«Если», 1996 № 04







Кэтрин Куртц



МЕЧИ ПРОТИВ МАРЛУКА



Тем летом ничто не предвещало беды от Марлука. В ту пору имя Хогана Гвернаха воспринималось как легенда, смутная опасность из далекого Толана, которая могла при случае обернуться угрозой для трона Бриона. Хотя ходили слухи, что он потомок последнего колдуна дерини бывшего королем Гвинедда, род Гвернаха не объявлялся в королевстве на протяжении без малого трех поколений — с тех пор как провалилось вторжение Дучада Мора, во времена правления Яшера Халдейна. Большинство тех, кто вообще помнил о существовании Хогана, полагали, что он давно отказался от своих притязаний на корону Гвинедда.

Так случилось, что конец весны застал короля Бриона в Истмарче, где он подавлял восстание одного из графов; при нем был юный оруженосец, полукровка-дерини по имени Аларик Морган. Рорик, правитель Истмарча, ослушался высочайшего указа и сделал то, чем грозился многие годы — вторгся на территорию соседнего Марли. Сообщником Рорика выступал его дерзкий зять Ридон, которого тогда еще только подозревали в принадлежности к дерини. Арбан Хоуэлл, один из местных баронов, чьи земли лежали на пути захватчиков, отправил королю отчаянную мольбу о помощи, а затем собрал свое ополчение.

К тому времени, когда помощь — армия, королевская дружина из столицы и подкрепление с севера, из Клейборна, — наконец подоспела, все уже было кончено. Оставалось лишь подавить сопротивление последней кучки мятежников, ибо Арбану каким-то чудом удалось разгромить основные силы графа Рорика и изловить их предводителя. Непокорный Ридон бежал. Когда в лагерь Арбана прибыл сам король, учинили суд, огласили и привели в исполнение приговор. Предатель Рорик, лишенный своих владений и титулов, был повешен, затем колесован и четвертован на глазах у воинов. Голову графа отправили в Истмарч — в назидание всем прочим. Ридона, поддержавшего тестя, обвинили заочно и приговорили к изгнанию. Новым графом Истмарча стал Арбан Хоуэлл, который принес клятву преданности королю Бриону перед теми же воинами, на глазах у которых несколькими минутами ранее казнили его предшественника.

Так завершилось восстание в Истмарче. Брион поблагодарил и распустил ополчение из Клейборна, пожелал удачи новому графу и вверил командование королевской армией своему брату Найджелу, которому вместе с принцем крови герцогом Ричардом поручил отвести дружину обратно в Ремут. А сам отправился домой другой дорогой в компании одного оруженосца.

Поздним вечером Брион с Алариком подыскали место для привала. Лошади и всадники были равно утомлены путешествием, что началось еще до рассвета. Животные, судя по их поведению, учуяли неподалеку воду.

— Раны Господни! Как я устал, Аларик! — воскликнул король, спрыгивая наземь. — Временами мне кажется, что разбирательства после битвы еще хуже, чем само сражение. Должно быть, я старею.

Аларик подхватил поводья и привязал лошадей. Брион снял шлем и кольчужный ворот, спустился к ручью, лег и окунул голову в холодную воду. Затем перекатился на спину, сел, чувствуя, как уходит усталость. Аларик подобрал шлем, положил к подножию дерева и с улыбкой произнес:

— Господин, не стоит купаться в кольчуге, не то она заржавеет. — Он протянул руку, собираясь снять с короля меч.

Брион одобрительно кивнул, когда оруженосец стал стягивать с него латные рукавицы.

— Понятия не имею, чем я заслужил такого слугу, как ты, Аларик. Ты, верно, думаешь, что я спятил, пустившись в путь без дружины?

— Мой господин — воин и правитель, — усмехнулся юноша. — Но еще он человек и должен иногда отдыхать от королевской жизни. Потребность в одиночестве знакома и мне, господин.

— Ты понимаешь, не так ли? Аларик пожал плечами.

— Кто может понять это лучше дерини, господин? Мы, дерини, всегда одиноки, хотя порою и не по своей воле.

Брион утвердительно кивнул и попытался представить, каково это — быть дерини, принадлежать к таинственному племени, которое по-прежнему наводит страх не только на невежественных крестьян…

Король уснул почти мгновенно, положив под голову вместо подушки седло своего коня. Аларик прикорнул рядом.

Среди ночи их разбудил топот копыт. Брион потянулся за мечом. Аларик вскочил, сжимая в руке клинок и приготовясь, если понадобится, стоять насмерть. Внезапно юноша замер, словно к чему-то прислушиваясь.

— Принц Найджел, — с уверенностью проговорил оруженосец, возвращая меч в ножны. Брион, уже привыкший доверять необычным способностям своего слуги, опустил оружие и принялся шарить вокруг в поисках сапог.

— Эгей! — крикнул кто-то из темноты.

— Здесь! — отозвался Брион и вышел на свет. Всадник осадил взмыленного коня и буквально свалился на землю.

— Брион, как хорошо, что я нашел тебя! — Найджел обнял брата. — Я опасался, что ты поедешь другой дорогой!

Весь в пыли, принц плюхнулся на землю возле костра, отхлебнул вина, затем, не произнеся ни слова, стянул зубами рукавицу и вытащил из складок плаща лист пергамента.

— Это доставили через несколько часов после вашего с Алариком отбытия. От Хогана Гвернаха.

— От Марлука? — задумчиво проговорил Брион. Лицо его стало серьезным и каким-то чужим, серые глаза сверкнули, точно полированный агат. Он осторожно развернул пергамент и быстро его проглядел. Принц Найджел вынул из костра горящую ветвь и поднес поближе. Король принялся читать вслух.

— «Бриону Халдейну, претенденту на трон Гвинедда, от лорда Толана Хогана Гвернаха, наследника престолов и корон Одиннадцати Королевств. Знай, что мы решили отстаивать то, что унаследовано нами по праву рождения, и требовать возвращения престолов, которые принадлежат нам. Извещаем тебя, Брион Халдейн, что узурпации трона Гвинедда подходит конец, твои земли и корона перейдут к дому Фестила. Повелеваем тебе предстать лично, вместе со всеми сородичами, пред наши очи в Кардозе, не позже Священного Дня Пиршества Святого Асафа, и предать себя и символы своей власти в наши руки. Хоган, Властелин Одиннадцати Королевств».

— Король Одиннадцати Королевств? — Аларик фыркнул, но тут же спохватился. — Прошу прощения, господин. Он, должно быть, шутит!

Найджел покачал головой.

— Боюсь, что нет, Аларик. Послание доставил Ридон, зять бывшего графа Истмарча. — Пес-изменник… — прошептал Брион.

— Марлук велел передать тебе, что, если ты захочешь оспорить это, — принц указал на пергамент, — и сразиться с ним, он будет ждать тебя завтра у Рустана. Если ты не появишься, он разграбит и сожжет Рустан.

— Сколько с тобой воинов? — спросил Брион.

— Человек восемьдесят. Часть я уже отправил к Рустану, остальные на подходе. Кроме того, я послал гонца к дяде Ричарду. Если повезет, он получит известие вовремя и придет нам на подмогу. А граф Эван теперь уже слишком далеко.

— Благодарю тебя, Найджел, ты обо всем позаботился.

Брион положил руку на плечо брата и медленно встал. Блики пламени отражались на громадном рубине в мочке его уха, на широком серебряном браслете на правом запястье. Помолчав, король произнес:

— Марлук явно рассчитывает не на обычное оружие, и тебе, Найджел, это хорошо известно.

— Да. Он дерини, — мрачно проговорил Найджел. — Но сумеешь ли ты противостоять его магии? Ведь минуло целых два столетия с тех пор, как король из рода Халдейна в последний раз сражался с дерини.

— Не знаю. Меня не оставляет мысль, что я должен что-то сделать. Помнится, отец…

Он провел рукой по черным волосам, в серебряном браслете вновь отразилось пламя костра. Аларик уставился на браслет.

— Я помню то, что должно быть исполнено, — прошептал юноша, — что было предопределено много лет назад, когда я был совсем маленьким.

— Помнишь?

— Да. Браслет, который вы носите на руке, — это ключ. Могу ли я взглянуть на него, господин?

Брион молча протянул украшение Аларику. Юноша долго глядел на браслет, затем накрыл его ладонью — и, будто воочию, увидел перед собой свою мать.

Ему четыре года, он лежит в кроватке и смотрит на мать со свечой в руке и на отца — необычайно серьезного, сурового, даже страшного.

Мать поднесла палец к губам: дескать, ни о чем не спрашивай. Отец откинул одеяла, поднял сонного Аларика и отнес сына в библиотеку.

Сперва Аларику показалось, что в библиотеке никого нет. Потом он заметил седого старца, сидевшего возле камина в любимом кресле отца. Красивый, слегка запачканный наряд, покрытый изящной резьбой жезл, на тулье кожаной шляпы мерцают самоцветы, в правом ухе сверкает огромный красный камень… Плащ из красной кожи скрепляет у горла массивная золотая брошь с изображением льва.

— Добрый вечер, Аларик, — негромко проговорил старик, когда отец мальчика опустился перед ним на колени, продолжая держать сына на руках.

— Аларик, это король, — вполголоса сказал отец. — Ты помнишь о своем долге перед его величеством?

Аларик кивнул, высвободился из отцовских объятий и отвесил поклон, как его учили. Король улыбнулся и протянул ребенку правую руку. Сверкнул серебряный браслет. Мальчик вложил свою маленькую ладонь в большую королевскую.

Король посадил мальчика на колени, затем снял с запястья серебряный браслет.

— Это волшебный браслет, Аларик.

На внутренней стороне браслета виднелись три загадочных символа. Король коснулся ногтем первого, искоса поглядел на мать Аларика и произнес: «Раз!» У мальчика все поплыло перед глазами. Больше он о той ночи ничего не помнил.

Но теперь, десять лет спустя, он внезапно понял, что надо сделать. Понял, на что его благословили в ту ночь.

— Господин, мы должны выполнить обряд. Твой отец откуда-то знал, что, когда настанет час, я буду рядом с тобой.

— Да, теперь я понимаю, — тихо проговорил Брион. — «Дитя, полукровка-дерини по имени Морган придет к тебе в своем отрочестве. Ты можешь доверить ему даже свою жизнь. Он будет ключом, отпирающим многие двери». Так говорил мне отец.

— И о Марлуке он тоже догадывался? — прошептал Найджел.

— Да, — подтвердил Брион. — Сказано, что у сестры последнего короля из рода Фестила, вынужденной бежать из Гвинедда в Толан, был ребенок. Если верить молве, Марлук — потомок того ребенка.

— И настоящий дерини, — пробормотал Найджел. — Брион, мы не сможем одолеть Марлука в бою. Во-первых, силы неравны, а во-вторых, нам не выстоять против колдуна.

Брион облизнул пересохшие губы.

— Аларик утверждает, что наш отец предвидел такой поворот событий и принял меры предосторожности. Аларик, сможешь ли ты помочь нам?

— Я попробую, господин.

Юноша приложил ноготь указательного пальца к глубоко врезанной в серебре первой руне. Чувствуя на себе королевский взгляд, он прошептал: «Раз!»

Произошло нечто невероятное, то, чего не выразить никакими словами. Аларик отчетливо осознал, что и как нужно делать. Он обернулся к королю. Брион и Найджел глядели на него чуть ли не с благоговением.

— Надо найти ровное место, открытое с востока. В центре должна быть каменная глыба, за спинами — ручей… И нужно набрать полевых цветов.



Прежде чем они успели все подготовить, начало светать. Подходящее место нашли чуть ниже по течению ручья. С севера и запада поляну ограничивал ручей. На востоке виднелись горы, из-за которых вот-вот должно было взойти солнце. С помощью лошадей они выволокли в центр поляны огромную, в половину человеческого роста, сглаженную водой гранитную глыбу. Четыре камня поменьше указывали стороны света.

Аларик с Найджелом принялись укладывать вокруг маленьких камней полевые цветы. Брион сидел поблизости от глыбы, обхватив колени руками и отрешенно глядя вдаль. Аларик, бросив взгляд на небо, поставил на землю флягу с водой и опустился на колено перед королем. Хмурый Найджел отошел на несколько шагов. Аларик поднял браслет и прикоснулся пальцем ко второй руне.

— Два!

На мгновение воцарилась мертвая тишина, никто не смел шелохнуться. Наконец Аларик протянул браслет королю.

— Рассвет почти наступил, ваше величество, — сказал он тихо. — Пора поработать мечом.

— Что?

Брион посмотрел на оружие, вынул клинок из ножен и вручил Аларику, рукоятью вперед. Аларик принял меч и низко поклонился, затем отдал салют и встал по другую сторону валуна.

— Когда край солнца покажется над горизонтом, появится огненная стена. Пожалуйста, не удивляйтесь и не пугайтесь.

Брион кивнул. Аларик направился к восточному краю поляны. Двумя руками юноша поднял меч и, удерживая крестовину рукояти вровень со своими глазами, повернулся лицом на восток. В тот же миг, словно по воле Аларика, над горами поднялось солнце.

Первые лучи светила превратили сталь в огонь. Аларик медленно оглядел клинок, от рукояти до кончика острия, потом взмахнул мечом над головой, опустил вниз, и там, где меч коснулся иссушенной солнцем травы, вспыхнуло пламя. Юноша повернулся и двинулся вдоль поляны; пламя последовало за ним… Над головами Бриона и Найджела возник золотистый купол. Вернувшись к тому месту, откуда начал, Аларик вновь отсалютовал солнцу и вновь коснулся мечом земли, после чего протянул клинок Найджелу, а затем поклонился каменной глыбе посреди поляны и застыл, сложив ладони лодочкой.

Несколько минут спустя король и принц одновременно моргнули от удивления: меж ладоней Аларика возникло некое свечение. Вот оно окрепло, превратилось в шар, пылающий холодным зеленым пламенем. Медленно, почти со священным трепетом, Аларик опустил руки к поверхности глыбы, и шар перекатился на камень, который начал таять, будто кусок льда под лучами весеннего солнца.

Неожиданно огонь угас, Аларик Морган снова стал самим собой. Некоторое время спустя Брион облегченно вздохнул и положил руку на плечо брата, который не сводил взгляда с Аларика, затем повернулся к юноше и спросил:

— Ты в порядке? — Да, мой повелитель.

Аларик поднес ладонь ко лбу, прочел заклинание, прогоняющее усталость, взял у короля браслет, разогнул украшение в полоску и положил в углубление в камне. Три руны мерцали в солнечном свете.

— Я создаю свет и тьму, — прошептал юноша. — Я творю мир и порождаю зло: Я, Всемогущий Бог, совершаю все это.

Серебро стало сворачиваться и гнуться, изменяя форму, как если бы на него давила некая невидимая тяжесть. Браслет распался на куски, жидкое серебро потекло на дно углубления, покрыло поверхность впадины, точно это была неглубокая серебряная чаша. Руны исчезли — кроме третьей и последней. Аларик прикоснулся к ней и произнес:

— Три!

После чего поднял сосуд с водой, повернулся к Бриону, глазами показывая, чтобы тот вытянул руки. Король подчинился, вытер руки краем плаща своего оруженосца.

— Налейте воду в серебро, на глубину пальца, господин, — тихо сказал юноша.

Когда Аларик смочил ему лоб водой, Брион непроизвольно вздрогнул. Затем, как в тумане, потянулся к горлу и расстегнул королевскую брошь, которая скрепляла плащ. Словно из ниоткуда, явились слова:

Вода три алых капли соберет, Кровь короля свет пламенем зажжет. Руками освященными прими, Халдейна Дар — знак божества любви.

Король перевернул брошь и высвободил золотую иглу-застежку. — «Вода три алых капли соберет», — повторил он и вонзил иглу в палец.

Три капли крови упали в воду. Брион сосредоточился. Аларик вытянул правую ладонь над ладонью Бриона и добавил к заклинанию свою силу.

— Не страшись, — прошептал Аларик. — Мы назвали наши имена. Пламя тебя не тронет.

Брион вздохнул полной грудью и медленно, но решительно опустил ладони в пламя, полыхавшее над камнем. Огонь поднимался по его рукам, все выше и выше…

Когда пламя угасло, на камне остался отпечаток — две ладони на поверхности глыбы. Аларик повернулся лицом на восток, вытянул руки и произнес заклинание. Завеса пламени растворилась в воздухе.

Они встретили Марлука в часе езды от Рустана и условленного места встречи с отрядом Найджела. Все утро они взбирались Стезей Легоддина — извилистой тропой, покрытой щебнем, по которому, как по льду, скользили копыта лошадей. Стены ущелья неуклонно сближались; наконец всадники были вынуждены двигаться по двое. Место как нельзя лучше подходило для засады; к сожалению, на сей раз Аларик не сумел предугадать опасность.

У дальней горловины ущелья поджидали вооруженные всадники, численностью почти вдвое превосходившие отряд Бриона, к которому среди ночи присоединился десяток воинов принца Найджела.

Стальные кольчуги и шлемы, копья и боевые топоры сверкали в лучах солнца… Перед строем восседал на могучем гнедом жеребце, с копьем в руке и развевающимся знаменем за спиной, предводитель в белых доспехах. Герб не оставлял сомнений — то был Хоган Гвернах по прозвищу Марлук.

Едва первые два воина Бриона выехали из ущелья, Марлук опустил копье и дал сигнал к атаке. Брион взял наперевес копье и вонзил шпоры в бока коня. Воины законного короля, преодолев легкое замешательство, выстроились в боевой порядок и поскакали на врага.

Земля содрогалась от грохота копыт, воздух наполнился бряцанием оружия и доспехов, скрипом кожи, тяжелым дыханием разгоряченных боевых коней. Незадолго до столкновения двух отрядов кто-то из людей Бриона крикнул: «Халдейн!» Клич мгновенно подхватили. Началась битва. Воины падали наземь, ржали от испуга и боли лошади, ломались копья и разлетались на куски щиты.

Аларик, вышедший невредимым из первого столкновения, оказался лицом к лицу с человеком вдвое себя старше и крупнее. Тот решительно атаковал, норовя расколоть булавой шлем юноши. В ответ Аларик, прикрываясь щитом, метнулся направо, рассчитывая застать противника врасплох. Воин не поддался на уловку. Аларик едва сумел отразить удар: поднял коня на дыбы, и животное помогло всаднику, как следует лягнув воина, который с криком рухнул наземь. Второму толанцу юноша рассек подпругу, а третьего пронзил насквозь.

Между тем Брион, бок о бок с которым, отбиваясь от полудюжины противников сразу, сражался принц Найджел, расправился с очередным рыцарем Марлука и огляделся по сторонам, высматривая колдуна. Тот как раз прикончил кого-то из королевских спутников. Потрясая клинком над головой, Брион воскликнул:

— Гвернах!

Марлук рывком поднял коня на дыбы. У него уже не было шлема, пряди светлых волос выбивались из-под кольчужного воротника.

— Халдейн мой! — крикнул он и поскакал к Бриону. — Готовься к смерти, узурпатор! Гвинедд принадлежит мне по праву!

Воины Марлука отступили от Бриона. Брион жестом запретил следовать за собой и погнал коня навстречу врагу.

Сперва казалось, что силы противников равны. Меч Марлука отхватил кусок от верхней части щита Бриона, а Брион лишил Марлука стремени (Гвернаху повезло, что осталась цела нога). Они долго кружили, выбирая момент для одного-единственного удара. Наконец меч Бриона вонзился в горло коню Марлука. Животное рухнуло навзничь, подмяв седока. Брион пустил лошадь на поверженного врага.

Марлук перекатился, заслонился щитом, затем вскочил и принял оборонительную позицию. Брион поворотил коня и вновь направил своего скакуна на Гвернаха. Мгновение спустя ему пришлось спешиться, ибо конь повалился с распоротым брюхом.

Четверть часа они бились на мечах. На стороне Марлука было преимущество в весе и росте, на стороне Бриона — молодость и ловкость. Наконец, изнемогая от усталости, воины, не сговариваясь, сделали шаг назад и тяжело оперлись на мечи. Золотистые глаза встретились с серыми как сталь. Марлук усмехнулся.

— Для Халдейна ты сражался неплохо, — признал он и прибавил, указав на ожидающих исхода схватки воинов: — Надеюсь, тебе ясно, что, чья у нас возьмет, того и будет победа?

— Ты хотел сказать, чья магия возьмет, верно? — поинтересовался Брион. Марлук пожал плечами.

— Между прочим, — продолжал Брион, — ты не боишься, что народ Гвинедда отвергнет короля-дерини? У нас еще не забыли твоих предков.

Марлук усмехнулся.

— Подумаешь… Я добьюсь победы, а значит, получу власть над Гвинеддом, остальное неважно. Кстати говоря, Халдейн, у меня есть еще одно преимущество. Видишь тех всадников? — Он указал мечом на десяток всадников, окружавших светловолосую девушку на гнедой лошади. — Это моя дочь и наследница, Халдейн. Как бы ни закончился наш поединок, она беспрепятственно покинет это место, и ты не сможешь остановить ее. А твой брат и наследник сейчас рядом с нами, и его жизнь, если я одержу победу, окажется в моих руках. Кроме вас двоих, есть еще герцог Ричард, бездетный холостяк в возрасте пятидесяти лет. И все.

Рука Бриона крепче стиснула рукоять меча. Что ж, как ни крути, а Марлук прав. Борьба за власть в Гвинедде, длящаяся целые столетия, закончится здесь и сейчас, если Брион потерпит поражение.

Мысль отрезвила, остудила кровь, бурлившую в жилах короля, замедлила бешеный ритм сердца. Он должен ответить на вызов немедля… До сих пор они сражались сталью, но теперь настало время для другого оружия.

Старательно скрывая свои истинные чувства, Брион отбросил щит, сорвал с головы шлем и направился к Марлуку. Преодолев половину разделявшего их расстояния, он остановился и начертил на земле острием меча равносторонний крест. Правым плечом крест указывал в сторону Марлука.

— Я, Брион, король Гвинедда, вызываю тебя, Хоган Гвернах, на смертный бой за то, что ты поднял руку на меня и на мой народ. И буду отстаивать свои права телом моим и душой до самой смерти.

Марлук выслушал вызов, тоже подошел к начертанному в пыли кресту и провел острием меча вдоль его линий.

— Я, Хоган Гвернах, потомок древних законных королей Гвинедда, возвращаю тебе твой вызов, Брион Халдейн, и обвиняю тебя в том, что ты обманным путем захватил престол и корону. И буду отстаивать свои права телом моим и душой до самой смерти.

Произнося эти слова, он принялся чертить на земле иной узор, который сразу же приковал внимание Бриона. Мгновение спустя король узнал заклинание, оттолкнул меч противника в сторону и стер узор сапогом, после чего гневно посмотрел на Гвернаха. Тот с каменным выражением лица пожал плечами.

«Если ему удастся меня рассердить, — подумал король, — я покойник».

Противники разошлись на положенное расстояние. Брион раскинул руки в стороны и произнес ограждающее заклинание. За его спиной вспыхнуло алое пламя. Марлук тоже возвел защиту, голубое пламя соединилось с алым, замыкая круг. От меча к мечу протянулись языки огня. Так началась колдовская битва.

Огненный купол стал ослепительно ярким от заключенной под ним огромной энергии; если бы не защита — все живое вокруг погибло бы. Даже воздух внутри сделался мутным, и те, кто стоял снаружи, больше не могли видеть сражающихся внутри. Так продолжалось около получаса, воины с обеих сторон, бросая друг на друга настороженные взгляды, подошли ближе к светящемуся куполу. Когда наконец огонь начал хаотично мерцать и гаснуть, проступили две призрачные светящиеся фигуры, одна из которых покачивалась.

Потом один из соперников упал на колени и застыл в этой позе, выставив перед собой меч. Второй занес клинок для удара, но что-то его остановило. Напряжение нарастало; тот, что был на коленях, покачнулся и, выронив меч, повалился наземь. Клинок победителя медленно опустился и отделил голову от тела. Хлынула кровь. Пламя угасло, и все увидели, что победа в схватке досталась Бриону.

Воины Гвинедда разразились восторженными криками. Некоторые из людей Марлука развернули коней и галопом поскакали прочь, остальные побросали оружие и начали сдаваться.

Брион вновь начертил в пыли крест и произнес заклинание. Затем поглядел туда, где еще недавно находилась дочь Марлука, и, пошатываясь, направился к своим людям.

Воины расступались, давая ему дорогу. Казалось, от него исходит некая сила, которой лучше избегать. Но вот Брион моргнул и улыбнулся. В то же мгновение Найджел спрыгнул с коня, подбежал к брату и пожал тому руку. Следом за ним к королю приблизился Аларик.

— Ты доблестно сражался, господин — проговорил он. — Благодаря тебе, Аларик, — ответил король.

Он вручил свой меч Найджелу и окровавленной рукой отбросил с глаз прядь волос. Аларик сглотнул и поклонился.

— Не надо благодарности, господин. Я всего лишь выполнял свой долг. — Он снова сглотнул, нервно переступил с ноги на ногу, а затем пал ниц к ногам короля. — Господин, могу ли я просить о милости?

— О милости? Конечно, Аларик, только скажи, чего ты хочешь. Аларик покачал головой. — Господин, я хочу снова принести клятву верности.

— Клятву? — переспросил Брион. — Зачем? Мы же друзья, Аларик, и твою дружбу я ценю гораздо выше всех клятв.

— Я тоже, господин. Но я приносил тебе обычную клятву, как ленник сюзерену. А теперь нас объединили могучие силы, и я хочу поклясться в верности моему королю не как обыкновенный оруженосец, а как дерини.

Послышался ропот, Найджел с тревогой посмотрел на своего брата. Но ни король, ни стоящий перед ним на коленях оруженосец никого не замечали. Короткая пауза, вымученная улыбка… Затем Брион взял ладони мальчика в свои, покрытые пятнами крови, и впервые за без малого два столетия дерини поклялся в верности королю-человеку.

— Я, Аларик Энтони, лорд Морган, приношу тебе клятву верности и вверяю тебе свою жизнь и душу. Клянусь верой и правдой служить тебе всеми силами, покуда не пресечется мое дыхание. Клянусь моей жизнью, моей честью, моей верой и моей душой. Если же я нарушу эту клятву, да оставят меня силы мои в час нужды.

Брион сглотнул, глаза его не отрывались от глаз Аларика.

— А я присягаю на верность тебе, Аларик Энтони, лорд Морган, и клянусь оберегать и защищать тебя и любого, кто зависит от тебя, всеми силами, покуда не пресечется мое дыхание. Клянусь моей жизнью, моим троном и моей честью воина. Так говорит Брион Донал Цинхил Уриен Халдейн, король Гвинедда и друг Аларика Моргана.

С последними словами Брион улыбнулся и крепче сжал своими ладонями ладони Аларика, затем отпустил их, повернулся к Найджелу и взял у принца свой меч.

— Надеюсь, ты не будешь возражать против крови, — сказал он, выставляя перед собой окровавленный клинок, — ибо эта кровь, которую я пролил, дает мне право на то, что я собираюсь сделать.

Король опустил меч плашмя на правое плечо юноши.

— Аларик Энтони Морган, — меч поднялся и опустился на другое плечо, — сим объявляю тебя герцогом Корвина, по праву твоей матери. — Клинок коснулся макушки Аларика. — Этот титул останется за тобой на всю жизнь и перейдет к твоим потомкам, и сохранится за ними, пока не исчезнет род Морганов. Так говорю я, Брион, король Гвинедда. Поднимись, герцог Аларик.


Перевели с английского Григорий САПУНКОВ, Рамин ШИДФАР


Владимир Тихомиров



НА ЗАРЕ ВРЕМЕН




Тема языческого богоборчества, присутствующая в сюжете рассказа, уходит своими корнями в древние мифы. Как и в сказаниях, песнях, легендах, для автора не имеет решающего значения вопрос, кто скрывается под личиной могущественного существа: великий маг, языческий бог или просто обманщик. Важны лишь ответ и выбор.
Вот в этом нам и поможет разобраться автор известных переводов древнеанглийской поэзии, «Беовульфа», «Старшей Эдды» и других памятников мировой литературы.


Человек — существо увлекающееся и нетерпеливое. На него не угодишь. То ему жарко, то холодно, то дождь не ко времени, то ветер не попутный.

Поворчать на погоду — изначально любимое нами занятие. Глядя на небо, мы ругаем правительство, цивилизацию, в лучшем случае, самих себя и экологический кризис!

Точно так же наш пращур, язычник, поругивал богов: он ворчал на них по-домашнему, по-свойски. А мог, между прочим, и рассердиться: лишить жертвы, кинуть под порог или высечь. Не подумайте, что подобной экзекуции подвергались не боги, но только их изображения, идолы или «места обитания» — камни, деревья, реки (так, по преданию, царь Ксеркс приказал бичевать Геллеспонтский пролив). Для верующего пращура это были не местоблюстители, не мальчики для битья, не предметы для поклонения — это были сами боги, их воплощения.

Еще раньше, при пращурах наших пращуров, все было проще и ближе: вот река — она божество, вот дерево — оно дух, гроза — бог, ветер — бог. А вот бежит олень — мой «тотем», дух родоначальника моего рода-племени, и он — «табу». А вон летит утка — не мой тотем, а значит, хороший обед. Но прежде попрошу-ка у нее на всякий случай прощения.

Эта ранняя заря, на которой человек уже обрел свое сознание, но еще не вполне отделил себя от природного мира, — заря богоискательства была временем непрестанного и неизбежного борения с богами и духами. А как иначе? Прожитый день вспоминался первобытному охотнику как череда встреч: с утра его встретил дух-туман и помогал ему, сделав его невидимым, однако потом привел его к богине-топи, которая чавкает, как свинья, и хватает за ноги (но я ее победил!) и еще бог-быстрина у перекатов (и его я одолел, а он дал мне большую рыбу), но хуже всех комариный бог!..

Первобытные божества злы или добры, темны или светлы, смотря по обстоятельствам, и живут не отдельной от человека жизнью. Человек им родня по происхождению, а по смерти причисляется к Предкам, духам Отцов. И борение с богами идет как бы на равных. Большая часть сюжетов о единоборстве человека с богом, духом, чудищем или чародеем коренится в этом древнейшем пласте родовой памяти. Они же хорошо нам известны с детства по сказкам; современные фэнтези того же корня.

И первобытных мифах о сотворении смертный человек («культурный герой», о котором у нас пойдет речь) принимает участие в сотворении или, скорее, устроении мира. К примеру, полинезийский Мауи, смертный, рожденный смертной матерью, воспитанный богами, вернувшись к родителям, раздвигает Небо и Землю, которые лежат друг на друге так плотно, что между ними может расти только крапива, устанавливает смену дня и ночи, вылавливает в океане острова и, совершив множество подвигов на пользу людям, погибает, пытаясь уничтожить смерть!

Вот первый пример истинного богоборчества — попытка смертного уничтожить божество, мечта обреченного. Варианты этого древнейшего сюжета встречаются во множестве сказок и легенд. Однако, как всякая мечта, сюжет не соответствовал описанию реального мира (а ведь мифология и есть описание реальности) и поэтому, очевидно, всегда относился к области сказки или, в лучшем случае, отвечал на вопрос, почему смерть присутствует в мире.

Вообще же, в системе первобытных отношений с миром идее богоборчества, т. е. низвержения богов, трудно найти место. Чтобы такая идея появилась, слишком многое должно было измениться в самом человеке и вокруг него.

Прежде должна была появиться и осуществиться на практике идея власти и ее иерархии. А для этого человеку надо было сознать свою «культурность», отдаленность от природного мира и, хотя бы отчасти, свою личную самость, отдаленность от общины.

Во-вторых — боги: на смену старым приходили новые, или новые имена их Человек передвигался по земле, встречая на пути не известных ему богов и неведомые языки. Язычество, многобожие, по определению, веротерпимо: где уже много имен, там мажет быть еще больше. Боги мест прибавлялись к прежним, имена стихий наслаивались, но мало что было забыто. (Имя — вещь упрямая: исчезают народы и языки, а имена остаются. Кто помнит, что русское «бог» родственно имени древнеиндийского бога Бхага, что означает «счастье»?)

Борьба имен за верховенство в божественной иерархии, происходя в сознании человека, принявшего идею власти, породила богоборческий миф. Ведь имя не может исчезнуть, иерархия не может быть бесконечна, иначе все вернется к первобытному хаосу безвластия. И вот безликий, зияющий Хаос греческой мифологии изгнан Ураном-Небом; Уран породил титанов, среди них и великий Кронос-Время; он побеждает отца, оскопив его, но в свою очередь низвергнут в Тартар сыном, богом Зевсом; однако и Зевсу предсказано то же… И при этом никто не забыт! Каждому найдено свое место: кому в бездне подземной, кому на светлом Олимпе.

Подобные космические дворцовые перевороты происходят во всех мифологиях по завершении первобытной истории. Иногда чудовищные по жестокости, иногда тихие, почти мирные, что зависит, по всей видимости, от того, насколько далеко мифологическая система ушла от первобытной.

Древнеиндийская «Ригведа» зафиксировала раннюю стадию упорядочения индоевропейского мифа: здесь и Варуну-Небо, и Индру-громовержца, победителя змея Хаоса, и Агни, бога огня, перебежчика из вражеского стана, и других богов — всех именуют то асурами, то дэвами, хотя впоследствии асурами называли только демонов, богов же — дэвами. (Заметим, что Варуна и Уран — слова одного корня, так же, как дэв и Зевс.) Большинству ведийских богов приписывается роль единоличных демиургов, творцов мира, хотя есть среди них и имя Твашатар, «плотник», — творец. А среди потерпевших поражение можно найти, пожалуй, только змея Хаоса, множество местных демонов да несчастного Триту Аптью — «Третьего Водяного», — когда-то великого бога, сподвижника Индры: он стал если не смертным, то третьестепенным божеством и был брошен в колодец. Кстати, в русской сказке он сохранился под тем же почти именем Третея, третьего брата, тоже брошенного в колодец.

Можно сказать, что в данном случае богоборческая идея не успела победить: переворот произошел, но иерархия власти еще не выстроилась. «Ригведа» — священный текст — зафиксировала этот момент, последствия чего сказываются по наши дни: пантеоны религий, бытующих в Индии, во многом схожих по именам, невероятно многочисленны и сложноподчиненны. Может быть, на этой хаотичности и процвела идея переселения душ и иллюзорности мира, отчего отношения между смертным и богами приобрели совершенно особый характер…

Вернемся в Европу, к тем мифологическим смертным, которые, конечно же, в династических войнах богов участвовать никак не могли. Что сталось, к примеру, в греческой мифологии с первобытным культурным героем, подобным Мауи? Ведь он наверняка был, и его имя не могло забыться. И не забылось! В наши дни оно известно всему миру: Прометей — «вперед мыслящий».

Прометей был причислен к тем титанам, которые, подобно ведийскому Агни, «добровольно» перешли на сторону богов-победителей. При этом он сохранил свою прежнюю героическую сущность и в новом «олимпийском» изложении истории мира продолжил, точнее, повторил первобытные свои подвиги: сотворил людей, да еще по подобию богов, добыл (украл) для них огонь, научил их ремеслам и т. д. Правда, о всех заслугах его упоминается как-то слишком глухо: среди людей он почитается покровителем горшечников, и вообще, о роли его в конце концов забыли бы, как забыли многих, от которых остались только имена, если бы Зевс не покарал его слишком сурово. Зевс, как всякий тиран, не терпя соперника, поневоле увековечил память о нем. Все знают: Прометей был прикован к Кавказским горам, и орел прилетал ежедневно клевать его печень, и так было, пока не явился Геракл, не разбил нерушимые цепи… И все! О дальнейшей судьбе Прометея ничего не известно.

Итак, Прометей, собственно, не был богоборцем, хотя мог бы им стать (в частности, ему было ведомо, кто восстанет и победит Зевса, но он купил себе свободу ценой этой тайны), он был всего лишь… художник или, скажем, авантюрист, желавший кое-что сотворить по-своему. Не забудем, однако, и того, что он — титан, по мифологической родословной не только равен Зевсу, но старше его. (В реальном же времени имя «Зевс» древнее.)

Среди культурных героев встречаются разные характеры. Иногда это персонаж «положительный», мудрый и доброжелательный, как Прометей (хотя неизвестно, каков он был в своей первобытной жизни). Но чаще это персона трагикомическая: злой насмешник, удачливый плут, щедрый вор, которому все до поры сходит с рук. Именно такой, став бессмертным, может оказаться для богов незаменимым помощником в борьбе с врагами или истинным богоборцем не на жизнь, а на смерть. Или тем и другим вместе.

Таковым видится древнескандинавский бог Локи, участник большинства сюжетов этой мифологической истории. Происхождение его неизвестно: говорят, что он из богов-асов, однако сведения о родителях позволяют в этом усомниться. И все же сам характер Локи и его деяний раскрывает его культурно-героическое прошлое. Упоминается, что он участвует в сотворении людей; он же хитростью и обманом заставляет некоего великана бесплатно построить Асгард, крепость асов, где они, между прочим, «познают ремесла»; он втравливает богов во всяческие неприятные ситуации и он же находит из них выходы; он для богов, словно гвоздь в башмака, но без него они в незавершенном мире, как безрук.

Мифологическая система мира, запечатленная в «Старшей» и «Младшей Эдде», ближе к первобытной, чем греческая. Будущие богоборцы в ней соседствуют с богами, хотя, конечно, и не вполне мирно — последняя война еще впереди! И Локи — нет, не из жажды власти, ни по какой-либо другой причине, а просто по своей стихийно-богоборческой сущности — готовит погибель богов. Это он чужими руками убивает светлейшего из них, он порождает самых страшных чудовищ, которых асы заточают в подземном мире. И в конце концов, когда у асов кончается терпение, а скорее всего, когда завершается устроение мира, они Локи приковывают к скале. В последней битве, когда Локи и его порождения вырвутся на волю, погибнут и богоборцы, и боги, и весь мир. Из Хаоса родится новый, в котором, может быть, своего Локи не будет.

А что же люди, реальные пращуры наши?

Во все времена жили святотатцы, грозящие небесам кулаками и словом. Учитывая реальность бытия богов и тогдашнее отношение к слову, это не шутка! Думается, что таких людей больше было среди посвященных, постигших мифологическое описание своего мира в такой степени, что оно переставало их устраивать, — они жаждали другого, т. е. хотели описать реальный мир иначе. (Не эта ли жажда томит всякого писателя, а тем более писателя-фантаста? То же и читателя!) Думается также, что боги не очень обращали на это внимание…

Для большинства же людей боги — это власть! И как всякая власть, они — свои, привычные, нужные. Их можно не любить, но должно страшиться: в гневе боги ужасны! И тому есть доказательства: стихийные бедствия, несчастные случаи, сокрушительные поражения в битве и, самое главное, мифы, в которых боги карают за малейшую попытку сравниться с ними в чем бы то ни было.

Мифологические построения лишены логики и последовательности. Они сотканы из противоречий, напластований, смещений, смешений. Зато мифологии в высшей степени присущ здравый смысл. Зачем, в самом деле, уничтожать божество реки, если река-поилица после этого высохнет? Зачем смертному вмешиваться в дела богов, когда они сами могут все устроить наилучшим образом? Единственное бессмертное, которое человек пытается уничтожить, — это Смерть! Но ведь бессмертные не знают смерти, она присуща только смертным и, значит, соразмерна им. Не случайно владыкой загробного царства часто становится именно человек — первый умерший.

Итак, в развитом мифологическом мире человек — сторона страдательная, пассивная. Он никогда не участвует в богоборческих затеях бессмертных. Удел человека-героя — бороться с божествами низшими, стихийными, теми, имена которых сохранились от первобытных времен, но которые оказались «лишними» в установившейся иерархии.

Если же в каком либо мифологическом или фантастическим описании мира смертный герой восстает на богов и тем более побеждает кого-то из них, то можно твердо сказать: либо он не смертный, либо бог не бог, либо описание не истинно. В мифологической истории очевидно правило: борьба за власть ведется только между равными.

Богоборчество оставалось удалом богов до тех пор, пока боги оставались по отношению к человеку силами внешними, пока человеку не открылось существование Единого, сущего в каждом и поправшего смерть. С этого момента богоборчество становится реальностью не мифологической. Каждый человек волен сокрушить Бога в себе, и, к сожалению, в этом деле мы слишком часто преуспеваем.




— Человече, животное,
безволосое, потное,
чем ты так увлеклось?
— Вот, из шерсти и кожи
строю, Боже, одежи —
пригодятся авось.
Из камней и растений
ставлю стены и сени
да из глины кувшины кручу.
А еще — я собак приручу!

Владимир Тихомиров


Роберт Артур



САТАНА И СЭМ ШЭЙ



Я слыхал, что после того как Сатана повстречал Сэма Шэя, грешить на Земле стали меньше. Не поручусь, однако утверждают, что производство этого товара значительно сократилось с того вечера, когда Сэм Шэй выиграл у дьявола три пари. Вот как это случилось.

Как вы понимаете, в жилах Сэма Шэя, отважного прохвоста, отчасти текла ирландская кровь, одолевавшая природу и воспитание янки. Широкоплечий детина шести футов росту, Сэм Шэй вечно ухмылялся и потряхивал темными кудрями. Глянув на его мышцы, трудно было поверить, что молодец этот в жизни ни разу не приложил рук к честному делу. Увы, Сэм с детства заделался игроком и еще мальчишкой играл в медяки и «чет-нечет» со своими приятелями; в итоге к тридцати годам он стал зарабатывать на жизнь исключительно игрой.

Не будем, однако, видеть в Сэме Шэе закоренелого игрока с каменным сердцем, который заключал пари, заранее не сомневаясь в исходе. Он бился об заклад, повинуясь не математическому расчету, но интуиции, и сам спор был для него не менее важен, чем победа. Если бы вы просто предложили Сэму эти деньги, он бы отказался… В таком заработке не было чести. Сэму требовалось заслужить деньги собственным умом, посему он иногда находил удовольствие и в проигранном пари.

Впрочем, к немалому прискорбию Сэма, избранница его сердца Шэннон Мэллой и слышать не хотела об азартных играх. Увы, покойный папаша Мэллой промотал на игры весь свой заработок, поэтому вдова воспитала в дочери стойкую неприязнь к тем молодым людям, что любят стук игральных костей и шелест карт или же считают приятной скороговорку пульса, когда кони делают последний поворот и выходят на финишную прямую.

В первые дни их знакомства Шэннон Мэллой, невысокая девушка с огоньком в глубине темных глаз, закрыла оные на порок Сэма, полагая, что ради любви к ней он вполне может изменить привычке. К тому же, Сэм ей обещал. Однако без пари он просто не мог жить, в отличие от пищи: ему ничего не стоило обойтись целый день без еды, но за двадцать лет солнце ни разу не село, не осветив прежде очередной заклад Сэма — пусть самый скромный, сделанный лишь для того, чтобы не потерять квалификации.

Поэтому Сэм Шэй нередко оказывался в опале, и Шэннон скорее со скорбью, чем с гневом укоряла его. И всякий раз Сэм обещал ей исправиться, в сердце своем осознавая неизбежность очередного падения. Естественно, пришел час, когда с глаз Шэннон спала пелена влюбленности, и девушка отчетливо поняла, что Сэм Шэй есть Сэм Шэй, и ничто его не изменит. Шэннон любила Сэма, однако убеждения ее были тверды, как адамант. Поэтому она вернула Сэму кольцо, принятое от него в ту пору, когда вера в обещания еще не успела растаять.

— Прости меня, Сэм, — сказала она на прощание в тот самый вечер, и эти слова погребальным звоном отдавались в ушах Сэма, когда он брел в сгущающихся сумерках через парк. — Прости, — сказала Шэннон, и ее голос дрогнул, — но сегодня я услыхала твое имя из уст знакомых. И они утверждали, что ты — прирожденный игрок, способный поспорить с самим Сатаной и три раза победить его. А раз так — я не могу выйти за тебя… при всех своих чувствах. Пока ты не переменишься.

И Сэм, понимавший, что отвратить его от игры способна лишь некая чудесная сила, покорно взял кольцо и отправился прочь, оглянувшись только раз. Бросив взгляд через плечо, он увидел Шэннон Мэллой — плачущую, но по-прежнему непреклонную, и безутешное сердце Сэма (стоит ли принимать всерьез такие пустячные слабости) не могло не восхититься девушкой.

Кольцо находилось в кармане, металлический кружок холодил пальцы. Нет, это не кольцо, а золотой нуль, подведший итог ухаживаниям за Шэннон Мэллой. В парке царил полумрак и какая-то странная тишина, словно бы предвещавшая нечто. Но погруженный в печальные думы, Сэм ровным счетом ничего не замечал.

Когда он поравнялся с древним дубом, тень, которую дерево отбрасывало на боковую дорожку, вдруг самым неожиданным образом обрела плотность, стала ростом с колокольню, а потом еще более сгустилась и преобразилась в невысокого мужчину, чья благородная седина как нельзя лучше соответствовала всему остальному в его облике.

Сей джентльмен, столь необычным образом преградивший дорогу Сэму, был облачен в достаточно скромное одеяние: плечи его прикрывала старомодная пелерина, на волосах покоилась мягкая темная шляпа. Он улыбнулся и дружелюбно произнес тоном, каким обращаются к старому другу после долгой разлуки:

— Добрый вечер, Сэм. Держу пари, ты не знаешь, кто сейчас перед тобой. — Правая рука Сэма крепко сжимала прочную терновую трость, что, естественно, придавало ему уверенности. Сэм видел, как тень дуба превратилась в человека, а это — скажем так — вещь необычайная.

— С чего бы вдруг? — отважно заявил он. — У меня в кармане сотня долларов, и ставлю их против одного за то, что ты — Сатана.

Легкое неудовольствие исказило благородные черты, выбранные Сатаной для этого визита — интуиция и на сей раз не подвела Сэма. Нечистый также слыхал те слова, которые поразили Шэннон: дескать, Сэм способен поспорить с самим чертом и три раза победить его. А услышав, решил полюбопытствовать и испытать Сэма; дьявол тоже не прочь сыграть, хотя чертовски не любит проигрывать.

Однако недовольство исчезло буквально через какой-то миг, сменилось прежней благодушной улыбкой. Пожилой джентльмен полез под плащ и извлек оттуда мошну, радовавшую глаз приятной округлостью… Сэм решительно отогнал шальную мысль насчет того, чья кожа пошла на это изделие.

— Похоже, ты выиграл, Сэм, — приветливо сказал Сатана. — А если так, значит, за мной доллар. Но я ставлю целую сотню на то, что тебе этого не доказать.

И стал ждать ответа, ничуть не сомневаясь в себе, поскольку за все минувшие века этот вопрос непременно ставил в тупик самых выдающихся философов. Однако Сэм Шэй был человеком действия, а не мыслителем.

— Согласен, — отвечал он, без промедления занося над головой свою терновую палку. — Договоримся так: я дважды бью тебя по макушке. Если ты честный гражданин, забираю кошель; если Сатана — пари за мной. Неужели ты не устыдишься, если смертный вздует тебя подобным образом? Итак…

И Сэм нанес сокрушительный удар.

Язык сернистого пламени ударил из сердцевины старого дуба, терновая палка разлетелась на тысячу мелких щепок. Боль пронзила руку Сэма, онемение уколами колючек пробежало к плечу. Однако, разминая кисть, Сэм не мог не ощутить удовлетворения — в отличие от Сатаны. В гневе своем невысокий пожилой джентльмен начал расти и теперь достигал уже двенадцати футов, и облик его можно было назвать скорей ужасающим, чем благодушным.

— Ты победил, Сэм Шэй, — изрек Сатана кислым голосом. — Но за все, как известно, платит третий раз. — Против правил не попрешь, Сэм прекрасно знал, что если дьявол является смертному, несчастный должен три раза победить его в споре, чтобы обрести свободу. — Но теперь мы увеличим заклад. Ставлю содержимое этого кошелька против твоей души.

Сэм не колебался: рисковать приходилось в любом случае.

— По рукам, — отвечал он. — Только условия объявляю я: ты называл предыдущие, и теперь мой черед.

Теперь уже призадумался Сатана, однако и право, и логика были на стороне Сэма.

— Говори, — приказал он голосом, полным далеких раскатов грома.

— Ну, раз так, — отвечал Сэм с нахальной улыбкой, — держу пари, что ты не хочешь, чтобы я победил.

Едва эти слова были сказаны, как нечистый, не сдерживая более гнева, вырос до небес, плащ дьявола темной ночью покрыл целый город… Сэм подловил беса на слове: если он признает, что хотел победить смертного, то его волей-неволей придется отпустить, если же ответит, что это не входило в его намерения, значит, победа опять-таки принадлежит Сэму.

С высоты своего роста Сатана яростным оком воззрился на Сэма Шэя.

— Вот что я скажу тебе, напрасно ты пыжился этой ночью! — возопил дьявол так, что дрогнули ближайшие небоскребы (на следующее утро газеты поминали легкое землетрясение). — Слушай меня внимательно, Сэм Шэй! Начиная с этого мгновения тебе не выиграть ни единого пари! Все силы ада будут препятствовать твоему успеху. — И пока Сэм Шэй с недовольным видом разглядывал высоты, огромный силуэт рассеялся. Порыв горячего ветра окатил Сэма, опалив листья ближайших деревьев. Вдали что-то ухнуло с тяжелым звоном, словно бы закрылись металлические ворота. А затем воцарилась прежняя тишина.

Сэм Шэй постоял несколько минут, погруженный в раздумья, потом осознал, что пальцы все еще крутят кольцо, которое возвратила ему Шэннон Мэллой, и расхохотался с известным облегчением.

— Вот это да! — пробормотал он. — Видеть кошмары вообще-то лучше в собственной постели.

И заторопился домой, остановившись только, чтобы прикупить бюллетень бегов.

К утру Сэм уже наполовину забыл о странной вчерашней встрече, в отличие от полученного от Шэннон отказа и возвращенного кольца. Золотая вещица настолько отягощала и карман, и сердце, что к утренним своим ставкам Сэм приступил в весьма мрачном расположении духа.

Быть может, именно душевная непогода затянула раздумья: обычно интуиция позволяла Сэму принимать решения, что называется, в мгновение ока. Но на сей раз ему пришлось потрудиться, да и закончив свои наметки, он не испытывал и половинной доли привычного удовлетворения. Потом Сэм позавтракал (причем за чашкой кофе ему являлось лицо Шэннон Мэллой) и отправился на ипподром. Чтобы позабыть о любимой, Сэм нуждался теперь в шуме, волнении, действиях, в толкотне возле окошек, в гуле толпы, переходящем в дружный рев, когда кони вырываются из-за барьера, в том напрягающем сердце восторге, когда они мчат по финишной прямой.

И он действительно почувствовал себя много лучше, когда, опустив билеты в карман, присоединился к зрителям, следившим за тем, как лидеры первого заезда огибают поворот. Избранник Сэма, радуя его душу, опережал остальных на дюжину корпусов, и тут случилось нечто неожиданное. Должно быть, конь попал копытом в рытвину, или же сбился с шага, или просто устал. Как бы то ни было, животное замедлило ход, словно бы сам дьявол придержал его за хвост — Сэм чуточку призадумался, почему в его голову пришло именно это сравнение — и к финишу конь отставал уже на целую шею.

Сэм порвал в клочки свои билеты и пустил по ветру. Расстройства он не испытывал — предстояло еще шесть заездов, а карманы его были набиты деньгами.

Но после того как во втором заезде жокей вылетел из седла возле столба, отмечавшего три четверти дистанции, а в третьем подпруга «его» коня лопнула в момент решающего рывка, Сэм Шэй начал посвистывать. Дело складывалось самым странным образом, и это ему ни в коей мере не нравилось. А когда в четвертом заезде, вырвавшись вперед, конь, на которого он ставил, метнулся в сторону, перебежал дорогу скромной лошадке и тем самым заслужил дисквалификацию, свист Сэма потерял всякую мелодичность. Он зашмыгал носом, принюхиваясь. Действительно, воздух чуточку припахивал серой. И в самом задумчивом настроении Сэм приобрел двухдолларовый билет на пятый заезд.

Приобретение оказалось неудачным, в чем Сэм вскоре убедился. Лошадь потеряла подкову у дальнего поворота и, хромая, пришла последней.

Тут Сэмов свист сделался едва слышен. Он спустился к паддоку и стал поближе к уходящим с поля коням. Когда мимо вели его избранника, Сэм принюхался. На этот раз серой уже разило.

Неторопливым шагом, ни в коей мере не отражавшим смятение души, Сэм Шэй вернулся на трибуну и все время, остававшееся до начала последнего заезда, потратил на размышления. Карманы его, еще час назад столь полные, уже почти опустели. Крохотная тучка набежала на чело: он начал понимать, что происходит.

На этот раз он билетов не покупал. Просто стал рядом с одним из ипподромных «жучков» и дождался начала скачки. Лошади огибали столб, отмечавший три четверти дистанции; сорок корпусов и дюжина конских тел разделяли первую и последнюю. Тут Сэм наконец заговорил.

— Ставлю десять долларов против гривенника, что семерка не победит.

«Жучок» искоса поглядел на него: дескать, с тобой все в порядке, парень? Семерка замыкала забег, отставая на сорок корпусов, и разрыв постоянно увеличивался. Всякий мог видеть, что на победу у нее нет ни малейшего шанса.

— Двадцать долларов, — настаивал Сэм Шэй. — Против пяти центов!

Трудно было противиться такому искушению, и «жучок» кивнул.

— Согласен! — Едва это слово слетело с его языка, семерка припустила вперед с небывалой резвостью. Казалось, что лошадь буквально летит. Ноги ее мелькали, напор воздуха был столь силен, что ошеломленный жокей с трудом удерживался в седле. Невероятным броском лошадь нагнала лидеров и буквально на последнем ярде вырвала победу.

Толпа была слишком потрясена, чтобы вопить. Хмурые судьи начали разбирательство. Однако криминала не обнаружили — никаких там электрических батарей и прочих коварных устройств. Победа была одержана честно.

Сэм Шэй выплатил двадцать долларов «жучку», который озадаченно пялился на него. Ему явно хотелось пристать к Сэму с расспросами, однако Шэй пресек первую же попытку, отыскал укромный уголок, сел и погрузился в раздумья.

Сомнений не оставалось. Вчерашнее сновидение оказалось вовсе не сном. Выходило, что вчера вечером он действительно встретился в парке с самим Сатаной, который теперь мстил за поражение. Насколько было известно Сэму, те немногие, кому удавалось перехитрить дьявола, впоследствии о том жалели… Хотя нет правил без исключений, но, с другой стороны, почему исключением должен стать именно Сэм Шэй?

Азартные игры были сутью и материальной основой жизни Сэма, о чем Сатана, разумеется, был осведомлен. И если ему не суждено теперь выиграть ни единого заклада… Сэм сглотнул комок в горле. Он потерял не только Шэннон Мэллой; придется зарабатывать на жизнь своими руками — после стольких лет безбедного существования!.

Ужасная мысль. И никаких спасительных идей в голову не приходит…

Перед колоколом на последний седьмой заезд Сэм неожиданно вскочил, пересчитал деньги, отложил на дорогу домой. Осталось четырнадцать долларов, то есть на семь двухдолларовых билетов, а в последнем заезде как раз участвовало семь лошадей.

Усмехаясь про себя, Сэм купил семь билетов — по одному на каждого коня, и, несколько приободрившись, отыскал удобное местечко. Посмотрим, как дьявол теперь умудрится лишить победы Сэма Шэя.

Гонка продвигалась самым нормальным образом: сперва до половины, потом до трех четвертей дистанции. Ничего необычного не произошло, и Сэм повеселел, поскольку если сейчас ему удастся выиграть, значит, Сатана вновь посрамлен и вынужден будет снять заклятие.

Но радовался он слишком рано. Когда все семеро вырвались на финишную прямую, чистейшую фарфоровую голубизну неба вдруг затмило невесть откуда взявшееся пурпурно-черное грозовое облако. Ударила молния, поразившая верхушку древнего вяза, росшего возле трибун. Жуткий громовой удар оглушил зрителей. Вяз вздрогнул, а потом повалился прямо перед конями, так что жокеи едва успели свернуть в сторону.

Грозовое облако исчезло столь же неожиданно, как и возникло.

Однако о победителе последнего заезда не могло быть и речи.

Потрясенные и недоумевающие распорядители объявили заезд не состоявшимся, деньги были возвращены. Сэм забрал назад свои доллары и вернулся домой в самом мрачном расположении духа. Было ясно, что дьявол от своих слов отступать не намеревается… Сэму не выиграть ни единого заклада. Что может сделать человек против всех легионов ада?

Однако Шэй не любил сдаваться. Хотя против него выступил сам Вельзевул со своими мирмидонянами, Сэм не собирался обращаться к честному труду, не заставив перед этим беса хорошенько попотеть. Посему в последующие дни он усердно пытался изобрести способ выиграть пари. И его попытки начали вызывать известную озабоченность в пекле.

Примерно через две недели после того рокового вечера Сатана вспомнил о Сэме Шэе и, нажав кнопку, вызвал своего самого главного заместителя. Оторвавшись от лабораторных занятий, посвященных тонкой дистилляции абсолютно нового и весьма совершенного греха, верховный ассистент, не потратив и доли секунды на путешествие длиной в семь миллионов миль, оказался перед Сатаною, все еще дымясь от рвения после ошеломляющего перелета.

Дьявол бросил на подчиненного хмурый взгляд из-за базальтового стола.

— Я хочу знать, — заявил он, — как выполняются мои повеления в отношении смертного Сэма Шэя.

— До последней буквы, ваше адское высочество, — отвечал заместитель не без некоторой сдержанности.

— Итак, после того как я изрек свое проклятие, он не выиграл ни единого заклада?

— Даже самого ничтожного.

— И он совершенно несчастен?

— Абсолютно.

— Быть может, он уже достиг той степени отчаяния, что способна толкнуть на самоубийство и тем самым отдать в наши руки?

Подчиненный молчал. Голос Сатаны обрел суровость.

— Так он еще не в отчаянии?

— Он весьма приуныл, — нервно выговорил заместитель. — Однако о самоубийстве не желает и думать. Он ведет себя вызывающим образом. И причиняет — не могу не добавить — бездну хлопот.

— Хлопот? — Канделябр с тремя миллионами лампочек над головой Сатаны задребезжал. — Как это может простой смертный доставить бездну хлопот адовым легионам? Требую объяснений.

Кончики перепончатых крыльев за спиной заместителя Сатаны испуганное дрогнули. Он рассеянным движением сколупнул чешуйку с груди и, призвав всю свою решимость, ответил самым смиренным тоном.

— Сэм Шэй упрям как осел. Даже ощутив на себе всю тяжесть вашего адского проклятия, он пытается вывернуться. Постоянно выдумывает новые и новые словесные трюки и фокусы. Мне пришлось выделить изрядное количество своих лучших работников, чтобы приглядывать за Сэмом Шэем все двадцать четыре часа в сутки и не пропустить ни единой уловки. На прошлой неделе после нескольких сотен самых разнообразных пари, он побился об заклад со своим знакомым, утверждая, что до полудня дождя не будет. Пари было самым нахальным: до двенадцати оставалось десять секунд, солнце ярко светило с безоблачного неба, кроме того, метеосводка предсказывала грозу. Однако они ударили по рукам, потому что Сэм обещал, удвоив свой выигрыш, — буде таковой случится — поставить компаньону выпивку. Если бы дождь все-таки не пошел, технически он выиграл бы, и буква вашего адского проклятия оказалась нарушенной. Итак, буквально за какие-то секунды мне пришлось вызвать двести восемьдесят работников из отдела агитации и пропаганды, оторвав их от неотложных дел; добавить к ним еще сотню заплечных дел мастеров из исправительного отделения, отвлечь на исполнение пару дюжин лучших специалистов из научно-исследовательского центра и бросить всех на ликвидацию прорыва. Они умудрились перехватить бурю, бушующую над Огайо вызванное ею наводнение должно было принести нам сто восемьдесят душ — и перенести ее в Новую Англию, уложившись в нужное время. Однако мероприятие вызвало ненужные разговоры, выбило нас из графика и дезорганизовало мои силы, так как нам пришлось выделить группу быстрого реагирования, чтобы обеспечить постоянное дежурство в течение двадцати четырех часов на случай новых экстренных вызовов. А их была не одна дюжина… да-да, не одна!

По раскаленному челу несчастного демона прокатилась капля пота, с шипением превратившаяся в облачко пара.

— И это всего лишь один случай, — проговорил он усталым голосом. — У Сэма Шэя подобных фокусов полны рукава. Только вчера он пытался сыграть на скачках и занял у нас целый день. В четвертом заезде он изобрел весьма запутанную серию пари на порядок прихода лошадей к финишу, вконец заморочив даже самого квалифицированного из моих помощников. Ему пришлось обратиться непосредственно ко мне — в последний момент — и, поскольку одно из условий гласило, что заезд не окончится, я сумел только устроить, чтобы все лошади финишировали ноздря в ноздрю. Кроме той, на которую ставил Сэм Шэй.

Чтобы избежать всех ловушек, придуманных Шэем, мне пришлось забрать это животное с ипподрома и перенести в Австралию. Однако толки, вызванные одновременным приходом к финишу семи лошадей и исчезновением восьмой, вызвали существенное волнение. Если вспомнить о грозе, которую мы вынуждены были устроить, не покажется удивительным, что череда столь невероятных событий вызвала всплеск религиозности. Люди валят в церковь и тем самым губят наши самые лучшие достижения. Словом, ваше адское высочество, если бы мы имели право проиграть одно-другое из самых сложных пари, было бы много легче…

Грохот, с которым копыта нечистого обрушились на адамантовые плитки пола, заставил демона умолкнуть.