Николай Леонов, Юрий Костров

ВАРИАНТ «ОМЕГА» (=ОПЕРАЦИЯ «ВИКИНГ»)



ГЛАВА ПЕРВАЯ

В феврале сорок второго полковые разведчики, временно расположившиеся в сожженной деревне невдалеке от озера Ильмень, получили необычный приказ: встретить на «ничейной» земле переходящего из фашистских расположений немецкого офицера. Откуда командованию стало известно о перебежчике, разведчики не знали, но, судя по тому, что инструктаж проводил сам бригадный комиссар из штаба фронта, разведчики поняли — встречать придется фигуру незаурядную. В передней линии наших окопов расположили роту автоматчиков, которая должна была в ряде необходимости обеспечить прикрытие.

Каждую ночь два разведчика выползали чуть ли не к самым фашистским окопам, ждали немца. Место для перехода было подходящее: извилистый, поросший кустарником овраг пересекал немецкие траншеи. Ориентиром служила большая сосна со срезанной верхушкой. Условного сигнала — одна красная ракета — все не было. Продрогшие и усталые разведчики возвращались назад, чтобы на следующую ночь вновь ползти к вражеским расположениям.

На четвертую ночь, когда до возвращения оставался ровно час, над сосной взлетела одинокая красная ракета. Беспорядочно затрещали выстрелы, испуганно рявкнул пулемет. Уже изверившиеся в удаче разведчики припали к промерзлой земле, затем осторожно поползли вперед.

— Есть, — прошептал один, скатываясь в воронку, на дне которой темнела человеческая фигура. — Немец. Офицер.

— Живой?

— Живой вроде. Может, не он?

Человек в форме немецкого офицера лежал неподвижно, сжимая в руке ракетницу. Разведчик взял ее, ракетница была еще теплая, пахла порохом.

— Он.

Немца осторожно положили на плащ-палатку, волоком потащили по талому снегу. Когда до окопов оставалось совсем немного, с немецкой стороны ударила пулеметная очередь. Один из разведчиков ткнулся лицом в снег. Навстречу из окопа выскочили автоматчики. Десятки рук подхватили уже две плащ-палатки, аккуратно опустили в окоп. Санитары, оттеснив всех, уложили раненых на носилки, ходами сообщения вынесли к стоявшей на опушке леса санитарной машине. Врач нагнулся к разведчику, прошептал:

— Мертв. — Стал осматривать немца. — Этого быстро в машину. Врач подошел к человеку с ромбом в петлицах. — Жить будет, товарищ бригадный комиссар.

Майор государственной безопасности Симаков кивнул врачу. Чуть склонив голову, он смотрел на разведчика, который стоял на коленях у тела друга.

— Витька! Витька, ты что, парень? — Он отталкивал пытавшихся унести носилки санитаров. — Из-за какого-то подлюги немца…

Симаков сделал шаг, хотел было, подозвав разведчика, сказать, что не «подлюга немец», а чекист Сергей Николаевич Скорин после многолетней работы в фашистской Германии прорвался к своим. Симаков сдержался, повернулся и тяжело зашагал к поджидавшей его в ельнике «эмке».

Госпиталь был расположен в здании школы. Вывеску так и не сняли, но в коридорах не бегала детвора, а под табличками «1 Б» и «Физический кабинет» было мелом написано: «Операционная», «Палата номер четыре».

В палате когда-то сверкавший паркет теперь не натирался, был просто вымыт. Пожелтевшая стенгазета «Отличник» болталась на одной кнопке, и нарисованный на ней горнист висел головой вниз. На кровати, стоявшей под стенгазетой, лежал Скорин, рядом на колченогом табурете примостился его друг Костя Петрухин — веснушчатый парень с розовыми оттопыренными ушами. Такие уши у взрослых встречаются редко, и Костя выглядел переростком, второгодником. Скорин лежал неподвижно на спине, смотрел в потолок, слушал Петрухина рассеянно, думая явно о своем.

— Я был уверен, что ты живой, Серега! — быстро говорил Костя. Сколько же лет ты там проторчал? — Он и не ждал ответа. — В тридцать восьмом уехал. Слышал, твоим последним сведениям цены нет.

Скорин перестал улыбаться.

— Есть цена, Костя. Человек погиб, меня вытаскивая. — Он поморщился, после паузы сказал: — Большая цена. — Скорин задумался, затем спросил: — чит, сын, говоришь?

Довольный, что Скорин сменил тему, Петрухин подмигнул.

— Да, сын! Вот как получилось, Серега.

Скорин с трудом повернулся, молча посмотрел на друга. Костя с преувеличенным интересом стал изучать висевший на спинке кровати температурный лист.

В тридцать восьмом году Скорин уже работал в разведке, для окружающих он был геологом, что могло объяснить его длительные командировки. Получив задание ехать в фашистскую Германию в спецкомандировку на один год, Скорин сказал Лене, что отправляется в экспедицию на Восток. Сергей приготовил три письма, которые должны были с соответствующими штемпелями с трехмесячным перерывом прийти к ней. Он уехал, договорившись с Леной, что по возвращении они поженятся, он получит отпуск, воплотится в реальность их мечта Черноморское побережье.

Первое сентября тридцать девятого года началась война, и Скорин застрял в Германии. На некоторое время с ним прервалась связь.

О том, что у Скорина есть невеста, никто, кроме Петрухина, не знал. О своей беременности Лена узнала после отъезда Скорина; когда родился сын, написала в «геологическую экспедицию», ответа, естественно, не получила. Скорин пропал.

Так прошло четыре года.

— Как Лена? — после долгой паузы спросил Скорин.

— Что я мог ей говорить? Официально она тебе не жена! Правду сказать нельзя. А тут еще связь с тобой тогда потеряли. Чего только я ни делал, чтобы ее успокоить. Твержу одно: жив Сергей! Жди. Что родился ребенок, она и от меня скрыла, я сам за кордон уходил. Узнал год назад.

В палату вошла сестра.

— Сергей Николаевич, сейчас укольчик сделаем, — как о радостном событии сообщила она и поставила поднос с инструментами на школьную парту.

Костя пошел к выходу.

— Терпи, Серега, я покурю пока. — Он быстро спустился в вестибюль, где его ждала Лена.

Увидев Костю, Лена встала. Была она высока и стройна, видимо, когда-то очень красива. Точнее, Лена и сейчас была красива, но серая усталость лица, которой так щедро покрывала лица людей война, старила ее.

— Нормально, Ленка. Жив твой герой!

— Мой? — Лена теребила кончики платка. — Забыла, как он и выглядит.

— Сейчас увидишь!

— Четыре года. — Лена села. — Ни одного письма. Чужой, равнодушный человек. — Она повысила голос. — И не объясняй мне…

Костя взял ее за руку.

— Нет, сегодня не могу.

— Лена! — Костя беспомощно оглянулся, увидел на столике регистратуры телефон, подвел к нему Лену. — Ну, хорошо. — Костя снял трубку, набрал номер. — Вера Ивановна? Петрухин. Майор у себя? Соедините, пожалуйста. — Он пожал Лене руку, заговорщицки подмигнул. Здравствуйте, Николай Алексеевич. Из госпиталя. Нормально. Так когда вы ее примете? Хорошо, товарищ майор. — Он положил трубку, отошел с Леной к окну. — Вот что, Лена. Ты поезжай на Лубянку, зайди в бюро пропусков…

— Почему на Лубянку? Что Сережа сделал? — Лена смотрела испуганно.

— Разведчик твой Сережа. Четыре года у немцев был…

— Так почему же?..

— Объяснят, Лена. Тебе все объяснят.

Костя довел женщину до дверей, затем бросился вверх по лестнице. Скорин встретил друга вопросительным взглядом.

— Начальству звонил. У нас теперь начальник новый…

— Знаком. Он навещал меня. Он и на передовой был, когда я пробивался.

— Знаю. А меня можешь поздравить: на фронт еду.

— Как на фронт?

— Война, Сережа.

— Но ведь ты…

— Был, Сережа. История глупая получилась.

— Какая история? — раздраженно спросил Скорин. — Ты прирожденный разведчик.

— Видно, нет. — Костя жестом остановил Скорина. — Кто кому рассказывает? — Он сел, вздохнул виновато и, стараясь не смотреть на Скорина, начал рассказывать: — Был я у немцев в тылу, на оккупированной территории. Легенда у меня была хорошая, у немцев большим авторитетом пользовался. Информация шла отличная. Местный иуда там объявился — в гестапо следователем работал. Не человек вовсе. Ты таких и не видел.

— Видел.

— То фашисты, а здесь свой! Партизаны его к вышке приговорили. Два раза пытались… Очень осторожный подлюга был.

— И ты его шлепнул сам! — сказал Скорин. — Поэтому пришлось все бросить и уходить. — Он приподнялся, хотел добавить еще несколько слов, сдержался. Он отчетливо представил, в какое трудное положение поставил Костя подполье.

Скорин откинулся на подушки. Долго молчали, наконец Скорин сказал:

— Извини! Но ты же профессионал, Костя.

— Он детишек истязал. Если бы я его не убил, я бы сам умер.

— Отстранили, значит. — Скорин вздохнул.

— На фронт! — Костя заулыбался. — Ну, дорвусь я! Никаких тебе хитростей. Там — они, здесь — мы!

— Вместе воевать будем. Я тоже рапорт подаю.

— Я слышал, Канарис всю старую гвардию против нас бросает. Цвет немецкой разведки, — словно сам с собой разговаривая сказал Костя.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Несмотря на ярко горевший камин, в кабинете отставного генерала, хозяина старинного замка баронов Шлоссеров, было довольно холодно. Старого генерала слегка знобило. Он сидел в кресле, кутаясь в плед, раскладывал пасьянс, опустив седую с залысинами голову, и старался не смотреть на сына, Георга фон Шлоссера, который, нетерпеливо поглядывая на телефон, расхаживал по кабинету. Было тихо, лишь поскрипывал рассохшийся паркет под сапогами Георга, а когда он останавливался, то слышался треск поленьев в камине да тиканье старинных часов.

Охотничий костюм, туго перехваченный в талии широким поясом, отлично сидел на молодом бароне. Он ходил легко, слегка приподнимаясь на носках, отчего казался выше своего среднего роста.

Скуластый, с чуть приподнятыми уголками бровей и глаз, словно в его жилах текла восточная кровь, Георг в остальном был копией плакатного арийца третьего рейха — голубоглазый блондин с массивным подбородком. Усы у него — не клякса под носом «а-ля фюрер», а аккуратно подстриженные, длинные. Они слегка опускались по краям тонких губ.

Георг первый из династии нарушил традицию, изменил строевой военной службе. Виной тому был адмирал Канарис, давнишний друг дома. Еще юношей Георг смотрел на «маленького адмирала» с обожанием. Его мягкие манеры, тихий голос, а главное, таинственная, полная романтики и тайн, как казалось Георгу, профессия увлекли юношу. Кроме того, молодому аристократу претила военная муштра, которую отец насаждал даже в своем поместье.

Пойдя против воли старого генерала, исподволь поддерживаемый Канарисом, Георг вступил на военно-дипломатическое поприще, стал профессиональным разведчиком. Способный от природы, имея мощного покровителя, он быстро сделал карьеру, но в сороковом году, находясь в Москве, имел неосторожность подготовить доклад о танковой промышленности русских излишне правдиво. Его точка зрения не понравилась фюреру, посчитавшему, что в докладе завышен советский военный потенциал, и майор абвера Георг фон Шлоссер был отстранен от работы. Помочь бессилен был даже Канарис. И Георг два года бездельничал в родовом имении, коротая время за охотой и картами.

Неделю назад без всякого предупреждения в имение приехал «маленький адмирал». Как ни витиеваты и туманны были его речи, Георг понял, что в связи с подготовкой к весенне-летней кампании в России фюрер поставил перед абвером ряд сложнейших задач дезинформационного характера, что дало возможность Канарису просить Гитлера вернуть абверу опальных разведчиков. Адмирал уехал, а сегодня утром звонили из Берлина, просили передать, что адмирал будет говорить с Георгом фон Шлоссером в семнадцать часов.

Шлоссер взглянул на часы — ровно семнадцать.

Раздался телефонный звонок. Генерал недовольно поморщился, головы не поднял, продолжая раскладывать пасьянс. Шлоссер хотел взять трубку, но неизвестно откуда вынырнувший старый слуга дома Хельмут опередил молодого барона, схватил трубку, выждал паузу и неторопливо ответил:

— Имение барона Шлоссера. Дома, фрейлейн. Сейчас я его приглашу. — Он не передал трубку Шлоссеру, положил ее на стол: — Господин барон.

Георг Шлоссер усмехнулся, но подчиняясь этикету, тоже выдержал паузу.

— Майор фон Шлоссер, — ответил он. — Спасибо, фрейлейн. Жду. Генерал демонстративно не обращал на сына внимания. — Доброе утро, господин адмирал. Как ваше здоровье? — Он замолчал и бросил быстрый взгляд на отца. Выслушав адмирала, молодой барон ответил: — Завтра приеду. До свидания, господин адмирал. Передам обязательно. — Он положил трубку. — Отец, тебе привет от адмирала. Обстоятельства…

— Да, да. — Генерал смешал карты, тяжело поднялся из кресла. Так было всегда. О Шлоссерах всегда вспоминали лишь в тяжелые дни. Приказав взглядом следовать за собой, генерал неторопливо вышел из кабинета.

В гостиной он закурил сигару и, словно впервые увидев, стал сосредоточенно разглядывать висевшие на стенах фамильные портреты. Род баронов Шлоссеров — старинный род военной аристократии — насчитывал около десятка поколений. На портретах красовались поджарые генералы и даже один фельдмаршал.

Молодой барон покорно ждал. Непроизвольно он тоже стал разглядывать портреты предков и посерьезнел.

— Ты знаешь, Георг, как я отношусь к твоей профессии, — начал генерал, стоя к сыну спиной. — Ты сам сделал выбор. Но раз тебя вызывают, ты обязан явиться немедленно. — Он взял с тумбочки массивный колокольчик, позвонил, а когда Хельмут явился, сказал: — Господин барон сегодня уезжает. Ты едешь с ним.

— Слушаюсь, господин генерал. — Поклонившись, Хельмут бесшумно исчез.

По имению была объявлена «тревога». Двое мальчишек тащили чемоданы. Хельмут следил за упаковкой гардероба молодого барона, подгонял слуг.

Хозяин замка и Георг медленно ходили вдоль увешанной портретами стены.

— Все готово, господин барон, — сказал появившийся Хельмут и поклонился.

Генерал молча обнял сына, отступил на шаг, оглядел, вновь обнял, подтолкнул к двери.

— С богом, Георг.

— Береги себя, отец. — Шлоссер направился к двери. Старый генерал кашлянул, и сын остановился.

— Георг. — Генерал вновь посмотрел на портреты предков и наконец произнес вслух то, о чем думал весь вечер: — Если ты опозоришь наше имя, я буду последним бароном Шлоссером.

Лениво повернулся Большой Тоомас. Остроконечные крыши Таллинна обволакивал липкий туман. Хлюпали весенним, уже сырым снегом узкие улочки.

Георг фон Шлоссер стоял на балконе двухэтажного особняка и смотрел на тихий, словно притаившийся город. Что ждет его здесь?

Не прошло и недели, как Шлоссер, простившись с отцом, приехал в Берлин, где был тут же принят Канарисом. От покровительственных добродушных интонаций адмирала не осталось и следа — он был сух и официален. Канарис сообщил Шлоссеру, что ему поручается ответственное задание — создать в кратчайший срок надежный канал для продвижения крупной дезинформации в ставку русских. В характер дезинформации Канарис Шлоссера не посвятил, сказал лишь, что речь идет об информации, доступ к которой может иметь довольно узкий круг офицеров генштаба, абвера и чиновников МИДа.

Для создания канала Шлоссеру надлежало с помощью местного отделения абвера и в контакте с СД выявить советского разведчика и, используя его, организовать радиоигру с разведкой русских. «Маленький адмирал» дал Шлоссеру ряд советов. Он не стал скрывать, что с аналогичной задачей направляет в другие пункты еще трех офицеров. Правда, при этом он заметил, что очень хочет, чтобы задача, поставленная лично фюрером, была решена именно Георгом, в Таллинне.

Через несколько дней Шлоссер доложил адмиралу общий план операции, получил его согласие и вылетел в Таллинн.

Погруженный в свои мысли, Шлоссер вернулся в комнату, посторонился, уступая дорогу тащившему чемоданы солдату. Он вынул из саквояжа портрет отца и поставил его на письменный стол. На портрете генерал был спокоен и чуть-чуть ироничен.

— Господин барон. Как прикажете распланировать квартиру? спросил за спиной Хельмут.

Шлоссер перешагнул через чемоданы и подошел к стоявшему у двери Хельмуту.

— Гостиная, — сказал он. Указал на висевший на стене натюрморт. Убрать. Мебель оставить. — Шлоссер прошел в соседнюю комнату и оглядел ее. — Кабинет. — Внимание Шлоссера привлекла висевшая на стене гравюра с роденовского «Мыслителя». Барон стал разглядывать ее, прочитал надпись: «Дорогому Самуилу Абрамовичу от благодарных учеников».

Хельмут тоже прочитал надпись, хотел снять гравюру но Шлоссер его остановил:

— Оставить. Стол к окну, ковер убрать.

С улицы донесся автомобильный сигнал. Шлоссер покосился на окно и вернулся к гравюре. Он рассматривал ее долго и внимательно, не повернулся, хотя отлично слышал твердые шаги вошедшего унтер-офицера.

— Господин майор, фрегатен-капитан ждет вас у себя.

— Хорошо. — Шлоссер снял гравюру, подошел к другой стене и позвал: — Хельмут! — Когда старый слуга подошел, приказал: — Повесить сюда.

Абвернебенштелле-Ревал[1] размещалась в Таллинне по улице Койдула, 3, в сером пятиэтажном доме, и среди офицеров абвера именовалось «Бюро Целлариуса». Георгу фон Шлоссеру польстило, что фрегатен-капитан Целлариус прислал за ним личный «опель» и, видимо, предупредил охрану, так как при виде майора и его помощника солдаты охраны щелкнули каблуками и вытянулись.

Дверь в приемную Целлариуса была открыта. Секретарь, женственная, но с военной выправкой блондинка, поднялась навстречу, дружелюбно улыбнувшись, сказала:

— С приездом, господин барон.

Шлоссер вспомнил показанную Канарисом фотокопию письма этой женщины, адресованного знакомой, с характеристикой своего начальника: «Нет чистоты настоящего арийца, но хорош».

— Здравствуйте, фрейлейн Фишбах. — Шлоссер поклонился.

— О, я польщена, барон! Вы знаете мое имя. — Она подошла, помогла Шлоссеру снять плащ?

— Мой помощник лейтенант Заукель, — Шлоссер чуть заметно повернул голову, — расскажет вам, фрейлейн, последние берлинские новости. — Он кивнул лейтенанту на кресло в приемной и, довольный, что сумел избавиться сразу от обоих, вошел в кабинет.

Александр Целлариус, широкоплечий здоровяк с густыми каштановыми волосами, вышел на середину кабинета и, здороваясь со Шлоссером, сказал:

— Вы большой любезник, барон. Я уже думал, вы никогда не расстанетесь с фрейлейн Фишбах.

— Простите, фрегатен-капитан, но теперь и мой верный Заукель, и ваша очаровательная Фишбах лишены возможности слышать нашу беседу. Адмирал узнает о ней только от вас и от меня.

Целлариус, запрокинув кудрявую голову, расхохотался.

— Браво, барон! Садитесь. — Он пододвинул майору кресло, а сам развернул удобнее столик, подвинул пепельницу, сигареты, зажигалку, сел рядом. — Я рад с вами познакомиться, майор. Еще больше рад вашему возвращению в строй. В сороковом я читал вашу справку о военном потенциале русских. Это был уникальный документ.

— Уникальный, — согласился Шлоссер, прикурил от предложенной Целлариусом зажигалки и благодарно кивнул. — Два года отпуска за плохие документы не предоставляют.

— Ничего, барон, теперь вы отыграетесь.

— Война с русскими — не партия в кегли.

— Вы правы, барон. — Целлариус вздохнул.

Шлоссер прошелся по кабинету, посмотрел на висевшую на стене карту, где было крупно написано: «Группа «Север», довольно долго изучал ее, затем сказал:

— В этом году главное наступление будет на юге. Наступать повсеместно мы уже не в силах. Как вы считаете, нападет Япония на русских? Не даст им возможность высвободить дальневосточную армию?

— Оставим эти заботы фюреру и генштабу. — Целлариус подошел к письменному столу, заглянул в блокнот. — Вас интересуют наши разведшколы. Если считаете возможным, скажите, что вам нужно.

Шлоссер долго молчал, задумчиво и не таясь разглядывал Целлариуса, который неловко завозился в кресле.

— Мне поручено создать надежный канал для передачи дезинформации непосредственно в ставку русских. Операция «Троянский конь».

Они подошли к висевшей на стене крупномасштабной карте Эстонии.

— С этого года в моем ведении имеются три разведшколы. В мызе Кумна, начальник — офицер бывшей эстонской буржуазной армии капитан Казик, готовятся разведчики. — Целлариус показал расположение школы. В мызе Лейтсе у капитана Пууранда готовятся радисты. На мызе Кейла-Юа, вот здесь, на берегу моря, школа агентов-диверсантов. Начальник обер-лейтенант Грандт. В школах преподают немцы, бывшие офицеры эстонской армии и несколько русских.

Целлариус вернулся к столу, взял сигарету, закурил.

— Даже если вы заберете всех моих агентов, барон, вы не создадите необходимого канала.

— Качеством вашей агентуры я не обольщаюсь. — Шлоссер пристально посмотрел на Целлариуса.

Целлариус, заложив руки за спину, прошелся по кабинету и остановился напротив Шлоссера.

— Чем могу быть полезен, барон? Вероятно, вы поедете сами.

— Да, я слишком долго отдыхал, фрегатен-капитан. — Шлоссер посмотрел на карту. — К морю, в Кейла-Юа я не поеду.

— Вам виднее. — Целлариус пожал плечами.

— Дайте мне машину без охраны. Чтобы не привлекать внимания. Кстати, кто в Таллинне начальник СД?

— Начальник болен, его замещает гауптштурмфюрер Маггиль.

— Франц. — Шлоссер усмехнулся. — Мне в Берлине говорили.

— Вы его знаете, барон?

Шлоссер, махнув рукой, рассмеялся.

— Предупредите капитанов Казика и Пууранда.

— Пожалуйста, но для чего? — Целлариус вновь пожал плечами. — У вас полномочия адмирала.

— Зачем вашим подчиненным это знать?

— Хорошо. — Целлариус позвонил и, когда фрейлейн Фишбах вошла, распорядился: — Соедините меня с начальниками школ в Кумна и Лейтсе.

— Соединить с начальниками школ в Кумна и Лейтсе, — глядя на Шлоссера, повторила Фишбах и вышла.

Пока Целлариус, давая соответствующие указания, разговаривал по телефону, Шлоссер сидел в кресле, закинув ногу на ногу, и тихо напевал.

— Все улажено, господин майор. Может, перекусите на дорогу? спросил Целлариус.

Шлоссер отрицательно покачал головой, встал.

— Александр, вы выше меня по званию, но я возьму на себя смелость обратиться к вам по имени и сделать предложение: не будем величать друг друга по званиям и титулам. Я против панибратства, но с людьми, мне симпатичными, — за простоту в обращении.

— Согласен, Георг! — Целлариус удовлетворенно кивнул.

— Вы знаете, Александр, мое отношение к Восточной кампании, но раз Германия начала войну, Германия обязана войну выиграть.

— Бисмарк сказал: «Стоит только посадить Германию в седло, а уж поскакать она сумеет». — Заметив, что у Шлоссера погасла сигарета, Целлариус щелкнул зажигалкой.

— Благодарю. Уместно вспомнить и Эмерсона: «Нация не может погибнуть, кроме как от самоубийства». Для меня Германия не лозунг, а смысл существования.

Целлариус одернул мундир, вслед за Шлоссером пошел к дверям.

— Желаю успеха, майор.

— Спасибо. Я вернусь дня через два, подумайте, как мне лучше обосноваться в Таллинне. Еще, Александр. — Шлоссер взял Целлариуса под руку, отвел от двери. — У меня личная просьба. Здесь остается мой денщик, старый слуга нашей семьи. Старик болтлив, мне бы не хотелось по возвращении найти его в подвалах СД.

— Хорошо, Георг. — Целлариус пожал разведчику руку и улыбнулся. В крайнем случае я посадку вашего денщика на свою гауптвахту.

— Буду признателен. — Шлоссер козырнул и вышел.

Забрызганный грязью «опель-адмирал» несся по асфальтовому шоссе. Шлоссер то ли дремал, то ли просто прикрыл глаза. Машину тряхнуло, он посмотрел в окно: они свернули с центральной магистрали и ехали по проселочной дороге.

В стороне группа военнопленных копала землю: мокрые от пота и дождя лица, фуражки и пилотки со следами споротых звезд.

Наконец прибыли на место. Начальник школы, болезненного вида капитан Казик пригласил высокого гостя к столу. Шлоссер отказался, они прошли сразу на ученья. Курсанты тренировались в стрельбе.

На мишени был изображен советский солдат, звезда на фуражке, звезда на груди, обе в дырках от пуль. Выстрел — пуля попала в глаз.

— Внимательнее, Ведерников! — крикнул инструктор.

Ведерников, высокий, жилистый, неопределенного возраста курсант, ухмыльнулся, всадил пулю в переносицу, затем в другой глаз мишени.

Шлоссер и начальник школы расположились в находившемся неподалеку укрытии. Шлоссер равнодушно следил за занятиями, а капитан Казик не сводил глаз с гостя и лишь изредка посматривал на курсантов.

— Третий от нас некто Ведерников. Человек вполне надежный. Участвовал в карательных операциях.

Шлоссер кивнул и повернулся к капитану:

— Теперь я хотел бы ближе познакомиться с вашими курсантами.

Вскоре они уже сидели за столом в просторном кабинете начальника школы, а в кресле напротив сменяли друг друга курсанты. Беседу вел капитан, Шлоссер слушал, просматривал личные дела, временами безразлично смотрел в испуганные, жалкие, злые или равнодушные глаза.

Шлоссер взял очередное дело, мельком взглянул на белобрысого веснушчатого крепыша, который отвечал на вопросы капитана, начал читать анкету курсанта.

«Зверев Александр Федорович, летчик, коммунист, ненадежен», последние слова были подчеркнуты красным карандашом.

Шлоссер закрыл папку, взглянул на Зверева с любопытством и шепнул капитану:

— Давай мне личное дело Ведерникова.

Капитан быстро перебрал лежавшие на столе папки и одну протянул Шлоссеру. Барон посмотрел на фотографию Ведерникова, из вклеенного в дело конверта вынул еще несколько снимков: Ведерников рядом с повешенными, Ведерников расстреливает женщин и детей.

— У вас есть вопросы, господин майор? — спросил начальник школы. Шлоссер отрицательно покачал головой.

Когда Зверев вышел, Шлоссер сказал:

— Поздравляю, капитан. Очень интересный человек, — подумав, повторил: — Очень интересный. Вызовите, пожалуйста, Ведерникова.

Ведерников уселся в кресло свободно, без какого-либо напряжения. Отвечая начальнику школы, чуть заметно ухмылялся. Он был доволен собой, знал, что нравится начальству.

Шлоссер положил личное дело Ведерникова на дело Зверева, отодвинул их в сторону.

— Спасибо, достаточно.

— Иди. — Капитан указал на дверь, Ведерников вышел.

— Вы, конечно, проводите занятия по физической подготовке? спросил Шлоссер.

— Так точно, господин майор.

— Отлично. Я хочу провести небольшой эксперимент.

В оборудованной под спортзал комнате была срочно собрана группа курсантов. Инструктор вызывал пары, которые тренировали приемы защиты и нападения. Люди занимались неумело и весьма неохотно.

Капитан Казик нервничал, Шлоссер молча улыбался, затем кивнул начальнику школы. По команде капитана Ведерников и Зверев стали в боевую позицию. Инструктор отобрал у них деревянную винтовку и деревянный нож и, по знаку капитана, поставил на стол загодя приготовленную бутылку коньяку.

— Приз победителю! — громко сказал он и отошел в сторону. Рукопашная!

Ведерников был на голову выше противника и физически явно сильнее. Он посмотрел на коньяк, подмигнул сидевшим на лавочке товарищам, сжав жилистые кулаки, двинулся на Зверева. Бывший летчик взглянул на Шлоссера, на начальника школы, затем на грозно надвигающегося Ведерникова, отскочил — кулак Ведерникова рассек воздух. Зверев увернулся еще раз. Ведерников изловчился и при очередном нападении сбил Зверева с ног. Тот поднялся, сплюнул кровь, попытался напасть сам, но Ведерников вновь сбил его и снова бросился вперед.

Зверев увернулся, отскочил и вдруг вытянулся по стойке «смирно». Глядя за спину Ведерникова, он гаркнул:

— Слушаю, господин капитан!

Ведерников инстинктивно вытянулся, повернулся к сидевшему за столом начальству. Зверев сзади ударил его кулаком по шее, ногой в пах. Ведерников тяжело рухнул на пол. Прежде чем инструктор успел опомниться, Зверев нанес Ведерникову еще два страшных удара ногой, тот, потеряв сознание, затих.

Инструктор замахнулся на Зверева, но Шлоссер его остановил. Он взял личные дела Зверева и Ведерникова и вышел в сопровождении начальника школы.

На следующий день Шлоссер, довольный собой, вернулся в Таллинн. Он кратко рассказал Целларису о результатах поездки, попросил, чтобы Зверев и Ведерников были незамедлительно доставлены сюда, в его, Шлоссера, распоряжение.

По пути домой Шлоссер зашел в антикварный магазин, купил двух бронзовых сатиров, державших в каждой руке по подсвечнику. Дома он поставил сатиров на мраморную плиту старинного камина в гостиной.

В тот же вечер Шлоссер пригласил Целлариуса и Маггиля, которого днем не успел повидать, на ужин.

Стол был накрыт. Хельмут поправлял приборы, откупоривал бутылки и недовольно бормотал:

— Дожили. Готовимся принимать Франца Маггиля. Его отца господин генерал и на порог дома не пускал.

— Все течет, все изменяется, старина. — Шлоссер посмотрел на стенные часы, сверил их со своими и перешел в кабинет, где остановился у гравюры с роденовского «Мыслителя». Барон был в хорошем настроении удача немалая, быстро нашел двух агентов, отвечающих замыслу операции. Можно начинать операцию «Троянский конь». Фигуры на шахматной доске расставлены, предстоит сделать первый ход.

В кабинет заглянул Хельмут.

— Стол на три персоны, я вас правильно понял, господин барон?

— Верно, Хельмут. Верно, — задумчиво ответил Шлоссер.

— Забыл сообщить, господин барон. — Хельмут не уходил, мялся в дверях. — В ваше отсутствие явился фельдфебель и заменил телефонный аппарат. Какие-то неполадки.

Шлоссер сначала никак не реагировал на сообщение, лишь спустя несколько секунд поднял голову, встретился с Хельмутом взглядом. Лицо старого слуги было бесстрастно.

— Спасибо, Хельмут, — слегка улыбнувшись, сказал Шлоссер, подождал, пока слуга закроет за собой дверь, взял стоявший на столе телефон, повертел и поставил на место.

В коридоре раздались шаги, послышался недовольный голос Хельмута, и в кабинет вошел гауптштурмфюрер Маггиль.

— Хайль Гитлер, Георг!

— Здравствуй, Франц! — Шлоссер сделал шаг навстречу гостю, оглядел его: — Гауптштурмфюрер, поздравляю.

— Фюрер дал мне то, что вы получили при рождении, барон. — Франц подошел. — Здравствуй.

Офицеры пожали друг другу руки. Шлоссер снова оглядел гостя.

— Я рад за тебя, Франц. Ты прекрасно выглядишь, не отъелся, как большинство твоих коллег. — Шлоссер похлопал гауптштурмфюрера по плечу. — Молодец.

— Спасибо, Георг, чертовски рад, что ты приехал именно в Таллинн. Я как услышал, что тебя вызвал Канарис, так понял, что очень скоро Георг фон Шлоссер поедет в Россию. Но именно в Таллинн? На это я не надеялся.

— Я также рад встрече.

— Старый Хельмут уже проскрипел, что какую бы форму на лавочника ни надень, он так и останется лавочником. Почему лавочником? Маггили всю жизнь были скотоводами. Ты помнишь нашу ферму?

— Я же пять дней как из дома, Франц, — ответил Шлоссер. — У Хельмута где-то подарки от твоей Эльзы. Она просила передать, что дети здоровы. Франц, их у тебя ужасно много!

— Пятеро. — Маггиль полез в карман.

Шлоссер его остановил:

— Бога ради, без фотографий, Франц. Недавно я видел все твое семейство.

Офицеры сели в низкие кожаные кресла, закурили и, улыбаясь, посмотрели друг на друга.

Во внешности барона все было остро: жесткие усы, ломаные поднятые брови, раскосые глаза, волосы — светлая короткая щетина.

У Маггиля мягкие черты лица, он брюнет с прической и усиками «а-ля фюрер», у него голубые круглые глаза и яркий пухлый рот.

— Постарел? — спросил Шлоссер.

— Не знаю, — неуверенно ответил Маггиль.

Вошел Хельмут, спросил:

— Ужинать будете при свечах, господин барон? — Он повернулся к Маггилю и пробурчал: — Франц, если станешь стряхивать пепел на пол…

— Хельмут, с сегодняшнего дня ты будешь говорить: господин гауптштурмфюрер, — перебил слугу Шлоссер. — А свечей не зажигай.

— Слушаюсь, господин барон. — Хельмут поклонился.

Маггиль подождал, пока денщик выйдет.

— У нас здесь работы хватает, Георг. Шеф заболел, твой Франц отвечает за город. Это непросто.

— Понимаю. — Шлоссер вертел между пальцев сигарету, поглядывал на Маггиля.

— Ни черта ты не понимаешь. Но скоро поймешь. Эстонцы должны были встретить нас лучше.

— Почему, Франц? — Шлоссер взял со стола телефон, вынул из кармана нож, неторопливо начал разбирать аппарат. Маггиль хмуро следил за его движениями. — Почему эстонцы должны встречать нас хорошо?

— Тебе будет трудно работать, Георг. — Маггиль вздохнул. — Ты аристократ, тебя недолюбливает фюрер. Только Канарис сумел добиться твоего возвращения в строй. Я получил специальное распоряжение по поводу твоего приезда. — Перечисляя, он сжал правую руку в кулак, а левой разгибал на ней пальцы.

— Спасибо, Франц. — Шлоссер открыл телефонный аппарат, вынул из него деталь, положил на стол. Маггиль опустил глаза. Шлоссер не упрекнул его, беспечно сказал:

— Недурно, Франц.

Маггиль молчал, поглаживая кисть левой руки. Пытаясь выйти из неловкого положения, он сказал:

— Забыл сказать, Георг. Я получил приказ из Берлина оказывать тебе посильную помощь.

— И начал с подслушивания телефонных разговоров. — Шлоссер взял вынутую из телефонного аппарата деталь. — Тебе не мешает знать, Франц, что адмирал Канарис встречался с твоим шефом Кальтенбруннером. В этой операции СД и абвер будут работать вместе. Не переусердствуй в слежке за мной. Можешь остаться без головы.

— Что ты, Георг? Хочу предупредить тебя — Кальтенбруннер не любит аристократов. Не думай, что я смогу тебе существенно помочь.

— Спасибо, Франц, — беспечно ответил Шлоссер. — Пройдем в гостиную, проверим, все ли готово.

Старинная мебель красного дерева и вполне приличный ковер остались от хозяев особняка. Шлоссер поправил стоявшие на камине подсвечники и зажег свечи.

— О, свечи! Столовое серебро, коньяк и русская водка. Хорошо быть богатым. — Потирая руки, Маггиль обошел стол. — Кто-то сказал, что в мире имеется лишь два рода людей: богатые и бедные.

— Сервантес. — Шлоссер улыбнулся. — Только он сказал: имущие и неимущие. И потом, Франц, Сервантес не моден у партии.

— Я не могу запомнить всех коммунистов, а сказал он неплохо. Кого мы ждем?

— Видимо, меня, господа? — останавливаясь в дверях, спросил Целлариус.

— Простите, господин фрегатен-капитан. Я не слышал, как вы подъехали.

— Пустяки, господин барон, — ответил Целлариус, показывая, что понял и в присутствии гауптштурмфюрера будет официален. — Вы прекрасно устроились, умение создать уют на войне — большое искусство.

— Прошу господа, как говорят русские: волка баснями не кормят. Он заметил, как Целлариус сдержал улыбку, видимо, зная точный текст русской пословицы.

— Что ты сказал, Георг? — спросил Маггиль, наливая себе водки. Не дожидаясь ответа, продолжил: — За твой успех, Георг! — Он поднял рюмку.

— Ваше здоровье, господа! — Шлоссер поднял рюмку. Офицеры выпили. Маггиль, наливая себе снова, спросил:

— Как съездил, Георг? Я слышал, ты подобрал двух человек. Это не персональный секрет абвера?

— Не дает тебе абвер покоя. Хочу подготовить двух агентов, забросить их к русским. Но это не главное. — Шлоссер подошел к небольшому столику, на котором лежали лист белой бумаги и карандаш. Целлариус и Маггиль последовали за ним.

— Абвер располагает данными, что в ближайшее время в Таллинне появится крупный разведчик русских, который станет интересоваться деятельностью вашего хозяйства, фрегатен-капитан. Я нарисовал улицу Койдула, вот дом три, где расположена Абвернебенштелле-Ревал. Шлоссер поставил крест. — Этот дом пустует, в нем можно создать небольшой пансион, три-четыре комнаты. Вот здесь сейчас пивная, которую посещают солдаты. Надо срочно ее переоборудовать в офицерское казино. Клуб для избранных — для ваших людей, Целлариус, и для ваших, гауптштурмфюрер.

— Русский не полезет в такое логово, — категорически сказал Маггиль.

— У него не будет лучшего подхода. Но надо приготовить приманку, господа. Франц, мне нужен умный парень. Тонко, без нажима он разыграет опустошенного человека, психически травмированного ужасами твоих подвалов. Он ищет забвения в игре и проигрывает, крупно проигрывает. Деньги я ему дам, разумеется, через тебя. Пойдут слухи, на него начнут писать доносы, гауптштурмфюрер Франц Маггиль наложит на него взыскание. В его легенду должны поверить все, им может заинтересоваться русский разведчик. Не исключено…

— Прихлопнут как муху, — перебил Маггиль. — Мои ребята не потерпят в своей среде неблагонадежного.

— Охрана ваших людей, гауптштурмфюрер, ваша забота. В случае удачи вас ждет Железный крест.

— Ты уже раздаешь кресты, Георг? — Маггиль усмехнулся, протянул Шлоссеру бокал, барон оставил его жест без внимания.

— Фрегатен-капитан, вы тоже подберете человека на аналогичную роль. Пусть не играет, а… пьет. Пустите слушок, что он наркоман. Переоборудованием пивной займитесь завтра же. Вот здесь. — Шлоссер ткнул карандашом в импровизированную карту. — Организуйте наблюдательный пункт. Фотографировать всех проходящих по улице, особое внимание обращать на офицеров. Исключите женщин, детей. — Он задумался. — Нет, только детей. Фотографировать начнете… Сегодня… Двенадцатое апреля… С десятого мая. Гауптштурмфюрер, — Шлоссер повернулся к Маггилю, — не сочтите за труд, распорядитесь, чтобы с десятого мая для меня составлялись списки всех прибывающих в город.

— Не все регистрируются, барон.

— Интересующий меня человек зарегистрируется. Обратите внимание на офицеров, приезжающих в отпуск, переведенных по службе, коммерсантов и артистов. Каждую неделю списки проверять и выбывших вычеркивать. Нам нужен человек, который приехал минимум на месяц. Шлоссер, бросив карандаш, взял гостей под руки. — Все. К столу, господа. У нас не будет ведомственных распрей. Германии нужен результат операции, а добьется его абвер или СД, значения не имеет. Хельмут, горячее!

— Господин майор, какое впечатление произвели на вас школы, преподавательский состав, агентура? — спросил Целлариус.

— Впечатление? — Шлоссер задумался. — Ну, конечно, впечатление у меня самое поверхностное. Ваши люди стараются, с дисциплиной внешне в порядке. Аккуратно и очень педантично ведутся личные дела, но качество агентуры, по-моему, низкое. При блицкриге подобная агентура имеет право на существование, возможно, она даже необходима. Прямолинейные диверсанты, а иных агентов я в школах не видел, для заброски в прифронтовую зону. Теперь такие люди почти бесполезны.

— Конечно, — вмешался Маггиль, — половина явится с повинной, остальных русские переловят, как котят. Выброшенные деньги.

Целлариус нахмурился.

— Гауптштурмфюрер, возможно, мы недостаточно эффективны, но не абвер загоняет русских в леса и создает партизанские отряды. — Он налил Маггилю рюмку водки. — Выпьем, Гауптштурмфюрер!

Маггиль начал было застегивать мундир, хотел встать, но Шлоссер положил руку на его плечо и сказал:

— Гнев есть кратковременное безумие.

— Георг!

— Это сказал не я, а Гораций. — Шлоссер похлопал Маггиля по плечу и, пытаясь вернуть разговор в спокойное русло, напомнил: — Я подобрал для себя двух хороших агентов.

— Ах, да. — Маггиль посмотрел на Шлоссера. — Кто же эти агенты, расскажи, старый разведчик. И когда ты собираешься забросить их к русским?