После письма, написанного во время ишуньского боя, в письмах — 5-ти месячный перерыв. За это время дед успел побывать у семьи в Новороссийске и отправить ее в Липецк, на свою родину. В Липецке и сейчас проживает больше Басинских, чем в любом другом городе России, включая Москву. Дальнее эхо польских эмигрантов, компактно осевших в этой южно-российской губернии. В современном Липецке есть даже улица имени Басинского, но не моего деда, а Владимира Лукьяновича Басинского, военного летчика, гвардии капитана ВВС.

– Зачем ты это говоришь?! – Я в отчаянии всплеснул руками. – Все закончилось. Жены больше нет. Нет никаких революций. Наверное, это было ошибкой, но зачем сейчас все это обсуждать? Помнишь, когда-то ты говорила, что скорее повесишься, чем будешь работать продавщицей в супермаркете? Но теперь ты здесь. И я здесь. Все меняется, понимаешь? Не так, как нам бы хотелось. Но мы можем попробовать…

За это время 157-я дивизия отступила в район Анапы и Адлера и стала готовится к новым боям за Крым, которые начнутся 29 декабря с удивительной по дерзости высадки нашей армии с моря в портах захваченной немцами Феодосии. Немцы готовились встречать Новый год и были уверены, что высадка десанта (несколько полков!) в такой шторм и мороз просто невозможна. Конечно, были серьезные проблемы. Например, на подходе к Феодосии от жуткой болтанки непривычные пехотинцы повально заболели… морской болезнью. Но ведь высадились, выбили немцев из города и несколько дней гнали их вглубь Крыма.

– Ты уже один раз попробовал, там, на улице…

Я не военный спец и не знаю, насколько стратегически была нужна эта операция. Но мне непонятно, когда я слышу и читаю, что наша армия была совсем не готова к этой войне, что ее просто не было, этой армии, а немцев победил русский мороз или их завалили нашими трупами. Была армия, еще какая!

– Но ведь мы тогда это делали не только ради себя, но и ради тех, кто потом занял наши места, превратившись в бесправных скотов. Мы и правда верили, что может быть лучше…

Как жаль, что дед ничего не пишет в письмах об этой операции, которую даже я могу представить с какой-то кинематографической ясностью. Хотя, без сомнения, он в ней участвовал в составе своего 633-го полка командиром 3-го батальона. В письме к жене от 27 марта 1942 года пишет: «С 29 XII п/г (прошлого года — П. Б.) до сих пор в боях, всё время под опасностями, но пока жив».

– Лучше кому, Саша? Тебе? Мне? – Она уже не плакала. Ее тон стал жестким, голос звенел. – Те, кого ты называешь скотом, на самом деле обыкновенные люди. Менее активные, менее умные, и они живут обычной жизнью, ходят на работу, женятся, рожают детей…

По крупицам я выбираю из книги факты о жизни моего деда в это время, пытаясь представить себе, как это происходило. Вот взяли Феодосию.

– Для чего?! Для чего они все это делают?! Для того чтобы родить и воспитать еще более покорное поколение? Я верю, что можно жить иначе, не участвовать во всем этом, выйти из Системы!

«Город и все прилегающие к нему высоты были очищены от противника. Только на горе Лысой оккупанты удерживали свои позиции. Этот опорный пункт препятствовал дальнейшему продвижению наших десантников на запад и давал возможность вражеским артиллеристам обстреливать портовые причалы и входящие в бухту корабли… По приказу командира передового отряда майор И. А. Калинин направил один из своих батальонов для наступления на восточные скаты горы Лысой. 3-й батальон 633-го полка, используя густой снегопад, обошел гору с юго-запада…» («ГЧ»)

Фамилия деда не названа, но я-то знаю, кто был комбатом в 3-м батальоне. Кто именно вел людей сквозь густой снегопад.

– Иначе… работать на почте, ночами сидеть в интернете, следить за новыми корпоративными законами, возненавидеть всех, чтобы однажды снова выйти на улицу и попытаться отомстить. – Она говорила, словно не обращаясь ко мне, а размышляя вслух. – Нет, я не хочу это слышать! Я устала, Саша. Я больше не хочу.

В письмах деда ничего про это не сказано.

Кадровый офицер есть кадровый офицер.

– Я просто хочу быть с тобой. – Моя рука, державшая сигарету, начала дрожать. Пепел падал на брюки, но я даже не пытался его стряхнуть. Я чувствовал, как у меня начинает кружиться голова. – С тобой. В нашем собственном мире, где нет никаких корпораций и революций, нет чужих правил. Существовать параллельно с ними, не соприкасаясь.

Для него война — работа. Тяжелая и утомительная. В начале первого письма 42-го года он на двух страницах отчитывается перед женой о деньгах, которые он может выслать семье в Липецк. Цифры, цифры… «Прошу, если это можно, удовлетворить мою просьбу — давай матери ежемесячно 100–175 р. Если нельзя это сделать, напиши — я из своих ей буду посылать… Матери помогай, это моя фронтовая просьба. Если надо, то и своего отца без помощи не оставляй — он тоже достоин внимания и заботы…»

– Но так не бывает. Мир один. И не нужно усложнять. Есть общество, в котором необходимо социализироваться. Уживаться с другими. Это несложно. – Она осеклась, потом медленно встала и взяла со стола зажигалку и сигареты. – Так живут миллионы. Прости, у меня перерыв заканчивается…

«Как я живу? Одно плохо — левая нога вот уже 9-й день не хочет ходить, я ее волочу, но хожу. Лечат меня тут же и не плохо, но всё это не помогает. Сам я стал седой и достаточно другим, чем я был, когда жил с Вами. Война изменила меня много, много. Кушаю плохо, даже водка, коньяк не помогает. Кстати, водка и вино на меня не стали действовать — видно, впился, т. к. ежедневно потребляю. Сплю тревожно и мало. Завернувшись в кавказскую бурку, я часто «нос грею», но спать не сплю. Обычно сплю по 1–2 часа в сутки перед вечером — ночью на ногах, всё время беспокоясь о людях. Раньше я не мог думать, как хороши русские люди. Мои люди в полку 4-й месяц в боях, но ведут себя героями, терпя лишения, невзгоды и т. д. Мои помощники хорошие — вчера потерял одного, он умер героем. Комиссар полка мой утешитель — часто развлекает меня кой-чем, и хорошо выходит. В общем работаю и живу пока».

– Я… я, может, не так выразился, – я хотел привести ей пример Нотова, но мысли поплыли у меня в голове, все смешалось, и меня хватило лишь на то, чтобы сказать: – я люблю тебя, Аня. Мне ничего не нужно. Никого, кроме тебя. Поедем ко мне? Сейчас. После работы. Сегодня вечером. Завтра утром. Просто поедем.

Если бы не упоминание о помощнике, которого он потерял буквально вчера, можно было бы подумать, что дело происходит в тылу или на запасных позициях. Черта с два! Кругом тот же «страшный ад», который начался осенью 41-го под Одессой и практически не прекращался до весны 42-го. Только перед зимним наступлением у деда был короткий отпуск. Он побывал в Новороссийске и Анапе, жил в семье райвоенкома Пашинцева — «у него мать там осталась, он меня часто приглашал в свою семью, я часто у них, будучи на отдыхе в Анапе, спал, отдыхал, купался. У него прекрасная жена и дети, она за мной хорошо ухаживала и была как мать заботливая».

– Я не поеду. Ты никогда не расстанешься со своими фантазиями. Я не хочу в них жить. Потом снова останется только боль. И страх. Все, Саша, я пошла.

Но с конца декабря 41-го шли непрерывные бои за Крым. В середине января «под Ак-Мелезом был смертельно ранен командир 716-го полка майор И. А. Калинин, тяжелое ранение получил военком полка У. Я. Аникеев. В командование полком вступил начальник штаба капитан П. Г. Басинский» («ГЧ»). В марте 42-го дед уже был в звании майора.

Она развернулась и медленно двинулась в сторону лестницы. Несколько секунд я сидел в оцепенении, потом вскочил, догнал ее, забежал вперед:

Его это не слишком радовало. «Стал седой сильно и достаточно постарел, — пишет он жене 29 марта, в предпоследнем письме, — уже не тот вид бравого капитана, остался майор пожилой».

– Давай попробуем, Анечка! Я прошу тебя!

«Как я живу? Также все дни и ночи в боях, в поле, на воздухе, в борьбе и в борьбе. К такой жизни я уже привык и часто, часто забываюсь, но адъютант мой, следя за мной, следит, а иногда одергивает. Но поверь, что привык ко всему, а иногда даже не придаю значения. Бои идут крепкие, жестокие, враг цепляется за каждый куст, но бить его бьем здорово и много. Тебе покажется странным, если сказать, что писать, есть, спать и т. д. приходится под свист снарядов, пуль, мин и т. д. К этому привык и кажется иногда, что это тактические учения в мирное время. А сколько, Нина, хороших людей у меня, как они работают, не зная сна, не зная тишины… Да, вот уже 3 месяца, как я вновь на фронте, а кажется мне, что вчера был в Анапе, в Новороссийске…»

– Не сегодня, – она отрицательно покачала головой, – не завтра. Наверное, никогда.

Мой мир рухнул, рассыпался на мелкие осколки, и я не мог их собрать. Не хотел. Не было сил.

Последнее письмо датировано 30-м марта 1942 года. И вновь половина письма — отчет перед женой и детьми о своих фронтовых заработках. Но только из этого письма я, дурак, понял, откуда шел этот финансовый педантизм. «Вчера посылка денег Вам доставила мне большое удовольствие — я, как говорю, имел возможность проявить заботу о Вас. Большего не могу, т. к. нет условий, а желал бы большего в помощь Вам».

– Знаешь, – наконец выдавил я из себя, – у меня в жизни осталась только ты.

Что еще он мог сделать для семьи из своего «страшного ада», кроме этих денег? А так хотелось жить для семьи, для жены и детей. И ничего другого, в сущности, никогда и не хотелось…

«Ты уже отдохнула? Какие у тебя желания? Что делаешь? Как проводишь время? Кто у тебя знакомые, а из них кто старые? Как ты с ними живешь? Пиши — ты же знаешь меня — это ведь интересует меня больше всего, а до сих пор ты очень лаконична и прямо-таки другая. Ну, это дело твое. Делай, как хочешь, а от меня ты и дети, пока я жив, будут иметь всегда поддержку в моих силах, а материально у меня сейчас хорошо…

Но она не ответила. Она даже не взглянула на меня.

Ну всё. Пиши, жду.

– Мужчина, в этой зоне уже нельзя курить! – задыхаясь от бега, прокашлял возникший ниоткуда тучный охранник. – За эту зону штраф!

Ваш (подпись).

– Да пошел ты! В этой зоне уже нельзя жить! – Я бросил сигарету на пол, затушил ногой и побежал вниз по лестнице, на ходу крикнув: – Прощай!

Целую всех. Привет всем.

(Подпись)».

Мне вдогонку неслись сиплые крики охранника. Я спустился на первый этаж и пошел к выходу. В этот момент в огромные окна супермаркета ударило солнце. Но окружающий мир остался пустым и блеклым. Словно этот рекламный ролик доснимали уже на черно-белую пленку…

«С утра 9 мая командир 157-й дивизии, выполняя приказ командарма, направил 716-й полк для восстановления положения в районе высоты 66, 3…» («ГЧ»). Эта высота 66, 3 часто упоминается в описании боев за Крым, гораздо чаще, чем иные населенные пункты. Сражения за нее продолжались с февраля 1942 года, она постоянно переходила от немцев к нашим и обратно. Бои за нее вел 633-й полк, в котором мой дед был комбатом, но с середины января он сам командовал 716-м полком, который и бросили 9 мая 42-го на высоту «восстанавливать положение». Что там произошло — не понятно… По некоторым сведениям, весь полк просто сравняли с землей. В живых осталось 15 человек, но сохранилось знамя. О судьбе этого полка в «ГЧ» сказано предельно строго: «… местонахождение стрелковых подразделений 716-го полка, его командира и штаба после 9 мая остается неизвестным». Следовательно, с 9 мая 1942 года местонахождение моего деда, П. Г. Басинского, «остается неизвестным».

Я ношу его имя.

2010

26

Я взял три дня отгулов, сидел в гаражах, слушал музыку и безостановочно пил. У Иваныча я отпросился, сославшись на то, что отец (начальник налоговой инспекции) приказал ехать на дачу, помочь с мелким ремонтом и все прочее. Иваныч понимающе кивнул, брякнул что-то вроде «я своего балбеса никак не заставлю» и просил выйти день в день. Нотову же я сказал, что на почте сменился начальник, и мне лучше отсидеться дома. Нотов пожал плечами, врубаясь, что я вру, но с расспросами не приставал.

Every day is like Sunday,Every day is silent and grey.