Урис Леон
Эксодус (Книга 1 и 2)
ЛЕОН УРИС
ЭКСОДУС
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
(Книга 1 и 2)
ЭТА КНИГА ПОСВЯЩАЕТСЯ
МОЕЙ ДОЧЕРИ КАРЕН,
МОИМ СЫНОВЬЯМ МАРКУ И МАЙКЛУ,
А ТАКЖЕ ИХ МАТЕРИ.
Большинство событий, описанных в этой книге, - события исторические. В книге много сцен, фоном для которых служат реальные события.
Быть может, живут еще люди, принимавшие участие в событиях, подобных описанным в этой книге. Возможно поэтому, что некоторых из них будут отождествлять с персонажами этой книги.
Позвольте мне подчеркнуть, что все персонажи романа созданы самим автором, и что они все выдуманы.
Исключение, конечно, составляют исторические деятели, названные своими именами, такие как Черчилль, Трумэн, Пирсон и все остальные, чья жизнь и деятельность была связана с описанным в книге историческим периодом.
ПРЕДИСЛОВИЕ КО ВТОРОМУ ИЗДАНИЮ.
По случаю переиздания \"Эксодуса\" мне представилась возможность поделиться своим мнением о причинах всемирного успеха, выпавшего на долю этой книги.
\"Эксодус\" - это рассказ о величайшем чуде нашего времени, о событии, не знающем себе равного в истории человечества: о возрождении нации, рассеянной по свету две тысячи лет тому назад.
Это рассказ о евреях, возвращающихся после столетий гонений, унижений, пыток и истребления на свою родину, чтобы потом и кровью создать оазис в пустыне.
Все шаблонные типы евреев, которыми кишит американская литература преуспевающий делец, знаменитый врач, ловкий юрист, надменный артист... все эти милые типы, наводняющие главы книг, тяготящиеся самими собой, миром, своими дядями и тетями... проникнутые жалостью к самим себе,... все эти рыцари психиатрической палаты; ...я их оставил всех там, где им только и быть - в операционной.
Я постарался показать другую сторону медали. Я писал о моем народе, который пред лицом равнодушного, а то и враждебного мира одной лишь отвагой совершил бессмертный подвиг.
\"Эксодус\" - это рассказ о борющемся народе, о людях, которые не просят прощения за то, что они родились евреями, и за то, что они хотят жить достойно.
История этих людей потрясла меня, когда я ее услышал в селениях и городах Израиля.
И она... потрясла также читателей, как евреев, так и неевреев.
СЛОВО БЛАГОДАРНОСТИ.
Мне пришлось проездить около 50 тысяч миль, чтобы собрать материал для \"Эксодуса\". Длина использованной при этом магнитофонной ленты, количество взятых интервью, груды прочитанных книг, множество снимков и денежные расходы - составляют величины того же порядка.
В продолжение двух лет сотни людей отдавали мне время и силы, чтили меня своим доверием. На всем пути мне очень везло в двояком смысле: эти люди не только самоотверженно помогали, но и безраздельно доверяли мне.
К сожаленью, нет никакой возможности поблагодарить каждого отдельно: на это потребовалась бы отдельная книга.
Было бы, однако, черной неблагодарностью, если бы я не упомянул здесь двоих, которые в буквальном смысле этого слова создали эту книгу.
Я надеюсь, что не создам опасного прецедента тем, что публично поблагодарю своих вдохновителей. Идея написания этой книги возникла во время беседы за обеденным столом; она воплотилась в действительность благодаря неукротимому упорству Малколма Стюарта. Несмотря на множество препятствий, он не отказался от воплощения этой идеи в жизнь.
От всего сердца я благодарю Илана Хартува из Иерусалима. Он устроил все мои поездки, сам разъезжал со мной всюду по Израилю: на поезде, в самолете, автомобиле, джипе, пешком. Частенько это бывало отнюдь не легко. Однако, главным образом я благодарен Илану за то, что он так щедро делился со мной своими обширнейшими познаниями.
КНИГА ПЕРВАЯ
ПО TY СТОРОНУ ИОРДАНА.
Доколе Господь не даст покоя братьям вашим, как вам, и доколе и они не получат во владение землю, которую Господь, Бог ваш, дает им за Иорданом; тогда возвратитесь каждый в свое владение, которое я дал вам.
Слово Господне, данное Моисею во Второзаконии.
Г л а в а 1
Ноябрь 1946
ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ НА КИПР
(Вильям Шекспир)
Самолет покатился по тряской посадочной дорожке и остановился перед огромным щитом с надписью: ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ НА КИПР. Марк Паркер посмотрел в окно и увидел в отдалении причудливые пики Пятипалой Вершины среди гор северного побережья. Примерно через час он проедет через перевал по дороге в Кирению. Он встал в проходе, поправил галстук, спустил рукава рубашки и надел пиджак. \"Добро пожаловать на Кипр, добро пожаловать на Кипр...\" звучало у него в голове. Это же из \"Отелло\", подумал он, но не смог вспомнить продолжения.
- Везете что-нибудь? - спросил таможенный инспектор.
- Два фунта героина-сырца и порнографический альбом, - ответил Марк, ища глазами Китти.
Все они такие, эти янки: им лишь бы пошутить, подумал инспектор, пропуская Марка. Подошла служащая британской туристской компании.
- Вы мистер Марк Паркер?
- Он самый.
- Миссис Китти Фремонт звонила и просила простить, что не смогла встретить вас в аэропорту, и просила поехать прямо в Кирению. Она заказала для вас номер в Дворцовой гостинице.
- Спасибо, мой ангел. А как мне поймать здесь такси в Кирению?
- Я сейчас это устрою. Это займет всего несколько минут.
- Выпить здесь можно что-нибудь?
- Конечно! Пройдите прямо, там в конце зала - кафе. Облокотившись о стойку бара, Марк пил маленькими глотками чашку дымящегося черного кофе. \"Добро пожаловать на Кипр... добро пожаловать на Кипр\" - хоть убей, не мог вспомнить, как там дальше.
- Вот так встреча! - загудел рядом голос. - Я еще в самолете подумал, что это вы. Вы ведь Марк Паркер, верно? Держу пари, что вы меня не помните.
Нужное подчеркнуть, подумал Марк. Это было в Риме, Париже, Лондоне, Мадриде; дальше читайте внимательно: в баре Хозе, в трактире Джеймса, в кабачке Жака, в притоне Джо. В то время я писал о войне, революции, военном перевороте. В ту ночь со мной была: блондинка, брюнетка, рыжеволосая (а может, и та девка с двумя головами).
А пришедший стоял перед самым носом Марка и не умолкал.
- Помните, это я заказал тогда мартини, а у них не было апельсинного вермута. Вспомнили?
Марк вздохнул и глотнул кофе в ожидании новой атаки.
- Я знаю, все вам это говорят, но я действительно с удовольствием читаю ваши репортажи. Что вы делаете на Кипре? - он подмигнул и толкнул Марка в бок. - Держу пари, опять что-нибудь такое... Впрочем, почему бы нам не встретиться где-нибудь и выпить? Я живу в Никозии в Палас-Отеле, - он сунул визитную карточку Марку в руку. - И связи у меня есть кое-какие, - он снова подмигнул.
- Простите, мистер Паркер. Машина ждет вас.
Марк поставил чашку на стойку. - Мне было очень приятно, - буркнул он, торопясь к выходу. У дверей карточка полетела в корзину.
Такси развернулось и укатило. Марк откинулся на заднюю спинку и на мгновенье закрыл глаза. Он был рад, что Китти не смогла приехать в аэропорт. Столько прошло времени, столько надо сказать и столько вспомнить! Он почувствовал волнение при мысли, что скоро увидит ее. Китти, милая, прекрасная Китти! Когда такси выехало с территории аэропорта, Марк уже весь погрузился в мысли.
...Кэтрин Фремонт. Она была одной из великих американских традиций, как домашний яблочный пирог, бутерброды с сосисками, бруклинские кукурузные лепешки. Китти Фремонт была истинной \"девочкой с нашего двора\". Она была слепком с рекламной девочки-сорванца с торчащими косичками, веснушками и скрепками на зубах. И совершенно как на той рекламе скрепки в один прекрасный день исчезли, появилась губная помада, свитер округлился на груди, и гадкий утенок превратился в прекрасного лебедя. Марк улыбнулся самому себе: она была такая красивая тогда, такая свежая и чистая.
...И Том Фремонт. Он был частью той же американской традиции. Этот парнишка, стриженный под ежик, с вечной мальчишеской улыбкой на губах, пробегал стометровку за 10 секунд, забрасывал мяч в сетку с тридцати футов, вихрем проносил продолговатый мяч за линию ворот, когда играл в регби, и мог с закрытыми глазами собрать Форд модели А. Том Фремонт был самым близким другом Марка с тех самых пор, как Марк себя помнил. Нас, верно, даже от груди отлучали вместе, подумал Марк.
...Том и Китти... Яблочный пирог и мороженое... горячие сосиски с горчицей. Типичный американский парень, типичная американская девушка, типичнейший Средний Запад штата Индиана. Да, Том и Китти подходили друг другу, как дождь и весна.
Китти всегда была тихой девушкой, очень серьезной, очень задумчивой и с какой-то тихой грустью во взгляде. Может быть, один лишь Марк замечал эту грусть, потому что для всех остальных Китти была воплощением веселья. Она напоминала сказочную крепость: всегда твердо держала руль обеими руками, всегда находила правильный ответ, всегда была любезной и рассудительной. И все же эта грусть никогда ее не покидала. Пускай никто ее не замечал, но Марк знал.
Марк часто задавал себе вопрос, почему его так влекло к ней? Может быть, только потому, что она казалась ему такой неприступной. Словно шампанское на льду; взгляд и речь, способные разрубить человека надвое. Так или иначе, Китти всегда была девушкой Тома, и ему ничего не оставалось, как завидовать другу.
Том и Марк жили в одной комнате, когда они учились в университете. Первый год Том был глубоко несчастен из-за разлуки с Китти. Марк помнил, как ему часами приходилось слушать горестные жалобы Тома и успокаивать его. Потом настало лето, и Китти уехала с родителями в Висконсин. Она была тогда еще школьницей, и ее родители хотели этой разлукой несколько умерить пыл молодых людей. Том и Марк подались в Оклахому подработать на нефтепромыслах.
К началу нового учебного года Том успел сильно поостыть. Беседы с Марком часто переходили в споры. Переписка с Китти становилась все реже, а его свидания в университетском городке - все чаще. Было похоже, что все кончено между новоиспеченным университетским львом и девушкой, ждавшей его дома.
На последнем курсе Том почти не вспоминал больше о Китти. Он стал кумиром университета, как оно и подобает лучшему нападающему баскетбольной команды. Что же касается Марка, то он довольствовался тем, что купался в лучах славы друга. Кроме того, он и сам приобрел славу бездарнейшего студента журналистики во всей истории университета.
Потом и Китти поступила в университет, и грянул гром! Сколько бы раз Марк ни видел Китти, он всегда испытывал волнение, словно видит ее впервые. На этот раз с Томом происходило то же самое. За месяц до госэкзаменов они удрали. Том и Китти, Марк и Элин с четырьмя долларами и десятью центами в кармане пересекли на старом Форде границу штата и пустились искать мирового судью. Медовый месяц они провели на заднем сидении Форда, застрявшего на обратном пути в грязи проселочной дороги и протекавшего в дождь как сито. Это было многообещающее начало для типичной американской четы.
Том и Китти держали свой брак в тайне еще год после того, как он кончил университет. Китти осталась кончать курс для медсестер. Ходить за больными, всегда думал Марк, - как раз для Китти.
Том прямо боготворил Китти. Он всегда был немного необуздан и чересчур уж независим. Теперь все переменилось, и он все более входил в роль образцового мужа. Начал он с очень маленькой должности в одной очень большой рекламной фирме. Они поселились в Чикаго. Китти работала сестрой в детской больнице. Они пробивали себе дорогу дюйм за дюймом, чисто по-американски. Сначала съемная квартира, потом маленький домик, новый автомобиль, платежи в рассрочку и большие надежды. Китти забеременела, потом родилась Сандра.
Мысли Марка прервались, когда такси замедлило ход, въезжая в предместья Никозии, столицы Кипра, расположенной на коричневой равнине между северной и южной горными цепями.
- Вы говорите по-английски? - спросил Марк шофера.
- Да, сэр.
- Там надпись в аэропорту: добро пожаловать на Кипр.
А как это гласит дальше?
- По-моему, никак. Это они просто стараются угождать туристам.
Они въехали в город. Ровная местность, желтые каменные дома, крытые красной черепицей, море финиковых пальм - все это напоминало ему Дамаск. Шоссе шло вдоль древней венецианской стены, обвивающей старый город словно вычерченным кольцом. Марк разглядел минареты-близнецы, поднимающиеся на фоне неба в турецкой части города. Эти минареты принадлежали к Святой Софии, величественному собору времен крестовых походов, превращенному в мечеть. Проезжая вдоль крепостной стены, они миновали гигантские укрепления, напоминающие острия стрел. Марк помнил еще с предыдущего своего пребывания на Кипре, что этих торчащих на стене стрел было одиннадцать, нечетное число. Он хотел было спросить у шофера, почему именно одиннадцать, но промолчал.
Спустя несколько минут Никозия осталась позади. Они продолжали свой путь по равнине на север, минуя деревню за деревней, похожие друг на дружку как две капли воды и состоявшие сплошь из серых глинобитных домиков. В каждой деревне высилась водонапорная башня, снабженная надписью, что она построена милостью Его Величества короля Великобритании. На бесцветных полях крестьяне убирали картофель, погоняя на диво выносливых мулов великолепной кипрской породы.
Такси вновь набрало скорость, и Марк снова погрузился в мечты.
...Марк и Элин поженились вскоре после Тома и Китти. Брак с первого же дня оказался ошибкой. Два хороших человека, но не созданных друг для друга. Они не расходились только благодаря спокойной и мягкой мудрости Китти. Они могли оба приходить и по очереди изливать свою душу перед ней. Китти умудрилась сохранить этот брак даже тогда, когда он уже давно расшатался. Потом он рухнул окончательно, и они разошлись. Марк был благодарен судьбе, что хоть не было детей.
После развода Марк переехал в восточные штаты, начал колесить с одной работы на другую и успел превратиться из бездарнейшего на свете студента журналистики в бездарнейшего на свете журналиста. Он стал одним из тех летунов, которых часто можно встретить в газетном мире. Это была не тупость и не отсутствие таланта, а всего лишь полнейшая неспособность найти свое место в жизни. Марк был творческой натурой, а рутинная работа в газете глушила его творческие силы. Тем не менее у него не было желания попытать свои силы на писательском поприще. Он знал, что не обладает данными, необходимыми для писательского труда. Так он и прозябал в неизвестности - ни рыба, ни мясо.
Каждую неделю он получал письмо от Тома, полное восторженных сообщений о продвижении по службе и о его любви к Китти и Сандре.
Марк вспомнил письма Китти, являвшиеся трезвым дополнением к восторженности Тома. Китти всегда держала Марка в курсе дел его бывшей жены, пока Элин не вышла вновь замуж.
В 1938-ом году мир вдруг раскрылся перед Марком Паркером. В Американском Синдикате Новостей оказалась вакантная должность в Берлине, и Марк вдруг превратился из рядового газетчика в респектабельного иностранного корреспондента.
На новой работе Марк обнаружил весьма недюжинные способности. Здесь ему представилась возможность проявить хоть отчасти свои творческие задатки, и он создал почерк, свойственный ему одному, Марку Паркеру, и никому больше. Марк не был звездой на газетном небосклоне, но он обладал безошибочным инстинктом, отличающим настоящего иностранного корреспондента: он чувствовал событие, когда оно еще только назревало.
Мир был сущим балаганом. Он изъездил вдоль и поперек Европу, Азию, Африку. У него было имя, он любил свое дело, пользовался кредитом в баре Хозе, в трактире Джеймса, в кабачках Джо и Жака, и у него был неисчерпаемый запас блондинок, брюнеток и рыжих красоток для пополнения \"одномесячного клуба\".
Когда началась война, Марк носился по Европе как угорелый. Было приятно возвращаться в Лондон на несколько дней, где его обычно ждала стопка писем от Тома и Китти.
В начале 1942-го года Том Фремонт пошел добровольцем в корпус морской пехоты. Он погиб в Гвадалканале.
Два месяца после гибели Тома умерла и Сандра от полиомиелита.
Марк взял внеочередной отпуск, чтобы съездить домой, но пока доехал, Китти Фремонт исчезла. Он долго и тщетно искал ее, пока не пришлось вернуться в Европу. Она словно исчезла с лица земли. Марк был потрясен, но та грусть, которую он всегда замечал в глазах Китти, представлялась ему сейчас сбывшимся пророчеством.
Сразу после окончания войны он вернулся еще раз в Америку, чтобы поискать ее, но след давно простыл.
В ноябре 1945-го года АСН вызвал его обратно в Европу, чтобы писать о процессе главных военных преступников в Нюрнберге. К этому времени Марк был уже общепризнанным авторитетом и носил звание \"специального\" иностранного корреспондента. В Нюрнберге он написал серию блестящих статей и оставался там, пока нацистские главари не были повешены.
Перед тем как отправить его в Палестину, где, по всем приметам, назревала локальная война, АСН предоставил Марку отпуск, в котором он, кстати, очень нуждался. Чтобы провести отпуск, как подобает Марку Паркеру, он подцепил знакомую страстную француженку, работавшую в ООН и направленную в Афины в штаб Объединенных Наций.
Вот тут, как гром с ясного неба, все и произошло. Он сидел как-то в американском баре в Афинах и коротал время с группой коллег по перу, когда вдруг заговорили об американской сестре милосердия, творящей чудеса среди греческих сирот. Один из корреспондентов как раз вернулся из того приюта и собирался написать о нем.
Эта сестра была Китти Фремонт.
Марк тут же послал запрос и узнал, что она находится в отпуске на Кипре.
Равнина кончилась, и такси начало взбираться в гору по узкой, извилистой дороге, ведущей через перевал в горах Пентадактилос (Пятипалых.).
Смеркалось. На перевале Марк сделал остановку. Он вышел из машины и посмотрел вниз на Кирению, маленький городок, приютившийся на берегу моря у подножья горы и похожий на ювелирное изделие. Наверху слева виднелись руины Св. Гилариона, древней крепости, связанной с именами Ричарда Львиное Сердце и его красавицы Беренгарии. Марк отметил про себя, что нужно будет вернуться сюда с Китти.
Уже почти совсем стемнело, когда они добрались в Кирению. Городок состоял сплошь из выбеленных известью домиков с красными крышами. Над ним возвышалась крепость, доходящая до самого моря. Кирения была городком до того живописным, старомодным и причудливым, что просто нельзя было представить себе ничего более живописного, старомодного и причудливого. Он проехал мимо миниатюрной пристани, забитой рыбацкими лодками и небольшими яхтами и защищенной молом, обнимающим ее справа и слева. На одной из ветвей мола был причал, на второй старое укрепление, Крепость Девы.
Кирения была с давних пор излюбленным местом художников и британских военных в отставке. Она и в самом деле была одним из самых мирных уголков на земном шаре.
Тут же неподалеку вздымалась глыба Дворцовой гостиницы. Огромное здание казалось каким-то бесформенным и неуместным на фоне сонного городка. Тем не менее \"Дворец\" стал со временем одним из центров британской империи. Он был известен в самых отдаленных уголках земли, где только развевался Юнион Джек (Флаг Соединенного Королевства.), как место встречи англичан. Это был лабиринт из номеров, террас и веранд, висящих над морем. Длинный, метров в сто, пирс соединял гостиницу с маленьким островком в море, излюбленным местом пловцов и любителей солнечных ванн.
Такси остановилось. Выбежавший служащий понес багаж в гостиницу. Марк расплатился с шофером и оглянулся вокруг. Был ноябрь, но погода все еще стояла теплая и ясная. Какое чудесное место для свидания с Китти Фремонт!
Портье протянул Марку письмо.
Дорогой Марк!
Я задержусь в Фамагусте до девяти часов. Прости, пожалуйста! Умираю от нетерпения. Пока.
Китти.
- Цветы, бутылку виски и ведерко льда, - сказал Марк.
- Миссис Фремонт позаботилась обо всем, - сказал портье, передавая ключи коридорному. - У вас смежные комнаты с видом на море.
Марк заметил ухмылку на лице портье. Это была та же грязная усмешка, которую он видел во всех гостиницах, куда он являлся с какой-нибудь женщиной. У него мелькнуло желание растолковать портье, что он ошибается, но он не стал: пусть этот чертов портье думает, что ему угодно.
Полюбовавшись видом темнеющего моря, он распаковал свой багаж, налил себе стакан виски с содовой и выпил его, лежа в ванне.
Семь часов... еще целых два часа ждать.
Он открыл дверь в комнату Китти. Пахло хорошо. Ее купальный костюм и несколько свежевыстиранных пар чулок висели над ванной. Туфли стояли в ряд у кровати, на туалетном столике - всякие флакончики. Марк улыбнулся. Даже в отсутствие Китти в комнате Китти царила атмосфера, характерная для незаурядного человека.
Он вернулся к себе и растянулся на кровати. Как отразились на ней все эти годы? Какие следы оставило перенесенное горе? Китти, милая Китти... пожалуйста, будь паинькой! Сейчас ноябрь 1946-го года, стал прикидывать Марк, когда он видел ее в последний раз? В тысяча девятьсот тридцать восьмом году, незадолго до его отъезда в Берлин. Восемь лет. Китти сейчас, стало быть, 28 лет.
Слишком много волнений для одного дня. Марк устал и начал клевать носом.
Звяканье кубиков льда, звук вообще-то приятный для слуха Марка, разбудил его из глубокого сна. Он потер глаза и потянулся за сигаретой.
- Вы спите, словно под наркозом, - сказал голос с явным британским акцентом. Я стучал целых пять минут. Пришлось попросить коридорного открыть дверь. Вы, надеюсь, не сердитесь, что я налил себе стаканчик?
Голос принадлежал Фреду Колдуэллу, майору британской армии. Марк зевнул, потянулся, чтобы стряхнуть остатки сна, и посмотрел на часы. Было 8.15.
- Что вы делаете здесь на Кипре, черт возьми? - спросил Марк.
- Мне кажется, что тот же вопрос я вправе задать вам.
Марк закурил и посмотрел на Колдуэлла. Он не любил этого майора, но и ненависти к нему не испытывал. Он его просто не мог переваривать. Они встречались до этого дважды. Колдуэлл был адъютантом полковника, ныне бригадного генерала Бруса Сатерлэнда, очень толкового фронтового командира британской армии. Их первая встреча состоялась во время войны где-то в Нидерландах. В одном из своих репортажей Марк указал на одну тактическую ошибку, допущенную британским командованием и стоившую жизни целому полку. Во второй раз они встретились в Нюрнберге на процессе, где Марк присутствовал в качестве корреспондента АСН.
Соединение Бруса Сатерлэнда ворвалось первым в немецкий концлагерь Берген-Бельзен. Оба, Сатерлэнд и Колдуэлл, выступали свидетелями на Нюрнбергском процессе.
Марк пошел в ванную, помыл лицо холодной водой и стал искать полотенце.
- Чем я могу вам быть полезен, Фредди?
- Из Си-Ай-Ди позвонили сегодня в штаб и сообщили о вашем прибытии. Насколько мне известно, у вас нет официальных полномочий.
- Господи, у вас нюх, как у стаи гончих. Очень сожалею, но придется разочаровать вас, Фредди. Я здесь просто в отпуске по пути в Палестину.
- Это не официальный визит, Паркер, - сказал Колдуэлл. - Просто у нас несколько повышенная чувствительность после наших встреч в прошлом.
- Крепкая же у вас память! - сказал Марк и начал одеваться. Колдуэлл налил Марку стакан виски. Марк смотрел на английского офицера и задавал себе вопрос - чем он его так раздражает всегда. В нем была та грубость, по которой безошибочно угадывался образчик препротивной породы колонизаторов. Колдуэлл был скучный, узколобый тупица. Поиграть по-джентельменски в теннис - с белыми, разумеется, - стакан крепкого джина с содой и к черту туземцев; вот и весь его девиз.
Марка раздражала совесть Фредди Колдуэлла, вернее, отсутствие в нем совести. Понятия о добре и зле Колдуэлл черпал из воинского устава или из какого-нибудь приказа сверху.
- Вы что же, гадости какие-нибудь творите на Кипре и пытаетесь скрыть их?
- Не будьте глупым, Паркер. Это наш остров, и мы хотим знать, что вас привело сюда.
- Знаете, что я вам скажу. Вот это мне больше всего и нравится у вас, англичан. Какой-нибудь голландец просто велел бы мне убраться к черту. Вы же говорите всегда; \"Пожалуйста, идите к черту\". Я вам уже сказал, что нахожусь здесь в отпуске. Свидание со старым другом.
- Можно узнать фамилию друга?
- Женщина по имени Китти Фремонт.
- Китти, сестра? Да-а-а, это женщина, ничего не скажешь! Я на днях познакомился с нею у губернатора. - Фредди Колдуэлл вопросительно поднял брови, посмотрев на настежь открытую дверь, ведущую в комнату Китти.
- Возьмите свои грязные мысли и отправьте их в баню, - сказал Марк. - Мы знакомы уже 25 лет.
- Но ведь чувства с годами не угасают, как любят говорить американцы.
- Совершенно верно. И с этой точки зрения ваш визит вторгается в сферу личных отношений. Сделайте же одолжение и убирайтесь вон.
Фредди Колдуэлл улыбнулся, поставил стакан и зажал щегольский стек под мышку.
- Фредди Колдуэлл, - сказал Марк, - хотел бы я видеть вас тогда, когда у вас сгонят с лица эту улыбку.
- Что вы хотите этим сказать, черт возьми?
- Мы живем сейчас в 1946-ом году. Масса людей читала во время войны лозунги, разъяснявшие во имя чего, собственно, шла эта война, и они верили в эти лозунги. Ваши часы отстают, Колдуэлл. Еще немного и вы останетесь у пустого корыта: сначала в Индии, затем в Африке, потом и на Ближнем Востоке. Я остаюсь здесь, чтобы присутствовать при том, как вы потеряете мандат на Палестину. Вас вытурят также из Суэца и из Транс-Иордании. Солнце империи близится к закату. Что станет делать ваша жена, когда у нее не будет человек сорок негритят, чтобы помыкать ими с помощью кнута?
- Я читал ваши репортажи о Нюрнбергском процессе, Паркер. У вас несчастная американская склонность к преувеличениям, к театральности. Впрочем, старик, у меня нет жены.
- Что там ни говори, а в вежливости вам не откажешь.
- Не забывайте, Паркер, что вы здесь только в отпуске. Я передам генералу Сатерлэнду привет от вас. Всего хорошего!
Марк улыбнулся и пожал плечами.
И тут его вдруг осенило. Надпись в аэропорту: Добро пожаловать на Кипр. Полностью стих гласил: \"Добро пожаловать на Кипр, козлы и ослы!\".
Глава 2
Пока Марк Паркер готовился к долгожданной встрече с Китти Фремонт, двое других мужчин ждали совершенно иной встречи в другой части Кипра. Они ждали в лесу, расположенном в сорока милях от Кирении к северу от портового города Фамагусты. Было пасмурно, на небе - ни звезды. Двое мужчин стояли молча и смотрели сквозь тьму в сторону залива, находящегося в полумиле у подножья горы.
Они стояли в заброшенной белой хижине на горе, посреди соснового леса вперемежку с эвкалиптами и акациями. Стояла черная тишина, прерываемая время от времени порывом ветра и подавленным прерывистым дыханием мужчин.
Один из них был грек-киприот, лесничий по профессии; он нервничал. Второй, спокойный как изваяние, неотступно смотрел в сторону залива. Его звали Давид Бен Ами, что обозначает: Давид, сын моего народа. Тучи начали рассеиваться. Слабое мерцание осветило бухту, лес и белый домик. Давид Бен Ами стоял у окна, и теперь можно было различить его лицо. Это был человек небольшого роста и щуплого телосложения двадцати лет с небольшим. Даже при слабом свете в нем можно было по тонкому и чуткому лицу, по глубоким глазам угадать интеллигента, ученого.
Когда тучи совсем рассеялись, свет полился на поля, на руины мраморных колонн и памятников, валявшихся вокруг белого домика.
Развалины. Преходящие останки когда-то величественного города Саламиды, достигшего расцвета во времена Христа. Какие только события не происходили на этих усеянных мрамором полях! Саламида, город построенный в незапамятные времена Тевкром после его возвращения с троянской войны. Он был разрушен землетрясением, вновь поднялся и еще раз пал от арабского меча под знаменем Ислама, чтобы уже никогда больше не подняться. Свет мерцал над полями, усеянными остатками тысяч и тысяч разрушенных колонн, где когда-то стоял гордый греческий форум.
Небо опять заволокло тучами.
- Ему уже давно пора быть, - нервно шепнул киприот-лесничий.
- Послушай! - шепнул Бен Ами в ответ.
Слабый рокот моторной лодки донесся до них с моря. Давид Бен Ами поднял к глазам бинокль, надеясь на просвет в тучах. Рокот мотора становился все громче.
В море вспыхнул электрический фонарь, направленный в сторону домика, и луч света прорезал тьму. Еще вспышка. Еще.
Давид Бен Ами и лесничий выскочили из дома и бросились по щебню и бурелому вниз к морю. Бен Ами просигналил в ответ из своего фонаря.
Мотор замолк.
Мужской силуэт перемахнул через борт лодки и пустился вплавь к берегу. Давид Бен Ами взвел курок своего пистолета и оглянулся - не видно ли английского патруля. Мужчина вынырнул из воды и пошел вброд. - Давид! раздался приглушенный голос.
- Ари! - ответил он. - Сюда, быстро!
На берегу все трое пустились бежать вверх, мимо белого домика к проселку. Там их ждало такси, спрятанное в кустах. Бен Ами поблагодарил киприота, сел с пришельцем в машину и они помчались в Фамагусту.
- Мои сигареты все промокли, - сказал Ари. Давид протянул ему коробку. Короткая вспышка осветила лицо мужчины, которого звали Ари. Он был большой и сильный, полная противоположность щуплому Бен Ами. У него было красивое лицо, но глаза были строгие и сухие.
Это был Ари Бен Канаан, один из лучших агентов нелегальной организации \"Мосад Алия Бет\".
Глава 3
В дверь Марка Паркера постучали. Он открыл. Перед ним стояла Китти Фремонт. Она была даже еще красивее, чем он ее помнил. Они долго смотрели друг на друга молча. Он изучал ее лицо и глаза. Теперь это была женщина в полном смысле слова, ласковая и все понимающая, какой становятся только после глубоких страданий.
- Мне бы следовало свернуть тебе шею за то, что ты не отвечала на мои письма, - сказал Марк.
-Здравствуй, Марк,- прошептала она.
Они бросились друг к другу и обнялись. Затем они целый час сидели, говорили мало, а больше оглядывали друг друга, обмениваясь короткими улыбками и дружескими поцелуями в щеку.
За обедом они тоже говорили мало, все больше о похождениях Марка в качестве иностранного корреспондента. Постепенно Марк заметил, что она всячески увиливает от разговора о себе.
На десерт принесли сыр. Марк выпил остаток пива, и опять наступило неловкое молчание. Теперь Китти явно чувствовала себя неудобно перед его вопросительным взглядом.
- Пошли, - сказал он, - прогуляемся по набережной.
- Я только схожу, возьму платок, - сказала она. Они шли молча вдоль набережной мимо белых домов, затем по молу к маяку, стоявшему у узких ворот гавани. Было пасмурно, и неясные силуэты лодок, стоявших в гавани на якоре, были еле видны. Они смотрели, как маяк сигналит в море траулеру, добирающемуся в гавань. Слабый ветерок трепал светлые волосы Китти. Она плотнее закуталась в платок. Марк закурил и сел на парапет. Стояла мертвая тишина.
- Тебя, видно, огорчил мой приезд, - сказал он. - Я завтра же уеду.
- Я не хочу, чтобы ты уезжал, - сказала она. Она посмотрела на море. - Мне трудно рассказать тебе, что я почувствовала, получив твою телеграмму. Она открыла дверцу для множества воспоминаний, которые я всеми силами пыталась похоронить. Но я знала, что рано или поздно этот час наступит. С одной стороны, я боялась этого часа, а с другой - рада, что ты здесь.
- Вот уже четыре года, как Том погиб. Неужели ты до сих пор не похоронила все это?
- Да, много мужей погибло на войне, - тихо сказала она. - Я долго плакала. Мы очень любили друг друга, но я знала, что жить ведь как-то надо. Я даже не знаю, как он погиб.
- Об этом не много расскажешь, - сказал Марк. - Том служил в морской пехоте. Штурмуя, еще с десятком тысяч таких же, как он сам, какую-то бухту, он попал под пулю. Ничего героического, никаких орденов, даже времени не было сказать: \"передайте Китти, что я ее любил\". Просто попал под пулю и погиб... вот и все.
Кровь отхлынула с ее лица. Марк зажег и протянул ей сигарету.
- А зачем умерла Сандра? Почему должен был умереть и ребенок?
- Я не бог. На такие вопросы я не могу ответить. Она села рядом с Марком на парапет, положила ему голову на плечо и вздохнула.
- Боюсь, мне некуда больше деваться.
- А почему бы тебе не рассказать мне обо всем?
- Не могу...
- Все-таки пора, мне кажется.
Много раз Китти пыталась заговорить, но кроме бессвязного шепота, ничего у нее не получалось. Слишком глубоко сидел в ней ужас всех этих лет. Она бросила сигарету в воду и посмотрела на Марка. Он был прав и, к тому же, был единственным человеком на свете, которому она могла довериться.
- Это было ужасно, - сказала она, - когда я получила извещение насчет Тома. Я его так любила. Ровно... ровно два месяца спустя умерла и Сандра от полиомиелита. Я... я тут многого не помню. Мои родители забрали меня в Вермонт и поместили в санаторий.
- В сумасшедший дом?
- Нет... так это называется только, когда речь идет о бедных. В моем случае это называлось санаторием для лиц, перенесших душевное потрясение. Я не помню, сколько времени я там пробыла. Я не все помню. День и ночь я была словно в тумане. Это называют меланхолией.
Внезапно голос Китти окреп. Дверь приоткрылась, и боль искала себе выход.
- В один прекрасный день туман рассеялся, и я вспомнила, что Том и Сандра умерли. Я почувствовала острую боль, и она меня уже больше не покидала. Все ежеминутно напоминало мне о них: песню ли я слышала, смех, ребенка ли видела... Каждое дыхание причиняло мне боль. Я молилась... Я молилась, Марк, чтобы на меня снова спустился туман. Да, я с радостью лишилась бы рассудка, лишь бы больше не помнить.
Она встала, высокая и прямая, и слезы потекли у нее по щекам.
- Я удрала в Нью-Йорк. Пыталась раствориться в толпе. В моем распоряжении были четыре стены, стул, стол, качающаяся электрическая лампочка. - Она иронически засмеялась. - Была даже мигающая неоновая реклама под окном. Что-то про булочки, кажется. Я часами бродила бесцельно по улицам, пока все лица сливались в одно, и целыми днями сидела и смотрела в окно. Том, Сандра, Том, Сандра... они не покидали меня ни на минуту.
Китти почувствовала у себя за спиной Марка. Его руки обхватили ее плечи. Со стороны моря траулер подплывал к входу в гавань. Она потерла щеку о руку Марка.
- Однажды ночью я напилась. Ты ведь знаешь меня... я люблю выпить. Я увидела одного парня в зеленой форме, как была у Тома. Он был один, высокий, стройный - как Том. Мы пили вместе... Проснулась я в дешевом, грязном номере какой-то гостиницы, бог знает где. Я была все еще полупьяная. Подошла к зеркалу и посмотрела на себя. Я была голая. Парень - тоже голый - лежал на кровати, раскинув руки.
- Китти, ради бога!..
- Все в порядке, Марк... дай мне досказать. Я долго стояла и смотрела в это зеркало... не помню сколько. Я опустилась на самое дно. Ниже - уже некуда. В это мгновение я почувствовала, что больше не могу. Парень лежал в забытьи странно, я даже не помню, как его звали. Я видела его лезвия в ванной, я видела газ... Не помню, сколько я простояла у окна и смотрела с десятого этажа вниз на тротуар. Это был конец, но у меня не хватало сил принять его. И тут произошло что-то странное, Марк. Вдруг я поняла, что буду жить, жить без Тома и Сандры. И как только я это поняла, боль вдруг исчезла.
- Китти, дорогая моя! Я так долго искал тебя, мне так хотелось помочь тебе!
- Я знаю. Но я должна была сама справиться со всем этим; так, по крайней мере, мне казалось. Я вернулась к своей профессии и вся ушла в работу. Когда война кончилась, я приняла этот греческий детдом. Пришлось работать круглые сутки; это было как раз то, в чем я больше всего нуждалась: работать до изнеможения. Марк, я... я сотни раз принималась писать тебе. Но я почему-то ужасно боялась этой минуты. И я рада, ужасно рада теперь, что она уже позади.
- А я рад, что нашел себя, - сказал Марк. Она круто обернулась и посмотрела ему в лицо: - Вот это и есть история Китти Фремонт.
Марк взял ее за руку, и они зашагали по молу обратно к набережной. Из Дворцовой гостиницы слышалась музыка.
Глава 4
Бригадный генерал Брус Сатерлэнд, военный комендант Кипра, сидел за большим письменным столом в своем доме на улице Гиппократа в Фамагусте, в сорока километрах с небольшим от Кирении. Если не считать некоторых предательских признаков - начинающегося брюшка и седины в висках - он выглядел не старше своих пятидесяти пяти лет. Зато его выправка сразу выдавала военного. Раздался резкий стук в дверь, и его адъютант, майор Фред Колдуэлл, вошел в комнату.
- Добрый вечер, Колдуэлл. Уже назад из Кирении? Садитесь. - Сатерлэнд отодвинул бумаги, потянулся и положил очки на стол.
Он выбрал короткую английскую трубку с полочки и, погрузив ее в кисет, стал набивать табаком. Колдуэлл взял сигару, поблагодарил, и вскоре комната была вся в дыму. На звонок в комнату вошел слуга-грек.
- Джин и соду на двоих.
Сатерлэнд встал и вышел из-за стола. На нем была вельветовая домашняя куртка цвета бордо. Он удобно уселся в кожаное кресло у книжной полки, доходящей до самого потолка.
- Вы видели Марка Паркера?
- Да, сэр.
- Что вы о нем думаете?
Колдуэлл пожал плечами. - По виду к нему нельзя придраться. Он на пути в Палестину... Здесь он остановился, только чтобы повидаться с этой американской сестрой, Китти Фремонт.
- Фремонт? Ах, да, это та симпатичная женщина, с которой мы познакомились у губернатора.
- Я же говорю, сэр. По виду все это выглядит вполне невинно. Однако Партер - журналист, и я никак не забуду, какие он нам доставил неприятности тогда в Голландии.
- Ну, бросьте, бросьте, - ответил Сатерлэнд. - Все мы делали ошибки во время войны. Он просто случайно разоблачил одну из наших. К счастью, мы победили, и я не думаю, чтобы кто-нибудь помнил еще об этом деле. Принесли джин с содой.
- За ваше здоровье!
Сатерлэнд поставил стакан и погладил вислые, как у моржа, усы, Фред Колдуэлл не унимался.
- Сэр, - сказал он, - если Паркер что-нибудь почует и начнет разнюхивать, не считаете ли вы, что следовало бы поручить двум агентам Си-Ай-Ди следить за ним?
- Послушайте, Фред, оставьте Паркера в покое. Стоит только ограничить газетчика в чем-нибудь, и вы разворошите осиное гнездо. Репортаж о беженцах сегодня не в моде, и я не думаю, что лагеря здесь вызовут у него интерес. Тем более нам не следует возбуждать его любопытство, какими бы то ни было ограничениями. Ваш сегодняшний визит к нему был ошибкой.
- Но, генерал... после этой истории в Голландии...
- Принесите шахматный столик, Фредди!
Было что-то окончательное в том, как Сатерлэнд произнес \"Фредди\". Колдуэлл что-то пробормотал себе под нос, и они сели играть. Они сделали несколько ходов, но Сатерлэнд видел, что его помощник чувствовал себя не в своей тарелке. Он положил трубку и откинулся в кресле.
- Колдуэлл, я уже пытался разъяснить вам, что мы не содержим здесь концентрационных лагерей. Беженцы будут находиться в Караолосе только до тех пор, пока эти тугодумы в Уайтхолле решат, как им быть с мандатом на Палестину.
- Но ведь эти евреи такие вредные, - сказал Колдуэлл. - Все-таки немного доброй старой дисциплины, по-моему, не помешало бы.
- Нет, Фредди, в этом случае нет. Эти люди не преступники, и симпатии всего мира на их стороне. Наша с вами обязанность заключается в том, чтобы не было скандалов, побегов или еще чего-нибудь, что могла бы использовать против нас враждебная нам пропаганда. Вы меня поняли?
Колдуэлл не понимал. Ему казалось, что генералу следовало бы вести себя с беженцами гораздо строже, черт возьми. Но с генералами не очень-то поспоришь, если только ты сам не генерал повыше. Все это было так запутано, Колдуэлл сходил пешкой.
- Ваш ход, сэр, - сказал он.
Колдуэлл посмотрел на своего партнера. Сатерлэнд, казалось, забыл об игре и о нем самом. Последнее время это случалось с ним все чаще и чаще.
- Ваш ход, сэр, - повторил Колдуэлл.
На лице Сатерлэнда было написана тревога. Бедный старик, подумал Колдуэлл. Генерал был женат на Нэдди Сатерлэнд без малого тридцать лет, и вдруг она бросила его и удрала с любовником, лет на десять ее моложе, в Париж. Это был скандал, взбудораживший на многие месяцы военные круги, и Сатерлэнд до сих пор, видно, еще не оправился от удара. Ужасный удар для генерала, всегда такого корректного. Бледное лицо генерала было все в морщинах, и на носу проступали красные прожилки. В эту минуту он действительно выглядел пятидесятипятилетним и даже больше.
Брус Сатерлэнд думал не о Нэдди, как казалось Колдуэллу. Он был мысленно в лагерях для беженцев в Караолосе.
- Ваш ход, сэр.
- \"Так да погибнут все твои враги, Израиль!\" - пробормотал Сатерлэнд.
- Вы что-то сказали, сэр?
Глава 5
Марк повел Китти назад к столу. Оба тяжело дышали.
- Ты знаешь, когда я последний раз танцевал самбу? - сказал он. - Хоть ты уже старуха, а делаешь свое дело неплохо.
Марк оглянулся. Зал был полон английскими офицерами в мундирах защитного цвета или в белых флотских кителях. Все говорили с явным британским акцентом. Марку нравились такие места. Официант поднес еще пару рюмок, и они чокнулись.
- За Китти, где бы она ни пропадала! - сказал Марк.
- Кстати, мадам, куда вы теперь думаете направить путь?
Китти пожала плечами. - Ей-Богу, не знаю. В Салониках мне делать больше нечего, и я начинаю беспокоиться. Я получила десятки предложений от ООН изо всех уголков Европы.
- Да, милейшая, была война, - сказал Марк. - Всюду масса сирот.
- Это точно, - сказала Китти. - Только вчера я получила весьма заманчивое предложение оставаться здесь на Кипре.
- На Кипре?
- У них здесь какие-то лагеря для беженцев в окрестностях Фамагусты. Одна американка и обратилась ко мне. Кажется, лагеря переполнены, и они собираются строить новые вдоль шоссе в Ларнаку. Она мне предложила возглавить это дело.
Марк нахмурился.
- Это одна из причин, из-за которых я не смогла поехать в аэропорт. Я должна была съездить в Фамагусту, чтобы повидаться с ней.
- И что же ты ей сказала?
- Я отказалась. Это евреи. Конечно, еврейские дети такие же, как и все, но мне бы не хотелось иметь с ними дело. Эти лагеря связаны, кажется, теснейшим образом с политикой и, кроме того, они не находятся в ведении ООН.
Марк задумчиво молчал. Китти шаловливо подмигнула ему и покрутила пальцем перед его носом.
- Не будь таким серьезным... Ты бы лучше спросил, какая еще была причина, что я не смогла встретить тебя в аэропорту.
- Тебя, никак, развезло от вина?
- А что? И напьюсь. Итак, мистер Паркер, я поехала в Фамагусту, чтобы проводить своего друга. Ты ведь меня знаешь - один ухажер отплывает пароходом, а другой прилетает самолетом.
- Уж раз ты об этом заговорила... Кто он такой, этот парень, с которым ты приехала на Кипр?
- Очень хочется знать?
- Ага.
- Полковник Говард Хиллинс.
-Что-нибудь гадкое?
- Нет, черт возьми! Он был корректным до тошноты.
- Где ты с ним познакомилась?
- В Салониках. Он возглавлял английскую военную миссию в тех местах. Когда я приняла детдом, у нас многого не хватало: коек, медикаментов, продуктов, постели, словом - всего. Я как-то обратилась к нему, и он прямо из кожи лез вон, чтобы только помочь мне. С тех пор мы друзья на вечные, вечные времена. Он действительно чудесный человек.
- Продолжай. Это впрямь становится интересно.
- Несколько недель тому назад ему сообщили, что его переводят в Палестину и что перед переводом ему предоставляется отпуск. Вот он меня и попросил провести. с ним отпуск на Кипре. Знаешь, я до того заработалась, что совершенно забыла, что у меня за полтора года не было ни одного выходного дня. Потом его отозвали из отпуска и ему пришлось явиться сегодня в Фамагусту, чтобы сесть на пароход и отплыть в Палестину.
- Какие-нибудь планы на будущее в качестве миссис Хиллинс?
Китти отрицательно покачала головой.
- Он мне очень нравится. Он для того, собственно, и привез меня сюда на Кипр, где он надеялся найти более подходящую обстановку, чтобы сделать мне предложение.
- И что же ?
- Я любила Тома. У меня уже никогда не будет такого чувства к другому.
- Тебе уже двадцать восемь, Китти. Пора как-то привести в порядок свои дела.
- А мне и так хорошо. Я нашла себе дело, вполне меня устраивающее. Марк, ты ведь тоже едешь в Палестину. Здесь много офицеров отправляются в Палестину.
- Там заваривается война, Китти.
- Как это война? Я не понимаю.