Настройки шрифта

| |

Фон

| | | |

 

Боллард Джеймс

Горловина 69

Первые дни все шло хорошо.

— Держитесь подальше от окон и забудьте об этом, — сказал им доктор Нейл. — Что касается вас, это еще одна вынужденная мера. В одиннадцать тридцать или двенадцать спуститесь в зал и побросайте мяч, поиграйте в настольный теннис. В два для вас прокрутят фильм в неврологической операционной. Пару часиков почитайте газеты, послушайте пластинки. Я появлюсь в шесть. К семи вы войдете в маниакальное состояние.

— Есть ли шанс появления провалов памяти? — спросил Авери.

— Абсолютно никакого, — ответил Нейл. — Если устанете, конечно, отдохните. Пожалуй, это единственное, к чему вам трудновато будет привыкнуть. Помните, что вы все еще сидите на 3500 калориях, поэтому ваш энергетический уровень — и вы заметите это, особенно днем, — будет все время на одну треть ниже. Вам самим придется следить за собой, вносить поправки в свое поведение. Все это, в основном, запрограммировано, но тем не менее учитесь, так сказать, играть в шахматы, овладевайте внутренним зрением.

Горелл наклонился вперед:

— Доктор, если уж так захочется, можно все-таки выглядывать из окна?

Доктор Нейл улыбнулся:

— Не беспокойтесь. Провода удалены. Теперь, даже если вы устанете, все равно не сможете заснуть.

Нейл подождал, пока трое мужчин покинут лекционный зал, направляясь назад, в Восстановительное крыло, а затем сошел с кафедры и закрыл за ними дверь. Это был невысокий широкоплечий мужчина старше пятидесяти, с резко очерченным нервным ртом и мелкими чертами лица. Он выхватил стул из переднего ряда и ловко уселся на него верхом.

— Ну? — спросил он. Морли сидел на столе у задней стены, рассеянно поигрывая карандашом. В свои тридцать лет он был самым молодым членом бригады, работавшей под руководством Нейла в клинике, но по какой-то непонятной причине Нейл любил потолковать именно с ним.

Он догадался, что Нейл дожидается ответа, и пожал плечами:

— Кажется, все в порядке. С чисто хирургической точки зрения выздоровление прошло успешно. Сердечные ритмы согласно ЭКГ в норме. Сегодня утром я просмотрел рентгеновские снимки — все залечилось просто великолепно.

Нейл с усмешкой наблюдал за ним:

— Вы говорите так, словно не одобряете чего-то.

Морли рассмеялся и встал на ноги:

— Конечно, одобряю. — Он прошелся между столами в своем расстегнутом белом халате, засунув руки глубоко в карманы. Нет, пока что вам удалось защитить свою позицию по каждому пункту. Вечеринка только начинается, а гости уже в чертовски хорошей форме. В этом нет никаких сомнений. Мне казалось, что трех недель будет недостаточно для того, чтобы вывести их из состояния гипноза, но и тут вы окажетесь, по-видимому, правы. Сегодня их первый самостоятельный вечер, посмотрим, что будет с ними завтра.

— А что вы ожидаете, так сказать, секретно? — спросил Нейл, криво улыбнувшись. — Интенсивной обратной реакции спинного мозга?

— Нет, — ответил Морли, ведь психометрические тесты показали, что ничего подобного не ожидается. Ни единой травмы. Он уставился на доску, а затем пристально посмотрел на Нейла: — Да, по осторожным предварительным оценкам, вы добились успеха.

Нейл оперся на локти, расслабил мышцы лица:

— Думаю, что я добился большего, чем просто успех. Заблокирование синапсов отсекло много данных, которые, как я полагал, останутся в центрах: незначительные отклонения психики, комплексы, небольшие фобии, в общем, перемены к худшему в психическом статусе. Большинство исчезли, по крайней мере, не обнаружились во время тестов. Однако все это побочные цели, и благодаря вам, Джон, и всем остальным в бригаде, нам удалось поразить главную цель.

Морли пробормотал что-то, но Нейл продолжал, по своему обыкновению проглатывая слова:

— Никто из вас еще не понимает этого, но совершен такой же огромный шаг вперед, как и тот, что проделал первый ихтиозавр, выйдя на сушу из моря 300 миллионов лет назад. Мы наконец-то освободили наше сознание, вытащив его из той архаичной сточной канавы, называемой сном, этого еженощного отступления в биологический автоматизм. Практически одним надрезом скальпеля мы добавили двадцать лет к человеческой жизни.

— Остается только надеяться, что люди сумеют распорядиться ими, — прокомментировал Морли.

— Погодите, Джон, — парировал Нейл, — это не аргумент. Что они собираются делать со временем, это их дело. Они возьмут из него все точно так же, как максимально пользуются всем, что нам уже дано. Думать об этом слишком рано, однако все же оценим универсальное применение достигнутого. Впервые человек станет жить все двадцать четыре часа в сутки, не уподобляясь треть суток роботу, с храпом развлекающемуся эротическими сновидениями.

Словно устав от тирады, Нейл замолчал и стал тереть глаза:

— Что же беспокоит вас?

Морли сделал беспомощный жест рукой:

— Не уверен… просто я… — Он потрогал пластиковый макет головного мозга на стенде рядом с доской. В одной из его плоскостей отражалась голова Нейла, искаженная, без подбородка, с огромным куполообразным черепом. Среди рабочих столов в пустом лекционном зале он казался каким-то сумасшедшим гением, терпеливо дожидающимся начала экзамена, которому никто не мог подвергнуть его.

Морли повернул макет пальцем — отражение Нейла поблекло, а затем исчезло. Какими бы ни были его сомнения, Нейл был, по-видимому, единственным человеком, который сумел бы понять их.

— Я знаю, все, что вы сделали — это отрезали несколько нервных узлов гипоталамуса. Понимаю — результат будет ошеломляющим. По-видимому, произойдет величайшая со времен грехопадения человека социальная и экономическая революция. Однако по какой-то необъяснимой причине у меня не выходит из головы рассказ Чехова, тот самый, об одном человеке, который поспорил на миллион, что проживет в полнейшем одиночестве в течение десяти лет. И все идет хорошо, но за минуту до того, как закончится срок, он сам, намеренно, покидает свою комнату. Конечно, он сошел с ума.

— Да?

— Не знаю, но я думаю об этом всю неделю.

Нейл фыркнул:

— Мне кажется, вы хотите сказать, что сон тоже что-то вроде коллективной деятельности и что эти трое теперь изолированы, лишены группового подсознательного призрачного океана снов? Так?

— Может быть.

— Вздор, Джон. Чем дальше мы прячем подсознательное в себе, тем лучше. Мы словно осушаем болота. С точки зрения физиологии, сон — не что иное, как причиняющие неудобство симптомы кислородного голодания мозга. Но не с этим вы боитесь расстаться, а со сном. Вы упрямо держитесь за свое кресло в первом ряду вашего личного кинозала.

— Вовсе нет, — мягко возразил Морли. Иногда агрессивность Нейла удивляла его, казалось, что тот считает сон сам по себе каким-то тайным позорным пороком. — Я просто имею в виду, что будь то к лучшему или к худшему, но Лэнг, Горелл и Авери заклинились на самих себя. Они никогда не смогут выйти из этого состояния, даже на пару минут, не говоря уж о восьми часах. Сколько бы вы выдержали сами? Может быть, нам просто нужна эта восьмичасовая скидка каждый день, чтобы облегчить бремя необходимости быть самим собой? Помните, что ни вы, ни я не сможем быть ежеминутно рядом с ними, чтобы пичкать их постоянно тестами и фильмами. Что произойдет, если они пресытятся собой?

«Этого не случится, — сказал себе Нейл. Он встал, ему внезапно наскучили рассуждения Морли. — Средний темп их жизни будет даже ниже, чем у нас; стрессы и напряжения не смогут даже выкристаллизоваться. Вскоре мы будем казаться им скопищем маньяков, которые полдня суетятся, как дервиши, а другую половину суток пребывают в ступоре».

Он двинулся к двери, потянулся к выключателю:

— Пока, увидимся в шесть.

Они вышли из аудитории и вместе пошли по коридору.

— Что вы собираетесь делать? — спросил Морли.

Нейл рассмеялся:

— А как вы думаете? Постараюсь хорошенько выспаться.

Сразу после полуночи Авери и Горелл играли в настольный теннис в залитом ярким светом гимнастическом зале. Оба были хорошими игроками и посылали шарик на сторону противника, прилагая минимальные усилия. Оба чувствовали себя полными сил и энергии; Авери слегка потел, но это происходило с ним из-за ярко светящихся плафонов под потолком, которые ради надежности эксперимента поддерживали иллюзию полного дня. Авери — самый старший из трех волонтеров, высокого роста, невозмутимый по натуре, с замкнутым выражением худого лица, даже не пытался говорить с Гореллом, а просто сконцентрировал силы, чтобы подготовиться к наступающему испытанию. Он знал, что ему не грозит усталость, но по мере того, как продолжал играть, все тщательнее следил за ритмом дыхания, тонусом мышц, то и дело поглядывая на часы.

Горелл, самодовольный, сдержанный человек, тоже был несколько подавлен. Между ударами он мельком разглядывал гимнастический зал, отметив изогнутые, как в ангаре, стены, просторный полированный пол, закрытые световые люки под потолком. Время от времени он бессознательно притрагивался пальцем к округлому шраму на затылке.

В самом центре вокруг проигрывателя стояли пара кресел и кушетка — там Лэнг играл в шахматы с несшим ночное дежурство Морли. Лэнг сидел, скорчившись над доской. Агрессивный по натуре, с волосами проволокой, острым носом и резко очерченным ртом, он пристально следил за фигурами. С тех пор, как четыре месяца назад Лэнг приехал в клинику, он регулярно играл с Морли; силы их были почти равны, если не считать легкого преимущества Морли. Однако сегодня вечером Лэнг применил новую систему атаки и уже через десять ходов завершил развитие своих фигур, а теперь крушил оборону противника. Его мозг работал четко, сконцентрировавшись исключительно на доске, хотя только этим утром Лэнг избавился от побочных последствий гипноза, в тумане которого он и оба его коллеги дрейфовали вот уже три недели, подобно роботизированкым призракам.

Позади Лэнга вдоль зала располагались лаборатории, в которых работала контрольная бригада. Через плечо он видел лицо человека, смотрящего на него сквозь круглое оконце в одной из дверей. Там в постоянной готовности находились группа санитаров, интернов[1] и каталки. (Последняя дверь, в небольшую палату на три койки, была тщательно заперта.) Через мгновение лицо исчезло. Лэнг улыбнулся, вспомнив, какое современное оборудование применялось для наблюдения за ними. Свой перевод в клинику Нейла он считал удачей и абсолютно верил в успех эксперимента. Нейл заверил его в том, что в самом худшем случае внезапное накопление токсинов в крови может вызвать легкое оцепенение, но сам мозг окажется незатронутым.

— Нервная ткань никогда не устанет, Роберт, — повторял ему Нейл снова и снова. — Мозг не может устать.

Покуда Лэнг дожидался ответного хода Морли, он проверил время по настенным часам — двенадцать двадцать. Морли зевнул, его лицо, обтянутое словно посеревшей кожей, было сосредоточенно. Он выглядел усталым и каким-то бесцветным. Он сидел мешком в кресле, подперев лицо одной рукой. Лэнг стал размышлять о том, какими слабыми и примитивными будут скоро выглядеть те, кто вынужден засыпать каждый вечер, когда их мозг не выдерживает груза скопившихся токсинов и края их сознания становятся размытыми, словно потрепанными. Неожиданно он подумал о том, что сам Нейл в это мгновение тоже спит. Он словно наяву увидел Нейла, скорчившегося на измятой постели двумя этажами выше, — содержание сахара в крови низкое, сознание дрейфует в сновидениях.

Лэнг рассмеялся над своим самомнением, и Морли взял обратно ладью, которой только что сделал ход.

— Я, наверное, слепну. Что я делаю?

Лэнг снова рассмеялся:

— А вот я только что обнаружил, что бодрствую.

Морли улыбнулся:

— Запишем это, как лучшее высказывание недели.

Он переставил ладью, выпрямился и взглянул на теннисистов. Горелл нанес молниеносный удар — и Авери побежал за шариком.

— С ними, кажется, все в порядке. А как вы?

— Выше всяческих похвал, — откликнулся Лэнг. Он быстро окинул глазами фигуры на доске и сделал ход прежде, чем Морли успел перевести дыхание.

Обычно они быстро переходили в эндшпиль, но сегодня Морли пришлось сдаться уже на двадцатом ходу.

— Отлично, — сказал он ободряюще. — Скоро ты сможешь обыграть самого Нейла. Еще одну партию?

— Нет. Я все-таки устал. Кажется, это собирается перерасти в проблему.

— Придется столкнуться с этим. Со временем придешь в форму.

Лэнг выудил из фонотеки один из альбомов Баха. Он поставил «Бранденбургский концерт» и опустил иглу. Когда раздались громкие, обильные звуки, он откинулся назад, вслушиваясь в музыку.

Морли подумал: «Абсурд. Как сможешь ты быстро бегать? Три недели назад ты был просто щенком».

Оставшиеся часы пролетели быстро. В час тридцать они поднялись в операционную, где Морли и один из интернов подвергли подопечных беглому осмотру: пульс, быстрота реакции, выделения.

Одевшись, они отправились в пустой кафетерий перекусить и, усевшись на стулья, заспорили, как назвать этот новый для них, пятый по счету, прием пищи. Авери предложил «серединник», Морли — «сегодник».

В два часа все заняли свои места в неврологической операционной и провели пару часов, просматривая фильмы о сеансах гипноза за последние три недели.

Когда программа закончилась, они спустились вниз, в гимнастический зал, — ночь почти прошла. Они по-прежнему чувствовали себя уверенно и бодро. Горелл шел впереди, поддразнивая Лэнга по поводу некоторых эпизодов фильмов, имитируя его поведение в трансе.

— Глаза закрыты, рот открыт, — демонстрировал он, намеренно натыкаясь на Лэнга, который едва успевал отпрыгнуть в сторону. — Посмотри на себя. Даже сейчас с тобой происходит то же самое. Поверь мне, Лэнг, ты вовсе не бодрствуешь, ты сомнамбулируешь. — Он обратился за поддержкой к Морли: Согласны со мной, доктор?

Морли проглотил зевоту: «Ну, раз уж вы так — то оба хороши».

Он следовал за ними по коридору, прилагая все усилия, чтобы не спать на ходу; он чувствовал себя так, будто не эти трое, а он сам обходился без сна последние три недели.

По приказанию Нейла все освещение в коридорах и на лестницах было включено. Двое санитаров, идущих впереди, проверяли, чтобы окна, мимо которых они проходили, были надежно зашторены, а двери закрыты. Нигде не было ни единой затененной ниши или иного прибежища тени.

Нейл настоял на этом, тем самым весьма неохотно подтвердив факт возможного возникновения рефлекторной ассоциации между темнотой и сном:

— Придется согласиться с этим. У всех организмов, за исключением немногих, такая ассоциация достаточно сильна, чтобы стать рефлексом. Млекопитающие с высоко организованной нервной системой зависят в своем существовании от весьма чувствительного аппарата в сочетании с по-разному развитой способностью запоминать и классифицировать информацию. Поместите их в темноту, отсеките поступление к коре головного мозга потока визуальных данных — и это их парализует. Сон — защитный рефлекс. Он снижает скорость обмена веществ, способствует накоплению энергии, увеличивает способность организма к выживанию, погружая его в привычную среду…

На лестничной площадке на середине пролета было широкое зашторенное окно, днем настежь открытое, словно навстречу парку за клиникой. Проходя мимо этого окна, Горелл остановился. Он подошел к нему и отстегнул защелку шторы.

Все еще не открывая окна, он повернулся к Морли, который наблюдал за ним с верхней площадки.

— Табу, доктор? — спросил он.

Морли по очереди посмотрел на каждого из этой троицы. Горелл держался спокойно и невозмутимо, по-видимому, просто удовлетворяя свой каприз, и не более того. Лэнг сидел на перилах и следил за происходящим с любопытством, однако на его лице было написано выражение безразличия. Только Авери выглядел слегка взволнованным, его тонкое лицо было бледно и напряженно. В голове Морли зашевелились не совсем уместные мысли: тень в четыре утра; им придется бриться дважды в сутки; почему здесь нет Нейла? Уж он-то знал, что они кинутся к окну, как только представится случай.

Заметив, что Лэнг насмешливо улыбается, глядя на него, он пожал плечами, стараясь скрыть свою нерешительность.

— Ради бога, если хотите. Как сказал Нейл, провода отключены.

Горелл отбросил в сторону штору, и все они сгрудились у окна, всматриваясь в ночь. Внизу под ними серо-оловянные газоны стелились в сторону сосен и отдаленных холмов. Милях в двух в стороне слева неоновая реклама мигала и манила к себе.

Ни Горелл, ни Лэнг не отметили в себе никакой реакции, и уже через несколько мгновений их интерес к окну стал пропадать. Авери ощутил неожиданный укол под сердцем, однако взял себя в руки. Он стал обшаривать глазами темноту — небо было ясным и совершенно безоблачным, и сквозь массу звезд он сумел разглядеть узкий призрачный Млечный Путь. Он молча смотрел на него, позволяя ветру высушить проступивший у него на лице и шее пот.

Морли тоже подошел к окну и облокотился на подоконник рядом с Авери. Краешком глаза он пристально наблюдал за любым проявлением моторного тремора — подергиванием века, ускорением дыхания, что указало бы на проявление рефлекса. Он вспомнил предупреждение Нейла — в человеке сон, в основном, бессознательный акт, связанный с рефлексом, обусловленным привычкой. Однако благодаря тому, что мы отрезали гипоталамические связи, регулирующие поток информации, сонливость не должна возникать вовсе. Однако это вовсе не значит, что рефлекс не проявится каким-либо иным способом. Но рано или поздно нам все равно придется пойти на риск и позволить им взглянуть, так сказать, на темную сторону жизни.

Морли размышлял обо всем этом, когда кто-то толкнул его в плечо.

— Доктор, — услышал он голос Лэнга. — Доктор Морли. — Очнувшись, он взял себя р руки. Он остался у окна один. Горелл и Авери были уже на середине следующего пролета.

— Что-то случилось? — быстро спросил Морли.

— Ничего, — успокоил его Лэнг. — Мы возвращаемся в зал. Он пристально взглянул на Морли: — У вас все в порядке?

Морли потер щеку.

— Боже, я, должно быть, заснул. — Он посмотрел на часы четыре утра. Они простояли у окна минут пятнадцать. Он запомнил только, как он облокотился о подоконник. — Я беспокоился только о вас.

Это позабавило всех, особенно Горелла.

— Доктор, — пропел он. — Если вам это интересно, я рекомендую вас хорошему анестезиологу.

Через пять часов они почувствовали некоторый отлив сил в мышцах. Начались обильные выделения — видимо, продукты распада медленно засоряли их организм. Ладони чуть занемели и стали влажными, подошвы ног казались подушечками из губ. Эти ощущения вызывали смутное беспокойство даже на фоне отсутствия умственной усталости.

Нечувствительность продолжала распространяться. Авери отметил, как она словно расползлась по коже на скуле, перекинулась на виски, отчего возник легкий приступ лобной мигрени. Он упрямо переворачивал страницы, но его руки были словно слеплены из замазки.

Затем появился Нейл, и они стали оживать. Нейл выглядел посвежевшим и элегантным, он словно летал на крыльях.

— Как дела у ночной смены? — осведомился он отрывочно, переходя от одного подопытного к другому, всякий раз улыбаясь при этом. — Чувствуете себя нормально?

— Не так уж плохо, — ответил за всех Горелл. — Легкий приступ бессонницы.

Нейл захохотал и похлопал его по плечу, затем направился в лабораторию.

В девять часов, побрившись и переодевшись, они собрались в аудитории. Они снова чувствовали себя бодрыми и полными энергии. Периферийное оцепенение и легкая апатия прошли, как только были подключены капельницы, и Нейл сказал, что в течение недели их организмы адаптируются достаточно, чтобы справляться своими силами.

Все утро и большую часть дня они работали над серией тестов для выявления коэффициентов умственного развития, ассоциативных и моторных связей. Нейл не давал им передышки, то и дело поправляя изображение на экране «радар», жонглируя сложными цифровыми и геометрическими последовательностями, выстраивая все новые и новые словесные цепочки.

Он казался более чем удовлетворенным результатами.

— Чем короче время поступления информации, тем глубже следы памяти, — сказал он Морли, когда в пять трое испытуемых удалились на отдых. Жестом он указал на карточки тестирования, рассыпанные перед ним на столе. — А вы беспокоились о подсознательном. Взгляните на данные Лэнга. Поверьте мне, Джон. Скоро он станет вспоминать у меня о своем пребывании в утробе матери.

Морли кивнул; его первые сомнения рассеивались.

В течение последующих двух недель он или Нейл находились с добровольцами неотлучно, просиживая вместе с ними под потоками света, излучаемыми плафонами, оценивая их ассимиляцию к дополнительным восьми часам суток, тщательно наблюдая за симптомами любого «отклонения». Нейл вел их от одной фазы программы к другой, подвергая тестам, через долгие часы бесконечных ночей — его мощное эго словно вспрыскивало энтузиазм во всех членов бригады.

Однако Морли беспокоил все усиливающийся эмоциональный окрас взаимоотношений Нейла с его тремя подопечными. Он опасался, как бы они не привыкли идентифицировать Нейла с самим экспериментом. (Позвони в колокольчик — и у подопытного животного начинается выделение слюны. И наконец прекрати звонить после долгого периода адаптации — и оно временно теряет способность кормиться вообще. Такой пробел едва ли повредит собаке, но может привести к несчастью ставшую сверхчувствительной психику.)

Однако Нейл пристально следил за этим. К концу двух первых недель, схватив сильную простуду после полной ночной отсидки, он решил провести следующий день в постели и вызвал Морли к себе в офис.

— Переходный процесс проходит слишком позитивно. Нужно бы немного сбавить.

— Согласен, — ответил Морли. — Но как?

— Скажите им, что я буду спать двое суток, — сказал Нейл. Он собрал со стола пачку докладов, таблиц, карточек тестирования и сунул их под мышку. — Я нарочно перегрузился успокоительным, чтобы хорошенько отдохнуть. Я превратился в тень, переполнен синдромами усталости, перегруженные клетки моего организма взывают о помощи. Выложите им все это.

— Не слишком ли резко? — спросил Морли. — Они возненавидят вас за это.

Однако Нейл лишь улыбнулся и отправился реквизировать офис рядом со своей спальней.

В ту ночь Морли был на дежурстве в гимнастическом зале с десяти вечера до шести утра. Как обычно, сначала он проверил, чтобы санитары с их каталками были наготове, затем прочитал записки в журнале, оставленные одним из старших интернов, его предшественников, а уж потом отправился к креслам. Он уселся на кушетке рядом с Лэнгом и стал листать журнал, внимательно присматриваясь к людям. В ярком свете плафонов их осунувшиеся лица приобрели какой-то болезненный, Синюшный оттенок. Старший интерн предупредил его, что Авери и Горелл, возможно, переутомились, играя в теннис, но к одиннадцати часам они прекратили игру и уселись в кресла. Они читали как-то невнимательно и совершили два похода в кафетерий, всякий раз в сопровождении одного из санитаров. Морли рассказал им о Нейле, но, к его удивлению, никто из них не отреагировал ни словом.

Медленно наступила ночь. Авери читал, согнув свое длинное туловище в кресле. Горелл играл в шахматы с самим собой. Морли дремал.

Лэнг ощутил непонятное беспокойство. Тишина в зале и отсутствие всякого движения угнетали его. Он включил проигрыватель и снова прослушал «Брандербургский концерт», анализируя последовательность музыкальных тем, затем сам на себе провел тестирование на слова-ассоциации, переворачивая страницы книги, используя слова в верхнем правом углу страниц для контроля.

Морли склонился к нему:

— Что-то происходит?

— Несколько интересных ответов, — Лэнг нащупал блокнот и набросал что-то. — Я покажу это Нейлу утром или когда он проснется. — Он задумчиво посмотрел на источники света: — Я просто размышлял. Как вы думаете, каким будет очередной шаг вперед?

— Куда вперед? — переспросил Морли.

Лэнг сделал широкий жест:

— Я имею в виду — по лестнице эволюции. Триста миллионов лет назад мы начали дышать атмосферным воздухом и оставили море. Теперь мы сделали еще один — перестали спать. Что потом?

Морли покачал головой:

— Эти два шага не аналогичны. Во всяком случае, с точки зрения фактов, мы еще не вышли из первобытного моря. Вы все еще носите с собой его точную копию в виде системы кровообращения. Все, что мы совершили, — это заключили в капсулу часть необходимой нам окружающей среды для того, чтобы бежать из нее.

Лэнг кивнул.

— Я думал о другом. Скажите, вам никогда не приходило в голову, насколько полно наша психика ориентирована на смерть?

Морли улыбнулся.

— Время от времени, — сказал он, стараясь угадать, куда клонит Лэнг.

— Как странно все это, — продолжал задумчиво тот. — Принцип удовольствие — боль, вся сексуальная система выживания принуждения, одержимость нашего суперэго завтрашним днем; в основном, психика не заглядывает дальше собственного могильного камня. Откуда такая непонятная фиксация? — Он помахал указательным пальцем. — Потому что благодаря этому психика получает убедительное напоминание об уготованной ей судьбе.

— Вы имеете в виду черную дыру? — предположил Морли, криво ухмыльнувшись. — Сон?

— Абсолютно точно. Это просто псевдосмерть. Конечно, вы не сознаете этого, но это должно быть ужасно. — Он нахмурился: — Не думаю, чтобы даже сам Нейл отдавал себе отчет в этом; помимо того, что сон — это отдых, он наносит нам чувствительную травму.

«Ах, вот что, — подумал Морли. — Великий отец-аналитик был застигнут врасплох на собственной кушетке». Он попытался решить, что хуже, — пациент, хорошо знакомый с психиатрией, или тот, кто знает лишь немногое.

— Исключите сон, — продолжал Лэнг, — и вы также уничтожите все страхи и защитные механизмы, построенные вокруг них. Затем, наконец, психика получит шанс сориентироваться на чем-то стоящем.

— Например?.. — спросил Морли.

— Не знаю… возможно, на самое себя?

— Интересно, — прокомментировал Морли. Было три десять утра. Он решил провести следующий день за изучением последних карточек тестирования Лэнга.

Он тактично выждал минут десять, затем встал и пошел в офис.

Лэнг закинул одну руку за спинку кушетки и стал наблюдать за дверью в комнату санитаров.

— В какую игру играет Морли? — спросил он. — Кто-нибудь вообще видел его где-нибудь?

Авери опустил журнал:

— Разве он не пошел в комнату санитаров?

— Десять минут назад, — сказал Лэнг, — и с тех пор не показывался. Ведь кто-то обязан дежурить при нас неотлучно. Где он?

Горелл, игравший в шахматы в одиночку, оторвал глаза от доски:

— Возможно, на него действует столь поздний час. Лучше разбудите его, а то Нейл все равно узнает. Скорее всего, он заснул над грудой карточек тестирования.

Лэнг рассмеялся и устроился поудобней на кушетке. Горелл потянулся к проигрывателю, достал пластинку и поставил ее на диск.

Когда проигрыватель зашипел, Лэнг отметил, как тихо в зале. В клинике всегда было спокойно, но даже по ночам, когда наступал, так сказать, отлив сотрудников, поток разнообразных звуков — скрип стула в комнате санитаров, гудение генератора в операционной — пробивался сюда, поддерживая ощущение продолжения жизни.

Теперь же воздух словно поредел и был недвижим. Лэнг внимательно прислушался. Здание словно вымерло, лишившись малейшего эха. Он встал и прошел в комнату санитаров. Он знал, что Нейл не одобряет болтовню с обслуживающим персоналом, но отсутствие Морли изумило его.

Он подошел к двери и заглянул в комнату через стекло, пытаясь узнать, там ли Морли.

Комната была пуста. Свет горел. Две каталки стояли на своих обычных местах у стены рядом с дверью, третья была посредине, на столе были рассыпаны карточки, но вся группа из трех-четырех интернов куда-то исчезла.

Лэнг подождал, потянулся к дверной ручке и обнаружил, что дверь заперта.

Он снова повертел ручку и крикнул через плечо остальным:

— Авери, здесь никого нет.

— Попробуй другую дверь. У них, наверное, брифинг на завтра.

Лэнг перешел к двери в хирургическую. Свет там был выключен, но он видел белый, отделанный эмалью стол и большие диаграммы, развешанные по стенам. Внутри никого не было. Авери и Горелл наблюдали за ним.

— Они там? — спросил Авери.

— Нет, — Лэнг повернул ручку. — Дверь заперта.

Горелл выключил проигрыватель и вместе с Авери подошел к Лэнгу. Они снова попробовали открыть и ту, и другую двери.

— Но они где-то здесь, — сказал Авери. — Хотя бы один должен быть на дежурстве. — Он указал на дверь в самом конце: — А как насчет той?

— Заперто, — сказал Лэнг. — 69-я всегда заперта. Наверное, там спуск вниз.

— Попробуем офис Нейла, — предложил Горелл. — Если их нет и там, мы пройдем через приемный покой и попытаемся выйти. Наверное, это какой-то новый фокус Нейла.

В двери офиса Нейла стекла не было. Горелл постучал, подождал и постучал снова, громче.

Лэнг повертел ручку, затем опустился на колени.

— Света нет, — доложил он.

Авери обернулся и посмотрел на две оставшиеся двери зала, обе в дальнем конце — одна вела в кафетерий и неврологическое крыло, другая — в парк позади клиники.

— Разве Нейл не намекал, что может однажды сыграть с нами подобную шутку? — спросил он. — Чтобы посмотреть, как мы справимся ночью самостоятельно.

— Но Нейл спит, — возразил Лэнг. — Он собирался отоспаться пару деньков. Если только…

Горелл указал кивком головы на кресла:

— Подойдемте. Скорее всего, он и Морли наблюдают за нами.

Они вернулись на свои места. Горелл перенес шахматную доску через кушетку и расставил фигуры. Авери и Лэнг раскинулись в креслах, открыли журналы и стали листать страницы. Прямо над ними плафоны посылали конусы обильного света вниз, в тишину.

Единственным звуком было тиканье часов. Три пятнадцать утра.

Перемены были почти незаметны. Сначала это коснулось перспективы — легкое размывание и перегруппировка очертаний. Коегде пропадал фокус, по стене медленно скользила какая-то тень, углы изменили конфигурацию и удлинились. Словно двигалась жидкость, вереница бесконечно малых величин, однако постепенно сформировалось главное направление.

Гимнастический зал уменьшался в размерах. Дюйм за дюймом стены двигались вовнутрь, словно наползая друг на друга по периметру пола. По мере того, как они сближались, их очертания изменялись тоже; ряды огней под самым потолком внезапно потускнели, сетевой кабель, проходивший у основания стены, влез в плинтус; квадратные дефлекторы воздушных вентиляторов смешались в беспорядке.

Сверху, подобно днищу огромного лифта, на пол надвигался потолок.

Горелл оперся локтями о шахматную доску, закрыв лицо руками. Он устроил сам себе вечный шах, но продолжал двигать фигуры взад и вперед, время от времени поглядывая вверх, словно в поисках вдохновения, одновременно шаря глазами по стенам. Он знал, что Нейл где-то прячется и наблюдает за ним.

Он пошевелился, снова посмотрел вверх и пробежал взглядом по стене до самого дальнего угла в поисках подслушивающего устройства, спрятанного в панели. Он давно уже пытался отыскать «глазок» Нейла, но безуспешно. Стены были идеально ровными, и он уже дважды исследовал каждый квадратный фут, но кроме трех дверей в стене, казалось, не было никаких, даже самых крошечных отверстий.

Вскоре у него стал болезненно подергиваться левый глаз, и, отодвинув от себя шахматную доску, он лег навзничь. Прямо над ним с потолка свешивались ряды люминисцирующих трубок, вправленные в клетчатые пластиковые плафоны, рассеивающие свет. Он собирался было поделиться с Авери и Лэнгом результатами поисков подслеживающего устройства, когда неожиданно ему пришла в голову мысль о том, что каждый из них мог сам прятать на себе микрофон.

Он решил размять ноги, встал, медленно прошелся по полу. Просидев над шахматной доской с полчаса, он чувствовал, как у него затекли мышцы, и ему захотелось поиграть мячиком или поработать на тренажере гребли. Однако к своему вящему раздражению он вспомнил, что кроме кресел и проигрывателя в зале не было ничего.

Он достиг стены и пошел обратно, прислушиваясь к любым звукам, долетавшим из прилегающих комнат. Ему стало досаждать шпионств Нейла и вообще вся эта конспирация замочной скважины; он отметил с удовольствием, что уже половина четвертого — часа через три все это закончится.

Гимнастический зал сокращался. Теперь он стал вдвое меньше своего первоначального объема; голые стены лишились дверей, это была теперь все еще просторная, но продолжавшая сжиматься коробка. Ее стены въехали друг в друга, сливаясь по какой-то абстрактной, не толще волоса линии, подобно граням, разрываемым в многомерном потоке. На месте оставались только часы и единственная дверь.

Лэнг все же обнаружил, где спрятан микрофон. Он сидел в своем кресле, пощелкивая суставами пальцев, пока не вернулся Горелл, затем встал и предложил ему свое место. Авери сидел в другом кресле, положив ноги на проигрыватель.

— Присядь-ка на секунду, — сказал Лэнг. — Мне захотелось прогуляться.

Горелл опустился в кресло.

— Я спрошу Нейла, нельзя ли нам заполучить стол для тенниса. Это поможет скоротать часы и даст возможность разминаться.

— Неплохая идея, — согласился Лэнг. — Если только мы протащим его через дверь. Сомневаюсь, что это удастся, кроме того, здесь и так негде повернуться, даже если мы поставим кресла вдоль стены.

Он прошелся по залу, исподтишка посматривая сквозь окно в комнате санитаров. Свет был включен, но там все еще никого не было.

Тогда он легким шагом подскочил к проигрывателю и несколько мгновений прохаживался рядом с ним. Неожиданно он повернулся и зацепился ногой за гибкий шнур, ведущий к розетке в стене.

Вилка выскочила из розетки и упала на пол. Лэнг оставил ее лежать там и уселся на подлокотник кресла Горелла.

— Я только что отключил микрофон, — доверительно сообщил он.

Горелл осторожно оглянулся:

— Где он был?

Лэнг показал:

— Внутри проигрывателя. — Он рассмеялся чуть слышно. Мне показалось, будто я зацепил самого Нейла. Он придет в бешенство, когда поймет, что больше не слышит нас.

— А почему ты думаешь, что эта штука была в проигрывателе? — спросил Горелл.

— Где ей быть еще? Кроме того, ей вообще не было иного места. Только здесь. Если только не там, — он жестом показал на плафон, висевший в самом центре потолка. — Он пуст, если не считать двух лампочек. Проигрыватель — самое подходящее место. Я давно догадался, что микрофон там, но не был уверен до тех пор, пока не уяснил, что у нас есть проигрыватель, но нет пластинок.

Горелл кивнул с важным видом. Лэнг отошел, прищелкивая языком. Над дверью в помещение 69 часы оттикали три часа пятнадцать минут.

Движение ускорялось. То, что было раньше гимнастическим залом, превратилось теперь в небольшую комнату семи футов в ширину — тесный, почти идеальный куб. Стены сдвинулись вовнутрь по сходящимся диагоналям, не доходя всего несколько футов до окончательного фокуса…

Авери заметил, что Горелл и Лэнг слоняются вокруг его кресла.

— Вы что, хотите присесть? — спросил он. Они отрицательно покачали головами. Авери отдыхал еще несколько минут, потом выбрался из кресла и потянулся.

— Четверть четвертого, — заметил он, упершись руками в потолок. — Кажется, будет долгая ночь.

Он отклонился назад, чтобы позволить Гореллу пройти мимо него, а затем стал ходить по кругу вслед за остальными в тесном пространстве между креслом и стенами.

— Не представляю, как это Нейл хочет, чтобы мы бодрствовали в этой дыре по двадцать четыре часа в сутки, — продолжал он. — Почему у нас нет телевизора? Даже радио сгодилось бы.

Они скользили вокруг кресла: Горелл, за ним Авери, а Лэнг завершал круг; за плечами у них словно выросли горбы, шеи согнулись от того, что они смотрели все время вниз, на пол, ноги автоматически повторяли медленный, словно свинцовый ритм часов.

Теперь зал стал уже горловиной — узкой вертикальной камерой всего несколько футов в ширину и шести футов в высоту. Сверху горела всего одна запыленная лампочка под металлической сеткой. Словно разрушаясь под воздействием стремительного движения, поверхность стен стала шероховатой, напоминая фактурой рябой от щербин камень…

Горелл нагнулся, чтобы ослабить шнурок на ботинке, и Авери тут же врезался в него, ударившись плечом о стену.

— Все в порядке? — спросил он, взяв Горелла за руку. Здесь немного тесновато. Просто не понимаю, зачем это Нейл засунул нас сюда.

Он прислонился к стене, склонив голову, чтобы не касаться теменем потолка, и в раздумье озирался по сторонам.

Зажатый в угол, Лэнг стоял рядом с ним, переминаясь с ноги на ногу.

Горелл присел на корточки прямо под ними.

— Сколько времени? — спросил он.

— Пожалуй, около четверти четвертого, — предположил Лэнг. — Что-то около этого.

— Лэнг, где вентилятор? — спросил Авери.

Лэнг принялся рассматривать стены и небольшой квадрат потолка:

— Да где-то здесь.

Горелл поднялся на ноги, и они стали исследовать пол у себя под ногами.

— Вентилятор должен быть с легкой сеткой, — предположил Горелл. Он потянулся вверх, просунул пальцы сквозь прутья клетки и пощупал что-то за лампочкой.

— Ничего нет. Странно. Мне кажется, что нам не хватит воздуха уже через полчаса.

— Вполне возможно, — сказал Авери. — Ты знаешь, что-то…

Тут вмешался Лэнг. Он схватил Авери за локоть.

— Скажите, Авери, как мы очутились здесь?

— Что ты имеешь в виду, «очутились»? Мы же в команде Нейла.

Лэнг прервал его: «Знаю». Он указал на пол: «Я имею в виду, здесь, внутри».

Горелл покачал головой:

— Уймись, Лэнг. Ну как еще? Вошли через дверь, конечно.

Лэнг в упор посмотрел на Горелла, потом на Авери.

— Какую дверь? — спросил он спокойно.

Горелл и Авери подождали, потом каждый из них повернулся, чтобы по очереди осмотреть каждую стену, обегая ее взглядом от пола до потолка. Авери потрогал руками кладку стен, затем опустился на колени и пощупал пол, стараясь подковырнуть пальцами плиты. Горелл скорчился рядом с ним, разгребая швы между камнями.

Лэнг вжался в угол и бесстрастно наблюдал за ними. Его лицо было неподвижно и спокойно, однако он чувствовал, как безумно часто пульсирует вена у него на левом виске.

Когда они наконец встали, неуверенно всматриваясь в лица друг друга, он бросился между ними к противоположной стене.

— Нейл! Нейл! — закричал он и злобно замолотил кулаками по стене. — Нейл! Нейл!

Освещение стало тускнеть у них над головой.

Морли закрыл за собой дверь офиса операционной и прошел к столу. Несмотря на то, что было три часа пятнадцать минут, Нейл, вероятно, уже проснулся и работал над самыми последними материалами в офисе по соседству со своей спальней. К счастью, карточки тестирования, собранные в тот день, со свежими пометками одного из интернов, уже достигли лотка для информации на его столе.

Морли выбрал папку Лэнга и стал просматривать карточки. Он подозревал, что ответы Лэнга на некоторые тесты, замаскированные в форму вопросов, могут пролить свет на действительные мотивы, лежащие за его уравнением «сон есть смерть».

Смежная дверь в комнату санитаров открылась, и внутрь заглянул интерн.

— Не хотите ли, чтобы я сменил вас в зале, доктор?

Морли жестом отослал его: «Не беспокойтесь. Я буду там через минуту».

Он выбрал нужные ему карточки и начал готовиться к переходу в зал. Он не торопился оказаться снова под ослепительными лучами плафонов и поэтому оттягивал возвращение как можно дольше. Только в три двадцать пять он наконец-то вышел из офиса и вошел в зал.

Люди сидели там, где он оставил их: уронив голову на кушетку, Лэнг наблюдал за тем, как он приближался, Авери сутулился в кресле, уткнувшись носом в журнал, а Горелл горбился над шахматной доской, спрятавшись за кушетку.

— Кто-нибудь хочет кофе? — позвал Морли, решив, что им нужно отвлечься.

Никто не пошевелился. Морли почувствовал легкое раздражение, особенно при виде Лэнга, который смотрел мимо него на часы.

Затем он заметил нечто, заставившее его остановиться: на полированном полу в десяти футах от кушетки лежала шахматная фигура. Он подошел и поднял ее. Это был черный король. Он изумился, как это Горелл играет в шахматы без одной из самых важных фигур, когда заметил еще три фигуры, тоже валявшиеся на полу. Он посмотрел туда, где сидел Горелл.

Под креслом и кушеткой валялись все остальные фигуры. Горелл сидел на своем месте мешком: один его локоть соскользнул с подлокотника — и рука висела между коленями, касаясь костяшками пальцев пола. Другой рукой Горелл подпирал лицо. Его мертвые глаза уставились в пол.

Морли подбежал к нему:

— Лэнг! Авери! Позовите санитаров! — Он добрался до Горелла и потянул его из кресла. — Лэнг! — позвал он снова.

Лэнг все еще смотрел на часы. Тело его застыло в жесткой, неестественной позе восковой фигуры. Морли уложил Горелла на кушетку, затем склонился над Лэнгом и заглянул ему в лицо. Потом потянулся к Авери, отвел в сторону журнал и тронул его за плечо. Голова Авери безвольно качнулась. Журнал выпал у него из рук, пальцы которых так и остались в скрюченном положении у него перед лицом.

Морли перешагнул через лежащие на проигрывателе ноги Авери и дотянулся до кнопки. Он включил его и повернул ручку объема звука на полную мощность.

Звонок тревоги загремел над дверью в комнату санитаров.

— Вас не было с ними? — резко спросил Нейл.

— Нет, — сознался Морли. Они стояли у двери палаты интенсивной терапии. Двое санитаров только что привели в готовность блок электротерапии и увозили его корпус на тележке. За пределами гимнастического зала происходило суетливое движение санитаров и интернов. Все огни, за исключением плафонов в центре потолка зала, были выключены, и сам зал напоминал теперь театральную сцену, опустевшую после представления.

— Я просто заскочил в офис, чтобы забрать свежие карточки тестирования, — объяснял он. — Меня не было дольше десяти минут.

— Вам надлежало наблюдать за ними неотступно, — выпалил Нейл. — Никуда не отлучаться, как бы вам этого ни хотелось. На кой черт мы нагородили и зал, и весь этот цирк?

Это происходило вскоре после пяти тридцати утра. Бесполезно промучавшись над тремя людьми в течение двух часов, он был близок к полному истощению. Он посмотрел на них, лежавших безучастно на своих койках, прикрытых простынями по самые подбородки. Они почти не изменились, но их открытые глаза не мигали, а на словно опустевших лицах было написано полнейшее безразличие.

Интерн склонился над Лэнгом, вспрыскивая ему подкожное. Морли уставился в пол.

— Думаю, рано или поздно они все равно ушли бы.

— Как вы можете говорить такое? — Нейл сжал губы. Он чувствовал себя изможденным и обессилевшим. Он знал, что Морли, вероятно, прав — те трое отключились окончательно, не выказывали никакой реакции ни на инсулин, ни на электрошоки, пребывая в состоянии кататонического ступора. Однако, как всегда, Нейл отказывался соглашаться с чем-либо без абсолютного доказательства. Он направился в офис и закрыл за собой дверь.

— Садитесь, — он пододвинул стул для Морли и заметался по комнате, ударяя кулаком в ладонь другой руки.

— Отлично, Джон. Так что же это такое?

Морли взял одну из карточек тестирования, лежавшую на столе, и повертел между пальцев. Отрывочные фразы проносились у него в голове, незаконченные, неуверенные, подобные слепой рыбине.

— Что же вы хотите от меня услышать? — спросил он. — Реактивация инфантильности? Отступление в великую дремлющую матку? Или же просто приступ раздражения?

— Продолжайте.

Морли пожал плечами: «Состояние непрерывного бодрствования — это выше того, что может вынести мозг. Любой сигнал, часто повторяемый, постепенно теряет свой смысл. Попробуйте повторить слово „сон“ пятьдесят раз. Начиная с какого-то момента самосознание мозга притупляется. Он не способен больше схватить, кто это или почему происходит то, он словно ложится в дрейф».

— Что же мы тогда делаем?

— Ничего. Недостаток зарубок в памяти вплоть до первого поясничного сегмента. Центральная нервная система не выносит анестезии.

Нейл покачал головой:

— Вы проиграли. Вы запутались, — сказал он кратко. Жонглирование обобщениями не вернет этих людей к жизни. Сначала нужно выяснить, что же случилось с ними, что они чувствовали и видели фактически.

Выражая сомнение, Морли нахмурился:

— Эти джунгли помечены табличкой «частное владение». Даже если вы добьетесь этого, неужели в картине психической драмы ухода из жизни есть какой-нибудь смысл?

— Конечно, есть. Каким бы ни было их безумие для нас, для них это была реальность. Если бы мы узнали, что провалился потолок, или весь зал наполнился мороженым, или превратился в лабиринт, нам было бы над чем поработать. — Он уселся на стол: — Вы помните тот рассказ Чехова, о котором вы мне говорили?

— «Пари»? Да.

— Я прочитал его вчера вечером. Любопытно. Это намного ближе к тому, о чем вы пытаетесь сказать, — он пристально осмотрел офис.

— Эта комната, к обитанию в которой человек осужден на десять лет, символизирует ум человека, доведенный до высшей степени самосознания… Что-то очень сходное произошло с Авери, Гореллом и Лэнгом. Должно быть, они достигли стадии, за которой уже не смогли больше хранить идею их собственной индивидуальности. И я сказал бы, кроме неспособности понять эту идею, они не осознавали ничего больше. Они уподобились человеку, заключенному в сферическое зеркало, который видит только одно огромное, уставившееся на него око.