Себастьян Жапризо
ЛИКИ ЛЮБВИ И НЕНАВИСТИ
Перевод с французского Марианны Таймановой
Впервые на русском языке вниманию читателя предлагается повесть одного из самых значительных писателей Франции XX века, автора детективных и любовных романов, которыми зачитываются поколения, Себастьяна Жапризо «Лики любви и ненависти». Эта небольшая повесть рассказывает о любви к матери и любви к женщине, каждая из которых балансирует на пороге ненависти.
ЛИКИ ЛЮБВИ И НЕНАВИСТИ
Этот рассказ дружески посвящается жителям Хаяла Квебек (Канада)
По вечерам, когда он возвращался с прогулки по порту, мать молча ждала его, неподвижно стоя на каменной лестнице, и до конца ужина не произносила ни слова.
Впрочем, говорить и не требовалось. Она это знала. Когда ночью он засыпал в кресле, зажав в руке так и не раскуренную трубку, она пожирала взглядом его лицо, погруженное в сон. И тогда находила в его чертах что-то прежнее, детское.
- Ой, смотри, смотри!
Так он кричал когда-то от восторга и удивления, прыгая среди скал Корнуай...
- Ой, это острова, острова, - говорил он тогда. - Это Коломбо, это Сингапур! Мама, это Сингапур!
Теперь она не осмеливалась смотреть ему прямо в лицо, боясь прочесть в его глазах отчаянный упрек. Но и он ничего не говорил. Он уже давно перестал верить.
- Ты поедешь, дорогой мой, мы поедем вместе, - пообещала она ему когда-то.
Но с тех пор годы утекли в удручающем ритме его кашля, в едком запахе лекарств и в темных кабинетах врачей - теперь никогда уже не придется сесть на корабль и отправиться туда.
Ты поедешь, мой дорогой...
В Коломбо и Сингапур?
Куда захочешь.
Туда, где растут кораллы?
Куда захочешь, дорогой мой. Но только когда тебе станет лучше.
Ему так и не стало лучше.
Этот диалог повторялся столько раз, что ей казалось, будто она читает его, вписанный слово за словом, в каждую черточку его спящего лица. Когда глаза у него были закрыты, он, наверное, смотрел на острова, на горизонт, на рифы, которые существовали только у него в душе. Вероятно, он смаковал в этом, известном только ему, мире немыслимую череду таких далеких городов и стран. Он мог на несколько часов отправиться в это долгое молчаливое странствие, которое так и не сумел совершить в действительности.
Совсем один.
Она смирилась с этим одиночеством. Он больше не пойдет, втайне от матери, искать то, чего никто кроме нее не способен ему дать. Он даже перестал читать. И, возможно, уже забыл это приворотное зелье - страницы «отвратительного» Конрада, самого страшного из ее врагов. Она охраняла его, а он и не стремился убежать. Иногда приступы кашля буквально сгибали его пополам. Когда он снова поднимал глаза, в них проглядывала смерть. Он не убежит, но и выносить все это дольше тоже не сможет.
- Ой, смотри, смотри!
Ребенок превратился в состарившегося юношу, окруженного беспомощными докторами. После переезда в Монте-Карло, единственного предпринятого ими путешествия, былая живость понемногу возвращалась к нему. По вечерам перед ужином он выходил погулять. Когда он возвращался, она знала, что он увидел, что почувствовал, что потрогал руками, словно шла за ним по пятам. Сам он ничего ей не рассказывал. Но лицо его еще хранило привкус моря, ослепительную белизну парусников в порту, печать обретенной надежды и невыносимого страдания. Когда он после ужина садился в свое кресло, он знал, что мать рядом, и иногда делал вид, что спит, чтобы наблюдать за ней из-под полуприкрытых ресниц. Его лицо приобретало тогда отталкивающее выражение: проступали стыд и удовлетворение. Но она не догадывалась, насколько хорошо он умеет лгать и притворяться. Он легко мог притвориться, что спит. Он считала, что владеет им, она присвоила себе его смерть и носила ее на лице, как маску. Она внушала себе, что он вырвется от нее лишь для последнего путешествия, а до тех пор будет оставаться таким, какой есть, закрытым внутри и снаружи, с каждым днем все больше отдаляясь от нее, но по-прежнему, в своей долгой агонии, принадлежащим только ей.
Поль, оденься потеплее, когда пойдешь.
Я одет.
- Ты выглядишь не очень.
Он натягивал свитер, укутывал горло шарфом. Он должен был подчиняться ей, заставить ее поверить в свою полную от нее зависимость. А потом настанет день. Он еще молод, и ничто не потеряно. Он знал выход, и если она о нем не подумала, то только потому, что была слишком уверена в себе, слишком уверена в нем.
И случай представился. Он выходил редко и мало кого знал. Но он еще заведет друзей, по крайней мере среди тех, кто наведывается на виллу. Достаточно только ждать, ждать, как он уже ждал.
На исходе дня он садился на парапет над портом и смотрел, как затухают тени вокруг белых парусов на рейде. Иногда какая-нибудь яхта уходила в открытое море, и он долго провожал ее взглядом. Куда она направлялась? Кто находился на борту? Неожиданно он терял из виду темную точку на воде. Он чувствовал себя так, словно бы он был на палубе, и его сбросило с корабля.
Он долго оставался там, не в состоянии расстаться со старой надеждой, которую уже почти потерял - слишком много парусников исчезло в дали. Коломбо, Сингапур и острова, он возвращался домой по тихим улочкам, все более мрачный, все более опустошенный. Поднявшись в город, он уже не смел обернуться.
Он мог бы еще увидеть порт и маяк, и море, это точно. Но не смог бы по-настоящему разглядеть корабли. Корабли уже отплыли, один за другим. Все до единого.
Поль впервые встретил эту молодую женщину, когда стоял сентябрь, они жили в Монте-Карло второй год. Она пришла в солнечный полдень. Поль сидел у окна своей комнаты, когда она позвонила в дверь. Высокая и, скорее, неловкая. Шляпка из зеленого бархата с поблекшими перьями сползла ей на лоб, а она даже не позаботилась сдвинуть ее обратно.
Ей открыли, и она вошла. Поль услышал голос матери в вестибюле, потом все стихло. Он спустился в гостиную.
У леди Фолли был приемный день. Его представили пожилому господину с бородкой, потом молодой женщине, шляпка которой сползла еще ниже, когда она наклонила голову. Она держалась прямо и натянуто, сидя на краешке дивана, сжав колени и поставив ступни параллельно на ковре. Он запомнил только ее имя - Симона. На секунду задержал ее руку в своей. Рука была влажной и горячей. Потом он сел рядом с одной из приятельниц матери.
Во время этого визита девушка почти ничего не сказала. Пожилой господин с бородкой не дал ей вставить ни слова. Только раз Поль смог отчетливо услышать ее голос. Низкий, слегка глуховатый, похожий на его собственный, но звучал он легко, даже изящно. Он сумел не торопясь разглядеть ее лицо. Она учтиво слушала старого господина, держа в руках пустую чашку, которую не знала куда поставить, и время от времени качала головой, прикрыв глаза. Постепенно Поль привык к ее слишком широкому лбу, слишком короткому, лишенному изящества носу, слишком широкому рту. В профиль она даже выглядела довольно свежей. Когда она стала собираться, он проводил ее до ворот.
- Надеюсь, мы увидимся, - сказал он по-французски.
Она была почти такого же роста, как и он. Глаза у нее были не то голубые, не то серые.
- Я тоже надеюсь. Я очень рада, что познакомилась с вашей матушкой.
Она не уходила, ждала, пока он с ней попрощается, но он не торопился.
- Старый господин нагнал на вас скуку, - сказал он.
- Вовсе нет. Он мне рассказывал о поездке в Китай. Вы были в Китае?
- Нет, - ответил Поль, - но хотел бы туда поехать. Я бы хотел побывать везде.
Она колебалась перед тем, как надеть перчатки.
- Может быть, до скорого, - сказала она, подняв глаза.
- Вы живете в Монте-Карло?
- Да.
- Тогда наверняка увидимся.
Он посмотрел в сторону дома, инстинктивно запустил пальцы в свою шевелюру. Это отвратительное вечное подростковое чувство вины.
- Вы здесь давно? - спросил он.
- Я здесь родилась.
Она улыбнулась и протянула ему руку. Было жарко, солнце обвело в саду четкие тени. У де-вушки расплылись румяна. Он уже не осмеливался смотреть ей в лицо из боязни, что она поймет, насколько уродлива. Он взял ее руку и пожал.
- До скорого, - повторил он.
Он смотрел, как она уходит по пустой улице. Она держалась очень прямо, красное перо на шляпке было устремлено к небу, она вдруг обернулась, чтобы улыбнуться ему.
- Меня зовут Поль, - сказал он. Но она не расслышала.
После ухода гостей он остался в гостиной. На низких столиках стояли чашки, все было усеяно крошками печенья. Пока слуга Этьен убирал, Поль подошел к леди Фолли, положил руку ей на затылок.
- Что такое? - спросила она удивленно.
- Ничего, - сказал Поль. - Ты устала?
Она оперлась ладонями на подлокотники его кресла.
- Мигрень, - сказала она. - Мадам Журдан трещала с набитым ртом.
- Кто такая мадам Журдан?
- Дама, которая съела все птифуры.
- Я не заметил, - сказал Поль.
Он наклонился и поцеловал ее в щеку.
- Какой ты милый, - сказала леди Фолли, - это так редко теперь бывает.
- Знаешь, я уже не ребенок.
- Ну, ну, тебе еще нет тридцати. До тридцати мы все еще дети, дорогой мой.
И она обняла его за талию.
- А ты всегда останешься для меня ребенком, - сказала она.
Они постояли так мгновенье, потом он отстранился.
- А кто этот старик? - спросил он.
- Друг твоего бедного отца.
- Он хорошо его знал?
- Мне кажется, да.
- Ну и зануда! - сказал Поль. - Он все время приставал к этой бедной девушке.
- А что, ты сам хотел бы к ней приставать?
- Мама! - сказал он. - Ты ее видела? Страшнее не бывает.
И он изобразил на лбу указательным пальцем нечто расплывчатое, наподобие оперенья. Мать рассмеялась вместе с ним, хотя и как-то неестественно. Но теперь он знал, что она успокоилась.
- Ее ведь зовут Симона?
- Симона Перине. Она тоже знала твоего отца. Но была тогда, видимо, совсем маленькой.
- И носила скобки, чтобы выправить зубы, - сказал Поль.
Солнце светило матери прямо в лицо, и он пошел задернуть шторы.
- Так лучше? - спросил он.
- Да, намного.
Она прикрыла глаза с легким вздохом облегчения. Когда о ней заботились, она сразу принимала блаженный вид. Он взял с камина трубку и поднялся к себе. На лестнице столкнулся с Этьеном.
- Вы не видели, где табак? - спросил он тихо.
- Вы же знаете, что вам нельзя курить, - сказал Этьен, покачав головой.
У него была широкая грудь бывшего боксера и лысая голова. Когда он качал ею, казалось, что его уши торчат еще сильнее, а на висках выступали жилы.
- Ладно вам, - сказал Поль, - я сто лет не курил.
- Будьте разумны, - сказал Этьен, - мадам выставит меня за дверь, с нее станется...
- Отдайте, прошу вас.
Этьен достал из кармана серый бумажный пакетик, перетянутый резинкой. И протянул Полю.
- Не курите весь сразу, - сказал он, взглянув в направлении гостиной, - а главное - никому ни слова.
- Вы просто волшебник, - сказал Поль. - До чего вы славный.
- А вот мсье совсем не славный. А если вы заболеете?
Поль не ответил и поднялся на несколько ступенек. Потом обернулся и увидел, что Этьен стоит на том же месте, прислонившись грузным телом к перилам.
- Я уже и так болен, - сказал Поль. И рассмеялся.
- Я уже умер, - сказал он.
Этьен снова покачал головой и начал спускаться. Поль зашел к себе в комнату, закрыл дверь и стоял не шевелясь.
Он наверняка уже умер. Это произошло и раз и навсегда было признано остальными. И, несомненно, она этого хотела. Но он задержится еще на час, на секунду, на одно мгновенье, на целую жизнь. А потом она сможет говорить о нем так, как говорит о его «бедном отце», добавляя: «мне кажется». Никогда ни в чем не уверена, но при этом абсолютно уверена во всем, в этом ее сила. Именно так она и приговорила его, когда он кашлял и сжимал в зубах мундштук нераскуренной трубки, так что почти перегрызал его.
Он растянулся на кровати и открыл пакетик табака. Потом она выгонит Этьена. Обвинит его, как водится. Но пока не скажет ни слова, выдержит до конца свою непримиримую неуверенность.
- Я думаю, что мы можем переехать во Францию, Поль. Например, в Монте-Карло. Перемена будет тебе на пользу, и воздух там хороший.
- Морской воздух? Ты прекрасно знаешь, что морской воздух мне не годится. Все врачи это говорили.
- А что они понимают? Я думаю, тебе это поможет. К тому же, в горах тебе надоест.
Она подстегивала его недуг. Позднее она скажет: «Он так любил море». И закроется в жуткой тишине собственного бытия, продолжая ворошить тот же пепел, испытывая радость от того, что сумела сохранить все, вплоть до последнего воспоминания.
Он курил и думал о девушке, потом тихо рассмеялся. Господи, до чего она безвкусно одета! Но это было ему на пользу. Мать ни о чем раньше времени не догадается. Новость заденет ее мелкими осколками, как разорвавшаяся бомба. Он продолжал смеяться в душе, грустный и одинокий, не мог успокоиться, лежа на кровати в своей комнате летним вечером, прислушиваясь к собственному дыханию, положив руку на грудь возле сердца.
Позднее, всласть накурившись, он открыл настежь окно, дал сумеркам поглотить себя и уже не захотел никуда выходить. Не захотел пойти посмотреть на порт.
Он снова увидел девушку вечером на следующей неделе, когда возвращался с прогулки.
Надвигалась ночь. Он остановился перед витриной бюро путешествий, и Симона, проходя мимо, отразилась в стекле. Он должен был несколько секунд смотреть на нее, чтобы удостовериться, что это она. Но она была в том же костюме вяло-серого цвета, что и неделю назад, и он узнал бы из тысячи ее нелепую шляпку. Он догнал ее через несколько шагов.
Она не выглядела удивленной.
- Как поживаете? - спросила она.
- Шел домой. Не думал встретить вас здесь.
- Я работаю рядом.
- Отлично, - сказал Поль.
Они медленно двинулись в одном направлении. Было темно и свежо. После долгой паузы она повернулась к нему:
- Вы видели снова своих друзей? - спросила она.
- Нет, никого из них. Впрочем, у меня нет друга. Мать принимает только раз в месяц и только знакомых моего отца.
На углу улицы им пришлось остановиться из-за потока машин.
- Вы идете туда? - спросила Симона.
- Я провожу вас, - сказал он. - Мне полезно немного пройтись.
- Благодарю вас, - сказала она.
Потом продолжила с неуверенной улыбкой:
- Вы очень хорошо говорите по-французски. Где вы его выучили?
- Я не учил. Моя мать француженка.
Она покачала головой, явно думая, о чем бы еще спросить.
- Вы возвращаетесь из порта?
Он взял ее за локоть, чтобы перейти улицу. Она не высвободилась, когда они оказались на тротуаре.
- Я хожу в порт почти каждый вечер, - сказал он. - Люблю смотреть на море и корабли.
Через несколько шагов он добавил:
- Наверное, только это я и люблю.
Пожал плечами, словно подшучивая над собой, но с радостью увидел, что она не улыбнулась.
На улице, куда они вышли, прохожих было больше. В темноте светились витрины. Они шли молча, не глядя друг на друга. В этом не было ничего нелепого или пустого. Наоборот. Если она молчала, то только потому, что хотела показать, что придает важность последним его словам.
Она остановилась перед домом постройки начала века с круглыми балконами. Объяснила, что у нее двухкомнатная квартира на третьем этаже.
- Мы наверняка еще встретимся, как сегодня, - сказал он. - Если вы всегда ходите одной дорогой, мы точно увидимся.
Она нажала на кнопку входной двери.
- Тогда до скорого, - сказала она.
Она протянула ему руку, но совсем не так, как это было на прошлой неделе.
- Меня зовут Поль, - сказал он.
- Я знаю.
Она толкнула дверь и улыбнулась ему, шляпка сползла на лоб.
- До свиданья, - сказал он.
Она наклонила голову, перо заколебалось, и он зашагал прочь.
- Поль, - позвала она. - Да?
Он неподвижно стоял посреди тротуара, и какой-то прохожий прошел между ними. Когда он был далеко, лицо Симоны стало таким, каким оно было у них дома, когда она сидела с матерью в гостиной.
- А у меня даже кораблей любимых нет, - сказала она.
И вошла в дом.
После этого они стали встречаться каждый вечер. Он ждал ее в один и тот же час перед той же витриной, где она появилась, и провожал домой. Она работала в бюро по обмену валюты. Но она мало говорила о себе, и они молча шли по длинным белым сентябрьским тротуарам, иногда выбирая дорогу, которая продлевала их встречу.
На виллу он возвращался почти ночью. Леди Фолли неподвижно стояла наверху каменной лестницы, не находя больше в лице сына успокоительной для себя меланхолии. Что-то в нем изменилось, и она сообщила ему об этом.
- Я не изменился, - сказал Поль. - Стало свежее, осень вот-вот наступит. Меня угнетала жара.
В следующие дни он возвращался раньше. Она успокоилась. Он даже разговаривал с ней перед тем, как лечь спать.
- Ты каждый день ходишь в порт, мой дорогой?
- Каждый день, - подтвердил он. - На этой неделе там появились новые яхты. Они, наверное, уйдут, одному богу известно куда, после первых же дождей.
- Как-нибудь вечером я пойду с тобой. Но может быть, ты предпочитаешь быть один?
- Да нет, - говорил он. - Я буду очень рад, если ты пойдешь со мной.
Она так и не пошла. Порт ее вовсе не интересовал, она знала, что вдвоем им бывает очень плохо, к каждому из них возвращались те же грустные воспоминания, все так и не сбывшиеся обещания...
- Ой, смотри, смотри!
Коломбо, Сингапур и острова... Он был тогда таким маленьким рядом с огромными скалами, огромным морем!
- Ты поедешь, дорогой мой, ты поедешь!
- Ну конечно, - повторял другой голос, - конечно...
Это был ветер.
В октябре в Монте-Карло шел дождь, и город выглядел таким же темным, как и море. Несколько дней Поль не мог выйти из дома и не видел девушку. В субботу он отправился к ней домой. Он долго не решался нажать на кнопку звонка, но когда она открыла ему, то не выглядела удивленной.
- Вот и вы наконец! Я ждала вас всю неделю. Уже стала думать, что вы никогда не придете.
Она усадила его в просторной, но скучной, обставленной как попало комнате, в которой царил бездушный беспорядок. Она стояла, пока он осматривался вокруг.
- У вас хорошо, - сказал он.
Она не сразу ответила, и от последовавшего молчания он почувствовал себя неловко. Не глядя на нее, он ощутил ее раздражение.
- Не лгите, - сказала она.
- Я не лгу. Мне правда нравится.
- Так всегда говорят в подобных случаях. Но можете не стараться.
Она пошла в угол комнаты и порылась в сундуке. Там тоже царил жуткий беспорядок. Она извлекла два бокала и бутылку. Потом подошла к нему.
- Что вы делали? - спросил он.
- В эти дни? - Да.
Она наполнила бокал наполовину, протянула ему.
- Я работала.
Он не смотрел на нее. Он не хотел жалеть о том, что пришел, но она никак не шла ему навстречу.
- Мне нравится быть с вами, - сказал он.
- Не лгите.
- Почему же тогда я здесь?
- Вот именно, почему?
Он попытался улыбнуться, не отрывая взгляда от штор на окне. Почему она все время обороняется? Откуда это недоверие и подозрительность? Все могло бы быть так просто.
- Вам не нравится со мной? - сказал он.
Теперь она избегала его взгляда, опустила глаза, по лицу растекся румянец. «Она будет разыгрывать передо мной робкую, то и дело краснеющую машинистку», - подумал он. Но он знал, что она не играет. Она стояла перед ним, словно загипнотизированная бутылкой, которую держала в руках и машинально покачивала.
- Вы прекрасно знаете сами, - сказала она.
И внезапно ее голос перестал быть сухим, наполнился грустью и нежным спокойствием.
- Мне тоже нравится быть с вами, - повторил он.
У нее снова появилась эта улыбка, будто она надсмехалась сама над собой, и тотчас же исчезла. Он хотел взять ее за руку, но она ее убрала. Когда она посмотрела на него, он не сумел прочесть в ее взгляде ни враждебности, ни удивления, ни горечи. Но был уверен, что, скажи он еще слово, она зарыдает. Он наклонился вперед:
- Ну, что с вами? - сказал он.
Она снова попятилась, пожала плечами. Черты ее лица заострились, слезы подступали, и он был счастлив, что увидел ее такой нелепо застывшей посреди комнаты с проклятой бутылкой в руках. Она должна заплакать, черт возьми, нужно, чтобы она расплакалась.
- Сами знаете, - сказала она.
Она покачала головой с какой-то яростью.
- До чего же я хороша собой!
Она снова пожала плечами, потом внезапно рухнула в кресло, вжавшись в подушки своим крупным телом, уткнувшись лицом в спинку, и стала безудержно плакать, закрывая голову руками.
Поль не шелохнулся.
В нем бурлила незнакомая ему радость, и на секунду пред ним предстало лицо матери - алчущее и удовлетворенное. Наверное, теперь такое лицо было у него, то самое выражение, с каким она, как охотник, следила за ним, спящим, по вечерам.
Она перестала плакать. Вероятно, чувствовала неловкость от наступившей тишины, но, казалось, не торопилась прерывать ее. Она по-прежнему сидела, уткнувшись в спинку кресла, и казалось, никогда так и не осмелится повернуться к нему.
- Простите меня, - сказала она наконец.
Два чуть слышных слова жалобным голосом. Затем, не взглянув на него, она встала и вышла из комнаты. Он допил свой бокал, не отрывая глаз от опустевшего кресла. Сделал усилие, чтобы подавить кашель. В соседней комнате из крана текла вода. Она наверняка вернется, улыбаясь, и все будет навеки забыто. Ни он, ни она больше не заговорят об этой сцене.
Он поставил бокал, встал и подошел к окну. Небо над крышами потемнело. Дождь еще не шел, но собирался. Он мгновенье созерцал улицу. Когда услышал, что девушка вернулась, он с улыбкой обернулся. Она тоже улыбалась.
Позже они отправились вдвоем в чайный салон над портом. Когда они вошли, в зале было пусто, их встретила девушка в розовой форме. Они сели за столик, друг против друга, возле окна. Море за окном было фиолетовым и сливалось с небом. Всю неделю шел дождь, и в порту было безлюдно.
- Все в порядке? - сказал Поль.
У нее покраснели глаза, и официантка с интересом ее разглядывала. Чужие слезы - занимательная тайна. Почему она, почему не я? Погода тоскливая, окружающий мир тоже.
- В порядке, - сказала Симона.
Она поставила локти на стол, подперла подбородок руками и посмотрела на него собачьим взглядом. Пирожных она не хотела, была не голодна. Когда он раскашлялся - безнадежно нескончаемый приступ, - она отвернулась, сделала вид, что разглядывает порт через окно.
- Простите, - сказал он.
Но на этом игра в прятки закончилась, и он это знал. «Простите меня, простите меня», оружие брошено, вы вступаете в бесконечный круг, все сказано. Он попытался представить себе лицо матери, когда сообщит ей, что даже под страхом смерти она не разделит с ним могилу, что появилась другая. Одно мгновенье, сказал он себе, одно мгновенье - и вся жизнь. Уже несколько дней у него в голове вертелась эта фраза. Но, наверное, это звучит по идиотски.
- Вы очень бледный.
- Не обращайте внимания, - сказал он, - морской воздух мне не на пользу.
- Почему же вы не уедете?
- Я тоже себя об этом спрашиваю. Наверное, из-за матери. А теперь я остаюсь из-за вас.
Застывшее лицо, до чего застывшее.
- Не говорите глупостей.
- Вы прекрасно знаете, что это правда, - сказал Поль.
Она пила чай. Когда поставила чашку на стол, то снова отвернулась к окну и вытерла рот крохотным белым платочком.
- Вы любите корабли и море, вы сами мне говорили.
- Это правда, - сказал Поль. Но она, наверное, ждала другое.
- Я вас тоже люблю, - сказал он.
Она не смотрела на него, у нее дрожали губы. Официантка в розовом в глубине зала, вероятно, подглядывала за ними, но это теперь уже не имело значения.
- Я не понимаю, - сказала Симона, - почему вы надо мной смеетесь?
Он через стол взял ее руку и нежно сжал. На какое-то мгновенье ему стало жалко ее и жалко себя. Лицо девушки отчетливо отражалось в стекле, приближалось к нему, нелепо взволнованное. Она не убрала руку, наклонилась вперед, волосы падали ей на глаза.
- Я люблю вас, - повторил он.
- Прошу вас.
- Я люблю вас.
Она поднялась, взяла сумку и молча встала возле стола, в своем отчаянии она выглядела гротескно. «Огромная бесцветная и безжизненная масса, - сказал он себе, - что-то омерзительное и одновременно недочеловеческое».
- Не уходите.
Она потрясла головой, стараясь не слушать его:
- Прошу вас.
Шепот, всего лишь шепот, но снова ему стало жалко ее, жалко себя, жалко их обоих вместе, одинаково одиноких. На улице уже несколько минут шел дождь, но они этого не замечали. Капли мелко и отрывисто барабанили по стеклу, и в помещении стало темнее.
- Сядьте, - сказал он. - Мне нужно с вами поговорить.
- Разве вы не видите, какая я? - сказала она. - Почему вы надо мной смеетесь?
Она взглянула на официантку и направилась к выходу.
- Вы не пойдете под дождь, - сказал Поль, поднимаясь. - Ведите себя разумно.
Но она уже вышла, и он увидел через окно, как она прошла, опустив голову. Он подозвал официантку, расплатился и тоже вышел. Она шла быстро, ему пришлось побежать - кашель, кашель, снова кашель, - чтобы догнать ее.
- Ну что с вами, в конце концов, - сказал он, схватив ее за руку. - Неужели мы так и будем гоняться друг за другом? На самом деле все так просто.
- Оставьте меня, - сказала она, - оставьте! Но он не отпустил ее.
Дождь усиливался, и им пришлось укрыться в дверном проеме. Они долго молчали. Он обнимал ее за плечи. Потом она резко прижалась к нему.
- Вы дрожите, - сказал Поль. - Скажите что-нибудь.
Но он знал, что она ничего не скажет. Что-то в ней вдруг надломилось, и выразить это было невозможно. Мокрое лицо Симоны прижималось к его плечу, он не осмеливался двинуться, не осмеливался больше лгать, оба они смотрели на сверкающие струи дождя, которые ветер гнал к морю.
Две крохотные старушки в промокших пальто оторвали их друг от друга, чтобы открыть дверь, возле которой они прятались. Когда дверь закрылась, она снова прильнула к нему.
И только позже, гораздо позже она прошептала его имя и подняла голову, чтобы поцеловать его.
В тот же вечер Поль сказал матери, что хочет жениться. Полулежа на диване в гостиной в болезненном оцепенении, леди Фолли - впрочем, она была леди не больше, чем ее горничная: ее так называли только потому, что она была богатой, - слушала его, не в силах произнести ни слова.
Он ходил взад и вперед по комнате, прядь волос упала на лоб, руки были в карманах, он ликовал, подробно рассказывая о «своей идиллии».
Он внезапно стал казаться крупнее и сильнее, и когда она осмелилась прошептать: «господи», еле слышно на фоне его так странно звучащего голоса, что «он сошел с ума», он расхохотался незнакомым ей смехом, с жесткой решимостью в глазах.
- Я сошел с ума? - сказал он. - Глупости! Это раньше я был сумасшедшим.
Продолжая смеяться, он расхаживал по комнате, подняв глаза к потолку.
Потом раздались крики, нескончаемые крики. Слуги, наверное, слышали их из своей комнаты.
- Эта неуклюжая уродина? - кричала леди Фолли, вскочив на ноги. - Но почему? Почему?
А он отвечал, стараясь перекричать ее:
- Почему? Чтобы больше не видеть тебя, разве этого мало? Чтобы дышать! Чтобы жить!
Она дала ему пощечину. Впервые с тех пор, как он вырос.
Вошел Этьен с перепуганным видом, спросил, не нужно ли чего. Она знаком велела ему выйти, простым движением пальцев, так отгоняют муху.
Когда дверь закрылась, она минуту молча рассматривала его со слезами на глазах. С трудом восстановила дыхание. В конце концов он пожал плечами и уселся в кресло перед камином.
Она не двигалась. Не плакала. Он ощущал ее присутствие за спиной, но так, словно она уже умерла, страдая от собственного бессилия, не в силах прервать беспорядочный поток воспоминаний. Сперва он думал, что можно будет многое сказать, во многом впервые признаться, но нескольких выкриков и одной пощечины оказалось достаточно, чтобы разорвать паутину хитросплетений и лжи.
Он услышал, как она идет к двери, но прежде, чем ее открыть, остановилась.
- Бедное мое дитя, - сказала она тусклым голосом, - ты болен, надежды нет. Что скажет твоя «невеста», когда узнает, в каком ты состоянии?
Он не удержался и обернулся. Он увидел, что она с трудом сдерживается, стараясь скрыть ироническую ухмылку. Злоба и жесткость читались в ее глазах:
- Ты же знаешь, что долго не протянешь. Он пожал плечами.
- А ты сама? - спросил он веско. Она открыла дверь, повернулась.
- Я поговорю с ней, - сказала она. - Ты так просто не уйдешь.