Екатерина Александрова, Юлия Белова

Короли без короны

ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРОВ

…Шевалье Жорж-Мишель был доволен. Поздняя осень вполне соответствовала настроению графа, так что впервые за последние месяцы в душе его сиятельства воцарился покой. Молодость кончилась — его сиятельство это понимал, и нудный ноябрьский дождь лучше всего подходил к прощанию.

Некоторое время Александр де Бретей смотрел вслед королевскому поезду, затем снял шляпу и подставил лицо дождю. Лейтенанта ждали размытые дороги, армия, сырые палатки, походы, сражения, раны… Жизнь была кончена. Шевалье Александру шел шестнадцатый год.



В последней главе романа «Бог, король и дамы!» мы бросили наших героев на осенней дороге в момент жесточайшего душевного кризиса. Конечно, можно было бы оставить их там, в грязи и под дождем, однако, не являясь Проспером Мериме, мы решили все же напомнить читателям, что в 1572 году жизнь в Европе не закончилась. Сколь бы не был ужасен этот год, Франция пережила его, а вместе с Францией и наши герои, и висящее над ними проклятие. И потому мы предлагаем вам вновь встретиться со старыми знакомыми и одарить своим вниманием новых героев, а так же узнать, какие испытания и свершения их ждут.

Итак…



1572 год



27 октября — у Карла Девятого Французского рождается дочь Мария Елизавета де Валуа.



1573 год



Январь — Генрих Анжуйский коронуется королем Польши вместе со своей женой Марией Клевской, вдовой принца Конде.

Начинается осада испанцами Гарлема.

28 апреля — у Карла Девятого Французского рождается незаконнорожденный сын Шарль де Валуа.

Июль — Гарлем капитулирует. В городе резня.

Граф де Лош совершает путешествие в Московию с польским посольством и попадает ко двору Ивана Грозного. Становится свидетелем убийства пятой жены Ивана Грозного Марии Долгорукой.

Декабрь — в Нидерландах смещен Альба, его заменил Рекесенс. Он объявляет ограниченную амнистию.



1574 год



Май — испанцы осаждают Лейден.

В Париже казнены Ла Моль и Кокконас.

Арестованы маршалы Монморанси и Бриссак с находящимися при нем офицерами. Через два месяца Бриссак и его офицеры выходят на свободу. Монморанси заточен в Бастилии.

30 мая — умирает Карл Девятый Французский.

19 июня — Генрих де Валуа бежит из Польши, оставив свою жену в качестве гаранта возвращения. Жорж-Мишель прикрывает его бегство и попадает в польскую тюрьму. После заступничества Ивана Грозного и императора Максимилиана Жорж-Мишель выходит на свободу и нагоняет Генриха Третьего в Венеции.

3 сентября — Генрих де Валуа со своей свитой ступает на землю Франции.



1575 год



11 февраля — Генрих де Валуа коронуется королем Франции.



Авторы благодарят за помощь



Надежду Дмитриевну Голубеву,

Анну Олеговну Марьеву,

Эмилию Федоровну Лившиц,

Татьяну Владимировну Андрееву,

Наталью Викторовну Тимофееву

и

Александра Викторовича Юшникова

ГЛАВА 1

О королевской психологии

Год 1576 обрушился на короля Франции словно свирепая гроза. Полчища рейтаров перешли границы несчастного королевства и, дойдя чуть ли не до Луары, с такой яростью принялись грабить, жечь, насиловать и убивать, будто настали последние дни. Юный честолюбец Алансон поднял мятеж, так что поутихшее было пламя междоусобной войны заполыхало с новой силой. Генрих Наваррский, четвертый год пребывавший в Лувре на положении пленника, смог вырваться из ловушки и укрыться в своем маленьком горном королевстве. Неблагодарные поляки избрали нового короля. Но последним ударом, поразившим Генриха де Валуа в самое сердце, стало то, что прекрасная Мария Клевская, все еще остававшаяся в Польше в качестве заложницы и гаранта возвращения супруга, объявила о недействительности своего второго брака и без зазрения совести вышла замуж за нового польского короля Стефана Батория.

Генрих де Валуа тщетно пытался набрать новые войска, тщетно отправлял протесты в Польшу и Рим, тщетно пытался напомнить оскорбленной Марии о своей любви и в тщете всех усилий мог только осыпать врагов проклятиями и проливать слезы. Королева Польская не снисходила до ответов, денег в казне не было, на место ушедших за последнее десятилетие врагов пришли новые, а слезы вызывали насмешки даже у королевских пажей. Неблагодарность глупых мальчишек настолько расстраивала короля, что в один далеко не прекрасный для провинившихся день королевские пажи были высечены во дворе Лувра под насмешливыми взглядами кавалеров и дам. Выпоротые пострелы дружно ревели и просили прощение, а король Генрих с тоской молил Небеса, чтобы и прочие напасти можно было разрешить так же легко как эту.

И вот тут, казалось, его молитвы были услышаны.

Известие о смерти в Лангедоке маршала Дамвиля взбудоражило весь Париж и несказанно обрадовало двор. «Нет человека — нет проблемы», — повторял Генрих старую истину. Не то, чтобы маршал был врагом его величества, однако и другом он также не был.

Вообще у его величества было не так много друзей. Стараниями ее величества и господина дю Гаста короля окружала пестрая свита разряженных молодых людей, храбрых, конечно, до безрассудства, безрассудных до безумия, но как раз в силу этого и неспособных дать его величеству сколь-нибудь дельный совет. Таким образом, среди тех немногих, кто был способен на мудрые советы доброму королю Генриху, были ее величество королева-мать, полковник гвардии его величества шевалье дю Гаст и еще один дворянин, занимающий весьма странное место при дворе. Граф де Лош и де Бар, не признанный парижским парламентом принцем, по личному распоряжению его величества именуемый, однако, «вашим высочеством», Лоррен, хранящий во всех обстоятельствах верность Генриху де Валуа, а не Генриху де Гизу, приятель короля Наваррского, да еще и художник. Несмотря на все эти странности, по мнению королевы-матери шевалье Жорж-Мишель, ее племянник, был третьим из тех, к чьим советам король мог прислушиваться, не рискуя нажить неприятности.

К величайшему сожаление мадам Екатерины, при всем уме и здравомыслии шевалье Жорж-Мишель не мог понять, что положение короля Франции отличается от положения герцога Анжуйского и даже короля Польского, и потому разговаривать с его величеством тем же тоном, что и со старым приятелем было ужасно неделикатно. Нельзя сказать, что по примеру многих друзей короля молодой человек беспрестанно досаждал Генриху просьбами, клянчил должности и деньги. По мнению королевы-матери ошибка шевалье заключалась как раз в обратном — в том, что он никогда ничего не просил, а если и просил, то ухитрялся выбрать то единственное, что король не мог ему дать. Возможно, молодой человек считал, будто обращение в парламент для признания его прав было сущей безделицей, но Екатерина и Генрих полагали, что верным слугам короны вовсе не требуется признания прав суверенных государей. И все же наградить принца за участие в луарской компании было необходимо, но когда его величество решил одарить кузена маршальским жезлом, шевалье Жорж-Мишель даже не подумал порадоваться столь щедрой награде, а только улыбнулся и покачал головой:

— К чему мне маршальский жезл, сир? В то время как у меня есть Релинген, где я являюсь главнокомандующим? Быть одновременно фламандским принцем и французским маршалом — это слишком много для одного человека.

— И, однако, ваш покойный тесть был испанским адмиралом, — с легким неудовольствием заметил Генрих.

Принц Релинген рассмеялся:

— Быть испанским адмиралом и французским маршалом — вовсе не одно и то же. Уверяю вас, сир, будучи адмиралом, мой покойный тесть весьма обогатил казну Релингена, я же, став французским маршалом, ее разорю.

— Послушайте, Релинген, я ведь не предлагаю вам содержать армию за свой счет, — на этот раз в голосе короля явственно послышалось раздражение. — Вы всегда можете рассчитывать на королевскую казну.

— О да, сир, но ваши интенданты тоже на нее рассчитывают и постоянно путают с собственным карманом. Генрих, не думаешь же ты, что я буду рыться в сундуках с бельем, чтобы выяснить, на чье приданное пошло содержание моей армии. Первую неделю это будет меня раздражать, во вторую злить, а в третью я повешу пару десятков этих мерзавцев на Монфоконе. Ты решишь, что я посягаю на твои привилегии, обидишься и от обиды отправишь меня в Венсенн. Армия разбежится, соседи решат, что настал подходящий момент округлить владения за наш счет, а ты заскучаешь. Велишь меня освободить, но вместо того, чтобы оставаться при дворе, мне придется отправляться на очередную войну. Хотя ты знаешь, как я ненавижу облачаться в кирасу и сапоги. Нет, Генрих, оставь эту игрушку тем, кого она будет забавлять. Подари жезл дю Гасту, сделай маршалом Граммона, но избавь меня от необходимости принимать этот символ воинской доблести. Я слишком люблю тебя, чтобы навлекать несчастья на твою голову.

Временами королю Генриху хотелось осадить непочтительного друга, словно норовистого коня и как следует отчитать. Временами — уязвить какой-нибудь насмешливой фразой. Однако король, признанный златоуст, когда надо было произнести речь в совете или тронном зале, совершенно терялся перед непосредственностью кузена. Наконец, его величество решил досадить другу, приблизив к своей особе изгнанного Жоржем господина д\'Англере, дав тому право говорить как угодно с кем угодно. Но и это деяние оказалось бесполезным. К появлению при дворе еще одного шута принц Релинген отнесся с полнейшим равнодушием, разве что небрежно заметил, что имя Шико[1], избранное бывшим офицером, прекрасно подходит к новой должности бездельника. Нет, с принцем Релингеном решительно ничего нельзя было поделать.

Мадам Екатерина видела промахи племянника, но проблемы с женитьбой Генриха, интриги Марго, дерзость Алансона, растущий аппетит Гизов и недовольство гугенотов не оставляли королеве-матери даже четверти часа на беседу с шевалье. Ее величество утешало лишь одно: отдав дань жалобам на непостоянство женщин, Генрих все же согласился с необходимостью вступить во второй брак. Но вот разрешить проблемы с дочерью оказалось много труднее, чем решить проблемы обожаемого сына. Екатерина то вздыхала о времени, когда обычная трепка могла образумить Марго, то жалела, что государственная необходимость заставила ее отправить на эшафот Ла Моля. Раздражать дочь сейчас, когда она осознала свою власть над мужчинами, было смертельно опасно. Екатерина не сомневалась, что именно Маргарита подбила младшего брата на мятеж, именно она перетянула на сторону Франсуа графа де Бюсси и множество других головорезов, готовых за ночь с Маргаритой заколоть хоть собственного брата, хоть короля. Ее величество с радостью спровадила бы дочь в Наварру, а младшего сына в Англию, но и здесь Екатерину подстерегала неудача. Король даже слышать не желал об отъезде сестры, а английская королева изводила послов, придумывая одну отговорку против своего брака с Алансоном за другой. Перечитывая письма Елизаветы, Екатерина тосковала по дипломатическим талантам покойного Ла Моля, лучше всех умевшего польстить рыжей стерве.

К счастью, королева-мать не имела привычки долго сожалеть о прошлом и потому принялась искать другие пути отвращения младшего сына от мятежа. Таких путей было два. Первый сводился к тому, чтобы король поскорее женился и обзавелся наследником, а второй — к обещаниям даровать Франсуа титулы и владения. Хотя дофин уже владел несколькими герцогствами и парочкой графств, королева-мать старалась убедить Генриха даровать брату Берри и несколько владений поскромней. Правда, оставались еще Нидерланды, о которых беспрестанно твердили Марго и Бюсси, совершенно не думая о том, к чему может привести военное столкновение с королем Филиппом. Оставались католики, которых Франсуа раздражал заигрыванием с протестантами, и протестанты, недовольные непостоянством принца.

Екатерина радовалась лишь тому, что хотя бы Жорж-Мишель оставил грезы о нидерландской короне. Открытие, что молодой человек способен командовать войсками, в свое время потрясло королеву, и она неделю размышляла, стоит ли ей ликовать из-за этого или негодовать. К счастью, верность принца Релинген была вне подозрений, и ее величество простила племяннику нежданно открывшийся талант, дабы заняться более важными делами, тем более что известие из Лангедока заставило короля и его матушку задуматься, как быть дальше. Но если королева Екатерина раздумывала о том, как прибрать к рукам оставшуюся без командующего армию и вернуть Лангедок под власть короны, то король Генрих жаждал отделаться от старшего брата покойного Дамвиля.

По мнению Жоржа-Мишеля в избавлении от маршала Франсуа де Монморанси не было ни малейшего смысла, да и сделать это было не так-то просто. Может быть, пара не к месту сказанных комплиментов в адрес Алансона и бесила Генриха, однако это был не тот проступок, за который провинившегося можно было отправить на эшафот. Принц и так полагал, что трехлетнее заточение в Бастилии было слишком суровым наказанием для нерешительного маршала. К тому же Мерю и Торе, возможно, и не обладали талантами покойного Дамвиля, зато ожесточения против убийцы брата у них хватило бы на десятерых, да и Дамвиля нельзя было сбрасывать со счетов. Слухи слухами, но труп маршала Жорж-Мишель не видел и в силу этого не понимал, зачем ввязываться в войну с могущественным семейством, обрекая на смерть собственного зятя.

Королева-мать была склонна одобрить рассуждения племянника, но не могла одобрить его тон. Выслушав Жоржа-Мишеля, Екатерина лишь вздохнула, а король Генрих вспыхнул:

— Родственники государей остаются далеко внизу — у подножия престола, — отчеканил его величество, — и должны отвечать за свои проступки, как и последние из наших подданных.

Принц Релинген усмехнулся.

— Ну, а если Дамвиль жив, как ты тогда будешь оправдываться, Генрих? — не обращая внимания на растущее раздражение короля, поинтересовался Жорж-Мишель. — Скажешь, что Монморанси упал на нож и закололся? И так семь раз?

— Вы забываетесь, принц! — вспылил король и к недоумению шевалье выскочил из кабинета.

Екатерина задумалась. Племянник был прав, но и сын имел резоны решить судьбу Монморанси. Королева уже устала возмущаться вельможами, воображавшими себя независимыми герцогами времен Карла Шестого и распоряжавшимися королевскими армиями и провинциями, как будто это была их собственность. Дать им урок было необходимо, но как? Судить маршала было не за что, а убийство узника дурно пахло. Вот если бы Монморанси сам наложил на себя руки, предварительно повинившись перед королем…

Когда ее величество изложила свою идею, Генрих пришел в восторг, дю Гаст довольно кивнул и даже шевалье Жорж-Мишель вынужден был признать, что подобный план имеет все шансы на успех. И все же, настаивал принц, прежде чем действовать, следовало убедиться в смерти маршала Дамвиля, еще раз взвесить все последствия «самоубийства» Монморанси и лишь потом решать судьбу узника. Католическая Лига, протестанты, Алансон… Генриху не хватало лишь войны с Дамвилем и его братьями! К тому же, напоминал Жорж-Мишель, составление «признания» Монморанси и подделка его почерка требовали времени, и принц предложил потратить его на отправку верного человека в Тулузу.

Совет был хорош, но король не желал терпеть ни малейшего промедления. У Франции мог быть только один господин, и дворянам, вельможам и королевским родственникам — особенно родственникам! — это стоило запомнить. А еще было необходимо как следует припугнуть Алансона и отучить брата поднимать мятежи. Последнее больше всего волновало Генриха, и он настаивал, чтобы в «признании» Монморанси пара слов уделялась и Алансону.

Пожелания короля были выполнены. «Признание» маршала было написано в такой трогательной и жалобной манере, что не поверить ему было невозможно. Монморанси то просил прощение у Бога, короля и жены за участие в заговорах герцога Алансонского, то клялся покарать себя за измену смертью, то пытался оправдать свое преступление дурным влиянием братьев и Алансона, то вновь просил прощение. Жорж-Мишель подумал, что в словах «дурное влияние» заключалась вся жизнь несчастного маршала. Попав под дурное влияние Жанны де Пьенн, Франсуа де Монморанси вступил с ней в тайный брак. Попав под влияние отца, развелся. Под влиянием короля женился на его незаконнорожденной дочери Диане де Франс. Под влиянием Дианы сражался с протестантами. Под влиянием королевы Екатерины вывел в семьдесят втором все войска из Парижа, что стало одной из причин Варфоломеевской резни. Под влиянием Алансона возмущался устроенной католиками бойней. Под влиянием брата Дамвиля сделал ставку на Алансона. А вот оказавшись в Бастилии, где можно было прочувствовать лишь дурное влияние тюремных стен, вполне мог впасть в отчаяние и наложить на себя руки. Очень правдоподобно.

Только хлопоты со свадьбой короля приостановили подготовку к убийству узника. По примеру героев сказок разобиженный на весь женский род Генрих вознамерился жениться на первой встречной, отвергнув дочерей и сестер королей, а также владетельных принцесс. Не подумал его величество и обратиться к тем знатным семействам, что издавна славились плодовитостью и здоровьем своих отпрысков. Зато об этом подумал дю Гаст. Первой встречной, представленной на суд государя полковником, оказалась дочь графа де Водемон, девушка миловидная, скромная, набожная и не имеющая ни малейшего представления о политике. Приданного у девицы не было, но дю Гаст утешал мадам Екатерину тем, что, польщенные оказанной им честью, старшие Лоррены смогут держать в узде младших. К тому же шевалье напомнил, что лотарингцы издавна славились красотой, здоровьем и плодовитостью, так что скромное происхождение будущей королевы должно было компенсироваться немалым количеством рожденных ею в браке детей.

Король Генрих безропотно отправился к алтарю, с обреченностью мученика принял восторженную любовь Луизы де Водемон и словно галерный каторжник постарался выполнить свой долг перед Францией и женой. Дю Гаст сиял и беспрестанно твердил молодой королеве, что ее долг поскорее подарить Франции наследника и тем самым оставить Алансона с носом, а мадам Маргарита задыхалась от ненависти. Ее гнев на брата и его советников был столь велик, что королева Наваррская заперлась в своих луврских апартаментах, не желая покидать их даже для того, чтобы блистать на празднествах в честь свадьбы.

Затворничество редко бывает полезным, и мадам Маргарита очень быстро в этом убедилась. На пропущенном ею балу случилось событие, настолько потрясшее двор и Париж, что оно затмило даже королевскую свадьбу. Стоило музыкантам взяться за инструменты, а молодым супругам выйти вперед, дабы танцевать павану, как толпа расступилась, и в зал под руку с Дианой де Франс вошел Анри де Дамвиль собственной персоной!

Танцоры застыли на месте, музыка оборвалась, и несколько сот гостей уставились на вновь пребывших, не зная, стоит ли им креститься, жмуриться или спешить к маршалу с поздравлениями. Дамвиль язвительно улыбался, словно хотел сказать, что вполне понимает чувства придворных. А мадам Диана с самой любезной улыбкой поздравила единокровного брата со свадьбой и выразила надежду, что в честь столь знаменательного события его величество, наконец, выпустит из заточения ее супруга.

Шевалье Жорж-Мишель первый пришел в себя, с не меньшей любезностью сообщив, что ничего иного его величество не желает. Справа ему достался благодарный взгляд королевы-матери, слева яростный взгляд Генриха, а в спину ударил ревнивый взгляд дю Гаста. Полковник уже давно считал, что принц Релинген очень опасный соперник, но в данном случае спорить с его высочеством было глупо: дю Гаст заметил спутников Дамвиля, чьи длинные шпаги били по стенам луврских коридоров, а, выглянув из окна, разглядел еще четыре сотни бравых вояк, дожидавшихся маршала во дворе замка. Коль скоро арест Дамвиля был невозможен, следовало рассыпаться в любезностях и даже намекнуть правителю Лангедока, что быстрейший разгром Алансона в его интересах.

Марго была вне себя от ярости. Мало того, что своей женитьбой Генрих постарался лишить Франсуа законного наследства; мало того, что вышедший из заключения Монморанси напоминал непригодные к использованию развалины; теперь дю Гаст пытался натравить на ее любимого брата Дамвиля! Королева жаждала мести. Встретив в Лувре любовницу дю Гаста, мадам Маргарита не преминула громко объявить:

— Вот идет шлюха полковника!..

— Лучше полковника, чем полка, — ни на мгновение не смутившись, парировала дама и гордо прошествовала мимо лишившейся дара речи королевы.

Остроумие подруги привело дю Гаста в восторг, и он всюду стал повторять шутку дамы, а Марго в очередной раз поклялась отомстить. Она ненавидела друзей брата, и дю Гаста больше всех, поэтому полковник должен был умереть, а принц Релинген понести кару за это преступление. Королева Наваррская была бы счастлива, если бы шевалье Жорж-Мишель и его жена отправились в вечное изгнание и не смели высунуть из своего Релингена даже носы. И, конечно, Марго не сомневалась, что в Париже найдется достаточно людей, способных осуществить эту мечту.

Через пять дней после столкновения дам Лувр огласили неистовые рыдания короля. Дю Гаст был убит и король то клялся жестоко покарать убийц, то жаловался на судьбу. Были забыты жена, дела, Алансон, протестанты и Католическая Лига. Празднества кончились, Лувр погрузился в траур, а король, обессилев от горя, мог только слабо стонать «Кто?!»

Принц Релинген задавал себе тот же вопрос. Хотя Жорж-Мишель никогда не испытывал симпатий к дю Гасту, принц признавал, что смерть полковника приключилась на редкость не вовремя. Ну, как дю Гаст, этот лихой рубака, мог позволить себя прикончить?! — негодовал шевалье. Правда, по зрелым размышлениям Жорж-Мишель вынужден был оправдать полковника. Ну, что мог сделать безоружный, раздетый и к тому же спящий человек? Ничего… Разве что не посещать дома, чьи окна выходят на улицу, или, по крайней мере, надежно закрывать их ставнями.

И все-таки найти виновников столь наглого убийства шевалье не успел. Когда несчастный король Генрих впервые поднялся с постели и с трудом облачился в черный наряд, сплошь расшитый золотыми черепами и серебряными слезами, в спальню брата вошла Марго и с прекрасно разыгранном сочувствием вручила ему кинжал с гербом на рукояти.

— Этот кинжал нашли под окном дю Гаста, — с неподдельной грустью сообщила мадам Марго королю.

Генрих взглянул на герб, и его колени подогнулись, так что он был вынужден опуститься на постель. Орел в окружении десяти крестов, якорь и башня… Белое, красное, синее и золотое… Нет, только не это…

— Все сюда! — завопил король, словно надеялся, что от крика и чужих взглядов герб на кинжале изменится. — Вот это… нашли у дома дю Гаста… Чей это герб?! Чей?!!

— Принца Релинген, — без малейших колебаний сообщил Шико. Королевский шут решил, что отплатить бывшему сеньору изгнанием за изгнание будет на редкость забавно.

— Принца Релинген, — растерянно подтвердил Можирон.

— Но, может быть, его высочество просто потерял кинжал, — попытался вразумить собравшихся капитан де Нанси.

— Потерял… — убито повторил Генрих. — Под окном дю Гаста… Предатель… Изменник!.. Убийца!! — его величество вскочил и выпрямился во весь свой немалый рост. — Ему нет дела до моих чувств… и страданий! Он хочет властвовать! Управлять королем! Он всегда мечтал о короне, мерзавец!.. Но он заплатит за это преступление… Заплатит! — король вскинул голову. — Заколоть его, слышите?! — в исступлении вопил Генрих. — Заколоть вот этим самым кинжалом!.. А потом повесить на воротах Лувра!.. Ну! Что встали?! Идите! Вершите правосудие и месть!!!

Воспламененный дикими криками, Ливаро выхватил из рук короля кинжал и поднял высоко над головой:

— Месть! — завопил молодой человек, и юные друзья короля повторили этот боевой клич: — Месть! Подколем его как Цезаря! За короля!

Со слезами на глазах король обвел взглядом пылающие лица своих друзей и почти прошептал:

— Отомстите за меня, львята… отомстите… — силы Генриха иссякли, и он мог только протянуть друзьям дрожащую руку.

Ливаро рухнул на колени, с горячечной преданностью припал губами к королевской руке, а потом выскочил из спальни. Юнцы бросились следом, и до Генриха донесся их крик:

— За короля! За короля!! Правосудие и месть!!!

ГЛАВА 2

Правосудие и месть

Вопли миньонов быстро достигли ушей королевы-матери, и, выслушав необходимые пояснения капитана де Нанси, мадам Екатерина схватилась за голову. Надо было немедленно предупредить принца Релинген об опасности и посоветовать ему на время покинуть Францию. Нанси с облегчением перевел дух. Нельзя сказать, будто барона волновала судьба его высочества. Единственное, что действительно имело значение для капитана королевской стражи, так это мнение мадам Екатерины, и Нанси поздравил себя с тем, что не ошибся. Гнев ее величества страшил капитана гораздо больше гнева его величества, и Нанси постарался как можно лучше выполнить распоряжение королевы-матери.

Шевалье Жорж-Мишель ни о каких опасностях не думал — в конце концов, его звали принц Релинген, а не шевалье дю Гаст. По обыкновению направляясь в Лувр, его высочество рассчитывал побеседовать с их величествами и как-нибудь вознаградить себя за внезапно прервавшиеся праздники. Однако у церкви Сент-Мерри Жоржа-Мишеля встретил капитан де Нанси и переданный им совет королевы-матери, а, главное, причина, вызвавшая этот совет, были не из тех, что способны поднять настроение.

— Что за чушь вы несете, Нанси? — в раздражении бросил принц. — Какие убийства? Какая месть? Я немедленно отправляюсь к его величеству.

— Я вовсе не пытаюсь получить от вас признание, принц, — проговорил капитан, заступая Жоржу-Мишелю дорогу. — И мне все равно, прикончите ли вы одного дю Гаста или весь двор, при условии, что это будет сделано за пределами Лувра. Но если вы теряете на месте происшествия кинжал с собственным гербом, так что обнаружить его может даже королева Наваррская, не стоит удивляться, что его величество впадает в гнев.

— Так значит, это она!.. — шевалье Жорж-Мишель резко оборвал себя. В его взгляде зажегся злой огонек. — Вот оно что… Вечно вы меня с кем-то путаете, Нанси, — после краткой паузы продолжил принц. — «Перерезать весь Лувр… потерять кинжал»… Я не Гиз, капитан. Я не имею привычки резать королевских гостей и терять оружие. Если же мне и вправду захочется отправить кого-то на тот свет, будьте уверены, бежать придется не мне. Что ж, — тон принца вновь изменился, — передайте ее величеству мою глубокую признательность. Я последую ее совету и уеду.

— В Релинген?

— Почему же в Релинген? — в голосе принца проскользнула насмешка. — Что мне делать в Релингене, капитан? Скоро начнется осень, потом зима. Снега, ветра, холода. Я предпочитаю более теплые края.

— Неужели вы собираетесь присоединиться к Алансону? — удивился капитан.

— Ну что вы, Нанси, один опальный принц — это грустно, но два — уже смешно.

— Значит… Наварра? — голос Нанси слегка дрогнул.

— Почему бы нет? — жестко ответил шевалье Жорж-Мишель. — Хотя… зима в горах это не слишком весело. Я поеду дальше… Не гадайте, Нанси, я отвечу вам и так. Испания мрачна и не лучшее место для опальных принцев, а вот Италия… Я поеду в Италию, капитан. Венецию я уже видел, пора повидать Рим. Это хорошее место… для художника, — закончил принц, как будто хотел сказать что-то совсем другое.

Не прощаясь, шевалье Жорж-Мишель развернул коня и пустил его в галоп. Он не мог сказать, чего ему хочется больше — выругаться, разрыдаться или убить кого-нибудь. Через несколько мгновений шевалье сообразил, что больше всего на свете жаждет свернуть шею Марго. А потом он подумал о Генрихе и с потрясением понял, что в душе царит пустота, словно от давней дружбы не осталось даже следа. Но ведь что-то должно было остаться? — с тоской спросил себя Жорж-Мишель. Бастард Генриха, на которого он давно привык смотреть как на собственного сына. Пара шрамов, полученных во время побега из Польши, за который он, ко всему прочему, заплатил почти двумя месяцами заточения в польской тюрьме. Несколько картин и скульптур из Венеции. Шрам за луарскую кампанию. Скука от вечных капризов короля. И больше ничего…

А ведь к этому давно шло, — напомнил себе Жорж-Мишель. И только он не хотел замечать очевидного, как будто нарочно завязал себе глаза и заткнул уши. Что ж, другу можно было бы простить многое. Другу, но не королю. Генриху предстоит узнать, что с суверенными принцами не обращаются как с надоевшими игрушками.

Жорж-Мишель вспомнил рассказы о его святейшестве, человеке веселом и общительным, сведущим в науках и искусствах, который, как и всякий незаурядный человек, всегда радуется появлению при своем дворе подобных же людей. Без лишней скромности шевалье полагал, что все эти слова прекрасно подходят к нему самому и, значит, он легко сможет найти с крестным общий язык и преподать королю урок. Ко дворцу Релингенов шевалье подъехал почти умиротворенным, а жене рассказал о случившемся почти безмятежно.

Аньес Релинген без труда поняла намерения супруга, и хотя в душе ее бушевал гнев на неблагодарного короля и возомнившую о себе Бог весть что Марго, смогла проводить мужа в дорогу почти спокойно. В конце концов, ехать с надежной охраной в Рим куда лучше, чем отправиться под конвоем в Бастилию или лежать мертвым с кинжалом в сердце. Однако, признавая необходимость отъезда мужа, принцесса не забывала и о правосудии, ибо оставлять безнаказанными преступление королевы Наваррской и предательство короля Французского не собиралась.

Королева-мать не догадывалась о планах Аньес, но, узнав от Нанси, что принц Релинген отправился не в свое княжество, а в Рим, не на шутку встревожилась. Покушаться на племянника Филиппа Испанского и так было несусветной глупостью, но оскорблять петлей крестника папы было и вовсе безумием. Новый брак Генриха слишком нуждался в одобрении его святейшества, чтобы ссориться с человеком, способным повлиять на наместника святого Петра. Необходимо было вразумить сына, отправить принцессе Релинген примиряющие письма и просить ее воздействовать на супруга, дабы он простил королю приключившееся недоразумение и как можно скорее вернулся в Париж.

Принцесса Релинген не отвечала. Ее высочество вознамерилась явиться в Лувр, лишь собрав все доказательства преступления Марго. Жорж оказался прав, проделка с кинжалом была явно лишней. Увяз коготок и всей птичке пропасть, — рассуждала Аньес. Верный Карл быстро отыскал мастеров, изготовивших злосчастный кинжал, и с легкостью выкупил у оружейника и ювелира расписки королевы Наваррской. А барон де Витто, в компании трех головорезов прикончивший дю Гаста, был так устрашен угрозой отправиться в Релинген, а в Релингене украсить собой колесо, что поведал принцессе все подробности заговора Маргариты, не умолчав даже о том, какую плату потребовал с королевы Наваррской, и как мадам Маргарита расплатилась с ним прямо на кладбищенских плитах монастыря августинцев.

Когда принцесса Релинген в великолепном испанском платье явилась в Лувр, придворные мгновенно расступились на пути ее высочества, а сама королева-мать тяжело поднялась из кресла и сделала три шага навстречу молодой женщине. Впрочем, расписки Марго и показания барона де Витто заставили ее вновь сесть. Неприступный вид племянницы короля Филиппа вызвал у королевы самые дурные предчувствия, и она могла только слабо пообещать, что все виновники преступления понесут заслуженную кару. Но когда принцесса Релинген вопросила, по какому праву был отдан приказ повесить суверенного принца, мадам Екатерине показалось, будто у ее ног разверзлась бездна. В глубине души королеве-матери хотелось отыскать болтуна, посмевшего разоткровенничаться, и отправить его в Бастилию лет эдак на двадцать. К несчастью, наказание глупца ничем не могло помочь его величеству, поэтому мадам Екатерина взволнованно принялась уверять Аньес, будто столь ужасающий приказ был вызван дурным влиянием юных друзей короля, умолять молодую женщину предать все забвению и ни в коем случае не расстраивать принца сообщением о досадном недоразумении.

Принцесса великодушно согласилась не писать о происшедшем супругу. Во-первых, ее высочество полагала, что доверять подобные сведения бумаге и гонцу было слишком опрометчиво. Во-вторых, была не в силах предугадать, как подобное известие могло повлиять на мужа. Аньес была уверена лишь в одном, Жорж придет в ярость, но вот станет ли он собирать войска для Лиги или короля Наваррского, заделается ли ярым лигистом или не менее ярым протестантом — решить не могла. Нельзя сказать, будто принцессу расстраивали поджидавшие короля несчастья, однако слишком резко менять свою жизнь ее высочеству не хотелось.

Уверившись, что хотя бы с этой стороны Генриху не грозит опасность, королева-мать приободрилась. Следовало как можно скорее поведать обо всем сыну, наказать Марго, Витто и миньонов и на всякий случай выплатить принцессе Релинген сто тысяч ливров за причиненное беспокойство.

Беседы с сыном и дочерью не заняли у королевы слишком много времени, и в результате этих бесед король Генрих разрыдался и в припадке раскаяния вознамерился устроить покаянное шествие, а перепуганная Марго удалилась на месяц в монастырь. Правда, первоначально безалаберная королева попыталась возражать матери, но разъяренная Екатерина не пожелала слушать оправдания Маргариты:

— А что ты хочешь, дочь? — гневно заговорила итальянка, когда Маргарита умолкла. — Объясняться с братом? Что ж, иди, я тебя не держу. Расскажи Генриху, как ты лишила его сразу двух друзей и облегчила его сундуки на сто тысяч ливров. Расскажи, как ради этого ты отдалась первому встречному головорезу и где? В стенах монастыря! Иди, дочь, иди. Но если Генрих отправит тебя в Бастилию или заколет тем самым кинжалом, что ты ему подсунула, ты сама будешь в этом виновата. Выбирай — разговор с Генрихом или монастырь. Ничего иного я предложить тебе не могу.

Маргарита представила ярость брата и выбрала монастырь. Несчастные миньоны скинули шелка и бархат и в нарядах капуцинов отправились вслед за королем, шлепая босыми ступнями по парижским улицам, изредка потчую друг друга слабыми касаниями плетей и вскрикивая от боли под безжалостными ударами Шико. Но самая большая неожиданность ожидала молодых людей по окончании процессии, ибо не успели юнцы скинуть рясы и доползти до кроватей, где их должны были облепить примочками, как капитан де Нанси, не дав молодым людям смазать раны или хотя бы переодеться, взял несчастных под арест и доставил в Бастилию.

Последнее происшествие окончательно доказало всем, что становиться на пути принцессы Релинген не стоит.

Как ни странно, лишь барон де Витто в результате всех этих передряг не пострадал. Отправлять наемника на эшафот или в Бастилию казалось Генриху слишком мелким. К чему наказывать жалкого убийцу, когда враг обнаружился в его собственной семье? К тому же Генрих не мог допустить, чтобы обстоятельства дела Витто стали известны повсеместно, справедливо рассудив, что тогда королевский дом Валуа не найдет достаточно белил, чтобы скрыть краску на щеках. Таким образом, наемный убийца отделался изгнанием и был просто счастлив, так удачно избежав колеса и четвертования.

Отъезд принцессы Релинген в Лош вызвал общий вздох радости и облегчения. Измученные и обозленные после недельного заточения «львята» смогли выйти на свободу и сполна отплатить обитателям Лувра за выпавшие на их долю невзгоды. Королева Наваррская в своем монастыре осмелилась написать брату. А королева-мать принялась составлять послание племяннику, надеясь, что дальняя дорога смягчит сердце оскорбленного принца и он оставит планы мести.

И вот тут королеве Екатерине был нанесен новый удар.

После печально окончившейся свадьбы молодая королева Луиза пребывала в состоянии полнейшей растерянности. Любовь Генриха, в которую она, было поверила, обернулась обманом. Друзья короля отнимали у него почти все свободное время, которое он не спешил дарить супруге. Единственный человек, оказывающий молодой женщине поддержку при жестоком дворе, был мертв, а скорбь по нему короля была столь велика, что он совершенно забросил Луизу. Ко всему прочему из дошедших до молодой женщины слухов следовало, что ее брак не так уж и бесспорен и вполне может закончиться монастырем.

Молодой королеве казалось, будто придворные шушукаются за ее спиной, посмеиваются и с нетерпением ждут какой-нибудь ошибки, собственные дамы и фрейлины смотрят с пренебрежением и осуждением, а уж вельможи и вовсе считают пустым местом. Королева Екатерина утешала невестку, как могла, рассказывала о своей собственной печальной судьбе и напоминала о долге перед короной, но когда при дворе появился незаконный сын Генриха, поняла, что внести покой в семью сына будет нелегко.

Увидев живое напоминание о давнем приключении супруга, королева Луиза разрыдалась и заперлась в спальне, придворные с любопытством уставились на смущенного короля, а королева Екатерина разгневалась. Если бы приключившаяся неловкость имела своей причиной женское коварство, она бы еще смогла это понять, пусть и не простить. Но стать жертвой обычной женской глупости и тщеславия… Это было слишком!..

Строго взглянув на виновницу переполоха, королева-мать сообщила графине де Коэтиви, что весьма тронута ее заботой о крестнике и постарается, чтобы юный шевалье поступил в королевские пажи. Однако, оставшись со своей придворной дамой наедине, королева Екатерина проявила куда меньше снисхождения, чем прежде, и слова ее разили не хуже бича.

— О чем вы думали, милочка, когда везли сюда моего внука?! — гневно вопрошала Екатерина. — Нет! Молчите, я не желаю слушать ваши оправдания! Вы поставили в неловкое положение короля. Вы оскорбили королеву. И ко всему прочему вы поставили в ложное положение моего внука! Да вас стоило бы отправить в монастырь убогих жен, и, видит Бог, если вы допустите еще одну подобную же выходку, я это сделаю!

Перепуганная графиня молчала. Узнав о бегстве кузена, Луиза де Коэтиви решила порвать всякие связи с опальным семейством. Полагая, будто Релингены уже ничем не могут быть ей полезны, графиня поспешила напомнить его величеству о связывавших их некогда узах, даже не дождавшись известия о том, чем закончилась вспышка ярости короля. Открытие, что опала кузена Жоржа продлилась не дольше майского дождика, поразила Луизу. Холодность Генриха, через несколько недель после свадьбы вовсе не жаждущего вспоминать грехи юности и награждать бывшую подругу, ошеломляла, а гнев королевы-матери ужасал. Луиза не знала, как смягчить гнев Екатерины и пришла в себя только после вопроса королевы-матери дворянин ли ее внук.

— О да, ваше величество, — пролепетала графиня, — принц Релинген обеспечил ему титул шевалье де Шервилера.

— Я всегда была уверена в предусмотрительности племянника, — удовлетворенно кивнула королева-мать. — Но ты, дуреха, чуть было не испортила все, что только можно. Хотела бы я знать, на что тебе твоя голова? Неужели только для того, чтобы носить красивые прически и стрелять глазами по сторонам? Нашла время, привезти моего внука ко двору! Что ж, что сделано, то сделано, но сейчас твое присутствие при дворе неуместно. Отправляйся к Франсуа, умоляй его вернуться в Париж, уверяй, что после женитьбы его брат не будет в нем нуждаться, и если он захочет сохранить достойное место при дворе, ему следует смирить гордыню и склониться перед королем. Мне все равно, как ты его уговоришь, но если через месяц мой сын не вернется ко двору, ты отправишься в монастырь, а уж потом пусть твой муж решает твою судьбу! Поняла?!

Луиза смогла только покорно склонить голову.

— А теперь отправляйся к королеве и моли ее о прощении. И сегодня же выезжай!

Графиня присела в низком реверансе, смиренно поцеловала руку королевы-матери и отправилась к королеве Луизе. Страх, гнев, жалость к себе и еще какие-то непонятные чувства рвали душу молодой женщины в клочья. Если бы навстречу Луизе попался король, она вполне могла бы спросить, что он нашел в девице де Водемон, скучной и бесцветной. К счастью для Луизы, до покоев молодой королевы она добралась без приключений, а, испросив аудиенции, пришла в себя. Убедить в чем-либо королеву-провинциалку было не так уж и трудно. Луиза не сомневалась, что сможет стать подругой лотарингской простушки, и полагала, что в будущем это сослужит ей хорошую службу.

Несчастная королева онемела, когда дама, ставшая причиной ее горя, встала перед ней на колени и почтительно коснулась губами подола ее платья. Эта красавица, такая великолепная в своем роскошном наряде, казалась молодой королеве богиней, и она не могла понять, что этой победительнице могло понадобиться от нее, покинутой и несчастной.

Огромные глаза графини светились преданностью, руки были сложены как для молитвы, голос проникал в самое сердце. Луиза де Коэтиви просила королеву простить ей невольную вину, ссылалась на грех юности и даже уверяла ее величество, будто привезла ко двору сына короля единственно для того, чтобы поддержать королеву и доказать ей, что она без труда сможет выполнить свой долг и подарить королевству множество законных наследников.

— Ради короля, ради вас, государыня, я пожертвовала свой честью! — вдохновенно вещала графиня. — Я не прошу награды, служить вам счастье для меня…

Ошеломленная, сбитая с толку подобным напором, королева Луиза могла лишь смотреть на распростертую у ее ног графиню, отчаянно силясь понять, что все это значит. Проникновенный и нежный голос графини очаровывал, начисто лишая королеву способности мыслить. Прекрасные глаза завораживали. Словно во сне ее величество протянула графине руки и подняла с колен. Две Луизы поцеловались как лучшие подруги.

Через три часа графиня де Коэтиви покинула Париж. Ее ждал Анжер, его высочество принц Франсуа и планы мести. Луиза решила выполнить распоряжение королевы-матери, но при этом постараться, чтобы возвращение Франсуа причинило как можно больше неприятностей забывчивому королю.

ГЛАВА 3

О пороке и добродетели

В свои двадцать два года его высочество принц Франсуа де Валуа был весьма решителен. Что бы ни думала королева Екатерина о младшем сыне, Франсуа не требовалось долго подбивать на мятеж — принц обожал оружие, доспехи и все, что было с ними связано, и эта любовь проявлялась у Франсуа не только тогда, когда надо было позировать художникам. К шуму и сражениям принц был готов всегда, а его тщеславие было столь велико, что он не желал склонять головы ни перед кем, в том числе и перед братом-королем. И при этом ничто в облике принца не свидетельствовало о подобной решимости. Маленький и толстый, с лицом, изуродованным оспой, с выпуклым рахитичным лбом, Франсуа казался застенчивым и тихим, но человек, поверивший в кротость его взгляда, немало рисковал. Силой или интригами, убеждением или подкупом, принц жаждал проложить путь к трону, а его дворяне, столь же честолюбивые и необузданные, как и принц, всеми силами стремились помочь сеньору в осуществлении этих планов.

Анжер в полной мере оценил усилия принца и его дворян.

Чуть ли не каждый день в столице провинции проходили смотры наемников. Вооруженные отряды ввозили в столицу продовольствие. Оружейники и шорники трудились даже после сигнала к тушению огней. На стенах Анжерского замка устанавливались новые пушки. А в самом замке чуть ли не каждый вечер устраивались шумные празднества и балы. Правда, наемники герцога регулярно устраивали потасовки на улицах и по кабакам, задирали горожан, оскорбляли их жен и дочерей. Оружейники и шорники так и не получили обещанную плату за труд, а окрестные деревни были разграблены подчистую. Хотя Франсуа был не самым бедным человеком во Франции, оплата союзников, наемников, оружия, лошадей и празднеств требовала таких средств, что герцог все чаще задумывался, как быть, тем более что известие о свадьбе брата выбило из под ног Франсуа опору.

В поисках продовольствия отряды графа де Бюсси вынуждены были все дальше и дальше отъезжать от Анжера, а доведенные до отчаяния крестьяне все чаще хватались за вилы и ножи. Жители Анжера, вначале с восторгом встретившие принца, все чаще начинали ворчать и втихомолку славить короля. Даже свита герцога, включая неустрашимого Бюсси, все чаще вздыхала о Париже, вспоминала фрейлин королевы-матери, королевские охоты и балы. Было о чем задуматься.

Когда Луиза де Коэтиви предстала перед принцем, его высочество уже вполне созрел для возвращения в Париж. Франсуа не мог найти лишь достойную причину, способную скрасить бесславное возращение. Узнав от Луизы о ссоре старшего брата с принцем Релинген, Франсуа одновременно обрадовался и опечалился. Приятно найти основание для продолжение мятежа, но что делать с этим основанием, если на мятеж нет средств?! Оставалось превратить причину для войны в причину для заключения мира. Он вернется к королю не как неудачник, а как верный брат, решивший отбросить личные интересы, дабы поддержать его величество в трудные времена. Как полагал Франсуа, за такое возвращение он сможет просить у брата многое — деньги, титулы и владения, получив же деньги и владения, всегда сможет отстоять свои права.

Графиня де Коэтиви была разочарована. Франсуа-проситель меньше всего способен был оправдать ее надежды, и Луиза презрительно сморщила нос:

— Вот как, мой принц, вы готовы простить вашему брату все оскорбления? Даже то, что он посягнул на ваше наследство, вступив в незаконный брак?

— Приходится, раз сундуки пусты, — с не меньшей язвительностью отвечал принц. — Или вы готовы пожертвовать на мое дело Вилландри?

Под насмешливым взглядом Франсуа Луиза смутилась. Следовало немедленно что-то сказать, пока принц не принялся высмеивать ее в компании Бюсси и прочих острословов.

— Если бы мое Вилландри могло спасти ваше высочество, я бы немедленно отдала его вам, — провозгласила графиня, — но, к сожалению, этот дар не заполнит ваши сундуки. Вам нужно нечто большее. Вы сеньор нескольких крупных герцогств, не считая владений поменьше, так почему бы вам не взять под опеку оставшихся в ваших землях сирот?

— Да вы с ума сошли, Луиза?! — возмутился принц. — К чему мне такая обуза?

— О, ваше высочество, вы неправильно меня поняли, — торопливо заговорила графиня. — Эти злосчастные войны оставили столько сирот, что как сеньор Алансона, Анжу, Турени, Эвре, Шато-Тьерри, Манта и Бофора, вы просто обязаны позаботиться о своих осиротевших вассалах. Тогда, как опекун, вы получите право распоряжаться имуществом бедняжек. Не думаю, что кто-то дерзнет спрашивать с вас отчет за опеку. Заполнив же свои сундуки, вы не будете зависеть от прихотей брата. Только это я и имела в виду, а вовсе не желание обременить вас новыми заботами и денежными тратами.

Франсуа на мгновение задумался, а затем улыбнулся. Идея была неплоха, а найти применение имуществу опекаемых он всегда сможет. Оставалось только решить, что делать с самими сиротами.

— А зачем с ними что-то делать, мой принц? — пожала плечами Луиза. — Девчонок вполне можно будет отправить в монастыри… до самого совершеннолетия… или навсегда… Мальчишек на службу — в пажи или ваши войска. Это немалая честь — служить наследнику престола. И, кстати, Франсуа, разрешите для меня одну маленькую загадку, почему вы, дофин Французского королевства, называете себя просто герцогом Алансонским? Подобный титул подходит представителю младшей ветви рода, но не наследнику престола. Покуда вы именуете себя столь просто, ваш брат и его советники то и дело забывают о ваших правах. Так примите имя сеньора Анжу, напомните всем, что наследник французского престола заслуживает почтения и уважения.

Второй совет Луизы пришелся так же по душе Франсуа, как и первый. Его высочество торжественно объявил, что решил оказать поддержку своему дорогому брату, а также исцелить раны, нанесенные войной многострадальной Франции, взяв под опеку своих вассалов-сирот. Двор дофина и весь Анжер славили великодушие принца, доверенные люди Франсуа везли к его двору сирот из его обширных владений, а самые надежные — накладывали руку дофина на имущество опекаемых. Вино, лес, драгоценности и деньги — люди принца не брезговали ничем. Где-то уже стучали топоры, где-то подсчитывали будущие барыши от продажи урожая, где-то шла оценка извлеченных из оправ камней, где-то переплавляли оправу, а также золотую и серебряную посуду. Ликующий Франсуа спешно пополнял свои сундуки, и лишь сами сироты несколько досаждали ему.

Временами принц жаловался, что Луиза превратила его двор в нечто среднее между монастырем и казармой. Временами уверял, что отправить девчонок по обителям можно было и минуя его дворец. Впрочем, представления опекаемых вассалов несколько скрашивали Франсуа скуку, и на церемониях присяги он с удовольствием целовал девиц в губы и протягивал для поцелуя руку юным шевалье. Распорядитель даже охрип, повторяя его высочеству имена вассалов и объясняя сиротам, кто из них имеет право обнять дорогого опекуна на уровне локтей, кто бедер, а кто колен.

Франсуа чуть не лопался от гордости: деньги и всеобщее преклонение ласкали самолюбие его высочества. Герцог Анжуйский даже стал подумывать, не задержаться ли ему в Анжере, но Луиза де Коэтиви, помня угрозы королевы-матери, беспрестанно торопила дофина, напоминала, как важно вовремя сказать нужные слова королю, опьяняла рассказами о будущих почестях и новых титулах.

Соланж де Сен-Жиль, одна из невольных воспитанниц принца, как и все ожидала отправки в монастырь. Когда через месяц после смерти матушки за ней приехали от герцога Анжуйского и Туреньского, дабы передать под опеку принца, девушка обрадовалась, но за несколько дней жизни под опекой его высочества поняла, что его «забота» не была бескорыстной. Большой зал Анжерского замка, в котором были поставлены тридцать шесть кроватей, напоминал монастырский дортуар, но был гораздо менее удобен для жизни. Графиня де Коэтиви, которой был поручен надзор за воспитанницами, всегда была холодна и надменна, никогда не пыталась утешить оторванных от родного дома девочек, а на слезы малышей отвечала лишь презрительным пожатием плеч. Приставленные к воспитанницам служанки быстро усвоили манеры графини и обращались с девочками с почти нескрываемым пренебрежением. Ко всему прочему болтовня бойких девиц не оставляла сомнений, что именно привлекало его высочество в многочисленных воспитанниках.

Проведя полжизни в стенах монастыря, Соланж не боялась заточения в обители, но слезы малолетних воспитанниц принца вызывали у нее жалость. К счастью, монахини Шинонского монастыря учили девиц не только не унывать, но и утешать, так что юная хозяйка Азе-ле-Ридо принялась вытирать девочкам слезы, говорить, как заботится о них добрый сеньор, рассказывать о прелести жизни в монастыре, о прекрасных садах, в которых они смогут гулять, о добрых монахинях, которые научат их всему, что необходимо знать и уметь благородным дамам, и о подругах, которые у них непременно появятся.

Герцог Анжуйский уже давно не сомневался в собственной исключительности и все же, услышав из-за двери похвалы в свой адрес, остановился. Похвалы приятно кружили голову, восхвалявший его голос был прелестен. Его высочество обернулся:

— Кто это? — спросил он Луизу де Коэтиви.

— Кто-то из ваших воспитанниц, — равнодушно ответила графиня, и Франсуа толкнул дверь.

Картина, открывшаяся взору принца, могла очаровать поэта или художника, но Франсуа увидел лишь зареванных девчонок, собравшихся вокруг старшей подруги. Одетая в глубокий траур девушка была весьма недурна собой, и на миг принц даже пожалел, что такая красота скоро навсегда скроется под монашеским покрывалом.

— Так-так, — заговорил принц. Заслышав его голос, воспитанницы немедленно вскочили со своих мест и присели перед сеньором в низком реверансе. Франсуа небрежно махнул рукой, разрешая девочкам подняться. — Вы действительно желаете отправиться в монастырь, мадмуазель?

Соланж выпрямилась и скромно кивнула.

— Я только прошу вас, ваше высочество, разрешить мне удалиться в Шинонский монастырь.

— Так далеко? — Франсуа был удивлен.

— Этот монастырь выбирал еще мой батюшка. Он говорил, там хорошая школа и надежные стены, а в наше время это даже важнее школы.

Его высочество хмыкнул.

— Как вас зовут, мадмуазель, и сколько вам лет?

— Мария-Антуанетта-Соланж де Сен-Жиль из Азе-ле-Ридо, ваше высочество, — девушка вновь присела в реверансе, как того требовал этикет. — Мне семнадцать лет.

— Ну что ж, я обдумаю вашу просьбу, — величественно обронил принц и вышел.

Соланж де Сен-Жиль не лгала его высочеству, но всей правды также не говорила. Девушка не боялась монастырских стен, но навеки оставаться в обители и тем более принимать постриг также не собиралась. Но у кого бедная сирота могла найти защиту и поддержку? Король Наваррский, ее кузен, был далеко, точно так же как и ее жених, а чтобы иметь возможность написать им и просить о помощи, надо было попасть в Шинон, где монахини не успели забыть ее и ее батюшку. Попасть же в Шинон было делом нелегким. Для этого следовало никому не перечить, быть наивной, тихой и покорной.

Его высочество был очарован. Девица Сен-Жиль была так не похожа на красоток его матушки, что Франсуа почувствовал непривычное волнение. Такая наивность, такое преклонение перед его особой требовали достойной награды, а принц не знал лучшего подарка, чем собственная страсть. Луиза де Коэтиви выслушала восторги принца с полнейшим хладнокровием. Как полагала графиня, небольшое приключение перед отъездом должно было развлечь принца, да и девчонке будет что вспоминать в своем монастыре.

Пока девочек одну за другой отправляли в выбранные для них обители, Франсуа повелел переселить мадмуазель де Сен-Жиль в отдельную комнату, ибо подготовка к отъезду в Шинон требовала времени, а оставаться в одиночестве в большом гулком дортуаре было глупо. Соланж терпеливо ждала отъезда в монастырь, мысленно составляла письма кузену и жениху, но когда явившийся в ее комнату принц сообщил о своей любви и предложил немедленно ее испытать, испугалась. Так далеко ее покорность не простиралась.

Нет, если бы Соланж воспитывали бойкие камеристки, проведшие пару лет при королевском дворе, девушка вряд ли нашла что-либо дурное в мимолетной связи с принцем и постаралась бы извлечь из этой связи все возможные выгоды. По мнению придворных девиц титулы, должности, драгоценности или деньги были гораздо лучшим приданным для будущего мужа, чем невинность жены. Однако воспитанная в тиши монастыря и посетившая двор лишь однажды, в далеко не лучшие его дни, Соланж смогла только напомнить принцу о грехе и добродетели. Франсуа расхохотался. Он смеялся до слез, до колик, до того, что ноги перестали его держать, и он повалился на стул. Отер с глаз слезы и вновь расхохотался. Подобной наивности он не ждал даже от провинциалки.

— Боже мой, мадмуазель, да кто внушил вам подобную чепуху?! — воскликнул герцог Анжуйский, слегка придя в себя.

— Монахини Шинонского монастыря, — дрожащим голосом отвечала Соланж.

Франсуа поперхнулся — смеяться над монахинями вряд ли было уместно, но давняя привычка выкручиваться помогла мгновенно найти выход.

— Полагаю, ваши монахини рассказали вам и о долге вассалов перед сеньором, — важно заметил он. — Так вот, как ваш сеньор я имею право на вашу службу, а уж в чем она будет заключаться, решать мне. Надеюсь, вы знаете свой долг?

— Но у меня есть и другой долг — я помолвлена… у меня есть жених, — сбивчиво сообщила Соланж принцу.

— Вас смущает помолвка? — удивился Франсуа. — Какая чепуха! Как ваш сеньор и опекун я разрываю ее. Как видите, вы совершенно свободны и теперь ничто не мешает вам выполнять свои обязанности. Ну же, дорогая, оставьте эти глупости!

Соланж затравленно оглянулась.

— Но, ваше высочество, — взмолилась она, — долг каждой девицы выйти замуж, принести святые обеты перед алтарем и подарить своему супругу множество наследников. Если, как вы хотите, я исполню свой долг перед вами, я обокраду своего будущего мужа…

Смеяться Франсуа был уже не в силах.

— Значит, вам очень хочется замуж? — со стоном проговорил он. — Ну что ж, это тоже можно устроить. Когда я стану вашим мужем, надеюсь, вы выполните свой долг.

Луиза де Коэтиви онемела, когда герцог Анжуйский с самодовольной улыбкой сообщил, что женится. С некоторой растерянностью напомнила принцу, что уже замужем.

— Да причем тут вы, Луиза? — бесцеремонно перебил любовницу Франсуа. — Я женюсь на малышке Сен-Жиль. Коль скоро бедняжка так добродетельна, что получить ее иначе невозможно, придется вступать в брак. В конце концов, мне уже двадцать два — пора обзаводиться наследниками.

— На простой дворянке… — только и могла пробормотать Луиза.

— Ну, не такой уж и простой, — возразил Франсуа, к величайшему сожалению графини хорошо помнивший уроки генеалогии. — Мой брат женился на кузине герцога Лотарингского, а Сен-Жиль все же кузина короля.

— Гугенота! — зло бросила Луиза.

— Ну, так и прекрасно, — обрадовался принц. — Я ведь и хотел договориться с Беарнцем, вот и договорюсь. Девица католичка, ее ближайший родственник — протестант, что сможет противопоставить этому союзу мой брат? К тому же Сен-Жиль молода, хороша собой, здорова. Уверен, она нарожает мне множество сыновей и не будет вмешиваться в мои дела. А вот будет ли признан законным брак Генриха, еще вопрос. Думаете, ваш кузен просто так отправился в Рим?

— Но если вам так нужен союз с королем Наваррским, женитесь на его сестре, — попробовала воззвать к разуму принца графиня. — У королей слишком много таких кузин, как эта Сен-Жиль… Святая Дева, да у нее даже титула нет!

— На кой черт мне ее титул? — возразил принц, с удивлением воззрившись на Луизу. — Мне нужна тихая и покорная жена, которая будет знать свое место и исправно рожать мне наследников. А ваши принцессы и королевы слишком много о себе мнят!

— Но добродетель приедается… — напомнила Луиза.

— И что? Вы-то никуда не денетесь, — пожал плечами Франсуа. — Послушайте, Луиза, чего вы добиваетесь? Хотите расстроить меня? Вы же видите, я хочу эту девицу, но у меня нет возможностей заполучить ее, если я не женюсь. Вы что же, хотите, чтобы я страдал или поступил недостойно принца? Просто удивительно, как мало вы меня любите… — проворчал Франсуа.

— Ради вас я оставила короля! — гордо напомнила Луиза, как делала всегда в моменты ссор. — И я докажу вам, как много вы для меня значите. Если бы я не любила вас, я бы и слова не сказала против этой безумной женитьбы. Но я не могу допустить, чтобы вы связали себя по рукам и ногам, отказавшись от возможности вступить в более выгодный брак. Что ж, вы хотите эту девицу, а она хочет замуж за принца. Прекрасно, обвенчайтесь с ней — в конце концов, не так уж и трудно нанять на роль священника какого-нибудь комедианта. Вы получите желаемое и сохраните свободу, а Сен-Жиль ничего не заподозрит.

— Это рискованно… — с некоторым сомнением произнес принц.

— Чем?! Девица не так уж и умна, даром что добродетельна. Если вы скажете, что не желаете ее появления при дворе — она будет тихо сидеть взаперти. Когда же она вам надоест, вы сообщите ей, что король опротестовал этот брак, папа по его просьбе аннулировал его, и отправите ее в монастырь. Она будет молиться и вспоминать, как была женой принца. Вот и все.

— А если она забеременеет? — уже с интересом спросил Франсуа.

— Тогда вы выдадите ее замуж за кого-нибудь из верных людей, который даст имя вашему ребенку. Боже, Франсуа, во Франции достаточно дворян, которые за скромное вознаграждение готовы оказать принцам подобные услуги. Что в этом такого?

Герцог Анжуйский задумчиво потер подбородок, затем кивнул.

— Ну что ж, устроим представление, так даже веселей. Но, учтите, малышка не должна ничего заподозрить. Все должно быть достоверно, в полном соответствии с этикетом. Я представлю вас ей как ее придворную даму…

— Меня?! — графиня возмущенно вскочила. — Чтобы я стала придворной дамой какой-то провинциальной девчонки?

— Не девчонки, а моей невесты и будущей жены, — холодно возразил Франсуа. — Хватит, Луиза, ваши капризы мне наскучили! Полагаю, весь двор и даже Сен-Жиль знает, кто вы, так неужели вы полагаете, что как любовница не должны были бы склониться перед моей женой? Или вы считаете, что в угоду вам я вообще никогда не женюсь?! Смешно… — принц пожал плечами. — Утешьтесь тем, что это не навечно. И потом, кому еще я могу поручить надзор за девицей? Одни недостаточно умны, другие — болтливы.

Луизе де Коэтиви ничего не оставалось, как принять поручение принца. Но, оставшись в одиночестве после ухода Франсуа, графиня дала волю слезам. И какой злой рок заставил ее вступить в брак?! Склоняться перед дочерью императора[2] было необидно, но уступать провинциальным дурехам вроде Луизы де Водемон или Соланж де Сен-Жиль было невыносимо. Чем эти дурочки лучше ее? Да ничем! У Водемон не было ни гроша за душой, у Сен-Жиль нет титула. И все же ради этих простушек Генрих и Франсуа совершали то, что никогда не делали ради нее. О да, брак Сен-Жиль будет обманом, а затем ее ждет монастырь, но все же из-за этой девчонки Франсуа готов страдать, идти на хитрости, изворачиваться и рисковать, а ее считает чем-то вроде мебели в своей спальне, мебели, которая никогда не взбрыкнет и никуда не денется.

Если бы она не была замужем… если бы у нее был другой муж… Ну почему кузен Релинген не подыскал ей какого-нибудь престарелого герцога, который через пару месяцев после женитьбы покинул бы этот свет? Или глупого юнца, которого было бы нетрудно подтолкнуть к безнадежной дуэли? Она обрела бы свободу, и Генрих смог бы жениться на ней. Или, в крайнем случае, Франсуа. Так нет же, кузену понадобилось выдавать ее за человека здравомыслящего, хуже того — за дипломата!

Луиза давно поняла, что спровоцировать супруга на дуэль не было никакой возможности. Даже если бы кто-нибудь из дворян швырнул ему перчатку прямо в лицо, граф де Коэтиви вернул бы ее хозяину с таким достоинством, что несчастный полчаса бы извинялся за то, что сей предмет одежды так неудачно слетел с его руки, а потом помчался бы в монастырь замаливать грехи. Граф же невозмутимо продолжил бы свой путь, сопровождаемый шепотом восхищения и преклонения.

Временами подобная непрошибаемость сводила графиню с ума, и она который год спрашивала себя, почему принц Релинген так поступил? Что это было: непроходимая глупость или злой умысел? Найти ответ она не могла.

И все же, ничто не длится вечно. Слезы графини иссякли, она успокоилась, а наутро была готова к началу комедии. Со вздохом выбрала самое скромное из своих платьев, дабы ненароком не затмить «невесту» дофина, отказалась почти от всех украшений и даже спрятала волосы под кокетливым чепчиком. Необходимость последнего шага заставила Луизу окончательно возненавидеть юную мадмуазель и графиня утешала себя лишь тем обстоятельством, что торжество провинциалки будет недолгим.

При появлении принца и графини де Коэтиви Соланж поспешно встала, а когда Луиза дважды присела перед ней в низких реверансах и назвала «мадам», побледнела. Обращение «мадам» полагалась лишь девицам из высшей знати, а два реверанса — только супруге дофина.

— Но, ваше высочество, это невозможно! — воскликнула Соланж, когда принц представил графиню как ее фрейлину. — Наследник французского престола не может жениться просто так. Нужно разрешение… его величество короля… и королевы-матери.

— Как ваш опекун и сеньор я имею право распоряжаться вашей рукой. Как совершеннолетний принц не нуждаюсь ни в чьих разрешениях. Но, впрочем, если вы хотите проверить мои чувства — хорошо. Я не сомневаюсь — их величества с радостью дадут согласие на этот брак, — невозмутимо солгал Франсуа, решив, что там, где есть фальшивый брак, может быть и фальшивое разрешение. — Я как раз собирался сообщить вам, что мы должны ехать в Париж. Не бойтесь, в дороге вам будет служить графиня.

Луиза очаровательно улыбнулась, хотя больше всего на свете хотела придушить маленькую дрянь. Ну, до чего же девчонке хочется в Париж!

Соланж почувствовала, что тонет и, как и всякий утопающий, попыталась ухватиться за последнюю соломинку.

— Но, ваше высочество, я в трауре, не подобает говорить о свадьбе, пока он не закончится…

— Долг перед домом Валуа выше траура, — строго заметил принц. — Не забывайте об этом, мадам. От вас и от вашей способности подарить мне многих наследников зависит будущее французского королевства.

Упоминание о долге окончательно сразило девушку, и она замолчала. Надежды больше не было. Две камеристки, приставленные к ней Луизой де Коэтиви, собирали вещи. Графиня де Коэтиви ни на мгновение не оставляла ее в одиночестве, говорила о счастье служить дому Валуа, об огромной чести, оказанной ей принцем, мило льстила и просила не забывать своими милостями. Соланж смирилась и изо всех сил старалась не вздрагивать при обращении «мадам», не вскакивать при появлении принца и не смущаться, когда блистательная графиня начинала прислуживать ей, словно служанка.

И все-таки платье цвета крамуази, которое она должна была надеть на венчании, не радовало Соланж, как не радовали поджидавшие в Париже корона дофины и обручальное кольцо. Трясясь в карете вместе с графиней де Коэтиви, девушка думала, как печален бывает долг. Как приятно было выполнить волю отца и как грустно — волю его высочества. Только гордость наследницы древнего рода заставляла ее сдерживать слезы, но даже гордость не могла удержать от другого, совсем не приличествующего дворянке чувства — Соланж де Сен-Жиль из Азе-ле-Ридо от души завидовала деревенским девушкам. Этим счастливицам долг был неведом. От них не зависела судьба Франции. Они были свободны.

ГЛАВА 4

О том, как за одно утро шевалье де Бретея не узнали три раза, но ему это все равно не помогло

Молодой офицер лет девятнадцати-двадцати стремительно шагал по коридорам Лувра, не оглядываясь по сторонам, не смущаясь и не пытаясь кланяться каждому встречному дворянчику. Подобная целеустремленность казалась странной для любого завсегдатая королевской резиденции, ибо скромный наряд офицера — покрытые грязью куртка, штаны и сапоги, шпоры, с которых при каждом шаге на дворцовые плиты капала кровь, вышедший из моды воротник, простая шляпа с выцветшим пером — не давал молодому человеку права быть гордым. Еще более странным могло показаться то обстоятельство, что юный офицер даже не думал выспрашивать дорогу у встречных лакеев и пажей. Впрочем, проведенных вдали от Парижа лет было недостаточно, чтобы Александр де Бретей забыл Лувр.

За минувшие годы шевалье Александр изменился больше чем королевская резиденция. Между офицером девятнадцати лет и четырнадцатилетним мальчишкой-пажом — большая разница. Если бы у лейтенанта было время следить за собой, молодой человек заметил бы, что в долгих походах его руки и лицо обветрились, волосы выцвели, а взгляд приобрел твердость, которую редко встретишь в столь юном возрасте. Да и голос шевалье — низкий и слегка хрипловатый — ничем не напоминал голос красавчика-пажа, томно распевающего самые непристойные песни Латинского квартала. И при том нельзя было сказать, будто лейтенант утратил красоту. Напротив, в девятнадцать лет шевалье был много красивее чем в четырнадцать, только теперь, когда его красота не была обрамлена в кружева и бархат, она не бросалась в глаза.

Появление молодого человека в Лувре не было связано с желанием шевалье вернуться ко двору. За годы в армии Александр успел понять, что не скучает по придворной жизни. Даже вечное безденежье не особенно угнетало лейтенанта, так же как и командование ротой без патента капитана. С первым Александру помогало справляться умелое хозяйствование Пьера, со вторым — приобретенный за минувшие годы философский взгляд на жизнь. Впрочем, шевалье не переставал надеяться, что со временем добьется успеха. Хотя маршал де Бриссак, прекрасно помнивший подвиги Александра при дворе, относился к молодому человеку с неизменной холодностью, он никогда не мешал ему рисковать на поле брани или же в разведке.

Именно Бриссак и послужил причиной, заставившей лейтенанта прибыть в Париж. Пакет его светлости господину де Бельевру не стоило доверять простому гонцу, и, как это уже случалось не раз, и не два, командующий вспомнил о мужественном офицере, о существовании которого регулярно забывал, коль скоро дела шли хорошо, и вспоминал, если они развивались не так, как бы ему хотелось.

Стремясь как можно лучше выполнить возложенное на него поручение, Александр постарался в четыре дня доскакать до Парижа, ловко обойдя по дороге с десяток засад. И хотя лишь одна из них оказалась подготовленной людьми излишне любопытными, а остальные были устроены обычными лесными грабителями, до того оголодавшими, что они готовы были польститься на тощий кошелек лейтенанта, шевалье, чья осторожность не уступала мужеству, постарался пустить в ход все свои таланты, дабы сохранить пакет, кошелек и самое ценное из своих сокровищ — жизнь.

Благополучно миновав дорожные опасности и достигнув резиденции короля, Александр несколько успокоился. Молодой человек понимал, что временами Лувр бывает опаснее самого темного и разбойного леса, но эта опасность была ему знакома. Так что если бывший паж не собирался раскланиваться с каждым встречным дворянчиком, точно так же он не собирался и хвататься за шпагу при каждом насмешливом взгляде завсегдатаев двора, тем более что этих взглядов было так много, что вызвать на поединок всех насмешников не рискнул бы даже безрассудный Бюсси.

Правда, как бы сдержано и деловито не вел себя Александр, как бы мало не обращал внимания на насмешки, его потертый наряд слишком выделялся среди роскошных одеяний знати, пажей и слуг. Насмешливые и презрительные взгляды сыпались на молодого человека со всех сторон, а его вид так развеселил группку раззолоченной молодежи, что скучавшие в амбразуре окна юнцы оставили свое убежище и двинулись следом за шевалье, громко переговариваясь и то и дело разражаясь смехом.

— Келюс, ты только погляди, какой у этого голодранца маленький воротник! Верно, он вытащил его из сундука своего дедушки…

— Не придирайся, Можирон, — лениво отозвался Келюс. — Каждый, собираясь ко двору, вытаскивает из сундуков все самое лучшее…

— Хотел бы я тогда видеть его худший наряд! — под хохот приятелей сообщил еще один юнец. — Его можно будет выставить в королевском огороде, чтобы пугать ворон!

Миньоны согнулись от хохота. Шевалье де Бретей продолжал путь, не замедляя и не ускоряя шага.

— Интересно, а в луже он тоже выкупался — чтобы оказать честь двору? — возобновил насмешки Можирон.

— А то как же, — вступил в разговор четвертый голос. — Лужа для подобного чучела — это все! Можно воды напиться, можно искупаться, можно на себя полюбоваться…

— Эй, сударь! — крикнул Можирон. — Его величество не подает грязнулям. Ступайте на паперть собора Богоматери, может быть, там вам удастся выпросить пару другую су.

— Пакет от маршала де Бриссака, срочно, — доложил Александр в приемной господина де Бельевра. Несколько разочарованные тем, что развлечение откладывается, королевские миньоны единодушно решили подождать выхода шевалье.

Господин генеральный интендант финансов недовольно покосился на слугу.

— Что там за шум?

Лакей склонился к уху господина и Александр еле расслышал имена юных бездельников:

— Келюс… Можирон… Монтиньи… Сен-Мегрен… Ливаро… Сагонн…

Бельевр поморщился:

— Мальчишки… жалкая пародия на шевалье де Бретея…

Александр с нескрываемым изумлением посмотрел на министра. Заметив этот взгляд, господин де Бельевр заговорил горячо и многословно, словно продолжал давно волнующий его разговор:

— О, Бог мой, лейтенант, конечно, шевалье де Бретей был мерзавцем и негодяем, но, признаться, он был раз в десять красивее этих щенков и раз в двадцать их умнее. Вообразите, красота, ум и честолюбие Алкивиада вместе с хваткой дю Гаста и изворотливостью Макиавелли. Впрочем, шевалье, вы слишком молоды, чтобы эти имена вам что-либо говорили.

Изумление шевалье де Бретея возросло настолько, что превратилось прочти в растерянность. Генеральный интендант финансов понял это весьма превратно:

— Ну-ну, молодой человек, не стоит так явно проявлять провинциальность. Конечно, вы росли вдали от Парижа и не знаете всех тонкостей столичного обращения, но если маршал будет и впредь отправлять вас с поручениями ко двору, вы должны будете понять, в какие двери стучаться, чтобы добиться успеха. Боже мой, шевалье Александр был немногим старше вас, однако прекрасно знал все правила и даже сам их устанавливал. Уж если господин де Нанси признавал в нем прекрасного стратега и тактика… Да, шевалье, в какое печальное время мы живем — дю Гаст убит, Релинген вынужден был покинуть двор, Бретей — вот ведь стервец! — женился… И теперь никто не может удержать сорвавшихся с привязи щенков!

Шевалье де Бретей с трудом подавил искушение ущипнуть себя за руку, дабы убедится, что не спит. Господин де Бельевр продолжал сокрушаться из-за нынешнего обмельчания двора, и Александр мысленно с ним согласился. Уж если его выходки кажутся королевскому министру верхом изящества и утонченности, что же тогда происходит в Лувре теперь?! Лишь известие об отсутствии при дворе Релингена несколько успокоило юношу. Шевалье Александр не мог разобраться, как ему следует относиться к принцу, а также как этот принц относится к нему, и потому предпочитал отложить беспокоящую его встречу на потом. Пока что, решил шевалье, ему вполне хватает насмешек Можирона.

Наконец, господин де Бельевр вспомнил, что юный офицер явился в Лувр не для того, чтобы выслушивать его сетования, и постарался вернуться на деловую стезю.

— Ну, что у вас? — с несколько преувеличенной скорбью поинтересовался генеральный интендант. Александр молча вручил министру пакет.

— Деньги, — проворчал Бельевр. — Всем нужны деньги. Знаете ли вы, шевалье, что в казне нет ни одного экю? И что вы не единственный приезжаете ко мне с подобными посланиями?

Лейтенант де Бретей почтительно склонил голову.

— И, тем не менее, вы собираетесь досаждать мне жалобами на невыплаченное жалование?

— Монсеньор, офицеры готовы продолжить боевые действия без жалования. Как они сражаются уже год. Но наемники…

— Да-да, я знаю, наемники разбегутся, — отмахнулся министр. — Старая песня.

— Нет, монсеньор, — с еще большей почтительностью возразил шевалье Александр. — Наемники не станут разбегаться. Они начнут грабить и жечь окрестности и разносить те самые города, которые еще недавно обороняли. Конечно, если повесить каждого десятого или даже каждого пятого из этого сброда, маршалу удастся навести порядок…

Бельевр посмотрел на офицера более внимательно.

— …но даже если его светлость подавит мятеж наемников, останутся лошади.

— И что с лошадьми? Они тоже чего-то требуют? — язвительно поинтересовался министр.

— Нет, монсеньор, лошади не требуют ничего. Однако же и не слушают уговоров. На место выбывшего солдата не так трудно найти другого, но заменить павшую лошадь почти невозможно.

Генеральный интендант встал из-за стола и прошелся по кабинету.

— А знаете ли вы, сударь, что только позавчера его величество забрал у меня тридцать тысяч ливров для графа де Келюса? А до этого подарил сто тысяч ливров ее высочеству принцессе Релинген?

Лейтенант молчал.

— Фураж им нужен… И что еще?

— В армии не хватает пушечных ядер, пуль для аркебуз и фитилей, — немедленно ответил Александр. — Если его светлость не сможет пополнить армию ремонтными лошадьми и снабдить пушки ядрами — пушки придется бросить. И тогда…

— Хорошо, я понял, — буркнул министр. — Герцог де Бриссак окажется в трудном положении.

— Простите, монсеньор, — осторожно прервал Бельевра лейтенант. — Его светлость хотел предупредить вас вовсе не об этом. Потеряв десятую или даже пятую часть наемников, лишившись кавалерии и артиллерии, армия маршала де Бриссака вскоре перестанет существовать и таким образом дорога на Париж будет открыта как для протестантов, так и для испанцев.