— А для чего им нужно, чтобы он раскололся? — спросил Пан.
Официальный опекун ее детей – дочери Натальи и сына Федора, – он сделал все, чтобы они, рожденные в законном браке, получили дворянство. Глафира же, которой по наследству от отца достались предприимчивость, хозяйственность и недюжинный ум, сумела дать детям хорошее образование.
— У нас международный заговор, — пояснил Счастливчик. Зря ты приземлился так, что тебя выловил «Кук». Это совершенно секретный корабль. То, что называется экспериментальным прототипом.
Сейчас сын Федор, которому исполнилось двадцать пять лет, заканчивал юридический факультет университета. Правда, юриспруденция не сильно влекла его. Больше всего Федор Румянцев интересовался сельским хозяйством, и Глафиру, признаться, это вполне устраивало. Будет в чьи надежные руки передать усадьбу.
— Ты говоришь как писарь, — сказал Горилла.
После смерти отца Глафиры, скончавшегося пять лет назад, управляющим в поместье Румянцевых стал ее младший брат Артем Якунин. Марфа пережила мужа всего на год. Глафира тоже следила за хозяйством недремлющим оком, и вдвоем с Артемом справлялась на отлично. Под чутким руководством дяди Федор Румянцев постигал азы управления, показывая недюжинные успехи, и, убедившись, что он справится с хозяйством, Глафира изменила завещание, отписав усадьбу целиком сыну.
Пан потихоньку лазил по решетке: от стены до стены и от пола до потолка.
Она знала, что Наталья на это не обидится. Ее старшая дочь была удивительной женщиной, отказывавшейся довольствоваться обычной женской судьбой. В этом она сильно походила на свою бунтарку-мать, которая смогла перейти в другую сословную страту, несмотря на то что это изначально казалось невозможным. Вот и Наталья, закончившая женскую гимназию в семнадцать лет, бредила о том, чтобы стать врачом.
— Не так уж плохо, — сказал он. — Я привык к клеткам.
Ранняя смерть отца, скончавшегося от пневмонии, произвела на нее неизгладимое впечатление. Наталья была уверена, что при надлежащем лечении граф Румянцев мог остаться в живых, а потому собиралась освоить сложную науку врачевания и спасать человеческие жизни.
— А мы нет, — заметил Счастливчик.
— Не трави. Счастливчик, — проворчал Горилла. — Не знаю, как ты, а я провел на губе больше времени, чем Пан на свете живет. Сколько ему? Семь с половиной? Да, я могу поучить тебя, как сидеть в клетке. Другое дело, что я так и не привык.
На первый взгляд это казалось невозможным. На медицинские факультеты университетов не принимали женщин. Немного подумав, Наталья поступила на пятилетние особые курсы подготовки акушерок при медицинской академии. Требования к поступающим оказались весьма серьезными. Наталья Румянцева с блеском выдержала испытания по письменному сочинению на русском языке, устному переводу с латыни и грамматическому разбору прочитанного, немецкому языку, на котором говорила свободно, а также по арифметике, алгебре, геометрии, тригонометрии, физике, географии и истории.
Пан прилег отдохнуть на койку.
Конкурс среди желающих оказался довольно большим, участвовали в нем девушки самого разного общественного и сословного положения, но это «барышню-крестьянку» Наталью, разумеется, совершенно не смущало. Весомое значение оказало и щедрое пожертвование, которое сделала учебному заведению вдова графа Румянцева.
— Значит, ты думаешь, что мы попали сюда, потому что я слишком много знаю о «Куке»? Но я ничего не видел, кроме палубы и вашей столовой.
В тот год, что Наталья поступила на Санкт-Петербургские врачебные курсы, двадцать пять слушательниц, многие из которых даже не успели пройти окончательно испытания, командировали в действующую армию, на войну с Турцией, где те проявили не только милосердие и сострадательность, но и медицинский профессионализм. Действия женщин-медиков получили одобрение полевого военно-медицинского инспектора.
— Мичманской кают-компании, — поправил Горилла.
Но в 1882 году, практически сразу после того как Наталья Румянцева получила диплом ученой акушерки, курсы неожиданно закрыли по инициативе все того же военного ведомства. Занимавший пост военного министра Петр Ванновский признал содержание женских врачебных курсов ненадобным.
— Вот видишь! Я не разбираюсь в кораблях. Это был первый корабль, на котором я побывал. Я не мог бы сравнить его с другим кораблем или хотя бы описать. Как ты думаешь, если я скажу им это, они нас выпустят?
Какое-то время ходили слухи о том, что в России все-таки допустят женщин до получения высшего медицинского образования, однако, по мнению министерства внутренних дел, число врачей-мужчин в Российской империи в последние годы превышало спрос на них, а потому не существовало смысла допускать в профессию еще и женщин. Тогда Наталья Румянцева заявила матери, что поедет учиться за границу. В Цюрих.
— Как ты разогнал космический корабль быстрее света? — спросил Счастливчик. — Вот что они хотят узнать.
Финансово Глафира вполне могла себе это позволить. Имение процветало и приносило значительный доход. Но отпустить на чужбину незамужнюю дочь, которой к тому моменту исполнился двадцать один год, она никак не могла. Эту коллизию Наталья разрешила с присущей ей решительностью. Она просто вышла замуж, выйдя из-под опеки матери и получив полное право распоряжаться своей судьбой.
— Но человек не подготовлен к таким знаниям, — сказал Пан. — Он применил бы их в войне.
Ее мужем стал врач Иван Никитин, с которым Наталья познакомилась на практике в детской больнице Санкт-Петербурга. Венчание состоялось в церкви Петра и Павла, где венчались и крестились все жители Глухой Квохты и ее окрестностей, о чем в мае 1883 года была сделана соответствующая запись в метрической книге, а уже спустя месяц Наталья уехала в Цюрих.
— Да, — согласился Горилла. — Потому-то мы и попали на губу. И верно, надолго.
Брак ее не был фиктивным. Спустя короткое время Никитин последовал за своей молодой женой. Будучи достаточно состоятельным человеком, он мог позволить себе какое-то время жить за границей. В результате через два года после свадьбы Наталья родила сына, названного Александром.
Глафира надеялась, что внук поставит точку в медицинских устремлениях Натальи, однако цели ее упрямой дочери оставались неизменными. Она продолжила учебу, привезя двухмесячного сына в Россию и оставив его на попечение бабушки Глафиры и кормилицы.
Пан прыгал в своей клетке, хватаясь за прутья решетки и взбираясь все выше, пока не добрался до самого верха. Повиснув на одной руке, он для пробы отковырнул кусок известки там, где в потолок входил прут решетки, и отправил известку в рот. Потом выплюнул ее и прыгнул на койку.
В прошлом году Никитины вернулись из Швейцарии и устроились на работу по специальности. Несмотря на блестящее образование, Наталья найти практику в Санкт-Петербурге так и не смогла. Женщину-врача были готовы видеть только в глубинке, так что Иван с Натальей стали земскими врачами, взяв на «обслуживание» весь уезд и обосновавшись в имении Румянцевых.
— Я проголодался.
– Бабушка, смотри, смотри, какой змей.
— Ты им этого не говори, — посоветовал Горилла. — А то они не будут кормить тебя, пока ты им не скажешь все.
– Замечательный змей, Сашенька, – Глафира улыбнулась, как делала всегда при виде внука. – А ты-то как умазался. Беги к господину Лернеру, попроси его хорошенечко вымыть тебе руки. Скоро приедет твоя мама, будем обедать.
— А он не скажет, — вставил Счастливчик.
– А папа?
— Он и не должен говорить, — сказал Горилла. — Война плохое дело.
– А папа уехал на сложный случай, будет к вечеру. Беги, Сашенька, мы с дядей Артемом должны закончить с хозяйственными книгами.
— Ты рассуждаешь как горилла. Голодать — тоже не дело.
Артем с семьей занимал теперь флигель, где жил с женой и двадцатилетним сыном. А вот младшая сестра Глафиры Ангелина наконец съехала из усадьбы, найдя свою судьбу почти в сорок лет. Права была их мать Марфа, когда тревожилась за судьбу младшей дочери. Та, ожидая своего принца на белом коне, растеряла всех женихов, не считая их своей ровней, да так и осталась в девках.
— Многие шимпанзе умирали, но не теряли достоинства, сказал Пан. Он ухватился за прутья решетки и немного покачался. Затем снова прыгнул на койку, почистился и закрыл лицо руками.
Живя у старшей сестры на всем готовом, жизнь она Глафире портила изрядно, постоянно закатывая истерики и скандалы. По ее разумению, везение, выпавшее на долю Глафиры, было несправедливым и нечестным. Ангелина требовала нарядов и украшений, в то время как хозяйственная Глафира совсем не стремилась идти у нее на поводу. Что еще за капризы у крестьянской девки. И так не работает, а на шее сидит.
Вошли два человека, по-видимому выполнявшие здесь обязанности надзирателей и одетые в комбинезоны, которые обычно носят рабочие нефтяных компаний; тут они заменяли униформу. Держа оружие наперевес, они остановились у самой решетки. Следом вошел еще человек и подал еду сначала Горилле, а потом Счастливчику. И вышел.
После смерти родителей Ангелина совсем распоясалась. Единственным, кто мог ее урезонить, оставался Артем, которому иногда доводилось и кулаки в ход пускать. Именно поэтому новый священник, приехавший в их приход и обративший внимание на старую деву, живущую в господском доме, стал для всех Румянцевых настоящим спасением.
— А Пану? — спросил Горилла.
— Ему жрать не дадут, — сказал один из стражей.
Выйдя замуж, матушка Ангелина в положенный природой срок благополучно разрешилась от бремени, явив миру сына Георгия, носящего фамилию отца – Илларионов. Правда, понервничать им всем пришлось изрядно. Поздняя беременность протекала у Ангелины тяжело. Отекали ноги, отказывали почки, поднималось давление, от чего женщину мучили страшные головные боли.
Горилла фыркнул и взял со своего подноса кусок хлеба.
В родах ребенок пошел не головкой, а ножками, да еще и пуповина обмоталась вокруг шеи. Если бы не Наталья с ее образованием и опытом, померли бы в родах оба: и мать, и младенец. Но все обошлось, Ангелина уже полностью оправилась и даже на жизнь стала смотреть без прежней желчи и злобы. Теперь у нее была своя семья: муж и сын. Правда, завидовать Глафире по-черному она так и не перестала.
— Держи, Пан.
Глафира закончила разбираться с делами, убрала на место очки и, откинувшись на спинку стула, потерла уставшую спину. Через несколько дней ей должно исполниться сорок девять лет. Былая красота ее поблекла с годами, в волосах прочно поселилась седина, но она сохранила свою природную стать, синеву глаз и открытый взгляд.
— Нельзя, морячок, — сказал страж и поднял дуло своего автомата.
Вдовство и ответственность за семью и усадьбу сделали ее жесткой, хотя и не жестокой. Конечно, брат очень помогал ей во всем, что касалось крестьян и требовало дисциплины, однако экономика имения была в основном на ней. Счастье, что отец приспособил к делу не только Артема, но и ее саму.
— Ребята, это же не по-человечески! — воскликнул Счастливчик.
— Наоборот, — сказал Пан. — Именно по-человечески.
Из приоткрытого, несмотря на осень, окна открывался вид на усадьбу и стелющиеся за чугунными воротами поля. Глафира была уверена, что имение Румянцевых – самое лучшее место на земле. Именно этот кусочек земли подарил ей семью, покой, средства на жизнь. Здесь родились и выросли ее дети. Здесь подрастал внук, здесь, Глафира была в этом уверена, закончится и ее земной путь. Когда придет срок, разумеется.
— Я не хочу есть, — заявил Горилла. — Можешь забрать эту баланду.
За долгие годы, прошедшие со дня ее скандальной свадьбы, местное общество не то чтобы приняло ее за равную, но свыклось с ее существованием. На балы и приемы Глафира по-прежнему не ездила, но ее деловая хватка вызывала уважение, да и времена изменились, стали чуть мягче, так что визиты в дом Румянцевых соседи все-таки наносили.
— И мою тоже, — сказал Счастливчик.
С появлением в уездной больнице Натальи и Ивана отношение к Румянцевым улучшилось еще больше. Те лечили хорошо и с душой, принимая крестьян, но не чураясь и частной практики. Иван Никитин оказался прекрасным хирургом, а Наталья – терапевтом и педиатром, так что детей с простудой, инфлюэнцей, корью и скарлатиной предпочитали показывать именно ей. Дочерью, добившейся исполнения своей мечты, Глафира гордилась.
Один из стражей свистнул, холуй вернулся и убрал подносы. Звякнул металл, и наши друзья снова оказались одни.
Правда, взгляды Натальи иногда ее пугали. Дочь с мужем радели за мужское и женское равноправие, много говорили о социальном неравенстве и осознанно приняли решение больше не заводить детей. Сашеньки им было вполне достаточно.
— Теперь нам все понятно, — сказал Счастливчик.
— Думаю, нам лучше уйти отсюда, — предложил Пан.
Рано овдовевшая Глафира иногда жалела о том, что родила всего двоих, хотя многодетность ее, пожалуй, никогда не прельщала. От своей матери она наслушалась достаточно ужасов о детстве Марфы, которое прошло в семье с двенадцатью детьми, да и отец рассказывал о том, как каждый раз горько плакала его мать Арина Петровна, когда хоронила очередную мертворожденную дочку. Марфа при упоминании Арины Петровны всегда сурово поджимала губы.
Моряки посмотрели на него.
Глафира тоже ее помнила – худую иссохшую старуху со злобными глазами, жену ее настоящего отца Григория Никифоровича, люто ненавидевшую девчонку. Волею судьбы до девяти лет она вынуждена была расти рядом с этой страшной старухой, но, представляя, как та рыдает, склонившись над маленьким гробиком, все равно не могла не испытывать невольного сочувствия.
— Люди — слишком узкие специалисты, — продолжал Пан. По-видимому, одни строят тюрьмы, а другие строят клетки. По крайней мере, ни в одном почтенном зоопарке никто не посадит шимпанзе в такую клетку.
И вот Наталья наотрез отказывалась рожать хотя бы второго ребенка, считая, что в качестве врача принесет обществу больше пользы.
Он протянул руку и вырвал прут решетки из гнезда в полу.
– Этот мир слишком несовершенен, чтобы приносить в него новых детей, – говорила она, и Глафира впервые в жизни совсем не понимала дочь.
Потом согнул еще один.
В ее понимании жестоко было рожать двенадцать детей в маленькой избе с полусгнившей крышей, а не в процветающем имении, где к услугам малыша были любые няньки и гувернеры. Румянцевы-Никитины могли себе позволить прокормить хоть ту же дюжину, но Наталья вовсе не собиралась так поступать. Ладно, ее выбор. Ее судьба.
— Воображаю, что натворил бы здесь горилла, — сказал он. — За кого они меня принимают? За мартышку?
Спустя два года, в 1892 году, в их губернии разразилась очередная эпидемия холеры. Локализовать ее, благодаря вовремя предпринятым санитарным мерам, удалось довольно быстро, однако жертвы все-таки были, и одной из них стал земский врач Иван Никитин, зять Глафиры. Что ж, дочь своим ранним вдовством повторяла ее судьбу.
Он согнул еще один прут.
Ивана Николаевича оплакивали всем уездом, как врача его очень уважали, да и человек он был хороший. Злорадства не скрывала, пожалуй, только матушка Ангелина. Глафира знала, что сестра внутри души торжествует из-за свалившегося на их семью горя. Мол, пусть знает Наташка, что не все коту масленица. А то и учеба за границей, и уважение людское, и сын – сладкий котенок, да еще и муж любящий.
Когда образовалась дыра достаточно большая, чтобы в нее пролезть, он связал два прута решетки в узел.
Сама Ангелина в доме своего мужа считалась хуже чем за прислугу. Ей только и оставалось, что вести хозяйство, да и приглядывать за пятерыми его детьми от предыдущего брака. Об их существовании Ангелина узнала уже после того, как сама родила Гошеньку.
— Знак Зорро, — пояснил Пан. — Я читал об этом комиксе.
Просто в один далеко не прекрасный день, еще не совсем оправившись от тяжелых родов, она выглянула в окно и увидела подводу, на которой сидели пятеро детишек, до этого пребывавших у бабки в Архангельской губернии. И вот уже два года целыми днями она стирала, убирала, готовила и терпела детские капризы, что ее дурной характер не улучшало.
— Не из-за плеча ли доктора Бедояна? — спросил Счастливчик.
Пан уже выбрался из камеры.
Сразу после похорон уехал из имения Иван, сын Артема. Не куда-нибудь уехал, а в Москву, заявив, что сельская жизнь обрыдла ему до невозможности. Никакой тяги к ведению хозяйства парень не испытывал, постигать науку управления имением отказывался. Артем бесился, да сделать ничего не мог. Ну, не вбивать же эту науку кулаками и батогами. Глафира велела племянника против воли не держать и даже сто рублей ему выдала на дорогу.
— Вряд ли, — сказал он и засмеялся: по крайней мере это прозвучало как смех. — Глупо. Я регрессировал, или деградировал, или уж не знаю там что. — Он протянул руку и сорвал замок с решетки Счастливчика. — С этого надо было начать. Но я люблю физические упражнения, от них лучше себя чувствуешь.
Спустя три года Иван прислал единственное письмо, в котором сообщил, что женился на хорошей девушке и у них родился сын. Владимир Иванович Якунин. Артем к сообщению о том, что стал дедом, отнесся спокойно, только лицо скривил, словно у него заболели зубы. Ивана, не пожелавшего управлять имением и переехавшего в Москву, он так и не простил. Глафира втайне от брата отправила племяннику с оказией небольшую сумму, да и в последующие годы помогала ему время от времени.
Он сорвал замок и с решетки Гориллы и направился вприпрыжку к единственному зарешеченному окну, опираясь на руки как на костыли. Выдирая один за другим прутья решетки, он передавал их Горилле.
В том же 1895 году во второй раз стала бабушкой и сама Глафира. У ее сына Федора, женившегося на дочке соседского помещика, на свет появился сын, названный Алексеем. В имении Румянцевых вновь зазвучал детский плач.
— Не стоит производить излишнего шума, — сказал он. — Готово. Дай-ка мне руку, Счастливчик.
Держась за раму окна одной рукой, другой он помог Счастливчику выкарабкаться наружу. Затем помог и Горилле взобраться на окно и спрыгнул на землю, оставив мичмана наверху.
Наши дни
Горилла, приземлившись, крякнул.
Саша
Они зашли за фальшивое газохранилище и оказались у ограды из колючей проволоки. Пан взглянул на ограду и крякнул, подражая Горилле.
Обратная дорога в Глухую Квохту заняла всего час. Богатов гнал машину с приличной скоростью, так что в какой-то момент Саше даже стало не по себе. Разобьются еще, чего доброго.
— С этим мы справимся в два счета.
– Ну как, ваши переговоры прошли удачно? – спросила она мужчину за рулем.
— Осторожней, — сказал Счастливчик. — Проволока может быть под током. — Он огляделся и показал на росший неподалеку дуб. — Тут такой казенный порядок, что нам придется отломать ветку от дуба. Даже палки не найдешь.
Кто его знает, может, он так раздражение из-за неудачи вытесняет. Она же совсем не знает этого человека.
— Большое дело, — сказал Пан. Он вскарабкался на дерево, отломил увесистый сук и слез. — Держи, старик.
– Что? Ах да. Переговоры. Вот к чему я никак не привыкну в этой жизни, так это к тому, что никому нельзя доверять. Если хочешь, чтобы что-то было сделано хорошо, – делай сам. Вот в очередной раз пустил на самотек самую малость – и вот, пожалуйста, теперь надо расхлебывать. Все кругом то ли дураки, то ли предатели. Пока не разобрался.
Счастливчик осторожно прислонил сук к колючей проволоке. Искры не было, и он сказал:
– Разберетесь. Алексей Николаевич, а при каких обстоятельствах у вас два года назад пропало ружье?
— Давай, Пан.
Богатов дико посмотрел на Александру.
Пан оттянул проволоку к земле, и все перешагнули ее.
– Что? Откуда вы знаете?
Оба моряка ковыляли с трудом — ботинки, лишенные шнурков, соскакивали с ног. Пан привел их к холмику, на котором росла рощица лиственных деревьев, изредка встречающихся среди сосновых лесов Флориды. Тут он стал прыгать с дерева на дерево и вскоре вернулся с пучком тонких стебельков каких-то вьющихся растений.
– Вы сами мне сказали по дороге туда, – мягко напомнила Саша.
Счастливчик и Горилла принялись плести шнурки для ботинок. Делали они это искусно и быстро.
– Да. Точно. Сказал. И что?
Пан Сатирус вновь отправился на прогулку по деревьям. Он вернулся, жуя сердцевину пальмовой ветки.
– Ничего. Я просто отвлекаю вас от ваших сегодняшних неприятностей делами давно минувших дней, потому что иначе, боюсь, мы разобьемся.
Горилла кончил плести шнурки и делал пояс.
Богатов слегка расслабился и скинул скорость. Стрелка спидометра опустилась с отметки в сто пятьдесят километров в час на сто двадцать. Саша бы предпочла еще медленнее, но от нее это не зависело.
— Я, конечно, не большой физиономист по вашей части, но у тебя, Пан, счастливое лицо.
Пан кивнул. Он раскачивался, держась на пальцах рук, оторвав ноги от земли.
– Простите. Мой деловой компаньон действительно сильно меня разозлил. Я постараюсь вас больше не пугать. А ружье… Я пошел побродить по лесу. Просто так, без желания поохотиться. Я не взял с собой ни егеря, ни манную утку. Просто нужно было проветрить голову. И ружье захватил с собой просто так. Это у любого охотника машинальное действие, наверное. Я пришел в лес, к озеру. Там такая красота была, что я сел на берегу и загляделся. Ружье рядом положил. Сидел и смотрел. На лес, на природу. И сам не заметил, как задремал. Проснулся с такой дурной головой, знаете, как бывает, когда уснешь не вовремя. Разбудил меня егерь. Я спросонья с ним и пошел обратно. Разговорились мы по дороге. Я и не хватился, что ружье забыл. Вспомнил, когда мы уже половину дороги, считай, прошли. Вернулся, а ружья-то и нет. Увели ружье, пока я спал, получается.
— Это не тропический лес, — сказал он. — Это всего лишь субтропический лес. И даже не лес, а маленькие рощицы. Но впервые в жизни я чувствую себя настоящим шимпанзе, а не какой-то игрушкой в руках человека.
– Почему пока вы спали? Может быть, пока вы обратно шли.
Счастливчик вытянул ноги и прислонился спиной к дереву.
– Может. Я не помню, лежало оно рядом, когда я проснулся, или нет.
— Это все равно что получить корабль в собственное распоряжение, Горилла. Ни тебе офицеров, ни министерства военно-морского флота, которые говорят, что ты должен делать.
– Вы сказали, что вас разбудил егерь, а кто именно?
— Я минер, а не рулевой, — сказал Горилла. — Но, думаю, с кораблем я бы управился. Если бы он у меня был. Только не будет никогда.
– Так Петр, кто еще.
— Не будет, — подтвердил Счастливчик. — Нас разжалуют в матросы, когда поймают. Хорошо еще, если нас считают в самоволке, а не дезертирами.
– Петр Степанович Вершинин?
На земле лежал дубовый сук. Он отломился когда-то от виргинского дуба, к которому прислонился Счастливчик, но еще не прогнил и был толщиной сантиметров десять. Пан Сатирус взял его и переломил надвое.
– Да. Убили его спустя пару дней. На охоте. Шальным выстрелом. И похоже, что именно из моего пропавшего ружья, потому что все остальные проверили. Экспертиза показала, что не из них был тот выстрел произведен.
— Вы пошли со мной, потому что боялись за свою жизнь.
– А вы кому-нибудь говорили, что у вас ружье пропало? До того как полиция это выяснила, кто про это знал?
— Мы выполняли свой долг, — сказал Счастливчик. — Теперь я уже это сообразил. Командир «Кука» приставил нас к тебе. Ни один морской офицер приказания не отменил. Мы не знаем, что это за люди там, на газохранилище.
– Так Петр и знал. Он со мной возвратился к тому месту, где я заснул. И сразу понял, что ружье «подрезали». Озаботило это его сильно. Мол, никогда на базе ничего не пропадало, да и не дело это, что единица огнестрельного оружия где-то гуляет. Сказал, что о случившемся обязательно заявить надо.
— Русские, — сказал Горилла. — Мы думали, что это русские. Они же нам не показали своих удостоверений личности, а если бы и показали, то мы бы подумали, что это липа. Русские.
– И вы заявили?
— Мы не офицеры, — сказал Счастливчик. — Нам мозгов по чину иметь не положено, верно?
– Нет, он сказал, что сам это сделает. Потом, когда я…
Он высунул язык и вытаращил глаза.
Он вдруг смутился и замолчал, не закончив фразу. Саша попыталась представить, что именно могло стать причиной такой отсрочки, и вдруг ее осенило.
Пан Сатирус стал издавать звуки, которые большинство людей в конце концов приняло бы за смех.
– Простите, Алексей Николаевич, в тот день вы ушли в лес нетрезвым? И заснули именно поэтому? И Петр Степанович решил подождать с заявлением о пропаже вашего ружья до тех пор, пока вы протрезвеете?
— Мы здесь можем продержаться много лет, — оказал он. — В этих лесах растут всякие вкусные вещи. И мы можем двигаться на юг, пока не придем к болотам.
– До тех пор, пока я просплюсь, – мрачно подтвердил Богатов. – Если бы выяснилось, что я в пьяном виде бродил с ружьем по лесу, да еще его потерял, у меня бы лицензию забрали. Я ведь даже не очень отчетливо помнил, что оставил ружье именно у этого озера, а не где-нибудь в другом месте. В общем, он меня привел в мой номер и спать уложил. Назавтра я хотел у него узнать, сообщил он кому-то про пропажу или нет. Но в тот день Петр выходной был. На базу не пришел, а искать его в деревне я не пошел. Голова ужасно болела, если честно. А на следующее утро его и застрелили. Тут уж я, конечно, про ружье рассказал, да что толку.
— Они поднимут на ноги всех легавых, — сказал Горилла. Они поднимут по тревоге проклятую морскую пехоту и будут прочесывать местность, пока не найдут нас.
– И даже несмотря на ваш рассказ, убийство Петра Степановича списали на несчастный случай? – воскликнула Саша.
— Нет такого человека, который бы нашел шимпанзе в субтропическом лесу, — сказал Пан. — Я могу вскарабкаться на первую же попавшуюся пальму и запрятаться в листьях.
– Да. Стрелявшего не нашли и ружье тоже.
— Человека такого нет, — возразил Счастливчик. — А люди есть. Тысячи людей, десятки тысяч. Они могут срубить все твои пальмы. А как же мы? Мы люди, а не шимпанзе. Даже Горилла — человек, хотя и не похож.
Саша заметила, что за время своего рассказа Богатов как будто успокоился. По крайней мере, он уже не вел машину, вцепившись в руль побелевшими от напряжения руками. И говорил спокойно, и дышал размеренно. Нет, говорить про пропажу своего ружья и убийство Вершинина он совершенно не боялся. Что ж, так и запомним.
Горилла Бейтс посмотрел на него и сказал:
– Алексей Николаевич, а о чем вы тогда с Петром Степановичем разговаривали? – спросила она, чтобы зайти, как говорится, с другого бока.
— Спасибо, дружище.
– Когда?
— Может быть, вам лучше выйти на дорогу и сдаться? — сказал Пан. — Отдаться в руки вашего морского начальства… так это называется?.. И с вами ничего не случится.
– Ну, пока вы от озера, где вы заснули, на базу возвращались. Вы сказали, что о чем-то разговорились. Так вот о чем?
Мичман Бейтс переглянулся со Счастливчиков и спросил:
Ее спутник снова смутился.
— Ты где родился, Пан?
– Я не очень хорошо это помню, если честно. Говорю же, был нетрезвый, да еще спросонья. Он меня фактически тащил, потому что сам я даже шел с трудом. И что-то говорил, чтобы я снова не отрубился. Про большую семью рассказывал. Мол, хорошо, когда у людей много родственников и все они держатся вместе. Про силу рода. Про возвращение к корням. Я, правда, подробнее не помню.
— В обезьяннике Бронкского зоопарка. В Нью-Йорке.
Голос Богатова звучал жалобно.
— Я знаю, — сказал Горилла. — Ты никогда не был на воле и один. В этой Флориде ты можешь замерзнуть; и тут бродят дикие собаки, кабаны и мало ли что еще. Мы уж лучше останемся с тобой.
– Ладно, не помните и не надо, – смилостивилась над ним Александра.
— О, но ведь это моя естественная среда.
Богатов высадил ее из машины там же, где и подобрал, – недалеко от развилки. Поглядев вслед его машине, двинувшейся вправо, в сторону базы, Саша повернула налево и пошла к видневшейся неподалеку деревне. Времени было еще совсем немного, начало четвертого, и Саша вдруг обрадовалась, что впереди еще целый неторопливый вечер, который можно провести в своей комнате, читая бумаги Петра Степановича.
— Точно, — сказал Счастливчик. — Точно. А все же у нас нет выбора. Командир нас приставил к тебе.
По здравому размышлению, она решила пока не отдавать лежащую у нее в рюкзаке папку тете Нюре. Ей сначала хотелось почерпнуть из нее информацию, чтобы разобраться в хитросплетениях судьбы потомков Марфы Якуниной. Петр Вершинин потратил на это несколько месяцев, а ей теперь только остается воспользоваться результатами его труда. Глядишь, и найдется решение головоломки, из-за которой погибли уже два человека.
— Пошли, — сказал Горилла. — Уберемся подальше. А то эти агенты из ФБР будут разыскивать нас с собаками.
– Саша, где вы пропадали?
И они поплелись по равнине, проваливаясь в лужи, так затянутые зеленой плесенью, что они казались лужайками, поднимая тучи москитов, после чего следовала мгновенная мучительная месть. Пан беззаботно схватился за куст, и в его ладонь впилась колючка. Ни у кого не было ни ножа, ни даже иголки, чтобы вытащить колючку; розовая ладонь быстро распухла.
Александра вздрогнула, потому что не заметила, как подошел окликнувший ее человек. Это был Игорь Данилов. И куда это он, интересно, направляется.
Воды кругом было много, и Пан Сатирус собрал бесчисленное множество зеленых орехов, спелых и неспелых фруктов, нежных побегов деревьев. Но никто, даже Пан, не привык к такой диете. Оба моряка шагали под урчащую музыку собственных желудков, а Пан Сатирус стал как-то странно подавлен.
– Я не пропадала, – с неприязнью в голосе буркнула она. Все-таки этот человек был ей крайне подозрителен. – Я ездила в город.
— А у морской пехоты всю дорогу служба такая, — сказал Горилла. Он сидел под пальмой, поддерживая свой объемистый живот обеими руками. От москитных укусов лицо его вздулось и стало вдвое шире.
– Зачем? – удивился Данилов.
— Но я, между прочим, пошел не в морскую пехоту, — сказал Счастливчик.
Вот уж дудки. Правды она не скажет.
— Будь это Экваториальная Африка… — произнес Пан Сатирус.
– Заскучала в глуши.
— Нет тут никакой Африки, — сказал Горилла.
– Если я правильно понял, то вы именно за этим сюда и приехали. Поскучать в глуши и отдохнуть от шума мегаполиса. Или это не так, Саша?
— Жаль, мы не взяли с собой доктора Бедояна.
Голос его звучал вкрадчиво, а глаза испытующе смотрели Александре прямо в лицо. Что это он о себе возомнил?
— А что с него толку? — спросил Счастливчик. — Без своей черной сумки док в лесу был бы как все мы. Если уж доктор нужен, то полностью, с черным саквояжем.
– Так. Но работа над диссертацией идет успешно, и я решила дать себе выходной. Осматривать достопримечательности я люблю, в имении, на свою голову, уже побывала, на базе тоже. Других достопримечательностей тут нет. Что же вы видите странного в том, что я решила выбраться в областной центр?
Пан Сатирус где-то нашел большой круглый фрукт. Он вертел его в здоровой руке.
– И договорились с господином Богатовым, что он вас отвезет?
— Боюсь, невкусный.
Упс. То есть несмотря на то что Данилов не живет на базе, Богатова он знает. И по фамилии, и в лицо. И что из этого следует?
— Все бывает невкусное, если не подано с пылу с жару, сказал Счастливчик.
– Нет, это вышло случайно. Я шла на рейсовый автобус, Алексей Николаевич просто ехал мимо и любезно предложил меня подхватить.
— И если блондинка-официанточка не подаст тебе еще и бутылочку пивка, чтобы легче проходило, — добавил Горилла.
– Вы гуляли по городу вместе?
Счастливчик застонал.
Саша начала терять терпение. Да ему-то что за дело.
— Нас погубила цивилизация, — сказал Пан Сатирус. — Хотите — верьте, хотите — нет, а подошвы у меня на ногах горят. Никогда в жизни я так много не ходил.
– Нет. Господин Богатов уехал на деловую встречу. Я гуляла одна.
— Наверно, дома, в Африке, ты бы прыгал с дерева на дерево, — сказал Счастливчик.
– И с какими достопримечательностями ознакомились?
— Не все время, — сказал Пан и потряс своей большой головой. — По крайней мере, так пишут. А сам я этого не знаю. Я всего лишь второсортный человек, а никакой не шимпанзе. За все семь с половиной лет я впервые обхожусь без сторожа.
Да что он над ней издевается, что ли?
Он посмотрел на своих друзей.
– А вам какая разница? – выпалила Александра. – С чего вы взяли, что я должна перед вами отчитываться?
— Не считайте, что я говорю о вас пренебрежительно, джентльмены. Но вас никогда не учили ухаживать за шимпанзе.
Данилов отступил на шаг и поднял вверх ладонями руки, словно заверяя, что сдается.
— А я никогда не считал себя гориллой, — сказал мичман Бейтс. — Просто прозвали меня так.
– Все. Все. Тихо. Тихо. Я ничего ниоткуда не взял. Успокойтесь.
— В общем, влипли, — сказал Счастливчик. — Уже почти ночь, а у нас нет даже спичек, чтобы развести костер. Да если бы и были, зажигать нельзя — агенты ищут нас на вертолетах. Как быть?
– Я совершенно спокойна.
— Вон там, в полумиле отсюда, есть шоссе, — сказал Пан. Я видел с дерева, на котором росло вот это. — Он снова взглянул на фрукт, повертел его в длинных пальцах и швырнул прочь. — Я покажу вам дорогу, джентльмены.
– Я заметил.
— Прости, Пан, — оказал Счастливчик.
– Я же не спрашиваю вас, почему вы все время меня подкарауливаете?
— Ты тут ни при чем.
– Я? Вас?
— Да, — сказал Горилла, — зря ты вытащил нас из этой губы. Тебе с нами одна морока.
Данилов изумился так натурально, что Саше тут же стало неловко. Что же это она, в самом деле, надумала. Нет ему до нее никакого дела. И быть не может. У этого Данилова тут свои дела, а она просто ему мешает.
— Нет, нет. У меня ноги болят, и я не привык к этой пище… Я залезу на дерево и посмотрю, куда идти.
– У меня здесь дела, – сквозь зубы сообщил тот. – А вы мне мешаете.
— Держись, Пан, — сказал Счастливчик. — Я понимаю, у тебя колючка в руке. Но ты можешь прожить годы на этой пакости, от которой у нас разболелись животы. Ты можешь согреться, накрывшись, скажем, пальмовыми листьями. Чего ж тебе сдаваться?
Да уж, подтвердил ее черные мысли. Впрочем, сдаваться так просто Александра Архипова не собиралась.
— Да мне не очень-то нравится здесь, — сказал Пан.
– Чем же это я вам мешаю, позвольте спросить.
— Ты мне не заливай! — сердито оборвал его Счастливчик.
– Тем, что путаетесь у меня под ногами. Это вам не в пыльных архивах сидеть, собирая информацию. Тут, знаете ли, по-настоящему стреляют.
— Я второсортный шимпанзе и третьесортный человек, — медленно произнес Пан. — Я подумал, как я буду тут один, и мне стало не по себе. Я этого не выдержу.
Саша похолодела. Откуда Данилов узнал, что она была в архиве? Богатов сказал? Получается, он за ней следил? Или изначально именно в слежке за ней и заключался смысл его поездки в город? Не было никакой деловой встречи. Тогда почему Богатов был так взвинчен и зол? Из-за того, что ей удалось узнать? Из-за папки, которую она забрала? Но почему он тогда не отобрал эту папку по дороге? Или это сейчас должен сделать Данилов?
— Это потому, что ты регрессировал, деэволюционировал или как там? — спросил Горилла.
От всех этих тревожных мыслей, устроивших в ее голове что-то очень похожее на тараканьи бега, Саша вся взмокла.
— Да.
– Откуда вы знаете про архив? – спросила она слабым голосом.
— Ты получил образование. Пусть из-за чужого плеча, но получил, — сказал Счастливчик. — Как живут шимпанзе? В одиночку?
– А что, это большой секрет? Где же еще пишутся пыльные диссертации по папирусам? Или чем вы там еще занимаетесь?
— Они бродят небольшими группами — от двух до четырех самцов, вдвое больше самок и детеныши, сколько есть.
— Значит, ты не переменился, — сказал Счастливчик. — Ты все еще шимпанзе. Тебе нужно только даму. Ты оставайся здесь, Пан, а мы с Гориллой заберемся в какой-нибудь зверинец и умыкнем тебе жену.
Господи, оказывается, он всего-навсего имел в виду ее научную работу. Ну, разумеется, «пыльные диссертации» пишутся именно в архивах. Где же еще?
— Нет, — сказал Пан. — У вас и без того достаточно неприятностей.
– Я занимаюсь берестяными грамотами, – от досады, что она только что чуть сама не проболталась, Саша даже покраснела. – Не папирусами.
— Вот оно что! Ну, конечно, — сказал Счастливчик. Лицо его выражало печальное торжество. — Ты сожалеешь, что заставил нас нарушить долг. Нам было приказано караулить тебя, а мы не укараулили.
– Очень важное уточнение. – Данилов еще и язвил. – Принимается. Географический компонент, так сказать. Саша, вы все-таки постарайтесь быть осторожнее. Не общайтесь с незнакомцами. Мне бы не хотелось найти еще и ваш труп.
Пан уныло кивнул. Опираясь на руки, он раскачивался на них, как на костылях, и думал.
– Начнем с того, что труп Якунина нашли не вы, а я, – проговорила Саша устало. На нее почему-то навалилась дикая усталость, на которую еще пять минут назад и намека не было. – А еще ваш совет никогда не разговаривать с незнакомцами – вторичен.
— Да. Мы ведь об этом уже говорили. Горилла, если захочет, может в любое время жить не работая и получать две трети своего нынешнего жалованья. Прослужив двадцать лет на флоте, ты можешь получать половину. Но вы не бросаете службы, флот чем-то дорог вам, и я, возможно, все вам напортил.
Саша была уверена, что он обязательно спросит, что она имеет в виду.
— Мы не дети. А ты не наш папенька, — прорычал Горилла. Тебе только семь с половиной лет. Мне пятьдесят два.
– У Булгакова в первоисточнике «Никогда не разговаривайте с неизвестными», – улыбнулся Данилов, довольно равнодушно.
— Ты любишь флот.
Начитанный, значит. Александре Архиповой становилось все более интересно, что именно этот человек делает в Глухой Квохте? В то, что он приехал отдохнуть, снимая комнату в деревенском доме Клавдии Петровны, она нисколечко не верила.
— А черт его знает! — Горилла пожал массивными плечами. На гражданке перекинуться словом не с кем. Эти гражданские все пентюхи.
– Пожалуй, воспользуюсь советом, – заявила Саша с вызовом. – И вашим, и булгаковским. Не буду с вами разговаривать. Всего доброго.
— Все твои друзья служат на флоте.
– Хорошего вечера.
Горилла поглядел на Счастливчика, который снял свои черные ботинки и белые носки и рассматривал распухшую ступню.
Данилов сделал жест, будто снимает несуществующую шляпу, обошел Александру, словно она была столбом на его пути, и двинулся по дорожке в сторону базы, негромко насвистывая под нос какую-то мелодию. Зачем он туда таскается? С кем встречается? Ради чего приехал?
— О чем это Пан толкует?
Надо перестать бередить себе душу вопросами, на которые все равно нет ответа. И попытаться правильно сформулировать те, на какие ответы есть. С этой мыслью Саша дошла до деревни, повернула на Рябиновую улицу и, зайдя за нужную калитку, легко взбежала на крыльцо.
— О том, что он человек. Что ему нужны друзья, — сказал Счастливчик. — Но говорит он об этом как-то по-шимпанзиному.
Тетя Нюра была не одна. В большой комнате за накрытым вязаной скатертью круглым столом торжественно восседали Клавдия Петровна и Антонина Евгеньевна. Соседки. На столе стояли самовар, тарелка с оладьями и поднос с пирогами, заботливо накрытый полотенцем.
— У меня никогда не было ни одного, друга, — сказал Пан. — Только сторожа, врачи да люди, которым я был нужен для экспериментов.
– Ой, Сашенька вернулась, – всплеснула руками хозяйка при виде своей жилички. – Проходи, раздевайся, будем вместе чай пить. Я пироги напекла. И рыбник даже. Как и обещала.
Счастливчик вздохнул и стал натягивать носки.
– Автолавка рыбу привезла? – проявила осведомленность Саша, вспомнив слова тети Нюры, сказанные пару дней назад.
— Чему быть, Пан, тому не миновать. Это верно — мы с Гориллой в зарослях жить не можем.
Та обещала испечь рыбник только после того, как закажет для него начинку.
— А я не могу жить без друзей, — сказал Пан. Он перестал раскачиваться на руках и сел, скрестив под собой короткие могучие ноги. Затем он стал чиститься. — Я скажу, что украл вас. Как Кинг-Конг в недавней телевизионной передаче. Взял под мышки двух моряков и унес.
Тетя Нюра снова махнула рукой.
— Чудишь, Пан, — сказал Счастливчик, надел носки, и они вместе направились к шоссе.
– Ну да. Дождешься от них. Игорек наловил. Такого огромного судака принес, я и не знала, что в нашей речке такие водятся. Сказал: «Держите, Анна Ивановна. Это вам на пирог». Я уж его благодарила да благодарила. Сразу и тесто поставила. Велела заходить к обеду вместе с Клавдией. Он и пришел. Ел да нахваливал. И ты садись, поешь. Или, может, супу хочешь? У меня щи в печке томятся. Налить?
Пан время от времени влезал на дерево и высматривал дорогу.