Бентли Литтл

СЕГОДНЯ В БАРЕ: ПЕВИЧКА В УДАРЕ　

Вон она, только что зашла внутрь. Поп-звезда. В окружении свиты телохранителей, в чёрном кожаном прикиде, под которым частично видно одну из её сисек. Это сделано нарочно, напоказ, но уж никак не вяжется со здешней обстановкой. Похоже, она специально так бродит в поисках приключений. Вот она распахнула дверь и вошла в бар с хозяйским видом, будто явилась к себе домой. Но заметив, что никто здесь не обращает на неё внимания, она сразу же всем своим видом показывает удивление. На ней парик, ведь она, якобы, путешествует инкогнито. Но теперь, видя, что никто её не узнаёт, она принимает свою самую узнаваемую позу. На её лице читается отчаянное желание, чтобы её хоть кто-нибудь узнал.

Но никто её не узнаёт.

Кроме меня. Только я не подаю вида, просто молча наблюдаю. Я видал её клипы, читал о ней статейки в Playboy, Rolling Stone и TV Guide, статейки о том, какая она безбашенная, какие у неё якобы извращённые предпочтения в сексе, как она любит подбирать попутчиков — исключительно молодых чёрных парней — а потом делать с ними всё, что захочет. И вот смотрю я на неё сейчас, на эту избалованную шлюху, и мне смешно. Дикая и безбашенная? Я покажу тебе дикость. Я покажу тебе безбашенность.

Добро пожаловать в Бар Уродов.

В одном из интервью она говорила, что любит, когда её шлёпают. С пафосом рассуждала о тонкой грани между болью и наслаждением и о том, что у неё эта грань иногда стирается. Слыхали мы эту песенку. Это может шокировать какого-нибудь дедулю из Канзаса, но здесь, в баре, это всё детский лепет. Я смотрю на её гладкую чистую кожу, увлажнённую дорогим кремом, и понимаю: она даже не представляет, что это такое — наслаждение болью. И сразу же вспоминаю Дездемону: как я аккуратно снимал кожу с её левой ягодицы и натирал рану уксусом и лимонным соком, в то время как Дик мочился ей в рот. Не могу даже представить, чтобы наша звезда была способна на такое.

Хотя нет, представить-то могу — но ей это уж точно бы не понравилось.

Притворщица, вот кто к нам пожаловал, ребята. Та, которая любит риск, но только тщательно спланированный. Маленькие шалости с чётко определёнными границами дозволенного и путями к отступлению, если всё зайдёт чуть дальше, чем предполагалось.

Боль и наслаждение,

Почти одно и то же

Для меня.

Не помню, что это — строчка из её песни? Или откуда-то из многочисленных видео с её участием? Я смотрю на неё, на её голливудский костюм. Почти одно и то же, говоришь? А доказать ты это сможешь? Я знаю, что это всё игра на публику, что она просто развлекает людей, любит пощекотать им нервы, но мне плевать. Раз она явилась в Бар Уродов, значит, это уже не просто игра. Значит, она начинает сама во всё это верить. Она думает, что она и в самом деле вся такая смелая, дерзкая и сумасбродная.

Я смотрю вокруг, ловлю взгляды посетителей. Некоторые кивают. Я вижу, что все присутствующие хотят поучаствовать в этой игре.

Я подхожу к ней, предлагаю выпить. Сперва она смотрит на моё лицо, затем на ширинку моих брюк. Она боится. Боится не меня — боится потерять контроль над ситуацией. Хоть она и болтала в своих интервью, что ей нравятся большие мужчины с огромными членами, жаловалась, что никак не может найти такого, который бы её удовлетворил — но сейчас, когда один из таких мужчин стоит перед ней, она напугана. И ей это совсем не нравится.

Я отодвигаю её телохранителей, и двое наших, появившихся откуда-то из темноты, оттаскивают их в сторону, чтобы не мешались. Она собирает всю свою уверенность, основанную на деньгах и популярности, и отвечает, что не прочь выпить. Бармен наливает ей напиток, опускает стакан между ног и размешивает содержимое членом. В стакан явно попала пара капель его спермы. Он протягивает стакан мне.

Ухмыляясь, я отдаю стакан ей.

— Вот, держи, и чтоб до дна.

Скривив лицо, она берёт стакан, держит его какое-то время на вытянутой руке, а затем ставит на барную стойку и отталкивает подальше от себя:

— Боже!

Остальные посетители смеются над ней. Похоже, она только сейчас поняла, что в этом баре её популярность ничего не значит.

Она смотрит по сторонам, но телохранителей нигде нет. Я снова вижу страх на её лице, хотя она и пытается сделать вид, что совсем не напугана. Она отходит подальше от меня, к другому концу барной стойки. Она шагает грациозно и уверенно, как танцовщица. Ей приходится поддерживать себя в хорошей форме, чтобы выступать на сцене. Но когда я закончу с ней, она уже не будет так ходить. Она будет запинаться и хромать — может быть, будет ещё истекать кровью, ведь у неё внутри побывает мистер Толстый Хрен. Но танцевать она точно больше не сможет. Каждый её шаг будет наполнен болью и будет служить напоминанием о былом притворстве и о том, как она столкнулась с жестокой реальностью.

А что если вырезать ей коленные чашечки, обработать раны жидкостью для зажигалок и поджечь, а кровь использовать как смазку для её дырок?

Сможет ли она после такого жить на протезах?

Она смотрит на меня с безопасного, как ей кажется, расстояния — от другого конца стойки.

— Сколько у тебя? Меня интересует длина, — спрашивает она с притворной смелостью.

— Члена или руки?

Она моргает.

— Член два фута, рука — четыре. Рукой можно глубже забраться. Я могу там внутри всё прощупать, даже матку, могу достать пальцами до тех штук по бокам, в которых растут дети. Ни с чем такое не сравнится, малышка.

Похоже, её сейчас стошнит, она пытается что-то сказать. Она явно хочет поскорее убраться отсюда, но телохранители куда-то пропали, до двери далеко, и похоже, что она застряла тут одна и надолго, так что придётся смириться с этим.

Вокруг уже собралась целая толпа. Мамаша, Зик, мистер Толстый Хрен и Кабан. Ещё подошли Джинджер и Лиз. В воздухе чувствуется какой-то животный запах. Страсть. Похоть. Посетители требуют жертв.

Посетителям всегда мало, разве нет?

Я выпиваю напиток из её стакана — тот самый, с каплями спермы, и делаю шаг в сторону. Теперь к ней подходит Кабан:

— Один вопрос, — говорит он. — Как ты думаешь, можно ли заниматься сексом без любви?

Похоже, он так и не узнал её.

Она с нескрываемым ужасом смотрит на его длинный, похожий на кнут член, и нерешительно качает головой. Её голос разом стал тоненьким, как у девчонки, и испуганным.

— Нет, — пытается соврать она.

— Любовь — это пустая трата времени, — отвечает он. — А секс — это просто секс. — Он ухмыляется, а затем, фыркнув, демонстрирует ей свой член. И только сейчас я понимаю, что он тоже узнал её. Ведь он только что процитировал фразу из её автобиографии.

И теперь ей страшно не на шутку.

Иногда Бар Уродов поражает даже меня.

Она срывается с места по направлению к выходу. Но на её пути встаёт Мамаша.

Я небрежно киваю в сторону члена Кабана:

— Он хорош, сама увидишь, — говорю я.

— Выпустите меня отсюда! — она пытается обойти Мамашу, но Мамаша делает шаг в сторону и снова преграждает ей выход.

— Хочешь ещё выпить? — Я изо всех сил пытаюсь сдержать смех.

— Я хочу уйти отсюда!

— А зачем ты тогда сюда пришла?

Она смотрит на меня и ничего не отвечает. В баре она разговаривала только со мной, и похоже, ей кажется, что между нами возникла какая-то связь. Ей кажется, что я чувствую свою вину перед ней, ведь я смотрю ей прямо в глаза. Но она пока даже не догадывается, в какое дерьмо вляпалась.

Я поглаживаю свой член:

— Я займусь тобой, — говорю я ей. — Даже могу сделать тебе больно, если захочешь.

— Выпустите меня!

— Нет.

Мой краткий отказ ошеломил её. Не помню, были ли её губы накрашены, когда она пришла сюда? Сейчас на них нет ни следа помады. Губы у неё сухие и тонкие. А левый глаз уже начинает дёргаться.

— Да ты не знаешь, с кем связался! — говорит она. — Меня будет искать много людей. Целая толпа! Ты не знаешь, кто я такая!..

— Да знаю я, кто ты, — отвечаю я.

Она молча уставилась на меня. Лицо её побледнело, теперь оно больше напоминает личико фарфоровой куклы.

— Ну, пошли.

Я беру её за руку. Рука у неё мягкая, тонкая, можно прощупать каждую косточку. Тащу её к двери, ведущей в заднюю комнату.

— У меня… У меня месячные! — снова пытается соврать она.

Я усмехаюсь:

— Чем больше будет крови, тем лучше.

— О боже… О боже… О боже… — она начинает плакать. Вся трясётся от страха. Размазывает тушь по лицу. Шмыгает носом. Теперь она уже не похожа на поп-звезду.

— Прошу вас… — всхлипывая, она начинает умолять меня отпустить её.

А я тащу её в заднюю комнату.

Там есть кровать с водяным матрасом, наполненным спермой, кровью, мочой и плацентой. Но я веду её не к кровати, а к столу. Закрепляю её руки и ноги в кожаные петли. Её тело такое безвольное и податливое, что я могу делать с ней всё, что захочу. Она смотрит по сторонам, видит вокруг кости, мёртвых младенцев и животных, разные приспособления. Вряд ли она осознаёт, что происходит. Она нерешительно прикасается к липкой стене, медленно кладёт палец в рот, пока я пристёгиваю её ремнями. И вот её уже тошнит. Она сплёвывает слюну, пытаясь сдержать рвоту. Лиз подходит к ней и слизывает слюну с её рта и подбородка.

Она сопротивляется, извивается, и Лиз бьёт её по лицу. Пять раз. Быстро.

Игра начинается.

Певичка смотрит на меня, открыв рот. По её лицу стекают слёзы и кровь — у неё разбит нос.

— Сожми руку в кулак, — приказываю я.

Она делает то, что я сказал. Сжимает кулак. Джинджер садится на кулак и медленно скользит по её руке вниз — она уже вся мокрая. Певичка инстинктивно пытается отдёрнуть руку, она орёт от отвращения, пытаясь стряхнуть Джинджер, но пизда Джинджер — как стальной капкан, который так просто не разожмёшь. Она вертится на руке певички и вскрикивает каждый раз, когда приближается к оргазму.

— Убери её! — орёт певичка. — Убери её!

Но Джинджер ещё не закончила. В выделениях, стекающих по руке певички, появилась кровь.

Не могу сказать точно, чья это кровь — Джинджер или певички.

Кабан подходит поближе. Он сжимает свой член и начинает лупить им певичку по груди.

Она кричит. Кричит скорее от страха, нежели от боли. Хотя какая разница.

Джинджер уже слезла с кулака. По руке певички стекает кровь, а на груди уже появляются синяки.

Все хотят принять в этом участие, все посетители бара. Я не жадный, я люблю делиться, но рот певички никому не отдам. Я заслужил такое право. Я говорю об этом всем, и никто не возражает. Зик держит её голову, пока я открываю ей рот. Она уже не кричит — похоже, теряет сознание, но мне всё равно. Это не помешает мне сделать то, что я задумал. У неё во рту ещё остались осколки зубов — и я выбиваю их все. Её рот полон крови, как я люблю. Она приходит в себя, её снова тошнит. А я расстёгиваю брюки, достаю член и заталкиваю ей в рот.

Из её рта брызжет кровь, и Лиз подходит поближе — ей нравится купаться в брызгах крови.

Внезапно я понимаю, что всё зашло слишком далеко. Девчонка не выживет. Я хотел, чтобы она изменилась, стала другой, но я не хотел убивать её. Теперь уже поздно, назад пути нет, и раз уж так получилось — то так тому и быть. Или ты знаменитость, или тебя никто знать не знает. Третьего не дано.

Все, кто находится сейчас в задней комнате бара, согласны с этим.

Мы не торопимся, и певичка всё ещё жива — гораздо дольше, чем я ожидал. Но вот мы её и прикончили, и к этому моменту от её тела уже мало что осталось.

А то, что осталось, сбрасывается в общую кучу отходов.

Мы отмечаем это дело алкоголем.

Позднее к нам явились официальные представители закона — их закона. Они искали свою певичку. Но — нет, офицеры, к нам такая не заходила. Дайте-ка ещё раз взглянуть на фото. Не, мы таких точно здесь не видели. Эй, ребята, никто из вас случайно не видал эту фифу в нашем баре?

Среди копов есть один узкоглазый старик — лейтенант Упёртая Задница, измождённый и линялый мистер я-всё-знаю. Я ловлю на себе взгляды других завсегдатаев бара, вижу, как они слегка кивают и улыбаются. И снова смотрю на копа, который думает, что раскусил нас.

Другие офицеры уже вышли из бара и ушли в сторону машины.

Я даю знак остальным, чтобы они не выпускали его, если он вдруг захочет выйти.

Я смотрю на него, ловлю на себе его взгляд.

Он смущён и, похоже, слегка напуган. Оглядывается по сторонам, осматривает тёмную комнату и снова поворачивается ко мне.

Я усмехаюсь.

Добро пожаловать в Бар Уродов.

© 2005, Pop Star in the Ugly Bar