Наталья Андреева



Накануне солнечного затмения

Пролог

10 АВГУСТА



Ее жизнь с детства напоминала чистый лист, на котором все время писали другие. Никто не лишал ее права на авторство, просто никто не объяснил, как и что надо делать, чтобы быть человеком. Индивидуумом, имеющим свои мысли, чувства, слова. Свои, а не чужие. Рядом не было никого, способного научить, как найти свое место в жизни. Даже в том замкнутом пространстве, которое отпущено для нее. Она часто представляла себе, что будет, если взять гигантский циркуль, поставить его острие в середине комнаты, в которую ее привезли из роддома, и провести окружность радиусом доступного ей за один день перемещения. Получалось, что в пределах этой окружности будет площадь не более километра. Пятьсот метров в одну сторону, столько же в другую. Если задаться целью и собрать все свои силы. Далеко ли можно уехать в инвалидном кресле, вращая обеими руками большие скрипучие колеса?

Кресло старое, как и дом, в котором она живет, и все, что в нем есть. Мебель, посуда, одежда, треснувшая русская печь. Мать, если не на работе, то у соседей. Или соседи у нее, с неизменной бутылкой самогонки. Вся жизнь вращается вокруг железнодорожного переезда, подле которого прилепились три бревенчатых дома. В одном испокон веков живут дед с бабкой, такие же упрямые, как их старая коза Маруська. Живут, цепляются за жизнь и за рыжую глинистую землю.

В другом доме — сменщица матери Ольга с пьяницей мужем. Который также работает на железной дороге. Зимой чистит от снега платформу ближайшей железнодорожной станции, чуть ли не каждый день вышагивая по шпалам несколько километров. Летом ремонтирует пути вместе с другими рабочими, приезжающими из райцентра и близлежащих деревень. Две взрослые дочери соседей давно уехали в город, поступили одна в техникум, другая в сельскохозяйственное ПТУ. Да так и остались в райцентре, обзавелись семьями. Приезжают к родителям редко, по большим праздникам. У обеих дети, работа, семейные проблемы.

А в третьем доме она с матерью. Мать, сколько она себя помнит, заливает горе. Горя ей выпало в жизни столько, что в редкие моменты просветления та начинает выть от тоски. Муж работал вместе с соседкиным на путях, да попал спьяну под поезд. Дочь родилась инвалидом. По молодости лет, да при живом хозяине, исстрадавшаяся женщина еще возила дочку по врачам. И те говорили, что вылечить можно. И лечили, да только не долечили. А потом и лекарства стали дорогие, и хорошие врачи спрашивали больших денег, и одна она осталась, далеко от города, в старом доме, принадлежащем все той же железной дороге. Силы кончились. Осталось только одно: забыться. На работе пока держалась, потому как начальство заглядывало редко, а заменить ее было некем. Желающих перебраться на переезд, в глухое место, в дом без удобств, сыскать не так-то просто.

Мать давно махнула на себя рукой, с болезнью дочери смирилась и бороться с судьбой перестала. Кое-как справлялась с хозяйством, стряпала нехитрую еду, да раз в неделю мыла мертвые ноги дочери, обливаясь над ними слезами и дожидаясь только, когда соседка придет со смены. Тогда можно забыться, выпить самогоночки, да затянуть песню, повыть с горькой бабьей тоски. Жизнь, она, как черствый пряник, — пока не размочишь, не поймешь, что сладкий, и ни за что не разжуешь. Это у кого зубы хорошие, так те кусают, не боясь ни боли, ни крови из десен. А кто свои уже сточил, да кого по этим зубам били не раз, тот к прянику подойдет с осторожностью да с опаской. Каждому свое, как говорится, да не всем поровну.

Вот третья сменщица, Наталья, что приезжает из города. Молодая, красивая, одевается, как картинка, и муж не пьет. Товарок своих тайком осуждает, но, бывает, и забежит на огонек, поболтать. Поделиться заветным: о любви, о мужниных подарках, о запланированной на лето поездке на юг. Рассказам ее верится с трудом. А вдруг и так бывает?

У нее тоже есть планы. Во-первых, осень. По раскисшей дороге трудно проехать на инвалидном кресле, колеса буксуют. И мать ругается: грязь не таскай. Сиди дома, смотри на увядающий лес через стекло, по которому снаружи ползут дождевые капли. Осенняя красота коротка, золото листвы быстро превращается в ржавчину, а потом гниет. И сердце невольно сжимается. Зато по телевизору много интересного. Зима — тоже хорошо. Темнеет рано, по снегу далеко не уедешь. Мать старательно расчищает дорожку возле дома, но в иную зиму снегу наметет столько, что приходится вызывать трактор. А наутро опять метель. Что тут поделаешь? Зато Новый год полон приятных сюрпризов. Мать уходит к соседям, либо спит, и весь дом и праздничный стол в ее распоряжении. Даже шампанское. Но: ни-ни! Чего-чего, а этого в ее жизни не будет. Никогда.

Лучше всего весной. Красиво. Апрель — замечательный месяц! Потом приходит май и пролетает незаметно. Следом июнь, июль. Август? Да, не успеешь оглянуться, как на улице август.

Телевизор в доме старый, черно-белый. Купленный еще в те времена, когда отец был жив. Из-за этого телевизора мир так и оставался для нее поделенным на два цвета. Черное и белое. Либо хорошо, либо плохо. Либо все, либо ничего. За последние годы она узнала о том, что в мире много боли и помимо ее собственной. И с каждым годом становится все больше и больше. Раньше все было хорошо, а теперь все плохо. Она чувствовала, как там, за очерченным циркулем кругом, люди погружаются в отчаяние. Они могли ходить, но этого им почему-то было мало. Они никак не могли успокоиться этим счастьем, больше которого ничего и быть не может, и все время мучили себя и других.

Она все время представляла, как изменилась бы ее жизнь, если бы… Ходить вместе со всеми в школу, а не ждать, когда приедет учитель и даст задание, в исполнении которого нет особого смысла. Все равно спросят не так, как с других. И оценки будут выше из жалости. Почему не поставить? У девочки все равно нет будущего. Ей не учиться в институте, не искать работу. Была бы городская, возможны варианты, но выбраться с глухого переезда в большую жизнь… Нет, чудес не бывает. Она и сама давно уже не верила в сказки.

Жила от фильма к фильму, от утреннего выпуска новостей до вечернего и поездками туда, к переезду, где можно было разглядывать настоящую жизнь в окнах пролетающего поезда и во время остановок автомобилей передопущенным шлагбаумом. Как она мечтала о том, чтобы поезда ходили чаще! Тогда шлагбаум гораздо чаще преграждал бы путь иномаркам и кто-нибудь, хорошо одетый, красивый, выходил бы из машины и ждал, когда проедет поезд, рассеянно глядя в небо. Эти поездки, приходившиеся в основном на лето, она предпочитала любому фильму. Осенью и зимой, даже в хорошую погоду, сидеть в кресле было холодно. А машин проезжало мало, и уж совсем редко они пересекались с поездом и останавливались. Вот летом поток дачников был непрерывным. Лето было временем зрелищ.

Какие только мысли не приходили ей в голову! Какие истории! Она жадно наблюдала за молодыми женщинами, ездившими на дорогих иномарках. За рулем и в качестве пассажирок. Все они казались ей красавицами. В такой одежде, на таких машинах… Как правило, красавицы поспешно отворачивались, увидев девочку в инвалидном кресле на обочине дороги. Им становилось неловко, а ей… Завидно? Эти, конечно, вертят мужчинами, как хотят, швыряют деньги направо и налево, нигде не работают, но не потому что инвалиды, а потому что… А, собственно, почему?

Иногда ей давали деньги. Больше мужчины, чем женщины, хотя по логике вещей женщины должны быть жалостливее. Она разглядывала эти денежные купюры с любопытством. Будто и не такие, как в мамином кошельке. Вещи из другой жизни, случайно попавшие в ее руки. Мать радовалась деньгам, потому и не препятствовала поездкам дочери на переезд.

А она деньги брала, но неохотно. Та же жалость, только еще более унизительная. Как будто можно купить прощение за то, что ты здоров, и ноги у тебя в порядке, и жизнь удалась. За девятнадцать лет своей жизни она меняла мнение об этих людях неоднократно. От любопытства маленького ребенка, через надежду быть замеченной ими и ожидание того, что они тоже в чем-то несчастны, до откровенной ненависти. Нет, они не были несчастными. Во всяком случае, когда сидели в своих машинах перед опущенным шлагбаумом. Она видела эти лица: нетерпение, двигающиеся челюсти, занятые жвачкой, либо сигаретой, ленивое перебрасывание словами. И нескрываемое удовлетворение от того, что они едут на своей машине, едут в Москву, в теплые квартиры со всеми удобствами, отдохнувшие, может быть, и уставшие, но не измотанные этой усталостью, как ее мать, а лишь слегка обремененные. Слегка, потому что все это смывается в горячей ванне за каких-нибудь полчаса. Но может быть, она и не права. Потому что ничего не знает о той жизни.

Она могла бы не ездить к переезду. Есть лес, дорога вдоль опушки, где тишина и покой. Но жажда жизни толкала в противоположную сторону. К людям, а не от них. Словно высшая сила, которая пишет в книге судеб, приглядывалась к девушке и решала: дать шанс или оставить все, как есть.

И однажды наступил тот день, который изменил все. Это было десятое августа. Уже давно по всем каналам телевидения твердили о надвигающемся солнечном затмении. Говорили о нем как о возможном конце света, о грозящих в связи с этим природных катаклизмах, спешили уведомить о необыкновенном зрелище, которым можно насладиться в некоторых точках земного шара. Она же относилась к грядущему нерядовому событию равнодушно: где-то в большом мире люди ждут очередного развлечения. И перемен. А вдруг? Они ведь тоже не в силах ничего изменить, а потому ждут вмешательства свыше. Но тому, кто «свыше», это неинтересно и хлопотно. А потому ничего не изменится и измениться не может. День накануне солнечного затмения ничем не отличается от других дней. Так же как и день, когда оно наступит.

Было тепло, солнечно и ветрено. Хорошая погода для прогулки, если повязать косынку. Можно долго сидеть у обочины, наблюдая за тем, как мимо проезжают машины. Люди едут с дачи. Вечер, скоро начнет темнеть. Август не май — осень близко.

Ура! Переезд звенит! Значит, та красивая машина серебристого цвета обязательно затормозит и даст себя рассмотреть. Если только водитель попытается сбросить скорость. Но он, кажется, решил проскочить под опускающийся шлагбаум. Торопится. А жаль. И не стоит ему так рисковать.

Увиденное потом она воспроизводила в памяти неоднократно. Тут нельзя ошибиться. Важна любая подробность, если есть шанс изменить свою жизнь в корне. Любая мелочь, любая деталь, которая на первый взгляд может показаться незначительной. Итак…



После очередной раздраженной перепалки он молчал, глядя на дорогу. Черт знает, что за день! С самого утра не заладилось! И даже в машине, по дороге домой, они с женой продолжают выяснять отношения. Вот так и можно нарваться: жениться на нормальной женщине, радоваться, когда она рожает детей, много лет терпеть ее капризы, во всем потакать, а потом окажется, что рядом с тобой существо непонятного пола, которое целый день бренчит на гитаре и смотрит в потолок. На мужа ноль внимания, дети сами по себе.

Пока ее бренчание не приносило денег и можно было оборвать это занятие в любой момент, у них была семья. На терзания жены он смотрел сквозь пальцы. Поесть приготовила, белье постирала, посуду помыла — сиди, смотри в потолок. Пока не надо будет укладывать детей спать. Но за последние три года все встало с ног на голову. Теперь жена в доме главная. Потому что она зарабатывает столько, что его жалкая зарплата стала вещью условной, так, на карманные расходы. А последний год он вообще не работает. Все куплено на ее деньги. И трехэтажный коттедж, и мебель в нем, и пристройки, и гараж на две машины — все оплатила она, безумная, непонятная женщина. С утра у нее опять была истерика. Вот и теперь сидит, смотрит на дорогу и скулит:

— Мне плохо.

— Голова болит?

— Нет.

— Живот?

— Нет.

— А что?

— Душа.

И он не выдержал:

— Слушай, ну сколько можно надо мной издеваться? Что ты за человек? У нее душа болит! Скажи еще, что за все человечество! Я устал, слышишь? Да чтоб они провалились, твои деньги!

— Если я умру, ты станешь очень богатым человеком, — усмехнулась жена. — И свободным.

— Да скорей бы! — вырвалось у него.

— Ты меня так ненавидишь?

Он промолчал. Ну как ей объяснить? Он — посредственность, самый обычный человек, который и не мечтал о той жизни, которой теперь мучается. Жена — знаменитость, машина — иномарка, вместо небольшой квартиры огромный, только что отстроенный коттедж. Зачем все? Слава, большие деньги, важные гости, которых другие видят только на экране телевизора. Безумная женщина бродит по дому и поет известные на всю страну песни. Вызывающие всенародный восторг. И требует от него того же восторга. Есть же предел терпению? Эта женщина постоянно изводит себя, а заодно и других. Ей противопоказано все, кроме одиночества, но как раз его-то она особенно не выносит. Ей непременно надо кого-то мучить. А муж — самый подходящий для пыток объект. Потому что он ничтожество, полный ноль, неудачник. Но разве для того он женился пятнадцать лет назад, чтобы заниматься домашним хозяйством и слушать бесконечное нытье этой совершенно чужой теперь женщины?

— Ты меня ненавидишь? — снова спросила она.

— Слушай, ты можешь помолчать? Шлагбаум сейчас опустится. Проскочим?

Он оглянулся. Машин сзади нет. Впереди тоже. Никого. Даже дежурная не вышла из своей будки, чтобы встретить поезд. Замерла на пороге, прислонившись к дверному косяку. Взгляд безразличный, пустой. Пьяная, что ли?

— Ты никогда меня не понимал! Ты серость! Тупой, одноклеточный организм! Примитив! И все вы такие! Как я попала в этот мир?! Ну как?!

— Ну и убирайся отсюда!…



…А в той, другой жизни, меж тем происходил настоящий кошмар. Серебристая, новенькая и очень уж красивая иномарка, не сбрасывая скорости, взлетела на переезд. А шлагбаум почти уже опустился. Скорый поезд летит, он уже близко, долгий гудок звенит набатом. Машина дорогая, хорошая. Мощный мотор, да и водитель опытный. Успеет. Успевает. Но в тот момент, когда машина передними колесами касается земли, из нее вдруг вываливается женщина и падает прямо на рельсы. Водитель, видимо, не успевает среагировать, и машина проносится дальше. Женщина же по непонятным причинам делает рывок в противоположную сторону. Быть может, инстинктивно. А поезд уже не остановить. Женщина буквально размазана железной громадиной. Подробности ужасны. Крови много.

Мужчина, выскочивший из машины в панике по ту сторону шлагбаума, кричит. Рот раскрыт широко, но голоса не слышно, потому что гудок поезда и визг тормозов состава, из окон которого уже высовываются перепуганные люди, перекрывает его. Затормозить удается далеко не сразу, оттого и гудит так отчаянно, беспрерывно. Стон паровозного гудка стелется над местом трагедии, оповещая о всеобщем отчаянии, хотя еще никому, кроме водителя иномарки, неизвестно, кто была погибшая женщина. Это завтра, в день солнечного затмения, вся страна вздохнет единодушно: «Ее уже нет с нами! Какое горе!» И во всех новостях, смакуя, будут рассказывать чудовищные подробности.

Но это будет потом, в новой жизни. Которая начинается с чистого листа.

Глава 1

ПЕРВЫЙ ЭТАЖ: ПРИКОСНОВЕНИЕ

Сабуров не мог дождаться, когда же все это закончится. Жену вчера похоронили, было столько хлопот, что голова кругом. Это простые люди уходят из жизни тихо и просто. Соберутся близкие родственники, проводят покойника в последний путь, посидят за столом, поплачут и разойдутся. И все. Жизнь продолжается. Девять дней, сорок дней, полгода, год… Но, боже ты мой, попробуй похорони потихоньку такую беспокойную женщину! Вчера она появлялась на всех каналах телевидения с утра до вечера, в каждом выпуске «Новостей». Живая. С неизменной гитарой и непонятными песнями, в которых отныне ищут особый смысл.

На время похорон милиция оставила его в покое. Да что там может быть? Несчастный случай на переезде. Случайно открылась дверца, она упала на рельсы, шел поезд… Разве могла эта женщина умереть по-другому? В своей постели, после продолжительной болезни. От старости. Такие люди до старости не доживают. И до забвения еще при жизни.

Хорошо, что у Лары твердый, решительный характер. Недаром они сошлись, еще когда учились на первом курсе института, две противоположности. И стали лучшими подругами. Одна — неуравновешенная, измотанная постоянными нервическими припадками, другая — жизнерадостная, открытая. Милая, добрая, спокойная, практичная во всех житейских мелочах Лариса. Нормальная, одним словом, баба. Он никогда бы не посмел так сказать о жене. Да что там сказать! Подумать! Баба… Но он-то мужик! Ему лучше с Ларой.

Бездетная, незамужняя женщина, она поселилась в огромном доме, построенном богатой подругой, и взяла на себя заботы о ее семье. Той было дело только до самой себя. До своих собственных страданий. Слава богу, хватило ума обзавестись хорошей подругой! У Лары был небольшой, но приятный голос, иногда у подруг получался отличный дуэт. Дома, когда никто этого не слышал. Лариса равнодушна к славе. И Лара крайне деликатна. Понимает, что теперь он хочет побыть один. Наконец-то один. Не надо прислушиваться к шагам на лестнице. Жена больше не войдет. У нее была отвратительная привычка: придет, сядет напротив, выключит телевизор, по которому идет захватывающий футбольный матч, уставится в упор.

— Чего тебе? — спрашивал в таких случаях он, заранее зная ответ.

— Не знаю.

— Не получается?

— Получается.

— Тогда сиди, сочиняй свои песенки.

— Мне жалко.

— Жалко чего?

— Делиться с другими тем, что я чувствую. Мне все время кажется, что с каждой новой песней из меня уходит кусочек тепла. Жизнь уходит. Посидим помолчим?

— Там футбол. Можно хотя бы без звука? Просто смотреть? Молча? Какая тебе разница?

— Идиот!

Вот и весь разговор. Ушла, аккуратно прикрыв за собой дверь, а хорошего настроения у него, как не бывало. И матч уже не интересен. Не понятно, зачем приходила, что ей было надо? Оскорбить его? А в девятнадцать лет, когда познакомились, была нормальной девчонкой. Компанейской, симпатичной, хозяйственной. Не признавалась, что тайком занимается сочинительством.

На лестнице шаги. Он невольно вздрагивает. Невозможно поверить, что жены больше нет. Негромкий, деликатный стук в дверь.

— Да! Войдите!

В комнату заглянула Лара.

— Сережа, к тебе пришли.

— Кто?

— Кажется, из милиции. Ты извини, конечно…

— Да-да, я сейчас спущусь.

Второй этаж — его. Жена предпочитала быть поближе к небу: на третьем этаже ее рабочий кабинет и небольшая студия. А на первом — столовая, гостиная, кухня и хозяйственные помещения. Первый этаж для всех. Для обитателей дома и для гостей. «Чистилище», — тайком усмехался он.

В «чистилище» его ждал знакомый сотрудник милиции. Тот, который составлял протокол на месте случившейся десятого августа трагедии. Тогда, кажется, все было ясно. Чего же он хочет?

— Извините, Сергей Васильевич, в деле появились новые обстоятельства. В связи с этим у меня к вам несколько вопросов.

— Какие еще вопросы?

— Видите ли, был свидетель. Девушка-инвалид. Вы, быть может, и не обратили на нее внимания. На переезде работает ее мать. Женщина путается в показаниях, толком сказать ничего не может. Зато девушка запомнила все до мелочей. Она утверждает, что это не был несчастный случай, вы якобы вытолкнули жену из машины. Простите, но показания девушки…

— Бред какой-то! — Он даже вспотел от волнения. Ну надо же! Откуда она взялась, эта свидетельница? — Моя жена… Да я места себе не нахожу от горя! Разве вы не видите!

— Я вас понимаю. Но мы не можем мимо этого факта пройти. Хотите совет, Сергей Васильевич?

— Да?

— Съездили бы вы к ней, поговорили. Решили бы все полюбовно. Странная девушка. Да и мать ее колеблется. Раз, мол, Жанночка видела, значит, так оно и есть. Если обе они будут настаивать на своих показаниях, против вас будет возбуждено уголовное дело. Вы в тюрьму хотите?

— Нет.

— А я не хочу лишних проблем. У вас наверняка хороший адвокат, влиятельные друзья, которые будут в один голос утверждать, что вы безумно любили свою жену. Любили ведь?

— Да, — хрипло сказал он.

— Так что, Сергей Васильевич?

— Поеду.

— Я сегодня вечером девушку эту еще разок навещу. Насчет показаний по вашему делу. Жалость-то какая, а? Симпатичная девушка, а так не повезло! В инвалидном кресле… Сердце кровью обливается. Ей бы ноги здоровые да на танцы. Все б парни ее были. А к совету моему прислушайтесь.

— Спасибо.

— Да что там! Слышал я, как жена ваша поет. Сказать «пела» язык не поворачивается. Голос-то, а? Голосище-то говорю какой? И красавица. Все смотрел на нее и думал: бывают же такие красивые люди! Наверное, так положено. Ангелы, они, значит, что на небе, что на земле, ангелы и есть. Думал, кто-то же с ними живет под одной крышей… Ест вместе с ними, разговаривает, спит, простите за нескромность. По моим расчетам выходит, что не могли вы убить такую женщину. Пустое все это…

Ушел, наконец.

«А может, провокация? — подумал Сабуров. — Под монастырь подводят? Он поедет к этой девушке, начнет ее уговаривать забрать показания, а они там. Милиция. В соседней комнате. Подслушивают. Записывают. Ловят. Почувствовал холодный пот на спине. Все равно надо ехать. Он взглянул на огромный портрет в траурной рамке. Хороший портрет, студийный. Профессионал работал. Что касается необыкновенной красоты его покойной жены, то это вопрос спорный. Лицо как лицо. Обычное. Носик вздернутый, карие глаза отнюдь не огромные, скорее, напротив, маленькие, темно-русые волосы вечно растрепаны. Разве насчет того, что на ангела похожа… Черты лица тонкие, в постоянном нервном движении. И часто было странное выражение: как будто к чему-то прислушивается. А когда услышит, необыкновенный свет идет изнутри, через глаза, и все вокруг меняется, становится лучше, чище. Хороший грим, и выражение лица схвачено камерой в тот момент, когда на нее снизошло озарение. И вот вам портрет красавицы. Сабина Сабурова. Его фамилию оставила, между прочим, когда пробивалась на эстраду. А имя поменяла, чтобы было созвучно. Красивое сочетание. Но фамилию-то отчего было не поменять? Опять назло ему? Чтобы все, услышав, что он Сергей Сабуров, спрашивали: «А какое отношение…» Никакого. Все назло ему, против его воли. Он видел Машу, то бишь Сабину, по утрам и знал, что никакой красавицей она не была. Пока не выпила три чашки кофе, пока не уложила волосы, пока загадочный свет не разлился по мелким чертам ее лица, пока не вылезла из старых джинсов и полинявшей футболки, никто бы ее даже не узнал. А она могла неделями не приводить себя в порядок. Последний год жена уже не пропадала на гастролях, имя ее и так гремело на всю страну, а записанные альбомы расходились хорошо. На публику Сабина выходила при полном параде, а для мужа не утруждалась. Много чести!

Вот Лара… никогда не допустит, чтобы ее увидели непричесанной и без макияжа. Золотистые волосы коротко острижены, губы подкрашены, руки ухожены. И стройная, подтянутая без всяких диет. Отличный аппетит, крепкие нервы. А Сабина мучалась, глядя на пирожные. Ее вес менялся так же непредсказуемо, как и выражение лица. То ходила синяя, тощая, вываливалась из одежды, то рыдала, глядя, как любимые джинсы натягиваются на бедрах и едва застегиваются. У нее все зависело от настроения. Частые депрессии сопровождались полным отсутствием аппетита, а депрессия была предвестником нового творческого запоя.

Все. Хватит об этом. Жены больше нет. Надо ехать».

Лара спускается по лестнице. Ее комната тоже на втором этаже. Второй этаж — приближенные к императорской особе. Муж, лучшая подруга, дети, родственники. Те, с кем надо делиться. И кого можно за это изводить.

— Сережа, что? — Лара смотрит с искренним сочувствием.

— Появился свидетель. Девушка-инвалид, живущая на переезде, обожает разглядывать проезжающие машины.

— Как некстати! Сделай что-нибудь!

— Я уже еду.

— Хочешь, я поеду с тобой? Или одна?

Он подумал, что было бы здорово, если бы Лара отправилась в одиночку улаживать проблемы с девушкой-инвалидом. Улаживать проблемы — ее специальность. У Лары получится лучше, чем у него. Но что подумают люди? И милиция? Женщина в жизни Сергея Сабурова, мужа ныне покойной знаменитости, — мотив для убийства. Он вздохнул с сожалением.

— Нет, нельзя. Ты поедешь в аэропорт встречать Элю. Ее надо успокоить, помочь разобрать вещи, накормить. Как Сережа-младший?

— Заперся с утра в своей комнате. Играет с компьютером. Я слушала под дверью. С ним все в порядке.

— Александра Антоновна сегодня придет?

— Обязательно. Она отпросилась до обеда. Но вечером в доме будет порядок.

— Послушай, неудобно так обременять женщину, которая…

— Ей за это хорошо платят, — тут же оборвала Лара. — Она здорова и полна сил.

— Я только хотел сказать, что можно нанять ей в помощь еще кого-нибудь.

— А деньги?

— Но после смерти Сабины…

— Да, ты прав. Она много сочиняла последнее время. И вчера я звонила в издательство, они проявили интерес. Во-первых, кее текстам и дневниковым записям. Во-вторых, можно будет выпустить книгу воспоминаний. Мы с тобой были рядом с ней все эти годы. Я знаю, как надо написать. Пока интерес к Сабине на самом пике. Потом найдутся другие кумиры или еще кто-нибудь из знаменитостей трагически погибнет.

— Тогда в машине… Сабина сказала, что после ее смерти я буду очень богатым человеком.

Лара среагировала тут же:

— Еще бы! Ты единственный наследник. По закону. Дети несовершеннолетние. А ее истерические вопли о том, что весь доход от продажи последнего диска будет завещан в пользу детского дома, — очередной блеф. Никакого завещания нет. Она любила своих детей. И диск еще не поступил в продажу. Представляешь, какой теперь будет ажиотаж? А ты получишь проценты.

— Проценты со смерти жены, — горько усмехнулся он.

— Сережа, неужели нам было бы лучше, если бы она была жива? Ты ведь все понимаешь. Такие вещи случаются один раз в жизни. Перетерпи. А потом можно будет жить в свое удовольствие. Так что можешь обещать этой девочке золотые горы.

Он чуть тронул губами ее душистую розовую щеку. Все-таки замечательная женщина! Ну почему он в свое время женился не на ней? В одной комнате жили подружки. Польстился, как и все остальные глупцы, на загадочный свет, идущий из карих глаз. Все время пытался поймать этот свет, окунуть в него пальцы и хоть немножечко присыпать золотой пыльцой и себя. Присыпал. Только не тем золотом. Ох, сумасшедшая юность! Ветер в голове, пожар в сердце. Нет, жениться надо в зрелом возрасте.

Он шел в гараж, как всегда, испытывая легкое волнение. Хорошие машины были его слабостью и одновременно предметом постоянных скандалов с женой, которая этого не понимала. Да и не пыталась понять. Тем не менее там, в гараже, стояли две иномарки, и обе новые. Выстраданные им, вымоленные такими словами и обещаниями, что до сих пор мороз по коже. Для него с самого детства машина казалась несбыточной мечтой. Чтобы мечта сбылась, пришлось платить дорогую цену. Сама Сабина долго училась водить машину и получила права. Вернее, купила их. Но этим все и кончилось. Она не могла водить машину. Вернее, не могла это делать как все нормальные люди. Просто езда ее не увлекала. Увлекала бешеная скорость и риск. После крупной аварии в первую же неделю, неизбежной при таком вождении, Сабина предпочитала ездить с шофером. А поскольку она презирала барство, то шофером стал ее собственный муж. Эксплуатировать близких людей — разве это барство? Но он никогда не жаловался. Уж очень нравилось водить такую машину. Что ему пришлось пережить, перед тем как жена купила «Форд-Мондео»! Не раз говорила, что грешно ездить на таких дорогих машинах, в то время как большинство людей в родной стране живет за чертой бедности. Это, мол, вы меня заставляете тратить деньги на дорогие и глупые вещи. Под «вы» подразумевались домочадцы. Семья. Бесчувственные, злые люди. Безнравственные. И жадные.

Но машину она мужу все-таки купила, в один из приступов раскаяния. Чем сильнее в душе у жены бушевала буря, тем дольше светило потом солнце над безбрежным океаном ее чувств. И вот вам результат — красавец «Форд» серебристого цвета. Сам выбирал. Жена презрительно сказала, увидев машину, что ее цвет напоминает ей крашенные серебрянкой башенки могильных оград. Но он не бард. У него не возникает поэтических образов. Чудесная машина! Как жаль, что надо вернуться к тому переезду. Но — надо.



Он боялся, что, очутившись на переезде, где случилась трагедия, рассиропится, начнет раскаиваться, переживать. Мол, как много она могла бы еще сделать, если бы осталась жива! В безвременной кончине гениальной Сабины Сабуровой его вина. Как там сказали вчера в одной из телевизионных передач? «Накануне солнечного затмения русская культура понесла тяжелую утрату…» И так далее. Солнце по имени Сабина погасло навеки. Ах, ах, ах! Вечная тьма. Сколько их, этих солнышек, взойдет еще над горизонтом! Человечество не может жить во мраке, людям необходим свет. Даже если каждый новый будет накануне солнечного затмения.

Девушка в инвалидном кресле была вновь на обочине. Она что, никогда отсюда не уезжает? Похоже, узнала машину. Вся подобралась, сильные пальцы вцепились в колеса инвалидного кресла. Он вспомнил — они с женой видели ее и раньше. Тогда Сабина чуть не заплакала. По выражению ее лица понял: страдает. И это надолго. До самой Москвы не успокоится.

— Ну выйди, дай ей денег, — не выдержал он.

— Ты что?! Как можно?!

— А что тут такого?

— Ты ничего не понимаешь, — с укором сказала жена.

За пятнадцать лет их брака эта фраза сделалась чрезвычайно популярной. Подойдя к девице он сразу понял, что так просто не отделается. Жалости к ней не испытывал. Какие глаза! Злющие! А личико бледное, невыразительное. Таким обделенным судьбой Господь, как правило, отмеряет красоты щедрыми горстями. А этой дал щепотку и остановился. Сэкономил. Чем же он ее наградил? Упрямством? Похоже.

— Здравствуйте, — кивнул он.

Девушка глаз не отвела, взгляд его выдержала. Да, характер. Характер налицо. А глаза у нее красивые. Серо-голубые, в светлых пушистых ресницах. Из-под косынки выбилась вьющаяся русая прядь. Она накручивает ее на палец и молчит. Ждет.

— Вы меня узнали?

— Да.

«Лучше бы ты была немая», — подумал он. Жена, которая умела подслушивать его мысли, сейчас начала бы грозить, что напишет завещание в пользу детей-сирот. Чтобы ничего не досталось такому бездушному, такому жестокому, такому… Но нет больше жены.

— И как же вас, девушка, зовут?

— Жанна.

— Очень приятно. (Ха! Приятно!) Я Сергей Васильевич Сабуров. Муж той… — слова застряли в горле, и он махнул рукой в сторону переезда.

— Я знаю, кто такая Сабина Сабурова.

— Очень хорошо. Именно поэтому вы решили обвинить меня в ее смерти?

Девушка молчала.

— Послушайте, с чего это вдруг вы решили посадить меня в тюрьму?

— Это мое дело.

— Денег хотите? — напрямую спросил он.

Снова молчит. Смотрит.

— Где твоя мать? — резко перешел он на «ты». Противная, злая девчонка! И вдруг услышал:

— Возьмите меня к себе.

— Куда к себе? — растерялся он.

— У вас есть дом?

— У каждого человека есть дом.

— Большой? — Смотрит не моргая.

— Ну, допустим, что три этажа.

— Со всеми удобствами?

— Но это же естественно… — Он осекся.

— Я могу многое делать сама. У меня сильные руки. Вот, смотрите.

Она задрала рукав тонкого свитера. Крупная кисть сжалась в кулак, предплечье напряглось. Сергей невольно вздрогнул. Может быть, несчастное создание от скуки балуется гантельками? Чтобы как следует крутить колесики и таскаться каждый день на этот переезд. И шпионить за проезжающими.

Спокойно, Сергей, спокойно. Не злись.

— Это все, что ты хочешь?

— Я хочу, чтобы вы мне помогли.

— Ну откуда ты свалилась на мою голову?! — возмутился он, понимая, что от девчонки не избавиться. Разве что отправить ее вместе с креслом под поезд. Но это уже верная тюрьма. Убийство свидетеля.

— Я вас не боюсь, — сказала она, словно, подобно покойной жене, умела подслушивать его мысли. — Я знаю, чего надо бояться. У вас нет выхода. Сегодня ко мне милиция должна прийти.

— Ладно. Эта штука разбирается? — кивнул он на кресло. — Мне надо запихнуть его в багажник.

— А мама?

— Что — мама?

— Вещи. И мне надо сказать, что уезжаю.

— Конечно, мы сейчас же поедем к твоей маме, — сказал как можно мягче. Раз все уже решено.

Он хотел ей помочь, но девушка не дала. С креслом она управлялась ловко, передвигалась почти так же быстро, как здоровый человек ходил. Ее мать вышла навстречу, не слишком уверенная в своих движениях. Он догадался, что женщина пьяна. Неприятная особа. И сразу начала причитать:

— Ой, Жанночка, как же ты, дочка, оделась в такую погоду! Ой, да что же это вы в дом не пройдете? Да если Жанночка что видела, так вы уж не сомневайтесь. У нее с глазками-то… С глазками-то, я говорю, все в порядке. — Женщина пьяно всхлипнула и вытерла рот углом повязанного по-деревенски платка.

— Все нормально, — стараясь сдержаться, ответил он.

— Я уезжаю, мама, — спокойно сказала девушка.

— Куда, дочка? — растерялась женщина.

— К нему, — кивком показала дочь на своего спутника. — Не возражай. Он меня вылечит. И я вернусь. Ты собери самое необходимое.

— Много вещей не надо, — поспешил добавить Сергей.

Скорей бы обратно, в Москву, а там все утрясется. В конце концов, есть Лара. Умная, спокойная, решительная Лара. Она же сказала, что можно обещать девице золотые горы. А значит, и место в собственном доме. Лучше, если будет на глазах. Подальше от здешней милиции.

Уже из машины девушка окликнула мать:

— Мама, если придут, скажи, что Жанна отказывается от своих показаний. Протокол составлять не надо. Мы с тобой не так все поняли. Женщина сама выпала из машины. Несчастный случай.

— Так ведь и я с самого начала…

— Поехали, — резко сказала Жанна. — Ну?…

…Девушка долго молчала, и Сабуров подумал, что она стесняется.

— Ты школу заканчивала? — первым заговорил он.

— Да.

— Читать, писать умеешь?

— У меня не с головой не в порядке. С ногами.

— Может, стихи пишешь?

— Нет.

— Ну тогда романы? — усмехнулся он.

— О чем?

— Ну о чем все пишут.

— Я не знаю, о чем все пишут.

— Ты что, книг не читала?

— У нас в доме нет книг.

— А в библиотеке?

Глянула на него с откровенным презрением. Сообразил: город, где находится ближайшая библиотека, далеко, а мать ездит туда вовсе не за книгами.

— Что, учителя книг не возили?

— Возили. Только это не романы. Не про любовь. По программе.

Все ясно. У девицы полностью отсутствует воображение. Все воспринимает буквально. Романы — это про любовь, программные вещи — о смысле жизни. А в чем ее смысл? И неожиданно для себя вдруг спросил:

— В чем смысл жизни?

— В том, чтобы ходить.

— Ну разумеется. Извини.

Бессмысленный разговор. Для больного человека все проблемы сводятся к его болезни. Нет болезни — нет проблем. Сабуров молчал долго. Девушка тоже молчала. Смотрела с интересом в окно. Ах, да. Она же ничего этого никогда не видела!

— Ты выезжала куда-нибудь из дома? В город, например?

— На чем? — Вздохнув, девушка неохотно добавила: — В детстве, когда я была маленькая, мама возила меня по врачам.

— Ладно, теперь я буду возить, — с легкостью пообещал он.

Коттеджный поселок, куда их семья перебралась года полтора назад, находился недалеко от Москвы. Это была идея жены, уставшей от городского шума и суеты. Поселок был окружен высоким забором из белого силикатного кирпича. На въезде полосатый шлагбаум и будочка, в которой безотлучно находился охранник. Сабина выбрала это место сама. И сама давала указания архитектору. У нее было много талантов. Кроме одного: быть нормальным человеком. Как все. Он понимал, что у талантливых людей бывают заскоки. Это неизбежно. Но не может же человек состоять из одних только каверз?

За большим забором много маленьких. Как в матрешке. Все правильно: люди любопытны и завистливы. Чтобы избежать отрицательных эмоций, необходимо строить и строить заборы. Достаток надо прятать.

Подъехав к дому, он заметил реакцию девушки и усмехнулся. Вспомнил собственные ощущения при переезде сюда. Простому человеку жить в таком доме не комфортно. Если не он на это заработал, и приходится изо дня в день выслушивать упреки.

Все домочадцы высыпали на крыльцо. Стоят, смотрят. С откровенным удивлением. Дочь, сын, домработница Александра Антоновна и Лара. Та, кажется, потеряла дар речи. Пока он вынимал из багажника и собирал инвалидное кресло, никто не проронил ни слова. Девушка тоже молчала. Сабуров перенес Жанну в кресло и подтолкнул его по направлению к дому.

— Кто? Кто? Кто это?! — выдохнула Лара.

По тому, как потемнели зеленые русалочьи глаза, почувствовал, что сейчас разразится буря.

— Это девушка Жанна.

— Зачем?!

— Так надо. Будь добра, сообрази быстренько, где бы нам ее поселить.

— Поселить?! Ну, знаешь!

Лара резко развернулась и исчезла в доме. Александра Антоновна жалостливо поджала губы, покачала головой. Мол, надо же, такая молодая и в инвалидном кресле! Дети смотрели на Жанну удивленно, но отнюдь не с жалостью. Сабина частенько говорила, что они бесчувственны и эгоистичны, в отца.

— Сережа, Эля, подойдите.

Сыну скоро четырнадцать, дочери недавно исполнилось восемь лет. Эля на похоронах не была, сегодня только приехала из летнего лагеря. Видимо, Лара успела успокоить девочку, сказав, что мама уехала. Далеко и возможно навсегда. Сабина проводила с дочерью гораздо меньше времени, чем Лара. Вот если бы не стало Лары…

Сережа-младший еще помнит мать другой. Она читала на ночь сказки, укладывала спать. Сама стояла у плиты и стирала белье. Но последнее время они друг друга не понимали. Мать и сын. На похоронах Сережа-младший стоял насупившись, но не плакал.

— Подойдите, — повторил Сабуров.

Дети переглянулись, словно раздумывая: надо ли слушаться папу? В доме главной была мать, а ее больше нет. Происходит смена приоритетов. Сын первым спустился с крыльца.

— Помоги мне, — сказал отец, и они вместе подняли кресло на крыльцо.

Эля так и не сдвинулась с места.

В холле их встретила разгневанная Лара.

— Ты с ума сошел?! Нам что, нанять еще и сиделку?! — крикнула она.

— А что мне было делать? Садиться в тюрьму?! — повысил голос и он, не стесняясь девушки.

— Все, что угодно, но только не это!

Сабина обходилась без этих банальных фраз. Без штампов. С ней было интереснее. Лара предсказуема. Он с самого начала знал: приезд Жанны не одобрит, будет кричать. Спасла Александра Антоновна, которая вдруг засуетилась:

— Да все будет в порядке. Не ребенок малый, право слово. Я ей помогу на первых порах. Обойдемся. Комнатку внизу выделим. Очистим от старых вещей кладовку, снесем их в сарай. Сейчас я порядок там наведу, пол протру, занавесочки повешу.

— Надеюсь, что это ненадолго, — выдавила Лара.

— Это уж как хозяин решит, — бросила на нее насмешливый взгляд Александра Антоновна. Словно хотела сказать: ты-то, мол, кто? Кричи не кричи, не твое все. И Жанне:

— Давай-ка, дочка, посмотрим, что там за помещение.

Александра Антоновна исполняла обязанности помощницы по хозяйству. Уборка, готовка, стирка, глажка, газон… Помогала она, кстати, Ларе, которая была вроде управляющей. Рассчитывала семейный бюджет, расписывала покупки, вела переговоры на правах агента певицы, общалась с журналистами как ее пресс-секретарь. Одна Александра Антоновна с домашними делами едва справлялась. Дом был огромен, и двое детей требовали неусыпных забот.

Он рассчитывал, что поскольку Сабины больше нет и заниматься ее делами не надо, Лара тоже возьмет на себя часть обязанностей по хозяйству. Но та, напротив, полностью устранилась от домашних дел. Вот и теперь — уселась в гостиной в кресле, демонстративно закинув ногу на ногу, и заявила:

— Ты напрасно привез эту девушку к нам в дом, Сергей.

— Послушай, ведь это же инвалид, несчастное, беззащитное создание…

— Она беззащитное?! Не смеши! О, у нее самая мощная защита из всех, какие только существуют! Запомни это, Сережа.

— Она тебе не понравилась. Понимаю. И что мне теперь делать? Везти ее назад?

Пауза. А если Лара скажет «вези»? Но Лара молчала. Потом спросила резко:

— Почему она не может ходить?

— Я откуда знаю? Мне не пришло в голову смотреть ее медицинскую карту.

— Отлично. Я сама посмотрю эту карту. И отвезу ее к хорошему специалисту. Знаю даже, к кому. Потому что если эта особа когда-нибудь и уберется из нашего дома, то не иначе как на своих ногах.

— Это еще почему?

— Потому что привезти ее сюда глупость, но еще большая глупость выставить отсюда в том же инвалидном кресле. Это не тот скандал, который идет на пользу имиджу. А вот если мы ее вылечим… Пожалуй, заняться ее здоровьем теперь в моих интересах.

— Не понимаю, ну почему ты с первого взгляда ее невзлюбила?

— Потому что я хорошо разбираюсь в людях! Кто разговаривал с продюсерами и раскручивал их на деньги?! Ты? Сабина?

Это была правда. Если о людях, быстро меняющих мнение, говорят, что у них семь пятниц на неделе, то у Сабины Сабуровой все эти пятницы приходились на один день. С утра — истерика, после завтрака — меланхолия, в обед — работа, на полдник вдохновение, нескрываемая радость от очередной удачи, а начиная с ужина и до поздней ночи переходные стадии депрессии. Плохо — очень плохо — совсем плохо — жить не хочется. Это в обычные дни. Бывали моменты просветления, и тогда все в доме были просто счастливы. Разговаривать с продюсерами она не умела. Да и не хотела. Сабурову ничего не оставалось, как согласиться с Ларой.

— Пойду гляну, как она там, — сказал он.

— Не спеши, — усмехнулась Лара. И, резко поднявшись, отправилась на второй этаж. Немного подумав, он двинулся следом…

…Когда через час спустился в гостиную, застал Жанну перед огромным портретом Сабины. Которая даже трагической гибелью своей облагодетельствовала многих. И Жанну в том числе. Не случись этого, не выбраться бы той с глухого переезда. Сабуров заметил, с какой жадностью девушка разглядывает портрет.

— Не слишком-то похожа, — заметил он.

— Она была красавицей, — без зависти сказала Жанна.

— Не знаю, не замечал.

— Да вы что?! — возмутилась девушка. — Сабина Сабурова! В самом ее имени столько величия! Как это красиво!

Он не выдержал:

— Марусей она была. Запомни это. Ма-ру-сей. А Сабина — псевдоним.

Девушка нахмурилась. Понятно: осуждает его. А за что? Ее Величество на самом деле звали Машей. Он же окликал ее по-домашнему — Маруся. В юности жена заплетала длинные волосы в косу, одевалась в платья, отделанные рюшами, и носила пуховый платок. Предки будущей Сабины были из простых крестьян. Рождение в глухом поселке девочки, которая с детства думала в рифму, — загадка природы. Тот, кто пролетая над Землей, разбрасывает золотые самородки талантов, совсем не заботится о том, куда они упадут. Похоже, что над поселком, где родилась Сабина, в мешке с дарованиями образовалась большая дыра. И все досталось одной-единственной девочке. Хрупкой, русоволосой, похожей на ангела.

— Ты не знаешь, где дети?

— В сарае, разбирают старые вещи вместе с Александрой Антоновной.

— Как тебе комната? — спросил он.

— Понравилась, — коротко ответила Жанна.

— Пойдем, посмотрим.

Девушка энергично начала вращать руками колеса, разворачивая кресло. Минуя кухню, они проследовали в маленькую комнатку, раньше служившую Сабине для хранения бумаг. Она не любила просматривать уже написанные, но, по ее мнению, неудачные вещи, а выбрасывать боялась. Среди неудачных текстов иногда попадалась пара-тройка заманчивых рифм.

— Быть может, я вычерпаю свой источник до дна и вернусь сюда поплакать над тем, как была когда-то талантлива, — поговаривала Сабина.

Больше всего на свете она боялась, что вдохновение ее покинет. В работе был смысл ее жизни. Плакать Сабине не пришлось. Она умерла раньше, чем перестала писать песни. В углу комнатки стоял стеллаж с бумагами, у окна — письменный стол. Александра Антоновна с помощью Сережи-младшего принесли из сарая почти что новый диван, обитый синим велюром, два кресла, тумбочку, огромное зеркало, которое Сабина привезла из родного поселка. Мол, что-то должно напоминать о доме. Поначалу зеркало отнесли в спальню, но через месяц она заявила, что тени предков бродят по ту сторону и мешают ей спать. Сергей покрутил пальцем у виска:

— Тебе, Маруся, давно пора обратиться к психиатру.

— Я — Сабина Сабурова, — надменно поправила его жена. Он понял, что не следует больше называть ее Марусей. И поскольку ему был обещан новый «Форд», смирился. С тех пор не называл ее никак. Ни Марусей, ни Сабиной. Обезличенно: «милая», «дорогая», «будь добра». Зеркало тогда отправилось в сарай, и вот оно снова здесь, в доме. Жанну заинтересовал стеллаж с бумагами.

— Это романы? — спросила она.

— Ну, во всяком случае про любовь здесь должно быть много, — едва не рассмеялся он.

Любовь была главной темой творчества покойной жены. Прежде всего Сабина была Женщиной.

— Можно читать?

Сабуров нахмурился. Все-таки чужой человек. Альковные тайны семьи Сабуровых не должны покинуть пределы этого дома. Надо бы узнать, что в этих бумагах. Лару попросить? Может, кое-что из архива Сабины можно выгодно продать? Бывают ведь сумасшедшие, которые платят бешеные деньги за клочок бумаги исписанный рукой кумира!

— Ничего не трогай, мы потом разберемся с этим, — обронил он. И вдруг добавил: — Этот диван стоял в нашей квартире. На нем спала Эля. Но Лара решила, что он не вписывается в интерьер.

— Здесь все решает Лара… — презрительно сказала Жанна.