говорить о барбитуратах.

— Ясно. В любом случае, чтобы угостить жертву алкоголем и тем более наркотиком, убийца должен был ее знать.

— Разумеется, это не сиюминутное знакомство.

— Понятно, — Волин закрыл заключение, отложил его в сторону. — Проштудирую позднее. — Он повернулся к Чигаеву: — Наум Яковлевич, я бы хотел узнать ваше мнение относительно возможных мотивов данного преступления. Само собой, с точки зрения современной психиатрии.

— Боюсь, — Чигаев развел руками, демонстрируя открытые ладони, — ничего определенного сказать не смогу. Слишком мало информации. Объект ваших поисков, несомненно, человек с психическими отклонениями, но вот насколько эти отклонения сильны и как часто они проявлялись раньше, определить невозможно.

— Вы полагаете, убийца — сумасшедший?

— Сумасшедший — слишком размытое понятие.

— В каком смысле? — нахмурился Волин. — Ваши ответы слишком абстрактны. Не могли бы вы выражаться конкретнее?

— Постараюсь. — Чигаев монолитно устроился на стуле, скрестил руки на груди. Он производил впечатление человека «на своем месте». — Видите ли, существует целый ряд эндогенных заболеваний психики, при которых возможен выплеск зачастую совершенно немотивированной агрессии. Например, параноидальная, гебефреническая либо циркулярная шизофрения, маниакально-депрессивный психоз. Больной может страдать манией преследования, с паранойяльным бредом в стадии кристаллизации и вербальными галлюцинациями. Ему кажется, что окружающие желают его смерти. И тогда он начинает защищаться. В том числе и при помощи убийства тех, кого он считает своими врагами. Защита, вполне адекватная угрозе. В понимании больного, конечно. Далее, эпилептический психоз. Кстати, у эпилептиков часто случаются кратковременные «сумеречные помрачения сознания», при которых больной не может контролировать собственные действия.

— В таком случае, этот человек должен состоять на учете в психоневрологическом диспансере?

— Безусловно. Однако состоит или нет — большой вопрос. Вы можете мне не поверить, но в славные «застойные» годы основной процент больных, страдающих психопатологиями, выявлялся вовсе не дома, а… да, да, верно, в рабочем коллективе. Обращали внимание на различного рода «странности», сообщали начальству, и больного успевали отправить на лечение, пока болезнь не приняла еще социально опасные формы. Теперь же, когда шестьдесят процентов работающих сидят по домам, в неоплачиваемом отпуске, выявлять подобные «странности» стало некому. Хорошо еще, если такой больной проживает с семьей. Но ведь зачастую болезнь распознается в самой поздней стадии. — Чигаев с сожалением покачал головой. При этом вид у него был такой, словно в нынешнем упадке экономики виноват был именно Волин и никто другой. — Аркадий Николаевич, голубчик, вы даже представить себе не можете, сколько в Москве невыявленных душевнобольных. Мы с вами живем в городе, на сорок процентов населенном, как вы выражаетесь, сумасшедшими. Они свободно гуляют по улицам, не вызывая подозрений. Кстати, ваш убийца вполне может оказаться иногородним. На то, чтобы поднять картотеки психоневрологических диспансеров и психиатрических клиник только Москвы и Московской области, вам понадобится года полтора-два. При этом существует еще и второй вариант модели поведения.

— Какой же?

— Убийца может вовсе не иметь отклонений в психике. Допустим, жертва знала о нем нечто важное и пыталась шантажировать. Ваш подопечный расправляется с ней, а затем пытается замаскировать все под действия маньяка. Волин хмыкнул. О подобном повороте он пока не думал.

— Если наш убийца — сумасшедший, — продолжал тем временем Чигаев, — то рано или поздно он попытается совершить следующее убийство. Это только вопрос времени, поверьте. А вот если он нормален… Тут опять-таки возможны два варианта развития ситуации. Либо убийца удовлетворится содеянным, либо попытается утвердить версию «маньяка» и совершить еще два-три аналогичных преступления.

— Почему именно два-три? — спросил Волин.

— Меньше нецелесообразно. Чтобы убедить вас в существовании убийцы-психопата, одного прецедента явно недостаточно. Маньяки, как правило, не останавливаются на двух жертвах. Но и более трех убивать рискованно. Можно наследить. Так что два-три — самое вероятное число. Психиатр улыбнулся с довольным видом. Похоже, ему понравилось собственное объяснение.

— М-да. Задали вы нам задачку, — пробормотал Волин, взъерошив волосы на затылке.

— За что боролись, — философски протянул Чигаев.

— Его можно как-то вычислить? — поинтересовался следователь.

— Вычислить можно любого человека. Совершенно любого. Сумасшедшие не исключение. Это только кажется, что в их поступках отсутствует логика. На самом деле логика есть. Важно только понять ее.

— Каким образом это можно сделать? Чигаев хмыкнул, посмотрел в окно, затем перевел взгляд на Волина и дернул округлым плечом.

— Для начала необходимо определить критерии и систему отбора жертв. Выбор никогда не бывает случаен. Жертва обязательно обладает определенными признаками, которые и привлекают убийцу. Не претендую на истину в первой инстанции, но, возможно, в данном случае это либо телосложение, либо лицо.

— Ну да, — согласился Волин. — Убийца пытался привести труп в соответствие с какими-то своими стандартами. Вы это имеете в виду?

— Похоже на то. Он «облагородил» труп, убрав «неподходящую» часть. Голову либо тело. Осмысливая сказанное, Волин неторопливо взял со стола пачку, достал сигарету, закурил.

— Кстати, — подал голос эксперт. — Убийца отрезал голову жертвы очень осторожно. С минимумом повреждений.

— Вот, — удовлетворенно хмыкнул Чигаев. — Тело и лицо. Далее, место убийства. Подумайте: почему убийца умертвил жертву именно в этом дворе? Зачем он тащил ее куда-то, рискуя привлечь к себе внимание прохожих? Почему не убил на месте, там, где они выпивали, там, где он накормил ее кемиталом? Судя по заключению, убитая девушка не производила впечатления подзаборной ханыги. Она не стала бы распивать спиртное в подворотне с первым встречным. И тем более принимать таблетки. Значит, либо ресторан, либо квартира. Не думаю, что убийца повел бы ее в ресторан. Если он — не психопат, подобный поступок граничит с самоубийством. В ресторанном зале куча свидетелей. Посетители, официанты, метрдотель, бармен. Показаться там в обществе жертвы — все равно, что явиться в милицию с повинной.

— Мы проверили содержимое ее желудка на предмет остатков пищи, — вступил в разговор судебный медик. — Убитая почти ничего не ела перед смертью. Зато пила довольно много шампанского.

— Не очень похоже на ресторан, правда? — Чигаев улыбнулся, растянув губы в тонкую полоску. — Сумасшедшие же предпочитают уединение по иной причине. Как правило, им необходимо сосредоточиться. Они замыкаются на будущей жертве. Им сложно работать на «два фронта». Другое дело — квартира. В квартире нет лишних глаз. Там тихо и спокойно. Никто не отвлекает от задуманного. Нет, он берет пребывающую в прострации жертву и везет ее в центр, где еще полным-полно народу. А убив, не старается скрыть следы, что характерно для «нормального» убийцы. Он зарывает труп в мусор, но при этом даже не пытается уничтожить многочисленные пятна крови. Где же здесь логика? Почему он поступает именно так, а не иначе? Зачем он потащил жертву в центр города? — Чигаев поднял обе руки. — Нет, нет, нет. Не спешите с ответом. И уж тем более не говорите, что выбор места случаен. Маньяки-убийцы ничего не делают случайно. Ничего. Уверяю вас, выбор места, как и выбор жертвы, строго обусловлен одним-единственным фактором. Этот фактор — цель убийства. Именно эта девушка и именно это место. Вывод: вы должны определить привлекающий признак и понять, какую цель ставит перед собой преступник. Тогда, и только тогда он окажется у вас в руках. Волин задумчиво потер подбородок. На словах все просто, а попробуйте осуществить это на практике.

— Я где-то то ли слышал, то ли читал, — начал он, — что маньяки подсознательно хотят, чтобы их поймали. Это правда?

— Часто, — согласился Чигаев. — Но не всегда. Видите ли, это зависит от многих причин. Немаловажную роль играют форма и течение психического расстройства. Скажем, у больного маниакально-депрессивным психозом подобные желания могут отсутствовать вовсе. Он ведь не нападает, он защищается. Для него важно не убийство как таковое, а возможность избежать опасности. Мнимой, разумеется. В собственном понимании он не делает ничего противозаконного. Значит, и раскаиваться ему не в чем.

— Но это не наш случай, — покачал головой Волин. — Если бы это была работа «защищающегося», то он не стал бы прятать труп. Зачем, если, как вы говорите, он не совершает ничего предосудительного?

— Да, верно, — психиатр усмехнулся.

— Значит, мы имеем дело с убийцей-«агрессором».

— Скорее всего.

— Какова вероятность того, что этот человек вернется на место преступления, если не будет знать, обнаружен ли труп? Психиатр задумался. Его и без того объемная фигура на несколько секунд расслабилась, словно обтекая стул, отчего стала казаться еще объемнее.

— Думаю, крайне мала. Скорее, он пойдет дальше. Действия людей, страдающих острыми формами психических расстройств, всегда… или почти всегда подчиняются строго определенной цели. Цель же диктует и все прочее: орудие убийства, время суток, пол жертвы. Обнаружен труп или нет, не имеет значения. Важна цель, и только цель.

— Но если все-таки допустить, что для него важен и факт обнаружения тела?

— Полагаю, он не вернется и в этом случае. Хотя найдет способ узнать, обнаружен ли труп. Волин хмыкнул. Доводы психиатра были логичны. Настолько логичны, что походили на правду. Конечно, его утверждения строятся на предположениях, а те, в свою очередь, базируются на опыте, но… В главном Волин был убежден: психиатр подсказал ему основную линию, которой следует придерживаться. Признак. Место и жертва. Возможно, их что-то объединяет. По какой-то причине убийца соотнес жертву и место преступления. Над этим стоит поломать голову.

— И вот еще что. — Чигаев снова скрестил руки на груди. — Если наш подопечный — человек, страдающий каким-то психическим заболеванием, то, возможно, это преступление у него далеко не первое…

* * *

Разговор вышел не очень гладким. Маринка попыталась отбиться от внеплановой «ночнухи», но Сергей Сергеевич настаивал, нажимал с мягкой настырностью моржа:

— Мариночка, — всех сотрудниц он почему-то называл именно так, уменьшительно-ласкательно: Мариночка, Любочка, Наташенька. — Мариночка, но вы поймите и меня. Мне-то, мне что делать? Ну что? Закрыть линию? Мариночка, вы не можете так со мной поступить. Маринка хотела ответить, что очень даже может, переживет как-нибудь это несчастье и Сергей Сергеевич, не умрет. И спать он будет спокойно, и кушать с аппетитом. С его-то фигурой. Но… Каляев принадлежал к той породе непробиваемых зануд, которым легче сказать «да», чем отказать.

— Сергей Сергеич, у моего… мужа сегодня день рождения!

— У мужа, — с облегчением протянул Каляев. — Мариночка, золотко, сколько их еще будет в вашей долгой супружеской жизни. Муж — категория непреходящая. Мужья, они, как тараканы, заводятся однажды и навсегда. Не избавитесь. Я сам муж, знаю. А тут, можно сказать, судьба целой организации висит на волоске.

— Врете, Сергей Сергеич, — с мрачной решимостью заявила Маринка. — Вы — холостяк. Все девчонки об этом знают. И потом, если судьба целой организации от меня одной зависит, чего же тогда вы мне такой скромный процент положили?

— Вру, Мариночка, вру, — радостно засмеялся Каляев, пропуская «процент» мимо ушей. — Истинный крест, вру. Но ведь только для пользы дела. Мариночка, вы мне необходимы! Давайте договоримся так: вы спокойно отмечаете день рождения своего драгоценнейшего супруга, потом берете такси и едете на работу. Девочка из дневной смены вас дождется, я распоряжусь. Такси оплачиваю из своего кармана.

— Сергей Сергеич, дело ведь не в такси, — попыталась возразить Маринка.

— Э-э-э, не скажите, голубушка, — мгновенно перехватил инициативу Каляев. — Как же не в такси? И в такси тоже. Вы ведь, если мне не изменяет память, где-то рядом живете? На Кутузовском? Так тут совсем близко. Значит, договорились, такси за мой счет. Хорошо?

— Сергей Сергеич…

— Вот и славненько. Мариночка, золотко, вы меня, можно сказать, из петли вытащили. Только долго не засиживайтесь и сильно не того… одним словом, не выпивайте чрезмерно. Договорились? Вот и чудненько. И славненько. И хорошо. Всех благ вам, Мариночка, — щебетал Каляев. — Отличненько. И не забудьте поздравить супруга от моего имени. Всего доброго.

— Не забуду, — вздохнула Маринка в нудящую короткими гудками трубку. Она откинулась на подушку, тяжело глядя в экран, на котором два мордоворота самозабвенно увеличивали друг другу и без того широкие физиономии. Ногами. «День насмарку, — подумала Маринка. — И не один день, а целых два. Сегодняшний и завтрашний». Тяжелый вздох вырвался у нее сам собой. Надо поспать, иначе ей ночь не высидеть. А ведь еще придется «заниматься страстной любовью» с этими вечно голодными ребятами, засевшими в телефонной трубке, как в противотанковом доте. Иногда, хотя и не слишком часто, Маринка ненавидела свою клиентуру. Всю, без исключения. Априори. Кипящая в груди злость мешала уснуть. Маринка сползла с тахты, прошлепала в кухню, достала из холодильника бутылку пива, откупорила и сделала несколько жадных глотков. Покатила по телу приятная ватная расслабленность, мягко ударил в голову сладкий и густой солодовый хмель. Быстро «зацепило». После бессонной ночи, что ли? Но пивная прохлада залила злость, остудила раскаленную занозу. Маринка вернулась в комнату, прилегла, щелкнула зажигалкой, раскуривая сигарету, и потянулась за телефонной трубкой. Надо было позвонить Мишке, «порадовать». Он, наверное, расстроится. Маринка сделала еще один глоток и негнущимся пальцем ткнула в нужную цифру на светящейся панасониковской клавиатуре.

* * *

К середине дня Волин успел провернуть кучу работы. Во-первых, связался с отделением милиции, к которому относился злосчастный двор. Распорядился насчет опроса жильцов ближайших домов. Мера, конечно, более чем сомнительная в смысле результата — если бы кто-нибудь что-нибудь видел, уже позвонили бы, — но обязательная практически при любом расследовании. Во-вторых, сходил к прокурору, получил разрешение на использование в разыскных мероприятиях средств массовой информации. Это было очень непросто. Начальство не любит выносить сор из избы. Основным доводом против было: «Прошло слишком мало времени, чтобы рассчитывать на серьезные результаты. Давайте наберемся терпения и посмотрим, как будет развиваться расследование». Волину пришлось пустить в ход все свое красноречие, дабы убедить собеседника: промедление может стоить кому-то жизни. В конце концов, прокурор согласился, хотя и с неохотой. Затем Волин отправил «Карту неопознанного трупа» на проверку по учету лиц, пропавших без вести, и разослал соответствующие запросы в отделения милиции. Его интересовали заявления, поступившие в течение последней недели и касающиеся исчезновения девушек, подходящих по возрасту и телосложению. Сразу после этого Волин заказал сводку аналогичных нераскрытых преступлений по Москве и Московской области за последний год. Потом связался с газетой, дал информацию, — процедура, ставшая в последнее время вполне обычной. Без фотографии, разумеется. Затем еще полчаса дозванивался до телевидения. Одним словом, утро напоминало бег с препятствиями. Заявлений об исчезновении в течение последней недели не поступало, а сводка по аналогичным преступлениям оказалась не просто большой. Впечатляюще огромной. Сорок четыре листа. И это только Москва и область. Волин подумал о том, что если убийца — приезжий, по этому списку вычислить его вряд ли удастся. А еще он ощутил нечто похожее на разочарование, смешанное с растерянностью. Похоже, Чигаев прав. Сумасшедших в этой стране больше, чем Волин мог себе даже представить. Он просматривал сводку, вычленяя более-менее похожие случаи и потихоньку дурея от обилия чужих смертей. Правда, отрезанных голов Волин больше не обнаружил, но это ничего не означало. Убийца мог быть из другого города, другой области, а то и, еще лучше, из «братской» страны Украины, Белоруссии, Молдовы, мог «выйти на большую дорогу» впервые, а еще мог изменить «почерк». Смена «стиля» хотя и не характерна для сумасшедших, однако и не так редка, как может показаться на первый взгляд. Чаще всего это обусловлено прогрессом заболевания и соответственно регрессом личности больного. Это ему тоже объяснил Чигаев. Волин выделил несколько убийств, напоминавших их случай, — молодые высокие брюнетки, тела которых были обнаружены в людных местах, — подчеркнул красным карандашом. Надо поднять всю информацию по этим происшествиям, подумал он. Абсолютно всю, до самых незначительных мелочей. Никто не может проконтролировать ВСЕ. Как правило, в любом случае существует пусть крошечная, но зацепка. Важно ее отыскать. Обдумывая преступление, убийца стремится избежать больших ошибок и не замечает маленьких. Эти-то «маленькие» просчеты подчас могут дать следствию больше, чем крупные и значимые улики. О крупных ошибках подследственный может вспомнить, а вот мелочи упрямо ускользают из памяти, не даются, смущают. Человек нервничает и начинает допускать все новые и новые ошибки, одну за другой. Тут-то его и ловят. Волин отложил нужные страницы сводки, остальные бумаги убрал в шкаф. В этот момент в дверь постучали. Затем створка приоткрылась, и в щели появилась голова Саши Смирнитского:

— Разрешите, Аркадий Николаевич? Волин приглашающе махнул рукой:

— Заходи, Саша. Заходи. Он потер красные глаза, поерзал, встал и прошелся по кабинету, отгоняя предательски подкрадывающийся сон. Саша аккуратно прикрыл за собой дверь, прошагал к столу, присел. Волину тоже пришлось занять свое начальственное место. Не стоит расхаживать, когда человек говорит. Если, конечно, ты не хочешь его сбить.

— Ну, рассказывай, что у тебя? Саша достал из кармана небольшой дешевый блокнотик, полистал, нашел нужную запись, крякнул с удовольствием:

— Вот. Мы проверили дактилокарту убитой по межведомственной картотеке. К уголовной ответственности она не привлекалась.

— Угу, — Волин кивнул. Новость, в сущности, была никакой. Нет «пальчиков» — нет личности. Лучше было бы наоборот. С другой стороны, если в картотеке МВД не было «пальчиков» убитой, то практически со стопроцентной уверенностью можно было исключить мотив нанесения посмертных увечий как способ избежать опознания жертвы.

— Что еще? — спросил Волин.

— След оперативного вмешательства имеется, но он вряд ли нам поможет. Старый шрам от удаления аппендицита. Аппендицит вырезан у восьмидесяти человек из ста. Больше ничего. Ни ожогов, ни переломов. Никаких других патологий. — Саша перевернул страничку, прищурился, вчитываясь. — Что это?.. Во почерк… — Он усмехнулся. — В школе «бананы» по письму хватал регулярно. Училка наша ругалась на чем свет стоит. Матушку в школу дергали раз в неделю, строго. Царапал я как курица лапой. Ох, мне и доставалось. Батя у меня тот еще воспитатель. Чуть чего — за ремень, и вся недолга. Говорил: «Скажи спасибо». Мол, его дед оглоблей охаживал. Волин ждал. Он чувствовал раздражение, хотелось одернуть оперативника, сказать, чтобы тот перестал пороть чушь, поторопить, но раздражение это было следствием бессонной ночи и не стоило давать ему выхода.

— Во понаписал, — Саша усмехнулся. — Сейчас разберусь… Ага, понял. Пломбы на зубах. Я, кстати, схему принес. Эксперты сказали, что работа очень качественная. Слепок челюстей готов. В лаборатории. Если надо, могу принести.

— Пока не стоит. Обойдемся схемой.

— Как скажете. Оперативник выложил стоматологическую карту. В широких графах, помеченных специальной аббревиатурой, стояли сочные крестики.

— Сейчас за деньги даже в районной поликлинике могут сделать «голливудскую» улыбку, — заметил Волин и снова потер глаза. Спать хотелось немилосердно. Он взял со стола схему, туманно пересчитал помеченные ячейки. Восемь.

— Э-э-э, не-ет, — расплылся довольно оперативник. — Тут не все так просто.

— Саш, очень хочется спать, — посетовал Волин. — Смекаешь, к чему клоню?

— А то. Ясное дело, — Саша закивал понимающе. Мол, и самому хочется. Три часа — это разве сон? Так, баловство одно. — Короче говоря, эксперты считают, что она совсем недавно лечила пародонтоз. Это с деснами что-то такое. В общем, чертовски неприятная штука. Оперативник улыбнулся, демонстрируя два ряда отличных белых зубов, словно показывая Волину: лично ему, Саше Смирнитскому, все эти кариесы, пародонтозы и прочие «прелести» глубоко до лампочки. Или по барабану. Что одно и то же. И без всяких там «Диролов» с «Орбитами».

— Саш, не томи. Недавно — это когда?

— Максимум три месяца назад. Пародонтоз у нас лечат — действительно лечат — только в институте стоматологии. В остальных клиниках под ту же дуду просто убирают зубной камень.

— Отлично. — Волин откинулся в кресле, закурил. Впервые за весь день он испытал облегчение. Появилась не просто зацепка. Замаячил свет в конце тоннеля. Пусть слабый, но это лучше, чем никакого. — Ты связался с институтом?

— Попытался.

— И что тебе сказали?

— Что у них институт стоматологии, а не красоты. В общем, по приметам они никого опознать не могут. Про бабочку я у них даже и спрашивать не стал. Побоялся, что обидятся. — Он хохотнул коротко над собственной остротой, но, заметив, что Волин не разделяет веселья, смолк и закончил уже на деланно-траурной ноте: — Короче, гражданин начальник, нужно ехать, смотреть медицинские карты, сопоставлять пломбы-прикусы и другие кариесы. Саша звонко захлопнул блокнотик. Вид он имел самый довольный. Волин кивнул. Работа действительно была хорошей. С момента обнаружения трупа прошло всего полдня. Иной раз приходилось возиться по году, а некоторых так и вовсе опознать не удавалось.

— Когда ты намерен этим заняться?

— Ну-у-у, — Саша вальяжно развалился на стуле. — Надо параллельно еще и свое дерьмо разгребать. У нас с этим строго. Центр все-таки, не хухры-мухры. Иностранцы там всякие шастают, городское начальство опять же. Так что мы на особом контроле. Хочешь не хочешь, а приходится поворачиваться. Да и не обедал я еще сегодня.

— Счастливый, — вздохнул Волин. — Я еще и не завтракал. Ладно. Во второй половине дня занимайся своей работой, а завтра в восемь я жду тебя в этом кабинете.

— А институт?

— Сам съезжу.

— Вай нот, как говорят французы, — раскатисто гаркнул Саша, снова расплываясь в довольной улыбке. — Что в переводе означает: «Съездите, конечно, гражданин начальник, если вам время позволяет».

— Позволяет, позволяет, — Волин поморщился. — И не французы говорят, а англичане. В общем, оперативник ему нравился. Характер хороший, да и работник дельный, ответственный. Был у Смирнитского только один яркий недостаток: временами его становилось слишком уж много. В такие моменты он заполнял собой все свободное пространство.

— А мне не по фигу? — засмеялся Саша. — Французы, англичане. Какая разница? Они пожали друг другу руки. Когда за оперативником закрылась дверь, Волин взглянул на часы. Начало третьего, а от Левы Зоненфельда пока ни слуху ни духу. Видать, нашел что-то, иначе уже объявился бы. Или хотя бы позвонил. Не поднимаясь, Волин дотянулся до стоящего рядом со столом кейса, положил его на колени и, открыв крышку, бросил в ненасытную «дипломатическую» утробу принесенную Смирнитским схему.

* * *

До института Волин добрался только к половине четвертого. Не то чтобы слишком поздно, но день уже покатился под уклон и люди стали нервознее. Понимая скоротечность времени, торопились закончить начатое. Автобусы покатили чуть быстрее. Прохожие ускорили шаг и сомкнулись плотно, как солдаты в строю, плечо к плечу. Поглядывали в основном себе под ноги, но иногда и на идущих рядом — эй, кто там пытается вырваться вперед? Левой, левой, р-раз — два — три! Левой! Вечер, дождь и полетевший от туч тусклый бесформенный снег сделали свое дело. Город стал серым, мутным и холодно-надменным, как похмельное утро. Стряхивая с пальто снег, Волин толкнул стеклянную дверь института и нырнул в теплое фойе. У регистратуры небольшая, в пару спин, очередь. Гомонили, но ненавязчиво. Лоточки, палаточки, киоски, набитые книгами, журналами, косметикой, снедью какой-то экзотической. У дежурящего на входе обязательного охранника Волин выяснил, где находится кабинет директора, прошел к лифтам. Он очень надеялся, что процедура установления личности больной не займет слишком много времени. Хотелось бы. Время дорого. Бессонная ночь давала о себе знать. Волин ощущал ватность в коленях. От яркого света люминесцентных ламп рябило в глазах. Потому и шел он не слишком твердо. Как самоубийца по минному полю. У лифтов четверо врачей оживленно обсуждали между собой специфично-медицинские проблемы. То ли болезнь, то ли способ ее лечения. От обилия терминов кружилась голова. Волин остановился рядом, но чуть в сторонке. Деликатно. Подходили медсестры, молодые ребята — практиканты? — мужчины и женщины в возрасте и в халатах. Створки раскатились. Волин, а за ним и врачи вошли в кабину. Сколько нас народу, братцы? Не повезет ведь, зараза. Двенадцать? Тогда повезет. Кому какой этаж? А вам? И пятый нажмите, пожалуйста. Спасибо. Волина прижали лопатками к стене. Окруженный белыми халатами, он, в своем темно-сером пальто, чувствовал себя обычной вороной, затесавшейся ненароком в стаю ворон-альбиносов. Кабина мгновенно разгонялась до сверхзвуковой скорости и так же стремительно останавливалась. Волин бледнел и судорожно сглатывал. Врачи мило трепались, не обращая внимания на критические лифтовые перегрузки. Привыкли. Нужный этаж оказался на редкость ухоженным. Чистым до стерильности, похожим на тысячи других административных «лежбищ» в десятках тысяч госучреждений кастрированной страны. Кожаные кресла, темный импортный телевизор, вечнозеленые декоративные растения в пузатых бочонках по углам и медные, начищенные до прозрачной белизны таблички на дверях. Волин быстро отыскал нужную. Секунду постоял, отгоняя коматозное оцепенение, свойственное подавляющему большинству посетителей стоматологических заведений, затем решительно толкнул дверь. Директор — молодцеватый, улыбчивый мужик в шикарном костюме и невероятно элегантной сорочке — внимательно выслушал Волина, подумал, повернулся к стоящему на столе компьютеру, пробормотав:

— Тэ-экс, посмотрим, посмотрим, — пощелкал клавишами. — Пародонтоз, говорите? Волин утвердительно покачал головой, завороженно глядя на мерцающий экран. Странно, в данную секунду он думал вовсе не о своей «подопечной», а о том, играет ли этот франт в «Тетрис» на работе. Наверное, играет. Зачем еще нужен компьютер в кабинете?

— Ну вот, — сообщил директор. — Сорок две фамилии. Теперь отбросим мужчин. Двадцать восемь женщин лечили пародонтоз в последние три месяца. Нас интересуют девушки в возрасте до двадцати пяти лет. Так?

— Совершенно верно, — согласился Волин. — Интересуют.

— Тэ-экс. Таких восемнадцать. У нас два врача, специализирующихся на пародонтозе. Я запишу вам номера кабинетов. Медицинские карты в регистратуре.

— Спасибо. Волин с некоторой дрожью подумал: выдержит ли он еще одно путешествие в местном лифте. Решил не рисковать и спустился по лестнице. Благо недалеко, всего два этажа. А там… прямо по списку и пойдем. Тот, кто отвечает за везение, видно, решил сжалиться. Первый же врач, к которому обратился Волин, посмотрев схему, кивнул:

— Брюнетка. Лет двадцати трех, да? Высокая такая. Ну, как же, помню. Внешность потрясающая. Голливуд отдыхает, — он заглянул в бумагу, как в прошлое, и повторил: — Конечно, помню. Такие женщины запоминаются на всю жизнь. И захотите забыть — не получится.

— Хорошо, что помните, — пробормотал Волин. Врач, продолжая крутить схему в пальцах, посмотрел на посетителя:

— С ней что-то случилось?

— Вообще-то случилось. Эту девушку убили несколько дней назад. Лицо врача вытянулось и застыло, словно его залили невидимым цементом.

— Да что вы? — Дрогнули и опустились уголки губ, что, по-видимому, должно было означать сожаление. Он машинально принялся складывать схему. Сперва пополам, затем еще раз пополам, затем еще и еще, пока не остался крохотный неровный квадратик. — Надо же. Обидно-то как. В глазах врача появилась странная отрешенность. Такое выражение Волину приходилось видеть и раньше. У людей, которым довелось невольно прикоснуться к чужой смерти. Свидетельство того, что человек вспомнил о бренности бытия и слепом случае.

— Надо же, — повторил врач. — Такая красавица, — вздохнул и добавил: — Была. Прямо в голове не укладывается. Неужели такое возможно?

— Возможно, возможно, — ответил Волин жестче, чем ему хотелось бы. Он достал из чемоданчика фотокарточку: снятое крупным планом лицо убитой девушки. — Посмотрите внимательно. Это она? Врач несколько секунд вглядывался в залитое кровью, обрюзгшее лицо. Пальцы его все мяли и мяли схему. Наконец он медленно пожал плечами:

— Черт его знает. Вроде.

— Вроде или она?

— Трудно сказать. Смерть так меняет человека…

— Понятно, — Волин положил фотографию на стол. Здесь ему «не светило». Стоматолог, в общем-то, прав. Смерть меняет человека. Иногда до неузнаваемости. — Скажите, вы заносите в медицинскую карту фамилию, адрес, телефон?

— Да, — рассеянно ответил врач и снова посмотрел на карточку. — Конечно. Заносим.

— Мы можем посмотреть карту этой девушки? Врач шумно вздохнул, с удивлением посмотрел на схему, превратившуюся в неопределенного цвета шарик, перевел взгляд на Волина и пробормотал:

— Извините.

— Ничего, — Волин не без интереса наблюдал за ним. — Она мне больше не понадобится.

— Да-да, — кивнул врач и поднялся. — Сейчас я принесу вам карту. — Он осторожно положил шарик на стол, пояснил: — Фамилия и инициалы есть в компьютере, а адрес и телефон заносятся только в персональную карту. За ней придется идти в регистратуру. Волин взял со стола шарик, тщательно расправил и спрятал в карман. Пока врач ходил в регистратуру, он осматривал кабинет. До чего же это не было похоже на стоматологию его детства. Попав сюда, сразу убеждаешься — наука сделала гигантский шаг вперед. Огромный. Тотальная коммерциализация общества коснулась и такой весьма далекой от коммерции области, как зубная боль. Врач вернулся минут через десять. Ему удалось взять себя в руки, и теперь он выглядел гораздо спокойнее.

— Вот, — врач положил на стол пухлую карту.

— С вашего позволения… Волин тщательно переписал в толстый ежедневник адрес, место работы, телефон и фамилию, значащиеся на первой странице. Он надеялся, что нашел именно ту девушку, которую искал. Врач наблюдал за ним, как безнадежный больной за гробовщиком. Волин убрал ежедневник в кейс.

— Спасибо. У вас удивительная память.

— У меня? — Врач усмехнулся с налетом мрачности. — Это профессиональное. Зубы, прикусы, пломбы. Уже во сне снятся.

— Тем не менее.

— Пожалуйста. Не за что.

— Последний вопрос, — Волин постучал пальцем по карте девушки. — Эта девушка лечилась платно?

— Да, — врач кивнул. — Платно. Мы не лечим пародонтоз в некоммерческих отделениях. У нас все-таки не районная поликлиника, а институт. Только если попадаются любопытные случаи, сопровождающиеся пародонтозом.

— Лечение дорогое?

— Для кого как. Для учителя или библиотекаря, конечно.

— Спасибо. Это все, что меня интересовало, — Волин протянул руку.

— Да ради бога, — пробормотал хозяин кабинета, отвечая на рукопожатие. — Но настроение вы мне испортили безнадежно. Волин не нашелся, что на это сказать.

* * *

Вечеринка удалась. Честно говоря, Маринка думала, что будет хуже. Банковские празднества ассоциировались у нее с дешевыми плебейско-барскими замашками, с поведением «как в лучших домах», с шампанским — залпом, на выдохе, и икрой — ложками, братцы, ложками. С тарталетками — килограммами и хорошей водкой — но рекой, до нажора. Музыку — на всю. А ну, подать сюда тазик оливье, я буду падать в него мордой. «Как жизнь, Вася?» — «Удалась». Лососины!!! Ло-со-си-ны!!! Что-то такое из отечественных кинофильмов, изображающих разудалый нэповский угар. Нет. Было весело. Никто не потрясал бумажниками и не швырял в воздух крупные купюры. Посидели, выпили, закусили. Очень просто, по-домашнему, но с небольшой коррекцией в сторону сегодняшних финансовых перемен. Картошка, котлетки «по-киевски», салатики, колбаска, горы фруктов, зелени и море выпивки. Коммерческий директор, веселый, бородатый, довольно молодой и обаятельный мужик, одетый — подумать только! — в свитер и джинсы, играл на гитаре и душевно, с накатывающей ностальгией, пел каэспэшные песни. Кое-кто подтягивал. Маринка в том числе. Забавно, она-то думала, что «фрегат давным-давно утонул», ан нет, плывет еще, родимый, плывет. Застолье времен «кухонных» семидесятых, перенесенное вдруг в конец девяностых.

— Ну как тебе? Мишка наклонился к ней. Он нетвердо улыбался. Выпито было уже изрядно, даже для стойкого Мишки. Маринка улыбнулась в ответ:

— Здорово. Я боялась, что будет по 35 prime›шло.

— Вот поэтому многие и решили обойтись без жен, — Мишка мотнул головой в сторону директората. — Женщины, понимаешь, выходят замуж за банкиров, а не за каэспэшников с физтеха. Банкирши, — он засмеялся тихо. — Высший свет, блин. Понимаешь?

— Да, — кивнула Маринка. — Но действительно странно. Директор банка, поющий Визбора. По сегодняшним меркам это нонсенс.

— Просто он уже настолько богат, что может позволить себе быть тем, кем хочется, — тихо сообщил Мишка. — Ты бы посмотрела на него пару лет назад. Еще шампанского?

— «Он утром проснулся, достал сигарету и комнату видел сквозь сон, — пел тем временем бородач. — Губною помадой на старой газете записан ее телефон…»

— Знаешь, у меня сумасшедшая идея, — прошептал нетвердо Мишка. — Полетели на юг, а? Прямо сейчас. Возьмем такси и в аэропорт. Сядем в самолет, два часа — и мы в Крыму. Говорят, море еще теплое. Можно купаться. Маринка едва заметно усмехнулась. Мишка был странным влюбленным. Доисторическим. Таких, наверное, осталось два на миллион. Розы и кофе в постель по утрам. Он старался сделать каждый день необычным, запоминающимся. Легко, с улыбкой, совершал сумасшедшие глупости. И не только когда выпивал. Чаще как раз наоборот.

— Нет, Миш, — Маринка сжала его ладонь. — Не могу.

— Почему? Он уже загорелся. Нельзя сказать, что идея была плохой. Но Маринка понимала: сейчас решения принимаются под воздействием алкоголя. Можно легко сделать что-то такое, о чем впоследствии придется сильно пожалеть. Неисповедимы пути господни.

— Мне на работу нужно. Я же говорила.

— Да брось ты эту работу, — горячо зашептал Мишка. — Нет, серьезно. — Разговор принял опасное направление. Единственным поводом для разногласий в их безоблачной жизни была именно Маринкина работа. — Ну зачем тебе вся эта головная боль?

— Миш, не надо, ладно? — попыталась предотвратить рецидив Маринка. — Мы уже обсуждали данный вопрос.

— Знаю, знаю. Когда Мишка выпивал больше определенной дозы, из него, как из рога изобилия, начинали сыпаться различного рода грандиозные идеи. И, если идеи эти отвергались — независимо от того, обоснованно или нет, — он становился агрессивным и дико высокомерным. Единственное утешение — происходило подобное не слишком часто.

— Сейчас опять начнется вечная песня о независимости, да? — Мишка скривился. — Чем измеряется твоя независимость? Деньгами? Я лично буду платить тебе вдвое больше, чем ты получаешь на этой своей работе! — последнее слово он выдохнул едва ли не с презрением. — Или тебя помимо денег волнует что-то еще? Вот этого ему говорить не следовало. Год назад, когда Мишка предложил ей переехать жить к нему, Маринка поставила условие: аспекты ее работы обсуждению не подлежат, в том числе и нравственные. Она знала, что многие относятся к сексу по телефону примерно так же, как к проституции, хотя ничего общего тут не было. Тем не менее на своей работе Маринка научилась воспринимать многие вещи более терпимо. Ту же проституцию, кстати говоря. Тогда Мишка согласился, и ей казалось, что он все понимает правильно. Но потом разговор о ее работе стал «всплывать» все чаще и чаще. В основном, конечно, после застолий. Мишка то ли ревновал, то ли подозревал ее в чем-то.

— Если ты немедленно не прекратишь этот разговор, я уйду. Маринка изо всех сил старалась сохранить самообладание.

— Думаешь, я не знаю, чем вы там занимаетесь? — продолжал упрямо талдычить свое Мишка. — Я все знаю. Все. Поэтому ты и ехать не хочешь! Обычный пьяный треп. Хотя от этого он не становился менее обидным. Маринка подхватила сумочку, поднялась.

— Мне пора. Мишка смотрел на нее снизу вверх, и в глазах его плавала дурная пьяная муть. Хорошо еще, что застолье в самом разгаре, никто не обращал на них внимания, не прислушивался к разговору. Пирушка достигла той стадии, когда каждый был занят собой и ближайшими соседями. Поэтому данный конфликт останется достоянием только двоих. Маринка не любила выносить сор из избы. Она прошла к выходу. В операционном зале горел ночной свет. Двое камуфлированных охранников трепались у дверей с директорскими телохранителями. Вряд ли они сильно радовались вечеринке. Чем дальше начальство, тем спокойнее. Маринка кивнула им, улыбнулась, хотя на душе у нее было погано. Стряхни смурь, подруга, сказала она себе. Необходимо настроиться. Клиенты не виноваты в том, что у тебя проблемы. Они платят деньги и вовсе не горят желанием беседовать с выжатым лимоном вместо женщины. Итак, улыбнемся. Плевать нам на ублюдочные коленца судьбы. Покажем «фатуму» фигу. Здоровенный такой кукиш. Суперкукиш. Кукиш-гигант. И скажем: «На-кася, выкуси». Чтобы понял: тут ему не светит. Зубы обломятся. Мы все равно сильнее, верно, подруга? Итак, переоденемся, приведем себя в порядок, выпьем кофейку — и вперед. Нас ждут трудовые подвиги! На улице было прохладно. Осенний ветер легко выдул из головы хмель. Маринка вдохнула полной грудью и шагнула в ночь. Фонари щедро изливали оранжево-сочный свет. На голых ветвях деревьев горели золотые нити иллюминации, что несколько сглаживало впечатление массового сиротства тополей. В ответ на поднятую руку причалило к бровке тротуара такси с веселым огоньком на крыше. Маринка забралась в салон.

* * *

Боря проснулся от сладкого томления в груди. Пробуждение всегда давалось ему непросто. Он боялся услышать звуки прошлого и поэтому позволял себе несколько минут полежать с закрытыми глазами. Чтобы окончательно прийти в себя и убедиться: ему уже нечего бояться. Роясь в памяти, червивой, зиявшей черными дырами, Боря скользил по прошлому, приближаясь к тому дню. Самое яркое воспоминание детства, подчинившее себе все последующие годы Бориной жизни. Он помнил висящие в воздухе хлопья табачного дыма, омерзительный запах кипятящегося белья и тусклую вонь, идущую от засаленной обивки раскладного дивана. А еще он помнил запах алкоголя и пота, слышал нестройный гул голосов и густой, как сметана, смех. Сквозь щель между дверью и притолокой пробивалась узкая полоска света, в которой клубился душный дым. Звенели вилками по тарелкам. Ржали громко, в голос, усердно бряцали на ненастроенной дешевой гитаре. «По ту-ундре-е, по железной доро-оге-е…» С тех пор Боря ненавидел застолья, не ходил в рестораны, не выносил людных мест. Гул голосов, звон вилок и железное дребезжание гитарных струн вызывали у него неприятные ассоциации. В такие моменты он вновь ощущал себя маленьким перепуганным мальчиком, лежащим в темноте комнаты, сочащейся страхом. Тогда ему казалось, что от этого безграничного страха можно спрятаться, накрывшись одеялом по самую макушку, но, как выяснилось, это не спасало. Ни капельки. Боря резко открыл глаза и сел. Довольно. Все уже в прошлом. В далеком-далеком прошлом. Он абсолютно не помнил, куда положил вещи, хотя по опыту знал, что чаще всего они отыскиваются в шкафу. Бытовая рассеянность была для него нормой. Одежда мало интересовала Борю. Тем более что в связи с его «специфической деятельностью» вещи приходили в негодность слишком быстро. Оставив этот вопрос на потом, Боря направился в ванную. Обстоятельно умывшись и почистив зубы, пригладил мокрыми ладонями короткие волосы. В зеркале маячило размытое цветное пятно — его, Бори, лицо. Он был страшно близорук и, выходя на улицу, надевал очки, предпочитая их самым лучшим контактным линзам. Вернувшись в комнату, Боря первым делом полез в шкаф. Так и есть: джинсы, рубашка, свитер — все здесь. На нижней полке. Одевшись и подхватив со стола футляр для очков, он прошлепал в коридор. Натянул кроссовки и мешковатую кожаную куртку. Абсолютно не запоминающаяся одежда, делающая безликой внешность ее носителя. Оставались «рабочие детали туалета», а именно плащ-дождевик, резиновые перчатки и нож, но они были спрятаны совсем в другом месте. Боря не носил их домой. Однако вовсе не из соображений безопасности. Просто, когда придет время, все должны безоговорочно поверить: убийца тщательно заметал следы. Пока же… Он осторожно приоткрыл дверь и несколько минут стоял, прислушиваясь к тишине, царящей на лестничной площадке. До определенного момента никто не должен его видеть. Убедившись, что в подъезде никого нет, Боря выскользнул за дверь и аккуратно прикрыл створку. Кроссовки скрадывали его шаги. Спустившись на первый этаж, он оглядел улицу через стекло подъезда. Мимо прошла женщина с сумкой. Какой-то парень, беседуя сам с собой, нырнул в закуток, над которым красовалась вывеска: «Пункт обмена валюты». Чуть поодаль, слева, у овощной палатки, собралась короткая очередь. Боря несколько раз вздохнул, успокаивая дыхание, открыл дверь и вышел на улицу. От подъезда он решительно зашагал вправо. Может быть, в очереди стоит и кто-нибудь из жильцов их подъезда. А народ-то нынче любопытный и злой. Привыкаем потихоньку к капиталистическим джунглям, подумал Боря, засовывая руки поглубже в карманы и поднимая воротник. Он свернул за угол и перевел дух. Не потому, что боялся, просто не хотел торопить события. Все должно выглядеть безупречно. Чтобы ни у кого не возникло и тени сомнения в подлинности происходящего. Боря принялся насвистывать замысловатую мелодию, так, насвистывая, подошел к припаркованной неподалеку машине, отключил сигнализацию и забрался в салон.

* * *

— Аркадий Николаевич, — окликнул Волина дежурный. Тот остановился посреди лестницы, повернулся, посмотрел на застекленное «гнездо» дежурного сверху вниз. — Аркадий Николаевич, тут к вам приходил этот… оперативник. Кудрявый такой парень. Лева Зоненфельд, понял Волин. Спросил:

— Где он?

— Ушел, — ответил дежурный. — Позвонил в отделение и сразу ушел. Там у них что-то случилось.

— Он ничего для меня не оставлял? — поскучнел Волин.

— Оставил записку. Спросил, звонили вы или нет, я сказал, что пока нет. Волин спустился к «дежурной части», остановился, навалившись локтем на узенький деревянный карниз. «Бардак, — думал он, пока дежурный рылся в столе. — Ну зачем, кому понадобилось такое „разделение труда“? Расследует следователь прокуратуры, а помогают „опера“ из отделений. По идее, оперативники должны работать на данном деле и все, но если этот закон соблюдать беспрекословно, отделения завязнут в рутине. А в отделениях свое начальство, которому, понятное дело, приходится постоянно отчитываться перед вышестоящими. Ему, этому начальству, плевать, как движутся дела у родной прокуратуры. Ему, этому самому начальству, важны собственные показатели. А также погоны, звездочки, премии и должности. Вот и получается, что ни у тех нормальной работы, ни у этих».

— Вот, — дежурный хлопнул на карниз несколько сложенных листов.

— Спасибо. Волин взял листы, пошел к лестнице, на ходу пробегая изящные, совсем в духе Левы, строчки глазами. Четыре маленькие фирмы, занимающиеся «тату». В частности, татуируют бабочек. Работа шаблонная, не спецзаказ. Таких бабочек заказывают две трети из всех обращающихся девушек. Основные места нанесения татуировок: бедра, ягодицы и плечи. Отчетность в фирмах ведется плохо. По фотографии опознать девушку не удалось. Фамилии клиенток, сделавших соответствующие татуировки, Лева списал с многочисленных квитанций. Прилагается. Волин так и думал. Он развернул второй лист и, хмыкнув, качнул головой. Мелко, да в два ряда. Сколько же их? По самым скромным подсчетам, выходило, что никак не меньше полутора сотен. Волин поднялся в свой кабинет, первым делом бросил на стол сигареты, зажигалку. Присел, разложил листы, достал ежедневник. Закурил обстоятельно и, открыв собственные записи, принялся водить пальцем по испещренным фамилиями листкам, отыскивая нужную. Заглядывал в ежедневник, морщился, если дым заползал в глаза, поругивался тихо, когда пепел падал на стол, сметал его в пепельницу. Нужная фамилия располагалась примерно в середине списка. Та самая девушка. Та-а-ак. Волин отчеркнул ее красным маркером, откинулся на стуле. Отличная работа, что и говорить. Невероятно быстро и легко все получилось. Оставалось убедиться в том, что найденная девушка и та, чей изуродованный труп был обнаружен этой ночью в мусорной яме, — одно и то же лицо. Волин потянулся за телефонной трубкой, но в этот момент телефон зазвонил сам. Это был дежурный.

— Аркадий Николаевич, — голос его звучал немного натянуто и растерянно, — срочный вызов.

— В чем дело? По тону дежурного он уже понял, В ЧЕМ дело, но надеялся, что ошибается.

— Труп молодой женщины. Похоже на вчерашнее убийство. «Да, — подумал озлобленно Волин, — этот парень зря времени не теряет». Удар был силен.

— Где?

— На улице Кедрова. Это рядом с метро «Академическая». Труп обнаружен на территории детского сада.

— Кем?

— Сторожем. Прибывший наряд задержал на месте происшествия троих подростков.

— Понял, — Волин закрыл ежедневник, прижимая трубку плечом, раздавил в пепельнице окурок. — Машина где?

— Я вызвал. У подъезда должна ждать.

— Хорошо. Выхожу. Он быстро сложил листы, убрал их в несгораемый шкаф вместе с ежедневником. Сигареты и зажигалку сунул в карман. Постоял, растерянно озираясь. Мысли пустились в галоп, и тело просто не успевало за ними. Надо идти? Надо, конечно, но что-то пришло на ум, затормозило. Волин, как сомнамбула, двинулся к двери, рассуждая на ходу вслух, но шепотом, помогая мыслям:

— Почему сегодня? Два убийства с разрывом в два дня — слишком часто даже для маньяка. С места в карьер? Почему? Должна быть какая-то причина. Это «почему» гудело в голове тревожно, словно набат. Что-то в нем было. Странное, едкое и… пожалуй, насмешливое. Словно бы убийца издевался над ними. Не успел Волин обрадоваться результатам поисков, как психопат подбросил им очередную жертву. Что там говорил психиатр: «Он ничего не делает просто так»? Если принять его слова на веру, то у столь скорой расправы тоже имеется свой скрытый смысл. Может быть, соревнование? Волин надел пальто, вышел из кабинета, закрыл дверь на ключ, широко зашагал по коридору. Соревнование? А что? Во всяком случае, это выглядело бы вполне логично. Я подкидываю тебе загадку за загадкой, не давая времени опомниться. Каждая минута твоего промедления — мой шанс и чья-то потерянная жизнь. Помни об этом и не разевай зря рот. Так? Возможно. А может, и нет, кто знает. Одно важно: третий день — новая жертва. По этой логике, еще через два дня их будет ждать третий труп. И… нет, не укладывается. Если он хотел, чтобы труп нашли, зачем прятал его в заброшенном дворе? Вниз по лестнице. Кто-то поднимается навстречу. «О, Аркадий, здорово». — «Привет». — «Что-то давно тебя не видно. Ты болел, что ли?» — «Да нет, не болел. Здесь я был, работал». — «А, ну слава Богу, а то я уж подумал… Ну и как?» — «Что „и как“?» — «Ну, работа твоя». — «Да хреново, откровенно говоря. Извини, старик, тороплюсь». — «Снова запарка, да? Ну, беги». Волин выскочил из подъезда и направился к черной «Волге». У них по старинке. Юстиция — дама незрячая, ей иномарка ни к чему. Она все одно этого не оценит. Водитель, сидя за рулем, читал затертый детективчик. Ему мало? Волин забрался на переднее сиденье, скомандовал коротко:

— Поехали.

* * *

Со второй жертвой он управился куда быстрее, чем с первой. Боря удивился, насколько легко все прошло. Большинство девушек, с которыми ему приходилось иметь дело, даже не пытались сопротивляться. Не отбивались, не звали на помощь. Дуры. Все они поголовно считали, что ему нужно от них лишь ЭТО. Идиотки, ДЕЙСТВИТЕЛЬНО полагающие, будто все счастье мира заключается у них между ног. Им казалось, мужчина может пойти на убийство ради того, чтобы завладеть их «драгоценностью». Два дергающихся потных тела. Мысль об этом не вызывала у Бори ничего, кроме омерзения и тошноты. Ну и еще, пожалуй, смеха. В своих мыслях, мечтах и желаниях они никогда не поднимались выше постели, хотя и пытались делать вид. В его понимании, женщины были похожи на безмозглых пресмыкающихся, чьи поступки направляются исключительно инстинктом. У подавляющего большинства одним: сексуальным. Или, как его стыдливо именуют «книжные черви», инстинктом размножения. Привлечь наиболее сильного самца — вот основополагающая их жизни. Даже перед лицом смерти они не могут думать ни о чем другом. Правда, пару раз Боре попадались более разумные жертвы. Они считали, что помимо ЭТОГО его интересуют еще и деньги. И, конечно, ошибались. Деньги Борю не интересовали тоже. Об этом он думал, паркуя машину на свободном месте, с торца дома. Ближе места не было. Как всегда вечером. Местные автолюбители жили по правилу: «задницу поднял — место потерял». Скоты. Каждый норовит приткнуть свой рыдван у самого подъезда. Боря скривился, затянул «ручник», взял с соседнего сиденья сумку-баул. В ней таился его самый большой секрет — дождевик, нож и перчатки. Они были перепачканы чужой кровью, и, прежде чем спрятать, их предстояло отмыть. Кроме того, в сумке бултыхались только что купленная бутылка водки «Смирновской» и банка маринованных болгарских огурчиков. Крепеньких, хрустящих, с перчиком и лаврушечкой. Маринованные. МАРИНованные. Марина. Ненависть вспыхнула в его мозгу молнией, разветвленной, как ствол баобаба. Рваная, зазубренная, словно лезвие старого, проверенного ножа, она вонзилась в его мозг, выдавливая глаза и сводя мышцы. Сердце захлебнулось черной протухшей кровью, забилось медленнее и, наконец, остановилось вовсе. В пустоте разлагающегося тела остались только ржавые мысли, нанизанные на сияющее отточенное лезвие безумия. Боря зажмурился от боли. Время бежит. Скоро, уже скоро придет и ее час. Осталось совсем немного. Успокойся. Боль улеглась так же внезапно, как и возникла. Сердце трепыхнулось жалко и забилось снова. Поначалу медленно, затем все быстрее и быстрее. Боря перевел дух. Лезвие в его голове провернулось с хрустом, кроша мысли на осколки, выскабливая их из памяти, как мертвый плод из чрева. И сразу стало легче. Боря открыл глаза и несколько секунд сидел неподвижно, прислушиваясь к собственным ощущениям. Похоже, и правда закончилось. Прошло. Он осторожно, страшась каждого движения, взял сумку и медленно выбрался из салона. Ничего. Действительно все. Уже бодрее захлопнул дверцу, включил сигнализацию и зашагал к своему дому. Поворот… Он невольно остановился. Возле подъезда, деловито забросив руки за спину, прогуливался милиционер. Принесла же нелегкая в такой-то час. Или… Или не нелегкая? Но ведь еще слишком рано. Он прокололся? Не может быть. Володя уверял его, что план гладкий. И Боря был убежден, что не допустил ни единой ошибочки. Все сделал, как оговаривалось. Гладко. Скрывая смятение, он поставил сумку у ног, снял очки и, достав из кармана бархатку, принялся протирать стекла. Милиционер — лейтенант или старший лейтенант? — теперь виделся ему бесформенным пятном. Пятно это, темно-серое, как грозовая туча, маячило на прежнем месте, у подъезда. Боря старательно прищурил глаза. Пятно обрело некие очертания, отдаленно напоминающие человеческую фигуру.

— Это не за тобой, — произнес кто-то за спиной. Боря вздрогнул и обернулся. Это был Володя. Вероятно, гулял, ждал Борю, чтобы попасть в квартиру. Ключей-то у него нет. Володя жил вместе с Борей, был ему лучшим другом и единственным доверенным лицом. Володе Боря рассказывал все. О жертвах, о своем тщательно разработанном плане. Володя выслушивал его, хоть и с неохотой, но внимательно, отмечал промахи, если, конечно, таковые случались, иногда даже помогал разрабатывать детали. Он, несомненно, был умнее, тоньше и гибче Бори. В интеллектуальном смысле. Если бы не Володя, Борин план был бы совершенно иным. Более грубым, прямолинейным и… жестоким. При появлении приятеля Боря почувствовал большое облегчение.

— Думаешь, не за мной? — спросил он, косясь на стоящего рядом Володю, исподлобья наблюдающего за лейтенантом.

— Конечно, нет, — ответил тот. — Если бы тебя вычислили, то не стали бы «светиться», а устроили бы засаду в подъезде или в квартире.

— Да, наверное.

— Не наверное. — Володя не скрывал раздражения. — Не наверное, а точно. Оставь эту идиотскую манеру говорить «наверное». В жизни ничего не бывает «наверное». Рождаются точно. Умирают точно. Точные дни рождения, свадьбы и похороны. Твое «наверное» — обычное словоблудие. Пошли. Нечего торчать тут, как три тополя на Плющихе. Только внимание привлекаешь.

— Думаешь?

— А тебе часто встречаются идиоты, протирающие очки под карнизом, с которого течет, как из душа? Только тут Боря сообразил, что стоит точнехонько под козырьком крыши, а с этого самого козырька, и правда, льет будь здоров. Сочные капли звонко разбивались о его голову и плечи.

— Надевай очки и пошли, — продолжал напряженно Володя. Боря послушно подхватил сумку, нацепил очки на нос, и они зашагали к подъезду. Милиционер наблюдал за ними. Боря с облегчением отметил, что в заинтересованности лейтенанта не проглядывает профессиональная настороженность. Только насмешливое любопытство. Наверняка он невольно сравнивал себя, подтянутого, плечистого, атлетично-красивого, с расплывчато-нефигуристым чудаковатым очкариком.

— Будешь проходить мимо, — почти не разжимая губ, произнес Володя, — улыбнись и скажи: «Приветствую вас».