Ильдар Абузяров
Корильные песни
На самом деле, если вы вдруг захотите выйти замуж, совершенно не обязательно обладать для этого милой мордашкой или быть дочкой богатого сеньора. Просто надо достать из почтового ящика рекламку и позвонить в ателье «Южная ночь», где вам сошьют прекрасное свадебное платье, примерив которое…
Ох, уж эти свадебные платья! Подружки закатывают глаза, и вы видите себя в зеркале, словно в распахнутом окне, и ателье «Южная ночь» постаралось на славу, и яркие звезды в небе…
Стразы, прикрепленные к вашим перчаткам и волосам, в бликах луны… Потрескивание сверчка за окном-камином, где угольки-звезды, которые вы мысленно уже прикрепляете к своим волосам, они, как угольки в камине ваших глаз… И даже не обязателен жених, потому что есть рекламка, а на другом конце провода найдется дурачок типа меня, который не хочет и не любит делать ничего, кроме как гонять по городу всю ночь напролет со свистом на своей «ауди».
— Ау-у! — раздается вкрадчивое в телефонной трубке.
— Да, — отвечаю я, жующий бутерброд.
— Вы давали объявление? Нам требуется шофер на свадьбу.
— Пожалуйста. У моего такси такса сто рублей в час.
На том конце молчание, только потрескивание сверчка.
— Гарантия быстрой и приятной езды, — настаиваю я.
— А какую музыку вы нам поставите?
— Гершвин, Гершвин у нас на клюшке.
— «Порги и Бесс»?
— «Пургия», и Chick Corea, и Billie Holiday.
И мы начинаем говорить на разные темы и вариации.
И опять я слушаю джаз, и вспоминаю все, как было, и разглядываю слоников, которых нам надарили на свадьбу. Они стоят у меня на столе с хохломской росписью. Вот этого, самшитового, подарила Ривандивия. А вот этого, из красного дерева, Атауальпа. А вон того, бронзового, — Франсуаза. Все приходили и дарили слоников. И никто не дарил денег, даже Симона. Только один Баутиста подарил столик и напился.
И надо было мне вспоминать все это сегодня, именно сейчас, когда я только что снял линзы, и глаза, и пальцы, и веки — все в каплях раствора, и непонятно, плачешь ли ты или смеешься.
А вчера мне приснился сон. Будто передают сообщение с мясобойни. Так уж случается, стоит мне снять линзы, как на меня сразу же наваливаются видения, и я стою в кожаном фартуке, забрызганном кровью, только что убил своего сто первого слона. Мне слово…
Нет, я не живодер, просто я помню глаза Карины, когда она мне открыла дверь. Они у нее, как два лягушачьих пузика, — голубые. И ресницы у нее огромные, как лягушачьи лапки, когда она ими плавно развела тину-истому в своих глазах.
— Привет, это я, шофер.
— Привет, проходи.
— Как вы красивы!
— Минералку будешь?
Помните ту притчу про двух лягушек в кувшине с молоком, одна из которых утонула, а другая барахталась, барахталась и сбила сметану. Так вот, если у вас нет жениха, главное — свадебное платье. Потому что в свадебном платье любая женщина, даже лягушка, становится принцессой, если она, конечно, умеет плавно перебирать лапками-ресницами. А уж Карина умела. Ее кожа, как молоко, а в некоторых местах, там, где проступают голубые вены, она, как минералка. Особенно она, как минералка, на открытых плечах и у пупка. Но это только мои утренние глюки.
Ведь всю ночь напролет я намывал машину так, чтобы она блестела, и привязывал к антенне бантик, чтобы все были довольны, все-таки сто рублей в час, немалые деньги для молодоженов. И я уже топлю педаль, словно ныряю за утренней звездой, которая на самом дне неба, как жемчужина в раковине.
Итак, Карина открывает мне дверь и говорит: «Привет». И пока я пью молоко, разбавленное минералкой, она пудрит себе щеки, а две подружки прикрепляют к ее блестящим черным волосам бутон белой розы.
— Как дела?
— Нормально.
— Ну что, поехали, — говорит она вдруг.
— Поехали, — говорю я. Не в моих правилах задавать лишние вопросы.
— Показывай, где твоя машина.
— Только у нее треснута фара, — оправдываюсь я за мелкие недоделки, все-таки сто рублей — не такие малые деньги.
— Брось ты, прекрасная машина.
А уж если кто похвалит мою машину, то он мне — лучший человек на свете.
— Просто шикарная тачка! — и она, подобрав подол, садится на переднее сиденье. И мне вдвойне приятно, что плечи ее оголены и она открывает окно, а жениха рядом нет.
— Пока! — машут ей подружки, и непонятно, то ли они смеются, то ли плачут.
Я нащупываю педаль газа. И кому, как не мне, знать, что где-то за газовыми скоплениями — звезда Венера.
О, зачем я то и дело вспоминаю Венеру, когда все уже позади, и наши встречи, и свадьба? Но стоит мне только снять линзы, как на меня обрушиваются ее глаза, до свадьбы и во время свадьбы, счастливые и несчастные. Глаза, которые она прятала за букетом пионов, что так похожи на бычьи пузыри — где-то красные, а где-то зеленые, с еще не переваренной травой.
— Поедем в деревню, — говорит Карина, — попрощаться с подружками, с мамой.
— В деревню так в деревню.
— Это такой обряд.
— Понимаю.
Не в моих правилах задавать лишние вопросы, я лишь топлю педаль газа, и мне вдвойне приятно, что волосы Карины развеваются на ветру, время от времени набрасываясь на ее глаза, словно голодные до глаз выпи. И что она сидит со мной рядом с оголенными плечами, в то время как я думаю о Венере и о том, какая у меня скоростная машина. И глажу гладкую рукоятку коробки скоростей и думаю о коленке Карины и о Венере, что прячется за газовыми скоплениями, но я все равно доберусь до ее коленок. Надо лишь пырнуть пространство ножом.
А стоит мне только снять линзы, как я вижу огненно-красный «феррари», но это только сон и мечты об автомобильной полигамии. За которыми наваливаются видения о слонах, будто я на слоноферме убил своего сто первого слона. Я доволен, вешаю на гвоздик крюк, снимаю забрызганный кровью кожаный фартук и улыбаюсь.
Мы промчались двести с лишним верст, когда Карина сказала: «Направо», — и вот мы в ее деревне, на проселочной дороге, и Карину потряхивает на кочках, и мне в голову приходит нелепая и грубая мысль — похитить ее с собственной свадьбы. Видно, меня бес попутал да красный «феррари», на котором я чувствую себя джигитом. Да и на «ауди» я тоже чувствую себя джигитом, особенно когда Карина охает и ахает на кочках.
— Держись, держись за ручку, я-то за баранку держусь.
— Как, ах? — выдыхает она.
— Крепче, крепче, а то, чего доброго, вылетишь из машины, что мы жениху скажем?
— Ах!
— А еще толкнешь меня плечом, и я вылечу вместе с тобой в грязь, что о нас люди подумают?
— Ах, вот ты чего боишься!
Но на самом деле я боюсь не выпачкаться в грязи, к этому я уже привык, и даже моя машина. Больше всего я боюсь Каринкиного брата Васю-мстителя. Он такой страшный — рыжий, хромой. И стоит мне снять линзы, как он является ко мне, и тогда я шепчу: «Господи, спаси и сохрани!» — и потею.
Первый раз я увидел его у ворот Каринкиного дома в белой рубахе, холщовых штанах и лаптях. Он побежал к машине, прихрамывая и обгоняя свою толстую матушку Пелагею, которая несла крупный чугунок с кашей. Нельзя было не улыбнуться, глядя на их сияющие лица. Но Каринкины подружки запричитали, заревели, и начался мордовский свадебный обряд с его нескончаемыми корильными и величальными песнями.
Сейчас, когда я слушаю джаз, закрыв глаза, а мои линзы плещутся в пузырьке с раствором, словно рыбки в аквариуме, мне то и дело видится разрумяненное от водки лицо Пелагеи, а ее зычный голос подхватывает меня и несет наравне с Луи Армстронгом и даже — соревнуясь с Луи Армстронгом на поворотах. Она то и дело подмигивает мне, словно предлагает переключить ближний свет фар и прокатиться на полную катушку.
Вечером мы пошли в Священную рощу, и мне опять пришла в голову срамная мысль похитить Карину, тем более что мы уже держались за руки, а ее брат Вася, возглавляя процессию, шел далеко впереди.
Я обнял Карину за талию, она шепнула мне: «Что ты делаешь, мы еще не поклонились духам!», но я все-таки успел учуять аромат ее душистых волос.
А потом мы водили хоровод вокруг трехсотлетних дубов, что не так-то просто было сделать, учитывая количество выпитого, и привязывали к их веткам носовые платки.
— В Священной роще, — хвасталась Карина, — сохранились растения, которых уже не сыскать во всей округе, разве что в Красной книге.
А я знал, что во всей округе и даже в Красной книге и на красном «феррари» не сыскать второй такой Карины и что у меня не будет больше шанса похитить ее, пусть даже в метафизическом плане, как только здесь, в Священной роще.
И только мы было уединились, и я уже успел разомлеть от соловьиных трелей и кваканья лягушек, и жесткие желуди под спиной, и мягкие пальцы на глазах, и на небе появилась плетенная из дубовых веток лаптя\'-луна, как, продираясь сквозь бурелом, словно слон, к нам выполз исцарапанный Вася и, неистово маша руками, стал требовать обувку своей невесты.
— Какой невесты?
— Моей невесты!
— Не знаю, не видел.
Но иногда я вижу во снах Васю-бешеного и с бивнем. Благо, у меня всегда под рукой есть нож и крюк. (Какая же это тяжелая работа, но я молодец.)
Да, этот странный запрет вступать в брак младшему брату или сестре, пока у старших нет семьи, и тут же мордовская смекалка плюс Священная роща, в которой для этого случая растут стройные или могучие деревья. Я вышел посмотреть на Васину невесту, так сказать, платан в платке, но более всего меня поразил не сверкающий ее наряд, а лицо Васи, которое сияло еще пуще прежнего, и то, как он, хромая, обхаживал свою суженую. Видимо, ему нравилось заботиться о деревьях Священной рощи, тем более, он всегда с радостью делал это и теперь собирался делать всю жизнь.
— Счастье-то какое, счастье-то какое, — причитала Каринкина мать, — два счастья в один дом-день, сейчас мы Ваську поженим, а потом уж вы с Каринкою преспокойненько…
Я посмотрел на Васькину невесту в фате, на Каринку в том же, и вдруг у меня в голове родилась мысль, что девушкам вовсе не обязательно быть дочкой богатого сеньора или иметь мордашку, а достаточно облачиться в свадебное платье, ведь в свадебном платье они, как лягушки в крынке с молоком, — бей лишь ногами да ресницами.
А гулянье было уже в полном разгуле, соловьиные трели не затихали ни на секунду, плюс кваканье лягушек, и кто-то снял с невесты лапоть-луну и высоко подбрасывал его в небо, а кто-то снял с ветки-ляжки платок и громко крикнул: «Вот она, подвязка с чулка». Я завизжал от восторга вместе со всеми, завыл, словно волк, хотя мой язык не вязал и лыка, но ведь кто-то связал из лыка лапоть-луну, и вообще природа в этих местах такая замечательная. А невесты здесь какие, у-у, пальчики оближешь, прохладные, тенистые, и какой от них исходит душисто-воздушный аромат, когда они прикасаются к глазам пальцами-ветками, и я понял, что сливаюсь с природой, что я безумно люблю природу, люблю больше, чем даже свою машину…
Мы столкнулись с Васей-мстителем утром, когда река, как парное молоко. Я как раз захлопнул багажник, и тут-то мы и столкнулись с Васей нос к носу, отчего у меня на лбу, словно шишка, выскочила испарина.
— Привет, — сказал он, и по его маслянистым глазам я понял, что нас обоих мучает жуткое желание опохмелиться.
— Привет, ты куда?
— В рощу, кормить свою жену.
Он держал в руке узелок с хлебом, водкой и кашей.
— Ты это серьезно? — спросил я.
— Что серьезно?
— Ты действительно любишь свою жену?
— А ты разве не любишь Каринку?
— Как тебе сказать, люблю, конечно, но у Карины ведь нет корней, то есть я пытаюсь сказать, что она живая, она может двигаться. Нет, я не хочу тебя обидеть, твоя жена — она просто чудо какое-то, красавица, какие кудри, ножки… И опять же всё при ней: лапти, фу ты, туфли, чулки, подвязки.
— Приданое.
— Да, приданое… Но, понимаешь, меня мучает сомнение, сможет ли она перебирать своими ногами, как живое существо, как лягушка из сказки, сможет ли она постоять за себя в этой непростой жизни, постоять за себя, пусть даже как женщина, в постели. Живая ли она до конца. Я хочу проверить.
— Береги Каринку, — сказал Вася, — она слишком легкомысленное воздушное существо, ей надо за кого-нибудь зацепиться, удержаться. Понимаешь?
Он говорил и нежно гладил своей тяжелой рукой багажник моего автомобиля. Но тогда это меня не грело, скорее, наоборот, пугало.
Мне казалось, что друзья поймут мой норов, и я достал из багажника похищенную с корнями Васину невесту, усадил ее во главе стола рядом с собой, налил ей чарку, насадил на вилку маринованный грибочек. Но друзья пришли все сплошь во фраках и вечерних платьях, с большими открытками и постными лицами и как начали дарить слоников. Вот этого, самшитового, подарила Ривандивия. А вот этого, из красного дерева, Атауальпа. А вон того, под бронзу, — Франсуаза. Что же, какова невеста, таковы и подарки. А вон тех двух березовых, несмотря на слезы из-под коры, Крусифиция и Алехандра. А Венера пришла с букетом пионов, так похожих на бычьи пузыри. Все приходили и дарили слоников. И никто не дарил денег, даже Симона. Только один Баутиста подарил хохломской столик и напился.