Молодой человек присел на краешек кровати. А.А. Катто молча рассматривала его. Подождав несколько минут, он откашлялся:
Он действительно ждал, ничего не делая, стоял у окна и курил трубку. Звонок раздался через несколько минут. Радель быстро справился.
– Я поклялась. Я должна.
– В мои инструкции входит проинформировать вас, что я также запрограммирован танцевать танго.
– Это не то, о чем я спрашиваю, Рейзл. Я понимаю, что ты дала ей слово, но ты ведь уже пыталась бросить. Что ты сделаешь на этот раз, чем этот раз отличается?
— Я сначала осведомился о гаечном ключе… Старая Катрин о нем ясно помнит… Около двух недель назад Леонар Ляшом почувствовал у себя в комнате запах газа… Теперь газом пользуются только на кухне, но в прежние времена все комнаты освещались газом, и аппаратура осталась. Газопроводы закрепили болтами. Поэтому Леонар принес из мастерской гаечный ключ. Он просто забыл отнести его обратно, и с тех пор ключ валялся в углу его комнаты.
Рейзл смотрит на туфли Подгорец. Простые, коричневые с плоской подошвой. Почему Подгорец не носит каблуки, раз может?
— А простыни?
– Я перестану, – говорит Рейзл. – Я могу.
— Я не мог выяснить абсолютно точное число, так как часть их находится в стирке… Простыни помечены разными метками… Самые старые, очень изношенные, помечены инициалами «НФ» и существуют со свадьбы стариков… В то время женщина, выходя замуж, приносила в дом такое количество постельного белья, чтобы его хватило на всю жизнь… Они сделаны из плотного голландского полотна, и их осталось всего несколько штук… Имеются также простыни с меткой «МЛ», принадлежавшие покойной жене Леонара. Мне сказали, что их две дюжины… Одна из этих простыней сожжена утюгом… Двенадцать почти новых, бумажных простыней без меток. И наконец, две дюжины простыней, принадлежащих Полет Ляшом.
29.
– Можешь? – спрашивает Подгорец.
— Они помечены буквой «П»?
Когда в третий раз настала его очередь грести, Рив принялся ругаться. Не считая представшего перед ними странного явления, ничто не указывало на существование здесь хотя бы какой-то земли. Билли, дремавший на носу байдарки, поднял голову.
— Да.
Мима Шпринца
– Что с тобой, дружище?
— Я полагаю, что обычно ими пользуется она одна?
Вернувшись вечером домой, Рейзл обнаруживает Гитти у себя комнате, уже в постели. Уже тепло, но она зачем-то накрылась одеялом до подбородка.
– Я голоден, и я устал. Мне до смерти осточертело это треклятое озеро, и мне надоело плыть и плыть, никуда не приплывая!
— Я не мог себе позволить настаивать на таких деталях. Мне только сказали, что это ее личные простыни.
– Шпринца, – бормочет Гитти, когда Рейзл садится рядом с ней на одеяло. – Мима Шпринца ойф де компьютер.
Билли зевнул.
— Благодарю вас.
Гитти будто увидела призрака, смотрит сквозь пространство, не на что-то в комнате. Так иногда смотрел зейде, когда видел чей-то сон.
– Да, это скверно.
— Разрешите вас спросить…
– Что ты говоришь? – раздраженно спрашивает Рейзл.
– Что ты хочешь сказать своим «скверно»? – вспыхнул Рив. – Если в ближайшее время нам что-нибудь не подвернется, мы здесь подохнем!
— Нет, метр. Я еще ничего не знаю… Извините.
– Мима Шпринца, – повторяет Рейзл.
– И что ты мне предлагаешь? Кричать «ах, что же нам делать»? И прежде чем ты начнешь впаривать мне насчет того, что это я втянул тебя в эту историю, вспомни, что это я хотел остаться в Паданце.
Не взяв с собой никаких бумаг, он открыл дверь в комнату инспекторов, куда только что пришел Люка.
– На твоем компьютере, она там! Шпринца! Шпринца! Шпринца! – повторяет Гитти.
– В Паданце ты бы умер!
— Если меня будут спрашивать, скажите, что я у следователя.
– Ша! – обрывает ее Рейзл, чувствуя подкатывающую тошноту. Мима Шпринца – сестра дедушки тати, Шмиля. Их обоих депортировали в Освенцим в 1944 году.
– А так я умру здесь, если верить тебе. Мне сдается, что умереть в Паданце пришлось бы мне больше по вкусу!
У него был ключ от застекленной двери, которая соединяла Управление криминальной полиции с Дворцом правосудия и которую стали тщательно запирать с тех пор, как один арестованный воспользовался этой дверью для побега.
На шум прибегает мами.
Рив сдвинул брови:
Как всегда, он увидел много знакомых лиц среди посетителей, ожидавших на скамейках, некоторые из них сидели между двумя жандармами. Так он увидел Каноника, приведенного на допрос к следователю. Он молча показал Мегрэ свои наручники, пожав плечами, как бы говоря: «Вот как они здесь со мной обращаются!» Действительно, это был совершенно иной мир, в котором царил запах бумаг и чиновничества.
– Вы тут болтаете в кровати, пока я делаю ужин? – Она устало, но строго машет рукой, чтобы они вставали и шли за ней. – Обе, ну-ка вставайте, накрывайте на стол.
– Так вот как ты на это смотришь?
Он постучался в дверь кабинета Анжело и, войдя, увидел молодого следователя, сидящего за столом, тщательно выбритого и распространяющего вокруг себя легкий аромат лаванды. Его секретарь, находившийся здесь же, вряд ли был намного старше.
– Гитти устала, – говорит Рейзл, стараясь делать это как можно спокойнее, но мами прищуривается.
– Именно.
— Садитесь, господин комиссар. Я был вчера весьма удивлен тем, что всю вторую половину дня и вечера не имел от вас никаких сведений. Должен ли я из этого заключить, что вы ничего еще не нашли, что вы не сделали никаких открытий, способных заинтересовать меня?
– Что такое? От чего это она устала?
– Ах так?
Секретарь сидел с карандашом в руке с видом человека, приготовившегося вести протокол, но, к счастью, он ничего не записывал.
Мишигене Гитти повторяет:
Последовало напряженное молчание, но потом оба осознали, насколько абсурдно было бы пытаться затеять драку в хлипкой лодочке, и расслабились.
— Вы заезжали еще раз на набережную де-ля-Гар?
– Мами, посмотри в компьютер! Там мима Шпринца!
– Нет смысла доставать друг друга. Мы вместе застряли в этой дыре, и мы ничего не можем с этим поделать.
— Лично я нет.
– Вус? – Мами заходит в комнату и закрывает за собой дверь. – Компьютер тебя не касается! Он нужен Рейзл для учебы и помощи нам, вот и все. Нечего тут обсуждать. Я ничего не хочу слышать. И тати… ни слова ему об этом!
Некоторое время Рив сосредоточенно греб, а затем Билли сменил его. Сменная работа была единственным, что давало им хотя бы какое-то представление о течении времени. Больше не менялось ничего. Их окружала лишь водная гладь и неизменно серое небо. Голод глодал их внутренности, а утомительно однообразное окружение ничем не могло отвлечь их внимание. У Билли было такое ощущение, что весь его мир состоял из гребли, сна и ожидания того момента, когда истощение мало-помалу возьмет над ними верх.
— Следовательно, вы больше не видели ни одного из членов семьи или служащих?
У Гитти дрожит подбородок, в глазах сверкает боль. Уже мягче мами добавляет:
Рив сидел на носу, глядя в пространство, а Билли механически работал веслом, когда Рив внезапно выпрямился:
— Нет.
– И я не хочу ничего видеть. Знаешь почему?
– Там что-то есть.
— Я полагаю, однако, что вы и ваши сотрудники все же занимались этим делом? Я, со своей стороны, много размышлял о нем и признаюсь, что, несмотря на незначительность этой кражи, я склоняюсь к гипотезе ограбления.
Гитти кивает.
Билли поднял голову.
Мегрэ молчал, вспоминая сегодняшний сон, столь непохожий на действительность. Имело ли смысл трудиться и доказывать, пытаться объяснить этому чиновнику, что…
– Ты уверен, что тебе не кажется?
– Во-первых, мима Шпринца, благословенна ее память, не в каком-то компьютере. Она в моем сердце, – мами кладет руку на грудь, которая чуть вздымается, будто мима Шпринца и правда там, колышет платье мами, чтобы это доказать. – Во-вторых, мне есть чем заняться, так что я не буду искать мертвых там, где им не место. – Она плюет через плечо, как старушка. – Пусть Шпринца покоится с миром.
Он ждал конкретных вопросов.
– Посмотри сам, – показал Рив.
— Что вы об этом думаете? — наконец спросил следователь.
Она убирает руку с груди и снимает с Гитти одеяло.
Билли сдвинул на лоб темные очки и затенил глаза ладонью. Все, что он мог разглядеть – это темное расплывчатое пятно на горизонте.
— О чем? Об ограблении?
– Ты такая сильная девочка. Тебе надо поесть. – Мами пощипывает щеки Гитти, чтобы вернуть им здоровый румянец. – У меня для тебя есть суп, – она мягко, но уверенно берет Гитти за руку и поднимает ее с кровати, с любовью, не оставляя ей выбора.
– Кажется, ты прав!
— Да.
Гитти встает. Она идет медленно, едва переставляя ноги, но в ее глазах все еще зияет пустота, будто она увидела обратный ход времени и теперь не может вернуться в привычное русло.
Билли яростно заработал веслом, и темное пятно стало ближе.
— Я разыскал для вас некоторые данные. Знаете ли вы, сколько за десять лет произошло в Париже ночных ограблений в квартирах или в особняках в то время, как хозяева были дома?
– Похоже на какой-то остров.
Рейзл вслед за мами и Гитти идет к кухонному столу. Гитти возит ложкой по тарелке, отказывается есть. В отличие от Рейзл. От одного запаха курицы с паприкой у нее слюнки текут. Собственный голод вызывает у нее отвращение. Как она может быть голодной? Почему она не чувствует себя плохо от этих видео, как Гитти, почему они не высасывают из нее всю жизнь? Дело в том, что она старше или – что ближе к правде – она просто стала жестче из-за того, что уже столько посмотрела? Она хочет золотисто-оранжевые пулькес.
Следователь удивленно взглянул на него, явно заинтересованный.
– Для острова он несколько маловат.
— А… Это, значит, его земля?
Они подгребли ближе. Темное пятно оказалось плавучим островком тростника – скоплением переплетенных стеблей, неподвижно лежащим на поверхности воды. Билли потыкал его веслом, и между губчатыми стеблями проступила маслянистая вода. Рив мрачно посмотрел на островок.
— Тридцать два, — продолжал Мегрэ ровным голосом. — Получается немного более трех ограблений в год. К тому же дюжину из них надо отнести за счет одного, своего рода артиста или маньяка, арестованного нами три года тому назад. Он до сих пор сидит в тюрьме — парень двадцати пяти лет, который жил у своей сестры, не имея ни друзей, ни любовницы, — им владела только одна страсть — совершать самые дерзкие и трудные ограбления, как, например, забраться в комнату спящей пары и, не разбудив их, забрать драгоценности. Конечно, он не был вооружен.
– Не похоже, что это сможет нам чем-нибудь помочь.
— Почему вы сказали «конечно»?
— Нет, сэр, это земля мистера Топхема, но мистер Мортимер арендует и это поле, и соседнее, чтобы сажать здесь зеленый корм для скота.
– Может быть. Но это может оказаться знаком, что мы приближаемся к земле. Ты не заметил в воздухе ничего особенного?
— Потому что профессиональные квартирные воры никогда не бывают вооружены. Они на собственном опыте изучили уголовный кодекс и не хотят рисковать.
— Вот как? Весьма интересно. Сигарету? — Уимзи незаметно приблизился к двери сарая и с отсутствующим видом заглянул в темноту помещения. Там было сложено большое количество сельскохозяйственного инвентаря и стоял черный экипаж старинной конструкции, который, по-видимому, покрывали лаком. Уимзи вытащил из кармана спички. Коробка, должно быть, отсырела, потому что после одной или двух безуспешных попыток зажечь спичку он был вынужден в конце концов резко чиркнуть ею по стене сарая. Пламя, осветив старинный экипаж, выявило явное несоответствие его конструкции надетым на его колеса резиновым шинам.
Рив озадаченно посмотрел на него.
— И несмотря на это, почти каждую неделю…
— Как я понимаю, у мистера Мортимера прекрасная племенная ферма, — небрежно сказал Уимзи.
– Да не сказал бы.
— Почти каждую неделю читаешь в газетах, что была убита какая-то старуха, владелица табачной или галантерейной лавчонки, а то и хозяин бакалейного магазина в предместьях или в городе… В действительности же причиной этого является не ограбление… Авторами подобных преступлений бывают молодые проходимцы, умственно недоразвитые, подчас даже слабоумные… Я хотел также установить, сколько за десять лет произошло настоящих ограблений с убийством… Всего три, господин следователь… Одно при помощи гаечного ключа, который находился у грабителя в кармане, второе — кочергой, которую грабитель схватил, когда его пытались задержать, наконец, третье — огнестрельным оружием, оставшимся со времен войны…
— Да, сэр, ферма и в самом деле хорошая.
– Запах! Пахнет рыбой и еще чем-то, не знаю – может быть, растениями или палой листвой.
Он повторил:
— Интересно, а серых у него случайно нет? Моя мать — викторианские понятия и все такое прочее — влюблена в серых. Парадные выезды, визиты, ах, вы представляете…
Рив понюхал воздух.
— Одно-единственное!.. И это не был автоматический пистолет калибра 6,35… Я не верю, чтобы во всем Париже можно было найти профессионального вора или проходимца, способного использовать, один из тех револьверов, которые порядочные люди хранят в ящиках своего ночного столика, а ревнивые женщины носят в сумках.
— Правда, сэр? Мистер Мортимер, я думаю, сможет угодить леди, сэр. У него несколько серых.
– Может, ты и прав. Давай погребем дальше. По крайней мере, это уже хоть какое-то изменение.
— Если я вас правильно, понял, вы не принимаете версию ограбления?
— Однако! Пожалуй, мне стоит к нему подъехать. Боюсь только, что сегодня уже слишком поздно. Вот возьмите, выпейте на здоровье. И передайте мистеру Мортимеру, чтобы он не продавал своих серых, пока я с ним не повидаюсь. Ну, доброго вам утра и еще раз спасибо.
Он пробрался к Билли.
— Нет.
Он повернул Полли Флиндерс к дому и пустил ее легкой рысью. Когда сарай скрылся из виду, он остановился и, наклонившись, осмотрел свои ботинки. К ним прилипло множество отрубей.
– Дай-ка мне весло. Если там действительно земля, надо до нее добраться!
— Даже, например, кем-нибудь из персонала или бывшим работником фабрики?
— Должно быть, я набрался их в сарае, — сказал Уимзи. — Любопытно, если это и в самом деле так. А зачем, интересно, понадобилось мистеру Мортимеру в ночь похорон запрягать своих серых в старинный экипаж, с укутанными копытами и в придачу без голов? А все-таки приятно узнать, — добавил его сиятельство, — что виски Ламсденов здесь ни при чем.
Рив погреб с возобновленной энергией. Они миновали еще несколько плавучих островков растительности. Их становилось все больше и больше, здесь и там они объединялись, образуя большие области. Вскоре Билли и Рив уже гребли по протокам, разделяющим обширные пространства сплетенного тростника. Воздух был наполнен болотным запахом гниющей растительности, а вода стала темной и застоявшейся. Над ее поверхностью танцевали москиты и яркие стрекозы, и блеклые цветы изо всех сил пытались пробиться между темно-зелеными стеблями ползучих растений.
— Один из бельгийцев, хозяин баржи, которого мои ребята опросили, видел в тот вечер, как со стороны двора неизвестный, взобравшийся на лестницу, разбивал бутылочное стекло, вмазанное в край стены.
Островки тростника понемногу утолщались, и Билли с Ривом то и дело приходилось проталкивать лодку через постоянно сужающиеся протоки, или даже веслом прорубать себе путь в тех местах, где островки были более тонкими.
— Вечером или после двух часов ночи?
— Это библиотека, — сказал Хэвиленд. приглашая гостей войти. — Прекрасная комната и, мне сказали, великолепная коллекция книг, хотя сам я не питаю большой склонности к литературе. Боюсь, так же как и их прежний владелец, мой отец. Как видите, дом нуждается в ремонте. Не знаю, возьмется ли за это Мартин. Денег, конечно, потребуется немало.
Билли вгляделся в темную воду. Озеро, по всей видимости, постепенно мелело. Несколько раз лодка задевала дном за что-то твердое, и Билли показалось, что он смог разглядеть под водой очертания каких-то предметов. Они были похожи на останки чего-то, сделанного человеческими руками.
— Вечером, около десяти часов.
Оглядевшись, Уимзи вздрогнул: больше из сострадания, нежели от холода, хотя белесые завитки густого ноябрьского тумана уже легли на высокие окна, пробиваясь сыростью через оконные рамы.
— Иначе говоря, за четыре часа до преступления?
Наконец байдарка села на мель и больше не могла двигаться. Билли снял с себя пояс, скользнул через борт и по пояс ушел в болото, прежде чем сумел найти под ногами опору. Упершись плечом в корму лодки, он попытался подтолкнуть ее. Вначале его усилия ничего не давали, а затем раздался скрежет и треск, и Рив закричал:
— Да, за четыре часа до преступления.
Длинная комната в холодном стиле неоклассицизма выглядела бы в этот серый, пасмурный день весьма уныло, даже не будь в ней тех признаков запустения, которые так ранят души библиофилов. Сырость разрисовала стены фантастическими узорами, тут и там виднелись безобразные трещины, отставшая штукатурка осыпалась желтыми чешуйками. Влажный холод, казалось, исходил от книг в переплетах из телячьей кожи, расслоившихся, испорченных сыростью, отвратительных пятен зеленоватой плесени, которая переползала от тома к тому.
– Черт подери, в лодке дыра! Ее заливает!
— Если это действительно так, то каковы ваши выводы?
— Боже, боже! — сказал Уимзи, печально разглядывая эту гробницу ненужной мудрости.
Байдарка начала угрожающе крениться, и Рив плюхнулся в черную воду рядом с Билли.
— Пока нет никаких. Вы же просили меня проинформировать вас.
— Как здесь неприятно! — воскликнула миссис Хэнкок. — За все это, мистер Бердок, вам следует отругать вашу экономку, миссис Ловелл. Она должна была хорошо протапливать здесь по крайней мере два раза в неделю. Просто стыдно, что она довела все до такого состояния.
– Вот и нет у нас байдарки.
— Вы сделали еще какие-нибудь открытия?
— Действительно, — согласился Хэвиленд.
– Постой, мой ПСГ и кобура с пистолетом все еще там!
— У Полет Ляшом есть любовник.
Уимзи не сказал ничего. Уткнувшись в книжную полку, он время от времени брал в руки книгу и быстро просматривал ее.
Рив перегнулся через борт осевшей байдарки и выудил их оттуда. Билли повесил их на плечо.
— Она сама вам сказала? Я понял, что вы…
– Думаю, нам стоит пойти поискать более твердую землю.
— Это всегда была довольно унылая комната, — продолжал Хэвиленд. — Помню, когда я был маленький, она внушала мне благоговейный страх. Мартин и я бродили, бывало, среди этих книг и, знаете, все время боялись, что кто-то или что-то набросится на нас из темных углов. Что у вас там, лорд Питер? О, «Книга мучеников» Фокса?
[13] Боже мой, как ужасали меня эти картинки в былые времена! Помню, была еще одна старинная книга с забавными картинками. «Хроника…» — как же она называется? Ну, это место в Германии, где родился палач? На днях еще выщел его дневник…
— Я ее не видел. Она мне ничего не говорила. Ее золовка невольно навела меня на след…
– Больше ничего не остается.
— Нюрнберг? — высказал предположение Уимзи.
— Какая золовка?
Они обнаружили, что каждый раз, когда они переставляли ногу, со дна поднимались ленивые пузыри какого-то газа, которые, достигая поверхности, лопались, распространяя дурной запах. Вокруг них вились мелкие черные насекомые, а москиты просто-таки насмехались над ними. Они постоянно спотыкались и падали. Как и предположил Билли, под слоем жидкого ила скрывались кучи какого-то хлама, натыкаясь на которые, они отбивали себе ноги и подворачивали лодыжки. Идти было почти невозможно, и несмотря на то, что снизу они промокли до пояса, пот катился градом по их лицам. Билли остановился по колено в болотной воде.
— Именно так; да, конечно, так — «Нюрнбергская хроника». Интересно, она все еще на старом месте? Если мне не изменяет память, она стояла там, около окна.
— Вероника Ляшом.
– Послушай, мне пришла идея! Если мы включим ПСГ, может быть, повышенная плавучесть немного облегчит нам задачу?
— Где вы ее разыскали?
Он приблизился к одному из стеллажей, который вплотную подходил к окну. Сырость похозяйничала здесь весьма основательно. Стекло было разбито, и в комнату попадал дождь.
– Если только они еще работают после того, как мы столько раз роняли их в грязь.
— У нее дома, на улице Франсуа. Она работает барменшей в ночном кабаре «Амазонка» на улице Марбеф. Ее любовник, за которого она собиралась выйти в ближайшее время замуж, является также любовником Полет…
— Куда же она девалась? Большая книга в тисненом переплете. Хотел бы я взглянуть еще разок на старую «Хронику».
Билли взял свою переноску, потряс ее и нажал кнопку включения. По поверхности воды прошла рябь – поле появилось. Идти действительно стало гораздо легче. Они прошли еще триста ярдов, и Билли обнаружил, что над болотом здесь и там возвышаются участки сухой земли, покрытые жесткой колючей травой. Билли и Рив подбрели к одному их сухих пригорков и хлопнулись на землю.
Его взгляд неуверенно скользил по полкам. Уимзи, как истинный любитель книг, первым заметил «Хронику», втиснутую в самом конце полки, у стены.
– Господи, как я устал!
— Он в этом сознался?
— Боюсь, она довольно в плохом состоянии. О!..
– По крайней мере, мы, кажется, наконец-то куда-то дошли. Дальше, вроде бы, твердой земли становится больше.
— Да.
Земля, находившаяся впереди, была более твердой. Здесь встречались обширные участки колючей травы. В отдалении боролись за жизнь несколько приземистых, скрюченных деревьев. А на некотором расстоянии они заметили гряду невысоких холмов.
— Что он за человек?
Но доедать за сестрой нет времени. Мами молча подзывает ее на кухню и, гневно прищурившись, заглядывает ей в лицо.
Немного отдохнув, Билли и Рив двинулись дальше. Хотя идти по твердому было гораздо легче, неприятности поджидали их и здесь. Им приходилось брести вброд через большие озерца стоячей воды, а в одном месте Билли по пояс ушел во впадину, наполненную густым, вязким илом. Рив десять минут бился, прежде чем ему удалось вытащить его оттуда. Насекомых становилось все больше, их наглость возрастала пропорционально количеству, а грязь, подсыхающая на их одежде, раздражала кожу не меньше, чем укусы москитов.
— Один из тех типов, которых в таком количестве встречаешь в окрестностях Елисейских полей… Рекламный агент по профессии. Весь в долгах. Вначале он собирался жениться на Веронике, у которой собственная квартира плюс некоторые сбережения… Когда он услышал рассказ о золовке и ее миллионах, он познакомился с ней, стал ее любовником… Еще позавчера вечером они обедали вместе, а затем он отвез ее в квартиру на острове Сан-Луи, которую ему для этой цели предоставил один из его английских друзей…
– Ты показала Гитти компьютер, фарвус? Почему?
Грязные и вымотанные, они наконец достигли первых склонов холмистой местности. Холмы были покрыты мягким упругим дерном. Билли с Ривом упали на траву и некоторое время лежали в молчании, тяжело дыша. Затем Рив заметил кое-что в кустике травы, который был немного выше остальных, и подполз поближе. Он рассмеялся и позвал Билли.
Мегрэ нарочно, с насмешливым удовлетворением беспорядочно нагромождал все эти факты, которые следователь мысленно пытался привести в порядок.
Прежде чем Рейзл успевает ответить, мами поднимает указательный палец и тыкает им Рейзл в нос.
– Эй, посмотри-ка, что я нашел!
— Вы оставили его на набережной Орфевр?
– Найн! – шипит она. – Ничего не говори! Если она еще раз его увидит – ароас фин фенстер! Сразу в окно! Фарштейст?
Билли поднял голову.
— Я его туда даже не возил.
Рейзл кивает. Она понимает. Но мами было не обязательно все это говорить, потому что сестра и без того держится от нее на расстоянии. Когда они убирают тарелки и Рейзл шутит, Гитти не смеется. Когда Рейзл предлагает помочь с уроками, Гитти отказывается. Она не заходит в комнату Рейзл. Гитти если и не расстроена, то просто мысленно находится где-то далеко.
– Что там?
— К чему эти факты нас приведут?
Рейзл как никто другой знает – то, что увидено, нельзя развидеть.
– Иди сюда, погляди.
— Не знаю. Если отбросить версию ограбления и если доверять показаниям хозяина баржи, нужно признать, что убийство было совершено кем-то из домашних. Работники оперативного отдела нашли в комнате Леонара Ляшома гаечный ключ длиной тридцать шесть сантиметров.
Но для Гитти это видео значило нечто другое, не то, что для Рейзл. Компьютер – пламя, к которому Гитти больше никогда не прикоснется. Рейзл один раз обожглась, и теперь ее тянет к жару. Это чувство для нее важнее покоя.
Билли подполз к Риву, и тот раздвинул траву руками. В траве пряталось гнездо с восемью голубоватыми яйцами. Они были немного больше тех голубиных яиц, которые Билли мальчишкой крал в Уютной Щели. Он широко улыбнулся Риву:
— Нам известно, что убийца воспользовался автоматическим пистолетом.
Вечером после ужина Рейзл закрывает дверь в свою комнату и достает ноутбук, пытается поскорее снова найти то видео. Конечно, женщина в видео – не мима Шпринца, ну конечно! Это же невозможно! Но убежденность Гитти все равно пугает. Теперь Рейзл вглядывается в экран, склоняется, прищурившись, как Гитти.
– Завтрак!
— Знаю. Этот гаечный ключ весит два килограмма. Согласно показаниям служанки Катрин он уже две недели находился в комнате Леонара, с того самого времени, как Леонар им закреплял болт газовой трубы.
Один раз ведь можно нарушить обещание, всего один раз.
– Или обед.
— Какие у вас еще имеются сведения?
– А может быть, и ужин; в этом долбаном местечке ничего нельзя сказать наверняка!
И да, они будто немного похожи. У Шпринцы и женщины на видео темные волосы и большие глаза. У женщины на видео волосы длинные, распущенные, бесформенные, а у Шпринцы, на фото на шкафчике тати, волосы заколоты высоко, красиво, как темный венок. Фотография – все, что от нее осталось. Фотография в куртке ее брата, которого выбрали работать в лагере, а ее – нет. Шпринца, Шпринца.
Следователя раздражала ироническая невозмутимость Мегрэ. Даже секретарю, смущенно опустившему голову, было ясно, что комиссар сознательно избрал такую манеру поведения, явно недружелюбную, хотя ее нельзя было назвать враждебной или агрессивной.
– В любом случае, это еда. Как считаешь, что мы с ними сделаем?
Рейзл внимательно разглядывает женщину на видео. У нее впалые щеки и тонкая шея, как на фотографиях холокоста, которые Рейзл видела еще в детстве. Рейзл не помнит времени, когда в ее голове не было этих картин – женщин, раздетых и дрожащих, женщин и мужчин, голых и мертвых в ямах, вывернутых конечностей, огромных и пустых глаз. Глаза! Глаза, с мольбой смотрящие в объектив. Вот почему Гитти увидела Шпринцу в порновидео.
— Вряд ли это можно назвать сведениями… Например, я только что получил точные данные о количестве простыней, имеющихся в доме…
Билли осмотрелся вокруг.
Конечно же, эта женщина – не Шпринца.
— Постельных простыней?
– Не знаю. Думаю, нам придется есть их сырыми.
– Найн, – говорит Рейзл сама себе, закрывая этот вопрос. Но теперь, когда она нарушила – уничтожила – свое обещание, ею овладевает неодолимое любопытство, оно ведет ее пальцы вдоль маленьких картинок с изображениями пыток – маски, шарики во рту, цепи, намекающие на то, что будет в самом видео.
— Одна-единственная простыня в комнате Леонара испачкана кровью… На ней метка «П», и она принадлежит Полет…
– Мы могли бы развести костер и попробовать их приготовить.
— Это все?
На одной из картинок женщина в большом черном ошейнике. Ошейник прикреплен к столбу толстой металлической цепью, Рейзл никогда ничего подобного не видела на настоящих людях, только на рисунках, показывающих, как израильтяне страдали в рабстве в Древнем Египте. Это изображение заставляет ее остановиться. Заставляет нажать на видео.
Билли засмеялся:
— Позавчера Полет вышла из дома около шести часов вечера, чтобы встретиться с любовником, который ожидал ее в красной машине, недалеко, на набережной, против бакалейной лавки. В то же самое время Леонар Ляшом выехал из дома в голубой машине марки «понтиак», принадлежащей его невестке… Влюбленная пара направилась в ресторан в Пале-Руаяле под названием «У Марселя». Леонар вернулся домой в девять часов… Часом позже неизвестный, взобравшись на лестницу во дворе, каким-то тяжелым предметом, вероятно молотком, начал разбивать осколки стекла, вмазанные в край стены. Полет после посещения квартиры англичанина на набережной Бурбонов вернулась домой в такси…
– На чем, парень? У нас нет ни сковородок, ни чего-либо подобного!
Когда видео разворачивается на весь экран, Рейзл видит, что женщина лежит на животе на голой деревянной платформе. Цепь натянута, поэтому спина женщины изогнута, а голова держится прямо. Ее запястья и лодыжки тоже связаны сзади, той же цепью привязаны к столбу за платформой.
— А почему не в машине своего любовника?
– Мы могли бы развести костер и поджарить их на раскаленном камне.
Какая же она худая! Ярко выраженная ключица над скромными титтес сразу бросается в глаза. У нее узкие плечи, как у ребенка. Другая женщина, более цафтиг, стоит рядом в черных сапогах на высоком каблуке и в облегающем черном костюме – ее большие титтес и широкие бедра будто обтягивает вторая кожа. Она ходит вокруг платформы и бьет хлыстом тухас рабыни, которая от каждого удара вздрагивает, позвякивая цепью. Но рабыня улыбается иногда, когда женщина с хлыстом перестает хлестать и нежно поглаживает рукой в перчатке то место, по которому только что ударила. Похоже, это важно; Рейзл вглядывается в лицо женщины, чтобы найти зависимость, зацепку, заставляющую губы изогнуться в готовности или желании.
— Потому что она боялась, что ее заметят.
– У нас нет никакого масла!
— Это она сама вам сказала?
Рив пожал плечами:
Женщина с хлыстом останавливается, отстегивает вторую от столба, помогает ей сойти с платформы и за цепь ведет к задней стене комнаты. Где они? Что это за стена? Там нет мебели, нет ничего для спальни, кухни, кабинета. Они существуют вне пространства, вне времени. Без этих стандартных маркеров порноместа и порновремени Рейзл становится не по себе. Чем все это кончится? А вдруг не кончится? Женщина с хлыстом прикрепляет связанные запястья рабыни к крюку над ее головой. Она болтается, ее тонкое голое тело растянуто, и Рейзл вся напрягается от страха. Это не Шпринца. До Освенцима у Шпринцы было круглое лицо, полное тело. У этой женщины огромные глаза, впалые щеки, взгляд рассеянный. Какие же у нее крошечные титтес! Два почти плоских круга с темными пятнами сосков. Пустой пупик. Ее тазовые кости сильно выпирают, голая кожа под ними испещрена красными полосами.
— Ее любовник мне это сказал. В коридоре она встретила Леонара, который был в халате…
– Бывают времена, когда приходится импровизировать.
Что бы ни произошло дальше, это будет ужасно. Настолько ужасно, что Рейзл не может представить, и она смотрит, чтобы узнать, что же это будет.
Лицо Мегрэ вдруг застыло, и в течение какого-то времени у него был совершенно отсутствующий вид.
Рив поднялся на ноги и поспешил вниз по склону. Через несколько минут он вернулся с охапкой сучьев и круглым плоским камнем. После нескольких неудачных попыток ему все же удалось развести костер, и он положил камень поверх горящих углей. Он поплевал, удостоверяясь, что камень достаточно нагрелся, и, удовлетворенный, разбил яйца и вылил их сверху. Яичница получилась со скорлупой и песком и скрипела на зубах. Билли и Рив обжигали пальцы, подбирая кусочки пищи с горячего камня. Однако, когда с едой было покончено, Билли лег спиной на траву, испустив вздох удовлетворения.
Хлыст ударяет титтес рабыни, Рейзл зажмуривается. Она непроизвольно сжимается, обхватывая собственные титтес.
— О чем вы думаете?
– Я мог бы съесть еще три раза по столько же.
— Я еще не знаю. Необходимо проверить.
– Да, я бы тоже не отказался!
Все это абсолютно не походило на его сон, в котором он так блестяще демонстрировал перед невидимым следователем свой метод. И они не были на набережной де-ля-Гар. Не хватало атмосферы того дома, его обстановки, его прошлого и настоящего, явного и тайного.
Теперь она понимает, что за клятву она дала. Вот что заполнит ее жизнь, если она не прекратит смотреть. Глядя на клавиатуру и стараясь избегать экрана, Рейзл закрывает видео. Больше никаких пыток! В интернете тоже могут быть стены. Некоторые видео останутся за пределами этих стен. Она печатает слова, то, что хочет увидеть, нежный шмуц, и находит: женщина с длинными каштановыми волосами и темными глазами в прозрачной цветочной блузке, ее титтес тоже будто цветы под блузкой; мужчина снимает с нее блузку и дотрагивается до ее титтес, словно это драгоценности, хрупкие, как стекло. Он целует их, женщина закрывает глаза, а Рейзл расслабляется на кровати, отпуская компьютер. Видео играет само по себе рядом с ней, так что Рейзл не нарушает обещание – она ничего не смотрит, ее глаза закрыты, ее руки внизу, правый средний палец ходит по кругу, слегка надавливает, будто она хочет стереть клитор в плоскость, но он упрямый маленький штейнделе, хочет больше, хочет быстрее и посылает волны к ее липпен, они образуют букву «О», вытянутую «О», длинную «О», ой-ой-ой. Она входит в ойсе-мукем левым средним пальцем, глубоко в лох обводя мягкие края – мит фингер снаружи, мит фингер внутри, – давит сильнее, штупая, будто пытаясь сделать кольцо, пройти сквозь кость и плоть – и ойййййййй.
И тем не менее он совершенно сознательно играл свою роль. С бедным Комельо, который так долго был его личным врагом, война шла в открытую, старая вражда, никем не объявленная, но вечно существующая, между прокуратурой и криминальной полицией.
Они немного поспали, а когда проснулись, их тела затекли и ныли, однако сами они чувствовали себя гораздо бодрее, чем раньше. Они принялись взбираться на холм. Примерно на полпути к вершине они наткнулись на наезженную грунтовую дорогу, которая шла, по всей видимости переваливая через линию холмов.
Декан зейде
Другие следователи предпочитали давать ему полную свободу действия и терпеливо дожидаться, пока он принесет им законченное досье, включая по возможности и признание виновного.
Они шли по дороге около получаса, хотя по-прежнему не имели возможности следить за ходом времени, когда до них донесся какой-то звук. Он начался с высокой ноющей ноты, но по мере приближения становился все мощнее, затем превратился в оглушительный рев, и через гребень холмов перевалил мотоцикл, направляясь по дороге прямо к ним. Вначале мотоциклист промчался мимо, но вдруг притормозил и начал возвращаться. На спине мотоциклиста что-то блеснуло – это была гитара. Билли с Ривом переглянулись.
Другой потной ночью Рейзл снится, что она снова идет в кабинет декана. Она застенчиво стучится в дверь, не представляя, что может сказать, чтобы изменить ситуацию. Что убедит его забыть про ее двойку, восстановить ее на курс? Ей нечего сказать. Но она в отчаянии, она хочет восстановиться больше всего на свете, хочет снова чувствовать себя собой. Занять место студентки в колледже, то есть свое место в мире. Он должен пустить ее обратно.
Но перед следователем Анжело он невольно играл роль, создавая образ Мегрэ, такого Мегрэ, каким его многие себе представляли.
– Не может быть.
Когда он вытащил книгу, ему под ноги упал свернутый лист бумаги. Он нагнулся и подобрал его.
Рейзл толкает дверь – она была чуть приоткрыта, значит, он внутри, готовый принимать студентов, – и входит. В кресле декана сидит зейде. Похоже, он только что проснулся. Она тут же извиняется и порывается уйти, ведь она его разбудила! Но он машет рукой, чтобы она вошла. Он слишком стар, слишком близок к смерти для этих любезностей. Он улыбается и рад ее видеть! За его головой возвышаются шкафы с полками сфурим, с двумя комплектами Талмуда, Бавли и Йерушалми, и книгами-комментариями. Шкафы со священными текстами не просто простираются от пола до конца стены, они заходят выше, на потолок, корешки висят над зейде, чтобы он мог с легкостью вытащить нужную книгу. «Что удерживает их на потолке?» – Этот вопрос висит между строк в воображении Рейзл. «Эмине, – молча отвечает зейде, передавая ей свои мысли. – Вера».
– Это невозможно!
Малыш Менестрель слез со своей огромной замысловатой машины с длинными вилками и высоким рулем, поставил ее на подножку и пошел к ним, на ходу стаскивая с себя кожаный летный шлем и стряхивая пыль с длинной замшевой куртки.
— Послушайте, Бердок, это не то, что вы ищете?
Рейзл садится. Она чувствует, что книг становится больше, над головой зейде появляются новые ряды. Книги поглощают огромное количество кислорода, из-за них в кабинете тепло и пыльно. Рейзл не боится, что книги на нее упадут, но нос из-за них чешется.
– Привет, парни! Классно, что вы здесь оказались!
Хэвиленд Бердок — он рылся на одной из нижних полок — выпрямился так быстро, что его лицо покраснело от стремительного движения.
– Азиза, – говорит зейде.
– Мы и думать не думали, что еще встретимся с тобой!
— Боже мой! — воскликнул он, то краснея, то бледнея. — Смотри, Винни, это отцовское завещание. Удивительно! Кому бы пришло в голову искать его именно здесь?
– Правда?
Рейзл накрывает облегчение: декан зейде сейчас все исправит, исправит это недоразумение, опустившее ее до двоечницы. Зейде снимет с нее наказание, конечно, снимет! Но стоит зейде на нее взглянуть, как ее уверенность улетучивается. У него трясутся руки, и ей страшно видеть его дрожащие пальцы. Как же он может ей помочь? Это ему нужна помощь. Это она должна о нем заботиться, оставить свои дела в стороне и помогать ему, ухаживать за ним. Ему нужно, чтобы она оставила шмуц. Тогда его руки перестанут дрожать, тогда он не умрет!
— Это действительно завещание? — спросила миссис Хэнкок.
– Как ты выбрался из этого разрыва в реке?
– Ну, Рейзеле? – говорит зейде. У него мало времени.
— Должен сказать, что в этом можно не сомневаться — холодно ответил Уимзи. — «Последняя воля Симона Бердока».
Малыш Менестрель нахмурился:
Тут Рейзл думает: а знает ли он вообще о ее ситуации? Вдруг эти вести обошли декана-зейде стороной? Неужели ей придется рассказать ему эту ужасную историю и про двойку, и про все почти двойки? Ей придется рассказать, что ей временно нельзя посещать занятия, и попросить его это исправить? Придется пообещать ему, как Гитти, что она бросит смотреть порно? И нарушить этот обет, как она нарушила данный Гитти, как забросила учебу? Она совсем теряет дух.
Он стоял, снова и снова переводя взгляд с передаточной
[14] надписи на чистую сторону листа.
– В реке? С тех пор прошло уже довольно-таки много времени!
– Шейфеле, – говорит декан-зейде. Смотрит на нее с любовью выше любой другой любви. На его маленькую овечку.
— Ну и ну! — сказал мистер Хэнкок. — Странно! Это кажется почти предопределением — то, что вы взяли именно эту книгу.
Теперь пришла очередь нахмуриться Билли и Риву.
— Что же в этом завещании? — с волнением спросила миссис Бердок.
Гониф
– Как? Это же было каких-то два дня назад!
— Прошу прощения, — сказал Уимзи, передавая ей документ. — И в самом деле, мистер Хэнкок, похоже на то, будто мне было предопределено найти его.