Сергей БЕЛОШНИКОВ

ЛОВКАЧ И ХИППОЗА

Глава 1. ВЗГЛЯД СО СТОРОНЫ.

По скошенному сентябрьскому полю меж мокрыми стогами сена тягостно тянулись рваные клочья рассветного тумана. По кромке поля выстроились рахитичные пригородные березки. Над ними шагали в муть неба циркули опор электропередач. Бесшумно шелестел нудный мелкий дождь. Издалека прорезывался недовольный рев грузовика, похожий на урчанье некормленного неделю тиранозавра. Это был единственный звук в призрачной предутренней тишине.

В одном из стогов была вырыта нора. Из вороха сена торчала подошва кроссовки с налипшими комьями грязи. Чуть дальше проглядывала – словно остаток вчерашнего невеселого обеда каннибала, – посиневшая и скрюченная кисть руки. Пальцы руки с траурной каемкой под ногтями были неподвижны. Вдруг они сонно зашевелились, поскребли острую коленку, обтянутую джинсовой тканью.

И вообще это утро было промозглое и холодное, как и положено в сентябре. Минуту назад Хиппоза проснулась в своей норе именно от ощущения этого, внезапно наступившего предзимнего холода.

Хиппоза покрутилась, подтянула колени к подбородку. Натянула поглубже бейсболку, сверху прикрылась капюшоном. На носу Хиппозы красовались непроницаемо-черные круглые очки, скрывавшие глаза. А на очки из-под бейсболки падали сосульки недлинных темно-каштановых волос.

Хиппоза засунула окоченевшие пальцы в рукава американской куртки военного образца и попыталась снова провалиться в сладостное сонное забытье. Но ничего не получилось – сон пропал окончательно и бесповоротно. Хиппоза поежилась. Слизнула кончиком розового кошачьего языка сладкую слюнку, дезертировавшую во время сна в уголок рта.

– И впрямь осень наступила… Это ведь блядство, не правда ли, мой бедный и сирый друг? – спросила сама себя Хиппоза и, шурша сухим сеном, выкатилась из норы.

Выпрямилась и с наслаждением потянулась, хрустя суставами. Потом стряхнула с одежды приставшие ломкие травинки.

На вид Хиппозе было лет двадцать. Разводы грязи, оставшиеся у нее на лице после походной ночевки, мешали определить возраст точнее. Хиппоза была длинная, худая и нескладная. Она почесала ногой другую ногу и стала похожа на птицу фламинго. Если, конечно, птицы племени фламинго бывают защитно-джинсового цвета. Лицо у Хиппозы-фламинго в настоящий момент было обиженным и злым. Хиппоза с подвыванием зевнула и лязгнула зубами.

– Да. Блядство. И даже хуже, – с чувством повторила она и вытянула из норы видавший виды тощий грязно-белый рюкзак.

В эту минуту Хиппоза с радостью убила кого-нибудь. Но, к сожалению, поблизости не было ни души.

Оставляя на влажной от дождя траве темную дорожку, Хиппоза побрела по скошенному полю к насыпи, по которой проходила автомобильная колея. Сзади на куртке Хиппозы полукруглой белой полосой удобно пристроилась отчетливая надпись: \"Love Air Force\".

Сшибая вниз мелкие камешки, Хиппоза вскарабкалась на насыпь и замерла.

От изумления рот у нее невольно приоткрылся. Она сдвинула на лоб черные очки. Под очками внезапно обнаружились серые, прозрачно-бесстыжие глаза.

Разбитая колея, виляя по-собачьи, убегала по насыпи к мутным редкозубым очертаниям подмосковного поселка. А по другую сторону насыпи открывалось нечто. Там громоздились вонючие эвересты городской свалки. Там по кучам мусора суетливо расхаживали сотни чаек, бормотавших на каком-то балкано-малоазийском диалекте. Там низко стелились грязно-сизые дымы от горящего мусора. В глубине свалки ворочался и тщетно пытался пробиться к насыпи оранжевый мусоровоз – именно его рычанье услышала Хиппоза, проснувшись.

В общем, на редкость мерзопакостное было зрелище.

Хиппоза с отвращением повела носом, поморщилась. Посмотрела, посмотрела на все это безобразие, да и опустилась на корточки. Не сводя глаз с чаек, подобрала камень и, выпрямившись, с силой запулила его в ближайшую стаю, копошившуюся на куче вареных колбас. О том, что это именно колбасы, можно было догадаться лишь по форме и свинячим завязочкам на концах, потому что были колбасы изумрудно-белесого цвета. Камень вязко просвистел в мокром воздухе и шлепнулся в кучу экс-колбас. Птицы с диким воплями поднялись и замельтешили в воздухе.

Хиппоза спустила очки на нос.

– Хичкока на вас не хватает, – с отчетливым омерзением в голосе констатировала она, глядя на чаек.

Сплюнула. Подняла воротник куртки. Сунула руки в лямки рюкзака и, чуть косолапя длинными ногами, зашагала прочь от свалки и от московских окраин.

Через пол-километра колея сбегала с насыпи и впереди виднелось в туманной дымке загородное шоссе, по которому проносились в ореоле брызг редкие спешащие машины. Вот к нему-то Хиппоза и направила свои стопы, оглядываясь время от времени по сторонам.

Честно говоря, она еще толком не проснулась. И пока что сама не знала – куда идет. Вернее, знала, что идти ей особенно некуда. И чем меньше она будет об этом думать – куда идти, тем больше шансов, что ее не поймают. Хотя и это бабушка надвое сказала: Хиппоза уже прекрасно знала по своему пусть небольшому, но печальному опыту, что опасность всегда появляется оттуда, откуда ее совсем не ждешь.

Опасность, и опасность смертельная в буквальном смысле этого слова: такое ощущение, что все случилось пять минут назад – Хиппозу даже передернуло от омерзения и страха. И невольно она ускорила шаг. Ей было страшно уже почти два дня. Ужас гнался за ней по пятам, и она прекрасно понимала, что ее могут настигнуть в любую минуту: стоит только немного расслабиться, сделать неверный шаг – и все.

Но пока, слава Богу, преследователей не было видно, и ничто вроде бы не предвещало опасности.

Поэтому сейчас Хиппоза просто рассеянно переставляла ноги по раскисшей глине, перемешанной с гравием. Постепенно свалка откатывалась назад, крики возмущенных птиц стихали, превращаясь в туманное эхо.

Хиппоза шла прочь от города. Шла и невольно вспоминала, как все началось.

Глава 2. ЛЮБОПЫТСТВО КОШКУ СГУБИЛО.

О, Господи, да разве я поехала бы на эту треклятую вечеринку, коль знала бы заранее, чем все это безоблачное веселье закончится?! Под знаком созвездия Алого Ужаса я живу последние двадцать четыре часа и одному Аллаху, милостивому и всемогущему известно, когда все это кончится и кончится ли вообще…

Ведь уже давным-давно (и неоднократно) установлено умными людьми – любопытство кошку сгубило. Красавица-кошка – это естественно, я, невероятное любопытство – тоже мое, а потные рукастые губители-мучители – вот они, дышат в затылок зловонным дыханием, вот-вот зацапают, заурчат довольно – пожалуйте бриться, крошка-кэт! Сейчас мы аккуратненько снимем с вас пушистую шкурку, остро отточенным ножичком выпотрошим внутренности, а то, что останется, отдадим нашему хорошему знакомому, господину Катценмёрдеру, известнейшему в определенных кругах мастеру-таксидермисту тевтонского происхождения, но родом из Южной Америки. То-то будет радости господину Катценмёрдеру, то-то он будет потирать маленькие узкие ладошки и радостно хихикать, пританцовывая над материалом для будущего великого произведения! И начнет он трудиться, посапывая от волнения, ловко воссоздавать теперь уже мертвую форму, пытаясь придать ей наиболее живописную позу. И буду потом я, маленькая крошка-кэт, набитая умелыми руками упругим конским волосом, лукать оранжевыми пуговицами искусственных глаз на весело пляшущий огонь камина. А стоять я буду на полочке в той самой каминной комнате, где все и случилось, где все и завертелось…

Но, впрочем, лучше я начну с самого начала и расскажу по порядку.

Когда в субботу утром (не было еще и десяти) Катерина позвонила мне и принялась уговаривать закатиться после обеда в эту замечательную компанию, и давай расписывать, что нас троих (оказывается, нас берет с собой ее постоянный дружок, этот бизнесмен-режиссер-придурок Владик) там ожидает, какие там будут люди, радости, музыка и сногсшибательная московская супертусовка, сначала эта идея пришлась мне отнюдь не по душе. Потому что я валялась в постели в чем мать родила и больше всего на свете хотела не разговаривать, а элементарно спать. В огромной квартире было тихо, папуля и мамуля в настоящий момент поджаривали свои чресла, путешествуя по городам и весям солнечной родины Гомера. Через пару дней они должны прилететь из Греции прямиком в бывшую всесоюзную здравницу, город Сочи. А Сочи – это уже почти Грузия, волшебный край, сверкающее море, – как говаривал самый американистый русский стиляга Вася. И там они продолжат заслуженный отдых на комфортабельном пляже престижной гостиницы \"Редиссон-Лазурная\", где у них заранее забронирован номер-люкс. Вернуться же домой, в Москву, они намеревались не ранее, чем через неделю, и я была свободна, как птица в полете. Да и до начала занятий в моем дивном институте оставалась еще уйма времени – кажется, дней десять, считать точнее – лень. Катерина, кстати, учится вместе со мной, в одной группе. В нашем слаженном дуэте (а знакомы мы с пятого класса школы) она занимает подчиненное положение. Но вовсе не потому, что я тиран и садюга, а просто по сути своей Катерина – потенциальная рабыня. Изнеженная, томная, извращенная ласками и сладостями средиземноморская наложница. Она и в жизни она постоянно играет эту роль. Так ей удобнее, потому что я всегда беру на себя как принятие решения, так и его выполнение. Такой уж у меня характер, и в нашем тандеме я – признанный и неоспоримый лидер. Катерина же выступает в качестве беззащитной, пугливой девочки-одуванчика: эдакий Пьеро в юбке. Мужики, и в частности, Владик, клюют на эту приманку без промедления, заглатывают ее, словно голодные карибские акулы. На самом же деле черноволосая красавица Катерина – така-а-ая расчетливая стерва, каких мало. И единственный человек, которого она временами побаивается, – это я. Знает, что я ей никогда и ни в чем спуску не дам. Но отлипнуть от меня не может, потому что любит беззаветно. Впрочем, я ее тоже люблю.

Я иногда подозреваю, что в глубине души Катерина – лесбиянка-мазохистка и получает кайф от взбучек, которые я ей время от времени устраиваю. Но, впрочем, я ведь не психоаналитик, а обыкновенная московская барышня. Пусть в закоулках катерининой души копаются профессионалы. Но на всевозможные великосветские и не слишком тусовки Катерина без меня – ни шагу, потому как утверждает, что ее обязательно либо изнасилуют, либо обидят в мое отсутствие. Не знаю – действительно ли она так думает, или настолько свыклась со своей ролью. Тоже пища для размышлений: старикашка Зигмунд, прислушиваясь к моим рассуждениям, небось уже давно вертится в гробу, как шестеренка.

Я рассеянно внимала убеждающему воркованию Катерины, доносящемуся из телефонной трубки, а сама спросонья поглаживала свой упругий плоский животик, путаясь кончиками пальцев в подбритой нежной мохнатой поросли в самом его низу и пребывала в сладостной полусонной истоме. Ведь не прошло и трех часов – я скосила глаза на будильник, – как с трудом отлипнув от меня, ушел в рассветное утро, к ближайшей станции метро мой нечаянный дружок, северный мальчишок-крепышок, земляк академика Ломоносова. Я ему беззлобно наврала, что через несколько часов должны вернуться с дачи папуля и мамуля. Наврала не потому, что я такая патологическая обманщица, а потому – ну, что поделать! – люблю я спать одна, когда никто не дышит тебе в затылок, не храпит и не укладывает волосатую тяжелую ногу поперек живота.

Я нагло подцепила его вчера в \"Пропаганде\". Понравился он мне сразу, как только я его засекла: высокий загорелый русак с застенчивой (как оказалось – только поначалу) улыбкой и матово-черными, словно перезрелые вишни, глазами. Несмотря на выгоревшую светлую шевелюру, в лице его проглядывало что-то эскимосско-северное; может быть в разрезе глаз и высоко поднятых скулах. А дальше все было делом техники: нечаянная встреча глазами, моя ответная улыбка и вот мой увалень-русачок уже приглашает меня на танец, и я краем глаза вижу, как сидящая напротив красавица Катерина поджимает губки и надувается от обиды. А чего обижаться, коль рядом с ней со скучающе-всезнающим видом сидит все тот же отмороженный Владик с неизменным бокалом \"мартини\" в руке. Владик вообще не танцует, для его неполных тридцати – это глупости и детские забавы, а Катерина – ну что ж: не свободна, значит не свободна. Когда же во время очередного танца мой новый кавалер доверительно поведал, что учится в университете и три года назад приехал покорять Москву из какого-то северного городка (название коего сразу же вылетело у меня из головы), расположенного надалеко от Архангельска, я совсем растаяла – питаю какую-то необъяснимую слабость к провинциалам. Танцевал земляк Ломоносова классно и оттягивался в полный рост. И под юбку ко мне сходу не полез, и шутил слегка наивно, но остроумно, несмотря даже на прорезающийся время от времени чуть окающий округлый говор. Но это, на мой вкус, только придавало ему дополнительный первобытный шарм.

Разумеется, в промежутках между танцами мы с Ломоносовым изрядно накачались. При этом я платила сама за себя – чего уж мальчонку вводить в расход, – на Рокфеллера он явно не тянул. И будучи уже в изрядном подпитии я подумала, что неплохо было бы увести его с собой. Мысль эта окрепла окончательно, когда я заметила, какие плотоядные взгляды кидают на моего Ломоносова две знакомые знатно упакованные шлюшки-блондинки, широко известные своими охотничьими приключениями. Ну, уж нет, подумала я: он достанется кому угодно, но только не этим поблядушкам-бисексуалкам.

Мы танцевали, я ощущала его крепкие горячие пальцы у себя на спине, от него, распаленного плясками, шел терпкий запах зверя, а когда рука его вроде как нечаянно сползла по моей спине к ягодицам, и я почувствовала, как у меня в паху становится влажно и по телу тянется сладкая истома, я все для себя и порешила. Тем более, что в отличие от Катерины я была свободна, как птица в полете.

Я дала понять Ломоносову, что мне здесь уже изрядно поднадоело и я собираюсь ехать домой в гордом одиночестве. А когда я, якобы случайно (по свойственной мне дурацкой привычке наводить тень на плетень), обмолвилась об уехавших на дачу папуле и мамуле (про то, что они должны вернуться завтра, я объявила тут же, сразу, на всякий случай, а то, чего доброго, вздумает поселиться у меня навсегда), Ломоносов, святая простота, сразу мне поверил.

Как и предполагалось, мой северянин тут же забил копытами, затрубил громкогласно, дескать, обязательно должен проводить меня, хрупкую беззащитную девчушку домой, и мы незаметно испарились в тот самый момент, когда Катерина отрывалась в танце с каким-то неслабо прикинутым мальчишкой под неусыпным наблюдением своего отмороженного.

По вымершим ночным улицам тачка в момент домчала нас до моего дома, уютно пристроившегося на нешумной улице Балчуга. По дороге мы о чем-то весело болтали, смеялись, и максимум, что он позволил себе – это взять меня за руку.

Когда тачка остановилась, он настоял на том, что сам расплатится, отпустил машину и как-то совершенно естественно, словно не в первый раз, вошел следом за мной в подъезд нашего еще дореволюционной постройки дома. Правда, весьма похорошевшего после недавнего ремонта. Ломоносов с важным видом прошествовал мимо консьержки, потом – в кабину лифта и тут, едва закрылись двери и лифт, поскрипывая, потянулся к моему этажу, он буквально набросился на меня. Его руки легко вздернули меня вверх, подхватив под ягодицы, губы впились в мой рот, мои ноги сами собой сомкнулись у него на спине и я почувствовала сквозь ткань юбки его напряженный, с достоинством упирающийся в мой живот член.

Мы не говорили ни слова. Вывалившись на лестничную площадку, мы так и не расцепились: он внес меня в квартиру (одному Богу известно, как я умудрилась попасть ключами в замочные скважины и отключить сигнализацию!) и мы рухнули на диван, продолжая целоваться, как сумасшедшие. Одежда полетела в стороны, я сама стянула трусики, изогнулась, лежа на спине (не забыв, естественно, про презерватив, годы-то на дворе стоят опасные!), и его член ловко и стремительно внедрился в мое изнывающее от ожидания, истекающее томлением влагалище. Я прижалась к нему, втянула его член в себя без остатка, он стремительно задвигался, вбивая в меня своего неслабого дружка – он делал все именно так, как я люблю: мощно, неудержимо – словно неудержимый поток подхватил меня и понес. Я с ходу, тут же кончила в первый раз, в закрытых глазах вспыхнули звезды, я проснула руку снизу, ухватила его за тугие, налившиеся желанием яйца, завертела их в пальцах нежно, быстро, и стала кончать раз за разом уже безостановочно: я извивалась, дергалась и орала во весь голос, и продолжала орать и кончать, кончать, кончать, пока не почувствовала, как его и он застонал, и его поршень спазматическими толчками выплеснул в спасительный резиновый чехольчик горячий долгий сгусток, и тут я кончила еще раз, и еще, и просто расплылась, растворилась, перестав чувствовать свое тело, словно первобытная амеба в теплом супе-океане наслаждения.

Мы протрахались всю ночь, не сомкнув глаз до самого утра. Мы трахались на диване в гостиной, на кровати у меня в комнате, на полу в кухне, возле зеркала в ванной и в прихожей на пальто, свалившихся с вешалки от нашей неуемной возни (пришлось тайком позаимствовать в родительской спальне новую упаковку презервативов). Он трахал меня ласково и сильно, он был замечательным любовником – пусть не особенно опытным, но его неопытность полностью компенсировалась напором и желанием. А в последний раз, когда мы пошли в ванную и стояли под обжигающе горячим душем – оба на подгибающихся от усталости ногах, когда он уже почти ничего не мог, я с помощью любимого диоровского крема \"Dune\" вывела его уставшего в усмерть дружка из летаргии: дружок-таки не удержался, откликнулся на призыв моих ловких рук, проснулся, бодро поднялся, словно и не трудился всю ночь, как шахтер-стахановец в моем теплом темном забое, мы вывалились в комнату и трахнулись (это была моя гениальная идея) на подоконнике открытого окна. Ритмично дергаясь, ощущая ягодицами мощные толчки его бедер, а нутром – горячий твердый стебель, я лежала голым животом на холодном гладком дереве подоконника, а передо мной с высоты шестого этажа расстилалась панорама сонной предрассветной Москвы с маячившим неподалеку шпилем высотки на Котельнической. Я смотрела на этот шпиль сквозь падающие на глаза волосы и оранжевый пахучий туман близкого оргазма, представляла себе, что его снующий внутри меня, чуть изогнутый вверх и влево член так же огромен, высок и агрессивно настроен на победное извержение, как это чудовищное фаллическое здание, я возбуждалась все больше и больше и наконец, изо всех сил кусая ладонь, чтобы не перебудить дикими кошачьими воплями весь дом, кончила так, что на какое-то мгновение даже потеряла сознание.

Воспоминания о прошедшей ночи и особенно об этом термоядерном моменте так возбудили меня, что я, левой рукой придерживая трубку, в которой безостановочно бормотала, назначая сроки встречи Катерина, указательным пальцем правой быстро добралась до своей заветной, уже влажной и набухшей почки: затеребила ее, заласкала, задрочила своего сладкого миленка и чуть ли не мгновенно кончила, хрипло застонав прямо в микрофон трубки.

– Что ты там говоришь? Громче! Я ничего не понимаю, – недоуменно спросила Катерина.

– Да, так, ерунда, – с трудом выдавила я. – Поехали, поехали, я согласна.

Вот так все и началось – в ту самую секунду, как я кончила. Вообще-то не подумайте ничего такого – я девушка порядочная, строгого домашнего воспитания и подобные дискотечно-трахальные приключения не являются для меня нормой, скорее наоборот. И в своих любовных связях я весьма и весьма разборчива, привередлива и отчасти брезглива. И, честно говоря, больше строю из себя опытную московскую куртизанку-партизанку, чем являюсь таковой на самом деле. Но – тсс! – это страшная кибальчишовская тайна.

Вчера же я оттянулась в полный рост лишь потому, что пребывала в растрепанных чувствах. Дело в том, что не прошло и трех недель, как весьма-весьма печально для меня закончился один затянувшийся роман. Это событие меня буквально подкосило, потому что в моей практике это был первый случай, когда мой возлюбленный, теперь уже увы, бывший, попросту меня бросил. Предпочел мне (мне!) солистку кабацкого ансамбля, кривоногую безголосую дуру, да к тому же еще и не москвичку. Ну, насчет кривизны ног я горячусь, но дура она действительно непроходимая – как-то раз мне довелось сидеть с ней за одним столиком в \"Клубе Кино\".

Так вот, гордое полумесячное одиночестве после недавнего перманентного траха меня слегка подкосило, а тут весьма кстати подвернулся симпатичный Ломоносов. Вот поэтому все и произошло. Я действовала по принципу – клин клином вышибают. Опять же – и для здоровья полезно. Продолжать знакомство с Ломоносовым я не собиралась и телефон ему дала не свой, просто продиктовала пришедшие на ум первые семь цифр. Помог отчасти скрасить мою девичью тоску – спасибо на этом и до свидания. Лучше погрязнуть в ницшеанском цинизме, чем утонуть в сопливом любовном болоте нового романа – не хочу, чтобы меня бросали всякие оболтусы. Хватит несчастной любви, да здравствует свобода и веселые тусовки!

Так я рассуждала про себя ближе к вечеру того же дня, приняв душ и накрашиваясь перед трельяжом в папулиной-мамулиной спальне, готовясь к вечеринке с Катериной и ее отмороженным. Судя по тому, что она наболтала по телефону, выглядеть сегодня следовало по высшему классу: никаких там джинсов, постпанковских волос и кроссовок \"Пума\" – компания вроде как собирается типично московско-хайлайфистская. Поэтому после мучительно долгих (женщины меня поймут) раздумий я надела новенькое шелковое белье: ажурные голубые трусики, невесомую короткую комбинацию (спасибо папулиным-мамулиным бабкам, прикупила я недавно парочку таких в \"Sаdko Arcade\") и пояс с резинками. Обтягивая свои роскошные (чего уж тут скромничать) ноги тонкими темно-синими чулками, я совсем было решила, какое на мне будет платье. Но надела все-таки другое – простенькое обтягивающее синее платьице с белым воротничком от \"Kenzo\", недавно купленное мне папулей в городе Парижске всего за каких-то штуку с небольшим баксов. Разумеется, можно сколько угодно завидовать тому, что я так круто упакована, но ей-Богу, я здесь ни при чем. Так уж получилось у меня в жизни, – все дело в дорогих предках.

Спасибо папуле и мамуле, спасибо их замечательному банку с немалым участием западного капитала, в котором они заправляют на пару и сами себе отстегивают ежемесячно (по моим секретным подсчетам) как минимум десять штук зеленых американских рублей на каждого! И это не считая всяких папулиных таинственных операций на западных биржах с акциями хрен знает каких Газпромов, АО и концернов. Это его теперешняя жизнь. А ранее все было по-другому. Отнюдь не плохо, но совсем по-другому.

Дело в том, что папуля всю свою сознательную жизнь после окончания МГИМО провел в стране Забугории, занимаясь поддержкой великой социалистической экономики с помощью заинтересованных в нашем колониальном сырье акул капитализма.

Не исключено, что и шпионил он там по-маленькой, отчего ж не пошпионить, коль Отечеству нужно? Там же, кстати, в бывшей маленькой тевтонской столице родилась и я. Но с началом перестройки ситуация поменялась. Папуля подумал, подумал, пошушукался со старинными мидовскими приятелями, наметил пути стратегического отступления и десять лет тому назад, сославшись на потребность в отдыхе по причине ухудшившегося здоровья, отвалил на Родину со своей зарубежной синекуры. Одновременно (совсем в духе времени – рвать – так рвать по-крупному) папуля избавился от партбилета. В нечестной России легких бабок, видимо, стало поболе, чем на загнивающем честном Западе, и папуля быстро это просек, одним из первых в своей конторе. И по приезде папулю его друганы (по предварительной договоренности) быстренько позвали в какой-то совместный банк. И правильно – ведь приятелей среди своих нынешних забугорских партнеров у папули было и есть предостаточно. Поднакопил контрагентов за время своей длительной зарубежной командировки. В банке папуля благополучно прижился и вырос, насколько я знаю, до совета директоров или как там это называется. И мамулю из Минфина туда потихоньку перетащил. Теперь они на пару куют звонкий металл. А если учесть, что у нас в семье я единственный и довольно поздний ребенок, то понятно, почему папуля и мамуля балуют меня, как только могут, на денежки, заработанные тяжким банкирским трудом. А я от денежек не в силах отказаться – я ведь не виновата, что они их умеют делать. И вообще – да здравствует новорожденный русский капитализм, хайль!

Я еще раз расчесала свои длинные, ниже плеч прямые светлые волосы и решила не делать никакой прически. Пусть остаются так, слегка на косой пробор. Мне идет. Потом сунула ноги в туфли на высоком каблуке, отчего к моим ста семидесяти добавилось еще добрых восемь сантиметров. Пару капель \"First\" от моих любимых Van Kleef & Arpels\" за уши и пару капелек \"Shalimar\" от \"Guerlain\" – в глубокий вырез платья, скромное платиновое колечко с сапфиром (натуральным, естественно!) на палец, деньги, сигареты и зажигалка в сумочку – оп-ля! – и я готова к труду и обороне. И больше никаких дискотечных приключений с представителями малых народов Севера!

Тут под окнами и засигналила настойчиво новенькая \"Би-Эм-Даблъю\" отмороженного Владика.

* * *

Все было бы ничего, но к тому моменту, когда мы выскочили за пределы кольцевой, Владика неожиданно и окончательно развезло. Поначалу, пока мы колесили по московским улочкам, он держался молодцом, и я не заметила, что он ведет машину надравшись, словно грузчик из винного магазина. Как потом (из воплей Катерины) выяснилось, Владик перед отъездом на тусовку втихую от нее высосал на вчерашние дрожжи чуть ли не целый пузырь \"кампари\". Дело в том, что Владик, несмотря на всю свою крутизну, мажорность и бизнес – в принципе обыкновенный алканавт и киряет, как сантехник шестого разряда. Что, впрочем, не мешает ему заколачивать сумасшедшие бабки в какой-то рекламно-киношной конторе, которой он владеет в гордом одиночестве. Как утверждает Катерина, эту контору Владик создал на средства папеньки-режиссера. Папенька Владика, между прочим, – широко известный в Москве кинематографический монстр, прославившийся еще при коммунистах постановками совково-исторических блокбастеров. Но это так, к слову. В общем, Катерина никак с этим его пьянством не может справиться, да и Владик ей воли не очень дает – деньги-то Катерина из него качает исправно, так что не шибко тут мужиком поруководишь.

И только когда мы уже катили по Можайке и возле поворота на Переделкино Владик нагло проскочил перекресток на красный свет и чуть было со всего хода не впилился в задницу навороченному бандитскому \"мерсу\", я наконец-то усекла это, а Катерина тут же закатила жуткую истерику в стиле \"жена-халда\". Истерика состояла в основном из матерных слов с редкими включениями коротких вопросительных предложений. Катерина заставила Владика остановить машину на обочине шоссе, а сама не остановилась ни на секунду и продолжала орать как бешеная, размахивая остренькими кулачками:

– Ты что, всех нас угробить решил, урод жопоногий?! На тебя-то, алкаша сраного, мне наплевать, но я жить хочу! Опять надубасился, распиздяй иваныч! И когда это ты успел, а?.. Ну, что мне с тобой теперь делать, придурок, а?..

И так далее и тому подобное. В ответ Владик только прикрывал руками белоснежную манишку своего смокинга и обиженно бубнил междометиями:

– Катюня, ты чё?.. Ну, ты чё, Катюня, ну?.. Да все нормально, Катюня…

На большее его явно не хватало. Вообще-то Владиком не очень-то покомандуешь, но когда он вот так вдрызг надирается – Катерина на нем сразу и отсыпается за все свои бесконечные страдания. Владик в такие минуты практически безопасен и очень послушен, а Катерина напоминает разъяренную итальянскую матрону, отчитывающую непутевого муженька-гуляку. Хотя со своей пышной грудью и смазливой мордочкой более всего Катерина похожа на юную Мэрилин Монро, а не на знойную усатую толстуху с Апеннинского полуострова.

Короче говоря, все кончилось тем, что я не выдержала и тоже дико заверещала. Мой визг резко прекратил их семейную разборку. Я забрала у Владика ключи от машины (что-то частенько я стала их катать последне время) и вытурила его с места водителя. Он безропотно, хотя и с определенными трудностями перебрался назад к Катерине и тут же принялся хватать ее за сиськи, а я уселась за руль и дала по газам. Не в первый раз это происходит, а что поделать – ведь красавица Катерина ко всем своим недостаткам еще и фантастически ленива. Для нее научиться водить машину – все равно что мне в одночасье стать космонавтом. \"It`s impossible, Райка!\" – говорит она на мои упреки. Потому и пришлось мне отдуваться за Владика – и уже не в первый раз, заметьте. Хотя лучше бы я тогда плюнула на все их разборки, вылезла из машины и уехала домой на первой попавшейся попутке. И тогда наверняка некоторые люди до сих пор были бы живы, а я не тряслась бы от страха в чужой шкуре, которая все равно вряд ли спасет меня от наемных убийц со здоровенными пистолетами и скользкими удавками.

Мы покатили дальше. Владик, время от времени отвлекаясь от катерининой груди, командовал заплетающимся языком, куда поворачивать. Я кипела от злости, настроение было напрочь испорчено, и я сквозь зубы шипела какие-то ругательства, следуя владикиным полупьяным указаниям.

Съехав с шоссе, мы закрутились по узкой лесной дороге. Правда, она была качественно заасфальтирована. По обочинам сначала стояли сплошной стеной сосны и густой полуоблетевший подлесок, потом их сменил вообще какой-то первобытный васнецовский бурелом. Никаких признаков жилья и в помине не было. Мы заехали в какие-то заповедно-непролазные места, и у меня поневоле зародилось подозрение, что Владик спьяну все перепутал и наша поездка закончится тем, что дорога потихоньку исчезнет, сойдет на нет и мы навеки пропадем в этой жуткой глухомани. Тем более, что дорога была узкая и я никогда в жизни не смогла бы на ней развернуть здоровенную \"БМВ\" в обратную сторону. Хренушки. В общем, я перла на владикином тевтонском агрегате вперед, как немцы в сорок первом – и едем черт знает куда, и страшно, и назад фюрер-Владик не разрешает повернуть. Того и гляди, что из пожухшего малинника выскочат с воплями бравые партизаны во главе с каким-нибудь безумным Ковпаком и пойдут строчить из черных автоматов и ужасных фауст-патронов.

Я миновала развилку и проехала мимо постамента, на котором памятником незабвенной хрущевской эпохе стоял здоровенный гипсовый лось, покрытый облупившейся серебряной краской. В очередной раз с жуткими ругательствами вывернула руль на внезапном повороте, проехала по небольшому мостику через черноводную лесную речушку (чуть с него не свалившись на скорости под семьжесят), еще проехала вперед и передо мной неожиданно открылось обыкновенное русское чудо.

Чудо возвышалось в метрах двухстах от нас. На пологом гребне небольшого пригорка посреди ухоженного, покрытого ровно скошенной желтой травой необозримого поля.

Это был длинный, ослепительно белый двухэтажный особняк с плоской, уступами спадающей в нашу сторону крышей и выдающимся вперед широким крытым крыльцом. Он словно сошел с кодаковских иллюстраций из американского еженедельника и был похож на плавно плывущую по осенним северным холмам громадную средиземноморскую яхту. Словом, он был прекрасен. К тому же неведомый архитектор идеально вписал его в обыденный русский пейзаж. Неподалеку лениво текла узкая речка, скорее даже просто ручей. Но тоже очень ухоженный. Особняк окружали аккуратные клумбы с розами, купы декоративного кустарника и явно недавно высаженные деревца у круглого пруда, куда впадал ручей. В пруду, к своему вящему изумлению, я заметила двух черных австралийских лебедей. Их словно вырезанные из картона силуэты мягко освещались клонившимся к горизонту неярким солнцем. К пруду подступал облитый осенней желтизной березняк, убегающий по низким взгоркам к горизонту. На стоянке было припарковано с полтора десятка машин: сплошь дорогие, европейские иномарки.

Все это я увидела сразу, почувствовала, впитала в себя – уж больно неожиданное было зрелище после марш-броска по сусанинским местам. И чего уж скрывать – я была слегка потрясена видом этого белоснежного чуда, хотя навороченными доминами, каковых немало понастроено в Подмосковье в последние лет пять, меня не удивишь. Например, подобного кирпичного монстра папуля несколько лет назад отгрохал для нашего дивного семейства неподалеку от Толстопальцева. Но в этом чудесном доме присутствовал тонкий вкус, в нем чувствовалась какая-то необъяснимая ненашенская прелесть. Я в него просто с ходу влюбилась.

Но более всего меня поразил вертолет, стоящий чуть в стороне от дома на небольшой бетонной площадке: элегантный, белый с желтым, стеклянно-стрекозиный, он хищно присел на полозьях. Возле него стоял и курил высокий человек в комбинезоне. На руке у него висел летный шлем.

Правда, мне тут же пришлось отвлечься от созерцания чудес и сбросить скорость, потому что дорогу к особняку преградили ворота из частой металлической сетки, выкрашенной в белый цвет. Прочная даже на вид, метра в два с лишним высотой ограда из такой же сетки убегала в обе стороны от ворот, возле которых стояла кирпичная будка, явно для охраны. И охрана не заставила себя ждать. Едва я подрулила к воротам, как из-за домика шустро выскочили два здоровенных низколобых парня в темных шерстяных костюмах. Оба были в черных очках, пиджаки намеренно расстегнуты и под ними явно угадывались здоровенные, под стать парням, пушки. Один из мордоворотов с трудом, обеими руками сдерживал за толстую анодированную цепь вывалившую язык гигантскую, неимоверно злобного вида псину. Порода мне была абсолютно неизвестна, скорее всего страшилище было из тех новомодных церберов, которых с началом строительства капитализма начали завозить из Южной Америки. Видок у псины был тот еще – она заполошно хрипела, роняя из пасти хлопья слюны, выкатывала на нас налитые кровью глаза, приседала на задние лапы и у меня немедленно появилось желание быстренько смыться. Псина, судя по размеру ее клыков, могла сжевать дверцу \"БМВ\", как домашний тапочек. Но окончательно добили меня компактные телекамеры, установленные над въездом. Они бесшумно поворачивались, следя за нашей машиной и было понятно, что кто-то в особняке внимательно изучает наши физиономии. В общем, впечатление было весьма и весьма внушительное.

Передний охранник, тот, что без собаки, нахмурился, вглядываясь сквозь лобовое затемненное стекло в мое лицо. Видать, оно ему сразу не понравилось, потому что он поднес ко рту \"уоки-токи\" и что-то в него сердито забормотал. Псина захрипела еще пуще, а второй охранник с недвусмысленным выражением на мордатой физиономии полез под мышку. Я похолодела, поняв что нам надо немедленно сматываться, пока эти бандидас не открыли огонь на поражение. Мы явно попали не туда и явно не вовремя. Видать, в рафинадном особнячке сейчас заседала местная Коза Ностра и чужие глаза ей были ни к чему. А что они делают с нежеланными свидетелями – пояснять не надо. Прихлопнут за милую душу и скормят неостывшие юные тела на обед мерзкой клыкастой твари.

Я оглянулась, лихорадочно прикидывая, как побыстрее развернуться и смыться, но в этот момент пьяненький Владик распахнул заднюю дверцу и радостно заорал, чуть не вывалившись из машины:

– Вы что это, засранцы, своих не узнаете, а?! Вот я вам щас устрою веселую жизнь, Никиты хреновы!

Этот вопль произвел неожиданное и стремительное действие. Оба здоровилы как по команде лучезарно оскалились, начали кланяться, приседать, бормотать, словно индюки в брачном танце. Мне показалось, еще секунда – и они от счастья, что лицезреют бухого Владика, дуэтом пойдут вприсядку. Даже клыкастый монстр попритих, недоуменно уставившись на сбрендивших хозяев. От изумления он даже на время перестал источать ядовитую пенистую слюну.

– Чего хлебалы раззявили? Открывайте ворота, единороги! Быстро, быстро! – буйствовал меж тем Владик, вцепившись в раскрытую дверцу и раскорякой повиснув на ней, словно орангутан. – Это сколько же дорогим гостям ждать можно, а?!

Здоровилы зашустрили еще пуще, начали суетливо нажимать какие-то кнопки на пульте возле ограды. Створки ворот тут же быстро и бесшумно поехали в разные стороны, открывая нам путь к мафиозному особняку.

– То-то, – удовлетворенно хмыкнул Владик, запихивая себя обратно в глубину салона и захлопывая дверцу. – Я им покажу, как надо Родину любить! Поехали!..

Я миновала ворота, оглядываясь на угомонившегося быкодава и вытянувшихся по струнке охранников, и по усыпанной толченым кирпичем подъездной дорожке вырулила к дому. Из раскрытых двустворчатых дверей, к которым вела широкая пологая лестница белого мрамора, доносилась музыка и невнятный гул голосов. Мне все еще было не по себе от негостеприимной встречи. Откуда-то сбоку чертом выскочил молодой набриолиненный красавчик в короткой красной курточке и таких же кровавых брюках с золотыми лампасами. Он мгновенно распахнул передо мной переднюю дверцу \"БМВ\" и с вежливой улыбкой на лукавых устах склонился в выжидающем полупоклоне.

– Выходи, – скомандовал Владик. – Машину он сам запаркует.

Мы вылезли из машины и направились ко входу в особняк.

Легкий ветерок шелестел в кустах, ерошил волосы и доносил сильный пряный аромат отцветавших роз. На ходу я оглянулась. Действительно, краснокурточный ловелас уже отгонял машину на стоянку. Чудеса нового русского сервиса продолжались. И я, сразу почувствовав себя белой женщиной, выпрямилась и гордо пошла рядом с Катериной за Владиком по мраморным ступеням в белоснежный особняк. Все мои испуги и страхи тут же улетучились.

А напрасно.

* * *

Мы вошли в огромный холл, потом в не менее гигантскую гостиную и тут же окунулись в круговращение холеных разновозрастных мужиков в смокингах, молоденьких и не очень женщин, увешанных драгоценностями, улыбчивых официантов и негромкой музыки, доносившейся повсюду из невидимых динамиков. Здесь было не менее полусотни гостей. Владик знакомил нас с какими-то людьми, имена которых тут же улетучивались из моей головы, а я вежливо улыбалась в ответ, изрекала ничего не значащие реплики и пыталась понять, что же все-таки здесь происходит и кто здесь собрался. На мой негромкий вопрос Катерина прошептала, что хозяин этой фазенды, приятель Владика, сегодня отмечает какую-то торжественную дату, а какую конкретно – она толком и сама не знает. В общем – прием. А потом должен быть ужин, как рассказал ей Владик. При свечах. В ответ я только злобно фыркнула.

Когда Катерина вещала мне по телефону про эту вечеринку, у меня сложилось полное ощущение, что это обычная мажорная тусовка. Какая-нибудь бывшая совминовская дача, золотая молодежь, пляски, выпивка, трепотня. Все друг с другом знакомы, либо знакомы с твоими знакомыми. В общем, оттяжка в полный рост, как и полагается. А вместо этого я попала на великосветский раут.

Да и компания тут собралась, что называется, не моего круга. Потому что я не очень люблю все эти взрослые вечеринки – меня по подобного рода мероприятиям уже в свое время – и за бугром, и здесь, в России, затаскали папуля и мамуля. На такие вечеринки надо ходить, если хочешь познакомиться с какими-то нужными людьми, либо в поисках выгодного женишка. А ни то, ни другое меня в настоящий момент не интересует. К тому же не надо забывать, что за границей я успела побывать на настоящих, неподдельных великосветских тусовках. И потому все эти русские и не очень толстомясые мужики, неумело пыжащиеся соблюсти правила хорошего тона, и их поблядушки, которых только вчера научили есть рыбу специальным ножом, производили на меня тягостное впечатление. Блевать мне хотелось, на них, на уродов, глядючи.

Некоторые из мелькавших в толпе лиц мне все же были знакомы: видела у нас дома с папулей и мамулей, или в других компаниях, на бесконечных московских вечеринках. Например, вот этого седого хитрована, известного на Москве политического деятеля, поборника экономических свобод. Или вон того лысоватого мужика в очках, окруженного хихикающими длинноногими барышнями – модный писатель, своего рода пророк и летописец безвременно канувшей в лету перестройки. Он меня засек, явно удивился, но тем не менее отвесил вежливый поклон. Я небрежно кивнула ему в ответ. Церемониться с ним было нечего. Как-то у нас дома он надрался до положения риз и попытался в полутемном уголке поприхватывать меня тишком от моих родителей. Недолго думая, я вылила воду из вазы вместе с цветами на его лысый череп. Вышел небольшой скандалезиус.

Я еще поозиралась по сторонам. Ну, и остальные знакомые мужики на этой вечеринке годились мне разве что в папики. Да и рожи их, тупые хари приодевшихся от покойного Версачче продавцов из коммерческих палаток не прибавили мне хорошего настроения. А может быть, я просто изначально настроилась на другую компанию и теперь бесилась, что не по-моему вышло. Ладно.

Минут через тридцать после нашего прихода мне окончательно надоело знакомиться со всеми этими великосветскими педрилами и заученно улыбаться, поддерживая обмен ничего не значащими репликами. Тем более что к этому моменту я уже отделалась от Катерины и Владика. Сказала, что хочу немного осмотреться в доме и потихоньку от них слиняла. В одиночестве послонялась среди гостей по бесчисленным комнатам, накачиваясь на дармовщину полусухим (моим любимым) шампанским.

В очередной комнате я цапнула с подноса у проходившего мимо официанта очередной (уже третий) бокал с замечательным французским напитком и по-тихому смылась. Я шмыгнула через открытую стеклянную дверь на широкую террасу, выходившую назад, к недалекому лесу. Легкий прохладный ветерок доносил с поля душистый запах сена. Дождь кончился, но кажется, только на время – со стороны Москвы наползали новые мрачные тучи. Я отпила добрый глоток и поставила бокал на широкие перила балюстрады, едва не промахнувшись. Кажется, я уже основательно накачалась – шампанское вещь коварная. Достала из пачки сигарету и только полезла в сумочку за зажигалкой, как перед моим носом материализовалась другая – дорогая, с затейливой монограммой, золотой \"данхилл\".

Я подняла глаза.

Передо мной стояла голубая мечта всех восторженных провинциальных барышень, проживающих на просторах нашей необъятной Родины от Калининграда до Анадыря.

Мечта была темноволосая, ярко выраженного мужского пола, в смокинге, белоснежной накрахмаленной рубашке с галстуком-бабочкой и под метр девяносто ростом. На глаз мечте было лет тридцать пять – сорок. На дочерна загорелом лице выделялись прямо-таки неестественно ярко-синие глаза и ослепительная белозубая улыбка. Лицо у мечты было до невероятности мужественное: ну просто какой-то флибустьер, путешественник, а может быть, даже шпион. Международный авантюрист, одним словом. Он был из породы тех, кого американцы называют \"tough guy\" – \"жесткий парень\". Не в смысле жестокости, а в смысле настоящего мужчины, слава Богу, уже перешедшего за тридцатник; крутого мужчины, за которым сразу хочется спрятаться, как за каменной стеной. Ничего в нем не было паточного, сладкого – настоящий, всамделишный мужик. Я и не думала, что у нас в стране еще таких делают. Глядя на таких представителей сильного пола, сразу представляешь себе забойную сцену из какого-нибудь роскошного американского фильма: бунгало на берегу острова Мартиника, он тебя прижимает к себе крепкими руками, ты чувствуешь исходящий от него запах дальних стран, английского одеколона, седельной кожи и замираешь сладостно у него в объятиях, готовая отдаться прямо на глазах у завидующей пляжной публики – стареньких тонконогих миллионеров и их сисястых глупоглазых наложниц.

Уж на что я девушка закаленная по части всяческого рода красавцев, и то слегка обмерла, заглянув в озера его глаз (фу, какая пошлятина!). Но что поделать: глядя в его воистину бездонные глаза, я действительно на какой-то момент ощутила себя карамзинской Бедной Лизой. В общем, чего и говорить: коротышка Том Круз выглядел бы рядом с ним занюханной деревенщиной. К тому же на правой руке у мечты не было обручального кольца. Хотя весьма сомнительно, чтобы такой мужик избежал семейной упряжки.

Итак, он наклонился ко мне, держа в руке зажигалку. Крутанул колесико, появилось бесцветное пламя.

Прошу вас, – сказал он негромко, по-прежнему улыбаясь.

Ко всем прочим достоинствам у него оказался замечательный баритональный бас. Я прикурила, искоса поглядывая на него. Я молчала, предоставляя ему возможность заговорить первым. Естественно, к этому моменту сердце мое уже было разбито вдребезги – чего тут лукавить.

– Нас, кажется, еще не представили друг другу. Меня зовут Антонио, – вымолвил он на безукоризненном русском.

От этих слов я чуть не рухнула с террасы на девственно зеленую травку. Антонио! Надо же, ко всему прочему этот сукин сын – еще и Антонио!

– А не Луис-Альберто, часом? – сорвалось у меня с языка. Как всегда, брякнула, дурища, не подумав!..

Но его не смутила моя глупая реплика. Он достал из кармана смокинга золотой портсигар, вынул (видимо, для полноты картины) тонкую коричневую сигарилло. Небрежно прикурил и мягко ответил:

– Нет, Не Луис-Альберто. Антонио Мельников. Моя мама была родом из Южной Америки, а училась здесь, в Москве. Поэтому меня так и назвали, в честь ее колумбийского дедушки. А вообще-то по русскому папе я – местный. Как нынче говорят – российский.

Лицо его так и светилось искренней теплой улыбкой. Мне ничего не оставалось, как тоже представиться:

– А меня – Елена. Романова.

Он посмотрел на меня.

– Ваш отец часом не банкир? – спросил он и, к моему удивлению, назвал имя и отчество моего папули. – Он?

Не знаю, что меня толкнуло – может быть дурацкая привычка фантазировать и разыгрывать окружающих, или плюнувший на меня за стойкое разгребайство мой ангел-хранитель случайно поблизости пролетал, размахивая белоснежными крыльями, но я почему-то не сообщила красавцу Антонио правды.

– Нет, что вы. К сожалению не банкир, – весьма естественно засмеялась я. – У меня папа дипломат. В Германии работает, в посольстве.

Отчасти это было правдой.

Из-за моей спины бесшумно вынырнул официант. Поставил рядом со мной на перила хрустальную пепельницу и так же бесшумно испарился. Антонио не обратил на него ни малейшего внимания, продолжая:

– А вы даже немного похожи на него. Весьма известный в наших кругах человек, – и опять назвал имя моего папули. – Я довольно часто встречаюсь с ним по делам.

– Ну, похожих людей на этой замечательной планете много, – улыбнулась я. – Утверждают даже, что у каждого из нас есть свой двойник… А вы, я так понимаю, занимаетесь серьезным бизнесом? И каким? – довольно глупо и бестактно спросила я, лишь бы уйти от опасной темы.

– Да так, разные дела. Всякие скучные дела, неинтересные для разговора с красивой молодой девушкой, – ответил он. – А каким ветром вас сюда занесло?

– А черт его знает, – искренне сказала я. – Подруга подбила в недобрый час. Дело в том, что ее приятеля пригласил сюда хозяин всего этого великолепия. А они меня в свою очередь привезли с собой. Вернее, я их привезла, потому что ее приятель перед отъездом изрядно надрался. Пришлось вести машину. К тому же здешняя компания мне категорически не нравится: какие-то все старые и глупые, даже на вид. Вот я и накачиваюсь французским напитком. От безысходности. Такие дела, друг Антонио.

Все это я выпалила на одном дыхании. Не знаю, почему я так разоткровенничалась – может быть потому, что вид моего нового знакомого внушал симпатию. А может быть, это шампусик за меня болтал. Не знаю.

– Старые и глупые? – приподнял он брови. В глазах его плескалась усмешка.

– К вам естественно, это не относится, – нагло заявила я.

И еще отхлебнула из бокала. Для храбрости. Из комнаты за моей спиной донесся знакомый смех. Я оглянулась и увидела Владика, стоящего неподалеку среди кадок с какими-то тропическими растениями вместе с Катериной. Они вежливо беседовали с каким-то седовласым, респектабельного вида господином. Господин что-то объяснял, величественным жестом указывая на стоящий у стены старинный ломберный столик. Катерина заметила меня, заулыбалась, приветственно замахала рукой.

– Вот, кстати, и они. Мои друзья, – кивнула я в сторону Катерины и Владика. – Наверное, с хозяином всего этого великолепия болтают.

– Нет, это не хозяин, – улыбнулся Антонио. – Хозяина дома я прекрасно знаю.

– А кто он такой? Хозяин-то?

Он помедлил с ответом.

– Так, один господин. Бизнесмен.

– Русский?

– Русский.

– Понятно. Бандит, значит.

– Ну, так уж и бандит, – усмехнулся Антонио.

– Бандит, бандит, – не уступала я. – И неслабый, наверное? Судя по антуражу.

Я обвела дом и окрестности рукой с зажатой в ней сигаретой.

Антонио снова улыбнулся и кивнул утвердительно:

– Я думаю, неслабый.

– Здесь, небось и бассейн есть, наверняка крытый? – спросила я. – Обязательно бассейн должен быть, ставлю доллар против дохлой кошки: такая вилла просто не имеет права на существование без крутого навороченного бассейна.

– Бассейн имеется, – опять кивнул Антонио.

– А вы здесь часто бываете? – поинтересовалась я как бы между прочим.

– В общем, да.

Я покосилась в сторону Катерины. Она явно порывалась подойти ко мне. А мне в данный момент совершенно не светила перспектива болтать с ней, особенно учитывая наличие невероятного Антонио. Я слишком хорошо знаю свою подружку Катерину – она бы не упустила случай заклеить моего нового знакомого. Конкурентка, а тем более лучшая подруга, прекрасно знающая, как использовать мои недостатки, была мне сейчас совсем ни к чему. Шампанское придало мне смелости. Я посмотрела на Антонио. А он посмотрел на меня. И хотя я уже была изрядно под хмельком, увидела то, что и ожидала.

Он положил на меня глаз – голову даю на отсечение!

– Знаете что, друг Антонио? Не могли бы вы меня отсюда увести, а? – я слегка невежливо потянула его за рукав, другой рукой весьма удачно прихватив с перил террасы бокал с шампанским. При этом меня чуть-чуть качнуло в сторону. – Куда нибудь. Вы ведь все здесь знаете, я полагаю?

– Ну, положим, не все…

– На этой чудной террасе для меня чересчур шумно, – подлила я маслица в огонь.

Он внимательно посмотрел на меня.

– Вы так думаете?

– В этом бесконечном доме, я уверена, существует несметное количество укромных уголков, – продолжала я замысловато ворковать голоском ангельской шлюхи.

– Укромных от чего? – На сей раз в его голосе прозвучала явная заинтересованность.

– Не от чего, а от кого, – поправила я Антонио. И тут же отчасти солгала:

– Мне почему-то не хочется разговаривать с приятелем подруги…

– Ну, что ж. Раз вы настаиваете, Елена…

Он предложил мне руку. Я сунула под мышку свою сумочку, вязла его под руку, и мы пошли по террасе, огибающей по периметру почти весь этот бесконечный дом.

* * *

Я все сделала правильно.

Сначала он провел меня в заставленную экзотическими растениями застекленную оранжерею, залитую лучами света, в котором плясали невесомые пылинки, а оттуда – в каминную. Она была размером, наверное, с баскетбольное поле. Обшитые деревянными панелями стены, несколько дверей, ведущих, судя по всему, в другие комнаты этого удивительного дома. Кожаные слоны-кресла, низкие столики, гигантских размеров ковер. В ковре нога утопала по щиколотку – чудесное ощущение. Мне сразу захотелось скинуть туфли, что я и сделала с улыбчивого молчаливого согласия Антонио. Несмотря на теплую погоду, в большом камине пылали здоровущие поленья. В отличие от галереи в каминной окон не было. Только через широкий застекленный проем в потолке падал рассеянный неяркий свет. Вдоль стен горели маленькие светильники, направленные на развешанные повсюду картины. К одной из них я тут же подошла поближе и глазам своим не поверила. Все же недаром я третий год учусь на отделении искусствоведения. Но что-то тут было не то. Потому что судя по всему это был ни много, ни мало – Кандинский.

Я повернулась к Антонио.

– Это Кандинский? – полуутвердительно спросила я.

– Да.

– Хорошая копия, – сказала я.

– Нет, – улыбнулся он. – Это не копия. Подлинник.

Я, выпучив глаза, уставилась на другие картины.

– И…и остальные тоже?

Он молча кивнул в ответ.

Я слегка обалдела. Если он действительно сказал мне правду, то тут, судя по всему, помимо Кандинского висели подлинники Малевича, Шагала, Серебряковой, Самохвалова. Остальные картины я просто не успела рассмотреть. Я рухнула в кресло и восторженно замотала головой.

– Знаете, друг Антонио, по этому поводу я была бы не прочь выпить. Потрясение слишком сильное.

– А что вы предпочитаете?

С этими словами он подошел ко встроенному в стенку бару и распахнул стеклянные дверцы.

– Я думаю – шампанское. Коль уж я сегодня с него начала, – ответила я.

Меня поразило совсем не то, что я увидела замечательные живописные полотна, к тому же подлинники, нет. Просто я как-то еще не очень привыкла к тому, что в наше удивительное время такое тщательно подобранное собрание можно увидеть не в музее, а в загородном доме моего соотечественника. Можно только догадываться, во что обошлось эта дивная коллекция русской авангардной живописи неведомому хозяину. Это конечно, еще не галерея Уфицци, но начало явно положено. В домах, куда водили меня папуля и мамуля, новые русские еще не достигли такого уровня. Я даже невольно заочно зауважала этого бандита.

Антонио почти бесшумно открыл бутылку французского шампанского. Налил пенящееся вино в два тонконогих хрустальных бокала, один протянул мне. Нажал кнопку на пульте, лежащем на столике возле кресел. Из стен полилась негромкая музыка.

– Последний коварный удар, – улыбнулась я. – Кандинский, \"Мумм\" и Верди.

– Приятно, когда барышня не только красива, но и образованна, – улыбнулся он своей замечательной улыбкой. – В наше время это такая редкость.

– Вы мне бесстыдно льстите, друг Антонио, – сказала я, надуваясь от гордости.

– Отнюдь. Ваше здоровье, Елена.

И наши бокалы сдвинулись с нежным мелодичным звоном.

А еще через пятнадцать минут я поняла, что пропала окончательно и бесповоротно. Я влюбилась в него по уши, чего и следовало ожидать.

Он водил меня по каминной и рассказывал историю создания каждой картины. У него были припасены разные замечательные байки про каждого художника. При этом его крепкая рука как-то сама собой очутилась у меня на плече. Но я не возражала, что вы! Он сыпал датами, историческими анекдотами, цитатами на латыни, английском и французском. Причем, надо отдать ему должное, он не старался демонстрировать передо мной свое интеллектуальное превосходство, нет. Он просвещал меня ненавязчиво, напоминая мне моего несуществующего старшего брата. Ну, и слава Богу, что он не мой старший брат, думала я; какое счастье, как мне жутко повезло.

Наверное, со стороны я походила на восторженную провинциальную дурочку, а не на многоопытную московскую барышню, у которой романов было больше, чем пальцев на руках и ногах. Но в тот момент мне было с высокой вышки наплевать, какое впечатление я на него произвожу. Я была пьяна от его присутствия, от шампанского, от самой атмосферы этой невероятной картинной галереи. Ну, просто мексиканская мыльная опера, ставшая явью. И завершение этой сцены было воистину достойным и неотвратимым, как победа капитализма в новой России.

В какой-то момент мы оказались лицом друг к другу, он совершенно естественным движением неторопливо склонился ко мне, его губы крепко прижались к моим губам, и я почувствовала его язык у себя во рту. Я могла обнять его за шею лишь одной рукой – в другой я держала бокал с шампанским. Но сделала я это немедленно. Он же левую руку положил мне на плечи, а горячими (мне вообще показалось – раскаленными!) пальцами правой легко пробежался по моему позвоночнику. Меня остро пробрал морозный озноб – но не от холода, нет. Откуда-то этот жгучий разбойник с отрогов Кордильер прочувствовал одно из самых моих уязвимых женских мест. Ноги мои непроизвольно подогнулись, но он удержал меня. И я поняла, стоит ему захотеть, я отдамся ему прямо и немедленно на этом восхитительном пушистом ковре, наплевав на приличия, на девичью гордость, на все на свете. Отдамся – и гори оно все синим пламенем!

Скорее всего, именно так и случилось бы, но в самый неподходящий момент из его смокинговой груди раздался тоненький пищащий звук. Я сначала не поняла, что это. Он мягко отстранился от меня.

– Извини, ради Бога, – улыбнулся он и достал из внутреннего кармана миниатюрную складную трубку мобильника.

Раскрыл ее, нажал кнопку и поднес к уху. Я не отпускала его. Он прислушался к бормотанию в трубке. Лицо его на мгновение омрачилось, но тут же вновь озарилось мягкой улыбкой.

– Сейчас, – произнес он в трубку коротко. Сложил ее и сунул в карман.

– Извини, но мне нужно на минуту отлучиться, – сказал он. – Дела, к сожалению. Поскучай здесь, я скоро вернусь.

– Надеюсь, что скоро, – сказала я и быстро поцеловала его в уголок рта.

Я нутром чуяла, как от него исходит желание, – точно такое же по термоядерной мощности, как и то, что сжигало сейчас мое сердце, спинной мозг, и естественно, еще кое-что. Красавец Антонио запал на меня и жутко хотел трахнуть – не нужно было быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться обо этом.

Он бесшумно прошел по ковру и скрылся за неприметной низенькой дверцей в дальнем углу каминной. А я с превеликим трудом перевела дыхание и постаралась хоть немного придти в себя. После этого поцелуя сидеть я просто физически не могла – слишком много адреналина выплеснулось в кровь. Поэтому я неосознанно заметалась по комнате и в какой-то момент, совершенно машинально, очутилась возле горящего камина.

На широкой и длинной каминной полке стояли разные забавные фарфоровые безделушки, вазочки с букетиками из искусственных цветов и два десятка цветных фотографий в серебряных рамках. Я пригляделась к фотографиям и глазам своим не поверила. На каждом из снимков обязательно присутствовал мой новый знакомый в компании с какими-то мужчинами и женщинами. Одну из женщин я сразу же узнала. Это была суперизвестная советская кинозвезда, ныне, по слухам, слегка уже вышедшая в тираж (на мой взгляд – навсегда). Я принципиально не хочу называть ее фамилию. Потому что знакомство с Антонио, поверьте, не прибавит бедной пожилой женщине популярности. Особенно, если учесть дальнейшие события. Так вот, звезда ласково улыбалась в объектив, обняв за плечи красавца Антонио. Они сидели за столиком на открытой палубе океанского теплохода. За ними расстилалось безбрежное лазурное море. По низу фотографии шла длинная размашистая надпись.

Я, помедлив, сняла фотографию с полки и поднесла к глазам. Вот что на ней было написано: \"Дорогому Антошеньке Мельникову на память о дивных днях и ночах, проведенных посреди Индийского океана!\" И подпись.

Ночах. Антошеньке. Старая лахудра!

Я схватила другую фотографию. На ней мой Антошенька улыбался рядом с не менее известным, чем кинодива, низеньким усатым ведущим популярнейшей телевизионной развлекательной передачи (фамилию не называю по той же причине). Они стояли на лужайке возле дома, в котором в данный момент я находилась. И на этом снимке тоже присутствовала дарственная надпись усатого ерника, из которой недвусмысленно было понятно, что красавец Антонио не кто иной, как хозяин этого чудесного дома.

Вот так-то!

И тут я крепко задумалась.

Я не могла понять, почему он не сказал, что именно он и является хозяином всего это богачества. Боялся смутить неопытную девушку? Или собственную супругу – если она имеется? Или я нарвалась на скромнягу-миллионера, которого мучают комплексы по поводу свежеприобретенного состояния? Граф Монте-Кристо стесняется своих денег? Почему?! Ведь ежу ясно – рано или поздно я все равно узнала бы правду. И скорее всего – уже сегодня. Может быть, это какой-то розыгрыш? Зачем? Странно и непонятно…

Еще более странно, почему в тот момент я не задумалась о другом – неужели не ясно, откуда вообще в наше время у экс-советского человека такие деньжищи?!

Но что поделаешь – все мы крепки задним умом. А тогда в голове у меня вертелись самые невероятные предположения по поводу таинственного поведения моего (я уже вовсю мысленно называла его моим) нового друга и дальнейшего развития событий. Причем мысли эти все более приобретали очертания следующей традиционной картинки из женского журнала: ступени церкви, ликующая толпа народа, радостно рыдающие родители, на мне кружевное подвенечное платье до пят, рядом мужественный Антонио с алой розой в петлице белого смокинга и в туманной дымке близкого будущего – целый выводок очаровательных карапузов возится здесь, в каминной, на пушистом ковре под присмотром улыбающейся розовощекой деревенской няни. А я в это время нежусь в объятиях красавца-мужа у себя в будуаре, отделанном блекло-сиреневой тафтой. Упс!..

Я очнулась от грез и поняла, что мне немедленно надо поговорить с Антонио и выяснить, почему он секретничает и, кстати, насколько далеко могут зайти наши с ним зарождающиеся отношения. Иначе я просто умру от нетерпения и неразделенной любви.

И еще я сделала на взгляд постороннего совершенно непонятную вещь.

Я сунула небольшую фотографию, которую все еще держала в руках, к себе в сумочку. Зачем? Не знаю. В конце концов я женщина, а женщина просто по определению обязана совершать время от времени необъяснимые поступки.

Мысль о том, что мне надо срочно поговорить с Антонио, настолько меня подогрела (а может быть, виноват в этом был четвертый бокал шампанского), что я судорожно заметалась по каминной, не в силах спокойно дожидаться возвращения хозяина-полукровки. И тут я очутилась как раз неподалеку от двери, за которой он скрылся. Я быстро надела туфли (все же серьезный предстоял разговор), подскочила к ней и долю секунды раздумывала – стоит ли мне это делать, или нет. Я уже было заколебалась, совсем было собралась вернуться назад, в уютные кожаные объятия кресла-слона.

Но тут вездесущий черт толкнул меня под руку и я без стука, весьма решительно распахнула дверь.

* * *

За дверью оказалось совсем не то, что я ожидала. Я думала увидеть солидный кабинет современного русского бизнесмена, или какую-нибудь там курительную комнату с кальянами и трубками на ажурных полочках, а вместо этого я очутилась в узком коротком коридорчике, освещенном лишь тускло светящейся лампочкой под низким потолком. Коридорчик заканчивался маленькой площадкой, от которой уходила вниз и терялась в полумраке лестница.

Далее я уже не колебалась ни секунды. Любопытство мое разгорелось донельзя, и я двинулась к площадке. Придерживаясь за тонкие перила, я осторожно спускалась по ступеням деревянной лестницы, круто уходящей коридором куда-то вниз, судя по всему – в подвальные помещения необъятного дома. Вокруг царил полумрак. Было тихо, пыльно и до жути таинственно. У меня, к сожалению, присутствует ярко выраженный географический кретинизм: короткие лестничные марши резко поворачивали из стороны в сторону и я тут же потеряла всякую ориентацию.

Впереди забрезжил неясный свет, я миновала последние ступени и оказалась в гигантском подвале. Хотя, может быть, он показался мне таким большим после узкого лестничного прохода. Я остановилась и перевела дыхание.

Вверх уходили бетонные стены, под потолком слабо горели лампы в круглых хромированных абажурах. А сам подвал был заставлен какой-то рухлядью, пирамидами картонных коробок и штабелями деревянных ящиков почти до потолка. На ящиках чернели непонятные надписи на разных языках. Между штабелями были оставлены узкие проходы.

Я прислушалась. Откуда-то из дальнего угла подвала доносились неразборчивые голоса. Судя по всему, разговаривали несколько человек. А потом я вздрогнула, потому что кто-то ужасно злобно заорал. Слова-то я с грехом пополам расслышала, но от этого они не стали понятней: орали явно на испанском.

Это было уже слишком. Внезапный уход Антонио, его скрытность, таинственный то ли склад, то ли перевалочная база и к тому же – какая-то непонятная разборка на испанском. Я затаилась в проходе между ящиками, меня раздирали противоречивые чувства. С одной стороны – подмывало немедленно слинять обратно наверх, пока до моей нежной девичьей шейки не добрался неведомый испаноязычный злодей (а то, что это злодей, было понятно по тому, как он вопил), а с другой – до жути хотелось увидеть и понять, что же здесь в конце концов происходит. И какое отношение ко всему этому имеет медноликий Антонио.

Наконец, решившись, я осторожно пошла по стиснутому ящичными стенами проходу на голоса. Шла я недолго. Штабель впереди кончился, я на цыпочках подкралась к выходу из прохода и осторожно выглянула из-за крайнего ящика.

И что же я обнаружила?

А вот что. У дальней беленой стены подвала (метрах так в пятнадцати от меня) я увидела восьмерых мужчин в вечерних костюмах. И среди них – моего красавца Антонио. Его я заметила первым. Он стоял ко мне в профиль и тихо что-то говорил на ухо коренастому усатому дядьке лет пятидесяти. Дядька переминался с ноги на ногу и вертел круглой кошачьей башкой на короткой толстой шее. А еще дядька со злобным видом Карабаса-Барабаса попыхивал толстой сигарой и время от времени кивал Антонио в знак согласия. Было в нем что-то ненашенское, явно не русское. Может быть, чересчур набриолиненная шевелюра, может быть еще что-то, чего я сразу не уловила. За дядькой расположились еще двое красномордых папиков такого же иностранного вида. Они были похожи на персонажей американского фильма из жизни Чикаго тридцатых годов: было в них нечто бутлегерское и очень опасное. Чуть сбоку от Антонио, в тени, стоял и спокойно курил сигарету светловолосый мужчина примерно одного с Антонио возраста. Лицо его было плохо освещено, но оно показалось мне странно знакомым. Этого, конечно, не могло быть – откуда мой знакомый в этом подвале?!

А лицом к Антонио и дядькам стояли двое неслабых плечистых мужиков. Не надо было обладать большим умом, чтобы понять: они здесь что-то вроде телохранителей. Ну, и, по совместительству, палачей. Быки, одним словом. Вот у них-то были стопроцентно русские ряшки. Быки были без пиджаков, в белых рубашках с закатанными рукавами. Оба короткостриженые и отличались друг от друга только тем, что один был огненно-рыжий, а у второго на лбу была какая-то круглая шишка, – как у этого недоделанного Ван Дамма. Я их так про себя и окрестила: Рыжий и Шишка. У обоих под мышкой в кобурах висело по пистолету. Быки угрожающе замерли возле последнего участника этого явно секретного подвального совещания.

Он был небольшого роста, худощавый. Я его сразу для себя мысленно обозвала Карбышевым. Дело не только в том, что он был с головы до ног мокрый, как наш героический генерал. Ведро воды, из которого его, видать, поливали, стояло рядом с Карбышевым. Дело было совсем-совсем в другом: он не стоял рядом с мордоворотами, куда там: он был подвешен за руки у стены к потолочной балке. И висел, еле-еле касаясь грязного пола носками черных ботинок. С ботинок текло на пол. Вечерний костюм Карбышева находился в некотором беспорядке: смокинг был разодран, рубашка висела клочьями. Лицо Карбышева, вернее то, что от него сохранилось, было в кровище и синяках. Судя по остаткам лица, с ним уже давненько так беседовали.

Антонио перестал шептаться с коренастым. Тот, в свою очередь, что-то тихо спросил у моего красавца Антонио. Антонио не спеша повернулся к висящему, уставился на него своими синими глазищами и негромко спросил:

– Сеньор Рамирес в последний раз тебя спрашивает: кому ты передал в пятницу последнюю партию кокаина?

Спросил-то Антонио негромко, но таким тоном, что у меня кровь в жилах заледенела. К тому же зловещее слово \"кокаин\". В Антонио, видать, заговорила кровь родственников с материнской стороны. Да здесь просто опорный пункт Медельинского картеля, – дошло до меня наконец-то!

Мамочка моя, подумала я со страхом, какого черта меня понесло в этот подвал?.. Надо немедленно смываться.

– Я уже все рассказал – не знаю. Правда, не знаю. Он не назвался, – прошепелявил Карбышев.

Видать, зубов у бедняги был уже некомплект.

– Почему? – спросил Антонио.

– Я все сделал, как вы велели. Он сказал пароль и я ему передал все, дон Антонио.

Ого! Оказывается, он еще и дон!

– Кому? – повторил вопрос Антонио.

Затаив дыхание, я наблюдала за этой сценой.

Карбышев не ответил. Антонио небрежно кивнул. Шишка мгновенно развернулся и с ходу влепил кулак в живот Карбышеву. Карбышев утробно замычал. Громила ударил его в низ живота еще раз, еще. А потом размахнулся и дал ему в зубы так, что в стороны полетели брызги крови. Я даже зажмурилась – это было на редкость неприятное зрелище. А когда открыла глаза, то увидела Карбышева безвольно висящим на веревках. Кажется, он потерял сознание. Но Шишка его больше не лупил. Антонио снова сказал пару фраз по-испански коренастому сеньору Рамиресу. Тот кивнул и вдруг стремительно подскочил к Карбышеву, схватил его за глотку, затряс, заорал что-то. Естественно, тоже на испанском. Я сразу узнала родной голос – это его злобный вопль я слышала из-за ящиков.

Антонио качнул головой и повернулся к Светловолосому, лицо которого оставалось в тени. Что-то ему сказал. Тот кивнул. Потом Светловолосый, стоявший в тени, шагнул вперед. Я увидела его лицо: крупные решительные черты, прищуренные глаза, короткая стрижка. Ну, точно я его знала! Я с ним уже где-то встречалась. Он был наш, русский. Но вспомнить – где и при каких обстоятельствах я его еще видела – убей, не могла. Этот человек успокаивающим жестом положил руку на плечо коренастому латиносу, приобнял его по-дружески. Тот, отдуваясь, отошел от Карбышева. Вытащил из кармана белоснежный платок и брезгливо стал вытирать руки. Потом, уже громко, что-то сказал по-испански Антонио. Тот весело засмеялся, кивнул, ответил длинной фразой. Коренастый и его латиноамериканские дружки в ответ тоже заржали в полный голос, загомонили по-своему, затопали ножищами в лакированных туфлях. Светловолосый не смеялся.

И тут произошло совсем уж невероятное.

Вдруг красавец Антонио быстро шагнул к Рыжему. Одним коротким, привычным движением выдернул у него из кобуры большой черный пистолет. Не переставая улыбаться, Антонио вытянул руку с пистолетом так, что дуло его оказалось в полуметре от головы несчастного Карбышева. И спустил курок.

В замкнутом пространстве подвала выстрел прозвучал просто оглушительно. Голова Карбышева резко мотнулась и мгновенно превратилась в распустившийся аленький цветочек. От нее в разные стороны полетели кровавые брызги, ошметки и желтоватые куски мозга, которые влепились в беленую стену подвала. Карбышев, внезапно лишившись половины головы, судорожно дернул ногами раз, другой и обвис на веревках, словно марионетка. Антонио, как ни в чем ни бывало, спокойно сунул пистолет обратно в кобуру здоровяка-телохранителя и полез в карман смокинга за платком.

Я сунула в рот кулак и со всех сил прикусила костяшки пальцев, чтобы не заорать от ужаса. Я не могла поверить своим глазам. На какой-то миг мне показалось, что все это – просто киносъемочная площадка, или я вижу кадры из не очень хорошего американского боевика. Но это было не кино, это была жизнь. Мой дружок Антонио только что прямо у меня на глазах убил человека. Легко и просто разнес ему голову из крупнокалиберной пушки. Между делом, так, – со смехуёчками. Даже для меня, девушки не очень впечатлительной, это было чересчур. Пора было сваливать.

Я попятилась, не сводя глаз с висящего на веревках безголового мертвеца. Высокий тонкий каблук (черт бы подрал эти дурацкие туфли!) неожиданно подвернулся и, чтобы не упасть, я ухватилась за небольшой деревянный ящик.

Нет, в этот день мне положительно не везло! Ящик покачнулся, накренился и со страшным грохотом рухнул со штабеля на бетонный пол.

Я замерла.

Все бандиты, – и наши, и латиносы, – как по команде обернулись на шум, выхватывая пистолеты. И узрели скособочившуюся девичью фигурку, то бишь меня собственной персоной. Я встретилась глазами с другом Антонио и поняла, что он узнал меня. Думал он не долго.

– Немедленно убейте эту суку! – гаркнул во весь голос мой несостоявшийся муж.

И я сразу же и навсегда его разлюбила.

Его слова прозвучали для меня достаточно недвусмысленно, и поэтому я, не раздумывая не секунды, ринулась обратно по проходу, а за моей спиной вразнобой загремели выстрелы. Я неслась к спасительной лестнице, над головой свистели и с треском впивались в ящики пули. Сзади слышался топот ног и свирепые ругательства на русском и испанском. Я поняла, что пропала, что они непременно догонят меня, и тогда… И тут в голову пришла спасительная мысль. Не зря же я смотрела по видюшнику все эти говенные боевики!

Я остановилась на мгновение, дернула один ящик, другой. Они зашатались, но не упали. Я мысленно взмолилась всем богам сразу и пообещала прямо с завтрашнего дня, если выберусь отсюда живой, регулярно делать утреннюю зарядку: изо всех сил толкнула ящики плечом, и вот уже добрая треть штабеля посыпалась вниз, в проход, преграждая дорогу озверевшим преследователям бедной девчушки.

И пошло-поехало! Очевидно, я нечаянно стронула с места самый главный ящик, сработал принцип домино и теперь ящики и коробки сыпались уже безостановочно.

За моей спиной послышался взрыв злобного рева и ужасные матюки. Но я, не останавливаясь и не оборачиваясь, пулей (хорошенькое сравненьице, а?) взлетела на первые ступеньки лестницы и помчалась наверх, оставляя за собой вопли, треск падающих ящиков, матерную ругань на двух языках и не прекращающиеся ни на миг выстрелы.

Глава 3. БЕГИ, КОШКА, БЕГИ!

Не могу сказать, каким образом я смогла найти выход из дома, оказавшегося настоящим прибежищем кровопийц. Для меня это навсегда осталось загадкой. Не меньшей загадкой было и то, почему мой гостеприимный красавец-хозяин не догадался вовремя предупредить свою многочисленную челядь, чтобы они заарканили меня, пока я заполошно металась по бесконечным комнатам среди гостей, слившихся в однородную пьюще-жующую массу, и пыталась выбраться к автостоянке. Наверное, каким-нибудь из упавших ящиков ему придавило мобильный. Жалко, что не голову. А еще лучше – мошонку. Или ему было не до того – выбирался, бедняга, из-под шахтерского завала, который я нечаянно сварганила в подвале. А может быть, набриолиненный колумбиец сеньор Рамирес как раз в это время вставлял ему немалых размеров пистон. По поводу моего внезапного появления на веселой подвальной вечеринке в качестве нежелательного свидетеля. Но обо всем этом я могла только догадываться. Главное – я все же сумела найти выход из дома.

Но сдерживая себя изо всех сил, чтобы не побежать, я на подгибающихся от страха ногах шла по комнатам, не забыв прихватить свою сумочку. Слегка суетливым Каменным Гостем прошествовала через гостиную. Внутри у меня все заледенело, и физиономия, судя по реакции окружающих, была перекошена. Перед глазами мелькали лица, спины, окна, мне что-то говорили – но я никак не реагировала. В какой-то момент передо мной проявилось удивленное лицо Катерины. Она что-то спросила, но я не ответила, выскочила в другую комнату. По какому-то запредельному наитию я все же сумела отыскать выход. А вот сколько все это длилось – не имею ни малейшего представления.

Я скатилась по мраморным ступеням парадной лестницы, задыхаясь, выскочила на площадку перед особняком и остановилась, затравленно оглядываясь по сторонам. В глаза бросились закрытые ворота с псиной и охраной, высокая ограда и то, что до леса – добрых пол-километра. Я обезумела от страха. Сейчас, сейчас выбежит из дверей дома мой красавец вместе со своими чиканос и изрешетят они меня из пистолетов и автоматов прямо здесь, на холодном мраморе, не обращая внимания на последнее желание осужденной и оставив бедную девчушку без отпущения грехов. Спасения ждать было неоткуда и я даже тихонько заскулила от полной безнадеги.

Видок у меня был, наверное, еще тот.

Потому что давешний краснокурточный мальчонка, бесшумно возникший из осеннего пространства, несколько удивленно приподнял брови, глядя на мое безумное лицо. Тем не менее он никак не откомментировал мое появление в несколько растерзанном виде: сказалась выучка.

– Подать вашу машину? – вежливо осведомился он.

– Какую машину, мудак?! – рявкнула я.

– Вашу э-э-эээ…мадемуазель, – растерялся услужливый бой. – На которой вы приехали.

В голове у меня что-то щелкнуло, и я, наконец, увидела путь к своему избавлению от лап мафии.

– Конечно подать! – завопила я, как укушенная песчаной змеей. – Скорее подать! Мне уезжать срочно надо! У меня в Москве любимого дедушку только что кондратий хватил! Давай ее сюда немедленно!

Мальчонку словно ветром сдуло. Прости меня милый дедуля, безвременно усопший десять лет назад, – мысленно покаялась я, стремглав бросаясь к владикиной \"БМВ\". На ней мой нечаянный спаситель уже аккуратно подъезжал к лестнице. А уж как Катерина с Владиком будут без тачки выбираться из этого осиного гнезда – я даже и не подумала. В тот момент я беспокоилась только за собственную шкуру.

Я едва не сбила с ног растерявшегося боя, прыгнула за баранку и с ходу дала по газам. Взвыли покрышки, провернувшись на месте, я крутанула руль, и машина понеслась к воротам. Они стремительно приближались. Не буду останавливаться – отчаянно решила я: снесу к чертовой матери и ворота, и жлобов, и псину поганую вместе с ними. Я уже почти зажмурила глаза в ожидании неизбежного хлесткого удара и звона разбитого стекла, и воплей, и стрельбы, но в самый последний момент створки ворот неожиданно быстро разъехались в стороны и выпустили меня на долгожданную свободу. Уже выворачивая на лесную дорогу, я оглянулась.

На парадное крыльцо бандитской гасьенды вывалила вся свора моих преследователей. Они орали что-то, неслышное мне, и размахивали руками, словно взбесившиеся обезьяны.

* * *

Владикино немецкое сокровище, урча мощным двигателем, мчалось по лесной дороге. Я судорожно вцепилась в руль и все давила и давила на педаль газа, рискуя разбиться к чертовой матери на первом же повороте. Стрелка спидометра копошилась где-то на отметке между ста и ста десятью километрами в час. При этом я орала что-то несусветное, плакала и материлась одновременно, – сказывалось чудовищное напряжение последних десяти минут. Но почему только последних десяти? Ничего еще не кончилось! Я прекрасно понимала, что просто так гангстерюги от меня не отстанут, и поэтому время от времени поглядывала в зеркало заднего обзора, с ужасом ожидая увидеть набитые вооруженными преследователями тачки. Но пока что их не было видно.

Наконец впереди между деревьями показался просвет, и спустя минуту я вырвалась на забитое машинами шоссе. И сразу слегка успокоилась – все же теперь вокруг были люди, хоть и заточенные в жестяные коробки на колесах.

Перестроившись в средний ряд, я сбросила скорость до восьмидесяти. У меня, слава Богу, хватило ума вспомнить, что еду я хоть и со своими правами (я их постоянно таскаю в сумочке), но без доверенности на чужой, считай – украденной машине. К тому же – пьяная. И первый же гаишник моментально меня заметет. На миг у меня мелькнула мысль: а что если самой остановиться у ближайшего поста ГАИ, сдаться по-быстрому и рассказать добрым дяденькам милиционерам про злодеев из рафинадного особнячка. И пусть уж они сами, или какие-нибудь там гэбешники (как они теперь называются – убей, не знаю!) разбираются со всей этой мерзкой московско-колумбийской мафией. Но эту мысль я тут же отмела, как несостоятельную.

Во-первых, кто поверит на ночь глядючи страшным рассказкам пьяненькой барышни. Хотя хмель из головы и выветрился напрочь – от мандража, видимо, – но разило от меня все еще будь здоров. Наверняка разило. И доказательств убийства у меня не было никаких, кроме машины Владика и моих выпученных глаз. И даже если я уболтаю дяденек милиционеров поехать к Антонио (что весьма маловероятно), они туда попросту не смогут войти. Ведь если я ничего не путаю, им потребуется ордер на обыск – там у красавца Антонио частная собственность и без официальной бумажки он их и за ворота не пустит.

Во-вторых, я ни секунды не сомневалась, что у моего чудного дружка Антонио все вокруг схвачено. И скорее рано, чем поздно все произойдет, как в незабвенном \"Спруте\": хороших людей непременно убивают, а подлецы в полном порядке – мафия бессмертна! Комиссара Каттани среди моих знакомых не водится, и дело скорее всего закончится тем, что купит дон Антонио милых милиционеров с потрохами и они тут же радостно отдадут ему меня на съедение. А в том, что финал этой истории будет печальным – я была уверена на все сто. Достаточно было вспомнить безголового Карбышева, и по сей час висящего на веревках в подвале. Хотя нет: труп они наверняка уже припрятали в каком-нибудь укромном местечке.

При воспоминании о Карбышеве меня даже передернуло от омерзения. Движение это передалось рукам, я нечаянно крутанула руль, и со всех сторон раздались возмущенные гудки идущих следом автомобилей. Я выровняла машину и чуть прибавила газку. Преследователи вроде бы не появлялись. Может быть, они и не стали за мной гнаться?..

Машина пожирала километр за километром, Москва становилась все ближе, и ко мне постепенно возвращалась способность соображать трезво. Может быть – сигарета помогла, которую я с трудом прикурила от огонька зажигалки – руки все еще тряслись. Да и всю меня колотило, словно после свидания с Фредди Крюгером. Надо было выпутываться из этой жуткой истории, надо было что-то делать. Но вот что?

Наконец в моем измученном мозгу что-то забрезжило. Перво-наперво следовало избавиться от \"БМВ\". Не в смысле взорвать ее, или там спустить под откос, нет. Просто слишком велик риск пилить по Москве на чужой тачке – на улицах, небось, уже полно гаишников, вышедших на традиционный вечерний лов. К тому же не исключено, что Антонио позаботился и поднял на ноги своих приятелей из ГАИ. Может быть, я все напридумывала про его могучие возможности, а может быть так оно и есть в действительности. Но рисковать в любом случае не стоило. Слава Богу, Катерина жила недалеко от кольцевой, возле Можайки. Поэтому, проехав МКАД, я не раздумывая направилась к ее дому. Уже безо всяких приключений добралась до знакомой кирпичной девятиэтажки. Припарковала \"БМВ\" прямо напротив ее окон, неподалеку от других машин. Поставила владикино сокровище на сигнализацию и только тогда с облегчением перевела дух.

Что там ни случится со мной в дальнейшем, разбираться со жлобоватым Владиком по поводу исчезнувшей (не дай Бог!) тачки не хотелось. Завтра же верну Катерине ключи, а машину уж Владик сам потом заберет.

Я поймала такси и через полчаса была дома.

Но к подъезду подъезжать не стала, вылезла неподалеку от гостиницы \"Балчуг\". Прячась за прохожими, я прошла два раза по противоположной стороне улицы, наблюдая – не крутится ли кто подозрительный во дворе у моего подъезда. Ничего особенного. Решившись, я, набрав код и тихо открыв массивную входную дверь, прошмыгнула в подъезд. В правой руке я крепко сжимала подобранный во дворе возле песочницы увесистый булыжник. Подобранный так, на всякий случай.

На своем месте в стеклянной будочке дремала консьержка. Было тихо. Я не стала вызывать лифт – а вдруг меня там уже поджидает громила в маске и с опасной бритвой в волосатой ручище. На цыпочках взлетела на свой этаж. Задыхаясь от непривычного спринтерского подъема и страха, я отперла дверь, сняла квартиру с сигнализации и тут же заперлась на все замки. И только тогда обессиленно упала на банкетку возле вешалки, так и не выпустив из руки уже ставший ненужным булыжник. Придя немного в себя и отдышавшись, я с трудом заставила себя подняться. Пошла к себе в спальню, вылезла из вечерних нарядов. Долго не могла сообразить, что же мне делать с булыжником. Сидела на постели и тупо смотрела на него. В конце концов, голышом выскочив на наш широкий балкон, я оставила его на стоящей там с незапамятных времен бабулиной тумбочке. В самом деле – не швыряться же камнями с шестого этажа?

* * *

Уже второй час я лежала в ванной, отмокала в горячей водой, курила сто тридцать седьмую сигарету и мучительно размышляла, пытаясь найти выход из этой говенной ситуации. Но пока что ничего конструктивного в голову не приходило. Так, разная бредятина вроде организации массированного ракетного удара по гангстерскому логову. Рядом с ванной на табуретке лежала трубка моего радиотелефона. Номер Катерины я повторяла по редайлу регулярно с интервалом в пятнадцать минут. Никто у нее не отвечал. Учитывая то, что старики Катерины в данный момент нежились вместе с моими предками на островах греческого архипелага, Катерина еще домой не вернулась. На мобильный к ней я звонить боялась. А номеров домашнего и сотового телефонов отмороженного Владика я, к сожалению, не знала.

Я думала о том, что можно уехать к бабуле на дачу под Красногорск, или слинять на нашу дачу в Толстопальцево. Но все это было не то. Ведь я, дурища безалаберная, показала Катерину красавцу Антонио. Значит, он может исподволь расспросить ее про меня. А после этого вычислить мой адрес или адрес нашей дачи – проще некуда, как два пальца об асфальт. И потом, с него станется – возьмет да и устроит Катерине допрос с пристрастием: тут она ему и выложит все мои предполагаемые координаты. При мысли о том, какого рода допрос может учинить этот ублюдок моей несчастной подружке, мне совсем заплохело. Оставалось надеяться на то, что Катерина почует неладное: ведь она видела, в каком состоянии я смылась из бандитского дома. Да и то, что я умотала на владикиной машине, должно ее насторожить. Так что я могла только молить Бога, чтобы Катерина держала язык за зубами. Но в любом случае следовало дождаться ее возвращения и поговорить с ней. Выяснить, что же там произошло после моего внезапного, по-английски, ухода. И расспрашивал ли ее обо мне Антонио. Все же не думаю, чтобы он на глазах у почтенной публики стал бы загонять Катерине иголки под ногти. Да и не видела она ничего. В общем – Катерина пока что для него не опасна. И, следовательно – по крайней мере Катерина сейчас вне этой страшноватенькой игры. Это умозаключение меня отчасти приободрило. И я подумала – а может быть, позвонить папуле на мобилу, рассказать ему все и попросить побеседовать с глазу на глаз с красавцем Антонио? Но я и представить себе не могла, как я объясню ему все, что случилось. И поверит ли он мне? А если и поверит, сможет ли мой цивилизованный папуля, несмотря на все свои связи, отмазать меня от этих бандюг из наркокартеля? Может и сможет.

Только вот незадача: они появятся в России, в Сочи только дня через три. А пока путешествуют себе по солнечной Греции, и я вовсе не уверена, что до возвращения в Россию они мне смогут помочь. По телефону.

О, Господи! Еще сегодня днем я была беззаботной пташкой, чирикала и резвилась, знать не зная про кокс, красавца Антонио, покойников Карбышевых и набриолиненных латиноамериканских бандитов. Ну, почему, почему это должно было случиться именно со мной?!