Иван Сербин
Гилгул
\"Who wants to live forever, Forever is our today…\" \"Кто хочет жить вечно? Вечность — это наше сегодня…\"
Queen \"Who wants to live forever\".
Вместо пролога
3 МАРТА. ПЯТНИЦА. НОЧЬ
00 часов 12 минут Вишневая «девятка» притормозила у служебного входа Театра сатиры. Сидящий за рулем мужчина откинулся на спинку кресла и, мягко улыбнувшись, сообщил устроившейся рядом молоденькой блондинке:
— Ну вот, еще немного — и мы на месте.
— Здесь? — удивилась девушка, поглядывая в окно.
— Что тебя удивляет, дорогуша? — Мужчина повернулся к спутнице и провел ладонью по ее светлым волосам. — По-моему, это место не похоже на городскую свалку.
— Ты обещал хорошую еду и шампанское… — напомнила девушка, отодвигаясь.
— Я помню, — согласился он, глуша двигатель. — Но, должен тебе заметить, вкусно кормят не только в дорогих ресторанах. Важно только знать, ЧТО это за место и ГДЕ оно. Пойдем. — Мужчина распахнул дверцу и выбрался из салона. Девушка последовала его примеру. Из сада «Аквариум» доносились громкие звуки музыки. Мужчина, не переставая улыбаться, удовлетворенно тряхнул головой.
— Нас ждут, — пробормотал он и, повернувшись к спутнице, добавил: — Прошу. Он первым зашагал к ярко освещенному входу в сад, и девушке ничего не оставалось, кроме как последовать за ним. Мужчина ступал широко и свободно. Его спутнице приходилось бежать, чтобы угнаться за ним. Она запыхалась, но не посмела выказать недовольства.
— Это твои друзья? — только и спросила девушка.
— Лучшие, — сообщил мужчина.
— Но ты заплатил только за себя, — напомнила она. — Трахаюсь я только с тобой. Если захочется еще кому-нибудь, то за отдельную плату.
— Конечно, дорогуша, — кивнул он. Время от времени в речи мужчины проявлялся странный акцент.
— И еще, — торопливо бормотала она, — в групповухе я не участвую.
— Я тоже. Они прошли мимо торговых палаток и шагнули в дрожащие сумерки сада. Асфальтовая дорожка изгибалась, уходя «горбом» к парадному входу Театра Моссовета. Но музыка доносилась от переливающейся неоном кирпичной кафешки.
— Нам туда, — указал мужчина на кафе.
— У вас сегодня праздник?
— Считай, что это туш в честь нашего знакомства. Он посторонился, пропуская спутницу на узенькую, залитую весенними лужами тропинку. Ночью еще подмораживало, и на воде образовались тонкие корочки льда. Девушка послушно пошла вперед. Лед хрустел под ее сапогами. Она то и дело оглядывалась, словно проверяя, не отстал ли спутник. Мужчина шагал за ней и, продолжая улыбаться, смотрел на освещенное окно кафе.
— Это славные люди. Ты им понравишься, — бормотал он, проглатывая твердую «р», отчего речь становилась невнятной. В паре метров от двери кафе девушка еще раз оглянулась, спросила нервно:
— А нам обязательно туда идти? Я… Мне что-то расхотелось есть.
— Пойдем, — поторопил он. В его движениях проявилась странная возбужденная целенаправленность. — Ты им понравишься, дорогуша.
— Послушай, — она остановилась. — Давай лучше поедем к тебе, а? Или, если хочешь, ко мне. Нам никто не помешает. Я живу одна. Он тоже остановился и уставился на нее глазами-плошками, в которых плясали неоновые чертики и зазывающе искрились кристаллики льда. По лицу его пробегали яркие всполохи, отчего оно приобрело довольно зловещий вид.
— Ты не хочешь идти? — спросил мужчина, почти не разжимая губ, и слегка подался вперед. Девушка попятилась. В черных глазах спутника она вдруг разглядела бездну, до самых краев заполненную мертвой пустотой. Внезапно в ее груди проснулся острый болезненный страх. Она чувствовала: сейчас произойдет нечто ужасное. Мужчина шагнул к ней, вытаскивая руку из кармана пальто. В блеклом неоновом отблеске сверкнуло широкое, остро отточенное лезвие ножа.
— Я слышу, слышу, — пробормотал мужчина, обращаясь к кому-то невидимому. — Через восемь месяцев, в ноябре этого года, — произнес он, наступая на девушку и неотрывно глядя ей в глаза, — у тебя должен родиться ребенок. Мальчик. Он появится на свет тяжелобольным, а через тридцать девять лет твой сын может стать одним из самых известных диктаторов двадцатого века. Количество его жертв будет исчисляться миллионами. Я здесь, чтобы предотвратить это.
— Я буду кричать, — прошептала девушка, отступая.
— Это не имеет значения, — произнес мужчина. — Тебе придется умереть.
— Я… — Больше ей ничего не удалось сказать. Она поскользнулась и упала на дорожку. Инстинктивно, пытаясь смягчить падение, девушка раскинула руки, облегчая работу убийце. Серебристый нож вонзился ей в сердце…
12 АПРЕЛЯ, СРЕДА
11 часов 42 минуты Вой сирен плыл по Садовому кольцу. Был он истошен, словно на сотню голосов плакали неведомые пустынные звери. Машины притормаживали, пропуская вперед желтый фургон с красной полосой через весь борт и эмблемой страховой компании «АСКО» на передней двери. Водитель очень торопился. Сидящий рядом с ним фельдшер то и дело оглядывался, проверяя, все ли нормально в салоне. Лицо фельдшера было бледным, на нем отражалась угрюмая сосредоточенность. В пассажирском салоне «Скорой помощи» стояли носилки, на которых под пропитанной кровью простыней «бултыхалось» безвольное тело. Рядом с носилками устроились двое молодых плечистых парней в пятнистой форме, касках, бронежилетах, с автоматами в руках. Третий — усталый, серолицый мужчина лет тридцати пяти, в светлом плаще, мятом костюме и перепачканных грязью туфлях — сидел на корточках у задней двери. На правом рукаве плаща отчетливо выделялись бурые пятна. Руки мужчины покрывала запекшаяся кровь. Фургон быстро одолел участок от Самотеки до Сухаревской площади, перестроился в крайний левый ряд и резко свернул на проспект Мира. Пассажир в штатском судорожно вцепился в носилки. Простыня поползла, открывая взглядам окровавленное тело. Голова раненого болталась из стороны в сторону, глухо ударяясь о металлическое основание носилок. Рука безвольно нависала над полом, можно было увидеть длинные пальцы, исчерченные черной паутиной кровавых дорожек. Шофер машинально посмотрел в зеркальце и увидел белое, тонкое лицо и всклоченные, застывшие в кровавой коросте светлые волосы. На вид раненому можно было дать лет тридцать пять. Один из пятнистых поспешно схватил простыню и накинул ее на раненого. Тем не менее рука лежащего по-прежнему перегораживала половину кузова. Автоматчики переглянулись, затем тот, что поправлял простыню, поддел руку стволом автомата и забросил на носилки. При этом на лице его отразилось омерзение. Шофер, поглядывавший в зеркальце, не поворачивая головы, поинтересовался у фельдшера:
— Кто это? Фельдшер оглянулся, передернул плечами, затем проворчал, едва разжимая губы:
— Не узнал, что ли? В газетах портрет печатали.
— Кого? Этого? Раненого? — В глазах шофера появился интерес. Он вновь посмотрел в зеркальце, затем озадаченно хмыкнул и качнул головой. — Физиономия знакомая, а так… Не, чего-то не припомню. Фельдшер оскалился, растянув напряженно губы:
— Он сейчас на себя и не похож. Весь кровью залит.
— А кто это? — быстро спросил шофер. — Артист, что ли, какой?
— Да уж, — недобро ухмыльнулся фельдшер. — Артист, б… Еще какой, на хрен.
— Да-а? Шофер собрался было приглядеться повнимательнее, но машина уже подъезжала к больнице, и ему пришлось сосредоточиться на дороге. Фургон ловко свернул в узкий проулок и покатил к белому, плоскому, как фанерный лист, больничному корпусу. Подогнав фургон вплотную к широким дверям приемного покоя, шофер нажал на тормоз и полез в нагрудный карман рубашки за сигаретами. Фельдшер выпрыгнул из кабины. Он собрался было захлопнуть дверцу, когда шофер, понизив голос, взмолился:
— Слышь, ну скажи, кто это, а? Я же теперь месяц мучиться буду, пока не вспомню… Фельдшер внимательно взглянул на него и ответил тихо:
— Потрошитель это, дупло.
— Да ты что-о-о?.. Шофер остался сидеть с приоткрытым ртом, забыв про сигарету. Фельдшер же покосился в сторону кузова, сплюнул на колесо, добавил зло:
— Лучше бы эту мразь вообще, на хрен, пристрелили. Кому-то откачивать его теперь, лекарства тратить… Он выматерился витиевато и смачно и быстрым шагом направился к приемному отделению. А шофер, пробормотав ошарашенно: «Ох ты ж, еж твою бога душу мать», уже не таясь обернулся и уставился на накрытое простыней тело.
* * *
«Вечерняя Москва» от 12 апреля, стр. 1 «Теперь мы знаем, как выглядят чудовища!» «Сегодня, 12 апреля, в результате тщательно спланированной совместной операции, следственно-оперативной группой МВД России и московским РУОПом был задержан один из самых кровавых маньяков-убийц последнего десятилетия — Баженов Олег Юрьевич, больше известный под прозвищем Московский Потрошитель… Средства массовой информации окрестили Баженова Потрошителем, так как „почерк“ его убийств в точности копировал „почерк“ пресловутого Джека-Потрошителя, действовавшего в конце прошлого века в Англии. Как известно, английский Потрошитель так и не был пойман. Московскому повезло меньше».
13 АПРЕЛЯ, ЧЕТВЕРГ, ДЕНЬ. СОН
12 часов 47 минут «ОБВИНЯЕМЫЙ: Я знаю, они ждут меня. Каждый раз это происходит почти одинаково. ВРАЧ: В смысле? О: Голоса. Они похожи на птенцов, вылупляющихся из яйца. Скорлупа трескается, потом в ней образуется крохотная дырочка, в которую начинают сочиться голоса. В: Чьи голоса? Кто разговаривает? О: Они — между НИМ и мной. „Ангелы“ — самая близкая аналогия. В: Значит, вы разговариваете с ангелами. Или я чего-то не понял? Убийца слегка повернул голову, взглянул на собеседника искоса, едва заметно дернул плечом. О: Боюсь, что вы ничего не поняли».
* * *
Саша Товкай хмыкнул и придвинулся к монитору. Сидящий рядом Костя Балабанов победно улыбнулся.
— Я же говорил тебе, это интересно, — сообщил он. Саша кивнул, разглядывая Баженова. Высокий, лицо тонкое, умное. Внимательные темные глаза. Говорит спокойно, даже с некоторым безразличием, словно и нет ему дела до сидящего напротив нервничающего врача. Баженов казался выше собеседника. Внутренне выше. Маньяк стоял у окна и, скрестив руки на груди, смотрел в небо над крышами домов. Он не поворачивался к врачу. Отвечал не заученно-монотонно, а выдерживал небольшие паузы, словно обдумывая ответ. Хотя это вполне могло оказаться притворством. Возможно, Баженов заранее обдумал линию защиты и теперь только «проигрывал» ее.
— Сколько ему дадут? — спросил Саша. — Если экспертиза установит, что он вменяем?
— «Вышак», — ответил Костя. — Тут даже апелляцию и прошение о помиловании подавать бессмысленно. Лоб зеленкой помажут — и к стенке. Костя Балабанов был приятелем Саши еще с институтских времен. Работал он на Петровке оперативником. Именно его группа вычислила и задержала «Потрошителя» вчера утром. Но до вчерашнего утра было полгода упорной работы. И в течение этих шести месяцев Костя дважды навещал Сашу. После первого убийства — с бутылкой водки и тремя месяцами позже — со стопкой фотографий. Хотел проконсультироваться с психиатром. Саша тогда дал ему несколько рекомендаций. А сегодня утром… Сегодня было особое утро. Нет, не так. Все началось ночью…
* * *
Ему снился омерзительный, липкий кошмар. Ему снилось, что он умирает. Ему снилось, что его пронзили мечом насквозь. Тело хранило рваное ощущение внезапной вспышки и сильного толчка, опрокинувшего на спину. Это клинок ударился о латы, но уже пройдя сквозь тело, на спине. В животе горел огненный шар боли, и приходилось изо всех сил стискивать зубы, чтобы не закричать. Шестым чувством Саша понимал — кричать нельзя. Вокруг раскинулась необъятная бархатистая ночь, прорезаемая дрожащими отсветами близких пожаров, метались длинные тени, и где-то высоко над головой били железными крыльями невидимые птицы. И орали в тысячи сорванных глоток, нестройно, но все равно страшно: «Цваот Га-Шем! Вейирду!!!» Странное слово «вейирду», звучавшее как мистическое заклинание или проклятие, пугало Сашу едва ли не больше, чем скорая смерть. Некто бесформенно-черный, облаченный в непривычные одежды, стоя на коленях, распевно тянул монотонный речитатив. Тянул противно, на непонятном отрывистом языке, со все нарастающей мощью. Саша различал даже не слова — обрывки слов: «Иегу… Элоки… Геефено…» Колыхалось влажное жаркое марево, от которого спина покрывалась потом. Сквозь душную пелену сна Саша вдруг осознал, что у него самый обычный приступ аппендицита. Надо растолкать Татьяну, чтобы вызвала «Скорую». Но сил поднять веки не было, а он задыхался, потому что боль забивала горло и сдавливала легкие. Саша только немо распахивал рот да сжимал скрюченными пальцами живот, комкая собственную плоть. Ему вдруг стало ясно — все. Его больше нет. Он уже умер. Ему больше не удастся проснуться. Татьяна откроет утром глаза, а он рядом — синий, холодный, с искаженным от боли лицом. Просто беда какая-то. В эту самую секунду из темноты вынырнул невесть откуда взявшийся телефонный звонок. Освобождающе-громкий, сумасшедше-реальный среди ирреального кошмара смерти. Саша вскрикнул и открыл глаза. Темнота мгновенно растаяла, но боль и телефонная трель остались. Он лежал на животе, неловко подвернув под себя руку и сжав кулак. Именно там, где кулак вдавливался в живот, и рождалась боль. А аппендикс ему удалили еще семь лет назад. Саша испытал невероятное облегчение, поняв, что это был всего лишь сон. Однако боль не пропала. А телефонная трель продолжала рвать предутреннюю тишину. Резкая и требовательная, призывающая немедленно вскочить и побежать, помчаться, ринуться… Саша сморщился. Рядом тихо и спокойно посапывала Татьяна. Вот же, не без зависти подумал он. На телефон ей плевать, на звонки в дверь, на шум, гам, топот. Не сон у человека, а сказка. Это хорошо. Значит, нервная система в порядке. Как раз в эту секунду Татьяна, не открывая глаз, сказала:
— Сашка, телефон звонит.
— Я слышу, — ответил он и перевернулся на спину. Затем зевнул и поежился, слепо вглядываясь в циферблат электронных часов. Зеленые цифры сливались в одно большое мутное пятно. Он потер глаза и еще раз посмотрел на часы. Без пятнадцати семь! А на улице темно еще. Странно. Наверное, Татьяна открыла форточку и задернула шторы, когда ложилась спать. Саша снова зевнул, сунул ноги в тапочки и, придерживая рукой ноющий живот, пошел в кухню. Телефон звонил и звонил не переставая. Ярко-красный, круглый чешский «клоп» стоял на обеденном столе. Он издевался, смеялся металлическим звоном и прихихикивал стальным затухающим эхом. Сволочной аппарат, что и говорить. Саша плюхнулся на табурет, — неосторожно плюхнулся, отчего ртутный шарик боли в животе колыхнулся снова, — снял трубку и промямлил:
— Слушаю.
— Сашка? Товкай? Это был Костя Балабанов. Кто еще мог звонить в такую рань? Фанат работы. Трудоголик чертов. Сам фанат и считает, что все вокруг тоже фанаты. Не спят, не едят, не пьют, только и думают, как бы совершить что-нибудь эдакое, общественно-полезное.
— Сашка, это ты? — продолжал допытываться Костя.
— Вчера вечером был я, — Саша зевнул в третий раз. Широко. Охнул, с присвистом втянул воздух между зубами. — Черт.
— Что? — озаботился Костик. — Случилось чего-нибудь?
— Живот схватило.
— А, — оперативник никогда не придавал значения подобным пустякам. Схватило и схватило. Сбегай в сортир — всего делов-то. — Старик, ты уже в курсе?
— В курсе чего?
— Ты что, телевизор вечером не смотрел?
— Костя, вечером я телевизор не смотрел. Мы с Татьяной приехали из гостей в начале второго, я принял душ и рухнул в кровать. Потому что устал, как собака, и хотел спать. И до сих пор хочу, — легко соврал Саша. Не хотел он спать. Да и не смог бы уснуть теперь. Особенно после такого приятного сна.
— Понятно. А «Вечерку» вчерашнюю не читал? — Костя упорно не замечал намеков.
— А что случилось-то? Судный день грянул? Или всемирный коммунизм победил? Так мне плевать, Костик. Я спать хочу.
— Старик, — восторженно возвестил Балабанов. — Мы его поймали! Вчера утром!
— Кого?
— Потрошителя! Кстати, твоя консультация сослужила нам очень хорошую службу. Да, да. Помнил Саша. Было такое. Говоря откровенно, не перетрудился он тогда. Дал пару учебно-школярских советов. Но сейчас не стал пускаться в объяснения. Не до того было. Пробурчал лишь:
— Я рад, что удалось тебе помочь. Если честно, Саше в данный момент было все равно, пригодились его советы приятелю или нет. Поймали — и слава Богу. Город вздохнет с большим облегчением. Этого сумасшедшего отправят на обследование в Институт имени Сербского. Понаблюдают пару-тройку месяцев, поставят диагноз — что-нибудь расплывчатое, вроде «вялотекущая шизофрения с кратковременными помрачениями сознания», — и укатают в психиатрическую лечебницу лет на пять.
— Поздравляю, — пробормотал он, осторожно массируя живот. — Серьезно. Встретимся — лично руку пожму. Это все, что ты хотел мне сообщить?
— Старик, да ты не обижайся, — радостно гаркнул Балабанов. — Я же не просто так с кровати тебя поднял. Я же по делу.
— Давай выкладывай, да я пойду. Посплю еще, пока время есть.
— Мы его подстрелили…
— Кого?
— Потрошителя, конечно, — озадачился Костя. — Кого же еще?
— А, — протянул Саша без большого интереса и зевнул в четвертый раз. Демонстративно. — Правильно сделали. Но я не хирург, Костик, я — психиатр. Вызови ему «Скорую», а потом забудь как страшный сон.
— Да я не к тому. Ты слушай. Он сейчас в Склифосовского лежит. В отдельном боксе, под солидной охраной.
— Ну и отлично, Костя. Поставь еще одного человека и иди спать. И я пойду тоже. У меня прием сегодня в два часа, а еще надо успеть за квартиру заплатить.
— Может, ты с ним побеседуешь? — внезапно предложил Балабанов.
— С кем?
— С ним. С Потрошителем.
— Зачем? — не понял Саша. — Не хочу я с ним беседовать. Сдался он мне.
— Да ты погоди, — вспыхнул Костя. — Что ты перебиваешь-то все? Сперва дослушай, потом будешь перебивать. Саша только вздохнул. Хотел сказать, что, дослушав, перебить нельзя, но передумал. Что толку? Если уж Костя брался кого-то «дожимать», то вырываться было абсолютно бесполезно.
— Ну? Саша прощупывал живот, а в голове крутились мутные сомнения. Может, и правда что-то у него внутри? Мышцу надорвал, например. Или грыжа полезла. Хотя с чего ей лезть, грыже-то? Психиатр — не грузчик. Но надо бы сходить к терапевту, провериться.
— Вот смотри. Вот если этот гад не сумасшедший, а? Ну, это я так, теоретически, конечно, но предположим.
— Костик, в психиатрии «теоретически» здоровых не бывает. Как не бывает и «теоретически» больных. Человек либо болен, либо нет. Это устанавливается психиатрической экспертизой.
— Так ведь и я о том же, — убежденно сказал Костя. — А ну как врачи ошибутся? Нет, если его к стенке поставят «по ошибке», так по мне и хрен с ним. Поделом. Заслужил. А если он сумеет «закосить»? Признают это чудовище психом и отправят в «дурку». Сколько его там продержат? Ну, пять лет, в самом лучшем случае. А потом что? На свободу с чистой совестью?
— Костя, психиатрическая лечебница — не тюрьма! Там не «держат», там лечат.
— Извини, извини, — тут же «сдал назад» оперативник. — За своих обиделся, да? Понял, понял. Извини. Лечить его там будут. Пять лет. А потом выпустят. И что? А действительно? Что? Выйдет. Если этот Потрошитель надумает «косить», то ему лекарства — что мертвому припарки. Чтобы подавить немотивированные выплески агрессии у психически больного человека, важно лишь определить необходимый комплекс лечения. А вот подавить психику здорового человека окончательно и бесповоротно можно разве что в концентрационном лагере жесточайшим физическим и моральным прессингом. Но лечебница — не концлагерь. Костя прав. Лет через пять, а при примерном поведении и через три, убийцу выпишут как окончательно излечившегося. Пройдет какое-то время, он адаптируется в обществе, и все начнется сначала. Но… Но…
— Костя, что ты от меня-то хочешь? — Боль в животе начала уменьшаться, съеживаться, уходить. Слава Богу, Саша получил возможность разговаривать не сквозь стиснутые зубы. — Чтобы я поставил ему нужный диагноз? Во-первых, насколько я понимаю, еще нет постановления о назначении психиатрической экспертизы, поэтому мое заключение будет, говоря юридическим языком, незаконно. Его ни один суд не примет во внимание. Во-вторых, подобные заключения выносятся комиссией, утвержденной облздравотделом, а я, как ты понимаешь, подобного утверждения не проходил. В-третьих, в комиссии должно быть не менее трех специалистов.
— Но я могу подать ходатайство на освидетельствование консультационного характера, — напомнил Костя. — А потом мы приобщим твое заключение к делу. Да и комиссия прислушается к мнению коллеги.
— Костя, знаешь что? — Боль в животе вспыхнула с новой силой. Саша со всхлипом втянул воздух. — Помимо всего прочего, это еще и статья!
— Какая статья, старик?
— Сто двадцать восьмая, УК РСФСР. От трех до семи, между прочим.
— Да о чем ты говоришь…
— О статье, Костя. О статье! Эта головная боль мне, извини, сто лет не нужна. И потом, некоторым удается симулировать отдельные симптомы, но я еще не слышал, чтобы кто-то сумел сымитировать целостную клиническую картину, включая динамику течения заболевания! Так что успокойся, если он здоров — хороший специалист это определит. Огонь в животе разгорелся с такой силой, что Саша понял: если сейчас же чего-нибудь не предпринять, будет плохо.
— Ты послушай меня-то, — кинулся в бой оперативник. — Я что, прошу тебя выносить липовое заключение? Не прошу! При чем здесь сто двадцать восьмая? Как раз наоборот, я прошу тебя побеседовать с ним и дать объективное заключение. Если он здоров — пойдет под суд. Ну, а если болен, значит, судьба у нас такая — утираться. Боль стала просто невыносимой, словно Сашины внутренности набили раскаленными углями, а затем нанизали на спицы. Он даже застонал тихо.
— Костя, я не могу больше разговаривать…
— Старик, ты подъезжай сегодня в двенадцать к Склифу, лады? Я тебя встречу у приемного покоя. К главному входу не суйся, там уже толпа стоит…
— Костя, я… — Саша хотел сказать: «Я не хочу никуда ехать, плевать мне на этого сумасшедшего, пусть им занимаются те, кому положено», но вовремя придержал язык. Сообразил: скажи он такое сейчас, приятель начнет уговаривать. — Ладно.
— Ну и отлично. Значит, договорились. В двенадцать у приемного покоя, — гаркнул Костя и бросил трубку. Саша-то знал, что никуда не поедет. Какое там, с таким-то животом? Еще, глядишь, «Скорая» в больницу увезет. Он ударил ладонью по рычагу и уже набрал «0», но боль вдруг начала стихать. Отхлынуло, и огонь исчез из желудка. Зато мощно понадобилось в туалет. Саша, теряя тапочки, ринулся к заветной двери.
— Кто звонил? — спросила Татьяна, когда он снова рухнул в постель.
— Костик.
— Чего хотел? — Интерес ее был вялым, сонным.
— Да там… ерунду одну.
— Понятно. — Она вздохнула и перевернулась на другой бок. А Саша остался лежать, глядя, как по потолку, притиснутые к побелке светом уличного фонаря, бродят корявые тени.
* * *
— Ну и как? Что скажешь? — поинтересовался Костя, наблюдая за реакцией Саши. Тот пожал плечами, закурил, проговорил, торопливо «пыхая» сигаретой:
— Костя, по двум фразам сложно что-либо определить.
— А вот что он про голоса говорит? Врет?
— Не знаю. Может, не врет. Хорошо бы понаблюдать рецидив. Но пока типичных нарушений не вижу. Двигательно-волевые навыки в норме, — Саша рассматривал статичную картинку «стоп-кадра». — Кататонического возбуждения нет. Моторные рефлексы в норме. Он наркотики не принимал, ты не в курсе?
— Нет. Нарколог осматривал его вчера, пока он без сознания валялся. Никаких признаков наркомании или алкоголизма нет.
— Ты вроде говорил, что его подстрелили?
— Да. При задержании, когда попытался сбежать, три пули «словил», — подтвердил оперативник. — В бедро, в поясницу, в плечо. Вчера весь день отлеживался, а к вечеру уже на ноги встал. Здоровый парень. Другой бы не меньше недели отходил.
— Понятно. С ним можно будет побеседовать?
— Старик, да сколько угодно. Сколько угодно. Ты, главное, скажи: псих он или нет.
— Постараюсь.
— Так что, запись будешь досматривать? Или уже без надобности?
— Включай.
* * *
«Картинка ожила. Защелкал хронометраж в правом нижнем углу кадра. Врач явно чувствовал себя не очень уютно, нервничал, хотя и старался не подавать вида, от этого держался слегка развязно и говорил на полтона громче, чем следовало бы. В: Ну так объясни… в смысле объясните… О: А стоит ли? В: Вот эти „ангелы“, например? Они что, постоянно разговаривают или так, время от времени? Крупным планом фигура Обвиняемого. Лицо в одну четверть. Убийца смотрит в окно и говорит, медленно и негромко, как бы заново переживая уже пережитое. О: Боюсь, мы только напрасно потратим время. В: Ну ты… то есть вы попробуйте. Может, я не совсем уж того… разберусь уж как-нибудь. О: Сомневаюсь. Но, если вы настаиваете… Я был всегда. Моя жизнь измеряется столетиями. Я был в Сенате и смотрел в глаза Кесаря, когда Брут ударил его кинжалом на два ребра ниже левой лопатки. Я стоял в толпе и видел, как римский легионер прибивает к патибулуму‹Патибулум — поперечная перекладина креста.› запястья Христа пятнадцатисантиметровыми железными гвоздями. Я видел страшный оскал стражника, срубившего голову Улугбека. Я коснулся плеч палача, поджигавшего хворост под помостом, на котором стоял Джордано Бруно. Я заказал „Реквием“ Моцарту за три дня до того, как тот свалился на пол и забился в агонии, приняв Aqua Tagana. Я бродил по переулкам Уайтчепела, прячась в сыром лондонском тумане, слушая крики газетчиков об очередном убийстве Потрошителя. Я был до, и я буду после. Мне шесть тысяч лет и я бессмертен. Я необходим Ему. В: Необходимы „ему“? Кому это „ему“? „Он“ — это кто?»
* * *
Саша чертыхнулся.
— Вы что, никого получше найти не могли?
— Представляешь, нет. А этот… шмонался тут в коридоре, — смутился Костя. — Нет, ну а что делать, если никого под рукой не оказалось? А другана нашего «дожимать» надо было срочно, пока в себя не пришел.
— М-да, — пробормотал Саша.
* * *
«Убийца обернулся и вперился во врача немигающим взглядом. О: Абсолюта не существует. Мир несовершенен. В: Нет, а все-таки насчет „Ему“? „Ему“ — это Богу, что ли? О: Нет, не Богу. Творцу. В: А разве Бог и Творец — не одно и то же? О: А разве одно и то же „Дворецкий“ и „Хозяин“? В: Нет. О: Здесь то же самое. В: А вы Его тоже называете Богом? Или как? О: Никак. Мы обходимся без конкретики. Вешать ярлыки — человеческая привычка. В: Ага. И что же дальше? В чем заключается эта твоя… необходимость? О: Ева приняла яблоко от змея. Это была самая большая ошибка за всю историю существования человека… Первенец Евы, Каин, стал братоубийцей. Не правда ли, весьма знаменательный факт? В: Ну-у… Не знаю, наверное. Убийца несколько секунд молча смотрел на врача. У Саши мороз пошел по коже от этого взгляда. Он видел, как врач приподнял плечи, словно старался спрятать в них голову. Кадр вдруг стал ярче».
* * *
— Что это? — спросил Саша, внимательно наблюдая за происходящим на экране.
— Охранники. У них там, в коридоре, тоже монитор стоит. На всякий случай.
— Вы что, записываете его круглые сутки? — не без удивления поинтересовался Саша у приятеля.
— Конечно, — подтвердил тот. — Сначала хотели убирать камеру на ночь, но потом решили, что так надежнее. Да и для экспертизы может пригодиться.
— Надежнее? Разве двоих вооруженных охранников у дверей палаты не достаточно? — удивился Саша. — В окно он не выпрыгнет. Двенадцатый этаж все-таки. Чего вам беспокоиться?
— Знаешь, — понизил голос Костя. — Смешно, конечно, звучит, но… Они его боятся. Даже мне стало не по себе, когда я первый раз столкнулся с ним лицом к лицу. Ну, на улице, во время задержания. Чего, ты думаешь, стрелять пришлось? Он ведь вышел за оцепление. В рапорте ты этого не найдешь. Это я тебе одному, можно сказать, как врачу и другу. — Оперативник оглянулся через плечо. — У него в глазах что-то такое… Я таких глаз никогда не видел. Понимаешь, мне бы ему врезать в голову как следует и наручники, а я стою, смотрю, как он мимо проходит, и все. Веришь — нет, даже мизинцем не шевельнул.
— Гипноз? — предположил Саша. — Хотя лично я не знаю способов мгновенного наведения гипнотического транса.
— Да нет, не гипноз. Я ведь все помнил, все соображал, просто стоял, и все.
— Пошевелиться не мог?
— Да нет же, мог. В том-то и дело. Не стал просто. Сам не знаю почему. Стою себе, как полный… этот… Нашло что-то.
— Хм. Занятно. Саша вновь повернулся к монитору.
* * *
«Убийца быстро шагнул к врачу, приказал коротко и властно:
— Дайте руку. Тот попытался подняться, но не справился с собственными коленями и снова рухнул в кресло. Лицо его побледнело.
— Руку!!! — гаркнул убийца, делая еще шаг. Врач покорно протянул ему руку ладонью вниз. Убийца быстро схватил ее, сжал в тонких пальцах. Он оставался серьезным и сосредоточенным. Внезапно убийца наклонился вперед и заглянул врачу в глаза. В кадр вплыл охранник — вскинувший автомат здоровый бугай, а в желтом квадрате на полу четко обозначился еще один силуэт.
— Назад! — заорал бугай, щелкая затвором. — Назад, б…! Мордой к стене! Руки на затылок! Убийца медленно повернул голову и серьезно посмотрел на руоповцев, затем отпустил руку врача, медленно выпрямился и отошел к стене. Повернулся спиной к камере. Врач дышал часто-часто. Лицо его было залито потом. Сверкающие в свете яркой лампы капли катились по лбу, носу, щекам, подбородку. Пока один охранник держал Потрошителя на мушке, второй опустился на корточки рядом с креслом.
— С вами все в порядке, доктор? — спросил, пытаясь заглянуть врачу в лицо. Тот смотрел в спину убийцы. — Он сделал вам больно?
— А? — Доктор слепо повернул голову и взглянул на охранника, затем вновь уставился в спину убийцы. — Нет, все нормально. Со мной все в порядке.
— Больше не приходите, — вдруг четко и раздельно произнес убийца, не поворачивая головы. — Вы мне неинтересны.
— Молчать!!! — заорал охранник и, внезапно подскочив к Потрошителю, ударил прикладом автомата между лопаток. Тот вскрикнул и упал на колени.
— Встать, сука!!! — кричал охранник. — Мордой в стену! Быстро, тварь!!! Убийца ухватился за спинку кровати, с трудом поднялся. Саша увидел, как на пижаме, правее шеи, вдруг проступило темное пятно.
— Рана начала кровоточить, — пояснил Костя.
— Еще раз откроешь рот или шелохнешься, я тебя, падло, завалю, на хрен!!! — продолжал брызгать слюной охранник.
— Что вы делаете? — вдруг взвизгнул врач. — Как вы смеете бить безоружного человека? Оставьте его в покое!!!
— Пойдемте, доктор, — попросил первый бугай.
— Они действительно его боятся, — пробормотал Саша, отметив также резкую перемену в поведении врача. Врач и охранник вышли из кадра.
— Ты, сука, стой так еще пять минут, — пролаял второй бугай, обращаясь к убийце. — Не дай божок, повернешься. Я тебе, падло, устрою тогда. Я тебе тогда… Увидишь у меня… Он пошел, спиной вперед, не сводя ствола автомата со спины Потрошителя. Хлопнула дверь».
13 часов 02 минуты
— Такие пироги, старик. Костя нажал клавишу «стоп», по экрану побежала серая рябь.
— И он стоял пять минут? — спросил Саша оперативника.
— Ну да, — кивнул тот. — Натурально стоял.
— Интересный случай. Очень интересный.
— И это все, что ты можешь сказать? — Костя выглядел откровенно разочарованным.
— А чего ты ждал? Что я сразу же выдам диагноз?
— Нет, ну не сразу, конечно, — протянул оперативник. — То есть это было бы неплохо, но…
— Так вот, если тебя интересует мое мнение на данный момент, могу тебе сказать следующее. — Саша закурил вторую сигарету. — Лично мне кажется — подчеркиваю, пока только кажется, — что он очень талантливый симулянт. Невероятно талантливый. Почти гениальный. Изобличить его будет крайне сложно.
— Но симулянт, — просиял оперативник.
— Думаю, да. Готов поспорить, дальше твой обвиняемый станет придерживаться следующей линии: он — Потрошитель. Тот самый, английский. И это «ангелы» приказывают ему убивать женщин. В разговоре уже мелькнула эта мысль, и теперь он станет осторожно подталкивать нас к ней таким образом, чтобы мы сами сделали нужные выводы. А ему их останется подтвердить. Причем заметь, этот умник подвел под свои убийства целую философскую базу.
— Заметил, — кивнул Костя. — Яблоко, Ева, Ошибка Бога, ля-ля, фа-фа. У него это ловко получилось.
— Именно, — Саша отвернулся от экрана. — Вы разговаривали с тем доктором? — Он кивнул в сторону монитора. — Когда его вывели из палаты. Разговаривали?
— Конечно.
— И что же?
— Ничего. Говорит, растерялся, вот и все. Потрошитель кинулся на него слишком неожиданно, он и струхнул. Нормальное явление.
— А где этот доктор сейчас? — Саша раздавил окурок в пепельнице, поднялся.
— Не знаю, дома, наверное, — ответил Костя, вытаскивая из магнитофона видеокассету. — А что?
— Надо бы с ним поговорить. Видеокамера не может зафиксировать абсолютно все. Возможно, он заметил что-нибудь, чего не заметили мы.
— Заметил — сказал бы, — возразил Костя.
— Он был в шоке, — напомнил Саша. Оперативник неопределенно двинул бровями.
— Выйдет на дежурство — поговоришь. Ну что, не желаешь пообщаться с нашим задержанным? Саша взглянул на часы.
— Черт! Опоздал! — Он досадливо поморщился. — А у меня на сегодня человек двадцать пять записано.
— Ну да, ты у нас врач хороший, занятой, — засмеялся Костя, указывая на дверь. — Пошли. Не дергайся. Я позвоню, скажу, чтобы твоих пациентов по «щелям» разогнали.
— Сделай уж доброе дело, — попросил Саша. — Скажи, что меня вызвали для дачи свидетельских показаний.
— Да не дрейфь, Сашук, — хмыкнул Костя. — Придумаю что-нибудь. Я друзей в беде не бросаю. Они вышли из ординаторской, где была установлена аппаратура, и зашагали по длинному коридору.
Охранников Саша заметил издали. В жизни они выглядели еще мощнее и внушительнее, чем на записи. У обоих в руках автоматы. Один сидел на обшарпанном стуле, чуть в стороне от двери. Рядом стоял небольшой телевизор, от которого к дверям бокса тянулся гладкий черный провод. Второй охранник прохаживался по коридору. Заметив приближающуюся пару, он подтянулся к охраняемой двери, однако остановился на почтительном расстоянии от нее.
— М-да, — разочарованно протянул Саша. — Он вас действительно напугал. Костя никак не прокомментировал заявление приятеля. Только хмыкнул:
— Я на тебя посмотрю. То есть, я хотел сказать…
— Я понял, — кивнул Саша. — Не волнуйся, раз уж приехал, посмотрю на вашего задержанного воочию. Тем более случай и правда очень любопытный.
— Да уж, — вздохнул оперативник. — Очень. — Костя притормозил рядом с охранниками, спросил отрывисто: — Ну? Как он? Сидящий тряхнул могучими плечами.
— Тихо. Поел нормально. Теперь в окно смотрит. Часа три уже. В общем, без происшествий, — пророкотал тяжелым, сочным баском и поправил автомат, который в громадных лапищах выглядел детской игрушкой.
— Главврач приходил, осматривал, — второй руоповец осклабился недобро. — Сказал: «Заживает, как на собаке». — Поглядел в сторону двери и добавил: — Сволочь. — Вздохнул, продолжил с деланным равнодушием: — Внизу толпа. Целый, блин, митинг. Двое даже сюда пролезли. Народные мстители, блин. Один с ножом, один с топором. Пришлось скрутить и наряд вызывать. Костя одобрительно кивнул.
— Успокоили?
— Зачем? Вывели просто. Но, ежли честно, я бы этого… — мощное движение челюстью в сторону бокса, — сам топориком по темечку с удовольствием… Или вывел бы на крыльцо и в толпу кинул. Пускай рвут, не жалко. Костя остановился, вздохнул тяжко, сказал негромко:
— Мне, сержант, много чего хотелось бы сделать. Но я сижу себе и помалкиваю в тряпочку, потому что мы называемся «органы охраны правопорядка». Охраны, понял? Думать я тебе, конечно, запретить не могу, а вот язык ты, сержант, лучше попридержи. Не дай Бог, насчет этих твоих разговорчиков кто-нибудь стукнет в Главное управление. В отдел внутренних расследований. Сам знаешь, что может случиться.
— Кто стукнет-то? — Сержант озадаченно обвел взглядом пустынный ввиду обеденного часа коридор.
— Кому надо, тот и стукнет, — объяснил Костя.
— Понял, тарищ капитан, — руоповец набычился.
— Ничего ты не понял. Палаты кругом, в них больные. И двери тонкие. А ты разоряешься на весь коридор. Теперь-то понял?
— Так точно.
— Молодец. — Костя оглянулся. — Теперь слушайте, мужики. Сейчас наш доктор побеседует с задержанным, а вы следите, чтобы их никто не беспокоил. Если у кого-то возникнут вопросы, посылайте ко мне. Я в ординаторской. И от монитора глаз не отводить. Заметите что-нибудь неладное — сразу в палату. Чтобы с головы доктора ни один волос не упал. А ты, Саша, если почувствуешь, что дело запахло керосином, сразу подай знак.
— Какой знак?
— Ну… — Костя на секунду задумался. — Хотя бы руку подними. Правую.
— Хорошо, — согласился Саша. — Подниму. Если почувствую.
— Вот и хорошо. Договорились. Давай, удачи тебе. Створка распахивалась все шире, и Саше открывался интерьер небольшого бокса. Рядом с дверью видеокамера, водруженная на массивный черный штатив. Справа, у стены, старенькое кресло, на спинке которого видны надписи, сделанные шариковой ручкой. У противоположной стены — аккуратно застеленная больничная кровать и серая обшарпанная тумбочка, на которой в стеклянном стакане бумажный цветок. И фигура человека у окна. Высокая, тонкая, не слишком худая, но изящная. Казалось, она висит в воздухе. Даже безразмерная больничная пижама не могла скрыть отличного сложения Потрошителя. Убийца наблюдал за происходящим на улице, привычно скрестив руки на груди и задумчиво наклонив голову. Он даже не обернулся на звук открываемой двери.
13 апреля, четверг. День. Гончий Саша шагнул в бокс, прислушиваясь к собственным ощущениям. Он сам не знал, почему это делает. Скорее всего Костя и два этих бугая заразили его своей неуверенностью. Но в отличие от них у него имелся довольно богатый опыт общения с… скажем так, не совсем стабильными в психическом плане людьми, и он полагался именно на врачебный инстинкт и интуицию. Однако, к немалому своему удивлению, не чувствовал какого-либо дискомфорта. Створка закрылась, дважды щелкнул замок. Саша шагнул к креслу. В это мгновение Потрошитель заговорил.
— Я уже начал беспокоиться, что вы не придете, — сказал он. Голос убийцы оказался совсем не таким, как на записи. Встроенный микрофон видеокамеры здорово менял тембр. Потрошитель говорил мягко и не просто спокойно, а умиротворяюще.
— Вы знали, что я приду? — спросил Саша и сразу же почувствовал себя увереннее. Гром не грянул, молния не сверкнула. Потрошитель не кинулся на него с опасной бритвой. «Господи, — подумал он, — это же самый обычный случай. ОБЫЧНЫЙ. Убийца — всего-навсего убийца, не более того. Не с точки зрения противозаконных действий, а с точки зрения психики. Точнее, психопатологии. Я уже видел сумасшедших, имел с ними дело, разговаривал. И не один раз».
— Кто-то должен был прийти, — философски заметил Потрошитель.
— Я не журналист, — понял его по-своему Саша. — И не следователь.
— Я знаю. Взгляните в окно, — предложил убийца. — Это интересно.
— Что именно? — спросил Саша, останавливаясь у кресла.
— Посмотрите. — Потрошитель не оборачивался. Саша подошел к окну и посмотрел сквозь грязноватое стекло на улицу. Внизу бурлила толпа. Человек двести. Темное море людских голов волновалось, то наступая на крыльцо, то откатываясь назад. Саша даже заметил мелькание плаката, укрепленного на высоком древке. Правда, из-за большого расстояния он не смог прочесть, что на нем написано.
— Смерть Потрошителю, — пробормотал убийца. — Эти люди требуют моей смерти, даже не зная, кто я. Забавно, не правда ли?
— Их можно понять. Они жаждут правосудия.
— Правосудия? — медленно повторил Потрошитель. — Эти люди знают о правосудии не больше, чем болтун о силе слова. Саша пожал плечами:
— Женщин-то вы убили.
— Может быть, — неопределенно качнул головой Потрошитель.
— Теперь они требуют мести. Их нельзя осуждать за это.
— Так все-таки мести, а не правосудия. Мести!
— Есть разница?
— Такая же, как между церковью и инквизицией. Ничего общего. Вторая лишь прикрывается именем первой. Потрошитель повернулся и внимательно посмотрел на Сашу. Надо заметить, взгляд у него был не слишком приятный. Острый, пронзительный, однако ничего жуткого в нем Саша не заметил. Тем не менее он почувствовал некоторую неловкость.
— Присаживайтесь, — пригласил Потрошитель. — Боюсь, это не самое удобное кресло, но другого я предложить не могу. Саша опустился в кресло, сказал:
— Думаю, нам обоим будет удобнее, если и вы присядете тоже.
— Я не люблю сидеть на полу, — убийца усмехнулся.
— А чем вас не устраивает кровать?
— Я в ней сплю, — ответил Потрошитель таким тоном, словно сама мысль о сидении на кровати казалась ему кощунственной. — Благодарю вас, но не стоит беспокоиться. Итак? С самого начала от их разговора стало здорово потягивать официозом. Чтобы хоть немного сгладить это ощущение, Саша достал из кармана блокнотик, ручку, спокойно перебросил страничку. Спросил вроде бы слегка рассеянно:
— Почему вы прогнали врача? Вчера вечером? Потрошитель презрительно фыркнул:
— Врача?
— Допускаю, что он не слишком понравился вам как человек, но как врач…
— Вы называете врачом человека, с которым даже не знакомы.
— Это необязательно. Я не был знаком и с… ну, хотя бы с Наполеоном Бонапартом, тем не менее мне известно, что он — гениальный полководец.
— А вы уверены в том, что не были знакомы с Бонапартом? Скажем, в прошлой жизни? — спросил Потрошитель и улыбнулся. — Я бы, на вашем месте, не был столь категоричен. Это первое. Второе: вы готовы отдать руку за то, что человек, беседовавший со мной вчера, — действительно врач? Саша не без интереса взглянул на собеседника. Заявление о знакомстве с Наполеоном прозвучало как дешевая симуляция. Того и гляди дальше последует что-нибудь вроде: «Разве вы не помните? Вас познакомили в Версале, в 1793 году». Хотя, подумал он, в определенной логике этому человеку не откажешь.
— Я задал вопрос: готовы ли вы отдать руку на отсечение за то, что мой вчерашний посетитель — врач? Саша усмехнулся. Он не замечал отчетливого кататонического возбуждения у собеседника, но тот говорил напористо и жестко, что свидетельствовало об определенной эмоциональной неустойчивости.
— Положим, нет. Но если он не врач, то кто же?
— Кто угодно, только не врач. Сто лет назад его и близко не подпустили бы к полноценной врачебной практике. В лучшем случае он осматривал бы богатых бездельников и подавал бессмысленные советы.
— Чтобы делать подобные заявления, надо хорошо знать человека.
— Вовсе нет, — фыркнул Потрошитель.
— Вы лечились у этого врача?
— Нет. И вам не советую.
— Но, если вы никогда раньше с ним не встречались, откуда вам известно, что он плохой врач? — нанес удар Саша и с любопытством уставился на Потрошителя. Какова будет реакция? Он ведь попался сам в собственную ловушку. По идее, тот должен был озадаченно замолчать, но вместо этого убийца засмеялся и хлопнул в ладоши:
— Чудо! Чудо, чудо, чудо!
— Вы хотите сказать, что это было знание свыше? — констатировал Саша, ожидая закономерного ответа. Если бы Потрошитель сказал «да», можно было бы вставать и уходить. На девяносто девять и девять десятых Саша был бы уверен в симуляции. Однако вместо прямого ответа собеседник поинтересовался:
— А вам бы этого хотелось?
— По крайней мере, такое начало разговора получилось бы интригующим. Потрошитель улыбнулся.
— Персонал меняется утром. Вчера я слышал, как одна из сестер сказала своей напарнице о том, что после замечательного ночного веселья ей очень не хотелось идти на работу. — Он поднял руку с оттопыренным пальцем и чуть пригнул голову, словно прислушиваясь к чему-то. — Наша беседа состоялась около восемнадцати часов, а от этого врача уже пахло спиртным. Между тем, поздний вечер — самое напряженное время, особенно в такой больнице, как эта. Выйдите в коридор и спросите любого из служащих. К тому же, человек, с которым я разговаривал, — неврастеник, у него обкусаны ногти на руках. Вы по-прежнему станете утверждать, что он — достойный врач? — Саша усмехнулся и покачал головой. — Как видите, никакого чуда и никаких мистических сил. Я вас разочаровал?
— Скорее удивили необычной наблюдательностью.
— Спасибо. При такой жизни поневоле приходится быть наблюдательным, — улыбнулся Потрошитель.
— Чем же вы занимаетесь? — Саша откинулся на спинку кресла. Он тщательно следил за движениями и мимикой убийцы.
— Знаю, невежливо отвечать вопросом на вопрос, но не могу удержаться. Вы-то как думаете?
— Убиваете женщин.
— Неужели это все, на что способно ваше воображение?
— Ах да, Божье предназначение. Кажется, на этом вы закончили вчерашний разговор?
— Нет, — покачал головой Потрошитель. Он сразу посерьезнел и стал похож на молодого нравоучительного лектора. — Вчерашний разговор мы закончили на ошибке Евы. Точнее, на Каине, ставшем братоубийцей. Дальше мы не пошли. Ваш врач оказался неспособным сделать даже элементарные выводы.
— И каковы же, по-вашему, эти выводы?
— О, они просты. Очень просты. Добро и Зло со времен сотворения мира существуют бок о бок, неразрывно. И не только существуют, но еще и борются между собой. Как и в любой другой войне, в этой есть свои жертвы. Самая первая — Адам. Вторая — Авель. Дальше по нарастающей.
— Полагаю, вы до всего додумались сами? — спросил Саша.
— Мне не надо ни до чего, как вы выразились, «додумываться». Я знаю. И знаю, поверьте, доподлинно.
— Из-за этого «отрицательного начала» вы и решили убивать женщин?
— Дались вам эти женщины. Откройте глаза, поднимите голову и посмотрите в небо. Оно бесконечно!
— И все-таки давайте для начала обсудим дела земные, если не возражаете.
— Отчего же, — разом поскучнел Потрошитель. — Коли уж вы настаиваете… Я ничего не решал.
— Разве?
— Я не вправе ничего решать. Тем более за Него.
— Хорошо. Я поставлю вопрос иначе. Это Бог подсказал вам, что вы должны убивать? Потрошитель отвернулся к окну, всем своим видом давая собеседнику почувствовать, насколько ограниченны его вопросы и насколько скучно самому Потрошителю.
— Во-первых, Бога не существует. Во всяком случае, в том смысле, который вкладываете в это слово вы. Впрочем… Если вам удобен данный термин… извольте. Во-вторых, Он не подсказывает, а призывает. В-третьих, не затем, чтобы убивать, а затем, чтобы сдерживать Зло.
— По-вашему, женщины — Зло, — утвердительно кивнул Саша.
— Только что вы сказали глупость, — наставительно ответил Потрошитель.
— Но вы же не убиваете мужчин?
— Мужчины умирали не реже женщин, — пожал плечами Потрошитель. — А то и чаще, уверяю вас. Саша навострил уши. Это было похоже на косвенное признание в убийстве.
— Когда? Где? — быстро спросил он.