Витька открыл дверцу металлического шкафа, опустил главный рубильник, нажал красную кнопку. Что-то где-то загудело, заурчало.
— Все, что ли, включать? — обернулся он к нам.
— Конечно! Только так, чтобы всё разом вылилось!
Витька снова почесал седину. Потом повернулся к шкафу, защёлкал «пакетниками», и, наконец, стал поворачивать рубильники. Всё здание внезапно содрогнулось от грохота.
Мы подбежали к ограждению галереи, глядя вниз.
Кошек там уже не было. Грохотало и гудело под кожухами, — в полную силу заработали насосы. Откуда-то стала просачиваться вода на бетонный пол. Вода была красноватой — или это нам только казалось в неверном электрическом свете.
Потом что-то взвыло внизу.
— Всё! Один движок «полетел»! — почему-то радостно крикнул мне в ухо Серёга.
Потом снова взвыло. Стало чуть-чуть тише. И снова.
— Это, падла, крысята всё клинят! — крикнул Серёга, чтобы перекрыть гул.
— Вырубать, что ли? — спросил Витька.
— Пусть работает! Пойдём!
Мы вышли из зала. Серега деловито сказал:
— Теперь я понял. Они, паскуды, в резервуарах и размножались. Сколько их, резервуаров-то, на всех станциях?
— Ну… — Витька наморщил лоб и принялся подсчитывать.
— Короче, десятка два, — прикинул Серёга. — Значит, их не здесь — их на шнековой станции ловить надо.
Мы уже вышли на улицу.
— В канализации, сам знаешь, никакая форма жизни невозможна, — рассудительно сказал Витька, замыкая железную дверь. — Там всё разлагается. Труп через неделю — до костей. А за месяц и костей не останется. Так что, если надо концы в воду спрятать, от трупа избавиться, — ничего лучше люка в канализационный колодец не найти.
— Ну, ёлки, ещё один киллер нашёлся… — ответил Серёга. — Да этой крысиной твари вся твоя сливная теория — тьфу!
— Так… А ты сам-то её, эту, как ты говоришь, тварь — видел?..
— В том-то и дело, что видел, — буркнул Серёга. — И он вот видел, — он кивнул на меня. — И все… Один ты тут сидишь сиднем, ни хрена не знаешь, только свою американскую «Свободу» и слушаешь.
— Это я по привычке. С советских времён… И не только «Свободу». Би-би-си вот тоже… — будто оправдываясь, сказал Витька и оборвал себя на полуслове.
Мы пошли к выходу с водокачки. Витька сказал:
— Я тут недавно «запор» купил. Ну, «запорожец». Со штрафной автостоянки, через знакомых. Не поверишь — всего за пятьсот рублей…
— И что?
— Так поедем на шнековую! Не пешком же идти!
Он открыл гараж, сел за руль старого, с пятнами ржавчины, «запорожца». Выкатился наружу. Серёга сел впереди, я — сзади.
Витька аккуратно закрыл ворота гаража, погасил свет. Оглянулся на водокачку. Молча сел за руль и мы поехали.
По дороге Витька рассказывал:
— Этот «запор», ты только прикинь, два года без движения на стоянке простоял. Его менты у деда одного отняли. Деду 77 лет, и без прав ехал, да ещё и самогонки накануне выпил. Короче — тормознули, машину на стоянку, а с дедом — давай разбираться. Два года разбирались. Но прав так и не дали, а машину, говорят, бери, если хочешь, только за стоянку заплати! Дед подсчитал, сколько надо платить, и сказал, — да пропади он пропадом, этот «Запорожец»! Я за такие деньги лучше пешком ходить буду. Ну, короче, выкупил я у него эту беду. Всего получилось полторы тысячи. Но ты представь — сел за руль прямо там, на стоянке, — и поехал! Вот же зверь машина!
«Зверь» летел по тёмным переулкам, хлопая от ветра багажником; багажник был погнут, и не закрывался. А поскольку багажник у «запора» не как у нормальных машин, сзади, а впереди — то крышка, поднимаясь от ветра, то и дело закрывала обзор. Что водителя, впрочем, нисколько не смущало.
15
До ШНС (шнековой насосной станции) мы добрались быстро. Ехали закоулками, так что никаким патрулям не попались. А может быть, их и не было уже, патрулей.
Шнековая станция выглядела совершенно бесхозной. Ворота — нараспашку. На подъездной дороге свет — и тишина. Крыльцо бетонное, высокое — двери открыты, а внутри светло.
Мы прямиком пошли в насосный зал — направление легко определялось по ядовито — тошнотворному запаху.
Зал был здесь поменьше, чем на водокачке, и наклонным. Сверху — трубы, к ним наклонные кожуха, внутри которых крутятся шнеки — вроде тех, что действуют в мясорубках, только размером с колонну Парфенона. Такая вот колоннада день и ночь сосала дерьмо, поднимая его вверх, на уровень, с которого дерьмо текло уже самотеком — на следующую станцию, и дальше, к очистным сооружениям. Обо всём этом дорогой мне рассказал Серёга.
В нижнем зале, у концов шнеков, плескались стоки, и вонь стояла совершенно невыносимая. Чёрная вода плескалась под большими чугунными решётками.
— Кошки! — крикнул мне в ухо кто-то.
Я обернулся: по освещенному, сверху донизу выложенному кафелем коридору, плотной массой катилась волна кошек.
И в этот самый момент под решётками внизу что-то тяжко забилось, как будто из тёмных глубин всплыла громадная рыбина. Решётки стали приподниматься, и из-под них, чуть ли не нам под ноги, вдруг полезло Оно…
Витька попятился в коридор. Серёга смотрел, раскрыв рот. А кошки не прыгали — летели вниз с урчанием и истошными воплями, лезли под решётки… Сизо-багровые пузыри с трудом выдавливались наружу. Кошки рвали их когтями и зубами, грызли, и частью исчезали, поглощённые, втянутые внутрь пузырей, частью разлетались в стороны, окровавленные, с переломанными костями. Но они поднимались и снова бросались в бой. А те, что уже не могли подняться — ползли, оставляя на бетонном полу кровавые полосы.
Витька позади что-то орал. Кажется, он бегал по кафельным коридорам, звал кого-то. Серёга вдруг тоже засуетился, завопил:
— Тут у них гидрант должен быть! Там же давление шесть атмосфер — может, хватит смыть эту дрянь?
Он исчез.
Кошек становилось всё меньше. Их поток редел, пока и вовсе не сошёл на нет. Несколько кошачьих трупов покачивались в кроваво-чёрной волне, захлёстывавшей пол.
И внезапно в наступающей тишине с грохотом вылетела вверх последняя решётка. Но это была не крысиная матка. Из тьмы, из бездны медленно вылез человек. Абсолютно голый, мокрый, синий от холода. У него была впалая грудь и знакомые, очень знакомые мне черты лица.
Он вылез, огляделся. Оттолкнул ногой плававшую мёртвую кошку, поднял голову. Наши глаза встретились, и я вздрогнул, вцепившись в ограждение: это был Валера.
Не отрывая от меня взгляда, он прошёл по залу, вышел на кафельную лестницу и стал подниматься. За ним тянулась цепочка мокрых следов.
Он ни разу не оступился, не сделал ни одного лишнего движения.
Медленно, как во сне, приблизился ко мне и встал рядом.
Отвёл глаза. Теперь он смотрел вниз. Там, из прямоугольных отверстий, ещё недавно перекрытых решётками, выползали, надуваясь, слизистые пузыри. Они расползались по залитому водой полу, удовлетворённо чавкая, поглощали кошек, и сползались, сближались, постепенно увеличиваясь, надуваясь, становясь из сизых багровыми, а потом — красновато-зелёными. Свет исходил изнутри, из глубин перламутровых слизистых тел…
— Смотри, — вдруг сказал Валера.
Было очень тихо — может быть, разом заглохли все моторы, а может быть, я просто уже не слышал их. По крайней мере, голос Валеры — спокойный, тягучий, негромкий — я услышал очень отчетливо.
— Смотри, — повторил он. — Вот они движутся друг к другу… Сливаются в единое целое. И становятся всё сильней…
Он мельком взглянул на меня.
— Теперь это наш мир.
Помолчал и добавил:
— И твой тоже.
— Какой мир? — шёпотом спросил я.
— Весь мир… Один цикл сменился другим. Эпоха человечества подошла к концу. Власть гуманоидов закончилась.
И он улыбнулся, а во рту у него сверкнул перламутровый, с багровыми прожилками, язык.
* * *
— А-а-а, суки, мать вашу! Сейчас вы у меня, гады, получите!.. — с этим воплем Серёга ворвался в зал, волоча за собой пожарную кишку, пульсировавшую от напора. — Сейчас… Сейчас… Витёк! Давай полный напор!..
На нас он, кажется, не обратил никакого внимания. Кишка в его руках вздрогнула, дёрнулась, выгнулась, и испустила бешеной силы струю. Серёга упал, сбитый с ног, но кишку не выпускал. Приподнялся, встал на колени. Лицо его побагровело от усилия, но ему удалось-таки повернуть струю вниз. Она ударила прямо в пухнувшие, сливавшиеся друг с другом пузыри. В течение одного краткого мгновения было видно, как струя глубоко вонзилась в податливую плоть, почти пронзила её — а потом всё заслонил каскад брызг. Взлетели в воздух какие-то ошмётки, но это оказались всё те же кошки, — нет, уже части кошек, разорванных надвое бесчувственных тел.
Я услышал далекий смех. Это смеялся Валера, но голос его глушили брызги, и самого его почти не было видно сквозь водопад брызг: только блестящее размытое пятно, отдалённо похожее на фигуру обнажённого человека.
— Ты ведь с нами? — сказал он мне в самое ухо, и я содрогнулся от этого голоса. — Я давно уже понял, что ты — один из нас. Ещё там, в больнице… Ты ведь единственный, кто видел этих омерзительных слепых тварей, единственный — кроме меня.
Я всё ещё не понимал, что происходит. И не понимал, чего он хочет от меня — он, или ОНО…
— Ты ведь слышал про Крысиного короля? Много крыс, очень много, срастаются хвостами, спинами, лапками… Коллективный разум. Огромный, всепоглощающий разум. А вот он…
Валера подобием руки, которая, казалось, растекается в потоках воды, теряя очертания — размывается, пухнет, превращается в отросток, — показал на Серёгу. Тот всё же пробил одно из студенистых тел и теперь струей смывал обратно в канализацию тысячи мокрых визжащих розовых комочков.
— Посмотри на него! — продолжал Валера горячо и не слишком понятно. — На что он похож? Он, обречённый, думает, что побеждает… Но ты-то знаешь, что у нас нет невосполнимых потерь. Даже если — теперь это кажется дурным сном, — но даже если, допустим, людям удастся истребить всех… Всё равно останутся хотя бы две крысы. И если останутся только две — мир снова будет принадлежать нам. Да… Двух вполне достаточно. А теперь, пожалуй, достаточно и одной. Один король породит для себя целое королевство.
Внезапно его лицо оказалось совсем рядом с моим.
— И ты — ты тоже в этом замке король!
И он отрывисто хохотнул каким-то почти безумным смехом.
А потом — запел! Запел жалобным голосом почти забытую мной песенку. Её исполнял беспризорник в старом фильме «Республика ШКИД»:
— А у кошки четыре ноги.
Позади у неё длинный хвост.
Но ты трогать её не моги
За её малый рост, малый рост.
А кошку обидеть легко.
Утюгом её между ушей…
И не будет лакать молоко!
И не будет ловить мышей!
Пение прекратилось. Но теперь уже и без Валеры я вспомнил последний куплет:
А у ней голубые глаза.
На ресницах застыла слеза…
Это ТЫ наступил ей на хвост,
Несмотря на её малый рост!..
* * *
Серёгу напором отнесло в коридор. А потом напор ослаб, и водопад закончился.
Внизу по-прежнему набухали пузыри, поглощая остатки других пузырей, разорванных и не рождённых. И рядом со мной стоял уже не Валера.
— Ну… — он с трудом произносил человеческие слова, потому что губы его тоже теряли очертания. — Пойдём со мной. Скорее… Мы побеждаем… Мы уже почти победили…
И он обнял меня. Это было последним, что я видел. Потому что потом наступил покой. Убаюкивающий, ласковый, как безмятежный сон ребенка.
Видно, я и сам стал ребенком. Нет, сначала подростком. Потом мальчиком. Потом ребёнком. Потом стал зародышем с прижатыми к животу намёками на конечности — зародышем, очень похожим на всех зародышей живородящих существ. А потом… Потом я должен был вернуться туда, откуда вышло всё живое, и там слиться с новой зарождающейся силой, силой, которой теперь будет принадлежать весь этот мир.
Потому, что теперь…
Да.
ТЕПЕРЬ Я В ЗАМКЕ КОРОЛЬ.
* * *
А потом я снова начал рождаться, воплощаться, всплывать из бездны, идти по коридору времён к вечному, бессмертному, и по-своему беспощадному свету.
Может быть, другая мать родит меня.
Может быть, это будет уже не женщина.
Ведь я — только часть. Клетка. Молекула. Атом.
И поэтому я — король.
Ещё мгновенье на ветру. Ещё одно омовение в струях, которые омоют моё новое тело перед тем, как оно выявится, проявится, осуществится.
Ещё мгновение — и чудовище родит меня…
16
…У меня было множество сестёр и братьев, и жили мы в нашем родовом гнезде, которое простиралось под мостовыми и человеческими жилищами на целый квартал. Когда старший помёт подрастал, он уходил из гнездовья, уводя с собой всех желающих. Тогда в нашем королевстве на какое-то время наступало время процветания. Жратвы хватало на всех с избытком, и наши госпожи начинали плодиться с особенной силой, производя за год по сотне упитанных здоровеньких крысят. Спустя два-три года в королевстве опять становилось тесно — и новый смельчак уводил колонистов в чужие края.
Характерно, что они никогда не возвращались.
И ещё характерно, что власть у короля не пытался отнять никто; даже самые могучие крысаки, настоящие великаны в полметра длиной и в несколько килограммов веса, предпочитали скорее искать славы и добычи на чужбине, чем пытаться завладеть замком и королевской короной.
Когда я вошёл в возраст, я тоже, испросив разрешения у породившей меня госпожи — у короля, разумеется, спрашивать разрешения было не принято, — тоже отправился в поход.
Нас было несколько сотен, а возглавлял колонну пасюк по имени Хрущ — драчун и забияка, потерявший в многочисленных поединках одно ухо и часть хвоста.
Он повёл нас на запад, подземными галереями, которые номинально входили в состав нашего королевства, но фактически были ничьими. Они проходили вдоль труб из обожжённой глины, на большой глубине, пересекали глубокие колодцы, выходили к поверхности — так, что мы чувствовали над нами не только тяжесть огромных человеческих механизмов, но даже иногда и сами человеческие шаги.
Одни раз, свернув на северо-запад, мы вынуждены были подняться к самой поверхности и пройти отрезок пути по дренажной системе. Она сто лет не работала, не чистилась, но в дождь вполне могла представлять для нас опасность. Здесь время от времени над головами становилось светло — мы проходили под чугунными решётками. Иной раз в решётках можно было найти кое-какую еду: банановую кожуру, застрявшие недоеденные вафельные стаканчики от мороженого. Всё это исчезало в наших зубах мгновенно, и, конечно же, никого не насыщало.
Мечтой Хруща было обосноваться в продовольственном складе — его прадед рассказывал, что такие склады есть повсюду, надо только хорошенько поискать. Кроме армейских, есть склады НЗ, «Неприкосновенного Запаса» — в них одни люди прячут от других людей чертову пропасть великолепной жратвы. На случай непредвиденных бедствий, разгула стихии или войны. У людей ведь, как самодовольно сказал Хрущ, бедствия случаются гораздо чаще, чем у нас, у крыс.
— Вот мы и станем для них очередным бедствием! — воскликнул прихвостень Хруща по прозвищу Огрызок. — Да, самым страшным и стихийным бедствием!..
При этом он радостно потирал лапки в каком-то предвкушении, а Хрущ гоготал.
Один из наших, угрюмый крыс Брусяк возражал, что такие склады, даже если они и существуют, давно уже заняты другими крысиными колониями, и за них придётся драться.
— А ты что же, боишься драки? — пакостным голосом спрашивал у него Огрызок и поглядывал на Хруща.
Брусяк молчал. Я не знаю, боялся ли он драк, но знал, что трусы обычно остаются дома — на них тренируется подрастающий молодняк, пробуя силу мышц и остроту зубов.
Потом мы пробирались прямо в земле, поскольку старые трубы не выдержали проверки временем и обвалились. Всё это оказалось забито плотной зловонной массой — сквозь неё-то мы и прокладывали путь. Первыми шли наши самочки — они меньше уставали и лучше справлялись с монотонной работой, разгребая завалы. Затем — предводитель и его свита, за ними — молодые раскормленные крысы, которых Хрущ неизвестно зачем оставил в резерве.
Впрочем, осыпь вскоре благополучно кончилась, и мы провалились в зловонный колодец, причем последние напирали на первых, так что этот хвост закончился только тогда, когда наверху остались самые благоразумные молодые самки с детьми, да ещё инвалиды.
— Эй, там, наверху! Стоять! — взвизгнул Хрущ не своим голосом; он выкарабкался из жижи по спинам своих приближённых. — Стройте мост наверх, иначе мы все здесь утонем!
«Мост» стали строить оставшиеся наверху. Каждая крыса лапками плотно охватывала верхнюю, помогая нижней удерживаться хвостом. И это был, конечно, не совсем мост, а что-то вроде длинной спасательной верёвки.
Много времени прошло, пока большая часть армии выползла, наконец, наверх. Но не успели мы обсушиться и осмотреться, пришла новая напасть: какие-то люди, может быть, мальчишки, спешно копали канаву вокруг колодца. Мало того — не успели мы сообразить, что происходит, как вокруг канавы вспыхнул огонь: видимо, канаву залили каким-то горючим материалом, вроде скипидара или масла.
Огонь был хоть и не очень широк, но мы, как и все животные, даже те, что уже притерпелись к странностям людей, боимся огня.
Хрущ выстроил нас вокруг возвышения (возвышением служил его оруженосец Свищ), и некоторое время молча слушал, что происходит за огненным кольцом. А за огненным кольцом с лопатами и мотыгами наготове стояли мрачные бородатые люди с красными в свете огня лицами. Это явно были убийцы. И мы явно попали в одну из их ловушек, которые, с тех пор, как чума стала косить людей, понастроили вокруг городов крепостных стен, и защитных укреплений на площадях и возле мостов.
Неугасимый огонь горел, до убийц было достаточно далеко, и у нас было время собраться с мыслями.
— Надо прорвать периметр — это первое дело! — изрёк, наконец, Хрущ, приободрясь; свидетельством его бодрости было то, что он начал поигрывать своим длинным толстым хвостом. — Периметр — это огонь. Значит, первая волна должна своими телами загасить его и проложить пути второй волне. Второй волной пойдут самые слабые. Пока убийцы с палками будут возиться с ними, большая часть войска прорвётся. В особенности кормящие самки. Думаю, они пойдут последними.
— Нет, Хрущ, — раздался вдруг голос, который — неожиданно для меня! — оказался моим. — Первой волной пусть пойдут самые слабые. Они перекинут через канаву мост своими телами и погасят огонь.
— Хм! — сказал Хрущ, всё ещё поигрывая хвостом. — А кто пойдет следом за ними?
— Следом должны идти отборные бойцы. Они набросятся на убийц и отвлекут их. Третьими — матери с сосунками и беременные самки: их злоба известна даже нашим врагам. Они помогут лучшим. И лишь потом пойдут подростки. Они плохо обучены, они не умеют воевать. А, кроме того, кто, кроме них, оплодотворит оставшихся в живых самок?
— Ты хорошо говоришь, — медленно выговорил Хрущ. — Хорошо, но плохо… Ведь если убийцам удастся перебить наших лучших бойцов, а затем и самок, вся наша колония погибнет.
— Не погибнет, — возразил я. — Потому, что когда огонь остынет, но ещё до того, как падаль начнёт смердеть, пойдёт отборный отряд. Самые сильные самки. Самые сильные самцы.
Хрущ подумал, шевеля усами.
— Не пойдёт, — покачал он головой. — Так не пойдёт, белоглазый. Ты хочешь уничтожить весь наш род. И потом, хочу задать тебе вопрос: где собираешься идти ты? Уж не в числе ли тех отборных, которые пройдут по трупам твоих сражавшихся собратьев?
— Нет, Хрущ. Ты всегда был силён, но недогадлив. Потому, что я пойду с отрядом слабейших.
Хрущ от изумления растопырил лапы и слетел со Свища.
— С недоносками? Париями? Ты пойдешь с ними — на верную смерть?..
— Недоноски всегда спасали, спасают и будут спасать наш род, Хрущ, — ответил я. — Напрасно ты всё время забываешь об этом. Ловушки, капканы, яды — всё это они первыми испытывают на себе, и всегда идут на смерть тоже первыми. Вот это и есть настоящее геройство.
Хрущ присел на задние лапы, от удивления широко открыв рот, в котором один резец был обломан в какой-то давней драке.
— Но я думал, что герой — это Король! — выкрикнул Огрызок, выглянув из-за спины Хруща.
— Ты, Огрызок, ничего не знаешь о королях, — сказал я.
Тут мне стало жаль Хруща. Потому, что даже его прихвостни, кроме Огрызка, внезапно отодвинулись от него, образовав вокруг него круг пустого пространства. И я сказал, глядя прямо в глаза предводителю:
— Если хочешь, Хрущ, иди в отряде отборных, самых сильных крыс. Ты ведь очень силён. Ты будешь сражаться с удесятерённой силой, зная, что позади тебя идут матери и дети.
Хрущ, наконец, захлопнул рот. И отполз в сторону. За ним последовали Свищ и Огрызок — они направлялись к отряду, которым командовал Брусяк. Ещё один прислужник Хруща, совсем молодой крысёнок, вдруг пискнул, глядя на меня:
— А что делать мне, повелитель?
— Я не повелитель, — ответил я серьёзно. — Но ты можешь сделать то же, что всегда делают герои. Первым прыгнешь через огонь.
* * *
И мы прорвались тогда. Ценой огромных потерь, но прорвались. Наша колония, уменьшившаяся почти втрое, вынуждена была найти временное пристанище в заброшенной деревне. В пустых, покинутых людьми жилищах не разжиреешь. К тому же вокруг бродило немало злобных и хитрых лис. Но зато там мы могли зализать свои раны, нарожать новых бойцов и приготовиться к новому пути.
После многих потерь и побед, после того, как сменилось несколько поколений героев, мы пришли, наконец, в большой город.
В этом городе тоже были крысиные королевства, но мы не претендовали на лучшее. Мы отвоевали худший из городских участков — в низине, вдоль маленькой речушки, делившей город на две части. Большие городские скотобойни стояли на высоком — Северном берегу, — и крысы там были отважны и кровожадны. Южный берег состоял почти сплошь из одноэтажных домишек и бараков, в которых велось нехитрое хозяйство. Южные крысы были более уступчивы и к тому же разобщены на мелкие баронства. Время от времени мы делали набеги на их баронства и собирали с них дань.
А сами мы обосновались под системой резервуаров и озёр, куда стекалась промышленная и бытовая канализация. Резервуары считались отстойниками, то есть вода в них должна была отстаиваться и очищаться, а потом сливаться. Но никто никогда не видел, чтобы воду оттуда сливали после очистки; переполнив резервуары, она стекала сама, грязная, всё в ту же речушку, в которой обитали только самые неприхотливые рыбки.
Но все эти годы — и годы странствий, и годы обустройства на новом месте — одна мысль не давала мне покоя. Как сделать так, чтобы никакие враги не смогли убивать наших малышей? Как сделать наших крысиных самок большими и неуязвимыми?
Неуязвимыми мы уже, пожалуй, стали. Отстойники, окружающая их промышленная свалка приучили нас к ядовитой и неудобоваримой еде.
Но род множился. Нужно было завоёвывать город, отвоевать жирные скотомогильники. Нужно было сделать так, чтобы никакой враг — ни двуногий, ни четвероногий, ни яды, ни ловушки не могли уничтожить род.
Пожалуй, в те времена я был едва ли не самым старым крысом в нашем сообществе. Моя шерсть поседела, а зубы иступились. И молодые бойцы уже поглядывали на меня с тайной мыслью отнять мою власть, самим стать крысиным Королем.
Но я-то знал, как становятся королями. А они — мелкие, тупые, злобные, озабоченные только тем, чтобы набить себе брюхо всякой гадостью — не знали.
Но для того, чтобы возродиться в новом, великом обличье, мне нужно было пройти новый круг. И к тому же я должен быть не один. Нас должны были родить совсем другие, большие и сильные самки.
Кошки?
О, нет. Эти прожорливые, пугливые и всегда готовые предать друг друга твари на эту роль никак не годились. К тому же не они были хозяевами города. Единственно, они могли помешать нам — так, как мешали нашей охоте, таясь в кустах на берегах зловонной реки.
Нет, не кошки…
Но то, что я задумал, требовало много времени. Крыса вынашивается и рождается быстро. И быстро гибнет. Значит, мы не могли пройти весь путь — от пелёнок до безусых юнцов, попивающих пиво в подъездах.
Мы должны были явиться сразу. Одновременно. Во многих концах города. И нас соединяли бы невидимые прочные нити — гораздо длинней и прочней наших собственных крысиных хвостов.
К тому времени, когда мы приготовились, когда нашли друзей среди тех, кто были нашими извечными врагами, отстойников у реки уже не было. Всю канализацию теперь перекачивали по двум громадным подземным трубам далеко за город. Нашим планам это не особенно мешало. Колодцы, станции, подземные резервуары, в которых до поры набирали силы наши непобедимые самки — всё это оставалось нашим. И мы вступили в бой.
17
Наваждение кончилось.
И я, всё в том же человеческом облике, выплыл, вернее, вынырнул из тьмы — это было как мгновенное пробуждение. Я уже был здесь, по эту сторону, в мире непонятном, почти завоёванном, но пока еще не моим.
Валера был ещё здесь. Он всё ещё улыбался и тянулся ко мне. Но тянулся не руками; за его спиной изгибался, вытягивался мерзкий бледный отросток, покрытый редкими белесыми волосками. Это было подобие хвоста.
Отросток поднялся до уровня моих плеч — и внезапно коснулся меня. Он мгновенно обернулся вокруг моей шеи несколько раз, и я едва не упал вниз.
— Держись, земляк! — вдруг прокричал кто-то совсем рядом, и из коридора вылетел Витек с пожарным топором в руках.
Он ударил топором по хвосту Валеры. При этом он что-то орал; как я сообразил позднее — звал на помощь Серёгу. И это было странно: крупный, могучий здоровяк звал на помощь маленького тщедушного человека!
Витёк несколько раз ударил топором по хвосту. А когда хвост ослабел и начал ниспадать вокруг меня бессильными кольцами, Витёк, вытаращив глаза, всадил топор по самое топорище в голую спину Валеры.
Серёга появился с гаечным ключом наперевес. Я подумал, что этим ключом Серёга хотел бить Валеру, но я ошибся. Серёга начал быстро отворачивать громадные болты на кожухе шнека.
Витёк тем временем всё с такими же вытаращенными глазами выдернул топор из спины распластанного на кафеле Валеры и кинулся помогать Серёге, сбивая топором проржавевшие болты.
Кожух с треском отвалился — и загремел, отлетев в сторону.
Этот шнек бездействовал, — был резервным. И вот туда-то, в мясорубку, мы и сунули бесчувственное синее тело Валеры, вместе с его хвостом.
Витёк сказал:
— Я уже нашёл, где у них тут рубильник. Вот бы еще обратный ход найти…
Он пошёл искать.
И внезапно шнек пришёл в движение, загрохотал; его спираль поплыла вниз, перемалывая тело Валеры.
— Теперь остальные шнеки надо тоже запустить в обратную сторону, — сказал Серёга.
— Так ведь крысы полезут изо всех щелей, — ответил я.
Серёга почесал затылок.
— А с этими что? — он кивнул вниз. — Всё же таки говорил я тогда: без этого, как его, Джордано Бруно тут не обойтись…
И вдруг я всё вспомнил. Солдатская столовая, хозяйственный взвод, мой земляк низкорослый Петляев, гонявший крыс во дворе и жаждавший устроить живой костёр…
К слову сказать, сам я в хозвзводе не служил. Меня прислали помочь художнику части рисовать панно на стене отремонтированного обеденного зала.
— Петляев, — сказал я. — Привет. Ты меня помнишь?
Он глянул на меня коротко, но выразительно: с некоторой долей укоризны:
— А как же! Сразу узнал. Мы же с тобой вместе в солдатской столовой пахали. Ты красил, цветы какие-то на колоннах рисовал, картину на стене: мужик под красным знаменем… Ты ещё часто с ведром за красной краской куда-то на стройку ходил… А мы кашеварили… Чего ты думаешь, такое когда-нибудь забудешь?
— А чего же ты раньше не сказал??
Петляев ухмыльнулся:
— Так… Интересно стало: ты-то меня вспомнишь, или нет?
— Я тебя вспомнил, когда ты про Джордано сказал… Эх ты, Джордано…
— Ты сам такой, — кратко ответил Петляев и мы крепко обнялись, хотя были мокрыми с ног до головы…
* * *
Свиноподобные существа между тем начали проявлять сообразительность и активность. Они стали пытаться подняться по наклонным плоскостям между шнеками.
— Слушай, Витёк! — крикнул Серёга, перекрывая шум заработавших шнеков. — Как думаешь, солярка тут должна быть, а?
— Ну, раз техника есть — значит, и ГСМ должны быть… В закуточке. От мастера, там, или бригадира спрятали — на заднем дворе, допустим…
— Так пошли искать!
ГСМ нашлись — и не одна, а целых четыре бочки: одна с бензином, две с соляркой, а четвертая с чем-то тягучим на ощущение — но страшно тяжёлым.
— Может это солидол? — предположил Витёк. — Он вроде тоже горючий.
— Не волнуйся: с бензином всё сгорит, — успокоил его Серёга.
Помогая себе лопатой и багром, снятыми с пожарного щита, мы с трудом вкатили бочки в коридор. В дверной проход их пришлось проталкивать, но находчивый Серёга сказал:
— А чего нам пупы рвать? Открывай бочки прямо тут — всё равно вниз польётся.
Мы опорожнили все четыре бочки — работа была не из лёгких, но в другой момент нам бы с ней, наверное, было бы не справиться.
Когда последняя, полупустая бочка, опрокинулась и загремела где-то на смотровой площадке, Серёга сказал:
— Зажечь, кинуть — и бежать… А то тут так рванёт — мало не покажется… Короче! Готовься, мужики! По счету «три». А уже «два»!..
Он поджёг зажигалку, швырнул её в машинный зал, и тут же захлопнул дверь. Хорошо, что дверь была металлической.
Мы бегом понеслись прочь по кафельным закоулкам, выбежали на свежий воздух, успели закрыть на болт входную железную дверь, кубарем скатились с лестницы и кинулись куда-то в сторону, в кусты, еле различимые в темноте.
Залегли.
Шло время.
Далеко-далеко, над гребнем десятиэтажек, тянувшихся вдоль главной улицы Северного округа, начал розоветь рассвет.
— У тебя какая зажигалка была? — вдруг спросил Витёк.
— А что? Китайская, наверно…
Витёк хмыкнул:
— То-то и оно… Барахло оно все — китайское…
— А что? — снова спросил Серёга, приподнимая вымазанное в грязи лицо.
— А то, что погасла она…
Но в следующий момент входная железная дверь сначала выгнулась — а потом с адским хлопком вылетела. Оттуда, из ярого зияющего ада, кроме грохота огня, послышались почти неразличимые вопли. Почти неразличимые — и почти человеческие.
Весь кирпичный корпус станции как бы приподнялся — и изо всех окон, вентиляционных колодцев, решёток и прочих дыр — полыхнул ослепительный огонь.
* * *
Мы сидели, покуривая, обдуваемые утренним ветерком, на пригорке, у дымящихся развалин станции. Издалека завывали сирены пожарных машин.
— Крышу снесло, — сказал Витек. — Интересно, за чей счет восстанавливать будут? Я ж как-никак в их ведомстве работаю…
— За счет непредвиденных расходов, — сказал Серёга. — Да сюда из Москвы, после всего, что случилось, столько денег отвалят, что многие озолотятся.
— И я? — встрепенулся Витёк.
Серёга хмыкнул и промолчал.
Я взглянул на него.
— А знаешь, я тебя не сразу узнал, — сказал я ему. — Только когда ты про Джордано Бруно сказал — всё сразу вспомнил.
— А я — сразу, — ответил Серега. — Потому, что про Джордано Бруно ты первый тогда и сказал. Ну, за столовой. Когда мы крыс гоняли… Мы — сказал, — хуже, чем инквизиторы. Которые гуманиста Джордано Бруно спалили. В Риме, на площади Цветов.
— Я сказал? — удивился я.
— Ты, — Петляев затоптал окурок. — А я тогда и слов таких не слыхал — «Джордано Бруно, гуманист, площадь Цветов». Это же ты у нас шибко грамотный был. А я тогда, помню, ещё подумал: а при чём тут какой-то Джордано?
Мы поднялись. Во двор вкатывались несколько машин. Две «пожарки», милицейский патруль и аварийная с надписью «Водоканал».
— Как думаешь — мы всех их спалили, нет? — спросил Серёга, когда помятые после бессонной ночи милиционеры вежливо заталкивали его в «уазик».
— Думаю, что нет, не всех…
— Эх, блин… Жаль. Надо было с самого начала, как твоего Джордано…
Вдали, за одноэтажными деревяшками, вдруг горбом поднялась земля и сыпанула горстями искр. Пожарные и милиционеры засуетились, доставая рации. А нас увезли.
18
Я вернулся домой только через неделю.
— Папа, — сказала дочка, выглядывая из-за мамы. — Ты не будешь ругаться?
— Обязательно буду, — ответил я. — Почему вы там, у тёщи, не сидели спокойно, не ждали, пока я не позову?
Дочка надула губы.
— Ну, «почему-почему»… Мам, объясни ему сама!
— Ну… — жена развела руками. — Чипа же надо было кормить.
Полосатая рожа Чипа высунулась из-за холодильника. Увидела меня и снова исчезла.
— Ладно. Больше я ругаться не буду, — сказал я. — Сейчас вымою руки, обниму вас всех троих — и больше не буду.
Мы стояли втроём в доме, стены которого были изрыты ходами, в которых происходило что-то страшное. Но не только этот дом и этот город — изрыта была вся планета. Но только я один знал об этом.
И мы стояли, опираясь на тонкую оболочку этого хрупкого мира, и почему-то думали, что вся жизнь у нас теперь только начинается.
* * *
Крысиная Королева плавала в резервуаре ГНС — Главной насосной станции. Здесь, в резервуаре, было просторно, только очень холодно. Но к холоду она давно уже привыкла. Её огромное тело пульсировало, содрогалось, прожилки светились во тьме флуоресцентным сетчатым узором.
Она согреет своих малышей собственным теплом.
В других резервуарах, поменьше — она знала это, — тоже зреют будущие короли. И нет ничего во всём мире, что может помешать им создать великое королевство…
Ничего. Кроме, может быть, огня.
Королева издала булькающий звук: она вздохнула.
Огонь тоже можно победить. Гигантский единый мозг сейчас решает эту проблему. И до её решения Королева подождёт здесь, в чистой холодной воде, наслаждаясь мечтами о будущем.
Вместо эпилога
Первый крысиный король
Иоганн Генрих Ягер, немецкий мельник, 13 июля 1748 года нашел 18 крыс, связанных друг с другом хвостами, сплетёнными в огромный сложный узел. Такова самая первая историческая запись о таком скоплении крыс, получившем название «крысиный король».
Книга рекордов Гиннеса, 1998.
…Где же правда, а где вымысел в многочисленных легендах о крысах? Почему у одних народов они вызывают отвращение и брезгливость, а другие им поклоняются?
Если к мышам далеко не все испытывают неприязненные чувства, то трудно назвать другое животное, к которому люди относились бы с таким удивительным единодушием, как крысам: у большинства эти грызуны вызывают омерзение и брезгливость. Это отношение уходит корнями в глубокую древность, когда появление крыс часто сопровождалось эпидемиями чумы. Бессилие перед «чёрной смертью» порождало суеверные представления о могуществе крыс и вызывало страх. Издавна встречу с крысой считали дурным предзнаменованием…
Сразу отметим, что не надо верить, если вы где-нибудь прочитаете, даже в очень авторитетном издании, что крысы едят целлофановые пакеты или что в метро (где крысы действительно живут) появились крысы-мутанты гигантских размеров. А вот легенда о крысином короле имеет под собой вполне реальные факты. «Крысиным королем» называют большое скопление крыс, которые крепко сцеплены друг с другом хвостами. Вокруг этого загадочного явления возникло много фантастических историй. Согласно одной из них, в таком скоплении над всеми крысами доминирует огромных размеров «крыса-король». В другой рассказывается, что эта огромная малоподвижная масса крыс — объект заботы других сородичей, а стало быть, крысы, входящие в её состав, живут по-королевски. На самом же деле хвосты этих животных часто изогнуты под углом, поранены, кончики хвостов сухие и омертвевшие и, что совсем уж недостойно королевского сана, перепутаны с такими малопривлекательными субстратами, как грязь и гнездовой материал.
Упоминания о «крысином короле» начиная со Средних веков встречаются в литературе по крайней мере 37 раз, главным образом в немецких источниках. Возможно, крысы, спутанные хвостами — явление не столь уже редкое, но в силу своей малой подвижности такие животные должны быстро становиться жертвой хищников. Чаще всего «крысиный король» встречается у чёрных крыс (в средней полосе России в домах и на помойках живут в основном серые крысы). Но животные со спутанными хвостами отмечались и у других крыс рода Rattus, а однажды в зоопарке обнаружили спутанных хвостами каролинских белок. В такую группу входят от трех до тридцати двух животных, чаще всего двенадцать-шестнадцать.
«Крысиный король» описан во Франции, Голландии, Швейцарии, на Яве и в Южной Африке. Часто группу сцепленных хвостами крыс образуют зверьки одного возраста, отсюда возникло предположение, что это животные одного выводка. Версии, объясняющие происхождение «крысиного короля», весьма разнообразны. Крысы скучиваются вместе в зимнее время («крысиных королей» находят, как правило, зимой), чтобы служить гнездом для детенышей и предотвратить замерзание хвостов. Другая версия: чесотка заставляет крыс тереться хвостами, в результате чего они запутываются. Сцепление возникает, когда молодые крысы играют, или в таком месте, где случайно разлит клей… Все эти версии малоубедительны. Мы наблюдали, так сказать «мышиного короля» в лаборатории. Его образовали самцы мышей, причем это были подчиненные зверьки. Жили зверьки в одном гнезде и в один прекрасный день сплелись хвостами, которые были облеплены присохшей ватой и гнездовым материалом. Получился у нас в лаборатории и «крысиный король» из чёрных крыс, правда, королевская фамилия была совсем небольшой… Выводок из четырех молодых крыс жил в небольшой сдвоенной клетке. В одной части — гнездо, в другой — кормушка и поилка. Между ними проход, в который может пролезть только один зверёк. Так как клетки долго не чистили, то не заметили, что корм в кормушке остаётся почти нетронутым, а крысы забиваются в угол, пищат, чего обычно не бывает с черными крысами. Затем обнаружили, что одна крыса погибла. Когда её стали вынимать, то увидели, что две другие сцеплены с ней хвостами. Разъединить их не удалось, настолько сильно хвосты слиплись между собой, а также покрыты коростой и гноились. Хвосты пришлось ампутировать, но было поздно, так как зверьки были настолько истощены, что вскоре погибли. Оставшаяся свободной крыса, увы, не кормила своих попавших в беду собратьев, хотя корма было в избытке, а сами сцепленные хвостами зверьки не могли пролезть через узкий проход к кормушке…
Елена Котенкова.
Мыши и крысы — герои фантастических историй и легенд
Эпидемия «чёрной смерти», чумы началась в Европе в 1346-48 годах. Занесли заразу массы крыс, мигрировавших из Азии через Прикаспийские и Причерноморские степи. В результате эпидемии население многих стран сократилось в два-три раза. Количество жертв чумы исчислялось миллионами.
Общеизвестный факт.
На Руси «чумные» годы повторялись с удручающим постоянством начиная приблизительно с 1340-х годов. Чума в летописях, как правило, именовалась «мором»: