Юнг Карл Густав
Работы по психиатрии
Карл Густав Юнг
Работы по психиатрии
Психогенез умственных расстройств
Данный сборник включает в себя работы, составившие третий том Собрания сочинений Карла Густава Юнга, одного из влиятельнейших мыслителей XX столетия.
Исследование Юнга о шизофренических расстройствах мышления (открывающее настоящий сборник) положило начало многолетнему сотрудничеству Юнга и Фрейда. Эта работа оказалась первой, в которой предлагалась психосоматическая теория шизофрении. В данный том включены также девять других статей Юнга по проблемам психиатрии. Они публикуются в хронологическом порядке, что позволяет следить за развитием юнговской мысли относительно шизофрении как в \"психоаналитический период\" - время сотрудничества с Фрейдом, - так и в последующие годы. Все эти работы оказались потенциально значимыми в последующем развитии юнговской теории психической энергии и представлений об архетипах.
Содержание
Предисловие редактора русского издания
Часть I.
Психология раннего слабоумия (dementia praecox)
Предисловие
1. Критический обзор теоретических взглядов на психологию раннего слабоумия
2. Окрашенный чувством комплекс и его общее воздействие на психическое
А. Острое действие комплекса
Б. Хроническое действие комплексов
3. Влияние окрашенного чувством комплекса на валентность ассоциаций
4. Раннее слабоумие и истерия
I. Эмоциональные расстройства
II. Аномалии характера
III. Интеллектуальные расстройства
IV. Стереотипия
Заключение
5. Анализ случая параноидной деменции в качестве парадигмы
История болезни
Простые ассоциации слов
Непрерывные ассоциации
А. Исполнение желаний
Б. Комплекс ущербности
В. Сексуальный комплекс
Г. Обобщение
Д. Дополнения
Заключение
Часть II.
Психоз и его содержание
О психологическом понимании
Часть III.
Критика теории шизофренического негативизма Блейлера
О значении бессознательного в психопатологии
О проблеме психогенеза в умственных расстройствах
Умственное расстройство и психическое
Часть IV.
О психогенезе шизофрении
Текущие размышления о шизофрении
Шизофрения
Приложение. Письмо Второму международному конгрессу по психиатрии. (Симпозиум о химическом понимании психоза), 1957
Предисловие редактора русского издания
Данный том, по содержанию совпадающий с третьим томом Собрания сочинений Карла Густава Юнга, выходит в свет на русском языке в год сто двадцать пятый со дня рождения всемирно известного врачевателя душ и мыслителя. Важность представленных здесь работ, для понимания личности Юнга в качестве ученого и психиатра достаточно очевидна, хотя для многих его имя ассоциируется, скорее, с разработанным им аналитическим методом в глубинной психологии и психотерапии.
Юнговские работы по шизофрении составляют значительную часть в общем объеме его ранних работ и занимают вполне определенное место в общем составе психиатрической литературы начала двадцатого века, посвященной душевным расстройствам.
Известно, что Юнг начал свою карьеру как психиатр в 1900 году, - сто лет назад! - когда двадцатипятилетним выпускником Базельского университета приступил к работе в должности ассистента в кантональной больнице для душевнобольных Бургхольцли (тогдашнее предместье Цюриха) и клинике Цюрихского университета. Шесть лет спустя Юнг опубликовал исследование о раннем слабоумии (открывающее настоящую публикацию). Эрнст Джонс назвал эту работу \"книгой, которая стала этапной в истории психиатрии и распространила многие фрейдовские идеи на область психозов\". Публикация этой работы обозначила начало многолетнего сотрудничества Юнга и Фрейда, привела к их личной встрече и последовавшей дружбе, длившейся вплоть до 1913 года.
В \"Психологии раннего слабоумия\" (1907 г.) Юнг предположил, что именно \"комплекс\" отвечает за выработку токсина (яда), задерживающего умственное развитие, и именно комплекс напрямую направляет свое психическое содержание в сознание. В таком случае маниакальные идеи, галлюцинаторные переживания и аффективные изменения при психозе представляются как в той или иной степени искаженные проявления подавленного комплекса. Эта работа оказалась первой, в которой предлагалась психосоматическая теория шизофрении, и в дальнейших своих публикациях Юнг всегда придерживался убеждения о первичности психогенных факторов в возникновении этой болезни.
В данный том включены также девять других статей, самая ранняя из которых, \"Психоз и его содержание\", написана в 1908 году, другие появились уже после разрыва с Фрейдом, а две последние датируются соответственно 1956 и 1958 годами.
Хронологический порядок публикуемых работ позволяет получить ощущение развития юнговской мысли относительно шизофрении как в \"психоаналитический период\" - время сотрудничества с Фрейдом, - так и в последующие годы.
Следует подчеркнуть, что эти работы так или иначе оказались потенциально значимыми в последующем развитии юнговской теории психической энергии и представлений об архетипах. Юнг считал, что для адекватного описания образной специфики, процессов расщепления и искажений в ощущении реальности, наблюдаемых в расстройствах подобного рода, ни сексуальной теории либидо, ведущей к понятию нарциссизма, ни личностного или генетического подходов явно недостаточно. Это привело к дальнейшей разработке иного подхода, получившего название теории архетипов и коллективного бессознательного.
Необходимо также отметить, что Юнг был одним из первых специалистов, кто начал использовать индивидуальную психотерапию в работе с пациентами-шизофрениками.
Работая в клинике Бургхольцли под руководством Юджина Блейлера, молодой Юнг посвящал много времени исследованию и лечению заболевания, которое в то время именовалось dementia praecox или раннее слабоумие. К симптомам этой болезни еще с прошлого века относили галлюцинации, бред, мании, причудливое, эксцентричное поведение, уход из социальной жизни, путаницу в мыслях. В соответствии с указанной симптоматикой клиническая деятельность медперсонала Бургхольцли строилась на принципах инструментализации и приведения в порядок клинических формулировок, относившихся к подобному психическому расстройству, которому Блейлер несколько позже присвоил повое название шизофрения. Он рассматривал шизофрению прежде всего как группу переменчивых и, как правило, хронических психотических синдромов, которые, - что в дальнейшем он и установил, - характеризовались распадом (фрагментацией) сознания. Таким образом, \"расщепленный мозг\" в терминологии Блейлера означает на психоаналитическом языке множественную или расщепленную личность.
В первые же годы своей работы Юнг познакомился с работой Фрейда и Брейера об истерии и - что не менее важно - прочел книгу Фрейда \"Толкование сновидений\". Эти труды дали Юнгу много \"психологической пищи\" для размышлений о шизофрении; в это время он работал над экспериментами в области словесных ассоциаций и создал соответствующий тест. Все эти обстоятельства помогли Юнгу прийти к заключению, что шизофрения является не просто органическим расстройством разума, но что за кажущейся бессмысленной психотической симптоматологией скрывается неорганическая - психологическая компонента. Используя фрейдовские открытия в области бессознательных процессов и конфликтов, а также собственные представления об автономном чувственно окрашенном комплексе, Юнг попытался проследить психологические а точнее, эмоциональные - причины шизофрении путем тщательного изучения личностной истории своих пациентов и внимательного анализа мельчайших деталей самой болезни. Таким образом, Юнг сделал для пациентов-психотиков то же самое, что Фрейд и Брейер сделали для больных истерией, - он продемонстрировал, что ненормальное поведение шизофреников являлось, в действительности, выражением невыносимых эмоциональных конфликтов, выходом на поверхность бессознательных комплексов, которые, в свою очередь, наводняли или засасывали в себя эго индивида и приводили пациента - на когнитивном и поведенческом уровнях - в состояние отрыва от реальности.
Юнг увидел, что причудливые и странные симптомы его подопечных - по крайней мере внешне - оказывались мало отличающимися от того, что можно было наблюдать у нормальных людей или у пациентов-невротиков в форме символического выражения бессознательного материала. В контексте медицинских представлений того периода подобная психоаналитическая интерпретация шизофрении представлялась весьма революционной, хотя Юнг и продолжал соглашаться с общепринятой тогда точкой зрения, что определенного рода органический химический фактор также ответственен за возникновение шизофренической болезни.
Настоящее издание подготовлено в рамках программы Информационного центра психоаналитической культуры в Петербурге.
Валерий Зеленский
февраль 2000 г.
Часть I.
Психология раннего слабоумия (dementia praecox)
[Впервые опубликовано на немецком под названием \"Uber die Psychologie der Dementia praecox: Ein Versuch\" (Halle a.S., 1907). На русском впервые напечатано в; К. Г. Юнг. Избранные труды по аналитической психологии / Под ред. Э. Метнера. Том I. Цюрих, 1939. В дальнейшем в тексте везде термин \"раннее слабоумие\" используется взамен употреблявшегося в предшествующих редакциях термина dementia praecox. Перевод Б. Рейнуса, О. Раевской. В редактировании перевода принимала участие 3. А. Кривулина.]
Предисловие
Настоящий труд является плодом экспериментальных исследований и клинических наблюдений, продолжавшихся в течение трех лет. Ввиду трудности и обширности материала, моя работа не претендует, да и не может претендовать ни на исчерпывающую полноту изложения, ни на абсолютную точность заключений и выводов; напротив, она страдает всеми недостатками эклектичности, недостатками, которые, пожалуй, в такой степени привлекут к себе внимание многих читателей, что мой труд покажется им не столько научной книгой, сколько простым изложением убеждений автора. Но это не беда! Важно лишь, чтобы мне удалось показать читателям, как я, путем психологических исследований, пришел к определенным воззрениям, способным, по моему мнению, дать новое направление в постановке вопросов об индивидуально-психологических основах раннего слабоумия и оказать плодотворное влияние на решение этих вопросов.
Мои воззрения являются не искусственным порождением фантазии, а идеями, созревшими в почти повседневном общении с моим высокочтимым шефом, профессором Блейлером. Ценным обогащением своего эмпирического материала я обязан моему другу, д-ру Риклину из Рейнау. Даже поверхностного просмотра настоящих страниц достаточно, чтобы оценить, сколь многим я обязан гениальным открытиям Фрейда. Ввиду того, что Фрейд все еще не пользуется справедливым признанием и оценкой и продолжает служить мишенью для отрицательной критики даже со стороны первоклассных авторитетов науки, я считаю целесообразным несколько прояснить свое отношение к Фрейду. Уже первая книга Фрейда, \"Толкование сновидений\", которую мне случилось прочесть, привлекла мое внимание. И далее я принялся за остальные его сочинения. Могу смело сказать, что и у меня, естественно, вначале тоже возникли все те возражения, которые приводятся в литературе против Фрейда. Однако я сказал себе, что лишь тот в состоянии опровергнуть учение Фрейда, кто уже сам неоднократно применял психоаналитический метод и поступал в своих научных изысканиях так же, как Фрейд, то есть долго и терпеливо наблюдал повседневную жизнь, истерию и сновидения со своей точки зрения. Тот, кто этого не делает или кто не может поступать таким образом, тот не имеет права судить о Фрейде, если не хочет уподобиться тем пресловутым ученым, которые считали ниже своего достоинства пользоваться телескопом Галилея. Впрочем, справедливое отношение к Фрейду еще отнюдь не означает, чего опасаются многие, безусловного подчинения одной какой-нибудь догме. Оно вполне совместимо с независимым и самостоятельным суждением. Так, например, если я признаю комплексные механизмы сновидений и истерии, то отсюда совсем еще не следует, что я приписываю, как это, по-видимому, делает Фрейд, решающее значение травмирующим переживаниям детского возраста. Еще более ошибочным было бы заключение, будто я выдвигаю на первый план сексуальность или даже признаю ее психологическую универсальность, как это делает Фрейд, находящийся, как кажется, под сильным влиянием той, несомненно, огромной важности роли, которую играет сексуальный момент в психической жизни. Что же касается терапии Фрейда, то она является, в лучшем случае, лишь одним из возможных методов и не всегда, быть может, соответствует теоретически возлагаемым на нее надеждам. Но все это вопросы второстепенные в сравнении с психологическими принципами, установление которых составляет величайшую заслугу Фрейда; их важность еще не оценена по достоинству критикой. Кто намерен относиться к Фрейду справедливо, должен поступать согласно словам Эразма Роттердамского: \"Приводи в движение все камни, испытывай все и ничего не оставляй неисследованным\" (Unumquemque move lapidem, omnia experire, nihil intentatum relinque). [Erasmus, Adagia, I.IV.xxx. См. также переписку Фрейда и Юнга: The Freud/Jung Letters, p. xviii.]
Поскольку я часто пользуюсь в данном труде результатами экспериментальных изысканий, то читатель, надеюсь, извинит многочисленные ссылки на изданную мной книгу \"Диагностические исследования ассоциаций\" (Diagnostische Assoziations-studien). [Составляющую второй том Собрания Сочинений.]
К. Г. Юнг.
Цюрих, июль 1906 г.
1. Критический обзор теоретических взглядов на психологию раннего слабоумия
В литературе существуют, собственно говоря, лишь весьма фрагментарные попытки объяснения явлений душевного расстройства, сопровождающих раннее слабоумие; хотя частично эти попытки и заходят довольно далеко, но они не составляют законченной системы. Данные, собранные учеными старшего поколения, имеют лишь условную ценность, так как они относятся к различным формам заболеваний, которые не могут быть с уверенностью причислены к раннему слабоумию; ввиду этого представляется невозможным полностью полагаться на справедливость их суждений. Первой известной мне попыткой более или менее систематически рассмотреть сущность психического расстройства при кататонии является появившаяся в свет в 1886 г. теория Чижа [изложена в /1/], согласно которой для раннего слабоумия типична и характерна неспособность к концентрации внимания. Близкий, лишь слегка видоизмененный взгляд, мы встречаем у Фройсберга (Freusberg) /2/, считавшего, что автоматические действия кататоников связаны с ослаблением сознания, утратившего свою власть над психическими процессами. Моторный дефект есть всего лишь симптоматическое выражение степени психического напряжения.
По мнению Фройсберга моторные кататонические симптомы находятся, следовательно, в зависимости от соответствующих психических симптомов. \"Ослабление сознания\" напоминает новейшую точку зрения, которую представляет Пьер Жане. Расстройство внимания подтверждают также Крепелин (Kraepelin) /3/, Ашаффенбург (Aschaffenburg) /4/, Циген (Ziehen) и другие. В 1894 году мы впервые встречаем экспериментально-психологический труд, посвященный кататонии, а именно, исследование Зоммера под названием \"К учению о торможении духовных процессов\" /5/. Следующие наблюдения автора имеют общее значение:
1. Способность восприятия и формирования идей замедлена.
2. Показываемые пациенту картины во многих случаях до такой степени приковывают его внимание, что он лишь с большим трудом может переключить свое внимание на что-либо иное.
Часто наблюдаемые явления блокировки (удлинения требуемого для реакции времени) Зоммер объясняет в данном случае оптическим привлечением (скованностью) (visual fixation) [Leopold, недавно работавший над этим симптомом, называет это явление \"симптомом называния и касания\". /6/]. Подобного рода явления наблюдаются иногда и у нормальных людей в состоянии рассеянности (так, говорят, что человек в глубокой задумчивости \"неподвижно устремил свой взор в пространство\" или \"застыл в состоянии изумления\"). Проводя сравнение между кататоническим состоянием и нормальной рассеянностью, Зоммер констатирует, подобно Чижу и Фройсбергу, ослабление функции внимания. Далее, Зоммер видит родственное оптической скованности явление в каталепсии, которую он считает \"явлением, всецело обусловленным психическими факторами\". Этот взгляд Зоммера резко противоположен точке зрения Роллера (Roller), с которым полностью согласен и Клеменс Нейссер (Clemens Neisser).
Роллер утверждает следующее: \"Представления и ощущения, достигающие восприятия (perception) больного и вступающие в поле его сознания, вызываются болезненным состоянием подчиненных центров; когда же начинает действовать активная апперцепция, или внимание, то патологическое восприятие оказывает на нее парализующее действие\". [Цитировано по Нейссеру /7- S.61/]
Продолжая эту мысль, Нейссер замечает: \"Вся психическая жизнь больного носит совершенно особый, чуждый нормальному наблюдателю характер. Ее процессы не могут быть объяснены по аналогии с нормальной психической жизнью. При психическом заболевании не апперцептивная (или сознательно-ассоциативная) деятельность приводит логический механизм в действие, а патологические стимулы, лежащие за порогом сознания. [Против этого взгляда, защищаемого в то время и Крепелином, возражает также Эрнст Майер /8/] Итак, Нейссер присоединяется к Роллеру, мнение которого я не могу, однако, вполне разделить. Во-первых, оно исходит из анатомического понимания процессов психической жизни, чего следует крайне остерегаться. Роль \"подчиненных центров\" в возникновении психологических элементов (представлений, ощущений и т. д.) нам совершенно не известна. Подобного рода объяснения сводятся, таким образом, к бессодержательной фразе.
Во-вторых, Роллер и Нейссер исходят, по-видимому, из предположения, будто за пределами сознания жизнь психики прекращается. Между тем, психологическая наука во Франции и данные гипнотизма свидетельствуют о том, что это отнюдь не так.
В-третьих, если я не ошибаюсь, Нейссер понимает под \"лежащим за порогом сознания патологическим состоянием раздраженности\" не что иное, как клеточные процессы в коре головного мозга. Эта гипотеза заходит слишком далеко. Как с материалистической точки зрения, так и с позиций психофизического параллелизма, все психические процессы соотносятся с процессами в клетках. Поэтому нет ничего удивительного в том, что и кататонические психические процессы являются коррелятами определенной цепи процессов физических. Нам известно, что нормальная цепь психических процессов развивается под непрерывным воздействием бесчисленных психологических констелляций, ускользающих большей частью от нашего сознания. Почему же этот основной психологический закон вдруг должен утратить силу, когда речь идет о кататонии? Лишь потому, что содержание кататонических представлений не укладывается в рамки нашего сознания? Разве со сновидениями дело обстоит иначе? Между тем, кто станет утверждать, будто сновидения обусловливаются непосредственно клеточными процессами, без влияния психологических констелляций! Особенно ясно можно осознать могучее влияние указанной психологической констелляции на смену сновидений, проанализировав их по методу Фрейда. Появление в сознании чуждых ему представлений без сколько-нибудь уяснимой связи с предшествующим содержанием отнюдь не является чем-то совершенно необычным и исключительным ни при нормальной, ни при истерической психике. Как у людей нормальных, так и у истериков можно подобрать целый ряд примеров, аналогичных \"патологическим идеям\" кататоников. Нам недостает не столько сравнительного фактического материала, сколько ключа к психологии кататонического автоматизма. В остальном мне представляется сомнительным допускать в науке существование чего-то совершенно неизвестного.
При раннем слабоумии мы встречаем еще так бесконечно много нормальных ассоциаций, что прежде всего должны видеть у этих больных действие законов нормальной психики, а потом уже, вдаваясь в подробности, узнавать более неуловимые процессы, действительно специфичные для этой болезни. К сожалению, то, что нам известно о нормальной психологии, еще очень примитивно, к большому ущербу для психопатологии, где лишь в последнее время начинают признавать неясность применявшихся до сих пор понятий.
Дальнейшими плодотворными указаниями мы обязаны исследованиям Зоммера /9/ об ассоциациях кататоников. Как показывает следующий пример, в известных случаях кататонии ассоциации, носящие некоторое время нормальный характер, внезапно прерываются совершенно, казалось бы, бессвязной, \"манерной\" совокупностью представлений [/9- с. 362/ Фурман вновь приводит некоторые попытки ассоциаций при \"остром отупении в юности\", без характерных результатов /10/]:
Темный: зеленый.
Белый: коричневый.
Черный: здравствуй, Уильям.
Красный: коричневый.
Подобные \"перескакивающие\" (\"erratic\") ассоциации нашел также и Дим (Diem) /11/; он называет их внезапными \"мыслями-наитиями\" (\"whims\"); Зоммер справедливо считает их важным критерием кататонии; эти патологические \"внушенные идеи\" (\"pathological inspirations\"), как их называет Бройкинк (Breukink) /12/ в согласии с Цигеном, встречаются среди материала психиатрических клиник (где вышеупомянутые авторы проводили свои наблюдения) исключительно в случаях раннего слабоумия; особенно при параноидных формах, в которых \"внушенные идеи\" играют общеизвестную роль. \"Патологические идеи-наития\" Бонхоффера (Bonhoeffer) /13/ в принципе, вероятно, соответствуют вышеописанным явлениям. Вопрос, поставленный открытием Зоммера, конечно, решен далеко еще не окончательно. За неимением других данных мы должны стремиться соединить воедино эти явления, получившие у обнаруживших их авторов почти одинаковое наименование; хотя, согласно клиническому опыту, \"патологические идеи-наития\" встречаются, казалось бы, только при раннем слабоумии (конечно, не считая искажений воспоминаний при органической деменции и при синдроме Корсакова), я должен заметить, что в случаях истерии, не доходящих до клиники, \"патологические идеи-наития\" играют большую роль. Наиболее интересные примеры встречаются у Флурнуа (Flournoy) /14, 15/. Подобные внезапные вторжения измененной психологической деятельности я наблюдал в одном весьма ясно выраженном случае истерии /16/; недавно мне удалось в аналогичном случае констатировать то же явление. Наконец, как было мной доказано, внезапное расстройство ассоциаций под влиянием ворвавшихся, на первый взгляд чуждых комбинаций идей встречается также и у нормальных людей /17/. Перескакивающие ассоциации, или \"патологические мысли-наития\", должно быть, представляют собой широко распространенное психическое явление, хотя надо согласиться с Зоммером, что в наиболее ярко выраженной форме мы встречаем это явление при раннем слабоумии.
Далее в своих исследованиях об ассоциациях кататоников Зоммер нашел многочисленные ассоциации по созвучию и так называемые \"стереотипии\", под которыми мы понимаем многократное повторение предыдущих реакций (в наших опытах мы назвали это \"повторением\"). Продолжительность реакции характеризовалась весьма значительными колебаниями.
В 1902 г. Рагнар Фогт (Ragnar Vogt) /18/ снова поднимает вопрос о кататоническом сознании; он исходит из исследований Мюллера и Пильцекера (Mueller and Pilzecker) [Zeitschr. f. Psych. u. Phys. der Sinnesorgane. Erg.-Bd.I, 1901], причем, главным образом обращает внимание на их наблюдения так называемых \"персевераций\" [Персеверация - навязчивое повторение одних и тех же движений, образов, мыслей. Различают моторные, сенсорные и интеллектуальные персеверации - ред.]. То, что предшествовавшие психические процессы или их корреляты продолжают существовать в психике даже в том случае, когда в сознании их уже сменили новые представления, согласно Фогту есть нормальная аналогия кататонических процессов персеверации (вербигерации, каталепсии и т. д.).
Таким образом, при кататонии сумма персевераций психофизических функций особенно велика. Так как персеверация, по исследованиям Мюллера и Пильцекера, проявляется особенно ясно при отсутствии новых впечатлений [В состоянии отвлечения внимания при опыте ассоциаций число персевераций часто увеличивается. Сравнить Диагн. иссл. ассоц., 1-ое прил., и интересные опыты /19/. Ср. превосходный труд Гейльбруннера /20/, защищающий сходные теоретические мысли.], то Фогт предполагает, что при кататонии непрекращающаяся персеверация возникает только благодаря отсутствию новых явлений, интересующих сознание. Вследствие этого мы должны допустить известное сужение сознания. Этим объясняется также некоторое сходство гипнотических и кататонических состояний [Напомню здесь труд Кайзера /21/]. Импульсивные действия больных Фогт объясняет также узостью сознания, препятствующей сдерживанию от вмешательства. Фогт, очевидно, находится под влиянием Пьера Жане, у которого \"сужение сознания\", \"понижение внимания\" равнозначны понижению умственного уровня [/22/ Жане уже в предыдущем труде: Nevroses et idees fixes, и в Automatisme psychologique становится на подобную точку зрения.]. Здесь мы снова встречаем вышеупомянутый взгляд (правда, в более современной форме), согласно которому при кататонии расстроено внимание, или, иначе говоря, расстроена позитивная психическая деятельность [По Бине внимание есть \"психическое приспособление к новому для нас состоянию\". /23/]. Интересно сходство с гипнотическим состоянием, но, к сожалению, Фогт указывает на него лишь в общих чертах.
Сходный с этим взгляд высказывает Эвенсен (Evensen) /24/. Он искусно проводит параллель между кататонией и рассеянностью. Недостаток представлений при сужении сознания, по его мнению, служит основой каталепсии и т. д.
Глубоким исследованием психологии кататоников является труд Рене Масселона (Rene Masselon) [/25/ (Труд Масселона /26/ - скорее клиническое описание болезни.)]. Этот автор считает главным симптомом понижение внимания (хроническую рассеянность). При этом, пройдя, очевидно, французскую школу психологии, он понимает внимание в очень широком и общем смысле; он говорит: \"ощущение внешних предметов, ощущение нашей собственной личности, суждение, понятие соотношений, вера, уверенность, исчезают при исчезновении способности к вниманию\" /25- p.28/.
Из этой цитаты видно, что внимание, как его понимает Масселон, играет большую роль. Наиболее распространенные черты кататонического состояния он обобщает следующим определением: \"апатия, абулия, неспособность к активной умственной деятельности\". Краткий обзор трех перечисленных отвлеченных понятий показывает, что они, собственно говоря, тождественны. Это свидетельствует о том, что в своем труде Масселон постоянно пытается найти то слово или то сравнение, которое наилучшим образом выразит суть его совершенно правильного ощущения. Но едва ли в человеческом языке существует столь многостороннее понятие. Невозможно также найти такое, которое не было бы втиснуто какой-нибудь школой или системой в односторонние, узко определяющие его рамки. Лучше всего Масселон выражает, что именно он считает сутью раннего слабоумия, когда говорит следующее: \"Обычным является состояние эмоциональной апатии - эти расстройства чаще всего связаны с расстройствами, относящимися к разуму: они относятся к тому же разряду. Больные не проявляют никаких желаний - всякий импульс совершенно отсутствует - исчезновение желаний связано со всеми другими расстройствами умственной деятельности - совершенное оцепенение деятельности мозга - все элементы психики стремятся жить индивидуальной жизнью, не будучи более приводимы в определенную систему интеллектом, остающимся бездеятельным\".
У Масселона смешиваются разнообразные предметы и взгляды; он чувствует, что они проистекают из одного и того же источника, которого он не может найти. Однако, несмотря на ряд недостатков, исследования Масселона содержат весьма полезные наблюдения. Так, например, он находит большое сходство между ранним слабоумием и истерией, указывает на усиленную способность больных произвольно отвлекать свое внимание на всевозможные предметы, особенно на симптомы своей болезни (\"оптическая скованность\", по Зоммеру), отмечает повышенную утомляемость, изменчивую память; немецкие критики упрекают его за это, что совершенно несправедливо, так как Масселон понимает под этим лишь способность воспроизводить впечатление. Если больной не дает правильного ответа на поставленный ему вопрос, то немецкая школа считает это негативизмом, иными словами, активным сопротивлением. Масселон же рассматривает такое явление скорее как неспособность к воспроизведению впечатлений. Если смотреть со стороны, то это может быть и то и другое; различие является следствием разнообразных определений, даваемых этому явлению. Масселон говорит о \"настоящем затмении образа-воспоминания\", он считает расстройство памяти \"исчезновением известных воспоминаний из сознания и неспособностью вновь найти их\". Противоречие это без труда выясняется, если принять во внимание психологию истериков. Если истеричка говорит при анамнезе: \"я не знаю, я забыла\", - это значит, иными словами: \"я не хочу или не могу этого сказать, так как это нечто неприятное\" [Ср. труды Фрейда и Риклина /27/]. Часто это \"я не знаю\" звучит так неуклюже, что можно немедленно угадать основание его (то есть этого незнания, а не неуклюжести составленной фразы). Тут такой же психологический процесс, как при ошибках в эксперименте ассоциаций (выпадение реакции), что я уже неоднократно подтвердил своими опытами [Юнг: Диагн. иссл. ассоц., Об отношении времени реакции при опытах ассоциаций и оп. наблюдениях над способностью к воспоминаниям.]. На практике часто бывает трудно решить, на самом ли деле истерики ничего не знают, или не могут и не хотят говорить. Каждый, кто привык точнее исследовать случаи раннего слабоумия, знает, какого труда часто стоит добиться правильного ответа; порой мы уверены, что больные действительно не знают, иногда это \"блокировка\", производящая впечатление непроизвольной, и, наконец, бывают случаи, когда мы вынуждены говорить об \"амнезии\", точно так же, как при истерии, где только один шаг от амнезии до нежелания говорить. Наконец, опыт ассоциаций доказывает нам, что эти явления в общих чертах существуют и у нормальных людей.
По Масселону, расстройство памяти проистекает из того же источника, что и расстройство внимания, неясно только, из какого источника. До некоторой степени в противоположность этому автор указывает на представления, которые упорно держатся; он определяет их следующим образом: некоторые воспоминания, ранее более тесно связанные с аффективной личностью больного, стремятся постоянно повторяться и постоянно занимать сознание - упорно повторяющееся воспоминание делается стереотипным - мысль как бы свертывается, \"коагулирует\" /25- S.69,281,236/. Не приводя, впрочем, никаких доказательств, Масселон заявляет, что стереотипные идеи (иначе говоря, идеи безумные) представляют собой ассоциации комплекса личности. Жаль, что автор не останавливается подробнее на этом вопросе, так как было бы очень интересно узнать, каким образом, например, ошибочно составленные неологизмы или \"смешения слов\", часто представляющие единственный остаток, который указывает нам на существование представлений, являются ассоциациями к комплексу личности. Тот факт, что свертывается духовная жизнь пациентов с диагнозом раннего слабоумия, представляется мне отличной аналогией постепенного окоченения при этом заболевании; он точно определяет впечатление, знакомое каждому внимательному наблюдателю данного заболевания. Из этих предпосылок автору, несомненно, легко удается вывести фактор автоматического повиновения. У Масселона встречаются лишь робкие предположения о происхождении негативизма, хотя, казалось бы, французские исследования навязчивых явлений должны были бы дать автору материал для аналогичных объяснений. Масселон подверг экспериментальным исследованиям и ассоциации; он нашел много повторений слов-раздражителей и часто повторяющиеся мысли-наития. По его мнению, эти опыты показывают, что больные неспособны сосредоточить внимание. Заключение правильное, однако Масселон недостаточно акцентировал \"причудливые фантазии\".
Итак, главный результат работы Масселона заключается в том, что и этот автор, подобно упомянутым выше, склонен предполагать существование центрального психологического дефекта [Впрочем, Сегла (Seglas) говорит в 1895 г.: \"В этом нет ничего удивительного, принимая во внимание, что всякое движение требует предварительного синтеза множества представлений и что именно способность осуществлять этот синтез отсутствует у рассматриваемых индивидов\".], возникающего в источнике всех духовных функций, иными словами, в области познания, чувства и желания /28/.
Давая ясную картину психологии слабоумия при dementia praecox, Вейгандт (Weygandt) называет конечный процесс болезни, по терминологии Вундта, отупением способности восприятия (apperceptive deterioration) /29- S.613/; как известно, понятие апперцепции, по Вундту, очень широко; оно охватывает не только понятия Бине и Масселона, но и понятие Жане о \"функции реального\" [Fonction du reel. (Obsessions et la psychastenie. I, p. 433). Это выражение можно определить иными словами как психологическое приспособление к окружающим условиям. Оно соответствует \"адаптации\" Бине, представляющей особую сторону восприятия.], к которому мы еще вернемся. Широту вундтовского понятия в указанном смысле можно видеть из следующих дословных его выражений: \"Вниманием мы называем состояние, характеризуемое особым чувством и сопровождающее ясное понимание психического содержания; единичный процесс, путем которого какое-либо психическое содержание становится понятным, мы называем апперцепцией (восприятием)\" /30- S.249/. Но кажущаяся противоречивость понятий \"внимание\" и \"восприятие\" сглаживается: \"Из вышесказанного следует, что внимание и восприятие суть выражения одного и того же содержания. Первым выражением мы пользуемся для обозначения \"субъективной\" стороны и сопровождающих ее чувств и ощущений; вторым - мы обозначаем, главным образом, \"объективный\" результат изменения содержания сознания\" /31- S.341/.
Определением, согласно которому восприятие (апперцепция) есть \"единичный процесс, посредством которого какое-либо психическое содержание приводится к ясному пониманию\", сказано, в немногих словах, очень многое. Судя по этому, восприятие есть: воля, чувство, аффект, внушение, навязчивое явление и т. д., ибо все это процессы, \"приводящие психическое содержание к ясному пониманию\". Этим мы не высказываем критики понятия восприятия (апперцепции) по Вундту, но хотим только указать на громадный его объем; оно включает в себя всякое положительное психическое явление и вообще, всякое прогрессивное приобретение новых ассоциаций; таким образом, не более и не менее, как все тайны психической деятельности, как сознательной, так и бессознательной. Понятие Вейгандта \"отупение восприятия\" (апперцептивное отупение) выражает то, о чем Масселон лишь неясно думал. Однако это дает лишь общее выражение психологии раннего слабоумия, слишком общее, чтобы с уверенностью вывести из него все ее симптомы.
Мадлен Пеллетье (Madeleine Pelletier) исследует в своей диссертации ход представлений при маниакальной летучести мыслей и умственной слабости /32/, под которой подразумеваются случаи раннего слабоумия. Теоретическая точка зрения исследовательницы соответствует, в общем, точке зрения Липмана (Liepmann) /33/, работа которого, как я полагаю, известна читателю.
Пеллетье проводит параллель между поверхностным ходом ассоциаций при раннем слабоумии и летучестью мыслей. Для летучести мыслей характерно \"отсутствие управляющего принципа\". То же самое наблюдается при ассоциациях в раннем слабоумии: \"направляющей идеи не существует, и состояние сознания остается неясным, его элементы не упорядочены. Единственная форма психической деятельности нормального состояния, которую можно сравнить с манией, это состояние мечтательности; при этом мечты являются формой мысли, скорее, слабоумных, нежели маньяков\" /32- pp.116,123,118/. Пеллетье правильно находит большое сходство между состоянием нормальной мечтательности и поверхностными ассоциациями маньяков, конечно, в том случае, когда мы видим эти ассоциации на листе бумаги; клинически маньяк совсем не похож на мечтателя. Автор, очевидно, чувствует это и находит, что сходство, скорее, подходит к состоянию при раннем слабоумии, состоянию, которое со времени Рейла часто сравнивалось со сновидением /34/. Богатство и ускорение представлений при маниакалькой летучести мыслей резко отличается от часто прерывающейся медленной фазы ассоциаций сновидения, особенно от бедности и многочисленных персевераций кататонических ассоциаций. Аналогия эта верна лишь постольку, поскольку во всех этих случаях недостает направляющего представления (directing idea); при мании это объясняется тем, что все представления с большим ускорением и усиленным чувством врываются в сознание [Ашаффенбург нашел, правда, у маньяков известное продление ассоциационного времени. Но не следует забывать, что при разговорно-слуховом эксперименте внимание и форма речи играют очень большую роль. Мы наблюдаем и измеряем лишь речевые выражения, а не связи представлений.], чем, по-видимому, может объясняться отсутствие внимания. [Ускорение эмоциональной интенсивности представлений мы, по крайней мере, определили благодаря наблюдениям. Но это не исключает того, что не известные нам пока факторы тоже должны приниматься во внимание.] При мечтательности внимание отсутствует с самого начала, а там, где нет внимания, ход ассоциаций принимает характер мечтательности, то есть принимает медленное, согласное с законами ассоциаций, течение, главным образом по сходству, контрасту, сосуществованию и по разговорно-моторной связи. Мы находим достаточно примеров, подтверждающих это, в наблюдениях над собой или при внимательном слежении за обычным разговором. Пеллетье показывает, что ход ассоциаций при раннем слабоумии основан на той же схеме, что хорошо видно на следующем примере: \"Je suis l\'ktre ancien, le vieil Hktre [ассонанс], que l\'on peut ecrire avec une H. Je suis universel, primordial, divine, catholique, Romaine [смежность], l\'eusse-tu cru, 1\'ktre tout cru, suprumu [ассонанс], 1\'enfant Jesus [ассонанс]. Je m\'appelle Paul, c\'est un nom, ce n\'est pas une negation [ассонанс], on en connait la signification [ассонанс]. Je suis eternel, immense, il n\'y a ni haut ni bas, fluctuat nec mergitur, le petit bateau [Слово immence (огромный) вызывает представление об океане, затем о лодке и об афоризме, входящем в герб города Парижа.], vous n\'avais pas peur de tomber\". /32- p.142/
Этот прекрасный пример весьма ясно показывает тип хода ассоциаций при раннем слабоумии; ход этот совершенно поверхностный и развивается среди многочисленных звуковых ассоциаций. Но расщепление при этом настолько сильно, что его можно сравнить лишь со сновидением, а не с мечтательностью нормального состояния, так как разговоры, которые мы ведем в сновидениях, имеют примерно такой же характер. [На это указывали также Kraepelin: Archiv f. Psych. Bd.XXVI. p.595 и Stransky /19/] Большое число подобных примеров мы находим в книге Фрейда \"Толкование сновидений\".
В работе \"Диагностические исследования ассоциаций\" было доказано, что ослабление внимания вызывает ассоциации поверхностного типа (разговорно-моторные сочетания, звуковые ассоциации и т. д.) и что, наоборот, когда ассоциации приобретают поверхностный характер, можно с уверенностью говорить о расстройстве внимания. Итак, согласно полученным экспериментальным данным, Пеллетье права, соотнося поверхностный тип раннего слабоумия с известным ослаблением внимания; она дает этому ослаблению название, которое предложил Жане: \"понижение умственного уровня\". Здесь мы снова видим, что она в своем труде соотносит отмеченные ею нарушения с центральной проблемой апперцепции.
Подробно разбирая труд Пеллетье, следует заметить, что она не обратила внимание на персеверации; зато мы обязаны ей ценными замечаниями о символах и символических отношениях, столь часто встречающихся при раннем слабоумии: \"Надо заметить, что символ играет значительную роль в бреду пациентов; у страдающих манией преследования и у слабоумных он встречается постоянно вследствие того, что символ является низшей формой мысли. Символ можно определить как ошибочное ощущение тождественности отношения или весьма значительного сходства между двумя предметами, имеющими в действительности сходство весьма отдаленное\".
Из сказанного следует, что Пеллетье сопоставляет кататонические символы с расстройством внимания. Правильность этого взгляда подтверждается тем, что символ есть обыкновенное и давно знакомое явление при мечтательности и сновидениях.
Особого внимания заслуживает психология негативизма, которому посвящены многочисленные труды. Можно с уверенностью говорить о неоднозначности симптома негативизма. Существует много форм и степеней последнего, клинически еще не изученных и не проанализированных с достаточной точностью. Нетрудно понять разделение негативизма на формы активную и пассивную, причем форма активного негативизма включает сложнейшие психологические случаи. Если бы в этих случаях был возможен анализ, то часто можно было бы найти вполне определенные поводы для сопротивления, которые позволили бы усомниться в возможности говорить в подобных случаях о негативизме. При пассивной форме также встречается немало труднообъяснимых случаев. Однако во многих случаях ясно видно, что больные постоянно придают обратный смысл даже простым волевым процессам. По нашему мнению, негативизм в конце концов всегда основан на соответствующих ассоциациях. Я не знаю, существует ли негативизм, разыгрывающийся в спинном мозгу. Наиболее широкой точки зрения на негативизм придерживается Блейлер /35/, который в своем труде доказывает, что \"отрицательная внушаемость\", то есть навязчивое стремление к контрастным ассоциациям, является не только составной частью нормальной психики, но часто и механизмом патологических симптомов при истерии, навязчивых состояниях и раннем слабоумии. Механизм контрастов является функцией независимой от нормальной ассоциативной деятельности, и основан он исключительно на \"аффективности\"; поэтому такой механизм приводится в действие, главным образом, представлениями, связанными с сильными чувствами, при принятии решений и т. д. Этот механизм должен оберегать от опрометчивых поступков и заставлять взвешивать все \"за\" и \"против\". Механизм контрастов Блейлер противопоставляет суггестивности (внушаемости). Суггестивность есть способность восприятия и реализации представлений, окрашенных интенсивным чувством, механизм же контрастов действует противоположным образом. Поэтому Блейлер очень метко называет его \"отрицательной суггестивностью\". Тесная связь обеих указанных функций объясняет их совместное клиническое существование. (Внушаемость наряду с непреодолимыми противоположными самовнушениями при истерии, негативизм, автоматическое повиновение, эхопраксия при раннем слабоумии.)
Чрезвычайная важность отрицательной суггестивности при обыденных психических явлениях объясняет необыкновенно частое появление контрастных ассоциаций: эти ассоциации наиболее близки между собой [To же самое говорит и Паульхан /36/; Жане /37/; Пик /38/; и Свенсон /39/. Интересный пример рассказывает Дж. Ройс /40/.].
Мы замечаем нечто подобное в разговоре: слова, выражающие обычные контрасты, весьма тесно связаны между собой и относятся поэтому большей частью к устойчивым разговорным связям (белый - черный) и т. д. На первобытных языках иногда даже существует одно лишь слово для противоположных понятий. Итак, на основании заключений Блейлера, сравнительно легкое расстройство чувств способно вызвать явления негативизма. Как отмечает Жане, у людей, подверженных навязчивым представлениям, довольно \"упадка умственного уровня\", чтобы вызвать игру контрастов. Чего же нам в таком случае следует ожидать от отупения восприятия при раннем слабоумии! Действительно, мы встречаем здесь игру положительного и отрицательного, которая представляется вполне беспорядочной и часто прекрасно выражается в ассоциациях речи. [Ср. анализы Пеллетье и исследования Странского /19/] Итак, в вопросе о негативизме мы вполне обоснованно можем допустить предположение, что и этот симптом тесно связан с \"отупением способности восприятия\": центральный проводник нашей психики ослаб настолько, что психика оказывается уже не в состоянии содействовать положительному процессу и противодействовать отрицательному или наоборот. [Дальнейшие труды о негативизме уже подвергнуты критике Блейлером.]
Повторим теперь все уже сказанное: упомянутые до сих пор авторы установили, главным образом, что ослабление внимания, или, выражаясь шире, \"отупение способности восприятия\" (Вейгандт), характерно для раннего слабоумия. Этим, в принципе, объясняется поверхностный характер ассоциаций, автоматическое повиновение, апатия, абулия, расстройство способности воспроизведения и, в ограниченном смысле, негативизм.
То обстоятельство, что при общем ухудшении способность воспринимать и способность подмечать в большинстве случаев не затронуты, на первый взгляд кажется странным. На самом деле, при раннем слабоумии в доступные минуты часто можно найти хорошую, почти фотографически верную память, запечатлевающую, преимущественно, те безразличные события, которые непременно ускользнули бы от нормального человека. [Крепелин также придерживается мнения, что способность восприятия мало нарушена; усилена лишь склонность к произвольному воспроизведению случайно появляющихся представлений. Lehrbuch, VII. Aufl., p. 177.] Именно эта особенность и определяет характер этой памяти: это лишь пассивное записывание событий, разыгрывающихся в непосредственной близости; в то же время все, требующее известной заинтересованности, проходит для больных бесследно или, как нам представляется, отмечается наряду с ежедневным посещением врача или с обедом. Вейгандт прекрасно описал этот недостаток активного восприятия. Способность воспринимать бывает обычно расстроена лишь в состоянии возбуждения. Способность воспринимать и подмечать или, иначе говоря, восприятие и сохранение в памяти, представляют собой, большей частью, процессы лишь пассивные, происходящие без большой затраты энергии, как при простом слушании и видении, когда это не связано со вниманием.
Хотя из данного Вейгандтом понятия отупения способности восприятия (Жане: снижение умственного уровня) частично можно вывести приведенные выше симптомы (автоматизм, стереотипия и т.д.), мы все же не находим объяснения их индивидуальному многообразию, их изменчивости, своеобразному содержанию безумных идей, галлюцинаций и т. п. Многие исследователи уже пытались разобраться в этих загадках.
Странский (Stransky) /41- S.1/ разработал вопрос о раннем слабоумии с клинической точки зрения; исходя из понятия Крепелина об \"эмоциональном отупении\", он установил, что термин этот следует понимать двояко: во-первых, как \"бедность или поверхностность эмоциональных реакций\", во-вторых, \"как несовместимость последних с содержанием представлений, овладевших психикой в данное время\". [Stransky: Jahrb. f. Psych., Bd. XXIV, S. 28. /42, 43/] Тем самым Странский устанавливает известное различие в содержании понятия Крепелина и особенно подчеркивает то, что, с клинической точки зрения, мы обнаруживаем не одно только эмоциональное отупение. Поражающее несоответствие представлений и аффектов, которое мы постоянно наблюдаем у больных в начальном периоде развития болезни, является гораздо более частым симптомом, чем эмоциональное отупение. Несоответствие между представлением и выражением чувства заставляет Странского допустить существование двух отдельных психических факторов, Noopsyche и Thymopsyche, причем в первом совмещаются все интеллектуальные, во втором все аффективные процессы. Эти понятия приблизительно соответствуют понятиям психологии Шопенгауэра: интеллект и воля. Несомненно, что в здоровой психике оба фактора постоянно действуют совместно, причем их действия необычайно тонко согласованы. Нарушение этой согласованности аналогично атаксии и дает картину раннего слабоумия с ее неадекватными и непонятными аффектами. В этом смысле разделение психических функций на Noo- и Thymo-психические соответствует действительности. Тогда встает вопрос: является ли простое содержание представлений, которое у больного сопровождается сильнейшим аффектом, несовместимым только для нас (ибо мы лишь весьма приблизительно способны познать психику больного), или же эта несовместимость существует и для личного ощущения больного?
Объясню этот вопрос примером: я посещаю одного человека в его конторе; внезапно этот человек в бешенстве вскакивает и, сильно волнуясь, принимается ругать клерка, только что положившего газету на стол направо, а не налево. Я, конечно, изумлен и составляю себе суждение о нервной системе этого человека. Впоследствии я узнаю от другого служащего, что данный клерк совершал указанную оплошность уже неоднократно, и поэтому возбуждение его начальника вполне объяснимо.
Не получи я последующего разъяснения, я составил бы себе совершенно неправильную картину психологии этого человека. Относительно раннего слабоумия мы, врачи, часто находимся в подобном же положении: своеобразное отчуждение больных не позволяет нам глубже заглянуть к ним в душу, что подтвердит каждый психиатр. Итак, легко можно себе представить, что возбуждение является для нас непонятным лишь из-за незнания его ассоциативных причин. С нормальным человеком тоже может случится, что его долгое время будет преследовать дурное настроение, причем он не осознает вызвавшую его причину. Мы, например, без нужды подчеркиваем простейшие ответы, говорим раздраженным голосом и т. д. Если и нормальный человек не всегда осознает причину своего плохого настроения, как же нам разобраться в психике пациента с диагнозом раннее слабоумие? Вследствие очевидной недостаточности способов нашего психологического диагноза мы должны очень осторожно относиться к возможности действительной \"несовместимости\" по Странскому. Хотя при клиническом опыте часто кажется, что мы имеем дело с несовместимостью, последняя свойственна далеко не одному только раннему слабоумию; при истерии несовместимость также явление обычное; ее находят уже при так называемых \"преувеличениях\" истериков. Противоположностью этому является известное равнодушие истеричных людей, их так называемое \"великолепное равнодушие\" (belle indifference). Точно так же мы часто видим сильнейшее волнение без всякой видимой причины, иногда по поводу чего-либо, что, казалось бы, совсем не связано с этим волнением. Но психоанализ раскрывает эти причины, и мы начинаем понимать, почему больные реагируют подобным образом. При раннем слабоумии мы пока не в состоянии вникнуть в причины, и их связь нам неизвестна. Поэтому мы допускаем \"атаксию\" между Noo- и Thymo-Psyhe. При истерии же мы знаем, благодаря анализу, что \"атаксии\" не существует; есть только чрезмерная чувствительность, которая становится нам вполне понятной, когда нам известен болезненный комплекс представлений. [Например, истеричная дама впадает в один прекрасный день в сильную депрессию, приводя в качестве причины серую дождливую погоду. Однако анализ показал, что депрессия наступила в годовщину печального события, сильно повлиявшего на всю жизнь пациентки.] Неужели нужно допустить существование совершенно нового механизма при раннем слабоумии, если нам известно, каким путем несовместимость возникает при истерии? Мы еще слишком мало знаем о психологии нормальных людей и истериков [Бине (Les alterations de la personnalite, 89) Истерики являются для нас всего лишь отобранными лицами, у которых мы видим в увеличении те явления, которые мы встречаем у множества других лиц, не страдающих истерическим неврозом.], чтобы решиться при столь трудной для изучения болезни, как раннее слабоумие, на то, чтобы допустить новые, неизвестные остальной психологии механизмы. Следует соблюдать осторожность с новыми объяснительными принципами, поэтому я отвергаю ясную и остроумную по существу гипотезу Странского.
Но взамен мы имеем прекрасный экспериментальный труд Странского, являющийся основой для понимания важного симптома - бессвязности речи. /19/
Бессвязность речи есть продукт основного психологического расстройства. (Странский называет ее \"интрапсихической атаксией\"). При расстройстве отношений между жизнью чувств и представлений (что наблюдается при раннем слабоумии), развивается быстрый ход мыслей (летучесть мыслей), когда, согласно Пеллетье, имеет место перевес законов ассоциации над влиянием направления. Тогда же вследствие указанного расстройства наблюдается и отсутствие свойственной нормальному мышлению способности ориентироваться с помощью одного главного представления (Липман). В процессе речи (как доказывают наши опыты ассоциаций при отвлеченном внимании) должно возникнуть преобладание чисто поверхностных связующих элементов (разговорно-моторные ассоциации и звуковые реакции). Одновременно происходит уменьшение разумных связей. Помимо того, возникают и другие расстройства: увеличение числа сменных ассоциаций, бессмысленных реакций, повторение (часто многократное) слова-раздражителя. Персеверации при отклонении внимания бывают весьма противоречивы; согласно нашим опытам, их число у женщин возрастает, а у мужчин уменьшается. В очень многих случаях нам удалось установить наличие сильного чувства при возникновении персевераций, ибо к этому склонно представление, сильно окрашенное чувством. О том же свидетельствует и повседневный опыт. Путем отклонения внимания вызывается известная пустота сознания, при которой представления могут легче персеверировать, чем при полном внимании.
Странский подверг исследованию беспрерывные ряды ассоциаций речи при ослаблении внимания. Люди, с которыми он проводил опыты, должны были в течение минуты говорить в фонограф все, что им приходило в голову. При этом они не должны были обращать внимание на то, что они говорят. Исходной точкой являлось какое-либо данное им слово-раздражитель. На половине опыта он отклонял их внимание каким-то внешним фактором.
Эти опыты дали интересные результаты: последовательный ход слов и предложений напоминает речь больных при раннем слабоумии! Опыт проводился таким образом, что определенное направление речи было невозможно; лишь данное слово-раздражитель некоторое время играло роль едва определенной \"темы рассуждений\". Весьма резко выступали поверхностные связующие элементы (отражая распад логических связей); появлялось множество персевераций (например, повторений предшествующего слова, что, приблизительно, соответствует повторению слова-раздражителя наших опытов); далее появлялись многочисленные контаминации [/44/ Под контаминацией следует понимать слияние многих предложений или слов в одно предложение или слово, например: Unvorbereitet wie ich mich habe - представляет собой слияние двух предложений: 1. Unvorbereitet wie ich bin; 2. Vorbereitet wie ich mich habe.], и в теснейшей связи с этим происходило образование новых слов (неологизмы).
Для иллюстрации приведу из обширных материалов Странского несколько примеров. \"На одной ноге стоят аисты, у них есть жены, у них есть дети; это они приносят детей, детей, которых они приносят домой, этого дома, представление, которое люди имеют об аистах, о деятельности аистов; аисты большие птицы - с длинным клювом и питаются лягушками; далее следует игра слов по созвучию: \"Froeschen Froeschen, frischen, Froschen, die Froschen sind Fruschen an der Frueh, in der Frueh sind sie mit Fruehstueck, завтрак, кофе, с кофе пьют коньяк, с коньяком и вино и с вином все возможное; лягушки - большие животные и которые пожирают лягушек, аисты пожирают птиц, птицы пожирают животных, животные велики, животные малы, животные люди, животные не люди\" и т. д. \"Эти овцы ... были мериносы, из которых фунтами вырезали жир, с которым Шейлоку вырезали жир, вырезали фунт\" и т. д. \"К... был К... с длинным носом, mit einer Rammnase, mit einer Rampfnase, mit einer Nase zum Rammen, ein Rammgift, ein Mensch, welcher gerammt hat, welcher gerammt ist\" и т. д.
Из этих примеров опытов Странского тотчас же становится ясным, каким законам ассоциации повинуется ход мыслей; это, главным образом, сходство, совместное существование, разговорно-моторная связь и звуковые сочетания. Кроме того, бросаются в глаза частые персеверации и повторения (Зоммер: \"Стереотипии\"). Сравнивая с этим те вышеприведенные ассоциации из случая раннего слабоумия, процитированные из труда Мадлен Пеллетье, мы находим поразительное сходство [Все же нельзя не заметить, что речи, записанные Странским, производят впечатление чрезмерной торопливости, которая обычно не наблюдается в речи при раннем слабоумии. Однако трудно определить, что именно создает такое впечатление.]: и тут и там одинаковые законы сходства, смежности понятий и созвучий. В анализе Пеллетье недостает лишь стереотипии [Как говорилось выше, Зоммер уже указывал на ассоциации по созвучию и на стереотипии при простых словесных реакциях.] и персевераций, хотя в данном материале они, несомненно, существуют. Странский подтверждает это очевидное сходство многочисленными прекрасными примерами, полученными при опытах над пациентами.
Особенно важно, что в опытах Странского с нормальными людьми встречаются многочисленные группы слов и предложений, которые можно определить как контаминации. Пример: \"... вообще мясо, от которого нельзя отделаться, мысли, от которых нельзя отделаться, особенно, когда при этом надо персеверировать, персеверировать, персеверировать, северировать, Северин (имя собственное)\" и т. д.
По Странскому, в этом конгломерате слов слиты следующие ряды представлений:
а) баранина потребляется в Англии в большом количестве.
б) от этого представления я не могу отделаться.
в) это персеверация.
г) я должен болтать все, что мне придет в голову.
Итак, контаминация есть слияние различных рядов представлений. Поэтому ее, в сущности, следует считать смежной ассоциацией. [См. анализ косвенных ассоциаций /45- par.82/.] Этот характер контаминации весьма ясно виден из психологических примеров Странского.
\"Вопрос: \"Что такое млекопитающее?
Ответ (пациент): Это корова, например, акушерка\".
\"Акушерка\" - опосредованная ассоциация к корове; слово это указывает на вероятный ход мысли: корова - рождающая живые существа - человек также акушерка. [По мнению Блейлера вероятнее следующее сопоставление: \"Млекопитающее\": корова - рожает живые существа; это пример - акушерка.]
\"Вопрос: Что вы представляете себе, говоря о Святой Деве?
Ответ: Поведение молодой девушки\".
Странский справедливо замечает, что мысль, вероятно, развивается следующим образом: \"непорочное зачатие - непорочная дева - непорочный образ жизни\".
\"Вопрос: Что такое четырехугольник?
Ответ: Углообразный квадрат\".
Слияние состоит из:
а) четырехугольник есть квадрат,
б) четырехугольник имеет четыре угла.
Из этих примеров можно заключить, что контаминации, в изобилии встречающиеся при отвлеченном внимании, подобны опосредованным ассоциациям, встречающимся при простых словесных реакциях, наблюдаемых при отклонении внимания. Как известно, наши опыты количественно доказали увеличение числа опосредованных ассоциаций при отвлечении внимания.
Такое совпадение заключений трех экспериментаторов, Странского, меня и - так сказать, - раннего слабоумия не может быть случайным. Оно является доказательством правильности нашего взгляда и лишний раз подтверждает слабость способности восприятия, выступающую во всех дегенеративных симптомах раннего слабоумия.
Странский указывает на то, что благодаря контаминации слов часто появляются странные словообразования, напоминающие своей причудливостью неологизмы раннего слабоумия. Я вполне уверен в том, что по большей части неологизмы образуются именно таким образом. Однажды молодая пациентка, желая убедить меня в том, что она вполне здорова, сказала: То, что я здорова, совершенно \"haendeklar\". Здесь непереводимая игра слов: Ясно, как рука, что я здорова. Она повторила это несколько раз. Нетрудно увидеть, что это новое слово распадается на две части:
а) Das liegt auf der Hand. (Это вполне ясно. Букв.: это лежит на руке.)
б) Das ist sonnenklar. (Это ясно, как солнце.)
В 1898 г. Нейссер /46- S.443/, на основании клинических наблюдений, заметил, что новые словообразования всегда, собственно говоря, являются, как и корни слов, не глаголами и не существительными, вообще не словами, а целыми предложениями, причем они всегда символизируют целый процесс. Этим Нейссер указывает на понятие слияния, но он идет еще дальше и говорит о символизации целого процесса. Тут я хотел бы напомнить, что Фрейд в своем труде \"Толкование сновидений\" указал на высокую степень слияния [В своем труде \"Ueber Sprachstoerungen im Traume\" (Psychol. Arbeiten Bd.V, H.1) Крепелин также занимается этими вопросами на основе большого экспериментального материала. Что касается психологического происхождения данных явлений, то замечания Крепелина доказывают, что его мнения близки к высказанным нами воззрениям. Так например, на странице 10 он говорит, что появление расстройств речи во сне несомненно находится в тесной связи с затемнением сознания и вызываемым этим ослаблением ясности представлений.
То, что П. Мерингер, Майер и другие называют \"контаминацией\", Фрейд слиянием (Verdichtung), Крепелин обозначает словом \"эллипс\" (\"смешение различных рядов представлений\", \"эллиптическое стягивание многих одновременных рядов мысли\"). Здесь я обращаю внимание читателя на то, что Форель уже в 80-х годах употреблял для обозначения слияний и образований параноиками новых слов выражение \"эллипсы\". Крепелин, очевидно, упустил из виду, что Фрейд уже в 1900 г. подробно разобрал слияния в сновидениях. Под \"слиянием\" Фрейд понимает смешение положений, образов и элементов речи. Научно-разговорное выражение \"контаминация\" относится лишь к слияниям речи, являясь, таким образом, понятием специальным, которое подчинено понятию Фрейда о слиянии. Советуем использовать термин \"контаминация\" применительно к слияниям речи.] при сновидениях. К сожалению, я не могу заняться подробным разбором весьма ценного психологического материала, собранного вышеупомянутым, еще недостаточно оцененным исследователем, ибо это увело бы нас слишком далеко в сторону. Я просто должен предположить, что ценная книга уже известна моим читателям. Насколько я знаю, против взглядов Фрейда еще никогда не было приведено неопровержимых доказательств, поэтому я ограничусь констатацией того, что сновидение, имеющее столь большое сходство с расстройством ассоциаций при раннем слабоумии, также пользуется характерным слиянием в области речи (в смысле контаминации целых предложений и положений). Крепелина также поразило сходство речей, произносимых во сне и при раннем слабоумии. [Arch. f. Psych. XXVI, S. 595., Ср. также Psych. Arbeiten Bd. V, где Крепелин говорит по этому поводу (стр. 79): \"Но, быть может, следует подумать о том, что странные речи больных при раннем слабоумии не являются просто нелепостью или, еще менее того, намеренным результатом распущенности, а, скорее, выражением своеобразного расстройства способности подыскивания слов, которое, должно быть, весьма близко подобному же расстройству в сновидениях\". Крепелин также выражает мысль, что при спутанности речи в ней, наряду с расстройствами нахождения слов и формы мыслей, существует и расстройство самого хода мыслей, отчасти подобное тому, которое присуще сновидениям.] Из многочисленных примеров, найденных мной в своих и чужих сновидениях, приведу следующий, совершенно простой пример, представляющий образец и слияния, и неологизма: Один человек, желая во сне одобрить некоторую ситуацию, выразился так: \"Das ist feimos\". Имеет место контаминация слов: a) fein, б) famos.
Сновидения характеризуются также, главным образом, \"апперцептивной\" слабостью, что особенно ясно выражается в их общепризнанном пристрастии к символам.
Наконец, нам остается разрешить еще один вопрос, на который мы, собственно говоря, должны были бы ответить прежде всего, а именно: действительно ли состояние сознания в опытах Странского с нормальными людьми соответствует состоянию расстроенного внимания? Прежде всего следует заметить, что опыты Странского с отклонением внимания не показали существенного изменения по сравнению с опытами при нормальном состоянии; таким образом, при обоих этих состояниях ассоциации не могли отличаться в сильной степени; то же самое можно сказать и о внимании. Что же следует думать об отклонениях при опытах с нормальными людьми?
Мне кажется, что главную причину следует искать в \"принудительном\" характере эксперимента. Лицам, над которыми производятся опыты, приказано говорить без остановки, что последние, во многих случаях, усиленно и стараются исполнить таким образом, что в минуту произносят, в среднем, от 100 до 250 слов; между тем, в нормальной речи среднее число слов колеблется между 130 и 140 словами. Если же они говорят быстрее (может быть, и думают быстрее), чем мы привыкли думать об обыденных предметах, то ассоциациям уже невозможно уделить достаточно внимания. Большую роль, кроме того, играет обстановка, непривычная для большинства лиц, подвергающихся опытам, и ее влияние на их душевное состояние. Оно напоминает состояние взволнованного оратора, который впадает в \"эмоциональное отупение\" (\"emotional stupidity\"). При этом состоянии я нашел многочисленные персеверации и повторения. Эмоциональное отупение также может являться причиной весьма сильного расстройства внимания. Поэтому мы с уверенностью можем предположить, что и в опытах Странского с нормальными людьми внимание действительно было расстроено, хотя состояние сознания в обоих случаях, безусловно, различно.
Важным наблюдением мы обязаны Гейльброннеру (Heilbronner). При исследовании рядовых ассоциаций одного гебефреника [Гебефрения - форма шизофрении, характеризующаяся выраженностью черт детскости, дурашливости, нелепостью выходок больного, его склонностью к чудачеству - ред.] он нашел, что в одном случае 41%, а в другом 23% слов-реакций имели отношение к окружающей обстановке. Гейльброннер считает это явление доказательством того, что подобное \"приклеивание\" происходит из-за вакуума, то есть из-за недостатка новых представлений. Я могу подтвердить это наблюдение по личному опыту. Теоретически интересно было бы знать отношение этого явления к симптому Зоммера и Лейпольда (Leupoldt) - \"называние и касание\".
Самостоятельные и новые взгляды на психологию раннего слабоумия высказывает Отто Гросс (Otto Gross). Он предлагает для этой болезни название dementia sejunctiva: основанием для этого названия является распадение сознания пациентов, иначе говоря, \"отвод сознания\" (Sejunction). Понятие это Гросс заимствует, конечно, у Вернике; он мог бы с тем же успехом заимствовать значительно более старое однозначное понятие \"диссоциации\" (Бине, Жане). В сущности, диссоциация сознания есть то же самое, что и распадение сознания по Гроссу; понятие это дало нам еще одно лишнее слово хотя в психиатрии их и так совершенно достаточно. Под диссоциацией французская школа понимала ослабление сознания вследствие того, что один или несколько рядов представлений откалываются, то есть, иначе говоря, освобождаются из-под власти сознания нашего \"я\" и начинают вести более или менее самостоятельное существование. Это же является, например, основанием учения Брейера-Фрейда об истерии. По новейшим взглядам, высказанным Жане, диссоциация есть следствие \"понижения умственного уровня\", который разрушает власть сознания нашего \"я\" и способствует возникновению автоматических проявлений, или же прямо вызывает их. Брейер и Фрейд прекрасно доказали, какого рода автоматизмы при этом высвобождаются. Новым и важным является применение этого учения к раннему слабоумию, предложенное Гроссом. Автор следующим образом определяет свое основное положение: \"Распадение сознания, как я его понимаю, есть одновременное существование функционально разделенных рядов ассоциаций\". \"Я считаю центром тяжести понятие о том, что на деятельность сознания в каждую данную минуту следует смотреть как на результирующую одновременно протекающих психофизических процессов\". /47S.45; 48; 49; 50/
Приведенные цитаты в достаточной степени характеризуют взгляд автора. Пожалуй, можно согласиться с мнением, что сознание, или, лучше сказать, содержание сознания есть результат многочисленных бессознательных психофизических процессов. Этот взгляд есть даже шаг вперед по сравнению с популярной психологией сознания, согласно которой непосредственно по ту сторону эпифеномена \"сознание\" начинаются процессы питания мозговой клетки. Как нам кажется, Гросс представляет себе психическое содержание (не содержание сознания) в виде одновременно протекающих отдельных цепей ассоциаций. Я считаю, что это сравнение в известной степени дает повод к недоразумениям; мне кажется, что правильнее допустить существование комплексов представлений, постепенно становящихся сознательными, которые констеллируются предшествующими ассоциированными комплексами. Связующим звеном этих комплексов является некоторый определенный аффект. [Чисто ассоциативные законы играют совершенно незначительную роль по сравнению со всемогущей констелляцией чувства, совершенно так же, как в действительной жизни, где логика мышления не играет никакой роли по сравнению с логикой чувства.] Когда, вследствие болезни, связь между одновременными цепями Гросса уничтожается, то происходит распадение сознания. На языке французской школы это можно выразить следующим образом: когда отщепляются одна или несколько цепей представлений, то получается диссоциация, вызывающая ослабление сознания. Мы не будем спорить о терминах: тут Гросс также возвращается к вопросу о расстройстве восприятия, но подходит к этому вопросу с новой и интересной точки зрения, с точки зрения бессознательного. Гросс пытается обнаружить корни многочисленных автоматических явлений, врывающихся в сознание пациента. Признаки автоматических явлений в жизни сознания больного должны быть известны всякому психиатру; это \"автохтонные\" идеи, внезапные импульсы, галлюцинации, явления влияния на мысли, навязчивые цепи представлений чуждого характера, остановка и исчезновение мыслей (явление, метко обозначенное одной из моих пациенток как \"отключение мыслей\"), внушенные идеи (патологические мысли-наития) и т. д.
Гросс говорит: \"кататонические явления суть изменения самой воли посредством фактора, ощущаемого вне беспрерывности нашего \"я\" и поэтому объясняемого как чуждая сила... Эти явления в каждый данный момент заменяют волю беспрерывной связности нашего \"я\" вставками, вдвигаемыми в нее из иных цепей сознания... Мы должны себе представить, что несколько, скажем, цепей ассоциаций могут одновременно, не влияя друг на друга, развертываться в органе сознания. Одна из этих цепей сознания должна будет, в таком случае, стать выражением беспрерывной связности сознания. - Остальные цепи ассоциаций в таком случае, конечно, остаются \"подсознательными\" или, лучше сказать, \"бессознательными\". Но должна быть постоянная возможность, что в них, так сказать, нервная энергия усилится и дойдет до такой степени напряжения, что внимание внезапно обратится на одну из их конечных частей, то есть, что один из членов какой-либо бессознательной цепи ассоциаций непосредственно вдвинется в беспрерывную связность главенствовавшей до тех пор цепи. Если эта предпосылка выполнена, то сопутствующий субъективный процесс может выразиться лишь в том, что какое-либо психическое явление будет ощущаться непосредственно вступившим в сознание и совершенно чуждым беспрерывной его связности. Представляется почти неизбежным, что в виде объяснения должна возникнуть мысль, будто данное психическое явление не исходит из собственного органа сознания, а внесена туда извне\". /50/
Как уже упоминалось выше, в этой гипотезе мне не нравится допущение одновременных независимых цепей ассоциаций. Нормальная психология не дает нам для этого никаких пунктов опоры. Там, где лучше всего можно исследовать отщепленные цепи представлений (например, при истерии), подтверждается, напротив, противоположное явление: даже в тех случаях, когда цепи кажутся совершенно отделенными друг от друга, можно где-то найти скрытый мост, переброшенный от одной к другой. [Как раз это я подробно доказал в случае сомнамбулизма (в связи с Флурнуа). См.: Психология и патология т. наз. оккультных явлений. /16/] В нашей психике все находится в связи со всем; наша настоящая психика есть результирующая миллиардов констелляций.
За исключением вышеприведенного не вполне верного предположения, я считаю гипотезу Гросса весьма удачной. Она дает сжатое определение того, что корни всех автоматических явлений находятся в бессознательных связях ассоциаций. При \"распадении\" сознания (снижение умственного уровня, слабость восприятия) существующие рядом с ним комплексы одновременно освобождаются от всех \"блокировок\" и получают возможность ворваться в сознание нашего \"я\". Подобный взгляд весьма психологичен и вполне совпадает с учением французской школы, с данными гипнотизма и с анализом истерии. Когда мы, посредством внушения, образуем отщепленную цепь представлений при депотенцировании [Депотенциация - процесс извлечения энергии из бессознательного содержания путем ассимиляции или усвоения его смысла - ред.] сознания, например, при постгипнотическом приказании, то отщепленная цепь снова вырывается наружу, с силой, необъяснимой для нашего \"я\". В психологии экстатических сомнамбул мы тоже находим характерные проявления отщепленных цепей. [Особо примечательны образцы письма Элен Смит. (Флурнуа).]
К сожалению, Гросс оставляет открытым следующий вопрос: какие цепи представлений отщепляются, какого рода их содержание?
Задолго до появления труда Гросса Фрейд блестящим образом ответил на этот вопрос. Уже в 1893 г. Фрейд /51/ предварительно доказал, что галлюцинаторный бред вызывается невыносимым для сознания аффектом; что бред этот возмещает неудовлетворенные желания; что человек, до известной степени, укрывается в психозе, чтобы в бредовых сновидениях болезни найти то, чего он лишен в действительности. В 1896 г. Фрейд анализировал параноидное заболевание, которое, согласно Крепелину, причисляется к параноидальным формам раннего слабоумия, и доказал, что симптомы этого заболевания точно определяются схемой механизмов истерических преобразований. По словам Фрейда, \"и паранойя, и целые группы случаев, относящихся к ней, суть не что иное, как защитный психоневроз, то есть что паранойя, подобно истерии и навязчивым представлениям, обязана своим происхождением вытеснению мучительных воспоминаний и что формы ее симптомов определяются содержанием вытесненного\".
Ввиду важности подобного предположения, стоит несколько подробнее заняться классическим анализом Фрейда.
Рассматриваемый случай относится к 32-летней женщине, болезнь которой проявилась следующими симптомами: все окружающее ее изменилось, ее более не уважают, ее обижают, за ней наблюдают, все ее мысли известны окружающим людям. Затем ей приходит в голову, что за ней наблюдают вечером, когда она раздевается; после этого появляются ощущения в нижней части живота, вызванные, по ее мнению, неприличными мыслями служанки; далее появляются и видения: обнаженные женские и мужские гениталии. Когда она находится наедине с женщинами, у нее появляются галлюцинации женских гениталий, одновременно ей кажется, что другие женщины тоже видят ее (пациентки) гениталии.
Фрейд анализировал этот случай. Он нашел, что пациентка вела себя как истеричка (то есть демонстрировала те же самые сопротивления и т. д.). Необычным является то, что вытесненные мысли возникали не в виде слабо связанных мыслей-наитий (fancies), как это бывает при истерии, а в виде внутренних галлюцинаций; поэтому больная сравнивала их с голосами (ниже я, при случае, приведу экспериментальные доказательства этого наблюдения). Вышеупомянутые галлюцинации появились после того, как пациентка увидала несколько обнаженных пациенток в общем помещении клиники с ваннами. \"Итак, можно было бы предположить, что эти впечатления повторялись лишь вследствие того, что они ее сильно заинтересовали\". Она сказала, что испытывала тогда стыд за других женщин. Этот несколько принужденный альтруистический стыд невольно поражал, наводил на мысль о чем-то вытесненном или подавленном. Затем пациентка воспроизвела \"ряд сцен из своего детства в возрасте от восьми до семнадцати лет, когда она в ванне стыдилась своей наготы перед матерью, сестрой, врачом; постепенно она дошла до сцены, во время которой она, в возрасте 6 лет, раздевалась перед тем, как лечь спать, не стыдясь присутствия брата\". Наконец, оказалось, что \"брат и сестра в течение нескольких лет имели привычку показываться друг другу обнаженными перед сном\". При этом она не стыдилась. \"Теперь же она старалась наверстать недостаток стыда в детстве\".
\"Начало депрессии совпало со ссорой ее мужа с ее братом, вследствие которой последний перестал бывать в их доме. Она всегда очень любила своего брата\". \"Кроме того, она упомянула про определенный момент своей болезни, когда ей впервые \"все стало ясно\", то есть когда она убедилась, что ее предположения о всеобщем презрении к ней и о намеренно наносимых ей обидах соответствуют действительности. Эта уверенность возникла в ней благодаря посещению невестки, которая во время разговора произнесла следующие слова: \"если со мной случится что-либо подобное, то я легко отнесусь к этому!\" Больная сначала не обратила внимания на это замечание, но после того, как посетительница ушла, ей показалось, что в этих словах содержится упрек, будто она привыкла легкомысленно относиться к серьезным вещам; с этого момента она стала с уверенностью считать себя жертвой общего злословия. Особенно убедительным казался ей тон невестки. Но оказалось, что до этой фразы невестка затронула еще другую тему, рассказав пациентке, что \"в доме ее отца бывали всевозможные затруднения с братьями\", заметив по этому поводу: \"в каждой семье происходят многие вещи, которые охотно скрывают; но если с ней случится что-либо подобное, то она отнесется к этому легко\". Госпожа П. (больная) должна была признаться, что именно эти фразы, предшествовавшие последней, расстроили ее. Так как она вытеснила обе эти фразы, которые могли вызвать воспоминания об отношениях ее к брату, и сохранила в памяти лишь последнюю, ничего не значащую фразу, то к ней она и отнесла ощущение, что невестка ее упрекает; поскольку содержание этой фразы не давало никакого повода к такому заключению, она запомнила интонацию, с которой эта фраза была сказана\".
Выяснив это, Фрейд занялся анализом голосов. \"Прежде всего здесь нужно было объяснить причину, по которой такие безразличные слова, как, например: \"вот идет госпожа П. - она теперь ищет квартиру\" и т. д. - могли вызвать в ней такие неприятные ощущения\". Впервые она услышала голоса при чтении рассказа О. Людвига \"Хайтеретхай\" (Heiterethei). После чтения она пошла гулять и, проходя мимо крестьянского домика, внезапно услыхала голоса, говорившие: \"так выглядел дом Хайтеретхай! Вот колодец, а вот и куст! Как счастлива она была, несмотря на бедность!\" После этого голоса повторяли целые отрывки только что прочитанной книги, причем совершенно незначительные по содержанию.
\"Анализ показал, что во время чтения ее занимали иные мысли и что она была задета совершенно иными местами книги. В ней поднялось вытесняющее сопротивление в отношении сходства между любовной парой из книги и ею самой и ее мужем, в отношении воспоминаний о различных интимных эпизодах ее семейной жизни, в отношении к семейным тайнам; ибо все это было связано с ее половой застенчивостью (нетрудно проследить тот путь, по которому ее мысли переходили от всего вышеизложенного к этой застенчивости); в конце концов все это привело к воспоминаниям о детских переживаниях. Вследствие применяемой цензуры невинные и идиллические сцены, близкие по времени к вышеупомянутым неприятным сценам, но совершенно им противоположные, настолько усилились в сознании, что получили возможность проявляться. Например, первая вытесненная идея относилась к злословию соседей, которому подверглась уединенно живущая героиня. Г-же П. нетрудно было тут найти сходство со своим собственным положением. Она также жила в маленьком городке, ни у кого не бывала и думала, что соседи ее не уважают. Поводом для этого недоверия к соседям явилось то, что вначале она была вынуждена довольствоваться маленькой квартирой, где стена спальни, у которой стояла ее супружеская кровать, граничила с комнатой соседей. В начале брачной жизни в ней развилась сильная сексуальная застенчивость, очевидно вследствие того, что в ней бессознательно были разбужены воспоминания о ее детских отношениях с братом, когда они играли в мужа и жену; она постоянно опасалась, что соседи через стену слышат слова и каждый производимый ею шорох; этот стыд превратился в недоверие к соседям\".
При дальнейшем анализе голосов Фрейд часто находил \"дипломатическую неопределенность; обидный намек был большей частью замаскирован необычным выражением, непривычным оборотом речи и т. п.; такая особенность свойственна, в общем, слуховым галлюцинациям параноиков, в которых я нахожу следы искажений, вызываемых компромиссами\".
Я намеренно в точности привел слова автора этого первого, неизмеримо важного для психопатологии анализа паранойи: я не мог сократить проницательных выводов Фрейда.
Возвратимся к вопросу о природе диссоциированных идей. Теперь мы видим содержание, найденное Фрейдом в предположенных Гроссом отколовшихся цепях представлений: они представляют собой не что иное, как вытесненные комплексы, которые мы встречаем не только у истериков, но, что не менее важно, также и у нормальных людей. Тайна вытесненных (диссоциированных) идей или представлений оказывается весьма обыкновенным психологическим механизмом, имеющим общее значение. Новое освещение дается Фрейдом разобранному Странским вопросу о несовместимости содержания сознания и чувственного тонуса. Он указывает, что безразличные, ничего не значащие представления, могут сопровождаться интенсивной окраской чувством, заимствованной ими у какого-либо вытесненного представления. Тут Фрейд направляет нас по тому пути, который может привести нас к пониманию неадекватности чувственного тонуса при раннем слабоумии. Думается, что дальнейшие разъяснения здесь не требуются.
Мы можем свести результаты исследований Фрейда к следующим положениям. Как в форме, так и в содержании симптомов параноидного раннего слабоумия отражаются мысли, которые были невыносимы для сознания \"я\" и подверглись поэтому вытеснению; ими определяется сфера безумных идей и галлюцинаций и все вообще поведение больных. Итак, когда способность восприятия парализована, возникающие автоматизмы содержат отщепленные комплексы представлений - все множество связанных мыслей высвобождается. Именно таким образом мы можем обобщить результаты анализа Фрейда.
Как известно, Тилинг (Tiling) /52; 53- S.561/, независимо от Фрейда, на основании клинических опытов пришел к аналогичным выводам. Он также склонен считать, что индивидуальность имеет почти неограниченное значение при возникновении психоза и для того вида, который он принимает. Современная психиатрия, несомненно, приписывает слишком незначительную роль личному фактору и вообще личной психологии, быть может не столько из теоретических соображений, сколько вследствие своей практической беспомощности в психологии. Поэтому можно смело идти вслед за Тилингом, во всяком случае, несколько дальше, чем это считает возможным Нейссер. /54- S.29/ Однако следует остановиться на вопросе об этиологии, то есть на самой сути проблемы. Индивидуальная психология ни по Фрейду, ни по Тилингу не в состоянии объяснить возникновение постоянного психического расстройства. Это наиболее ясно следует из вышеприведенного анализа Фрейда: открытыми им \"истерическими\" механизмами можно объяснить возникновение истерии, но почему возникает раннее слабоумие? Положим, мы понимаем, почему содержание безумных идей и галлюцинаций носит именно данный характер, а не какой-то иной, но причина возникновения неистерических безумных идей и галлюцинаций нам непонятна. Здесь, вероятно, существует причина физическая, действующая независимо от всякой психологии. Признаем далее, вместе с Фрейдом, что каждая параноидная форма раннего слабоумия протекает в соответствии с законами истерии - но почему, в таком случае, параноик представляет собой нечто в высшей степени устойчивое и способное к сопротивлению, истерия же отличается именно большой изменчивостью симптомов?
Тут мы сталкиваемся с новым моментом болезни. Подвижность истерических симптомов основана на подвижности аффектов. Эту мысль, крайне важную для учения о раннем слабоумии, Нейссер [Нейссер относит это только к паранойе, под которой он едва ли понимает самостоятельную болезнь (Крепелин). Его описание подходит, главным образом, к параноидным заболеваниям.] формулирует следующим образом: \"Извне происходит лишь незначительная ассимиляция, пациент делается все менее способным оказывать самостоятельное влияние на ход своих представлений и из-за этого образуется гораздо большее, чем в нормальном состоянии, число отделенных друг от друга групп комплексов представлений; эти комплексы представлений связывает лишь общее для всех них отношение к личности больного, ни в каком ином отношении они почти не сливаются друг с другом; из них то один, то другой, в зависимости от действующей в данный момент констелляции, определяет направление дальнейшей психической работы и ассоциации. Таким образом подготавливается постепенное распадение личности; последняя становится, в известной степени, пассивным зрителем впечатлений, стекающих к ней из различных источников раздражения, и безвольной игрушкой вызванного этими впечатлениями возбуждения. Аффекты, которые в норме должны определять наше отношение к внешнему миру и способствовать нашему приспосабливанию к нему, представляя собой как бы средства защиты организма и движущие силы самосохранения, оказываются отчужденными от своего естественного назначения. Благодаря органически обусловленному интенсивному окрашиванию чувством безумных мыслей при совершенно обычном психическом возбуждении, мысли эти, и притом только они, постоянно воспроизводятся вновь. Эта фиксация аффектов уничтожает способность сочувствия в радости и в горе и приводит к душевному одиночеству больных, развивающемуся параллельно их интеллектуальному отчуждению\".
Тут Нейссер описывает уже известную нам картину отупения способности восприятия: недостаток вновь приобретаемых идей, прекращение (paralysis) целенаправленного приспособления к реальности, распадение личности, автономия комплексов. К этому он добавляет \"фиксацию аффектов\", то есть фиксацию подчеркнутых чувством комплексов представлений. (Ибо аффекты обычно имеют интеллектуальное содержание, которое, впрочем, не всегда бывает сознательным.) Этим он объясняет эмоциональное обеднение, для которого Масселон предложил меткое выражение \"свертывание\". Таким образом, фиксирование аффектов по Фрейду означает, следовательно, что вытесненные комплексы (носители аффекта) уже не могут быть выключены из процесса сознания; они остаются в нем, препятствуя тем самым дальнейшему развитию личности.
Во избежание недоразумений я здесь должен отметить, что продолжительное господство сильного комплекса при нормальной психической жизни может привести лишь к истерии. Но явления, вызванные аффектом, возникшим на почве истерии, иные, нежели связанные с комплексами явления при раннем слабоумии; из этого следует, что для возникновения раннего слабоумия необходимо совершенно иное предрасположение, чем для заболевания истерией. Если допустить возможность простой гипотезы, то пожалуй можно предложить следующий ход мысли: возникший на почве истерии комплекс вызывает поправимые последствия; в то время как при раннем слабоумии аффект, напротив, дает повод к возникновению аномалии обмена веществ (возможно, к образованию токсинов), которая поражает мозг более или менее непоправимым образом, так что вследствие вызванного таким образом дефекта парализуются высшие психические функции. При этом затрудняется или совершенно прекращается приобретение новых комплексов; однако патогенный комплекс, иначе говоря, комплекс, дающий импульс болезни, остается, и дальнейшее развитие личности окончательно останавливается. Несмотря на кажущуюся непрерывной каузальную цепь психологических событий, ведущих от нормального состояния к состоянию патологическому, не следует упускать из виду, что нарушение обмена веществ (по Крепелину) в определенных случаях может быть первичным, причем тот комплекс, который в данном случае оказывается случайно последним и новейшим, \"застывает\" и определяет содержание симптомов. Наш опыт еще не позволяет нам исключать эту возможность.
Заключение
Приведенные выше выдержки из литературы по вопросу о раннем слабоумии показывают, по-моему, весьма ясно, что все взгляды и исследования, казалось бы, весьма слабо связанные между собой, ведут к той же цели; наблюдения и указания, собранные из самых различных областей раннего слабоумия, наводят прежде всего на мысль о центральном расстройстве, которому даются различные названия: отупение способности восприятия (Вейгандт), диссоциация, снижение интеллектуального уровня (Жане-Масселон), распадение сознания (Гросс), распадение личности (Нейссер и др.). Затем указывается на склонность к фиксации (Масселон-Нейссер), из которой последний выводит эмоциональное обеднение; Фрейд и Гросс находят важный факт существования отщепленных цепей представлений, причем заслуга Фрейда заключается в том, что он первым указал на принцип конверсии (вытеснение комплексов и их косвенное возобновление) в случае параноидной формы раннего слабоумия. Однако открытые Фрейдом механизмы не в состоянии объяснить причину возникновения именно раннего слабоумия, а не истерии; поэтому для раннего слабоумия надо допустить специфическое последовательное развитие аффекта (токсины?), которое вызывает окончательную фиксацию комплекса при одновременном повреждении совокупной психической функции. Не исключается и возможность того, что интоксикация первоначально возникает по соматической причине, причем она поражает и патологически изменяет тот комплекс, который случайно является последним.
2. Окрашенный чувством комплекс и его общее воздействие на психическое
Мои теоретические предположения, которые должны помочь пониманию психологии больных ранним слабоумием, собственно говоря, почти исчерпаны содержанием первой главы, ибо Фрейд высказал все существенное в своих работах по истерии, навязчивому неврозу и сновидениям. Однако добытые опытным путем понятия несколько отличаются от понятий Фрейда; возможно, и понятие окрашенного чувством комплекса заходит несколько далее его взглядов.
Существенной основой нашей личности является аффективность. [Для понятий чувство, душевное состояние, аффект, эмоция Блейлер предлагает выражение \"эффективность\" (Affectivitaet), \"которое должно обозначать не только аффект в собственном смысле, но и легкие чувства или оттенки удовольствия и неудовольствия при всевозможных переживаниях\".] Можно сказать, что мышление и действие являются лишь симптомами эффективности. [Блейлер говорит (I.c. стр. 17): \"Таким образом, эффективность в значительно большей степени, нежели рассуждения, является движущим фактором всех наших действий и упущений. Мы действуем только под влиянием чувств удовольствия и неудовольствия; логические рассуждения получают силу лишь благодаря связанным с ними аффектами\". \"Аффективность есть наиболее широкое понятие; желание и стремление являются лишь одной его стороной\". А. Годферно говорит: \"Состояние аффекта есть господствующий фактор; мысли подчинены ему - логика рассуждений является лишь кажущейся причиной изменений мысли - под холодными рациональными законами мыслительных ассоциаций существуют другие, гораздо более соответствующие глубоким жизненным потребностям: тут действует логика чувства\" (Paris, Alcan. 1894).] Элементы психической жизни - ощущения, представления и чувства - даны сознанию в виде известных единиц, которые (если решиться на аналогию с химией) можно сравнить с молекулами.
Пример: Я встречаю на улице старого приятеля; при этом в моем мозгу возникает образ, функциональная единица: образ моего приятеля X. В этой единице (\"молекуле\") мы различаем три составные части, три \"радикала\": чувственное ощущение, интеллектуальную составляющую (представления, образы, воспоминания, суждения и т. д.) и чувственный оттенок. [Ср. Блейлер (I. с. стр. 5): \"Подобно тому, как мы при всяком, даже простейшем, ощущении света способны различэть качество, интенсивность и насыщенность, мы можем говорить о процессах познания, чувства и воли, хотя и знаем, что не существует психического процесса, не обладающего всеми тремя этими качествами, из которых то одно, то другое выступает на первый план\".] Эти три составляющие тесно связаны между собой, так что уже при возникновении образа X. ему обычно сопутствуют и все относящиеся к нему элементы. (Чувственное ощущение представлено одновременным раздражением данной чувственной сферы, стремящимся к отделению.) Поэтому я имею право говорить о функциональной единице.
Своей необдуманной болтовней мой приятель X. втянул меня в неприятную историю, последствия которой долго давали о себе знать. История эта охватывает множество ассоциаций (ее можно сравнить с телом, состоящим и бесчисленных молекул). Она касается множества личностей, вещей и событий. Функциональная единица \"мой приятель\" всего лишь одна фигура среди многих других. Вся эта масса воспоминаний обладает определенным чувственным тонусом, а именно живым чувством раздражения.
Каждая молекула входит в состав этого чувства, так что как там, где молекула появляется единолично, так и в условиях ее появления в сочетании с другими, она всюду вносит тот же оттенок чувства, который проявляется тем яснее, чем яснее видна ее связь со всей ситуацией в целом. [Это можно прямо сравнить с музыкой Вагнера: лейтмотив обозначает (до известной степени подобно оттенку чувства) важный для драматического построения комплекс представлений (Валгалла, договор и т.п.). Каждый раз, когда действие или речь возбуждает тот или иной комплекс, отзывается соответствующий лейтмотив в какой-либо вариэции. Так же дело обстоит и в обычной психологической жизни: лейтмотивы - это оттенки чувств наших комплексов, наши действия и настроения - преображения лейтмотивов.]
Однажды я явился свидетелем следующего случая: я гулял с одним весьма чувствительным, истеричным господином; в деревне зазвонили колокола; то был прекрасный, гармонический звон; мой спутник, обычно очень чуткий к подобным настроениям, внезапно, без всякого основания, стал говорить, что ему отвратителен этот звон, что он звучит ужасно, вообще эта церковь ему неприятна, как и сама деревня (которая славится своим очаровательным местоположением). Этот необыкновенный аффект заинтересовал меня, я стал его расспрашивать; тогда спутник мой стал осуждать пастора этой деревни: по его словам, этот пастор носит противную бороду и, к тому же, сочиняет плохие стихи. Сам спутник тоже обладал лирическим даром. Итак, поводом внезапного аффекта оказалась поэтическая конкуренция.
Данный пример показывает, каким образом молекулы (звон и так далее) входят в состав окраски чувства общей массы представлений [Отдельные представления связаны между собой по различным законам ассоциаций (сходство, сосуществование и т. д.). Но аффект выбирает и группирует их в высшие комплексы.] (поэтическая конкуренция), которой мы даем название окрашенного чувством комплекса. В этом смысле комплекс есть высшая психическая единица. Исследуя наш психический материал (например, путем ассоциаций), мы обнаружим, что всякая ассоциация относится к тому или иному комплексу. Это трудно доказать на практике, но чем точнее мы анализируем, тем яснее видим, что отдельные ассоциации входят в состав комплекса. Так, не вызывает сомнения их принадлежность к комплексу нашего эго (нашего \"я\"). Комплекс нашего эго у нормального человека есть высшая психическая инстанция; под этим комплексом мы понимаем совокупность представлений нашего \"я\", сопровождаемую могучим, постоянно присутствующим характерным ощущением нашего собственного тела.
Окраска (оттенок) чувства есть аффективное состояние, которое сопровождается соматическими иннервациями. Эго (\"я\") есть психологическое выражение прочно ассоциированного сочетания всех телесных ощущений. Собственная личность является, поэтому, наиболее прочным и сильным комплексом, который (при условии здоровья) устойчиво выдерживает всевозможные психологические бури. Поэтому представления, непосредственно относящиеся к нашей собственной личности, всегда наиболее устойчивы и интересны, или, говоря иными словами, они обладают наиболее интенсивной окраской внимания (по мнению Блейлера, внимание есть аффективное состояние). [Блейлер (Affectivitaet, стр. 31 и т.д.) говорит: \"Внимание есть не что иное, как особый случай действия аффекта\". Стр. 30: \"Внимание, как и все наши действия, всегда зависит от аффекта или, точнее говоря: внимэние есть грань эффективности, которая при этом действует исключительно известным нам способом, освобождая одни и задерживая другие ассоциации\".]
А. Острое действие комплекса
Реальность заботится о том, чтобы спокойное течение эгоцентрических представлений постоянно прерывалось так называемыми аффектами. Угрожающая опасность, например, оттесняет спокойную игру представлений, заменяя ее комплексом иных представлений, сильнее окрашенных чувством. Новый комплекс отодвигает все остальное на второй план; в данный момент он является наиболее отчетливым, так как полностью задерживает все другие представления; из эгоцентрических представлений новый комплекс допускает лишь те, которые подходят к созданной им ситуации; он и в состоянии иногда подавить до полной (временной) потери сознания даже наиболее сильные противоположные представления, ибо теперь он обладает наиболее интенсивным вниманием. (Таким образом, мы не должны говорить, что направляем наше внимание на что-либо, а лишь утверждать, что в этой ситуации наступает состояние внимания).
Откуда комплекс представлений заимствует свою задерживающую или же, напротив, стимулирующую силу?
Мы видели, что комплекс нашего эго, благодаря своей непосредственной связи с телесными ощущениями, является комплексом, наиболее устойчивым и богатым ассоциациями. Когда мы замечаем угрожающую нам опасность, то появляется страх. Страх есть аффект, следовательно, он сопровождается известными телесными состояниями, сложной игрой мускульных напряжений и раздражениями симпатического нерва (nervus simpaticus). Таким образом, ощущение нашло путь к соматической иннервации и благодаря этому выдвинуло на первый план свой комплекс ассоциаций. Благодаря страху изменяются бесчисленные телесные ощущения; вследствие этого изменяется и большая часть ощущений, лежащих в основе функционирования нормального эго. Соответственно этому, обыкновенное эго теряет свой акцент на внимание (или же отчетливость и стимулирующее и ингибирующее воздействие на другие ассоциации). Оно вынуждено уступить место иным, более сильным ощущениям, связанным с новым комплексом, но в нормальных случаях оно не исчезает полностью, а остается как аффект-эго [Аффектом \"я\" (Affekt-Ich) я называю изменение комплекса нашего \"я\", вызванное появлением сильно подчеркнутого комплекса; обычно при аффек-тэх неудовольствия это изменение заключается в ограничении и отступлении на задний план многих составных частей нашего нормального \"я\". Многие другие желания, интересы, аффекты должны уступить место новому комплексу, поскольку они ему противоположны. От нашего \"я\" в аффекте остается лишь самое необходимое; вспомним, например, сцены при пожаре в театре или при кораблекрушении, где сразу исчезает всякая культура и обнаруживается самая примитивная безжалостность.], ибо даже очень сильные аффекты не в состоянии изменить всех общих ощущений, служащих основой нашего \"я\". Как показывает повседневный опыт, комплекс аффект-эго - комплекс слабый, обладающей значительно меньшей констеллирующей силой, нежели аффективный комплекс.
Допустим, что угрожающая ситуация быстро разрешилась; в этом случае комплекс вскоре теряет внимание к себе, так как общие ощущения постепенно снова приобретают свой обычный характер. Тем не менее колебания аффекта еще долго продолжаются в телесных, а потому и в его психических составляющих; еще довольно долго \"дрожат колени\", усиленно бьется сердце, лицо горит или остается покрытым бледностью, человек \"едва может оправиться от испуга\". Время от времени, сначала с короткими, потом с более длительными промежутками, пугающая картина появляется вновь, вводя новые ассоциации и возбуждая волны отзвуков аффекта. Это навязчивое продление (персеверирование) аффекта является, наряду с большой силой чувства, причиной пропорционального усиления относящихся к нему ассоциаций. Поэтому обширные комплексы всегда бывают сильно окрашены чувством и, наоборот, сильные аффекты всегда оставляют весьма обширные комплексы; это обусловлено тем, что, с одной стороны, большие комплексы содержат в себе многочисленные телесные иннервации, с другой же стороны, сильные аффекты, вследствие вызываемого ими сильного и продолжительного телесного возбуждения, обладают способностью констеллировать большое количество ассоциаций. В нормальных случаях аффекты могут отзываться в течение неопределенно долгого времени (в форме расстройства желудка, сердечных недомоганий, бессонницы, дрожи и т. д.) Однако их отзвуки постепенно теряются, комплексные представления исчезают из сознания, и только в сновидениях время от времени появляются замаскированные намеки на них. В ассоциациях эти представления еще годами продолжают вызывать характерные комплексные расстройства. Постепенному их исчезновению свойственна общая психологическая особенность: готовность при сходных с ними, даже более слабых, раздражителях появляться вновь почти с полной силой. \"Комплексная чувствительность\" (как я назвал бы это состояние) сохраняется еще долгое время. Ребенок, укушенный собакой, вскрикивает в испуге, лишь издали завидев собаку. Люди, получившие известие о несчастье, дрожат, вскрывая каждое получаемое письмо и т. д. Подобные явления, продолжающиеся, при известных обстоятельствах, в течение длительного времени, переходят в область хронического действия комплексов.
Б. Хроническое действие комплексов
Тут мы должны установить двоякое различие:
1. Возможно действие комплекса, которое часто вызывается лишь единичным аффектом и продолжается порой весьма длительное время.
2. Возможно хроническое действие комплекса, обуславливаемое тем, что аффект постоянно разжигается и подкрепляется.
Первую группу нагляднее всего объясняет легенда о Раймунде Луллии, галантном искателе приключений, долгое время ухаживавшем за одной дамой. Наконец он получил желанную записку, приглашавшую его на ночное свидание. Луллии, горя нетерпением, пришел в назначенное место; при его приближении ожидавшая его дама, сбросив одежду, обнажила разъеденную раком грудь. Это произвело на него такое сильное впечатление, что с тех пор он посвятил свою жизнь набожному аскетизму.
Бывают впечатления, влияющие на всю жизнь. Известно продолжительное влияние глубоких религиозных впечатлений или потрясающих событий. Обычно особенно сильным бывает их действие в юности. Все воспитание сводится именно к тому, чтобы привить ребенку длительные устойчивые комплексы. Длительность данного комплекса обуславливается продолжительным чувственным тонусом. При угасании чувства угасает и комплекс. Длительное существование окрашенного чувством комплекса действует, разумеется, констеллирующим образом, подобно острому аффекту, на остальную психическую деятельность: все, что согласуется с данным комплексом, ассимилируется, все же остальное исключается или, по меньшей мере, задерживается. Лучшим примером могут служить религиозные убеждения. Любой, даже не выдерживающий критики аргумент, принимается, если только он говорит в пользу данного взгляда; и наоборот, наиболее сильные и очевидные аргументы против этого взгляда совершенно не действуют; они как бы \"отскакивают\", ибо тормозящая сила чувства сильнее всякой логики. Даже у вполне интеллигентных в других отношениях людей, обладающих всесторонним образованием и опытом, можно иногда наблюдать прямую слепоту, положительно систематическую нечувствительность при старании убедить их, например, в правильности детерминизма. Как часто мы видим, что единичное неприятное впечатление во многих случаях является причиной такого непоколебимого ложного суждения, с которым никакая логика, как бы неопровержима она ни была, не в силах бороться!
При этом действие комплекса распространяется не только на мышление, но и на поступки, которым он может постоянно давать известное, вполне определенное направление. Как часто многие люди совершенно бездумно принимают участие в религиозных обрядах и иных необоснованных действиях, хотя, в сущности, давно уже переросли все это интеллектуально!
Вторая группа хронических последствий комплекса, где сила чувства постоянно поддерживается актуальными раздражениями, дает еще более наглядные примеры комплексных констелляций. Наиболее сильно и, главным образом, длительно действие сексуальных комплексов, в которых, например, окраска чувства постоянно поддерживается половой неудовлетворенностью. Достаточно вспомнить легенды о святых или роман Золя \"Лурд\", чтобы обнаружить многочисленные примеры вышесказанного. Но комплексные констелляции не всегда столь грубы и очевидны: часто это значительно более тонкие, скрытые под символами, влияния на мысли и поступки. Укажу на многочисленные и поучительные примеры, приводимые Фрейдом. Фрейд указывает на симптоматическое действие как на специальный случай констелляции. Следовало бы, собственно, различать \"симптоматические мысли\" и \"симптоматические действия\". В своей \"Психопатологии обыденной жизни\" Фрейд показывает как кажущиеся случайными расстройства наших действий (оговорки, ошибки при чтении, забывчивость и т. п.) вызваны констеллированными комплексами. В \"Толковании сновидений\" он указывает на то же влияние и в наших сновидениях. В нашей экспериментальной работе мы приводим добытые опытным путем доказательства того, что комплексы характерным и закономерным образом расстраивают ассоциативные опыты (специфические формы реакции, персеверация, удлинение времени реакции, иногда ее отсутствие, забывание критических или посткритических реакций и т. п. [Ср.: Юнг: Экспериментальные наблюдения над способностью к воспоминаниям. Впрочем, Фрейд говорит (Истолкование сновидений, 1900): \"Если содержание сновидения мне сначала кажется трудно понимаемым, то я прошу рассказчика повторить свое изложение. Это редко происходит в одинаковых выражениях. Те места, в которых рассказчик изменил слова, я отмечаю как слабо защищенные. Моя просьба о повторении вызывает в рассказчике подозрение, что я намерен приложить особые старания к разгадке сновидения. Поэтому, побуждаемый сопротивлением, он быстро старается сохранить слабо защищенные места сновидения и заменяет выдающие их смысл выражения более неопределенными\".]).
Эти наблюдения дают нам ценные указания для теории комплексов. При выборе слов-раздражителей я, по возможности, старался употреблять самые обычные слова обиходного языка, чтобы избежать трудностей, связанных с недостаточным интеллектуальным развитием. Можно было ожидать, что образованный человек будет в таком случае реагировать достаточно \"гладко\". Однако все обстояло иначе. Самые простые слова сопровождались задержками или иными колебаниями, которые возможно объяснить лишь тем, что слово-раздражитель затронуло определенный комплекс. Почему же некое представление, тесно связанное с комплексом, не может быть воспроизведено \"гладко\"? Препятствие можно, прежде всего, объяснить тормозящим влиянием эмоций. Комплексы большей частью находятся в состоянии вытеснения (repression), так как дело касается интимнейших, тщательно охраняемых тайн, которых человек не может или не хочет выдать. Даже в нормальных случаях вытеснение бывает настолько сильным, что может вызвать истерическую амнезию к данному комплексу: у человека появляется ощущение некоторой идеи, чего-то важного, связанного с ней, но нерешительность и колебания не позволяют ее воспроизвести. Он чувствует, что хотел что-то сказать, но это \"что-то\" мгновенно ускользнуло из памяти; это \"ускользнувшее\" есть мысль-комплекс. Иногда является реакция, бессознательным образом содержащая в себе эту мысль-комплекс; но сам человек ее не замечает и только экспериментатор может вы вести его на правильный путь. Вытесняющее сопротивление поразительным образом проявляет свое влияние и в дальнейшем, при опыте воспроизведения. Амнезией могут поражаться как критические, так и посткритические реакции. Все полученные данные указывают на то, что комплекс занимает, до известной степени, исключительное положение по отношению к более индифферентным психическим материалам. Индифферентные реакции проходят \"гладко\", имея весьма короткие промежутки реагирования: они, очевидно, постоянно находятся в распоряжении комплекса нашего эго. Иначе обстоит дело с комплексными реакциями. Они являются лишь с сопротивлением; часто они ускользают вновь от комплекса нашего эго уже при своем возникновении; они своеобразно сформированы и нередко являются продуктами замешательства; комплекс нашего эго и сам не знает, каким образом они у него возникли; нередко они быстро подвергаются амнезии, в отличие от индифферентных реакций, часто обладающих такой устойчивостью, что они могут быть воспроизведены в своем прежнем виде даже по прошествии нескольких месяцев или лет. Итак, комплексные ассоциации в значительно меньшей степени подчиняются распоряжениям нашего \"я\", нежели индифферентные ассоциации. Из этого следует заключить, что комплекс занимает до известной степени самостоятельное положение относительно нашего эго; это вассал, не подчиняющийся безусловно его власти. Опыт показывает, что чем сильнее чувство, связанное с комплексом, тем сильнее и чаще расстройства при ассоциациях. Человек, обладающий комплексом, окрашенным сильным чувством, не в состоянии \"гладко\" реагировать (не только при опыте ассоциаций, но и на все раздражения повседневной жизни!), ибо он находится под влиянием комплекса, не поддающегося контролю. Его самообладание (господство над настроениями, мыслями, словами и действиями) страдает соответственно силе комплекса. На смену целенаправленным действиям приходят невольные ошибки, погрешности, неожиданные поступки, причем часто он и сам не в состоянии объяснить их причины. Поэтому для человека с сильным комплексом характерно проявление многочисленных неупорядоченных реакций при ассоциативных опытах; множество, казалось бы, невинных слов-раздражителей возбуждают комплекс. Для пояснения сказанного приведем два примера.
Случай 1. Слово-раздражитель \"белый\" обладает многочисленными устойчивыми связями. Но пациент мог лишь нерешительно реагировать словом \"черный\". Для выяснения я заставил его повторить еще целый ряд слов-наитий к слову \"белый\": \"белым может быть : снег, полотно, лицо мертвеца\". Пациент недавно потерял любимого родственника; устойчивый контраст, слово \"черный\", в этом случае может символически указывать на то же самое - на траур.
Случай 2. Слово \"рисовать\" неуверенно вызывало в виде реакции слово \"ландшафт\". Эта странная реакция объясняется следующими одна за другой мыслями-наитиями. Привожу их в том порядке, в каком они являлись: \"можно рисовать ландшафты, портреты, лица - красить щеки, если они покрыты морщинами\". Наша пациентка, старая дева, тоскующая о покинувшем ее возлюбленном, с особой любовью относится к своей внешности (для нее это является симптоматическим действием) и предполагает стать привлекательнее, нанося на лицо румяна. \"На лицо наносят краски, когда играют в театре. Я тоже когда-то играла\". Надо заметить, что она играла в театре еще до того, как возлюбленный покинул ее.
Подобными примерами изобилуют ассоциации лиц, обладающих сильными комплексами. Опыт ассоциаций есть не что иное, как отражение повседневной психологической жизни. Комплексная чувствительность может быть доказана и при всех иных психических реакциях.
Случай 1. Молодая женщина не терпит, чтобы выбивали пыль из ее пальто. Эта странная реакция объясняется тем, что она имеет склонность к мазохизму, которая возникла вследствие того, что в детстве отец часто бил ее розгами по ягодицам, что вызывало у нее состояние сексуального возбуждения. Поэтому все, что хотя бы отчасти напоминает наказание розгами, вызывает в ней, в виде реакции, взрыв настоящей ярости, которая быстро переходит в сексуальное возбуждение и мастурбацию. Когда я однажды, по довольно незначительному поводу, сказал ей: \"Вы просто должны повиноваться\" - она впала в сильное сексуальное возбуждение.
Случай 2. Господин Y. безнадежно влюбился в даму, которая, спустя некоторое время, вышла замуж за некоего г-на X. Несмотря на то, что Y. уже давно знал X. и даже находился с ним в деловых отношениях, он постоянно забывал его имя, так что, когда он захотел вступить с ним в переписку, ему несколько раз пришлось осведомляться у общих знакомых о том, как его зовут.
Случай 3. Молодая истеричка однажды подверглась внезапному нападению своего возлюбленного, причем ее особенно испугал половой орган соблазнителя в состоянии эрекции. Спустя некоторое время у нее онемела рука.
Случай 4. Молодая женщина спокойно рассказывала мне свое сновидение. Во время рассказа она неожиданно и беспричинно спрятала лицо за занавеской. Анализ сновидения указал на сексуальное желание, вполне объясняющее реакцию стыда. [Дальнейшие примеры симптоматических действий см. в \"Psychoanalysis and Association Experiments\".]
Случай 5. Многие люди совершают чрезвычайно сложные действия, которые, в сущности, являются символами комплекса. Я знаю молодую девушку, которая, отправляясь гулять, охотно берет с собой детскую коляску, потому что (как она мне стыдливо объяснила) ее тогда принимают за замужнюю женщину. Пожилые незамужние женщины обычно пользуются в качестве символов комплекса кошками и собаками.
Как показывают приведенные примеры, мышление и действие постоянно расстраиваются и своеобразно искажаются сильным комплексом, причем как в общем, так и в мелочах. До известной степени комплекс нашего эго уже не является всей личностью; наряду с ним возникает второе существо, которое живет своей собственной жизнью и тем самым препятствует развитию и успехам комплекса нашего эго, ибо симптоматические действия часто требуют времени и напряжения сил, потерянных вследствие этого для комплекса эго. Легко себе представить, как велико влияние комплекса на психику при усилении его интенсивности. Самые наглядные примеры всегда дают сексуальные комплексы. Возьмем в качестве примера классическое состояние влюбленности. Влюбленный одержим своим комплексом: все его интересы сосредоточены на этом комплексе и на вещах, имеющих к нему какое-либо отношение. Каждое слово и каждый предмет напоминают ему возлюбленную (при опытах комплекс вызывают слова-раздражители, кажущиеся вполне индифферентными). Ничтожнейшие предметы берегутся подобно бесценным драгоценностям, поскольку они имеют значение для комплекса; все окружающее вообще рассматривается в свете этой влюбленности. Все, что не подходит комплексу, исчезает из поля зрения, все остальные интересы отпадают; в результате происходит остановка и возникает временная атрофия личности. Только то, что подходит комплексу, возбуждает аффекты и перерабатывается духовно. Все мысли и все действия направлены к комплексу; то, что не может быть в него втянуто, отклоняется или исполняется поверхностно, без аффекта и без какого бы то ни было старания. При исполнении безразличных обязанностей возникают иногда странные компромиссы: в деловые письма попадают слова влюбленного комплекса, в виде описки; в разговоре случаются подозрительные оговорки. Цепь объективных мыслей постоянно прерывается врывающимся комплексом; возникают продолжительные мыслительные паузы, заполненные эротическими эпизодами.
Этот общеизвестный пример ясно показывает влияние сильного комплекса на нормальную психику. Из него мы видим, как вся психическая энергия обращается к комплексу за счет остального психического материала, который, благодаря этому, остается без употребления. Наступает частичное отупение способности восприятия при эмоциональном обеднении по отношению ко всем раздражителям, не подходящим комплексу. Окраска чувства тоже становится неадекватной: незначительные предметы, например ленточки, засушенные цветы, картинки, записочки, локоны и т. п., привлекают усиленное внимание, тогда как жизненно важные вопросы при известных обстоятельствах вызывают лишь улыбку и от них спешат безучастно отделаться. Зато малейшее замечание, хотя бы издали затрагивающее комплекс, немедленно вызывает сильнейший взрыв гнева или горя, приобретающий иногда патологические размеры. (При раннем слабоумии пришлось бы записать в историю болезни: \"вопрос, женат ли пациент, вызвал необъяснимый смех\", или: \"пациент заплакал и проявил сильный негативизм\", или: \"у пациента появилась заторможенность\" и т. д.) Не обладай мы способностью чувствовать то, что происходит в душе нормального влюбленного человека, его поведение должно было бы показаться нам истеричным или кататоническим. При истерии, когда комплексная чувствительность достигает значительно более высокой степени, чем у нормальных людей, у нас уже почти не хватает средств, чтобы вникнуть в душу больного, и нам стоит большого труда привыкнуть сочувствовать истерическим аффектам. При кататонии же мы оказываемся совершенно неспособными к этому, может быть потому, что даже истерия нам слишком мало известна.
Психологическое состояние влюбленности можно определить как одержимость комплексом. Кроме этой специальной формы сексуального комплекса, которую я, из дидактических соображений, выбрал в качестве образца комплексной одержимости, (это ее наиболее часто встречающаяся и известная форма), существует, конечно, еще множество других видов сексуальных комплексов, которые могут действовать так же сильно. У лиц женского пола часто встречаются комплексы любви без взаимности или же любви безнадежной по какой-либо иной причине. Здесь мы в большинстве случаев находим чрезвычайно сильную комплексную чувствительность. Самые отдаленные намеки лиц другого пола ассимилируются и перерабатываются в смысле комплекса, при совершенном ослеплении по отношению к наиболее веским противоположным указаниям. Незначительнейшее замечание обожаемого человека переосмысливается и становится сильным субъективным доказательством его любви. Случайные интересы любимого человека становятся для любящей исходной точкой подобных же интересов - симптоматическое действие, которое большей частью прекращается, когда свадьба, наконец, состоялась, или когда меняется предмет обожания. Комплексная чувствительность выражается также необыкновенной чуткостью к сексуальным раздражениям, выражающейся в напускной стыдливости. В юном возрасте одержимые комплексом люди явно избегают всего, что напоминает о сексе - это известная \"невинность\" взрослых дочерей. Хотя они прекрасно осведомлены о смысле вещей, своим поведением они хотят показать, что не подозревают о существовании сексуальности. Когда по медицинским соображениям приходится задавать им относящиеся к этому вопросы, то вначале они представляются полностью неосведомленными, но вскоре убеждаешься, что все необходимое им известно, причем спрашиваемые сами не знают, откуда они получили эти сведения. [Подобным же образом высказывается и Фрейд. Ср. также случай, описанный в Диагн. иссл. ассоц.] Психоанализ же большей частью находит скрытый под многочисленными сопротивлениями полнейший перечень тонких наблюдений и проницательных заключений. В более зрелом возрасте эта напускная стыдливость часто становится совершенно невыносимой, или же появляется наивный симптоматический интерес к всевозможным естественным ситуациям, которыми \"можно теперь интересоваться, так как минул возраст, когда\" - и так далее. Предметом этого симптоматического интереса являются невесты, беременности, роды, скандалы и тому подобное. Интерес пожилых дам к последним вошел в поговорку. Его называют тогда \"объективным, чисто человеческим сочувствием\".
Тут мы имеем пример смещения (displacement): комплекс должен во что бы то ни стало проявиться. Поскольку у многих людей половой комплекс не может выразиться в жизни естественным путем, он избирает путь окольный. В юношеском возрасте он проявляется в более или менее аномальных сексуальных фантазиях, которые часто сменяются восторженными религиозными периодами (смещениями). У мужчин половой инстинкт (если он не находит прямого применения в жизни) часто переходит в усиленную профессиональную работу, или же в тоску, которую стараются заглушить, например, опасным для жизни спортом, или в какое-либо научное увлечение (увлечение коллекционированием и т. п.); у женщин - в альтруистическую деятельность, которая иногда определяется как специальная форма комплекса. Они посвящают себя ухаживанию за больными в госпиталях, где работают молодые ассистенты и т. п. В иных случаях возникают своеобразные странности, \"необыкновенная вычурная манера себя держать\", которая должна считаться изящной и выражать гордую покорность судьбе. При подобных смещениях обычно выигрывают артистические наклонности. [Фрейд называет это \"сублимацией\" /55- p.76/] Преимущественно встречаемая форма смещений - это прикрытие комплекса введением противоположного ему настроения. Такое явление мы часто наблюдаем у тех, кто вынужден изгонять мучительную хроническую заботу. Среди них можно нередко найти людей очень остроумных, обладающих тончайшим юмором, хотя их шутки бывают приправлены частицей горечи. Другие скрывают свою боль усиленной судорожной веселостью; но эта шумная искусственная веселость (\"отсутствие аффекта\") не создает спокойного настроения. Женщины выдают себя резкой, вызывающей веселостью, мужчины - внезапным алкоголизмом и не соответствующими обстоятельствам эксцессами (например, любовными приключениями). Как известно, подобные смещения и прикрытия комплекса могут создавать настоящую двойственность личности, всегда особенно интересовавшую писателей-психологов. (Сравните гетевскую проблему двойной души, из современных писателей можно вспомнить Германа Бара [Hermann Bahr], Горького и многих других). \"Двойственная личность\" не есть лишь пустое слово, изобретенное литераторами; это - факт, проверенный естественными науками, постоянно интересовавший психологию и психиатрию, но лишь в тех случаях, когда он проявляется в виде двойного сознания или диссоциации личности. Отщепленные комплексы всегда разграничены соответственно особенностям характера и настроения, что было мной доказано в одном из подобного рода случаев. [Юнг. Психология и патология так называемых оккульных явлений. Сравнить также Paulhan: La simulation dans le caracture.]
Часто смещение постепенно становится устойчивым, заменяя, по крайней мере внешне, первоначальный характер данного лица. Всем известны люди, которых поверхностные наблюдатели считают чрезвычайно веселыми и жизнерадостными, но в глубине души, часто даже в семейной жизни, эти люди бывают мрачными и раздражительными; они могут постоянно копаться в какой-либо старой ране. Часто их подлинный характер внезапно прорывается наружу из-под искусственной оболочки, принужденная веселость внезапно исчезает и перед нами является совершенно иной человек. Одно слово, одно движение, внезапно задевшее рану, показывает комплекс, притаившийся в глубине души. Когда мы собираемся коснуться сложной души больного нашими грубыми экспериментальными приборами, мы прежде всего должны думать об этих неуловимых особенностях его психики. При ассоциативных опытах, проводимых с пациентами, страдающими сильно развитой комплексной чувствительностью (истерия, раннее слабоумие), мы встречаем преувеличения этих нормальных механизмов; поэтому их описание и обсуждение гораздо важнее, чем проведение психологического обзора.
3. Влияние окрашенного чувством комплекса на валентность ассоциаций
Мы уже не раз разбирали вопрос о том, каким образом комплекс проявляется при ассоциативном опыте; поэтому отсылаю читателя к ранее опубликованным исследованиям. Здесь же необходимо вернуться лишь к одному моменту, имеющему теоретическое значение. Мы нередко встречаем комплексные реакции, построенные следующим образом:
Слово-стимул Реакция Время реакции (сек)
1. Целовать - любить 3,0
Жар - пожар 1,8
2. Презирать - кого-либо 5,2
Зуб - зубы 2,4
3. Приветливый - дружелюбный 4,8
Стол - рыба 1,6
Первая реакция в трех приведенных примерах каждый раз содержит комплекс (в первой и третьей речь идет об эротических отношениях, во второй - об ущербе). Вторые реакции попадают в область персеверирующей окраски чувства предыдущей реакции, как видно из удлинения времени реакции и из ее поверхностного характера. Как мной указано в 1-ом дополнении к \"Диагностическим исследованиям ассоциаций\", ассоциации, подобные \"зуб зубы\" относятся к разговорно-моторным соединениям, \"жар - пожар\" - к словам -дополнениям, стол - рыба\" (Tisch - Fisch) - к рифмам. Из опытов отклонения внимания можно вывести несомненное заключение, что число разговорно-моторных реакций и реакций по созвучию при отклонении внимания увеличивается. При ослабленном внимании усиливается поверхностность ассоциаций и их ценность таким образом падает. Когда при ассоциативном опыте без искусственного отклонения внимания возникают поразительные поверхностные ассоциации, то мы имеем полное основание предполагать, что внимание в эту минуту ослабело. Причину этой рассеянности нужно искать в отвлечении внимания вследствие внутренних причин. Пациент, согласно указанию, должен обратить все свое внимание на опыт. Если его внимание ослабевает без видимой причины, которой мы могли бы приписать это явление, то есть отклоняется от значения данного слова-раздражителя, то в таком случае должна существовать внутренняя причина, которую мы находим большей частью в предыдущей или в настоящей реакции. Возникла мысль, окрашенная сильным чувством, комплекс, который, благодаря интенсивной окраске чувства, достигает в сознании высокой степени отчетливости, или, при вытеснении из сознания, создает торможение и таким образом ослабляет или прекращает на короткое время воздействие направляющей идеи, то есть внимание к слову-раздражителю. Справедливость этого предположения большей частью легко доказывается путем анализа.
Поэтому вышеописанное явление имеет для нас практическую ценность как признак комплекса. При этом теоретически важно, что комплексу не нужно быть сознательным; даже будучи вытесненным, он может вызвать в сознании торможение, расстраивающее внимание, или, иными словами, задержать умственную работу сознания (удлиненное время реакции), сделать ее невозможной (ошибка) или понизить ее ценность (реакция по созвучию). Ассоциативный опыт показывает нам его действие лишь в деталях; клинические же и психологические наблюдения показывают те же явления в широком масштабе. Сильный комплекс, например, мучительная забота, препятствует сосредоточению мыслей; мы не в состоянии оторваться от заботы и направить нашу деятельность и наш интерес в другую область; или же мы стараемся это сделать, например, чтобы \"отогнать заботу\"; на короткое время это может у нас получиться, но мы не всецело отдаемся этому; помимо нашего сознания комплекс мешает нам полностью отдаться занимающему нас предмету. Мы поддаемся всевозможным торможениям; во время перерывов мысли (\"отключение мыслей\" при раннем слабоумии) всплывают части комплекса, вызывая, как и при ассоциативном опыте, характерные расстройства мыслительной работы: с нами случаются описки по правилам, найденным Мерингером и Майером; у нас происходят слияния, персеверации, имеют место предчувствия и т. п.; в особенности же ошибки, указанные Фрейдом, позволяющие, благодаря своему содержанию, распознать вызывающий их комплекс; мы также проговариваемся в критическую минуту, произнося слова, имеющие значение для комплекса; мы делаем ошибки при чтении, ибо в тексте нам видятся такие слова; они часто появляются на периферии поля зрения (Блейлер). [Наибольшая отчетливость имеется в центре поля зрения; сюда же устремлено и наибольшее внимание; внимание снижается по мере удаления от центра.] Во время нашего отвлекающего, рассеивающего занятия мы ловим себя на напевании или насвистывании какой-либо мелодии, текст которой (его часто лишь с трудом можно отыскать) оказывается комплексной констелляцией; или же мы повторяем вполголоса какой-либо технический термин или другое иностранное слово - это тоже имеет отношение к комплексу. Иногда нас неотступно преследует какая-либо навязчивая мелодия или слово, \"вертящееся на кончике языка\"; это тоже комплексные констелляции. Порой мы рисуем на бумаге или на столе знаки, в которых легко распознать комплекс. Везде, где комплексные расстройства касаются слов, мы находим смещения, вызванные звуковым сходством, или же фразеологические сочетания. Приведу здесь примеры, приводимые преимущественно Фрейдом.
Из личных наблюдений приведу ассоциацию беременной, которая реагировала на предложенные слова словами, относящимися к родам; кроме того, был проявлен словесный автоматизм \"Bunau - Varilla\", который при непринужденном ассоциировании дал следующую цепь: \"Varinas - Manilla - Zigarillo Havanna\". Дело было в том, что я забыл спички и поэтому решил поддерживать огонь в сигаре до тех пор, пока я не прикурю о нее свою хорошую гаванскую сигару. Слова \"Bunau-Varilla\" явились как раз в ту минуту, когда сигара погасла; далее: - \"Morgenrock - Taganrog\" (капот - Таганрог) - слова, преследовавшие одну даму, муж которой не позволял ей приобрести новый капот (домашнее платье).
Приведенные примеры должны еще раз показать то, что Фрейд описывает в своем \"Истолковании сновидений\", а именно, что вытесненная мысль скрыта за сходными с ней явлениями - за разговорным, звуковым сходством, или же за сходством оптического образа. Сновидения дают особенно хорошие примеры последней формы смещения.
Люди, боящиеся анализа снов по Фрейду, могут найти многочисленные заменяющие его материалы в автоматизмах мелодий. Однажды кто-то заметил в шутливом разговоре, что, когда женишься, надо выбирать гордую жену. Один из присутствовавших, недавно женившийся на известной своей гордостью женщине, тихо насвистывал известную уличную песню. Я немедленно обратился к нему с вопросом о словах этой песни. Он ответил: \"Что я сейчас насвистывал? Ничего особенного; кажется, я часто слышал эту мелодию на улице, но слов не знаю\". Я настаивал, чтобы он вспомнил слова, которые мне были хорошо известны, но он не был в состоянии их припомнить, уверял даже, что никогда их не слыхал. В песне говорится:
Велела мне мать:
Крестьянскую девушку не брать.
Во время прогулки молодая девушка, идя рядом с мужчиной, на предложение руки и сердца которого она рассчитывала, напевала мелодию свадебного марша из \"Лоэнгрина\".
Мой молодой коллега, только что закончивший свою диссертацию, в течение нескольких часов насвистывал мотив Генделя: \"Смотрите, он приходит, увенчанный наградой\".
Один мой знакомый, радуясь новой выгодной должности, выдал свою радость назойливой мелодией: \"Не рождены ли мы для славы?\"
Один мой коллега, встретив во время обхода пациентов сиделку, о которой говорили, что она беременна, поймал себя на том, что непосредственно после этого насвистывает мелодию: \"Жили-были царские дети; они сильно любили друг друга\".
Полагаю, что я привел достаточное число примеров подобных мелодических автоматизмов; каждый может ежедневно делать подобные наблюдения. Они показывают, каким образом маскируются вытесненные мысли. Известно, что занятия, не требующие полной \"оккупации внимания\", часто сопровождаются напеванием и насвистыванием. Поэтому остаток внимания может быть достаточным для бессознательных мечтательных перемещений мыслей, относящихся к комплексу. Но работа сознания задерживает отчетливое проявление комплекса, он лишь неясно может давать знать о себе; иногда он находит свое выражение в автоматизмах мелодий, содержащих комплексную мысль в переносной (метафорической) форме. При этом сходство состоит в ситуации, в настроении (\"Смотрите, он приходит\" и т. д.; свадебный марш; \"жили-были царские дети\" и т.д.), или в словесном выражении (\"Велела мне мать\" и т.д.). Во всех приведенных случаях комплексная мысль не вполне ясно входит в сознание, а высказывается более или менее символически. До чего могут дойти подобные символические сцепления, лучше всего показывает замечательный пример Фрейда в его \"Психопатологии обыденной жизни\", когда ему удалось свести пропущенное его другом слово \"aliquis\" в поэтической строке \"Exoriare aliquis nostris ex ossibus ultor\" к не явившейся вовремя менструации возлюбленной (a-liquis liquid - чудо крови Св. Януария). В подтверждение механизмов Фрейда приведу подобный пример из моей собственной практики.
Однажды знакомый мне человек начал декламировать известное стихотворение Гейне \"Стоит одиноко сосна\" (\"Ein Fichtenbaum steht einsam\"); на стихе \"ей спится\" он безнадежно застревает, совершенно забыв следующие слова: \"белым покровом\". Такая забывчивость общеизвестного стихотворения удивила меня, и я попросил его рассказать, что пришло ему в голову при словах \"белый покров\". Составилась следующая цепь: \"При словах \"белый покров\" вспоминается покрывало мертвеца, полотно, которым покрывают мертвых - пауза - теперь мне приходит в голову близкий друг - его брат недавно совершенно внезапно скончался - говорят, он скончался от разрыва сердца - он был очень плотного телосложения - мой друг тоже плотного телосложения, и я порой думаю, что и с ним может случиться то же самое - он, должно быть, слишком мало двигается - когда я услыхал об этой смерти, мне стало страшно, так как я подумал, что и со мной может это случиться, ибо мы, в нашей семье, тоже склонны к полноте, мой дед тоже умер от разрыва сердца - я сам тоже слишком толст и недавно решил пройти курс похудания\".
Из этого примера ясно видно, что вытеснение как бы \"изымает\" из сознания символические аналогии и связывает их с комплексом. Соответственно, этот человек бессознательно отождествил себя с сосной, покрытой белым смертельным покрывалом.
Поэтому вполне можно предположить, что он пожелал продекламировать упомянутое стихотворение, чтобы совершить символическое действие и, тем самым, дать выход своему возбуждению, вызванному этим комплексом. Излюбленной областью комплексных констелляций являются также остроты, имеющие характер каламбуров. Есть люди, обладающие особой способностью к сочинению каламбуров; среди них я знаю нескольких, которым приходится вытеснять весьма сильные комплексы. Поясню свою мысль на простом примере, характерном для подобных случаев.
Будучи однажды в обществе, господин X., отпускавший различные каламбуры, заметил, когда к столу подали апельсины (oranges): \"О-ранжирный вокзал\". Присутствовавший там же господин Z., упорно оспаривавший возможность комплексных констелляций, воскликнул: \"Видите, доктор, теперь вы снова можете предположить, что господин X. думает об отъезде\". X. удивленно заметил: \"Да, это на самом деле так; последнее время я постоянно думаю о путешествиях, но никак не могу выбраться!\" X. особенно упорно думает о поездке в Италию; отсюда сцепление с апельсинами; впрочем он незадолго перед этим получил целую посылку с этими фруктами от своего друга из Италии. Конечно, он совершенно не сознавал значения этого каламбура в ту минуту, когда он его произносил; всякая комплексная констелляция вообще всегда бывает (и непременно должна быть) неясной.
Соответственно типу символического выражения вытесненного комплекса, указанному в приведенных примерах, строятся и сновидения. Именно в сновидениях мы встречаем выражение сходства посредством воображаемых образов. Как известно, Фрейд помог найти верный путь исследованию сновидений. Надо надеяться, что это вскоре будет признано психологией, поскольку выигрыш будет огромным. Что касается особенно важного для психологии раннего слабоумия понятия об образном сходстве, то именно в этом направлении труд Фрейда \"Толкование сновидений\" является основополагающим. Поэтому я полагаю нелишним в дополнение привести еще один анализ сновидения. (Мне хорошо известны личные и семейные обстоятельства данного человека).
\"Я видел, как на толстых канатах лошадей поднимали на большую высоту. Одна из них, сильная гнедая лошадь, перевязанная ремнями и поднимаемая как сверток, особенно бросилась мне в глаза; канат внезапно лопнул, и лошадь упала на улицу. Я думал, что она погибла, но она тут же вскочила и галопом унеслась прочь. При этом я заметил, что лошадь тащит за собой тяжелый ствол дерева и удивился быстроте ее бега. Было очевидно, что она испугалась и легко могла вызвать несчастный случай. Тут явился всадник на маленькой лошадке и медленно поехал перед испуганной лошадью, которая несколько умерила свой бег. Но я все же опасался, что лошадь собьет всадника; в это время появились дрожки, которые шагом поехали перед всадником, благодаря чему испуганная лошадь еще больше замедлила свой бег. Тогда я подумал - ну, теперь все в порядке, опасность миновала!\"
Я стал перебирать отдельные моменты сна с моим другом, причем он сообщал мне приходившие ему при этом в голову мысли. Подъем лошади: ему казалось, что лошадь поднимают на американский небоскреб; упаковка напоминала ту, которая применяется при опускании лошадей в шахты, где их используют для работы. Недавно X. видел в иллюстрированном журнале изображение строительства небоскреба, где работы производятся на головокружительной высоте, и подумал при этом, что это тяжелая работа, и что он не хотел бы принимать в ней участие. - Я старался проанализировать странную картину лошади, поднимаемой на небоскреб: X. объяснил, что лошадь была опоясана ремнями, как молодые лошади, которых опускают в шахты. На картинке в журнале его особенно поразило, что работа происходит на головокружительной высоте. И в шахтах лошадям приходится тоже работать. Не явилась ли картина шахты (Berg Werk - дословно \"горный завод\") в результате слияния двух мыслей сновидения? Поэтому я спросил X., что ему приходит в голову при слове гора: на это он тотчас же ответил, что страстно любит горные экскурсии; а в период данного сна он имел сильное желание отправиться в горы и вообще путешествовать, но жена его очень боязлива и не хотела отпустить его одного; сопровождать же его она не могла вследствие беременности. По этой же причине им пришлось отказаться от намеченной совместной поездки в Америку (небоскребы); они почувствовали при этом, что появление детей препятствует путешествиям - они уже никуда не могут поехать, тогда как раньше они охотно и много путешествовали. Расстройство поездки в Америку было ему особенно неприятно, так как он поддерживал с этой страной деловые отношения и всегда надеялся при личном посещении наладить новые, важные для него связи. В этой надежде он уже строил различные льстящие его самолюбию, хотя и смутные планы на будущее.
Обобщим теперь все вышесказанное: гора может означать понятие высоты; подниматься на гору - подниматься на высоту. Шахта - работа. Смысл может быть следующий: \"благодаря работе поднимаются на высоту\". Высота особенно ярко подчеркнута эпитетом \"головокружительная\" применительно к небоскребу, находящемуся (это следует особо отметить) в Америке - стране, являющейся целью известных устремлений моего друга. Лошадь, очевидно, ассоциированная с понятием работы, кажется символическим выражением \"тяжелого труда\", ибо при постройке небоскреба, на который поднимают лошадь, работа очень тяжела, так же тяжела, как работа, выполняемая лошадьми, спускаемыми в шахты. Кроме того, известны обиходные выражения \"работать как лошадь, быть запряженным как лошадь\".
Благодаря раскрытию смысла этих ассоциаций мы можем составить себе известное представление о первых частях сновидения; мы нашли путь, ведущий к весьма важным надеждам и чаяниям моего друга. Предположим, что смысл этой части сновидения гласит: \"благодаря работе достигаешь известной высоты\" тогда во всех относящихся сюда картинах сновидения можно легко распознать символические выражения этой мысли.
Первыми фразами видевшего сон были: \"я видел, как на толстых канатах поднимают лошадей на большую высоту. Сильная гнедая лошадь особенно привлекла мое внимание; она была обвязана ремнями и ее препровождали наверх, подобно свертку\". Это как бы противоречит анализу, результат которого гласит: работой достигаешь высоты. Правда, можно быть и поднятым вверх. Тут X. вспоминает о том презрении, с каким он всегда смотрел на туристов, которые позволяют железной дороге подвозить их к высочайшим горным вершинам \"как мешки с мукой\"; он же никогда не нуждался в посторонней помощи. Итак, виденные им во сне лошади - \"другие\", не те, которые собственной силой достигают высоты. Выражение \"как сверток\" содержит некоторый оттенок презрения. Какую же роль играет сам X. в своем сновидении? Ведь, по Фрейду, ему непременно принадлежит какая-либо роль, причем обычно роль главная. Здесь это, несомненно, \"сильная гнедая лошадь\". Сильная лошадь, во-первых, похожа на него тем, что может много работать; далее, он определяет ее масть как \"здоровый красно-гнедой оттенок\", это напоминает загар туристов; потому гнедая лошадь, вероятно, и представляет человека, видевшего сон. Ее подымают вверх, как и других - содержание первых частей сна кажется исчерпанным, за исключением последнего пункта. Искусственный подъем видевшего сон объяснен неясно; он даже прямо противоречит найденному нами смыслу, который гласит: \"работой достигнешь высоты\".
Мне казалось особенно важным выяснить, действительно ли оправдается мое предположение, что гнедая лошадь изображает самого X. Поэтому я прежде всего заставил его обратить внимание на то место ассоциации, где он говорит: \"я заметил, что лошадь тащит за собой тяжелое бревно\". Ему тотчас же пришло в голову, что и ему самому когда-то дали прозвище \"бревно\" из-за его крепкого телосложения. Таким образом мое предположение оправдалось: с лошадью оказалась связана его кличка. Своей тяжестью бревно препятствует или, по крайней мере, должно было бы препятствовать движению лошади; поэтому X. и удивляется, что она все же так быстро продвигалась вперед. Продвигаться вперед и подыматься на высоту, очевидно, синонимы. Итак, несмотря на тяжесть и помехи, X. продвигается вперед с такой быстротой, что лошадь кажется испуганной и появляется страх возможного несчастья. На мой вопрос X. ответил, что если бы лошадь упала, она могла бы быть задавлена тяжелым бревном, или же под напором этой движущейся массы она могла бы быть отброшена в сторону.
На этом ассоциации, связанные с вышеописанным эпизодом, были исчерпаны. Поэтому я начал анализ с другого момента, а именно там, где рвется канат. Мое внимание привлекло выражение \"на улицу\"; X. объяснил, что это та улица, где находится предприятие, в котором он некогда надеялся составить себе состояние. Он надеялся на определенную карьеру; из этого ничего не вышло; но даже если бы ему повезло, он был бы этим обязан не столько своим личным качествам, сколько протекции. Сказанное сразу объясняет фразу: канат рвется, и лошадь падает вниз, что символически отражает его разочарование. Ему, в отличие от других, не удалось без труда подняться наверх. Другие, те, которых ему предпочли, и которые, благодаря этому попали наверх, ничего дельного предпринять не могут, ибо \"что лошади могут делать наверху?\" Таким образом они находятся там, где ничего не могут сделать. Вызванное этой неудачей разочарование было так велико, что он почти полностью потерял надежду сделать карьеру. Во сне он думал, что лошадь умерла. Но вскоре он с удовлетворением заметил, что она опять вскочила и ускакала; итак, он не поддался ударам судьбы.
Очевидно здесь начинается новая часть сновидения, соответствующая, возможно, новому периоду в его жизни, если толкование предыдущей части было правильным. Я заставил X. обратить внимание на убегающую лошадь. Он вспомнил, что на мгновение, хотя и неясно, видел еще одну лошадь, появившуюся возле гнедой; она тоже тащила бревно и собиралась ускакать с гнедой. Но она тотчас же снова исчезла, и он видел ее очень неясно; это обстоятельство (а также его запоздалое воспроизведение) указывает на то, что вторая лошадь находится под особенно сильным вытесняющим влиянием и, следовательно, играет очень важную роль. Видимо X. тянул бревно с кем-то еще; скорее всего, это его жена, с которой он несет \"иго брака\". Они вместе тащат бревно. Несмотря на тяжесть, которая должна была бы мешать ему продвигаться вперед, он скачет; это вновь подчеркивает мысль, что он не поддается. По поводу скачущей лошади X. припоминает картину Уелти (Welti) \"Лунная ночь\", где изображены скачущие по карнизу здания лошади. Среди них находится поднявшийся на дыбы жеребец. На той же картине изображены супруги, лежащие в кровати. Итак, образ скачущей лошади (вначале она скакала вместе с другой) приводит к картине Уелти, изобилующей всякими соответствиями. Здесь мы совершенно неожиданно встречаем сексуальный оттенок, ведь ранее мы видели в этом сновидении только комплексы честолюбия и карьеры. Символ лошади, до сих пор являвшейся всего лишь тяжело работающим домашним животным, приобретает теперь и сексуальный смысл, явно выраженный вышеупомянутой сценой на карнизе. Там лошадь является символом страстного импульсивного желания, тождественного сексуальному влечению. Как показывают приведенные выше ассоциации, X. боялся, что лошадь может упасть, может быть увлечена куда-нибудь под тяжестью бревна. Это нетрудно понять как намек на бурный темперамент, свойственный самому X., заставляющий его опасаться, что вследствие этого он совершит когда-нибудь необдуманный поступок.
Сновидение продолжается: \"Появился всадник на маленькой лошадке и медленно поехал перед испуганной лошадью, которая при этом несколько замедлила свой бег\". Его сексуальный порыв обуздывается. По описанию X., одежда и внешний вид всадника напоминают его начальника; это подходит к первому толкованию сна: начальник замедляет чрезмерно ускоренный бег лошади, иными словами, он препятствует быстрому продвижению X., так как он находится \"перед ним\". Но нам еще предстоит узнать, найдет ли свое дальнейшее развитие обнаруженная нами сексуальная мысль. Может быть что-то скрывается под выражением \"маленькая лошадь\", которое привлекло мое внимание. X. утверждал, что лошадь была мала и миловидна, как детская лошадка; при этом он вспоминает эпизод из своего детства: когда он был еще мальчиком, существовала мода на юбки с кринолином, и однажды он увидел беременную на сносях женщину, тоже в такой юбке с кринолином. Это показалось ему очень смешным и требовало объяснения; он задал матери вопрос, не носила ли эта женщина под платьем лошадку. Он подразумевал лошадку-качалку, которую ремнями прикрепляют к поясу на масленицу или в цирке. Впоследствии при виде беременной женщины он часто вспоминал о своем детском предположении. Как было сказано выше, жена его была беременна, и ее беременность являлась препятствием путешествию. Здесь беременность сдерживает порыв, который можно считать сексуальным; очевидно, что эта часть сна означает, что беременность жены налагает на мужа ограничения. Мы встречаем тут совершенно ясную мысль, очевидно сильно вытесненную и чрезвычайно искусно скрытую под тканью сновидения, которое, на первый взгляд, состоит из одних символов стремящейся ввысь жизни. Но беременность, очевидно, еще не является достаточным поводом для воздержания, ибо X. боится, что лошадь все-таки опрокинет всадника. Тут появляются медленно едущие впереди дрожки, окончательно замедлившие бег лошади. На мой вопрос, кто находился в дрожках, X. вспомнил, что это были дети. Очевидно, что дети подлежали известному вытеснению, так как только мой вопрос вызвал воспоминание о них. В дрожках была \"целая куча детей\", по вульгарному выражению, известному моему другу. Экипаж с детьми окончательно сдержал его необузданные порывы.
Смысл сновидения теперь окончательно ясен. Беременность жены и большое число детей налагают на мужа воздержание. Этот сон являет исполнение желаний, так как в нем воздержание изображается совершившимся фактом. На первый взгляд этот сон, как впрочем и все другие, кажется бессмысленным; но в своем первоначально разобранном верхнем слое он ясно обрисовывает надежды и разочарования стремящегося вперед карьериста; внутри же, под этим, скрывается вопрос исключительно личный, вероятно, сопровождающийся множеством мучительных ощущений.
При анализе и интерпретации этого сна я не описывал многочисленные связи по аналогиям, сходство воображаемых образов, не приводил символические описания целых фраз и т. п. От внимательного исследователя не могут ускользнуть эти характерные особенности мифологического мышления. Я хотел бы только подчеркнуть, что избыточность образов в сновидении (\"сверхдетерминирование\" Фрейда) является лишним доказательством неясности и недетерминированности мышления в сновидениях. Образы сновидения относятся к двум комплексам бодрствующего состояния, комплексу самоутверждения и комплексу сексуальному, хотя в бодрствующем состоянии оба комплекса резко разграничены. Благодаря недостаточной чувствительности к различиям в сновидениях содержание обоих комплексов может сливаться, по крайней мере в символической форме.
Это явление, возможно, не сразу понятно, но его можно довольно легко вывести из всего вышесказанного. [Слияние одновременно существующих комплексов мог бы объяснить небезызвестный в психологии элементарный факт, о котором мимоходом упоминает Фере (Fere: La pathologie des emotions), заключающийся в том, что два раздражения, одновременно существующие в различных чувственных областях, усиливают друг друга. Опыты, которыми я занимаюсь в настоящее время, доказывают, как мне кажется, что автоматическая деятельность (дыхание) оказывает влияние на одновременную с ней произвольную деятельность. Комплексы, судя по всему, что мы о них знаем, представляют собой постоянное автоматическое раздражение или деятельность; подобно тому, как комплекс влияет на сознательное мышление, он действует и на другой комплекс, придавая ему известную форму, так что один комплекс включает в себя элементы другого, что психологически можно назвать сплавлением. Фрейд, с несколько иной точки зрения, называет это \"сверхдетерминированием\" (Ueber-Determinierung).] Проведенные нами опыты с отклонением внимания подкрепляют предположение, что при ослабленном внимании мышление обуславливается весьма поверхностными ассоциациями. Состояние ослабленного внимания выражается уменьшенной отчетливостью представлений. Когда же неясны представления, то неясны и их отличия; разумеется, при этом снижается и наша чувствительность по отношению к отличиям представлений, поскольку она является лишь функцией внимания и ясности, которые представляют собой синонимы.
Поэтому ничто не препятствует слиянию различных (обычно разделенных) представлений (\"психических молекул\"). Экспериментально это выражается умножением числа косвенных ассоциаций, вызванным отклонением внимания. Как известно, косвенные ассоциации в ассоциативных опытах (особенно в состоянии отклоненного внимания) являются большей частью всего лишь словесными перемещениями с помощью фразы или звука. Благодаря отклонению внимания наша психика теряет уверенность при выборе выражений и допускает поэтому различные неправильности в системах речи или слуха, как случается у больных, страдающих парафазией, - искажением отдельных элементов речи. [Крепелин /56/ придерживается того мнения, что \"правильному выражению мысли препятствует появление отвлекающих побочных представлений\". На стр. 48 он выражает это следующим образом: \"общей чертой всех перечисленных наблюдений (парафразы сновидения) является перемещение основной мысли, вызванное вступлением побочной ассоциации в виде существенного звена цепи представлений\". Переход речи или мысли к побочной ассоциации зависит, по моему мнению, от недостаточного разграничения представлений. Далее Крепелин находит, что \"побочное представление, вызвавшее перемещение мысли\", было, очевидно, более ограниченным, более содержательным, и вытеснило более общее и более туманное представление. Крепелин называет этот символический переход \"метафорической паралогией\", в противоположность простой паралогии перемещения и соскальзывания. \"Побочные ассоциации\" представляют собой, быть может, по большей части, ассоциации по сходству - во всяком случае дело чрезвычайно часто касается подобных ассоциаций - поэтому легко понять, каким образом паралогия принимает характер метафоры. Подобные метафоры могут производить впечатление почти намеренного искажения мысли сновидения. Таким образом в этом отношении Крепелин уже близок к мнению Фрейда.] Мы легко можем себе представить, что в нашем опыте внешнее отклонение заменит комплекс, развивающий, наряду с деятельностью комплекса нашего эго, самостоятельную деятельность. Мы уже говорили выше об образующихся при этом ассоциативных явлениях. При возбуждении комплекса сознательные ассоциации расстраиваются, становятся поверхностными благодаря тому, что внимание обращается на стоящий отдельно комплекс (задержка внимания). При нормальной деятельности комплекса нашего эго должны быть подвергнуты задержке другие наши комплексы, в противном случае станет невозможной сознательная функция ассоциирования, направленного по определенному пути. Отсюда следует, что комплекс может проявляться только косвенно, посредством неотчетливых симптоматических ассоциаций (действий), носящих более или менее символический характер. [Штадельман /57 говорит своим, к сожалению, столь напыщенным слогом: \"человек, страдающий психическими отклонениями, снабжает частично или полностью нарушенное ощущение своего \"я\" символом; но не в такой степени, чтобы, подобно психически вполне здоровому человеку, сравнивать это ощущение с другими происшествиями или предметами, а так, чтобы превращать привлеченный в виде примера образ в действительность, в его субъективную действительность, которая, по мнению других, является безумием. Гению необходимы формы для его внутренней жизни, которую он проецирует наружу; однако в то время, как у человека с психическими отклонениями символизирующая ассоциация превращается в безумие, у гения она проявляется в виде усиленного переживания\".] (См. все вышеприведенные примеры). Исходящие из комплекса влияния должны быть в норме слабыми и неотчетливыми, ибо им недостает полной занятости внимания, поглощенного комплексом нашего \"я\". Поэтому комплекс нашего \"я\" и автономный комплекс можно непосредственно сравнить с обоими видами психической деятельности при опыте отклонения внимания; подобно тому, как при этом опыте внимание главным образом обращено на письменную работу, а только частично - на акт ассоциации, так и основное внимание обращено на деятельность комплекса нашего \"я\", а на долю автономного комплекса - только его незначительная часть (при условии, что комплекс не подвергается аномальному возбуждению). По этой причине автономный комплекс может мыслить лишь поверхностно и неотчетливо, то есть лишь символически; таким же должен быть характер его конечных элементов (автоматизмы, констелляции), вносимые им в деятельность нашего \"я\", в сознание.
Здесь мы должны кратко остановиться на понятии символизации. Слово \"символический\" мы противопоставляем слову \"аллегорический\". Аллегория является для нас намеренным, усиленным чувственными образами выражением мысли, тогда как символы представляют собой всего лишь неясные побочные ассоциации какой-либо мысли, которую они скорее затемняют, нежели проясняют. Пеллетье говорит: \"Символ есть низшая форма мысли. Его можно определить как неверное ощущение тождественности или близкой аналогии двух предметов, которые в действительности представляют аналогию весьма отдаленную\". Таким образом, Пеллетье тоже считает отсутствие чувствительности к различиям условием, необходимым для возникновения символических ассоциаций. Используем теперь эти соображения применительно ко сну.
Он начинается повелительным внушением: \"ты хочешь спать, ты не хочешь, чтобы что-либо мешало тебе\". [Выражения: \"инстинкт сна\" или: \"навязчивость сна\" являются всего лишь образными выражениями. (Claparnde: Esquisse d\'une theorie biologique du sommeil). Теоретически я становлюсь на точку зрения Жане, которую он формулирует следующим образом: \"с одной стороны, сон есть действие, ибо требует известной энергии, необходимой, чтобы решиться на него в подходящую минуту и чтобы быть правильно выполненным; Archive de Psych., т. IV. p. 246. Как всякий клеточный процесс, сон должен иметь свой клеточный механизм (Вейгандт), но неизвестно, в чем он состоит. С психологической точки зрения сон есть явление самовнушения. (Подобные взгляды высказывают Форель и другие). Так мы понимаем, что существуют всевозможные переходы, от чисто гипнотического сна до сна, заключающегося в навязчивой органической потребности, производящего впечатление отравления токсинами обменных процессов.] Это внушение действует как абсолютная команда, управляющая комплексом нашего эго, приостанавливающая все ассоциации. Однако автономные комплексы уже не находятся в прямом подчинении комплекса нашего эго, в чем мы успели убедиться в достаточной мере. Их можно только далеко отодвинуть и ограничить, но нельзя полностью усыпить, ибо они подобны маленьким второразрядным душам, которые пустили в организме собственные аффективные корни, благодаря которым они постоянно бодрствуют. Быть может, во сне эти автономные комплексы так же задерживаются, как и наяву, ибо команда \"нужно заснуть\" задерживает все побочные мысли. [Инстинктивное воздержание от сна можно психологически обозначить как утрату интереса к настоящему положению (Бергсон, Клапаред). Влияние этой \"утраты интереса\" на психическую деятельность есть, по Жане, \"упадок психологического напряжения\", который нижеописанным образом обнаруживается в характерных ассоциациях сновидений.] Но все же время от времени комплексу удается, почти так же, как при шуме дня и дневной бодрствующей жизни, показать сонному \"я\" их бледные, казалось бы, бессмысленные побочные ассоциации. Комплексные мысли появиться не могут, так как против них-то, главным образом, и направлено вышеописанное внушение. Если же им удастся преодолеть внушение и добиться полного внимания, то сон, разумеется тотчас же прекратится. Это явление часто наблюдается при гипнозе истеричных пациентов. Они засыпают на короткий промежуток времени, но их внезапно вспугивает какая-либо связанная с комплексом мысль. Бессонница во многих случаях зависит от неуправляемых комплексов, которые не могут быть преодолены силой самовнушения. Если мы, применив нужные средства, усилим энергию таких пациентов, то они вновь обретут способность спать, так как будут иметь возможность подавить свои комплексы. Подавление же комплекса есть не что иное, как прекращение к нему внимания. Итак, комплексы при мышлении обладают лишь частичной отчетливостью, в силу чего они располагают лишь смутным символическим выражением и смешиваются друг с другом из-за недостаточной дифференциации. Нет необходимости допускать цензуру мыслей наших сновидений во фрейдовском смысле. Сдерживание, вызванное внушением необходимости заснуть, является вполне достаточным объяснением.
Следует, наконец, упомянуть еще об одном характерном влиянии комплекса - о склонности к контрастным ассоциациям. Как доказал Блейлер, всякая психическая деятельность, стремящаяся к известной цели, должна сопровождаться контрастами; это необходимо для правильной координации и контроля. Опыт показывает, что контрасты сопутствуют каждому решению в качестве ближайших ассоциаций. В норме контрасты никогда не препятствуют размышлениям; напротив, они их стимулируют; тем самым они полезны для нашей деятельности. Но если по какой-либо причине пострадала энергия индивида, то он может стать жертвой ложной игры контрастов положительного и отрицательного, ибо чувства, сопровождающего решение, уже недостаточно, чтобы одержать победу над контрастами и сдержать их. Это мы наблюдаем особенно часто, когда сильный контраст поглощает энергию индивида. Его энергия ослаблена, поэтому внимание к тому, что не относится к комплексу, становится поверхностным и ассоциациям уже недостает точно определенного направления. Благодаря этому, с одной стороны, образуется плоский тип ассоциаций, с другой же стороны, контрасты уже не могут быть подавлены. Множество примеров тому дает истерия, при которой мы имеем дело исключительно с контрастами чувств (об этом говорит Блейлер), а также раннее слабоумие, при котором дело также касается контрастов чувств и речевых контрастов (об этом сказано у Пеллетье). Экспериментальным путем речевые контрасты были выявлены Странским в его опытах с принудительной речью.
Остается добавить несколько общих замечаний, подытоживающих сказанное в главах второй и третьей о природе комплексов и ходе их развития.
Каждое аффективное событие становится комплексом. Если это событие не встречает уже существующий родственный ему комплекс и если оно имеет лишь мгновенное значение, то оно постепенно тонет, вместе с бледнеющей окраской чувств, в общей массе \"латентных\" воспоминаний и останется там до тех пор, пока какое-либо родственное впечатление не пробудит его вновь. Если же богатое аффектами событие встретит уже существующий комплекс, то оно его усилит и будет способствовать его временному господству. Наиболее яркие примеры этого дает истерия, где кажущиеся мелочи могут вызвать сильный взрыв аффекта. В подобных случаях впечатление прямо или символически затрагивает не вполне вытесненный комплекс и вследствие этого вызывает комплексную бурю, которая часто представляется нам совершенно неадекватной вызвавшему ее событию. Наиболее сильные комплексы связаны также с наиболее сильными чувствами и инстинктами.
Поэтому не следует удивляться тому, что большая часть комплексов относится к сексуально-эротической сфере (как и большая часть сновидений и истерических заболеваний). Особенно у женщин, у которых сексуальность является центром психической жизни, едва ли найдется комплекс, не связанный с сексуальностью. К этому же обстоятельству следует, вероятно, отнести значение, которое имеет сексуальная травма для истерии и которое Фрейд считает всеобщим. Во всяком случае, сексуальность всегда следует иметь в виду при психоанализе, хотя я этим не утверждаю, что истерия во всех случаях зависит исключительно от сексуальности. Всякий другой сильный комплекс, как мне представляется, может вызвать истерические симптомы у людей, предрасположенных к этому заболеванию. Оставляю в стороне все комплексы иного рода, ибо я уже пытался в другом месте дать общее представление о наиболее распространенных типах.
Нормальному индивиду, конечно, желательно освободиться от навязчивого комплекса, препятствующего надлежащему развитию личности (ее приспособлению к окружающим условиям). Такое освобождение является, в большинстве случаев, делом времени. Однако порой данному лицу приходится для освобождения от комплекса применять искусственные средства. Мы уже знаем, что одним из важнейшим средств является смещение (displacement); иногда люди прибегают к чему-то совершенно новому, полностью контрастирующему с комплексом (\"мастурбационный мистицизм\"). Истерия излечивается, если удается дать ей новый навязчивый комплекс. [Истерия применяет всевозможные средства, направленные на то, чтобы защититься от комплекса: превращение в телесные симптомы, раскалывание сознания и т.д.] (Аналогичное мнение высказывает Соколовский). После вытеснения комплекса еще долгое время остается сильная комплексная чувствительность, то есть повышенная готовность комплекса к повторному прорыву. Если вытеснение было осуществлено лишь путем формирования компромиссов, то сохраняется постоянное чувство неполноценности, истерия, при которой возможна лишь ограниченная способность приспособления к окружающим условиям. Если же комплекс остается неизменным, что, разумеется, возможно лишь при сильнейшем повреждении нашего \"я\" и его функций, то мы имеем дело с ранним слабоумием. [Подобную (?) мысль выражает и Штадельманн, но, к сожалению, она почти полностью заглушена обилием его изысканных понятий. /57/] Следует учитывать, что здесь я говорю только с психологической точки зрения и констатирую лишь то, что имеется в психике пациента с вышеуказанным диагнозом. Высказанное суждение отнюдь не исключает возможности того, что упорное существование комплекса вызвано внутренним отравлением, которое первоначально было вызвано тем самым аффектом. Это предположение я считаю вполне вероятным, ибо оно согласуется с тем фактом, что в большинстве случаев раннего слабоумия комплекс стоит на первом плане, тогда как при всех первичных отравлениях (алкоголь, уремические яды и т. д.) комплексы играют подчиненную роль. В пользу моего предположения, быть может, говорит и то, что многие случаи раннего слабоумия начинаются с поразительных истероидных симптомов, которые лишь постепенно, с течением болезни, \"дегенерируют\" характерным образом, то есть становятся стереотипными или бессмысленными. Поэтому в прежней психиатрии прямо и говорилось о дегенеративных истерических психозах.
Итак, все только что сказанное можно сформулировать следующим образом. При взгляде извне нам видны лишь объективные признаки аффекта. Эти признаки постепенно (или очень быстро) усиливаются и искажаются, так что поверхностный наблюдатель теряет способность предполагать в них нормальное психическое содержание. Тогда начинают говорить о раннем слабоумии. Быть может, будущая, более совершенная, химия или анатомия сумеют когда-нибудь проследить тут аномалии обмена веществ или действия токсинов. Наблюдая изнутри (что, конечно, возможно только с помощью сложных заключений по аналогии), мы видим, что человек уже не в состоянии отделаться психологически от своего комплекса; все его ассоциации относятся к нему; поэтому он предоставляет комплексу констеллировать все свои действия, из-за чего неизбежно происходит определенное опустошение личности. Однако нам еще не известно, как далеко простирается психологическое влияние комплекса; можно лишь предполагать, что токсические воздействия также играют важную роль при прогрессирующей дегенерации.
4. Раннее слабоумие и истерия
Исчерпывающее сравнение раннего слабоумия и истерии можно было бы произвести только в том случае, если бы нам были полностью известны расстройства ассоциативной деятельности при обоих указанных заболеваниях, а также при аффективных расстройствах у нормальных людей. В настоящее время до этого еще далеко. Здесь я лишь намерен напомнить о психологическом сходстве, базируясь на приведенных выше разъяснениях. Как покажет дальнейшее описание ассоциативных экспериментов в случаях раннего слабоумия, предварительное сравнение раннего слабоумия с истерией необходимо для понимания кататонических ассоциаций.
I. Эмоциональные расстройства
Новейшие исследователи раннего слабоумия (Крепелин, Странский и другие) считают расстройство эмоций почти центральным явлением картины болезни. С одной стороны, они говорят об эмоциональном отупении, с другой - о несоответствии между идеационным содержанием и аффектом.
Не буду тут рассматривать тупость сознания на конечных этапах болезни, ибо сопоставление с истерией тогда едва ли уместно (это, несомненно, два различных заболевания). Здесь мы ограничимся рассмотрением апатичного состояния в течение острого периода болезни. Эмоциональное состояние, поражающее нас во многих случаях раннего слабоумия, имеет известное сходство с \"великолепным равнодушием\" многих истеричных людей, которые безмятежно улыбаясь излагают свои жалобы, производя тем самым странное впечатление, или же могут равнодушно говорить о вещах, которые должны были бы их глубоко затрагивать. В приложениях VI и VIII моих \"Диагностических исследований ассоциаций\" я старался показать при каждом возможном случае, как больные без всяких проявлений эмоций говорят о предметах, имеющих для них глубокое интимное значение. Это особенно удивляет при анализе, где всегда можно обнаружить причину подобного неадекватного поведения. До тех пор, пока комплекс, находящийся под влиянием особого сдерживания, не будет осознан, больные могут спокойно говорить о нем, они могут даже с кажущейся легкостью \"заговаривать\" его. Больные как бы \"перескакивают через неприятное настроение\", смещают его посредством контрастирующего настроения.
Я довольно долго наблюдал пациентку-истеричку, которая каждый раз, как ее мучили мрачные мысли, искусственно приводила себя в задорно-веселое настроение, вытесняя таким образом комплекс. Когда ей приходилось рассказывать о чем-либо печальном, что должно было бы ее глубоко затрагивать, она делала это с громким смехом. Или же она вполне равнодушно говорила о своих комплексах, как будто они ее совершенно не трогали. (Причем именно это равнодушие выдавало ее своей преднамеренностью). Представляется, что психологическая причина этой несовместимости содержания представлений и аффекта заключается в том, что комплекс автономен и поэтому может быть воспроизведен только при условии, что \"он\" сам этого хочет. \"Великолепное равнодушие\" истеричных людей никогда не бывает продолжительным, оно внезапно прерывается диким взрывом аффекта, плачем, спазмами или чем-либо подобным. Сходное с этим явление мы наблюдаем при \"эйфорической апатии\" в случаях раннего слабоумия. Здесь тоже время от времени, как кажется совершенно беспричинно, на пациента находит злое настроение, или же больной совершает какое-либо насильственное действие или поражающий поступок, не имеющий ничего общего с прежним равнодушием. При совместных исследованиях с профессором Блейлером мы часто наблюдали, как маска апатии или эйфории мгновенно спадала, когда путем анализа удавалось отыскать комплекс. Тогда соответствующий аффект прорывался, часто весьма бурно, совершенно так же, как при истерии, когда удавалось отыскать больное место. Однако бывают случаи, когда нет никакой возможности пробить защищающее комплекс ограждение. Больные в подобных случаях упорно отделываются пустыми, часто резкими ответами; они просто отказываются отвечать, и чем более прямое отношение к комплексу имеет вопрос, тем менее охотно они на него отвечают.
Нередко мы видим, что после намеренно или непреднамеренно вызванного комплексного раздражения у апатичных на вид пациентов появляется несомненно относящееся к этому раздражению возбуждение. По-видимому, раздражение действовало лишь после известного инкубационного периода. Я часто видел истеричных больных с намеренным равнодушием и лишь поверхностно упоминавших в разговоре о затронувших их событиях, так что мне приходилось удивляться их кажущемуся самообладанию. Но несколькими часами позднее меня вызывали в мое отделение больницы в связи с припадком, случившимся с моей пациенткой. Оказывалось, что содержание разговора, хотя и с опозданием, но вызывало соответствующий аффект. То же самое мы видим и при возникновении безумных идей параноиков (Блейлер). Жане наблюдал у своих больных, что они во время события, которое, собственно говоря, должно было бы взволновать их, оставались спокойными. Лишь после латентного периода, продолжавшегося от нескольких часов до нескольких дней, появлялся соответствующий аффект. Я могу подтвердить это наблюдение Жане. При землетрясении Бельц (Baelz) наблюдал это явление над самим собой и назвал его \"эмоциональным параличом\".
Состояния аффектов, лишенных соответствующего содержания представлений, столь частые в случаях раннего слабоумия, тоже имеют аналогии при истерии. Вспомним, например, состояние страха при навязчивом неврозе! Содержание представлений в подобных случаях обычно в такой степени неадекватно, что сами больные понимают его логическую нелепость и называют его бессмысленным; тем не менее оно представляется им источником беспокойства. Фрейд доказал, что в действительности это не так, причем его доказательство до сих пор не опровергнуто; с нашей стороны мы можем лишь подтвердить его. Напомню о пациентке, о которой я говорил в VI приложении к \"Диагностическим исследованиям ассоциаций\"; эту пациентку преследовала неотступная идея, что она заразила своими навязчивыми идеями врача и пастора. Несмотря на то, что она сама себе постоянно доказывала, что идея эта необоснованна и бессмысленна, все же она ее мучила и очень сильно беспокоила. При истерии больные часто объясняют подавленное настроение такими причинами, которые можно лишь признать \"причинами прикрывающими\". В действительности же настроение это вызвано нормальными рассуждениями и мыслями, подвергшимися вытеснению. Одна молодая истеричка страдала такой сильной депрессией, что при каждом ответе она заливалась слезами. Она упорно объясняла свою депрессию исключительно болью в руке, иногда ощущаемой ею при работе. Однако в конце концов выяснилось, что она поддерживала интимную связь с человеком, который не хотел на ней жениться, что и являлось причиной ее печали. Поэтому прежде, чем утверждать, что пациент подавлен по неосновательной причине, следует обратить внимание на те свойственные каждому человеку механизмы, которые стремятся возможно дальше вытеснить все неприятное и возможно глубже его скрыть.
Взрывы возбуждения в случаях раннего слабоумия могут возникать таким же образом, как аффективные приступы при истерии. Каждому врачу, который лечит истеричного больного, известны внезапные взрывы чувств и острое усиление симптомов (acute exacerbation); часто создается впечатление, что перед нами психологическая загадка, и тогда ограничиваются заметкой: \"пациент снова взволнован\". Но тщательный анализ всегда найдет вполне определенную причину: необдуманное замечание окружающих, больно затронувшее письмо, годовщину памятного события и т. д. Достаточно всего лишь намека, может быть даже символа, чтобы вызвать проявление комплекса. [Риклин приводит следующий поучительный пример. У пациентки (истерички) периодически наблюдалась рвота после выпитого молока. Проведенный под гипнозом анализ показал, что пациентка, жившая у родственника, была им однажды изнасилована в хлеву, куда она пошла за молоком. В течение недели после гипноза, при полном его забвении, пациентку постоянно рвало после молока. /58/] Так и в случаях раннего слабоумия часто удается, благодаря тщательному анализу, найти ту психологическую нить, которая приводит к причине волнения. Это, конечно, не всегда возможно, так как болезнь для этого слишком мало прозрачна. Но нет оснований предполагать, что этой нити не существует.
То, что аффекты в случаях раннего слабоумия, по всей видимости, не угасают, а лишь своеобразно блокируются, мы видим везде, где полностью возможно катамнестически разобрать болезнь, что, впрочем, случается довольно редко. /59; 60/ Кажущиеся бессмысленными аффекты и настроения субъективно объясняются галлюцинациями и патологическими идеями, которые, относясь к комплексу, при полном развитии болезни с трудом поддаются воспроизведению или же вообще совершенно ему не поддаются. Когда кататоник постоянно занят галлюцинаторными сценами, врывающимися в сознание со значительно более могучей силой чувства, нежели окружающая действительность, то мы без труда понимаем, что он не в состоянии адекватно реагировать на вопросы врача. Или когда больной, например, Шребер, смотрит на окружающих как на \"свежеиспеченных людей\", то опять-таки понятно, что он не реагирует адекватным образом на явления действительности или, правильнее, что он по-своему разумно на них реагирует.
Типичным для раннего слабоумия является недостаток самообладания или невозможность владеть своими аффектами. Во всех случаях, когда речь идет о патологически усиленной эмотивности, мы встречаем этот недостаток, то есть, прежде всего, при истерии и эпилепсии. Таким образом этот симптом указывает лишь на тяжелое расстройство нашего \"я\", то есть на существование могущественных автономных комплексов, не подчиняющихся более первенствующей власти комплекса нашего эго.
Характерный для раннего слабоумия недостаток эмоционального отклика мы нередко находим у истеричных пациентов, когда нам не удается привлечь к себе их интерес и проникнуть в комплекс. Правда, при истерии это явление бывает лишь временным, ибо интенсивность комплекса колеблется. При раннем слабоумии, где комплекс очень устойчив, нам лишь на некоторое время удается установить связь между больным и врачом, когда появляется возможность проникнуть в комплекс. При истерии мы достигаем известных результатов, проникнув в комплекс, при раннем слабоумии мы не достигаем ничего, поскольку личность пациента оказывается столь же холодной и отчужденной от нас, как и раньше. При известных обстоятельствах анализ может вызвать даже ухудшение симптомов. При истерии же, наоборот, после анализа наступает известное облегчение. Тот, кто когда-либо проникал, благодаря анализу, в душу истеричных людей, знает, что этим он достигал известной власти над пациентом. (Впрочем, то же самое происходит и при обычной исповеди.) Напротив, в случаях раннего слабоумия, даже после весьма подробного анализа все остается без изменений. Больные не вникают в душу врача, они остаются при своих безумных фантазиях, приписывая анализу враждебные намерения одним словом, не поддаются никакому влиянию.
II. Аномалии характера
Характерологические расстройства занимают важное место в симптоматологии раннего слабоумия, но, в сущности, нельзя говорить об особом характере таких больных. С таким же успехом можно говорить об \"истерическом характере\", к которому тоже относятся со значительным предубеждением, приписывая, например, истеричным людям нравственную распущенность и т.п. Но истерия не обуславливается характером, а лишь усиливает уже имеющиеся качества. Среди истеричных людей встречаются всевозможные темпераменты, эгоистические и альтруистические личности, преступники и святые, люди сексуально легко возбудимые и сексуально холодные и т. д. Для истерии характерно лишь существование преобладающего по своей силе комплекса, несовместимого с комплексом нашего \"я\".
К характерологическим расстройствам в случае раннего слабоумия можно, например, причислить аффектацию (манерничание, эксцентричность, стремление оригинальничать и т. п.) больных. Этот симптом часто встречается и при истерии, особенно в тех случаях, когда пациенты считают себя лишенными принадлежащего им по праву общественного положения. Чрезвычайно часто мы встречаем аффектацию в виде жеманности и претенциозного поведения у женщин низших сословий, часто соприкасающихся с представителями элиты, как, например, у портных, горничных и т. д., а также у мужчин, недовольных своим общественным положением и пытающихся придать себе некую видимость престижного образования или более высокого положения. Эти комплексы часто сочетаются с аристократическими замашками, литературными или философскими увлечениями, экстравагантными \"оригинальными\" взглядами и высказываниями. Они выражаются в преувеличенно-вежливых манерах, особенно в изысканной речи, блистающей высокопарными выражениями, техническими терминами и аффектированными оборотами речи. Мы встречаемся с подобными характерными особенностями в случаях раннего слабоумия, в частности, с \"бредом о высоком общественном положении\" в той или иной форме.
Сама по себе аффектация не является приметой раннего слабоумия. В этом случае болезнь пользуется нормальным механизмом или, лучше сказать, карикатурой на нормальный механизм, взятый у истерии. Подобные пациенты обладают особой склонностью к неологизмам, которые ими применяются как научные или причудливые технические термины. Одна из моих пациенток, например, называла их \"могущественными словами\" и выказывала особое предпочтение выражениям, по возможности причудливым, но представляющимися ей, очевидно, особенно меткими. \"Могущественные слова\" должны придать личности особо импонирующий характер и украсить ее. \"Могущественные слова\" тщательно подчеркивают ценность личности в противовес сомнениям и враждебности, поэтому пациенты часто пользуются ими в виде защищающих формул и заклинаний. Один из находившихся под моим наблюдением больных каждый раз, когда врачи что-либо запрещали ему, угрожал им следующими словами: \"я, великий князь, Мефистофель, подвергну вас кровной мести как представителей орангутанга\". Другие больные пользуются \"могущественными словами\" для заклинания голосов.