Юрецко Норберт, Дитль Вильгельм



Условно пригоден к службе

Berlin, 2005



Norbert Juretzko, Wilhelm Dietl

Bedingt dientsbereit. Im Herzen des BND – die Abrechnung eines Aussteigers

Посвящается Карин



_Если мы хотим, чтобы люди в других странах ради нас нарушали законы и правила своих стран, то мы этим самым берем на себя ответственность совершенно особого рода. Если мы такую ответственность не можем или не хотим брать на себя, тогда нам следует отказаться от этого – и нашей собственной разведслужбе тоже.

Норберт Юрецко_



Предисловие



Федеральная разведывательная служба (БНД) обязана служить благу Германии в качестве инструмента демократического общественного устройства, предусмотренного нашей системой правового государства.

Тот, кто работает в таком учреждении, как Федеральная разведывательная служба, должен больше, чем кто бы то ни было, уметь хранить молчание и беречь секреты. От сотрудников БНД ожидается особая лояльность к государству и надежность. Тем не менее, я написал эту книгу. Противоречие? Нет, как раз наоборот.

В БНД я столкнулся как с людьми, так и с их позицией по отношению к правовой системе, которые никак не соответствуют принципам философии нашего государства. Потому я даже чувствовал себя обязанным нарушить заповедь молчания. Если бы я этого не сделал, именно это было бы для меня нарушением присяги.

В ходе моей повседневной работы в БНД я не мог не заметить, что в этой организации от демократического правового государства не осталось и следа. Потому и государство, и общество имеют полное право узнать об этом основополагающем недостатке.

Для защиты людей, участвовавших в описанных в книге событиях, я изменил имена, биографии и места действия.

За годы с 1991 по 1998 я вместе с моим партнером Фредди завербовал и вел нескольких самых результативных агентов в БНД. Основное внимание уделялось Восточной Европе и иностранным спецслужбам. Работа моих информаторов была очень важна для Федеративной Республики Германия. Но если здесь результаты их деятельности оценивались очень высоко, то в их родных странах это одновременно рассматривалось как государственная измена. И именно это обстоятельство требовало особой заботы и осторожности от БНД. Однако БНД не смогла дорасти до понимания этого своего долга. В ней хотя и любили предательство, но предателей презирали.

Таким образом, эта книга описывает предательство в самых разнообразных его формах. Сначала это измена, которую агенты совершали ради нас. Затем – предательство сотрудников БНД в пользу других разведок. Но книга рассказывает и о том, как предаются товарищество, верность и служебное рвение. И сообщает об измене в собственных рядах. О том, как политика предает собственное правовое государство. Или как президента БНД предают его самые близкие коллеги.

Если бы я не написал эту книгу, то совершил бы предательство против своей собственной совести.

Операция \"Черная нога\"

Все началось в теплом июле 1990 года – года больших перемен, прозванных \"поворотом\". Началось с необычного звонка моего тогдашнего шефа: – Даннау, как вы поживаете и чем вы сейчас занимаетесь? Есть у вас время в ближайшие дни? Возможно, на субботу и воскресенье тоже? – Спасибо за заботу, – ответил я кратко, – у меня все хорошо. В последующие дни я должен был завершить мою прежнюю работу и снова освободился бы. Ничего запланированного у меня не было. – Великолепно, – воскликнул шеф. Его голос стал серьезным и более обязывающим.

– Послушайте меня очень внимательно. Это важно. Бросайте все. Поезжайте домой и соберите все самое необходимое в дорогу. И если можно, то прямо сегодня вылетайте в Берлин. Там вы нужны Арнштайну. Вас ожидает очень ответственное задание. Пожалуйста, отправляйтесь прямо сейчас.

Вот оно и вернулось ко мне, это внутренне напряжение. Если я понадобился Арнштайну, то нечего было медлить. Я заверил шефа, что точно буду в Берлине в этот же день. Нет вопросов. – Не опозорьте там меня, и желаю удачи, – услышал я его голос, до того как он повесил трубку.

Я редко слышал, чтобы шеф был таким спокойным и одновременно таким настойчивым. Действительно предстояло что-то особенное. Вскоре после этого я уже стоял у кассы \"Бритиш Эрвэйз\" в ганноверском аэропорту Лангенхаген и покупал билет на самолет в еще разделенный в те дни мегаполис. Все это представлялось мне как в каком-то фильме. Во всяком случае, меня съедало любопытство – что же ждет меня в Берлине? Не прошло и трех с половиной часов, как я вышел из самолета и увидел среди встречающих два знакомых лица.

Норберт Гассинг и Герт Арнштайн улыбались мне. Я знал, что наша \"фирма\" направила Гассинга с еще тремя людьми в Берлин, чтобы подготовить там что-то совершенно новое. Никто об этом не говорил, но, казалось, никто этим всерьез и не интересовался. Мои чувства были раздвоенными – с одной стороны – профессиональное любопытство, с другой – связанная с нашей \"лавкой\" профессиональная осторожность.

Гассинг был руководителем передовой организационной группы, как бы ее назвать, а Арнштайн его заместителем. Внутри службы проект назывался 12 YA. Я, пожалуй, был даже польщен тем, что они оба приехали из-за меня в аэропорт Тегель. Это неспроста. На Гассинге был светло-серый костюм с модным галстуком, а Арнштайн надел голубой пиджак, серые брюки и темную рубашку \"поло\". Оба прятали глаза за темными очками. Они были похожи на частных сыщиков, отчаянно пытавшихся выглядеть незаметными. Я не мог скрыть, что меня это смешило.

Оба поприветствовали меня крепкими рукопожатиями. В последнюю секунду мне показалось, что именно с Арнштайном следует быть настороже. Когда ему пожимаешь руку и рассеянно переходишь к делу, может случиться, что он при этом так ее сожмет, что она хрустнет. Поэтому и самому следовало жать крепко, чтобы рука потом не болела весь оставшийся день.

Пожимая руку Гассингу, я разыграл из себя верного слугу и опустил глаза. Тут же я не смог сдержать улыбку. На всех нас троих были одинаковые туфли – коричневые с темно-серым краем. Независимо друг от друга мы все, похоже, недавно посетили магазин Бундесвера. В этом \"военторге\" профессиональные офицеры могли покупать такую обувь с большой скидкой.

Арнштайн сдвинул очки на кончик носа и острым пальцем показал на нашу новую обувь. Потом поднял носок вверх. – В этом есть что-то символичное, шеф, – сказал он своему боссу, – сверху настоящий шпион в темных очках, а снизу каждый, кто в этом разбирается, сразу определит, что тут стоят три офицера Бундесвера в туфлях из \"военторга\". Да уж, мы профессионалы, абсолютные профессионалы.

Его улыбка стала шире, а голос превратился в шепот. – БНД, типично для БНД. Обманывать и скрываться, но при этом шмотки из офицерской лавки. Презрительным движением руки он закончил тему и положил руку мне на плечо. – Ну, Норберт, давай начнем. Большие события предстоят. Арнштайн провел меня из холла. Гассинг, все еще обескуражено глядя на нашу обувь, двинулся на некотором расстоянии позади нас.

С Арнштайном мы сразу нашли общий язык. Он был старым и опытным воякой. Деловой, прилежный, корректный и с удовольствием берущий на себя ответственность при принятии решений. Со времен службы в воздушно-десантной дивизии за ним закрепилась кличка \"Старик МакНейл\". Старик -\"old\" – происходило от его тогдашнего звания старшего лейтенанта (Oberleutnant, сокращенно OLT), а МакНейл – от его любви к шотландской военной музыке. Арнштайн не колебался ни минуты, когда его вызвали в Берлин. Он был правильным человеком на правильном месте.

От пенсии его отделяло лишь несколько лет, дети уже жили своей жизнью, а жена работала целыми днями. Идеальный случай брака по уик-эндам. И идеальный случай для новой интересной работы перед завершением карьеры. С оперативной точки зрения этот человек был удачей для любого отдела, поэтому Гассинг не колебался ни минуты, приглашая его к себе в помощники.

В Пуллахе в то время все как бы нырнули на дно, и для работы в Берлине никого не нашлось. Гассингу часто приходилось в начальный период работы самому на несколько дней ездить в Пуллах. Потому без надежного заместителя ему было никак. А созвездие с Арнштайном оказалось идеальным.

Гассинг открыл двери новой служебной машины и сам сел за руль. Арнштайн и я уселись на заднем сидении. При этом он шептал мне в ухо: – Сначала официальные инструкции от старика. Самое важное потом наедине. Он подмигнул мне и спросил Гассинга: – Вы хотите, или лучше я? Шеф хотел сам.

Ведя машину, он начал объяснять: – Вот в чем дело – русские должны в какой-то момент вывезти атомные боеголовки со своих ракет. Ходят слухи, что это произойдет в ближайшие дни или недели. Но точно мы ничего об этом не знаем. Даннау, это будет ваша работа. Ваша и Арнштайна. Американцы сходят с ума от желания провести измерения и узнать как можно больше технических деталей о русском атомном оружии и внимательно проследить за самим процессом вывоза. Но Федеральный канцлер решил, что в связи с выход Западной группы войск американцы не могут предпринимать никаких самостоятельных действий. Потому мы в кооперации с американскими коллегами проведем операцию \"Black Foot\" (\"Черная нога\").

Я чувствовал себя польщенным, и заинтересованно спросил, почему выбор пал именно на меня. – Ведь точно есть пара людей в Пуллахе выше меня и по должности и по опыту, которых следовало бы выбрать в первую очередь. Гассинг показал через плечо большим пальцем на Арнштайн, который нервно смотрел в окно и пытался насвистывать какую-то песенку. Он делал вид, что ничего не слышит, и избегал встречаться со мной взглядом.

– Есть какие-то сведения из Службы? В нашем домашнем гнездышке должны же они иметь преставление о том, что планируют русские. Мои вопросы вызвали новый приступ гнева у Арнштайна. Он выпалил: – Ничего ни не знают, как всегда. Совсем ничего. Они там знают только, когда получат повышение по службе и когда кончается рабочий день. Возможно, они даже не знают, что русские выводят войска.

Вот таким я его знал. Когда разговор касался дела, он никогда не скрывал своих чувств. И если нужно, то не стеснялся и крепких выражений. Во мне усиливалось впечатление, что здесь что-то не так.

Когда мы уже проехали Международный Конгресс-центр (ICC) и выехали на автобан Авус, Арнштайн все еще кипятился. – Господин Гассинг, расскажите теперь Даннау об этих пуллахских сонях. Нам тут нужно заниматься совершенно безумными делами, но их там это дерьмо совсем не интересует. Никакой поддержки от них нет. – Ну, так уж вам не стоит говорить, Герт. Но на самом деле есть очень серьезные трудности, с которыми нужно справиться. Мы над этим работаем. Арнштайн печально кивнул.

За это время мы уже проехали по городскому автобану до съезда на Хюттенвег и катили через Грюневальд по направлению к Клэйаллее. Мы свернули налево и через 300 метров снова направо. На уровне Тиль-парка повернули налево на улицу Фёренвег. Местность, где чередуются дорогие виллы и военные учреждения. Я чувствовал, как колотится мое сердце. Отдельные слова и неоконченные фразы возбуждали воображение: вывоз атомных боеголовок – новое назначение – первое сотрудничество с американцами – проблемы с Центром…

Вилла с богатым прошлым

В конце Фёренвег, незадолго до того места, где эта улица переходит в улицу Ам Шюлерхайм, мы повернули к сильно защищенному земельному участку. Территорию ограждал двухметровый железный забор с колючей проволокой наверху. Мы подъехали. Откатилась тяжелая стальная дверь. Из будочки, защищенной бронестеклом, вышел охранник в форме одного частного охранного агентства. Увидев обоих моих шефов, он дружелюбно поднес два пальца к пилотке и впустил нас. По ту сторону парковки стояло массивное старое многоэтажное кирпичное здание.

Гассинг вышел первым и подождал нас, стоя позади машины. – Это, кстати, бывшая вилла Кейтеля. Фельдмаршал Кейтель жил здесь во время войны. После этого виллу заняли американцы и до \"поворота\" держали здесь свою военную миссию. Поэтому всем разведкам мира это место давным-давно известно.

Моя первая мысль была: – Вот, черт… Я сразу сообразил, что это означает.

Я еще не успел набрать воздуха, чтобы что-то сказать, как Герт Арнштайн в своей неподражаемой манере выпалил печальную правду. Он снова положил мне руку на плечо, а другой рукой показал на весь земельный участок. – Это значит, дорогой Норберт, что мы находимся на самом знаменитом объекте в Западном полушарии. Супер-профи из Пуллаха точно хотели, чтобы мы тут засветились. Добро пожаловать. Он засмеялся и пошел вперед. Гассинг, которому это все, очевидно, было очень неприятно, сделал вид, будто ничего не слышал и смотрел в сторону.

Главный выход кирпичного дома размещался под восточным фронтоном, выходившим на Фёренвег. Ухоженная территория была вся покрыта зеленью благодаря разросшимся кустарникам и старым деревьям. Время не пощадило дом, но он по-прежнему выглядел очень элегантно.

Мы поднялись наверх по двенадцати широким ступенькам, держась за железный поручень, выкованный, судя по всему, очень давно. Гассинг открыл тяжелую дубовую дверь, приложив максимум своих усилий. Мы вошли в короткий, холодный коридор. Арнштайн поторопился открыть следующую дверь, чтобы впустить нас двоих. Перед нами была длинная галерея, тянувшаяся до противоположной стены здания. В конце ее был видно освещенное помещение.

Там находился полукруглый эркер, остекленный со всех сторон. В конце была двойная стеклянная дверь с выходом на шикарную террасу. Слева можно было попасть в приемную шефа. Все двери были открыты, но никого не было видно. Дом производил впечатление заселенного одними призраками. И именно отсюда нужно было организовать и управлять операцией \"Черная нога\" – то есть, наблюдением за выводом российских войск. В душе я качал головой. Ведь вывод уже начался, а тут царила мертвая тишина.

Гассинг провел меня в свое бюро. На полу лежал красивый и дорогой персидский ковер. Слева стоял кожаный \"уголок\" с низким стеклянным столиком. За ним старый массивный письменный стол из темного дерева. Справа стояло трюмо, где за стеклом спряталось с дюжину моделей старинных автомобилей. Стулья напоминали стиль \"бидермайер\".

За письменным столом стояло большое кожаное кресло с высокой спинкой. В одном из углов были поставлены два больших флага – американский и немецкий. Через большое окно можно было видеть парк. Престижное и красивое бюро. На меня оно произвело сильное впечатление.

После короткой инструкции Гассинг отправил меня в подвальный этаж к американцам. Вслед за Арнштайном я спустился по двум коротким лестничным пролетам в подвал виллы Кейтеля. Там была стальная дверь с цифровым замком. Мы позвонили. Появился сержант в форме. Он поднял руку для военного приветствия и провел нас в кабинет полковника Дего.

Этот офицер был руководителем американской половины нашей группы. В месяцы до \"поворота\" он уже руководил тут американской военной миссией. Дего, 1,85 м ростом, темноволосый, вышел нам навстречу. – Хай, Герт, – приветствовал он нас по-английски, – а это, значит, Норберт, о котором мне рассказывали. Я слышал, ты говоришь по-английски. Я прямо сейчас покажу тебе наш офис и тех людей, с которыми будешь контактировать.

Наверху мне уже сказали: в общении с американцами мы не пользуемся нашими псевдонимами. Мы называем наши настоящие имена и, в основном, обращаемся на \"вы\". Так привыкли наши партнеры.

Теперь у меня было несколько минут, чтобы осмотреться. Кабинет Дего был маленьким и спартанским. На нем самом была рубашка с короткими рукавами и армейские брюки. Он был похож скорее на дипломата, чем на военного. И если первый этаж производил впечатление старинного спального вагона, то в подвале ключом била жизнь. Бюро были переполнены. Повсюду жужжали современные компьютеры, трещали телексные аппараты.

В ситуационной комнате нас ждали шесть человек. Четверо в камуфляже, двое в штатском. – Это Марк Хэндридж и Ганс Дитхард. А я вам привел специального агента Норберта из БНД. И, обратившись ко мне: – Если вам что-то будет нужно, что эти джентльмены не смогут организовать, тогда просто обращайтесь ко мне. Дего еще раз пожал мне руку и вышел из комнаты.

На большом столе лежала американская военная карта ГДР. На ней были отмечены все места, в которых, как было известно или предполагалось, складировались ядерные боеголовки. Марк Хэндридж был немного в стрессе: – Вот наша самая большая проблема. Мы знаем, где лежат эти штуки, но не имеем ни малейшего представления, когда, а главное – как русские их будут вывозить.

Ганс Дитхард дополнил, тоже на хорошем немецком языке: – Мы думаем, они захотят вывезти их из бывшей ГДР очень быстро. По крайней мере, есть признаки, указывающие на это. Мы уже делали вашим запрос в Мюнхене, но там, кажется, знают еще меньше, чем мы. Честно говоря, похоже, они не особо этим и интересуются. При этих словах американцы многозначительно переглянулись.

Теперь пришло время открыто поговорить с Арнштайном. Для этого мы вернулись в его комнату на верхнем этаже. – Мы здесь на передовом посту, о котором уже забыли, и еще до того, как он начал по-настоящему работать. В Мюнхене все спокойно спят. Они ни о чем там не заботятся. Через пару недель они хотят сформулировать служебные обязанности для 12 YA. Пока они дойдут до конца, русские будут уже очень далеко. Ты знаешь, что в Пуллахе даже нет вышестоящего отдела, который занимался бы нами? Гассинг выпрашивает у американцев каждую шариковую ручку, потому что наше снабжение ничего нам не дает.

Вот такая ситуация. В Центре в Мюнхене, очевидно, никто не хотел отправляться в Берлин, потому что тут пришлось бы заниматься настоящей опасной работой. Гассингу пришлось в Пуллахе бегать от одного бюрократа к другому, чтобы вообще что-то сдвинуть с места. Из Первого отдела, занимавшегося агентурной разведкой, который должен было бы быть больше всех заинтересован, не было никаких ответов. Потому вся ответственность за 12 YA взвалилась на плечи одного неопытного в оперативных делах майора. С ответственностью на него переложили и риск в случае провала. Нас предоставили самих себе.

Похоже, точно так же никого там не интересовало, что мы тут работали в теснейшем контакте с иностранной разведслужбой. Если коллега из БНД должен был лететь в Вашингтон для встречи с нашими партнерами из ЦРУ, то его специально готовили дома, обучая всем вопросам безопасности и объясняя правила поведения с иностранными союзниками. Иногда такая тренировка длилась дольше самой командировки. А тут нам приходилось самим стараться в одно время и не опозориться перед американскими коллегами и не оказаться подставленными ими. Открыть глаза – и вперед!

Герт принес скрученную военную карту бывшей ГДР и разложил ее на письменном столе. На углы он положил пепельницу, дырокол и две книги. Одна из книг имела символичное название \"Солдат в государстве и в обществе\". У Герта вырвалось: – Вот, я всегда знал, что и эта макулатура нам хоть в чем-то да пригодится. Потом он замурлыкал свою любимую песенку, которую я знал еще с ранних лет работы в БНД. Она начиналась так: \"Раньше мы были коммунисты, центр и СДПГ – сегодня мы все антифашисты, слава богу на небесах!\"

Немного растерянно мы смотрели на карту. Она была от американцев, конечно, потому что наши аналитики в Пуллахе не хотели давать нам никакой информации, ссылаясь на защиту источников. Большинство ядерных ракет дислоцировалось на юге ГДР. Как же их будут вывозить? Самолетом? Нет, точно нет. Слишком рискованно. Поездами или на тягачах через Польшу? – Возможно, – заметил я. – Нам нужно найти в Мюнхене кого-нибудь, чтобы спросить.

Мы решили найти Гассинга. Его бюро было этажом ниже. По пути мы встретили нашу секретаршу. Она была милой и приятной в общении очаровательной дамой средних лет. Пошептавшись с Гертом, она принесла нам кофе. Потом она попросила нас помочь выгрузить закупленные канцелярские товары. – Но, – сказала она нам, – до сих пор никто не знает, кто за все это заплатит. Шеф скоро снова поедет в Мюнхен и постарается еще раз выбить для нас хоть какой-то бюджет. Иначе ничего не будет.

Мы попросили Гассинга о контакте с компетентными аналитиками в Пуллахе. Он взял телефон и позвонил в Пуллах. Чуть позже он печально вздохнул. – Уже половина четвертого, потому никого из ответственных персон на месте уже нет. Все смылись – понимаете?

Меня это все \"достало\" еще до того, как началось. – Мы будем внизу у американцев, – буркнул я и вышел. Герт последовал за мной с вопрошающим взглядом. – Что ты задумал? – Импровизировать! Дай мне хотя бы начать.

Путь атомных боеголовок

Ганс Дитхард открыл дверь и глядел на нас с любопытством. – Мы знаем, как и когда русские вывезут свои ракетные боеголовки. Я, наверное, говорил убедительно, потому что через несколько минут вся команда американской военной разведки РУМО (DIA) собралась вокруг карты и напряженно смотрела на меня. Герт вращал глазами, как будто готовясь упасть в обморок. Он не сказал ни слова.

– Господа, вывоз начнется на следующей неделе. Я уверен, что вывозить будут сначала по железной дороге, а потом морем. Предполагаю, на корабли будут их грузить в порту Мукран на острове Рюген или в Ростоке. Я предполагаю – Мукран. Герт отрешенно смотрел в потолок и что-то тихо насвистывал.

Марк Хэндридж попросил минутку терпения и спустя несколько секунд вернулся вместе с полковником Дего. Потом он повторил своему шефу все, что я только что сказал. Дего с видом знатока кивнул: – Норберт, хорошая работа, она совпадает с нашими сведениями. Поляки не разрешили перевозить атомные боеголовки через свою территорию. Это сообщение пришло к нам всего пару часов назад. Прав на перелет тоже нет. В том числе и через Чехословакию. Вы мне скажете, откуда вы все это узнали? Я пожал плечами и улыбнулся со всезнающим видом.

– Полковник Дего, нам нужны измерительные приборы и персонал, – обратился я к начальнику американцев. – Через 24 часа все будет во Франкфурте-на-Майне, – ответил тот так же кратко, – нужно вам еще что-то согласовать с Пуллахом? Тут из своего угла откликнулся Герт: – Нет, не нужно, достаточно сказать Гассингу. Но все в порядке. В Пуллахе уже закончился рабочий день.

Прошло уже много времени, после того как мы покинули подвал, а там все еще раздавался громкий смех. Неужто американцы подумали, что мы шутили?

Но теперь Герт принялся меня расспрашивать: – Ну, откуда ты все это узнал? Ты так просто пришел к этим янки, как будто тебя полностью проинформировали. Честно говоря, я вообще ничего не знал. Стресс, давление времени, которое приготовили нам американцы, принудили меня просто подумать над теми сведениями, которые они нам сообщили до того. Я, в общем, блефовал. Злость на дилетантов в Пуллахе придала мне мужества.

И, в конечном счете, это принесло мне уважение наших партнеров. В связи с этим мы узнали еще кое-что. Американцы хотели сотрудничать с нами, но сами были очень сдержаны, скрывая те сведения, которые узнали сами. Лишь когда они поверили, что мы знаем то же, что и они, они подтвердили все. Так они работали с нами все время и в дальнейшем.

Теперь как раз пришло время готовить нашу трудную миссию. Нам нужно было заняться Группой советских войск в Германии, которая теперь называлась Западной группой войск, сокращенно ЗГВ. Речь шла о самой мощной военной группировке развалившейся сверхдержавы, которая после возвращения домой должна стать основой российской армии. Хотя эти войска вроде бы считались элитой, на самом деле за все четыре года работы против них мы всегда сталкивались с армией разлагающейся, на стадии самоликвидации. В этом смысле с ней происходило то же самое, что и со всеми прочими остатками \"славного Советского Союза\".

В своих мемуарах последний главнокомандующий ЗГВ генерал-полковник Матвей Бурлаков перечисляет численный состав своих войск к моменту начала вывода: 546200 мужчин и женщин, из них 337800 военнослужащих, 4197 танков, 11500 БМП, БТР и прочих бронемашин, 3716 артиллерийских орудий и свыше 2,5 миллионов тонн различных материалов, четверть из которых составляли боеприпасы. Кроме того, 623 самолета, 615 вертолетов и почти сто тысяч машин. Русские вполне официально пользовались на Востоке свыше полутора тысячами земельных участков общей площадью 290 тысяч гектаров, при необходимости им была бы предоставлена дополнительно площадь вдвое, а то и втрое больше. Они образовывали государство в государстве, как правило, не подчиняясь законам и правилам ГДР. Большая часть контактов между немцами и русскими проходила лишь на высшем политическом и военном уровнях.

Маленькое воспоминание. В ноябре 1989 года пала Берлинская стена, и уже в январе 1990 года все говорили о возможности быстрого воссоединения. Начался процесс объединения, а вместе с ним и попытки \"обрезать пуповину\", связывающую Германию с державами-победительницами. \"Два плюс четыре\" – так звучала формула переговоров между немцами и странами, державшими на немецкой территории свои оккупационные войска. На различных уровнях представители всех шести государств встречались неоднократно в течение 1990 года.

В сентябре министры иностранных дел подписали, наконец, \"Договор об окончательном урегулировании вопроса о Германии\". Этот договор предусматривал, среди прочего, вывод советских войск до конца 1994 года. Месяц спустя министр иностранных дел ФРГ Геншер и советский посол ратифицировали договор о размещении советских войск, который устанавливал их правовое положение на оставшееся время пребывания, а также порядок их вывода.

Этим летом 1990 года нам нужно было подготовиться в течение одной ночи, потому что операция \"Черная нога\" приближалась к нам гигантскими шагами. Сначала нам нужна была машина в качестве подвижной базы, жилой трейлер, фургон или что-то подобное. И еще люди, не меньше двадцати человек.

Уже на следующий день после нашей судьбоносной беседы полковник Дего подошел к нам. Мы с Гертом как раз были в бюро Гассинга.

Дего был очень взволнован. – Как и обещано, джентльмены! На авиабазе Франкфурт-Рейн-Майн стоит транспортник американских ВВС. В нем все техническое оборудование, которое вам нужно. К тому же пятьдесят специалистов с опытом в таких делах. Они умеют пользоваться всей аппаратурой, знают и немецкий и русский языки, и могут ориентироваться на незнакомых территориях. Нам нужно лишь подождать разрешения от Федерального правительства. Только после этого наши люди смогут приступить к работе.

Я посмотрел на часы и понял, что американцам действительно на все понадобилось лишь 24 часа. Разрешение из Бонна я в первый момент посчитал чистой формальностью. Тем не менее, оно так и не поступило. Лишь много позже я узнал, что произошло. Американское правительство официально обратилось в Ведомство Федерального канцлера. Референт шестого отдела, ответственного за БНД, захотел узнать в Пуллахе, все ли тут правильно.

На юге Мюнхена интерес к выводу ЗГВ был настолько мал, что никто из ответственных сотрудников Первого отдела, отвечающего за \"оперативную разведку\", не знал точно, что сейчас происходит в далеком Берлине. Потому все в БНД, кого спрашивал чиновник из Федеральной канцелярии, честно отвечали, что ничего об этой операции не знают. А если нужно, то у них самих, мол, достаточно и людей и техники. Тем самым политическое руководство в Бонне заблокировало акцию американцев.

Не прошло и часа, как снова появился разгневанный Дего и спросил почему. Телефоны раскалились, и началось постоянное перекладывание ответственности на того или на другого. Вдруг несколько начальников из БНД увидели во всем происходящем шанс, чтобы выставить себя перед Бонном в лучшем виде. Откуда-то внезапно появилась кратковременная и интенсивная заинтересованность в отделе 12 YA. В конце концов, Бонн изменил свое решение таким образом, что может быть задействована американская техника, но не американский персонал. Дего кипел от ярости. Герт и я вполне его понимали.

Руководители оперативного отдела не только не смогли сами подготовить для этой операции соответствующий персонал. Своими некомпетентностью и нерешительностью они не позволили участвовать в операции и американцам. Провал дела и гигантский позор в глазах наших партнеров. Теперь американцы, не долго думая, отдали приказ вернуть весь персонал и всю технику назад в Вашингтон. Дего кратко сообщил нам об этом. Гассинг все более паническим тоном разговаривал по телефону с Пуллахом. И тут произошло чудо. Каким-то образом был найден компромисс. Бонн решил, что самые важные приборы можно оставить – при обслуживании одним техником из ЦРУ. Цирк закончился, и все участники принялись зализывать свои раны.

Вскоре после этого еще один случай ясно показал, как тяжело для БНД провести такого рода операцию. В Берлине в то переломное время было еще очень мало машин, сдаваемых в прокат, тем более не было ни одного жилого фургона, который можно было бы арендовать на время. Реконструкция на Востоке только начиналась и многие фирмы размещали своих сотрудников как раз в такого рода трейлерах, потому свободных не было. А нам срочно необходима была такая машина, чтобы действовать мобильно и управлять операцией. Уже ранним утром мы попросили по телефону одного человека в мюнхенском Центре, который был для нас своего рода персональным доверенным лицом, достать для нас подобный автомобиль.

Когда мы спустя несколько часов снова дозвонились к нему, у нас как раз был полковник Дего и тут же вник в суть проблемы. – Вы уверены, что на самом деле работаете в разведке? – подтрунивал американец. – Это все не так просто, – говорил нам наш доверенный человек, растягивая слова, – жилой автомобиль я как раз нашел. Но мы не можем сейчас доставить его в Берлин. Сейчас пятница, послеобеденное время, и водитель давно ушел. Я не смог подыскать другого добровольца для такой поездки. Вы сами знаете, как это бывает. Попробуйте сами что-то придумать. Я чувствовал себя так, будто меня раздавили, и мне оставалось просто протянуть ноги.

Тут вскочил Дего и прорычал: – Этого я не могу понять! У него тоже, похоже, лопнуло терпение. Он полез в сумочку на поясе и вытащил оттуда толстую пачку зеленых долларов. – Боже мой, Норберт, тогда просто пойдите и купите этот чертов трейлер!

Он хлопнул пачкой денег по письменному столу. Банкноты разлетелись по комнате. Дего собрал некоторые из них и засунул мне в руку. Другие он прижал Герту к груди. Ругаясь, полковник исчез в подвале.

Мы собрали деньги и пересчитали их на столе Гассинга. Набралось почти сто тысяч долларов. Один из нас потом отнес деньги обратно полковнику. Нам было очень стыдно. Без слов мы попрятались в своих кабинетах. Герт бормотал себе под нос проклятия, пока мы поднимались вверх по лестнице: – Это не разведывательная служба. Это разведывательная администрация. Если бы я только научился чему-то разумному…

Через минуту Дего снова был в помещении. – Послушайте! Все, что тут у вас происходит, очень непрофессионально. Поэтому, пожалуйста, простите мой взрыв эмоций, но сегодня просто уже было слишком. Бросьте звонить в Мюнхен и давайте прямо сейчас заниматься настоящей работой. Если вам что-то нужно, просто обращайтесь к Гансу. Ганс уже стоял в комнате. – Ганс лично будет вам помогать прямо с этой минуты. Все равно, что бы вам ни потребовалось, вы получите все.

Внезапно юношеская улыбка сошла с его лица. Он стал официальным, почти торжественным. – Соединенные Штаты Америки очень заинтересованы в том, чтобы эта операция окончилась успехом. Потому нет никаких финансовых ограничений. Вы поняли?

И вот теперь мы могли написать списки наших пожеланий.

Операция начинается

Сначала мы получили три мощных джипа \"Мерседес\", раньше служившие американской военной миссии. Два из них как раз недавно перекрасили. С натовского цвета хаки один превратился в темно-синий, а другой в зеленый \"металлик\". Третий, все еще в натовской окраске, использовался Гертом и мной как машина управления. Этот внедорожник, который все впоследствии называли \"машиной Джеймса Бонда\", кое в чем отличался от своих гражданских собратьев.

Машина была трехместной. Третье сидение было сзади в середине и размещалось немного повыше обоих передних сидений, что обеспечивало лучший обзор. Вокруг третьего сидения были закреплены черные блестящие ящики. Кроме того, американцы установили на автомобиль немало других полезных технических приспособлений. Например, там был полноценная инфракрасная система ночного видения. Инфракрасные фары разместились в решетке радиатора, невидимые снаружи. Потому мы могли незаметно вести наблюдение даже в полной темноте. В \"бардачке\" для этого хранились специальные очки. Дополнительные выключатели позволяли включать и выключать все фары машины по отдельности. Другую полезную особенность мы заметили, когда в первый раз приехали на заправку.

Герт и я уже вечером поехали по направлению к Штральзунду. В эти дни \"дикого Востока\" поиск работающей заправки походил на поиск иголки в стоге сена. Наконец, недалеко от Рюгендамм – дамбы, соединяющей материк с островом Рюген, где дорога справа поворачивает к улице Шварце Куппе, мы нашли заправку. По масштабам ГДР она была достаточно большой и располагала несколькими колонками. Герт, который сам вел машину, вставил \"пистолет\" в бак нашего \"Мерседеса-007\".

Счетчик крутился и крутился. Сначала я не заметил, что Герт все время куда-то пропадал и заглядывал под машину. Потом он открыл правую переднюю дверь. – Норберт, ты можешь взглянуть? Счетчик насчитал уже 160 литров и все еще крутился. Я не мог удержаться от смеха. Герт слега вынул \"пистолет\", чтобы посмотреть, льется ли бензин на самом деле. Струей бензина ему окатило туфли. – Черт, – громко прорычал он, – где же он весь девается?

Ситуация напоминала юмористическое шоу \"Скрытая камера\". Я смеялся, пока Арнштайн еще раз нырнул под машину и искал предполагаемую дыру. Я открыл багажник. Может быть, горючее льется не в бак, а куда-то внутрь машины? Я смеялся до боли в животе. Счетчик остановился на 240 литрах. Но когда Герт посмотрел на цену, то тоже засмеялся. Эта древняя восточногерманская колонка была рассчитана только на двузначные числа. Потому дойдя до 99 марок, счетчик снова начал отсчитывать с нуля. Как выяснилось, в машине был специальный бак, вмещавший 280 литров. За заправленные 240 литров нам, в конце концов, пришлось бы уплатить всего-навсего 37,50 марок. Отдышавшись от приступов смеха, Герт подошел к кассе и с помощью калькулятора подсчитал правильную сумму. Немного удивленно глядевшему на нас кассиру не пришлось потому доплачивать из собственного кармана.

Когда мы поехали, кассир все еще сидел в своем домике, качая головой. Для нас эта смешная ситуация стала моментом освобождения, когда с нас как бы свалилась вся нагрузка, накопившаяся за прошедшие дни. Вот под каким давлением мы тогда работали.

В Штральзунде мы выбрали в качестве гостиницы привокзальный \"Отель ам Банхоф\", который стал нашей базой. Его только недавно заново покрасили, потому снаружи он производил хорошее впечатление. Этим он уже выделялся в лучшую сторону из своего окружения. Но внутреннее его оснащение показывало весь прогнивший шарм умиравшего социализма. Правда, этот недостаток вполне компенсировали дружелюбие и приветливость работавших в нем людей.

Гостиница была в самом центре, и мы оттуда быстро добрались бы до Рюгена. Отсюда мы собирались наблюдать за вывозом горячего товара и провести наши наблюдения. Если Советы хотят воспользоваться для вывоза находящейся под их контролем рюгенской гаванью Мукран, то идущая на Рюген дамба становится игольным ушком – иного сухопутного пути на остров нет. А если они захотят грузить боеголовки на корабли в Ростоке, то туда мы тоже легко сможем добраться. Однако следовало решить еще одну проблему. В отеле не было свободных номеров. Но благодаря всей мощи представляемого нами капитализма нам удалось преодолеть и это препятствие. Мы просто предложили больше денег, чем другие. Кроме того, мы забронировали шесть двойных номеров на десять дней, с возможностью продления. Это был аргумент, с которым никто не стал спорить.

За это время в поход отправились сотрудники из Мюнхена и из Берлина. Гассинг через своего бывшего шефа Олльхауэра активизировал сотрудника по фамилии Вульф. Нашему доверенному лицу в Пуллахе удалось там уговорить двух холостяков, только что окончивших школу БНД, и еще не имевших постоянного места службы, приехать к нам на помощь. Во всем остальном в Мюнхене по-прежнему царило \"радиомолчание\".

Новый сюрприз – внезапно к нам обратились техники БНД из нашего Центра с особым заданием. У них самих не было, правда, времени, чтобы участвовать в нашей операции, зато они очень хотели позднее изучить американские измерительные приборы. Собственно, это было чудовищным событием. Мюнхен не собирался нас поддерживать никоим образом, зато поставил перед нами такую разведывательную задачу, которая могла бы сорвать основную операцию. Потому в ходе \"Черной ноги\" это их желание мы просто проигнорировали.

Субботним вечером наша команда была в полном сборе. Гассинг привез американского техника, сидевшего в белом фургоне перед гостиницей. У бедняги было задание – ни на секунду не терять из поля зрения свою сверхсекретную аппаратуру. Из нашего номера, ставшей комнатой для оценки ситуации и для переговоров, мы видели его, сидящего в машине.

В самом начале Гассинг и Герт поссорились. В конце конфликта Гассинг уехал в Берлин. Там он был срочно нужен, а мы вполне справились бы и без него. Машина Гассинга выехала со двора.

Вот и пришло время. – Итак, Норберт, одного подопечного я взял на себя, – Герт показал пальцем на нашего гостя, – а другой – твой. Кстати, он ни слова не говорит по-немецки. Желаю удачи!

Маленькая незаметная фигура повернулась на сидении рядом с водителем и безучастно посмотрела в окно.

Улыбаясь как можно приветливее, я поплелся к \"комби\". Американец открыл окно и поздоровался усталым \"Хай!\" – Хай, я Норберт Даннау, – ответил я. – Я Ларри Восецки, – был ответ.

Мне показалось, что я заметил на его лице что-то вроде улыбки. – Ты не хочешь войти? – Никаких шансов! Он показал пальцем через свое плечо на ящики со сверхчувствительными приборами.

В кузове была собрана вся необходимая аппаратура. Были видны два больших алюминиевых ящика, отличающиеся размером. За ними я разглядел здоровенный валун сантиметров 80 шириной и еще пару приборов для дистанционного управления.

– Нам нужно все обсудить. – О?кей, – был его короткий ответ. Он открыл водительскую дверь, и я уселся рядом с ним. Ларри было около сорока лет, он был среднего роста, лицо его казалось усталым и потерпевшим от ветров, зато руки были даже нежными. На нем были джинсы, свитер, шерстяная шапка и новенькие ботинки \"Кэмел\". Диалог наш оказался односторонним, потому что Ларри отвечал только очень короткими фразами.

– Не пойти ли нам в отель? Я поставлю охранника возле машины? – Нет.

– Какой была поездка? – Плохой.

– Ты голоден? – Да.

– Заказать что-то для тебя в ресторане? – Да.

– А что? – Все равно.

Только когда я начал его по-настоящему провоцировать, он стал выражаться конкретнее и заказал шницель с кока-колой. Я ошибся, предположив, что он теперь отправится со мной в ресторан. Пришлось купить ему еду и принести в машину. Техник сжевал все в своем фургоне и провел ночь в спальном мешке на сидении машины. Но зато мы успели с ним еще обсудить детали операции.

\"Папа Медведь\", \"Мама Медведица\" и \"Медвежонок\"

Сначала Ларри объяснил мне назначение своих приборов. Длинный ящик назывался \"Папа Медведь\" и должен был устанавливаться как можно ближе к железнодорожным путям, по которым двинется интересующий нас поезд. Расстояние до проезжавших вагонов не должно было превышать одного метра. Ящик покороче, \"Мама Медведица\", должен располагаться на точно определенной дистанции от \"Папы Медведя\". Расстояние до путей не играло при этом роли. \"Медвежонок\", прибор, замаскированный под валун, ничем не отличался от обычных камней и потому был относительно незаметным.

Все три ящика были напичканы специальной электроникой, которая могла считывать и фиксировать все технические данные и детали ядерного оружия. Нашим первым заданием было установить их так, чтобы они по возможности оставались незаметными в течение нескольких недель.

Но как достать информацию о вывозе опасного оружия? Нам срочно был нужен информатор на железной дороге. Но как установить контакт с железнодорожниками, в каком месте иерархии искать нужного человека? Стоит нам обратиться к высокому начальству, тут же возникнет опасность предательства. Потому что высокопоставленные служащие Райхсбана – железных дорог бывшей ГДР – большей частью были все еще партийными кадрами СЕПГ. Это само по себе предполагало некоторую их близость к выводившейся ЗГВ. Потому риск был слишком велик, чтобы обращаться к какому-то из боссов Райхсбана в Штральзунде или в Берлине.

Тут нам помог случай. В старой газете мы нашли статью об одном начальнике станции, который прекрасно подходил к нашим планам. Это был начальник станции Замтенс, одного из десяти интересующих нас вокзалов на участке между Штральзундом и Мукраном. Железнодорожник из Замтенса, как мы узнали из газеты, чуть ли не через день после падения Берлинской стены вывесил у себя на станции флаг ФРГ. Из-за этого у него возникли серьезные проблемы с партийными начальниками в Бергене на Рюгене, все еще управлявшими этим участком железной дороги. Эти железобетонные головы вовсю разозлились из-за такого его поступка. Но флаг оказалось не так-то легко снять, потому что его шнур был обрезан на самом верху, и добраться до него оказалось очень трудно.

Мы осмотрели все вокзалы и проверили, какой из них лучше всего удовлетворил бы потребности нашей операции. К примеру, участок между Бергеном и Засницем был для нас большей частью непригоден. Затруднен доступ к железнодорожному полотну, окрестности дороги густо заселены, к тому же далеко от нашей гостиницы. В конце концов, нам остался лишь участок длиной 12,5 км между Рамбином и Тешенхагеном.

Вульф получил задание проверить вокзал в Рамбине. Ему нужно было еще и присмотреться к служащим дороги, потому что наш человек в Замтенсе все еще мог оказаться \"пустышкой\". Потому с самого начала нужно было предусмотреть альтернативный вариант. Двое наших сотрудников осматривали вокзал Штральзунд-Рюгендамм и гавань Мукран с близкого расстояния.

Герт и я поехали в Замтенс. Мы припарковали джип прямо у маленького вокзала. Было решено, что мы в некоторой степени посвятим начальника станции в нашу проблему и попросим помочь. Был ясный солнечный день. Прекрасная погода сопровождала нас все время поездки по Рюгендамму мимо Драммендорфа до самого Замтенса. Пару минут мы посидели в припаркованной машине и отдышались. – Начинаем, – поторопил я Герта. Закрывая машину, он тихо мурлыкал \"свою\" песенку: \"Раньше мы были коммунисты, центр и СДПГ…\"

Мы обошли здание. Герт шептал мне на ухо: – Прежде всего – ни слова о БНД. Ты начнешь разговор. Потом действуем по обстановке.

Выйдя на перрон, мы посмотрели на юг в направлении товарной станции. На северном конце путей был закрытый мостик – переход через рельсы. Лишь несколько человек ожидало местную электричку, приближавшуюся со стороны Штральзунда. Женщина в униформе управляла высадкой и посадкой пассажиров. Свистком и взмахом руки она отправила поезд в путь.

В сопровождении громкого звонка дверцы перехода снова открылись. Женщина в форме все еще стояла там и вопрошающе глядела на нас. – Нам нужен начальник станции, – обратился я к ней. Она оценивающе обозрела нас с ног до головы и ответила немного дерзко: С Запада, да? На мой кивок она указала на старую деревянную дверь, выкрашенную такой же восхитительной гэдээровской серой краской, что и весь вокзал. – Господина начальника станции вы найдете вон там. Просто заходите, мой муж сидит за своим столом. Потом она снова исчезла в маленьком помещении кассы, где она продавала билеты.

Мы постучали в деревянную дверь. Оттуда раздался голос: – Кто там? Дверь была закрыта.

– Мы хотели бы поговорить с вами.

Повернулся ключ, и перед нами стоял высокий и худой человек, лет сорока пяти, довольно бледный. Я показал ему свое удостоверение БНД такое короткое время, что он точно не успел его рассмотреть. – Мы из Федерального правительства, и нам срочно нужно с вами поговорить.

Теперь он широко распахнул дверь и попросил нас войти. На его лбу выступили крупные капли пота. Человек этот дрожал всем телом. Он попытался что-то сказать, но мог только заикаться: – Федеральное правительство – да – но – почему – что – я мог бы – вы хотите – пожалуйста, садитесь. Как потерянный, он попытался передвинуть пару документов на своем столе. Его жидкие волосы, лишь слегка прикрывающие лысину, взмокли от пота.

Я попытался его успокоить. – Это же вы вывесили тогда знамя ФРГ перед вокзалом? Я редко видел таких мужественных людей. Эта история нас очень впечатлила. Он глубоко вздохнул. Похоже, он в первый раз вдохнул воздух с момента нашего прибытия. Его лицо постепенно смягчилось. – Ну, садитесь, наконец, и расскажите, как все это было. Почти механически он отодвинул свой стул, но по-прежнему вел себя так, будто ему предстоял допрос в Штази. Прямой, как бы закостеневший, стиснувший колени, сцепивший пальцы. – Вы приехали не из-за моей должности? Тут мы принялись решительно это отрицать.

После этого он постепенно начал оттаивать и принялся рассказывать.

– Ах, вы знаете, эта история с флагом доставила мне немало неприятностей. Партийное руководство в Бергене сразу после этого внесло меня в черный список и делало все возможное, лишь бы меня уволить. Потом на некоторое время все стихло, потому что все были заняты только тем, как бы устроиться в новой системе. Но теперь старые партийные кадры снова сидят на ключевых позициях, один из них – в дирекции железных дорог в Ростоке. И он теперь, как и раньше, мой начальник. Я был одним из первых, поддержавших \"поворот\", поэтому старые партийцы все время стараются от меня избавиться. Они называют меня дезертиром. Потому, когда вы вошли, я сразу подумал, что сегодня мой последний рабочий день.

Вскоре наша беседа приняла такой свободный характер, что мы смогли объяснить ему суть нашей просьбы. Он оказался очень открытым и готовым помочь человеком. В связи с выводом ЗГВ через Мукран на Рюгене в ближайшие дни были запланированы т. н. перевозки опасных грузов, рассказал железнодорожник. Железной дороге было известно, что будут перевозить что-то опасное, но ей не сообщали никаких подробностей. Обычно расписание перевозок известно на недели вперед. Но перевозки восточных \"братьев\" были полным исключением. Некоторые эшелоны уже проехали, другие должны были двинуться очень скоро.

Поезда эти обладали рядом особенностей. Они включали максимум десять вагонов, и их всегда тянули два локомотива. Второй тепловоз был резервным, на случай поломки первого. Эти эшелоны имели \"зеленую улицу\" и останавливать их разрешалось только в самом крайнем случае.

После обоих тепловозов обязательно следовала короткая открытая платформа, на которой стояла зенитная установка. Расчет пушки всегда был в полной боевой готовности, в дополнение к нему на платформе располагалось еще несколько снайперов для прикрытия. За платформой был вагон с пятьюдесятью мотострелками охраны, затем собственно грузовые вагоны. Только в одном-двух из них на самом деле был груз, остальные – \"пустышки\", для отвлечения внимания. В конце эшелона была еще одна платформа с зенитной пушкой.

Начальник станции пообещал нам свою полную поддержку, и у нас возникли хорошие предчувствия. Ему предстояла следующая ночная смена, потому мы с ним так и договорились. Днем мы и сами не хотели показываться, потому нас это вполне устраивало. Прощаясь, мы заметили его облегчение, да мы и сами были довольны. Я еще раз обратился к нему: – Это поручение очень важно для Федерального правительства, потому я уверен, что мы сможем кое-что для вас сделать. Он попрощался с нами со смешанным чувством гордости, любопытства и облегчения.

Герт больше не мог сдержать себя, когда мы снова сидели в машине: – Ты заметил, как он всего за пару секунд вспотел? – Наш вид действительно был немного устрашающим, – возразил я. – Посмотри-ка на нас со стороны. Мы выглядим как какие-то \"черные шерифы\". На самом деле, мы оба были как будто в одинаковой форме. На обоих джинсы, черные шелковые куртки, белые рубашки и темно-красные галстуки. Это совпадение только сейчас пришло нам в голову. Нас вполне можно было бы принять за саейнтологов или членов каких-то других сект.

Герт был весел. Он сел за руль и повез нас обратно в Штральзунд. По пути назад он снова напевал: \"Раньше мы были коммунисты… \"

Подготовка на Рюгене

Вернувшись в наш \"штаб\", мы составили окончательный план действий. Вблизи вокзала Рюгендамм мы установили пост наблюдения, который посменно должен был следить за дорогой по ночам. Его здание – сообщать обо всех поездах, которые соответствовали известной нам схеме. Так как нам не хватало людей, мы могли поставить туда только одного человека с рацией.

Информировать он должен был наш джип, в котором постоянно передвигались бы мы с Гертом. Мы собирались с джипа наблюдать за участком дороги в районе станции Рамбин. От Рамбина железная дорога проходит вплоть до Замтенса параллельно с федеральным автобаном. Мы могли бы ехать по автостраде, сопровождая тот или иной эшелон и снимая его с помощью инфракрасной камеры. Когда мы попробовали сделать это с безобидными поездами, то убедились, что практически невозможно все время ехать на одном уровне с ними. Мы находились на единственной сравнительно приличной автомобильной дороге острова Рюген. Потому даже ночью на ней было оживленное движение. Запланированное нами сопровождение поездов оказывалось затрудненным из-за медленно едущих грузовиков и других машин. Обогнать их удавалось только в редких случаях. Успех или неуспех наблюдения за эшелонами превращался, таким образом, в чистой воды лотерею.

На другой стороне путей мы нашли щебеночную полевую дорогу, проходящую еще ближе к полотну, чем федеральный автобан, и тоже идущую до Замтенса. На участке между Рамбином и Замтенсом две дороги сворачивали от федерального автобана на юг. Первая ведет в Зеллентин, вторая – в Гётемиц. Между этими двумя съездами полевая дорога на протяжении двух с половиной километров была во вполне приличном состоянии. Это устраивало нас куда лучше. Проверочные поездки подтвердили наше решение выбрать для наблюдений именно эту дорогу.

Тут следовало провести и все измерения. Один из американских специальных приборов нужно было поставить на станции Замтенс, два других на следующем участке пути. \"Папу Медведя\" с согласия начальника станции мы смогли просто присыпать щебенкой на железнодорожном полотне прямо у одной из стрелок. Но предпосылкой успешной работы было то, что в этом месте поезд должен был остановиться хотя бы на три минуты. Только тогда прибор смог бы произвести измерения радиационного излучения.

Железная дорога проходила совсем рядом с федеральным автобаном на протяжении следующих после станции 2500 метров. От поместья Цирков Хоф до поселка Штёнквицер Зидлунг железнодорожные пути дугой отклонялись от автобана на расстояние до пятисот метров. В этом месте мы хотели установить другие приборы. \"Медвежонок\", валун, можно было просто подбросить где-то неподалеку от путей. \"Маму Медведицу\" мы собирались спрятать где-то между путями и краем леса, прикрыв маскировочной сеткой.

В сотне метров по ту сторону путей находился редкий сосновый лес, от которого до федерального автобана тянулся небольшой участок густой молодой поросли. Оттуда, с небольшого возвышения, мы могли хорошо следить и за путями, и за приборами. При приближении поездов можно было спрятаться в лесной поросли. Но, прежде всего, нам никак нельзя было попасться кому-либо на глаза в момент установки наших приборов. Стоило бы кому-то заметить нас в этой зоне, как об этом тут же сообщили бы каким-то местным властям, а все они в таком случае вряд ли отнеслись бы к нам благожелательно. Потому этого нужно было избежать любой ценой.

Последним местом наблюдения перед Мукраном мы избрали \"дикий\" кемпинг на юге Лицова, находившийся прямо у путей. Там позднее мы поставили жилой автомобиль с обоими выпускниками школы БНД, \"свежими\", как мы их назвали. Но вскоре оказалось, насколько безответственно было с нашей стороны включать в такую операцию совершенно \"зеленых\" новичков.

Они были настолько неопытны, что вели себя крайне неосторожно. Их присутствие ставило под удар всю операцию, ибо они все время путали ее с фильмами о Джеймсе Бонде. Потому мне не пришло в голову ничего лучшего, как совсем запретить им выходить из привезенного ими из Мюнхена жилого автомобиля. Они должны были оттуда наблюдать за проезжавшими поездами и снимать их с помощью инфракрасной камеры. \"Куратором\" обоих новичков мы назначили Вульфа. Это должно было удовлетворить потребности служебного надзора.

У самого Вульф было самое особенное здание. За это время он сдружился с начальницей станции в Рамбине. От прямого обращения к ней как сотрудник БНД Вульф отказался, потому что эта дама была активным членом СЕПГ, и, похоже, все еще испытывала тоску по старому режиму. Мать-одиночка, она вынуждена была днем присматривать за своими детьми, потому в основном она дежурила по ночам.

Если мы хотели сопровождать \"атомный поезд\" один-два километра, то нам пришлось бы пересечь пути в районе Рамбина. При этом возникал риск, что начальница станции заметит нас и сообщит об этом властям. Поэтому Вульф получил задание посещать ее каждый вечер и ухаживать за ней. Эти контакты развивались наилучшим образом. Сначала она не позволяла ему заходить в ее служебный кабинет, но через пару дней и эта проблема решилась сама собой.

Приготовления проходили очень быстро. Каждый знал, что ему предстоит делать. Все были воодушевлены и в нетерпении ожидали, когда же мы сможем увидеть первый поезд с двойной локомотивной тягой, катящийся по дамбе Рюгендамм. Следующим вечером наблюдательный пост на станции Рюгендамм занял указанное ему место. Вульф был у своей начальницы станции. Новички сидели в жилом автофургоне. \"Папа Медведь\" был установлен, а \"Мама Медведица\" и \"Медвежонок\" переведены в активный режим.

Ларри Восецки сидел в своем маленьком фургоне за контрольными приборами. У него была рация для прямого контакта с Гертом и со мной. Мы разъезжали между отдельными станциями, все время проезжая участок, начинающийся от Штральзунда и тянущийся на три километра за станцию Замтенс. Напряжение возрастало.

Двое наших людей ожидало на вокзале Замтенс. Они охраняли \"Папу Медведя\". Для второго эшелона они получили еще одно задание. При первом транзите мы хотели только использовать наши замаскированные измерительные приборы и сделать как можно больше фотографий и видеоматериалов. Все заняли свои места. Герт и я ездили туда-сюда, снабжая их всем необходимым.

Прошла первая ночь, и ничего не произошло. Мы вернулись в отель и проспали целый день. На всякий случай, мы оставили резервный пост на Рюгендамм и еще одного помощника неутомимому Ларри. Он отказывался идти в гостиницу, боясь оставить без присмотра \"Медвежонка\". Этот \"камень\", прекрасно замаскированный, лежал прямо у рельсов.

В те дни погода была жаркой и душной. Таская тяжелые приборы, мы сильно вспотели, и, естественно, на нас тут же набросились мириады комаров. Для спасения от них мы скупили весь запас средств защиты от комаров в местной аптеке. Собственно, спастись от них можно было только в герметично закрытом автомобиле, но там тоже было слишком жарко. Только на нашего специального агента из ЦРУ это все никак не действовало. Похоже, он вовсе не замечал этих атак надоедливых насекомых.

Первый военный транспорт

Следующий день прошел без особых событий. При приближении любого товарного поезда у нас всех учащался пульс. Но когда мы замечали, что вагоны тянет лишь один локомотив, напряжение тут же спадало. Мы ведь ждали именно совершенно особый эшелон, такой, которого никто из нас никогда раньше не видел.

За это время мы были в достаточной степени уверены, что полученная нами информация правдива. Тот же Вульф через свой новый \"источник\" получил дополнительные подтверждения. Но все равно некоторые сомнения оставались. Что, если русские свой радиоактивный груз все-таки повезут через Росток? С каждым часом, за который ничего не происходило, тревоги наши возрастали. Несколько раз мы связывались с нашим начальником вокзала в Замтенсе и просили объяснять нам все еще раз – снова и снова. Нам это было нужно, скорее, для нашего внутреннего успокоения.

И тут вдруг началось! По пути в Штральзунд, во время движения по дамбе Рюгендамм, к нам поступила радиограмма: \"Контроль, говорит пост. Внимание, вижу второй локомотив! Контроль, говорит пост. Внимание, внимание, два тепловоза! Они идут, ребята! На самом деле, идут!\" Я поддал газу и на огромной скорости проехал оставшееся до вокзала расстояние. Мне очень хотелось увидеть все собственными глазами. Прямо у здания станции крутая лестница примерно с тридцатью ступеньками вела к самим путям. Тут я выпрыгнул из машины и понесся по ней вверх.

Запыхавшись, очень взволнованный, я стоял у рельсов и смотрел на юго-восток, откуда должен был появиться эшелон. Я наскоро проверил мой зеркальный фотоаппарат, заправленный высокочувствительной пленкой 1600 Asa. Ее нам, конечно, тоже предоставили американцы, потому что, запроси мы ее у нашей собственной службы, нам пришлось бы ждать целую вечность. Я два раза нажал на кнопку, проверяя, работает ли механизм. Все в порядке. Потом на большом расстоянии я увидел три передних огня очень медленно двигающегося эшелона.

Описания начальника вокзала оказались очень точными. Он рассказал нам, что эти поезда едут мимо вокзалов и по дамбе Рюгендамм всегда чуть ли не со скоростью пешехода. Поезд прополз к вокзалу. Из-за длинного изгиба влево я смог рассмотреть с левой стороны по всей его длине. Мое сердце бешено колотилось. Фотоаппарат щелкал, фиксируя все, что было на поезде. Когда поезд наконец, полностью въехал на станцию, я тут же снова исчез в машине. – Они на самом деле идут, – крикнул я Герту в чувстве какой-то странной эйфории. Все сомнения последних часов как рукой сняло.

Мой партнер помчал по Рюгендамм назад на остров. – Надеюсь только, что у Вульфа ничего не сорвется, – заметил он. Оглянувшись назад, мы поняли по огням поезда, что он как раз начинает ползти по дамбе. – Выключить фары, – приказал я. – Фары выключены, – ответил Герт тоном летчика в кабине самолета. – Инфракрасные фары включить! – Включены! – Инфракрасные очки надеть! – Надеты! Теперь мы двигались по зоне Райхсбана, запретной для посторонних, в том числе и для нас.

Джип Вульфа стоял рядом с \"Трабантом\" у бюро начальницы станции. Она ни в коем случае не должна была нас увидеть. Пару дней назад Вульф еще раз спросил нас, что же ему делать, чтобы успокоить даму, если она все-таки что-то заподозрит. Герт тогда ответил: – Я и сам этого не знаю. Поиграй с ней в \"не волнуйся, дружок\", а если и это не сработает, то придумай что-нибудь. Главное, чтобы она не заметила, как мы катим по запретной дороге рядом с рельсами.

И как раз сейчас мы медленно проехали мимо ее бюро. Все было тихо – и темно. Я наиграно вздохнул: – Не понимаю. Мы идем на войну, а Вульф развлекается в станционной конторе. Язвительно улыбаясь и хихикая, мы съехали из запретной зоны Райхсбана на полевую дорогу. Через пару сотен метров мы остановились. За нами все было тихо. Тентовый верх машины был поднят, и я занял свою позицию с видеокамерой в руках.

Через немного времени мы увидели передние огни военного эшелона, который, выехав с вокзала Рамбин, значительно увеличил скорость. – Герт, началось, – воскликнул я. Огни локомотива быстро приближались. Мое сердце снова готово было выскочить из груди, когда Герт медленно поехал, постепенно разгоняясь. Мы шли где-то на шестидесяти километрах в час, когда поезд нас медленно обогнал. Благодаря инфракрасным приборам нам хорошо была видна дорога и с выключенными фарами. Тяжелой VHS-камерой я заснял первый тепловоз. Потом я медленно отклонился назад. Герт кричал в ночи: – Поймал ты его, черт побери, ты его поймал? Я рычал в ответ: – Да, но он едет слишком быстро, черт бы его побрал!

Вагоны действительно очень быстро проносились мимо нас. – Поддай газу, поддай газу, – кричал я. Но внезапно я свалился на пол машины. Герт не заметил на дороге яму и пронесся по ней, не затормозив. – Все в порядке? – спросил он в темноте. – Да, но едь же быстрей! – последовал мой ответ. Я снова выполз из моего люка. Солдаты на платформе дремали и нас не заметили. В товарном вагоне, в котором ехала охрана, сдвижная дверь была открыта где-то на метр. В проеме, прислонившись к дверному косяку, стоял солдат и курил.

Успев снова привести камеру в готовность, я еще раз крикнул вниз: – Герт, едь быстрее, быстрее, едь, едь, ну давай же, едь! Медленно и не пропуская ни одной ямы, мы приближались. Теперь уже мы обогнали грохочущий поезд. Я все фиксировал своим объективом. Зенитную установку, товарные вагоны, вагон с охраной, снова зенитку, и, наконец, оба тепловоза. Поезд снова прогремел мимо нас.

Через переезд без шлагбаума мы переехали пути и продолжили гнаться за эшелоном уже с другой стороны – по федеральному автобану, пока не обогнали поезд в Замтенсе. На полном ходу мы помчались дальше по направлению к Лицову. Инфракрасные съемки у обоих \"свежих\" из школы БНД должны были получиться в любом случае. После короткого инструктажа обоих ребят мы спрятали наш джип на какой-то боковой улочке. Перед нами был большой грузовой вокзал. Длинный товарный поезд стоял рядом с главным путем.

Чтобы не терять опасный эшелон из вида, мы залезли в вагон этого стоящего товарняка и оставили сдвижную дверь открытой на полметра. Весь грузовой вокзал был темным, освещение выключено. На ясном небе мерцали звезды. Тут мы услышали шум приближающегося эшелона. Я снова нажал на кнопку записи моей видеокамеры. Эшелон ехал очень медленно. И тут произошло что-то совершенно непредвиденное.

Завизжали тормоза, и вдруг поезд остановился прямо перед нами. Ко всему прочему, все освещение сортировочного вокзала снова включилось. За секунду стало светло, как днем. Как раз напротив нашего убежища стоял вагон с советскими солдатами. Почему поезд вдруг остановился, мы не могли определить. У меня было плохое предчувствие. Тут началась суматоха.

Сильно вооруженные солдаты выпрыгнули из вагона и побежали, быстро распределившись вдоль поезда. И тут ночную тишину прорезал выстрел из автомата. Герт и я на мгновение молча взглянули друг на друга. Потом я взял инициативу на себя: – Давай, сматываемся отсюда. Нужно бежать! Вперед! Мы открыли сдвижную дверь с противоположной стороны вагона и выползли наружу. Если бы русские заметили нас сейчас, возникли бы очень большие проблемы. Мы посчитали до трех и побежали прочь. Через пятьдесят метров нам посчастливилось увидеть небольшую дачную колонию.

Мы побежали так быстро, как только могли, и сходу перемахнули через старый забор из проволочной сетки. Герт приземлился между чаном с водой и кучей удобрений. Я грохнулся на овощную грядку. Пару секунд мы помолчали, ощупывая наши кости. Казалось, все было в порядке. Потом прислушались в сторону железной дороги. Там все еще что-то происходило, но с нашей стороны, возле стоящего товарного поезда, все, казалось, было тихо. – Дружище, у меня все болит, – простонал я. Но с этим можно было жить.

Герт, все еще лежа на спине, как майский жук, тоже простонал: – Приземление точно по уставу, господин капитан. Нога, задница, голова, санчасть.

Тихо пробираясь по садам, мы добрались до такого места, которое было достаточно далеко, чтобы мы чувствовали себя в безопасности, но все-таки могли отсюда наблюдать за поездом. Через минут десять он снова поехал. Мы все еще не могли сообразить, что случилось. Сначала мы, конечно, заподозрили наших новичков в жилом автомобиле. Может быть, ребята как-то привлекли к себе внимание? Но вскоре выяснилось, что они тут были не причем. В их фургоне было все спокойно.

Почему произошел выстрел, нам так и не удалось выяснить. Возможно, случайно – из не поставленного на предохранитель автомата. Но остановка поезда привела к тому, что нам удалось сделать прекрасные снимки атомных боеголовок. Американцы предоставили нам фотоаппарат с инфракрасной техникой, и эти фотографии были настолько четкими, что можно было даже прочитать серийные номера на боеголовках.

На обратном пути мы остановились у Ларри. Нас распирало любопытство, как все прошло тут. Американца будто подменили. Когда мы дошли до снимков и измерений, он от радости исполнил какой-то пляс, напоминающий танец индейца, вызывающего дождь. – У меня все в этих ящиках. Это не просто хорошо – это супер. Такого никогда раньше не было. Суперработа с вами, ребята, суперработа!

Удовлетворенные и гордые, мы поехали в Замтенс, чтобы обсудить с начальником станции подробности работы со следующим эшелоном. Железнодорожник глядел на нас с видом триумфатора, жаждущего похвалы: – Ну, как? Как я это все вам устроил? Я просто остановил поезд на сортировочной станции. Это было здорово, правда? Герт не знал, плакать ему или смеяться. – Так это были вы? С грязными от красной глины волосами, в совершенно порванных брюках и с большой дырой на шелковой куртке, Герт смотрел на нашего помощника так, будто прямо здесь и сейчас готов был предать его суду Линча. Мы взяли с нашего начальника вокзала обещание, что он больше не будет заниматься никакими импровизациями.

Операция \"Черная нога\" продолжилась следующим вечером. В 17.00 мы снова находились на исходной позиции. До 1.30 ночи наше терпение опять подверглось испытанию. Затем вдоль дамбы пополз следующий атомный эшелон. Сегодня пришло время использовать \"Папу Медведя\". Чтобы получить совершенно точные сравнительные измерения, американцам нужны были эти специальные данные. Ларри заверил нас, что они тогда будут в состоянии точно замерять данные всех последующих эшелонов.

Но для этого поезд опять нужно было остановить. На станции Замтенс мы подготовили все. Ларри включил \"Папу Медведя\". Потом он спрятался в своем укрытии. Мы заранее достали \"Трабант\". Теперь мы загнали эту маленькую машину на железнодорожный переезд и оставили стоять на путях. Двое наших людей копошились вокруг нее. Я стоял на вокзале у нашего друга. Герт укрылся на противоположной стороне, в сарае, вооружившись фотоаппаратом.

\"Ядерный экспресс\" вкатился на станцию. Но на светофоре был красный свет, а шлагбаум оказался закрыт. С громким визгом поезд остановился. Наш начальник станции вышел наружу и заговорил с машинистом. Русские были взбудоражены. Расчет зенитки спрыгнул с платформы и побежал по направлению к \"Трабанту\". Какой-то прапорщик вытащил пистолет. Вдруг я испугался, что наша акция сорвется. Солдаты получили приказ стащить машину с путей.

Прапорщик говорил с машинистом, а затем с начальником станции. Дико жестикулируя, все еще с пистолетом в руке, он потребовал срочного возобновления движения эшелона. Начальник станции быстро побежал обратно. Не оборачиваясь ко мне, он бросил на бегу: – Времени хватило? – Подержите еще пару секунд, – прошептал я в его сторону. Через короткое время светофор дал \"зеленый\", и военный эшелон покатил дальше. Все прошло без сучка и задоринки. По словам Ларри, более точных измерений и быть не могло. На следующий день мы все разобрали. Аппаратуру демонтировали, только валун \"Медвежонок\" остался лежать у путей. С помощью уже полученных сведений он теперь мог один справляться с замерами данных всех последующих поездов.

Воодушевление от Берлина до Вашингтона

Вернувшись в Берлин, мы увидели, что там творилось что-то неописуемое. Американцы установили за домом большой раскладной гриль, выставили батарею ящиков со спиртными напитками и организовали салатный буфет. Гассинг и несколько новых сотрудников филиала 12 YA, прилетевшие за это время из Пуллаха, уже праздновали победу. Мы присоединились к ним и выпили по бокалу пива. Со всех сторон нас хлопали по плечу. Было немало громких речей. Нам передавали наилучшие поздравления из Мюнхена. Тогда я еще не знал, что у похвал БНД \"срок хранения\" меньше, чем у йогурта.

Новоприбывшие из Пуллаха сообщали, что курирующий нас начальник 12-го подотдела (Unterabteilungsleiter, сокр. UAL 12) уже получил поздравления от начальника Первого отдела и даже от самого президента БНД. В конце концов, ведь это именно \"его\" персонал так хорошо поработал. Герт сразу скис, услышав это. Я понял это по его выражению лица. Как они могли пускать в потолок пробки от шампанского там, в Пуллахе, если именно они чуть не испортили все дело!

Перед тем, как мы покинули вечеринку, Ларри Восецки отвел меня в сторону: – Ты поехал бы со мной дней через десять снова на Рюген, чтобы вывезти \"Медвежонка\"? Я приеду в Ганновер и сам заберу тебя. Ты ведь живешь где-то неподалеку.

Похоже, уже в этот момент мне стало понятно, что нам нужно быть чертовски внимательными. Как бы милы и приятны в общении не были бы американцы, у них были ушки на макушке. Они настоящие профессионалы в разведке и потому стараются узнать все. Даже о своих партнерах. Американцы – в отличие от наших людей – всегда были очень сконцентрированы, любопытны и заинтересованы. Они интересовались всем, даже такими банальными вещами, как кличкой собаки одного из наших сотрудников. Да, их интересовало буквально все.

Через две недели Ларри вернулся. Мы закрыли совместную операцию. – У нас царит настоящее воодушевление, – рассказывал он мне. – Проинформировали даже лично нашего президента. Скоро последует раздача наград и премий. А потом он вдруг выпалил: – И я тоже получил поощрение. На следующей неделе за государственный счет полечу во Флориду. Меня пригласили с семьей в специальный отпуск. Даже испанская подруга по переписке моей дочери, она как раз у нас в гостях, была приглашена. А как у тебя? Что ты получил? Мне не оставалось ничего, кроме как с сожалением пожать плечами. За это время никто ко мне не обращался. Но чтобы совсем не потерять лицо, я коротко ответил: – Ты знаешь, все еще будет. У нас всегда все длится дольше.

На самом деле, за мою работу на Рюгене я не получил, конечно, ничего, совсем ничего. После возвращения в Берлин Гассинг гордо сообщил мне, что ему было присвоено звание подполковника. Через пару недель ему и нашему руководителю в Пуллахе за их мужественные и смелые действия в ходе операции по слежению за вывозом русских ядерных ракет были вручены наивысшие военные награды, которыми американцы награждают иностранцев.

Еще через несколько недель американцы позвали меня в подвал. Дего и его штаб разместились в комнате для переговоров. Он торжественно зачитал благодарственное письмо своего президента Джорджа Буша-старшего. Буш, сам в прошлом директор ЦРУ, обращался ко всем, кто был в те дни на острове Рюген. Вот что дословно говорил Дего: – Особая благодарность Герту и Норберту. Я с большой радостью принял к сведению их грандиозное участие в операции. Я могу гарантировать вам, что американцы еще никогда не приближались так близко к русским ядерным боеголовкам. Прилагаемая видеокассета с этого времени мой самый любимый фильм. Большое спасибо вам за это и передайте в Германию самые лучшие мои пожелания.

Герт и я вопросительно переглянулись. Общий смех всех двадцати американцев. В комнате выключили свет, и кто-то нажал на кнопку \"дистанционки\". – Вот та сцена, которая так понравилась президенту, – услышал я голос Дего. На экране был виден русский эшелон. Потом кто-то увеличил звук. Шум поезда, рычание мотора машины. Затем мы услышали: \"Поймал ты его, черт побери, ты его поймал? Да, черт побери, да, но он едет слишком быстро. Поддай газу, Герт, поддай газу. Да, едь же, наконец… Черт, я ничего не вижу. Герт, едь быстрее, быстрее, едь же, едь, едь… \"

Нам на самом деле было не по себе. Во время записи мы совсем не подумали о звуке. По возвращении мы тут же отдали пленки американцам и никогда больше их не видели. До этого киносеанса в подвале… Когда свет снова включили, наши первые слова утонули в буре продолжительных аплодисментов. Этот момент оказался для меня очень волнующим. Герт тоже был тронут.

Но в то же время нам было очень стыдно за флегматичное поведение наших собственных начальников. Гуляя чуть позже по окружавшему виллу парку, я сказал Герту: – Это просто удивительно. Мы немецкие офицеры и работаем для Федеративной Республики Германия. Но если нам что-то нужно – материал, поддержка, профессиональные знания – приходится обращаться к американцам. Даже похвалу и благодарность мы получили оттуда. Разве это не абсурд?

А потом последовала еще одна ложка дегтя, которая прибавилась к нашей рюгенской операции. Мы пообещали нашу поддержку начальнику вокзала в Замтенсе. Пуллах тоже пообещал нам, что вступится за него перед дирекцией федеральных железных дорог в Ростоке. Но вдруг через пару недель их позиция резко и неожиданно изменилась: – Как вы могли пообещать что-то подобное? Правовой отдел как раз проверяет, не следует ли подвергнуть вас самих дисциплинарному взысканию. Радуйтесь, если вам самим удастся вывернуться.

Чужие письма с Востока

Моя работа на Федеральную разведывательную службу началась осенью 1984 года и полностью изменила всю мою жизнь. И это несмотря на то, что я уже прошел немало испытаний для моих нервов, включая службу в специальных подразделениях и в штабах Бундесвера. Кроме того, в предложении перейти из армии в секретную службу, которое я получил, речь вовсе не шла об операциях, подобных показанным в фильмах о Джеймсе Бонде с его постоянной борьбой против красивых вражеских шпионок. Нет, задание предполагалось более чем банальное. И мне вскоре стало ясно, что я не смогу довольствоваться этим долго.

2 октября 1984 года, четверг, незадолго до моего 31-го дня рождения, был моим первым рабочим днем в качестве сотрудника БНД. Мне нужно было явиться в региональное подразделение города Ганновера. Я припарковал машину за Оперным театром и двинулся пешком на Театерштрассе, недалеко от центральной площади Крёпке и Главного вокзала. Цель находилась в доме под номером 4/5, в котором, среди прочего, была еще контора по прокату машин. Я изучил таблички на доме. Сыскное бюро, страховая компания, маклер по недвижимости и – вот как раз это могло быть моим профессиональным гнездышком – странно звучащее название \"Отдел документации главного управления статистики связи\". Это загадочное предприятие занимало четвертый и пятый этажи.

Доброжелательная, немного полноватая дама встретила меня. Она была секретаршей отдела. Когда открылась дверь кабинета шефа, я встретился взглядом с ослепительно голубыми глазами седоватого пожилого господина, возраст которого я спонтанно оценил в 60-65 лет. Он был среднего роста и стоял, немного наклонившись ко мне. Мое первое впечатление было раздвоенным. Тело человека было как бы измученным и усталым, но мимика и жесты выдавали в нем живой и подвижный ум.

С некоторой ухмылкой он начал знакомиться. – Ну, скажите же, наконец, что вы у нас хотите делать? Я читал ваше дело. Офицер Бундесвера, лучшие характеристики, окончили военное училище с отличием, парашютист, специалист по рукопашному бою. И теперь вас направили сюда, в эту темницу…

Мужчина представился мне как Бенсберг. Он был дружески настроен, но вел себя так, как будто это все ни к чему его не обязывало. Беседа закончилась обычной фразой: – Если у вас возникнут проблемы… Это мы уже знали. То, что Бенсберг был таким открытым и непринужденным, вызвало у меня к нему симпатию. – Вы, конечно, хотели бы услышать, какая классная у нас здесь фирма. Но, увы, тут я ничем не смогу помочь. На самом деле, это настоящая дерьмовая лавочка. Но если вы хотите услышать что-то настоящее по теме разведки, то приходите ко мне. Я вам кое-что расскажу. Но только не путайте БНД и то, что вы тут увидите, с разведслужбой.

Шеф вызвал своего заместителя, некоего господина Димитроффа. – Ну, теперь вы познакомитесь с настоящим сотрудником БНД. Он только, можно сказать, слишком уж долго в ней служит. Бенсберг еще раз улыбнулся и провел ладонью перед лицом. – Еще кое-что. Рассказывайте ему как можно меньше. Это маленький профессионал. Тут в дверь постучали. Перед нами стоял высокий человек с широкой дружеской улыбкой. Он представился как уполномоченный по вопросам безопасности (Sicherheitsbeauftragter, сокращенно – SiBe) отдела 14 СС. Господин Димитрофф, похоже, волновался больше меня. Его щеки были ярко-красными. Верный признак повышенного давления.

Бенсберг закурил сигарилло. При этом я заметил, что еще одна такая же маленькая сигара уже дымилась в пепельнице на подоконнике, а третья – в пепельнице на его письменном столе. Как потом выяснилось, это была одна из странностей \"Дядюшки Бена\". И в этот же момент я заметил еще одну его особенность.

Во время беседы у него в руке вдруг оказался конец галстука Димитроффа. Пока Дядюшка Бен говорил и поучал, он все время постукивал Димитроффа пальцем по груди и незаметно понемногу тянул за галстук, так что узел затягивался. Эту сцену я наблюдал с ним не один раз. Иногда кому-то просто приходилось вырывать из руки Дядюшки Бена конец галстука, чтобы тот его случайно не задушил. Самой знаменитой жертвой Дядюшки Бена был, несомненно, во время одного из своих визитов в Ганновер тогдашний президент БНД Клаус Кинкель, в будущем министр иностранных дел ФРГ. А в этот момент Димитрофф стоял совершенно беспомощный, не в силах пошевельнуться, перед своим шефом, который его, по всей вероятности, умышленно третировал. Было видно, что Димитроффу это все крайне неприятно. Потому он поторопился попросить меня зайти к нему в кабинет.

Димитрофф сказал, что флаг федеральной службы и карта Германии его собственные. Его кабинет был образцом порядка. На подоконнике даже стояли цветы. – И вы еще не знаете, что мы тут делаем? – вдруг услышал я его голос, тихий для дополнительной таинственности. – Тогда пойдемте.

Мы прошли по длинному коридору. Справа и слева находились маленькие бюро. В заднем конце коридора была открыта тяжелая бронедверь защищенного помещения служебного архива. Этот участок дополнительно охранялся еще и сигнализацией. В середине коридора слева была дверь в кабинет Димитроффа, а напротив – дверь в так называемое паровое помещение. Внутри него стояло пять больших столов. В центре каждого из них была установлена форсунка на ножке. Внешне она была похожа на настольный микрофон. Ящиков у столов не было. Вместо них были большие баки с дистиллированной водой. Если включить такую аппаратуру, то из форсунки выходил горячий водяной пар. На отдельном столе лежали большие пачки связанных бечевкой писем.

– Ну, господин Даннау, – сказал Димитрофф с определенной гордостью в голосе, – здесь, стало быть, вскрывают почту. В этот момент в помещение вошел еще один сотрудник. В руке у него была пачка вскрытых писем. После короткой демонстрации он начал их гуммировать и проглаживать горячим утюгом, чтобы снова их запечатать. Это был работник группы по обработке писем из ГДР. Команда состояла из еще двух мужчин, двух женщин и меня. Затем присоединился еще один коллега. Кроме того, существовала еще и \"польская\" команда из трех человек.

Под прикрытием Г-10

Итак, мне предстояло читать чужую почту. Вначале я наивно полагал, что речь идет о перлюстрации писем подозрительных лиц, попавших под наблюдение государства. Вовсе не так. Мы без всякого выбора получали наобум выхваченные письма граждан ГДР, которые те отправляли адресатам в Федеративной Республике.

Все это проходило под лозунгом \"получения стратегической информации для обеспечения внешней безопасности ФРГ\". Под этим прикрытием мы ежеквартально получали от соответствующих судей полномочия на нарушение Г-10. Г-10 означало ссылку на Десятую статью Основного закона, гарантировавшую право на тайну почтовой переписки. Мы же могли законно нарушать Конституцию, прикрываясь спорными законами о чрезвычайном положении.

Наша деятельность проходила так. Каждое утро в восемь часов два сотрудника на машине \"Опель-Кадет-Караван\" отправлялись на главный почтамт Ганновера, располагающийся около Главного вокзала, в десяти минутах ходьбы от здания нашего отдела. Из соображений безопасности этим двоим приходилось двадцать минут кружить по городу, \"заметая следы\". На рампе для самовывоза корреспонденции их уже ожидал выделенный для этого и проинструктированный сотрудник Федеральной почты. Там происходил обмен мешками с корреспонденцией. Старые взамен новых – прочтенные вместо непрочтенных.

Для подтверждения \"легенды\" за этим следовал получасовой завтрак в служебной столовой почты. Сотрудники секретной службы вынуждены были вести себя так, чтобы выглядеть как люди из некоей частной фирмы, забирающей посылки. Затем они возвращались назад в отдел. Это тоже длилось около двадцати минут, иногда дольше. На \"объекте\" мешки с письмами открывались в \"паровой\", и пачки писем сортировались по группам. Как правило, нам доставалось пять пачек русских, пятнадцать пачек польских и двадцать пачек немецких писем. Потом \"регистраторы\" проскальзывали к столу с \"дарами\" и брали по одной – две пачке писем в свои кабинеты для перлюстрации.

Оперативный почтовый контроль, который до сих пор считался типичной практикой восточногерманской Штази, существовал – что мало кому известно – и на Западе. Как и во многих других случаях, мы и тут брали пример с американцев. В 1962 году, во время Карибского кризиса, эксперты ЦРУ инспектировали письма, которые немцы отправляли на Кубу. Им это было разрешено как оккупантам. Но об акции стало известно общественности, потому ее официально осудили. Однако друзья из службы-партнера не придали этому никакого значения. Постепенно Федеральная разведывательная служба тоже вошла во вкус и получила полномочия на почтовую цензуру и прослушивание телефонов. В 1968 году был образован так называемый \"Комитет Г-10\" и \"Трехсторонняя комиссия\" с парламентариями Бундестага, которые, естественно, на все давали свое согласие.

В Федеральной разведывательной службе около 250 сотрудников подотдела ID, реферат 2 (получение информации из Советского блока, контроль почты и связи) занимались \"чужими письмами с Востока\". Работы хватало, потому что только из ГДР ежегодно в ФРГ направлялось более ста миллионов писем. Журнал \"Штерн\" в 1978 году в статье \"Как ваши письма попадают к секретной службе?\" цитировал в качестве примера письмо одного гражданина ГДР: \"Русские на последних учениях снова вели себя как свиньи, крали картошку и т. д. Но товарищи же все время утверждают, что Иваны, мол, наши лучшие друзья. Можешь мне поверить, от таких друзей мы с удовольствием бы избавились\".

Другой типичный пример звучал так: \"Снабжение у нас с некоторого времени удовлетворительное, хотя, кончено, не такое хорошее, как в \"столице\". Там, понятное дело, нужно всего в три раза больше. потому что иностранным дипломатам приходится демонстрировать \"мировой уровень\", да и сами бонзы тоже должны жить\". Обычно сообщения были весьма банальны и не имели ровным счетом никакого значения с точки зрения безопасности ФРГ. Вот еще пример из Лейпцига: \"Маргот наконец получит место ученицы в одной частной парикмахерской. Что, вы удивлены? Да, они у нас все еще есть…\"

После того, как \"Штерн\" в 1978 году разоблачил эту тайную деятельность БНД, боннский юрист госпожа Эвелин Мантойффель подала иск в Федеральный конституционный суд в Карлслруэ. В контроле своих почтовых и телефонных контактов с Востоком она заметила нарушение конституционного права на тайну переписки. В остальном, указывала она, даже массовый анализ писем немцев с Запада к немцам с Востока и наоборот никак не может способствовать созданию какой-либо стратегической оценки ситуации.

Лишь спустя шесть лет у высокого суда дошли руки до иска этой дамы – и суд его отклонил. В обосновании было сказано – типично для \"Холодной войны\" – что БНД должна, в том числе, и в почте собирать \"сведения о передвижениях войск\", чтобы своевременно распознать признаки угрозы \"вооруженной агрессии\". На самом деле, судьи, похоже, обладали даром предвидения. Эти \"меры стратегического контроля\", указывали они, лишь тогда нарушают Конституцию, если соответствующие сведения могут также быть получены путем использования спутников.

Ко времени принятия судом в Карлсруэ этого решения – мы о нем не знали – я уже несколько недель проработал в ганноверском филиале мощной пуллахской службы. В первые дни еще было интересно открывать почту с Востока, просматривать ее по диагонали, что-то выбирать, а потом снова запечатывать. Но тут у меня уже появились первые сомнения. Что там было стратегического в содержании этих писем? Почему некоторые сотрудники вообще на самом деле ничего не читали? Мой сосед по кабинету Айзи с куда большим удовольствием читал газеты и книги, учил английский язык, наслаждался долгим перерывом для завтрака и, уходя в два часа дня на обед, редко уже возвращался на работу.

При этом он все время находился в длительном клинче с начальником \"регистраторов\", уполномоченным по вопросам безопасности и с заместителем шефа Димитроффым, который любил контролировать своих людей внезапными посещениями. Димитрофф точно знал, что Айзи на самом деле ничего не делает. но никак не мог поймать его с поличным. Димитрофф не знал польского языка, и если Айзи говорил, что не попалось ни одного письма с достойной упоминания информацией, то Димитроффу нечего было ему возразить. И если кто-то из коллег готовил пять-шесть донесений в день, у Айзи едва набирался десяток за неделю. Результаты нашей работы отправлялись обычно в Пуллах, в \"Архив персоналий\" и в \"Сведения о лицах на предмет использования для возможной агентурной разработки и вербовки\".

Секреты Дядюшки Бена

Климат в отделе был весьма своеобразный. Сотрудники делились на три категории. Первая плюнула и на службу, и на специальную деятельность и интересовалась только своими личными делами, вторая, в основном пожилые работники, помаленьку тянули до пенсии. Они все еще ностальгировали по тем временам, когда они работали на английскую разведку. Бенсберг, особый случай, все время вспоминал дни, когда при перевербованном американцами бывшем нацистском генерале Райнхарде Гелене, легендарном основателе БНД, договора о приеме на работу заключались простым рукопожатием, а зарплату каждый месяц получали наличными. Третья группа, в которую входило не больше трех-четырех человек, без слова критики выполняла все, что ей приказывали. Эти люди гордились тем, что работают в разведке. Отсутствие какого-либо уважения к вышестоящему начальству со стороны дядюшки Бена их раздражало. Но они его уважали, потому что он был окружен неким нимбом и обладал своего рода \"свободой для дурачества\". Бен считался \"зубром\" оперативной работы и уже поэтому – неприкасаемым.

Трюк Бена с сигарилло приводил к тому, что у него в нескольких комнатах могли дымиться до пяти мини-сигар одновременно. Однажды это натолкнуло меня на такую шутку. Каждый четверг у нас проходило служебное совещание. Скучнейшее времяпровождение, тем более, что, собственно, говорить было не о чем. Бенсберг снова и снова рассказывал о старых добрых временах, когда он водил за нос американцев в Берлине. Были кофе, чай, печенье.

При этом он вдруг зажег мини-сигару. Погрузившись в мысли, он затем взял из пепельницы мою сигарету и затянулся. Присутствующие с интересом наблюдали. Я тоже затянулся моей сигаретой. Потом снова он и опять я. Когда сигарету выкурили до конца, я взял его дымящуюся мини-сигару и начал курить. Не успел я положить ее назад в пепельницу, как он буквально выдрал окурок из моей руки и стал курить дальше. При этом он вовсе не реагировал как-то странно, а наоборот, спокойно продолжал рассказывать.

Бенсберга во многих аспектах можно было бы назвать чудаком. Все, что касалось настоящей разведывательной службы, он мог обсуждать остроумно и толково. Но стоило мне начать говорить о Пуллахе и о БНД, как его лицо тут же мрачнело. И после многих часов наших заседаний Бен не оставлял и камня на камне от немецкой внешней разведки.

Со времени моего первого официального представления меня не покидало впечатление, что Бенсберг был от меня в восторге. Этим я мог бы воспользоваться.

После того, как Дядюшка Бен завершил свою оперативную работу, Пуллах заткнул его в Ганновер. Практически в состояние ожидания выхода на пенсию. В Пуллах, в Центр, он возвращаться не хотел. Это местечко на юге Мюнхена он не называл иначе как презрительным словечком \"Нужник для слонов\". Соответственно он и вел себя по отношению к начальству. С сияющими голубыми глазами и широкой улыбкой он приветствовал их, а потом ледяным холодным тоном давал от ворот поворот. Бенсберг приходил на работу и уходил, когда сам хотел. Иногда он до ночи сидел в бюро, а в другой раз его не было целый день. Телефоны накалялись добела, но никто не мог его найти.

Однажды он исчез на целых четыре дня. Его куратор, начальник 14-го подотдела доктор Бреннер каждый час звонил из Мюнхена. На следующий день Бенсберг снова появился на рабочем месте. Он вызвал меня к себе. По его поручению я должен был позвонить начальнику 14-го подотдела. – Скажите этому болвану, что я вернулся. Я был на Кипре у моего дантиста. И скажите ему еще, что если бы они были настоящей разведкой, то смогли бы выяснить это за прошедшие четыре дня\". Я должен был позвонить Бреннеру с его телефона. Начальник прошипел мне в трубку: – Немедленно дайте мне Бенсберга. Но тот ухмылялся и не хотел говорить. Бреннер начал буйствовать. Тут в разговор и включился Бенсберг, который слушал весь разговор по второму телефону, и радовался всему, как удачливый вор: – Бреннер, не накаляйте ситуацию! Молчание на другом конце провода. – Уже одиннадцать часов, – спокойно продолжал Бен, – через час мы сегодня завершим работу. Вы же знаете, воспитательные мероприятия для сотрудников. Вы у себя называете это управлением людьми. Хороших вам выходных.

Как сказано, так и сделано. Бенсберг собрал всю команду и отпустил ее по домам в качестве награды \"за большие успехи\". Его последнее наставление звучало так: – Но всем запишите полный рабочий день.

Димитрофф чуть не лопнул от злости из-за такого необычного метода управления отделом. Но он ничего не мог против этого предпринять.

Один из регистраторов, рабочий псевдоним Пилар, занимался русской почтой. Его жена тоже работала в службе, но ожидала появления пятого ребенка. Его свояченица, русская по происхождению, тоже работала в почтовой цензуре БНД, но во Франкфурте. Тамошний отдел располагался на двух этажах офисного здания, прямо над универмагом \"Вулворт\". Свояк Пилара работал на БНД в Майнце. Это был идеальный пример семейственности в БНД. А ведь так называемая система \"герметизации\", при которой отдельные управления и отделы были \"герметично\" изолированы друг от друга, как раз и должна была бы это предотвратить.

Пилар выделялся одним особенным талантом. Он был садовод-любитель и весь свой кабинет, включая приемную, превратил в рай для растений. В этой \"теплице\", как он ее называл, стояли мешки с землей для цветов и с удобрениями, садовый инвентарь и горшки разных размеров. Одним из его главных клиентов, как ни невероятно это звучит, был Димитрофф. У него тоже был свой сад, и он часто обращался к Пилару с заказами своей жены.

О ценах на помидоры и прочих банальностях

С профессиональной точки зрения похвастаться отделу было нечем. Вот, как пример, несколько странный текст, попадающий в категорию \"добычи стратегической информации\": \"Герман должен в октябре к \"пеплу\". Сие значило, что этого Германа в октябре призовут на службу в Национальную народную армию ГДР. Такое важное сообщение получило гриф \"МИЛ\" (от Militaerische Meldung – \"военная информация\") и с ним – наивысшую оценку аналитиков. Если кто-то отлавливал подобный текст, это считалось большой удачей.

Куда чаще мы получали сведения о ценах на помидоры и о времени ожидания в очереди на покупку новой \"Лады\" или \"Трабанта\". Такие сообщения направлялись пуллахским аналитикам с отметкой \"ВИР\" (от Wirtschaftsmeldungen – \"экономическая информация\") и чисто статистически занимали самую большую часть отправляемой нами информации. Когда мы сообщали о дефиците таблеток от головной боли, то такие донесения регистрировались как ТВИ (от Technisch-Wissenschaftliche Meldungen – \"научно-техническая информация\") и считались особо ценными.

Если кто-то находил в письме строчку, что помидоры, мол, нынче в дефиците, и вся эта система должна провалиться ко всем чертям, то он считался везунчиком. Он мог сделать сразу два донесения – как политическую и как экономическую информацию. Наши находки сначала маркировались в самом письме двумя канцелярскими скрепками. Потом мы печатали текст на переносной печатной машинке \"Олимпия\" и вместе с оригинальным письмом фотографировали на микропленку. Сообщению присваивали номер, и все вместе заносилось в книгу регистрации.

Уже спустя несколько недель я понял, что одно из важных прав человека нарушается здесь ради совершенно призрачного результата. Невыносимое положение, которое только для красоты заговаривали туманными фразами о \"поступлении донесений\" и о \"статистике\".

Время от времени попадался и особенный улов – письма, доставленные не по адресу. Это когда в Ганновер попадал мешок с письмами, которые, собственно, были направлены из ГДР в ГДР, но по ошибке попали в Западную Германию. Часто тут были письма солдат домой и наоборот. Так мы могли узнать номера полевой почты отдельных частей вооруженных сил ГДР. Кое-что мы узнавали и о настроениях в войсках. Но никогда нам не удавалось узнать что-то такое, о чем бы я уже раньше не читал бы в газетах.

Когда мешок ошибочно попавших на Запад писем прибывал в отдел, к нему сбегались все работники команды. занимающейся ГДР, но в первую очередь коллега Ангерштайн. Ангерштайну было уже за шестьдесят, и ему вскоре нужно было уходить на пенсию. Он был невысокого роста, седовласый и носил большие очки в роговой оправе. Из всех нас Ангерштайн больше других проводил время в бюро. Особенно во время отпусков его никак не удавалось отлучить от отдела.

Когда я однажды спросил его, почему он так поступает, он печально взглянул на меня и вздохнул: – Если я прямо сейчас поеду домой, то там меня ждут мои внуки, которые так хотят поиграть с дедушкой. Но у меня нет на это никакого желания.

Ангерштайн уже в 60-х годах перлюстрировал почту для англичан. В обычной почте этот дружелюбный господин охотнее всего собирал новые анекдоты о Хонеккере, которые всегда переправлял в Пуллах в виде разведывательных донесений. Они там считались политическо-стратегической информацией, сокращенно ПОЛ (от Politisch-strategische Information, POL) и всегда получали хорошие оценки.

Ангерштайн умело отсортировывал нужное из ошибочно доставленных писем. В основном это была переписка между отдельными солдатами и их женами или подругами. Тайный чтец говорил в таком случае об \"эротически ценном содержании\". Кроме того, там встречались порой интимные фотографии, локоны волос и даже волосы с интимных мест. Ангерштайн читал всю эту почту очень скрупулезно, упаковывал их в гигиенические пластиковые пакеты и передавал дальше по инстанции. Мы говорили между собой об \"ангернштайнской ситуации со снабжением\". Я не могу сейчас вспомнить, составлял ли он при этом и входящие в его прямые служебные обязанности настоящие донесения.

Однажды очень взволнованный Бенсберг вызвал меня к себе в бюро. Там меня ждали он и Димитрофф. Они только что узнали о предстоящей реставрации фасадов домов на Театерштрассе. Перед нашим зданием уже ставились леса. Это вызвало кризисные настроения. Окна не были защищены, и если леса простоят хотя бы неделю, нельзя было гарантировать, что кто-то посторонний по ним проберется в наше бюро.

С ужасом Бенсберг вспомнил о ставшем недавно известном провале с переездом аналогичного отдела во Франкфурте, который переводили из здания универмага \"Вулворт\" на Банхофштрассе. Сначала все проходило совершенно конспиративно. Но одним субботним утром улицу Банхофштрассе пришлось перекрыть, потому что огромный самоходный кран должен был поднять на один из верхних этажей тяжеленную дверь секретного архива Газета \"Бильд\" сообщила об этом, опубликовав фотографию, изображающую \"секретный\" переезд франкфуртского отделения БНД.

Подобное нужно было предотвратить в Ганновере любой ценой. Рассматривалось несколько предложений. Они охватывали диапазон от ночных дежурств частной охраной фирмы до идеи Айзи. Он предложил просто закрыть отделение на время строительных работ. Работники оставались бы дома и вели бы себя конспиративно. Пилар тут же предложил проводить еженедельные рабочие совещания в своем саду.

В конце концов, все осталось по-прежнему. Раз-другой кто-то из строителей попадал в наши помещения в поисках туалета. Пара окон всегда оставались открытыми из-за жарких летних дней. Кондиционеров у нас не было. Мы только сократили нашу работу до минимума, зато трижды в неделю организовывали совместное заседание с распитием кофе для продолжения политического образования. Через пару месяцев жизнь вернулась в свою нормальную колею.

Другой странностью Бенсберга был его белый ботинок. Мне с первого дня запомнилось, что он всегда носил один белый и один коричнево-красный ботинок. Никто не знал почему, и никто не рискнул спросить. По подразделению циркулировали разные теории. По одной из гипотез, у него вообще было всего две пары обуви. По другой версии, это был его отличительный признак еще с берлинских времен. По третьей, у Бенсберга просто был маразм, и он сам не замечал, что носит два разных ботинка. Однажды я все-таки спросил его. Ответ был прост и понятен.

Из-за мучивших его хронических мозолей он во время одного из своих путешествий на Кипр заказал для больной ноги специальный ботинок. Единственная кожа, достаточно мягкая и эластичная, была, однако, белой. Это ему не мешало. А то, что он купил только один ботинок, было связано уже с его сказочной скупостью. Это вполне соответствовало слухам, что он ради экономии якобы запретил своему восемнадцатилетнему сыну пользоваться душем каждый день. А во время служебных совещаний обычно грыз только одно – и то уцененное – вчерашнее пирожное.

Однажды меня направили дежурить на телефоне и заменить нашу секретаршу. Тогда я увидел через широко открытую дверь, как Бенсберг опустошает стальной сейф. Он вытащил несколько заграничных паспортов и разных удостоверений, потом пачки денег: немецкие марки, доллары, швейцарские франки и прочие валюты. Дядюшка Бен начал их пересчитывать. На глаз я с расстояния пары метров оценил кучу марок в как минимум триста тысяч.

Внезапно вошел Димитрофф, увидел считающего Дядюшку Бена и сразу развернулся и вышел. Он прошептал мне: – Ну что, он снова пересчитывает? Я пошел за ним до двери и спросил, что это за деньги. Димитрофф этого тоже не знал, но заметил, что тут всего наберется больше миллиона немецких марок. Это он знал от самого Бенсберга. Димитрофф простился со мной со словами: – Не думайте, что Бенсберг устроил весь этот спектакль со строительными лесами и нашим подразделением из-за того, что боялся за наши секреты. Он боится только за свои деньги. Он сам мне так сказал.

За второй год моей службы в ганноверском отделе одно кадровое изменение следовало за другим. Сначала на пенсию ушел Бенсберг. Это произошло тихо и незаметно. Короткое прощание за чашкой кофе. Никаких речей, никаких наград, ничего. На следующий день его уже не было. Никто не догадывался, сколько он нам еще доставит хлопот.

Вместо дядюшки Бена прибыл Лукас. Маленький, невзрачный, очень спокойный и тихий человек. Он хорошо отработал свое в ближневосточном отделе и по собственному желанию был переведен к нам в Ганновер. В близлежащем городке Целле жила его старая больная мать. Отсюда ему легче было о ней заботиться. Лукас по знаниям и опыту был намного выше уровня, необходимого для этой работы, находился явно не на своем месте. Мы ценили в нем то, что он был честен и искренен с нами.

Когда Бенсберг ушел, Димитрофф увидел знамения времени. Он начал интриговать за спиной нового шефа и собирал \"очки\" в Мюнхене. В качестве поощрения ему через полгода удалось стать оперативным офицером-агентуристом. Он курировал связников в Федеральной пограничной службе БГС (Bundesgrenzschutz, BGS) на внутригерманской границе. Это льстило ему, старому пограничнику.

На место Димитроффа прибыла госпожа Рат из нашего управления в Мюнхене. Она еще там курировала поток донесений из Ганновера. Без промедления она двинулась по стопам Димитроффа. При каждом удобном случае она старалась \"подставить\" Лукаса. Уже через полгода его перевели назад в Мюнхен.

Его преемником стал один слишком деловой молодой человек. Он рассматривал свою работу в БНД в большей степени как хобби или времяпровождение. Зато старательно занимался собственной фирмой. Через туристическое бюро в Мюнхене он предлагал оздоровительные поездки, а госпожа Рат вместо него занималась делами подразделения.

За это время поступили еще два новых регистратора, специализирующихся на польском направлении, Уте и Томас. После окончания гимназии они подали заявление на работу в БНД, за три года выучили польский язык и все тонкости шпионского ремесла. Внутри самой службы основной курс обучения в школе БНД назывался \"шпионской гимназией\".

Оба новичка радовали сердце. После практики в самых разных отделах Центра у них был лучший кругозор, чем у многих ветеранов отдаленных от Мюнхена подразделений. Быстро выяснилось, что мы с ними мыслим похоже, потому быстро сдружились. Так появилась группа \"инакомыслящих\", иронизировавших над структурой персонала отдела и саботировавших методом \"службы точно по уставу\" нарушения Г-10. Вскоре к нам присоединился еще один новенький, Петер, офицер ВВС Бундесвера.

Томас вскоре начал жаловаться на разнообразные болезни с приступами ипохондрии и лишь изредка появлялся в бюро. После двух лет работы перлюстратором он нашел для себя работу в городской ратуше. С большим разочарованием он покинул службу. Петер через три года отправился вместе с женой и детьми в один из других филиалов БНД. Уте после нескольких лет разочарования в службе уволилась и живет сейчас в Южной Германии. Летом 1997 года она мне рассказала, что ей понадобилось три года для изгнания из себя демонов этой работы. С Уте и Петером я дружу до сих пор.

Адью, Дядюшка Бен

Это произошло где-то осенью 1986 года. Я шел домой, погрузившись в мысли, через Главный вокзал Ганновера. Вокруг двигались массы людей. Но вдруг на полу среди десятков туфлей я увидел одинокий белый ботинок, просто блестевший в вечерних сумерках. Я присмотрелся внимательнее и попытался найти человека с этим ботинком.

И действительно, это был Дядюшка Бен. Он был в бежевом плаще и нес большую коричневую кожаную сумку. Склонившись вперед, он медленными шагами и шаркающей походкой направлялся к автобусу, едущему в аэропорт. Как всегда, он курил сигарилло. Я улыбнулся. Это был он, Старик. Но чем он занимался? Издали я увидел, как он сел в автобус, отправлявшийся в аэропорт. Тогда я и не предполагал, что это будет последний его образ, оставшийся в моей памяти.

Через неделю в отдел пришла печальная новость. Дядюшка Бен умер, через полгода после своего ухода со службы. Он умер как раз так, как полагалось человеку его профессии. Не в постели, и тем более не в больнице, покинул он этот мир, а на передвижном трапе Франкфурттского аэропорта. Бенсберг как раз поднимался на борт Боинга-737 \"Люфтганзы\". Перед тем, как войти в самолет, он повернулся, оглянувшись на здание аэропорта. Когда он задержался на несколько секунд, его сердце остановилось навсегда. Он упал на землю и умер без слов. Кстати, самолет должен был отвезти его на Кипр. Никто так до сих пор и не знает, почему он с такой регулярностью посещал этот остров Афродиты.

Теперь можно было бы предположить, что история Дядюшки Бена завершилась окончательно. Но как раз наоборот, она только началась. Все в подразделении были очень опечалены известием об его смерти. Странным образом, больше всех расстроен был Димитрофф. Большой, сильный мужчина, всегда интриговавший против Бенсберга, вдруг просто плакал. Я не мог отделаться от впечатления, что его мучила совесть. Он чувствовал себя плохо, и я искренне желал, чтобы угрызения совести терзали его подольше.

Теперь нам предстояло посетить вдову Бенсберга. Мы попытались вспомнить его настоящую фамилию. Но никто в отделе ее не знал. Дядюшка Бен, профессионал до мозга костей, всегда хранил свое имя в тайне. Поступили первые запросы из Пуллаха. Они хотели прислать венок, но не нашли ни одного документа, где указывалась бы его настоящая фамилия. Это было невероятно. Пуллах не знал его фамилии, и мы тоже не имели понятия. Вдруг Димитрофф вытащил из папки с документами Дядюшки Бена фотокопию его налоговой декларации за 1985 год.

На документе ясно и четко была написана фамилия \"Грэбер\". Ха – теперь-то мы знали, как его звали. После долгих проволочек Димитрофф позвонил в Центр и сообщил эту фамилию. Через час из Мюнхена снова позвонили. Пардон – фамилия Грэбер тоже не была настоящей. Документы изготовляла Служба, как и паспорт, и водительские права. Одновременно, приехав по указанному в бумагах покойного адресу, мы выяснили – и этот домашний адрес тоже был фальшивым.

Димитрофф, уполномоченный по вопросам безопасности в отделе, совсем запутался. Что же делать? У нас не было ни его личного номера телефона, и вообще не было почти ничего, за что мы могли бы зацепиться. Пенсию ему, как и зарплату, перечисляли на счет, открытый им тоже под одним из оперативных псевдонимов. Реликт окутанных абсолютной тайной времен генерала Гелена и оперативной деятельности Бенсберга в Берлине.

Тогда мы снова позвонили в Пуллах. У Бенсберга был всего один загранпаспорт, и в нем, конечно, не был указан домашний адрес. Но был еще наш водитель, он же курьер, мастер на все руки. Он вспомнил, что однажды вечером высаживал Бенсберга на одной из улиц на юге Ганновера. Это место удалось найти, и половина подразделения рыскала по окрестностям. Настоящее чудо – мы нашли дом с табличкой \"Грэбер\". То есть, именно тут он и жил.