ИСКАТЕЛЬ № 1 1967
Николай ЛЕОНОВ, Георгий САДОВНИКОВ
МАСТЕР
Рисунки Ю. МАКАРОВА
Пролог
— Ну, вот и все, — сказал начальник краевого управления. — Ну, вот и пора распрощаться, Михеев. Скатертью дорога, так сказать. Три дня вам на сборы. На тары, на бары. На всякую раскачку. Потом дорога поездом, и на шестой по месту новой службы — как часы.
Он рассуждал-приказывал, как будто это касалось его: и перевод в Москву, и железнодорожный контейнер, и всякое такое, сопряженное с отъездом Он фантазировал, что бы сделал он в положении Михеева. Первым делом он бы собирался три дня и три ночи. Всласть и со смаком пакуя каждую щетку. А Михееву хватало дня с избытком. Ну, день бы взял еще на всякий случай. Не более того. Отдел он передал заместителю, и делать ему здесь было нечего, в Краснодаре. Лишний день — это пытка. После смерти жены минуло много лет, но город, где, куда ни ступи, все связано с ней, не перестал быть источником печальных воспоминании.
Он просился куда угодно, лишь бы отсюда подальше. Так и написано в рапорте синим по белому. И начальник его читал, от него-то рапорт пошел вверх, переходя из рук в руки А оттуда спустили взамен другую бумагу, и она так же передавалась из рук в руки, только в обратном порядке. Он, Михеев, узнал ответ и подумал, ну что ж, это кстати, — в Москве его дочь и внучата, — пожалуй, ему повезло.
— Там-то вы в Лужники. Там уж все матчи, — проговорил начальник. Он все-таки слегка завидовал Михееву доброй завистью старого друга.
— Там двое внучат, в Москве. Такие подрастают сорванцы, — возразил Михеев, защищаясь.
— Ну да? За «Динамо»-то вы болеете? Не станете же отрицать?
— Разумеется.
Сказал он просто так, стараясь не обидеть. А ему давно не до футбола. Это была какая-то другая страна — футбол. Веселая и беспечная. Но ему там места не нашлось. Не подошел он как-то.
— Ну что ж, счастливого пути и всяческих успехов, — сказал начальник, поднимаясь и долго не отпуская михеевскую руку.
Потом Михеев зашел в хозчасть и сдал пистолет.
— Пока займитесь утюгом. Для тренировки. Чтобы кисть не отвыкла, вытяни руку с утюгом и так подержи, — сказал начальник хозчасти, составляя акт о сдаче оружия.
Михеев расписался, где положено, и вышел на улицу. Здесь его поджидали. Напротив, через улицу, стоял пожилой мужчина в новом двубортном пиджаке и полосатом галстуке. Он привалился плечом к стволу приземистой катальпы и угрюмо смотрел на Михеева. Его глаза сидели глубоко под густыми бровями, издали просто темнели глазные впадины, и было трудно разобрать, куда смотрит их хозяин. Но Михеев знал точно: взгляд принадлежит ему. Большие мягкие листья катальпы висели почти над головой мужчины, как мягкие собачьи уши, и ствол ее, казалось, поскрипывал под тяжестью его плеча — такая сила угадывалась под пиджаком.
Михеев глянул мельком на ожидавшего и зашагал к центру города. Мужчина помедлил, точно нехотя оттолкнулся плечом от катальпы и двинулся следом за Михеевым. Иногда косясь на витрины, тот видел его отражение. Мужчина шел теперь почти вровень по другой стороне улицы.
Потом Михеев брал чемодан в универмаге, а непрошеный спутник торчал поодаль за спиной, и публика разбивалась о него, будто о скалу, обтекала стороной.
Подобрав чемодан, Михеев направился в кассу. Мужчина стоял все на том же месте, как раз на его пути.
— А, Мастер, это ты? Ну, здравствуй. Как живешь? — сказал Михеев принужденно.
— Здорово, начальник. Твоими молитвами только, больше еще чем? — мрачно буркнул Мастер, не уступая дороги.
— Ну, я пошел, — сообщил Михеев, хотя толком и сам не знал, зачем он это объясняет. Пошел себе, и все, какие разговоры.
Но Мастер промолчал, только выпятил нижнюю губу — задумчиво или просто так. И Михеев тоже его обогнул, при этом Мастер не шелохнулся, так и остался к нему спиной. Но когда Михеев шел назад к прилавку, Мастер все же удосужился сделать разворот. Он медленно повернул свое тяжелое тело вокруг оси и встретил Михеева лицом.
— Значит, уезжаешь? — на той же низкой ноте произнес Мастер, обращаясь скорее к самому себе.
— Переводят, Мастер, — сказал Михеев чуть ли не в оправдание. И без этого можно было обойтись, никто не тянул за язык. Но он стоял перед Мастером и разводил руками.
— Ну-ну, — помолчав, выдавил Мастер из себя, по-прежнему не уступая дороги.
— Такие дела, — согласился Михеев тоже после паузы, и это напомнило тот день, когда они молча два часа просидели у Мастера за столом лицом к лицу и только изредка цедили это же самое «ну-ну» и «такие дела».
Тогда, в прошлую зиму, Мастер ни с того, ни с сего пригласил его на день рождения. И Михеев, застигнутый врасплох, от этой неожиданности принял предложение. Они сидели молча вдвоем за нетронутой бутылкой водки. Говорить им было не о чем. И они сидели, невольно погрузившись в общие воспоминания, только каждый вспоминал свое в этих давних событиях.
— Такие дела, — повторил Михеев и опять обошел Мастера, стараясь не задеть.
Каким образом пронюхал Мастер о его отъезде? Тут оставалось только гадать. Может, за минувшие тридцать лет между ними уже возникло нечто вроде телепатической связи? Между ним, работником розыска, и этим матерым замшелым преступником. Что только не бывает! Не учтешь всего. Когда вот так некий человек напрочь становится частью твоей жизни. И хотя в последние годы Мастер ушел на покой, это уже ничего не меняло. Напоминания о нем отныне существовали вечно.
Но вот теперь их пути расходятся, и Мастер навсегда выбывает из его жизни. Михеев подумал об этом только сейчас. Его собственная судьба настолько сплелась с судьбой Мастера, что эта мысль попервоначалу показалась удивительной. Он даже обернулся. Но толчея скрыла Мастера. И только по кипящим бурунам можно было догадаться, что тот по-прежнему стоит на скрещении самых людных путей, между прилавками и кассой.
Михеев поправил штатскую кепку и вышел на улицу.
В квартире опустело — часть вещей он уже упаковал и сложил их вдоль стенки. Теперь в комнатах завелось эхо, и шаги его словно получили продолжение, отдаваясь под потолком. Он набрал телефон товарной станции — справился о контейнере, который был заказан еще три дня назад, и вновь занялся укладкой.
Вещей после жены еще оставалось много. Они попадались на глаза и под руку на каждом шагу и бередили приутихшую боль. Часть их, имевшую ценность, он отправил ее родне. Остальное отнес дворничихе. Оставил только памятное. И казалось, после этого нечего будет паковать — у него-то вещей раз-два и обчелся. Но не тут-то было — он запутался в массе мелочей.
Выходит, квартира ими кишела, а он не знал этого раньше.
Временами хлопоты приводили его к окну, и он тогда бросал невольный взгляд на улицу. Там, наискосок, где виднелся угол сквера, сидел на скамейке Мастер.
Скамья стояла так, что Мастеру пришлось сидеть спиной к михеевским окнам. Он изредка поворачивал голову и смотрел на окна. И Михееву было нетрудно представить, как багровеет могучая шея у Мастера от такой принужденной позы.
Сидел он допоздна, пока не растворился в темноте, но утром он пришел, когда Михеев загружал контейнер. Михеев и рабочие натужно волокли пианино, покрикивая «давай, давай», а Мастер наблюдал в сторонке, и его лицо с мелкими чертами было безучастно ко всей этой возне. Только его глаза временами останавливались на суетящемся Михееве, и тогда по ним можно было догадаться, что Мастер о чем-то думает.
— Чего стоишь? Лучше подмогни! — кивнул один из рабочих.
Мастер глянул равнодушно и бровью не повел. Он-то, который пер с десяток верст на собственном горбу металлический сейф средней величины, потому что тот не открылся на месте, где ему было предписано стоять.
На контейнер рабочие навесили пломбу и укатили на станцию. Оставшийся Михеев стряхнул с ладоней пыль, вытер лоб носовым платком и только тогда посмотрел на Мастера.
— Вещички, значит? Барахлишко? — просипел Мастер со своей позиции издали и даже шага не сделал, хотя их разделяло расстояние для беседы малоподходящее.
— Барахлишко, Мастер. Вещички, — подтвердил Михеев, закурил и обвел глазами улицу, прощаясь.
Ответ, вероятно, исчерпал весь вопрос до дна. Мастер молчал. Так они немного постояли переминаясь. Потом Михеев кивнул и вошел в подъезд, точно порвал невидимые путы, а Мастер навечно остался там, за пределами его жизни.
Под вечер у Михеева собрались друзья. Сидя на чемоданах, выпили водки и потом, расхватав багаж, отправились на вокзал.
Поезд пришел со стороны Новороссийска.
То ли проводница была близорукой, то ли неповоротливой, только у михеевского вагона выросла очередь. И Михеев стоял с друзьями в стороне.
Приятели били его по рукам, трясли за плечо, кричали вразнобой, прощаясь.
А поодаль, широко и твердо расставив чугунные ноги, стоял Мастер. Он курил, затягиваясь неторопливо. Сигарету прятал в ладонь по мальчишеской привычке, а вторая рука была в кармане.
Покрывая шум, надрывался диспетчер, гоняя маневровые:
— Иванов, какого черта?!
Сквозь хаос пробился настойчивый голос диктора и сказал:
— …ква осталось пять минут.
Михеев полез в вагон. У входа в тамбур он обернулся. Внизу маячили взволнованные лица, седые кудри и лысины друзей. Мастер стоял на том же месте. Михеев машинально ему кивнул и поволок чемоданы в купе.
Мастер некоторое время машинально шагал за поездом. Но в общем-то так все равно было ближе к дому. Словом, еще неизвестно, шел ли он следом за составом, увезшим Михеева, или просто сокращал дорогу. У моста он в самом деле свернул вправо, а отсюда до его улицы уже подать рукой.
Пока ему еще не было толком ясно, что же произошло.
Но оттого, что Михеев навсегда ушел из его жизни, и вправду становилось непривычно. Когда же он впервые увидел Михеева? Сколько лет — не сочтешь. И где это было? Ну, да, тот приперся прямо на квартиру: брать — ни больше ни меньше. А сам он был один, точно перст. Худой и долговязый. Стоял в дверях, и рот до ушей — довольный. Думал, пара пустяков взять Мастера голыми руками. Это встретившись с глазу на глаз! Тогда-то он вывернулся просто: Михеева башкой о стену, а сам тараном в окно.
Мастер толкнул ногой калитку и пересек двор, давя подошвой сбитые ветром черные виноградинки. Виноградник ему достался от тетки вместе с половиной дома по наследству, и теперь без ухода совсем одичал, ягоды стали мелкими, в горошину.
Он открыл дверь, прошел в комнату и сел на стул, не сняв даже кепку.
Глава I. Выезд
— Ты возьмешь шляпу в конце концов? — спросила мама.
— Тепло, ма. Честное слово! — крикнул он и сбежал по ступеням на нижнюю площадку.
Времени было в обрез — он летел, едва касаясь ступеней.
На троллейбусной остановке переминались ожидающие. Леонид занял место в хвосте очереди и приготовился ждать.
Троллейбуса долго не было. Леонид заволновался. Его пунктуальность никак не могла совпасть с графиком работы транспорта, из-за этого она почти всегда висела на волоске. И когда в конце концов троллейбус пришел и довез его до Петровских ворот, Леониду уже пришлось мчаться во всю прыть от остановки до управления.
Он едва не пролетел мимо дежурного старшины. Если бы дежурил кто-нибудь другой, он бы здесь не задержался и сэкономил массу секунд. Но именно сегодня у входа стоял тот самый багровый толстяк в начищенных пуговицах. Большой и дородный.
— Товарищ Зубов, документик, — сказал старшина.
Леонид будто с ходу уткнулся в невидимую стенку. Каждый раз у него тихонько пострадывало самолюбие. К остальным работникам розыска этот старшина был мягок и смотрел сквозь пальцы на то, как они носятся мимо, не предъявляя удостоверений. И почему-то он выбрал именно Леонида и тренировал свою принципиальность на нем.
Потом Леонид взлетел на четвертый этаж и пронзил коридор, точно сквозняк. Еще мгновение, он сбросит плащ — и тогда…
— Итак, все на месте? — спросил подполковник Михеев, отрываясь от блокнота. Он стоял возле окна и копался в блокноте.
— Все, — ответил Леонид, тяжело переводя дыхание. Собравшиеся посмотрели на него. Он стоял в дверях, неустойчиво покачиваясь на каблуках, упираясь пальцами в косяк, и боялся оступиться назад, в коридор. Коридор — еще не кабинет. И тогда докажи, что пришел вовремя.
— Зубов, — произнес подполковник, и Леониду сразу стало ясно: сейчас попадет.
Такой в отделе признак: если зовут по фамилии, значит жди разноса. И тогда готовься — держи ухо востро и, когда начнется, терпи.
— Вот что, Зубов, — повторил старик, видно соображая, с какого бока удобней взяться за Леонида.
То, что он собирался сказать, осталось тайной, потому что задребезжал всеми расхлябанными частями старый телефон, прозванный «наганом» за безотказность. Уж сколько начальников в сердцах било его же собственной трубкой по рычагам, так нет, он только металлически екал и продолжал исправную службу. Но все равно не миновать бы ему мусорной ямы, не обладай он одним дорогим качеством. Через эту примитивную машинку было слышно все, что творилось за сотню метров окрест на том конце провода. И это свойство древнего прибора выдало начальству с головой не одного заленившегося сотрудника. Жена, конечно, уверяла, что муж куда-то ушел. Начальник отдела терпеливо слушал все это до конца, а потом невинно говорил: «Ну, вот он и явился, пока мы тут с вами мило судачили. Слышите, он просит выходные брюки. Передайте ему выходные брюки потом, а сейчас он срочно нужен в рабочем костюме».
Вот и теперь, когда Михеев поднял трубку, Леонид из первых рук, от самого дежурного по управлению, узнал, что произошло в его районе. Кто-то ограбил квартиру инженера Крылова и унес большие деньги.
— Слушаюсь, Серафим Петрович, — ответил Леонид, выслушав распоряжения о выезде, и пошел к дежурному за подробностями.
Затем он оделся и сбежал по ступенькам во двор к машине. Там, за спиной шофера, уже сидел собаковод — конопатый, добродушный парень с овчаркой. Шофер читал журнал «Здоровье» и только искоса мельком глянул на Леонида, когда тот уселся рядом. Последним явился работник научно-технического отдела, или короче — НТО. Он тащил с собой небольшой, но тяжелый чемодан с инструментами. Он еще выходил из подъезда, а уже было ясно, что это идет кто-то из работников НТО. Они всегда таскали с собой тяжелые чемоданы, и без чемоданов их трудно было вообразить. Это была их неотъемлемая часть.
— Трудненько? — спросил Леонид сострадательно.
— Ничего, — бодренько ответил работник НТО и начал устраиваться в машине рядом с собакой.
Леонид, обернувшись, ждал, когда тот займет свое место. Этого ждали все — и шофер и собаковод. И овчарка тоже, высунув язык и быстро дыша, смотрела на последнего пассажира.
— Ты бы хоть отвернул ее морду к себе, что ли, — попросил тот собаковода. — Все-таки чудовище. Ишь, как глядит.
— Нужен ты ей, Николай Иванович. Ты для нее не существуешь, — сказал собаковод с обидой за свою овчарку.
— А если наступишь на хвост? Нечаянно? Тогда что? Борись за жизнь, а потом чини штаны и делай уколы.
— Ну-ну, только не калечь собаку, штаны обойдутся дешевле, — запротестовал собаковод и перевел овчарку к себе поближе.
Они, видно, были старые знакомые — собаковод и работник НТО, — а Леонид с ними выезжал впервые.
Тем временем шофер завел машину, и Леонид скомандовал: «Поехали».
Машина проскочила по бульварам по улице Герцена, на время была затерта в механическом потоке, вынырнула из него и остановилась перед облупившимся пятиэтажным домом.
Лифт, судя по висевшей бумажке, не работал, поэтому Леонид и собаковод с овчаркой побежали на третий этаж своим ходом. Там, на площадке, их дожидался участковый в новых больших сапогах и с традиционным кожаным планшетом в руках.
Из-за его спины выглядывали встревоженные лица жильцов, высыпавших из квартир.
— Милиция приехала, — произнес кто-то.
— Здравствуйте, товарищи, — сказал Леонид, и ему ответили вразнобой.
— Дядя милиционер, а почему вы не в форме? — спросил мальчуган в джинсах.
— Толя, не мешай дядям работать, — сказала женщина в цветном халате и повела мальчугана в одну из распахнутых дверей.
— А они их быстро поймают, жуликов? — не унимался малыш.
— Где хозяин? — спросил Леонид, пожимая участковому руку. Соседи привели под локти крошечную старушку.
— К вам можно? — обратился Леонид к тем, кто привел пострадавшую.
— Милости просим.
Овчарка нервничала, чувствуя начало работы. Ее мощная, отвисающая грудь напряженно дрожала.
— Начинайте, — сказал Леонид собаководу. Со второго этажа тем временем поднимался Николай Иванович из НТО.
— И лифт, как назло, не работает, повесили бумажку, — сказал он, преодолевая последний марш.
— Наоборот. Лифт работает, — возразил участковый. — На бумажке так и написано: «Лифт работает».
— Итак, за дело. Прошу вас, — сказал Леонид старушке, пропуская ее в соседскую квартиру.
Ее рассказ был немногословен. Женщина заново, теперь уже освобожденно, плакала, увидев зримую поддержку милиции. В восемь с чем-то утра Дарья Ивановна Крылова пошла по магазинам («Каждый день хожу. За продуктами, — пояснила она. — За мясом, а потом за овощами»), а вернувшись приблизительно часа через полтора, раньше обычного («За говядиной не пошла, купила свинину, закололо в боку»), и открыв дверь, услышала в квартире тихие шаги. Это могла быть племянница Нина. «Что-то больно рано?» — крикнула старушка и так, с хозяйственной сумкой заглянула в комнату. И вот тут случилось ужасное. Кто-то крепко взял ее сзади за локти («Будто железом», — вспомнила Дарья Ивановна) и сказал: «Молчи, бабка, и не оглядывайся, не заставляй убивать». Потом сильным, твердым плечом нажал на спину, отвел в кладовку, толкнул в темноту: торопливо захлопнул дверь и добавил: «Сиди тут и не рыпайся, будет каюк». Потом еще с минуту походил вроде на цыпочках и ушел, тихо стукнув дверью. Тогда только она вышла и закричала не своим голосом.
— Страсти-то какие. Рука до сих пор болит, — закончила женщина.
Выяснив все, что можно было, Леонид сказал: «Спасибо, мамаша, отдохните здесь», — и вышел на лестничную площадку. Тут же курил собаковод. Овчарка сидела около его ноги и виновато смотрела на своего хозяина. У нее был обескураженный вид.
— Куда следы? На улицу или во двор? — спросил Леонид собаковода.
— На улицу. А там дым и копоть. И тысячи ног. Что вы хотите — Москва.
— Конечно, в лесу полегче. Особенно зимой. Пушистый нетронутый снег и единственная цепочка следов. Не следы, а загляденье — хоть сам бери вместо собаки.
— А-а, — махнул рукой собаковод. — Уйду работать к Дурову. Уж там не мучают зверье, во всяком случае. А здесь сплошная живодерня. Смотри, до чего довели собаку. До невроза. Смотреть больно.
— Леонид Михайлыч, — позвали из ограбленной квартиры.
— Мастерская работа. Асовая, — сказал работник НТО. Он стоял около двери на разостланной газете и держал в руках фотоаппарат.
— Как же он вошел, этот грабитель? — спросил Леонид, остановившись в дверях. — Входной замок целехонек. Без царапины.
— Подобрал ключ и вошел. А может, и без ключа. Поленился. Сунул грязный нестриженый ноготь — и милости просим. Замок стандартный и разработан до того, что еще удивительно, как он не отпирается просто на просьбу: «Сезам, откройся», — сказал Николай Иванович, отодвигая чемодан и пропуская Зубова.
Леонид прошел в комнату. Вокруг него сверкал яростно натертый паркетный пол.
Вернее, кусочки пола — до того комната была мала. И видно, грабитель был ловкий человек, если расхаживал тут, не оставив и заметного следа. Даже в коридоре. Хотя на тротуарах жидкая грязь, масляный коричневый кисель, попробуй сохрани чистыми туфли. Разве что пронесешься по воздуху, не касаясь земли подметкой. Но он был этакий деликатный гость. Вероятно, долго вытирал ноги у входа, уважая труд хозяйки.
— Все на месте. Даже стул не подвинул, окаянный, — сказала хозяйка.
И если бы незваный человек еще не взломал письменного стола и не украл огромную сумму денег, то здесь и делать было бы нечего.
— Две тысячи новыми деньгами, — грустно сообщила старушка, — собирали на кооператив. И вот собрали. Кому-то на водку. На что же еще? Пропьет, проклятый.
Леонид пробежал глазами по комнате. Оттого, что работник НТО пооткрывал дверцы буфета и шифоньера, в комнате стало еще теснее. И жили в этой крохотуле три человека — старушка, ее брат — инженер Крылов и племянница. Тут уж новая квартира нужна была позарез.
С площадки донеслись знакомые голоса, и в дверях появился начальник отдела в сопровождении своего заместителя Маркова. Они вошли в комнату и сразу засунули руки в карманы. Такая предосторожность еще никогда не мешала — что-нибудь схватишь и потом возись с отпечатками. Которые твои и которые чужие. Суди, ряди и ломай голову. Себе и другим.
— Ну, какова картина? Не слишком абстрактная? — спросил Михеев.
— Куда там, — чистое полотно. Сработали здорово, ничего не скажешь, — ответил Леонид и доложил обстановку, а Николай Иванович добавил свое.
— А вот насчет замка на ящике, так почерк пробоя знакомый, — сказал он, отрываясь от лупы. — Такой был на Сретенке и на Удальцова. И на Кутузовском проспекте тоже.
— Проверьте у себя в НТО хорошенько. Если так, то это очень серьезное дело, — нахмурился Михеев и тут же спросил: — За стол уже можно?
— К сожалению, можно.
— Пишите протокол осмотра. Понятых из соседей, — сказал начальник Леониду, расхаживая вокруг стола.
Леонид добросовестно покорпел над протоколом осмотра, взял подписи у понятых и показал протокол начальнику отдела.
— Посмотрим, — сказал подполковник, пробежал глазами по строчкам, полез в нагрудный карман за авторучкой, словно ему хотелось что-то исправить, но спохватился и убрал авторучку в карман.
«Ага, горячо. В протоколе марать нельзя, это тебе не бумажка», — подумал Леонид ехидно.
И вечно он, этот начальник, исправляет. Нет в отделе бумажки, по которой он не прошелся бы пером. Верно, правда то, что про него говорят: когда-то, дескать, начальник учился в полиграфическом, но ничего из этого не получилось, и теперь он отводит душу на докладных и тому подобной литературе.
— Где же глава семьи? — пробурчал начальник, поймав иронический взгляд Леонида и пряча глаза.
Вызванный с работы глава семьи через полчаса влетел в квартиру, и из него посыпались вымученные шутки. На его взгляд, видимо, юмор должен был скрашивать жалкую роль пострадавшего.
— Ну вот. Нет худа без добра. Иначе бы я с вами и не познакомился, — нервно сказал он для начала и поспешно добавил: — Ох и ловкачи! Успели, пронюхали. Только взял из сберкассы, так сразу и пронюхали. Ну и ну, какие ловкачи!
Он боялся остановиться и потерять, несомненно, с трудом набранный тон. Так было легче. Он мчался очертя голову, как плохонький велосипедист, развивший огромную скорость. Худой пятидесятилетний мужчина с усталым лицом. Губы его кривились.
— Вы кого-нибудь подозреваете? — быстро и с надеждой спросил Михеев.
— Из-за денег да кого-то подозревать? Да пропади они пропадом! — сказал Крылов с бесшабашной удалью и обвел всех печальным взглядом и при этом, вероятно, думал, что у него веселые, беспечные глаза.
— Как же — пропади? Такие деньги! — сказала его сестра подполковнику. — Да он извелся, пока их занял. У кого и по сто, у кого и по десять. Всем уже задолжали вокруг. Нет, уж вы их найдите.
— Я должен был их завтра внести. А остальное в рассрочку. На две комнаты, — пояснил инженер, сдавая позиции.
— Вот видите, товарищ Крылов, на целых две комнаты. А вы никого не подозреваете, — веско сказал заместитель Марков.
И строго посмотрел на Леонида. Он заместитель и присутствует здесь. Об этом следовало дать знать. И он дал. Теперь все это знали.
— А мне подозревать некого, — упрямо возразил Крылов.
Леонид смотрел в окно и внимательно слушал. Крылов был растерян и вряд ли годился сейчас на что-нибудь полезное. В голове у него кутерьма, и в таком состоянии действительно трудно что-либо припомнить. А важна каждая мелочь. Надо собрать все по крупице, чтобы найти матерого преступника. Вернее, преступников. То, что здесь работал не один, Леонид был уверен. У него уже родились кое-какие соображения, и он хотел их взвесить.
— Где ваша дочь? — спросил подполковник.
— В институте и пока ничего не знает.
Окно выходило во двор. Там мальчишки гоняли шайбу — прямо по сырому асфальту. Шайба не скользила, и мальчишки отчаянно толкали ее крючковатыми палками. Леонид перевел взгляд на письменный стол. Там стояла фотография девочки. Фото уже пожелтело — девочке было тогда пять-шесть лет.
— Это она? — спросил подполковник.
— Да. А теперь нет спасу от кавалеров. Трезвонят с утра. Большая стала совсем, повыше меня. Мать-то была высокая. Из-за этого роста одно расстройство. Подруги ходят на шпильках, а ей нельзя. Кавалер пошел низкорослый.
— Кавалеры, конечно, студенты?
— В основном они. Турпоходы, сопромат и эти… как их… «спидолы» — транзисторы. И все на одну стипендию. Веселые эти студенты.
— Скажите, деньги в крупных купюрах?
— По двадцать пять и все новые, — произнес инженер.
— Проверьте, вещи целы?
— Я же вам говорила. Все как одна. Просто на удивление, — сказала сестра хозяина.
Заскрипели дверцы — Леонид обернулся. Крылов распахнул шифоньер, битком набитый одеждой.
— В самом деле — все целехонько.
Михеев и Марков переглянулись.
— Опытный, мерзавец! С тряпками риск. Попасться легче.
— Хорошенько проверьте почерк. Точно ли авторы старые? — сказал Михеев Николаю Ивановичу.
«Эти знали, что брать. Желторотые, те б потянули все, не удержались, — подумал Леонид. — На тряпье-то они и ловятся».
— Мы еще с вами увидимся. Сегодня вечером, — сказал подполковник, прощаясь, хозяевам.
— А замочек и филенку мы вырежем на память. А вы уж поставьте новый, и покрепче, — подал голос Николай Иванович, он все еще возился у двери.
— Леонид Михайлыч, милости прошу в мою машину, — сказал подполковник, застегивая пальто.
Глава II. Кто они?
Серафим Петрович неуклюже втиснулся в машину. Дочернин оренбургский платок, повязанный на пояснице под сорочкой на голое тело, сильно мешал, но без него радикулит крутил острее и с платком приходилось мириться.
Радикулит он вынес из засады в студеных плавнях. Тогда подстерегали Мастера. Тот уходил на баркасе из Крыма. Это была их первая встреча, и это было давно. С тех пор радикулит, как и Мастер, стал его извечным спутником, он обитал где-то внутри, дремал в затаенном логове, и, когда, очнувшись от спячки, брался за михеевскую поясницу, подполковнику доставалось на орехи. Этот недуг был свиреп и коварен и заставал всегда врасплох.
Еще вечером Михеев рассиживал на стуле, и в ус не дул, и радовался жизни, а радикулит уже разминал свои цепкие лапы, и едва подполковник вздумал подняться, как он ухватил за поясницу.
Встать, конечно, Михеев встал, но для этого понадобилось много лишних движений, будто он осторожно собирал себя по частям. И хорошо, что в кабинете был только этот юный сотрудник Зубов, вечно погруженный в анализ, иначе было бы просто неловко. Но Зубов ушел по макушку в мысли, ничего не заметил, и все обошлось без конфуза. А там уж он, Михеев, распрямился и молодцевато прошел по кабинету этаким гоголем. И уж потом он сам хитрил — не садился целый вечер и все время был на ногах.
С таким врагом лучше не садиться. Стул тогда — опасная ловушка. Это усвоил он давно и с утра предпочитал стульям ноги после того, как дочь натерла поясницу змеиным ядом и накрутила просторную теплую шаль. Он так бы и маячил перед глазами сотрудников целый день, если бы не понадобилось в машину.
В первый раз он вылез благополучно. Незаметно крякнул и вылез. Но как это выйдет теперь, трудно представить. Благо впереди еще была дорога, можно было думать о другом. О том, что совершилось новое преступление. Об этой тонко сделанной краже, после которой от преступников не осталось примет.
Он учел все точно, этот негодяй. Он заявился вовремя, когда у людей подоспела долгожданная семейная радость, и, совершая своим появлением дикую и вопиющую несправедливость, растоптал спокойно и расчетливо ее только потому, что ему было так угодно. И, оглянись опрометчиво старая женщина, он бы без раздумий и деловито уничтожил ее. Ему было бы так удобней. И не убил он только потому, что собственную жизнь он оценивает дороже. Он знает: за убийство ждет жестокая расплата. Жизнь за жизнь. Он рационалист, этот паршивец, и рисковать не хочет.
«Кое-кто из сотрудников, — подумал Михеев, — привык ко всему. Есть на белом свете, скажем, кирпичи, крупа и преступники. Из кирпичей положено строить, из крупы — варить кашу, а преступников надо ловить».
Они считают себя профессионалами, такие сотрудники. А он до сих пор взволнованный новичок. Его каждый раз, словно впервые, задевает, что такие негодяи, как этот, насаждают свое право вломиться в чужую жизнь, растоптать ее, смять и уничтожить… А это противоестественно жизни.
Его заместитель Марков, тот вчера сказал зевая:
— Это закономерно. Так устроен человек. Он продукт сложной эпохи и пока…
«Социальные условия, — сказал себе Михеев, — это, конечно, важно. Но как же с теми, кто сыт и одет? И образован? То-то. Мало еще мы учим добру, частенько забывая про это простенькое, но великое и вечное понятие. Вот что. Стесняемся. Дескать, сентиментальное слюнтяйство».
Он до сих пор помнит, как тридцать лет назад убили однокурсника Саньку из-за трешки. У него была только эта жалкая трешка, но она понадобилась жрецам самоутверждения, и они легко и мимоходом прирезали Саньку. Он лежал, согнувшись, под забором, худой от голода, так и не успевший наконец-то поесть на эту с трудом заработанную трешку.
После лекций Санька еще грузил вагоны, но им на это было плевать. И было плевать на то, что он мечтал, волновался и любил, радовался жизни. Они походя сунули нож в этот трепещущий от впечатлений, беззащитный комочек жизни, сделав ему ужасно больно, и ушли с помятой трешницей, топая по булыжнику, судача о чем-то своем и забыв про Саньку, точно прихлопнули муху.
Это случилось под ночь и недалеко от общежития. Он, студент Симка Михеев, стоял вместе с ребятами над маленьким Санькиным телом, потрясенный зловещим откровением.
Тогда, стоя над мертвым Санькой, он понял, что эти люди лишь часть тех, кто проповедует насилие, как право на самоутверждение, и разница только в упрощенной философии. Решив бороться, он ушел с полиграфического факультета и тридцать лет назад был зачислен на службу в уголовный розыск.
«Волга» неторопливо бежала в потоке машин. Машины тыкались из стороны в сторону, выбирая свободные места. От этого и оттого, что бег был вроде неспешным и дружным, они казались стадом больших и послушных животных, которых легонько подстегивал незримый пастух. Машины едва не терлись на ходу боками. А внутри за окнами торчали неподвижные человеческие фигуры.
Подполковник покосился направо. Там, за пыльным стеклом такси, сидела в обнимку застывшая пара молодых.
— Современный детектив должен прекрасно стрелять, знать боевое самбо, стенографию и фото, водить все марки машин и печатать на машинке, а в отсутствие врача…
Это громко произнес Зубов. Они уже давно спорили за его спиной. Судя по всему, Леонид отбивался от двоих. А может, нападал. И загибал пальцы.
«Наш простой советский детектив, — подумал Серафим Петрович. — Интересный парень этот Зубов. Прямо со страниц воображаемого приключенческого романа. Сочиняет на ходу. Ну, если роман относительно талантлив, то это не так уж и плохо. В его возрасте, конечно. А с годами наступит житейская зрелость. Опадут покровы романтики. И окажется: какая уж тут романтика — копаться в человеческой грязи! И профессия станет суровой и обыденной. И тогда наступит испытание перед долгом. Кем быть, так сказать. Уйти в геологи или остаться служакой. Но есть и третий выход. Принять борьбу как свой личный нравственный принцип. Но это дается не всем.
Все это будет у Зубова потом. Пока в конечном счете нужен результат. Главное — найти опасного мерзавца. И как можно скорее. Кто знает, чем кончится его следующая кража. Не все бывают покорны в таких ситуациях, и тогда — убийство. Еще одна насильственная смерть.
И где этот хвост, за который можно схватить и вытащить зверя наружу?»
«Почерки пробоев схожи», — так сказал работник НТО.
Он имеет в виду три последние кражи. Пробои были сделаны там тем же орудием. Этакое жало с характерным изломом.
А что еще было общее между этими кражами? Каждый раз исчезала крупная сумма денег. Иными словами — в квартирах у всех пострадавших лежали большие деньги. У налетчиков промаха не было. Это означало точный подвод. Кто-то с острым нюхом вел разведку и потом наводил на кражу. А тот приходил и работал в перчатках. Каждый раз в перчатках. И здесь он в перчатках. Если не ошибся Николай Иванович. И если не ошибся, то значит преступник очень матер и к тому же не одиночка. Он в квартире один, словно призрак, но за дверью их несколько. И каждый на своем посту. Поэтому все чисто и аккуратно. И делалось спокойно. И точный подвод. Ни одной промашки. И уж не слишком ли для одного — четыре подготовленные кражи? Один давно бы ушел на дно и там затаился еще после первой жирной добычи. Но их тут несколько, и только подавай. Это общее, А в чем отличие этой кражи от предшествующих? Забрали только деньги. В прошлых случаях брали и дорогое тряпье. Здесь только деньги. Что это: попытка сбить следствие с толку? Мы — не мы. Или грабеж учинили другие? Прибыло их полку. А может, только осторожность, и всего…
Серафим Петрович неловко шевельнулся, в пояснице резко заломило. Он застыл, пережидая боль. Точно решил ее обмануть, дескать, его нет и она, мол, может убраться восвояси.
Боль поверила и уползла куда-то вглубь, где было ее логово. Подполковник сел поудобней и послушал, что происходит сзади.
Там Зубов все еще вел наступление. Он опирался уже на литературные источники. Его оппоненты помалкивали.
«Так кто же преступники? — подумал подполковник. — Ясно, не дети, нашедшие кратчайшую прямую к бюджету на мороженое. Здесь видна мозолистая рука кустаря-рецидивиста. Нахальная уверенность зрелого волка, досконально изучившего материальную часть капканов и способного разбирать их с закрытыми глазами. А коли так, его фотография должна числиться в нашей картотеке. Но только кто же он? Его хвост вроде бы и мелькнул, но он еще призрачен. Он скользит в руках и не дается. Ибо плоть его — факты. У розыска пока предположения. Они, словно компас, дают направление, но горизонт широк впереди и пуст, простирается от края до края».
Машина свернула с Петровки в боковой переулок, и шофер сказал:
— Вот мы и дома, — и заглушил мотор у подъезда.
Предстояла высадка из машины, и радикулит оживился. Тогда подполковник напустил на себя озабоченный вид и начал рыться в карманах. Он ждал, когда выйдут сотрудники. Они вышли и, в свою очередь, ждали его. Тогда он стал еще озабоченней, махнул им рукой — мол, ступайте, я тут долго, черт побери! И потом только полез из машины.
— Отсидел, понимаете, ногу, — с фальшивой беззаботностью сказал Михеев, поймав заинтересованный взгляд шофера, но сейчас же последовал сильный выстрел изнутри, и подполковник замер, как сомнамбула.
Шофер с удивлением смотрел на начальника.
Подполковник пришел в себя, постоял у машины, якобы полюбовался на старую церковь, и поднялся к себе на четвертый этаж.
У кабинета ждали сотрудники. Он повесил пальто, кивнул Зубову — прошу, начинайте, — с отвращением покосился на зияющую ловушку кресла и пристроился возле трубы отопления.
— Прежде всего преступник очень опытен. Я хочу начать именно с этого, — произнес Зубов торопливо, будто в нем прорвалась плотина. — Он умен и многое знает, этот тип.
— А может, это был сам Шлепа? — невинно вставил Марков, и все засмеялись — это была популярная шутка.
В отдаленные времена водился такой незадачливый вор Шлепа. Не вор, а растяпа. Он блестяще проник в квартиру известного ученого, точно в дверях был не замок, а брикет сливочного масла. Шлепа сгреб большие деньги и напялил на себя заграничный костюм хозяина. А свой швырнул небрежно в мусорное ведро и скрылся, словно дух. Но тут его и подвела элегантная рассеянность. Он оставил в кармане пиджака паспорт с пропиской, и милиции понадобилось на поиски грабителя ровно столько времени, сколько необходимо для того, чтобы доехать от места преступления до квартиры Шлепы. Его застали за стиркой носков, и Шлепа долго держал мыльные руки над головой, ничего не понимая.
Это было давным-давно, и след Шлепы затерялся в толще лет, но шутка о незадачливом жулике прочно вошла в быт розыска.
— Продолжайте, — кивнул Михеев.
Мысли Зубова почти совпадали с его собственными. Лишь ход их был более извилист. Зубов нырял в кипящую пучину рассуждений, и порой казалось, там ему и будет конец, но он все же выбирался на отмель, и каждый раз в точке, близкой к мнению Михеева.
В том, что кража не была случайной, Зубов тоже не сомневался.
— Кража тщательно продумана, и преступник все учел до мелочей. Мы имеем дело далеко не с новичком. И искать его нужно среди старого преступного мира. Именно там. В каждом его движении виден огромный опыт. Вы только посмотрите: когда появилась сестра хозяина, он твердо знал: это могла быть только она, и больше никто не придет. Иначе он не был бы так хладнокровен. Потом…
— Вы полагаете, встреча с Крыловой входила в его расчет? — спросил подполковник.
— Вряд ли. Это пахло «мокрым делом», а на «мокрое дело» знаток уголовного кодекса вряд ли рискнет. Это ни к чему, если можно без встречи. Скорее здесь просчет. И вот тут начинаются противоречивые места. Степень подготовки преступления говорит о том, что он орудовал не в одиночку. С другой стороны, этот промах наводит на мысль об обратном. Попробуем представить, как все произошло, как он столкнулся с Крыловой. Смотрите, она ушла в восемь утра, а кража совершилась в девять, — сказал Зубов, блестя глазами и раскрасневшись от азарта. — Окажись их хотя бы двое, второй, наверное, дежурил бы у подъезда и вовремя предупредил бы напарника, заметив возвращение хозяйки. И так бы кончилось — без встречи. Но что же вышло на самом деле? У хозяйки заныл бок, она вернулась раньше предполагаемого времени и неожиданно вошла в квартиру…
Здесь его прервал «наган»: задребезжал старчески, и подполковник снял трубку.
— Слушай, Сима, — произнес начальник НТО, — у нас твой замочек, и почерк пробоя подтвердился вполне. Сретенка и новая кража — сущие близнецы. Словом, в заключении увидишь и…
Он что-то сказал еще. Про футбол и погоду. Но это было неважно, и подполковник не слушал его. Предположения подтвердились — этот неясный след вел в старый преступный мир. Подполковник подумал о тех, у кого был похожий почерк.
И тут же в памяти выплыл Мастер. Он был самым искусным из них — беркут по сравнению с коршунами — и всплыл поэтому первым. Но это было давным-давно — почти легенда. Осталась одна душещипательная блатная песня, живописующая его «подвиги» и любовные страдания. И поют ее теперь на нарах. А сам он ушел на отдых. И стоял полтора года назад на перроне Краснодара. Его фигура проплыла за окном вагона, когда пошел поезд, угрюмая, но уже безопасная для людей. Он кончился, Мастер. Уж это Михеев знал.
А здешний преступный мир он знал пока неважно. Тут уж карты в руки заместителю.
— Почему не взяли шубы и костюмы? — говорил между тем Зубов. — На этот раз, возможно, было не до них. Хозяйка потрепала нервы, и тут хотя бы деньги унести подобру-поздорову.
Михеев остановил Зубова, иначе сам тот не умолк бы, в такой он вошел раж.
— Первое, — сказал подполковник, — выяснить, кто общался с семьей Крыловых после шестнадцати часов вторника до двадцати четырех среды. Здесь три версии: отца, его сестры и Нины.
«Версия Нины, пожалуй, важней, — подумал подполковник. — У старших круг знакомых поуже и в какой-то степени подобран. За годы он утрясен — все свои».
Он оценивающе посмотрел на сотрудников. Двое из них не годились — видно за версту, что из милиции, и штатские костюмы на них точно с чужого плеча. В институте, где учится Нина, будут белыми воронами.
— Версию Нины возьмете вы, Леонид Михайлович.
Глава III. Версия Нины
Зубов зашел в деканат и представился двоюродным братом Нины. Он целый месяц не видел сестру, и вот, понимаете, выпал случай. И не скажет ли любезная секретарша, где сестренку найти.
Секретарша понимающе улыбнулась, потому что все молодые люди, как правило, приходятся девушкам двоюродными братьями, если им нужно что-то узнать по их поводу. Ну, скажем, например, где их отыскать.
Она порылась в каких-то списках, заглянула в расписание и назвала аудиторию.
— Это на втором этаже, — доброжелательно подсказала она и, будто что-то вспомнив, взглянула на него с некоторым любопытством.
Он поднялся на второй этаж, отыскал нужную аудиторию и в ожидании перерыва долго слонялся по коридору, читал стенные газеты и объявления кафедр. Потом по зданию прокатился пронзительный звонок, будто рассыпали поднос со стеклянной посудой, и в коридор из всех дверей повалили студенты. Леонид облюбовал долговязого парня, лениво вышедшего из той же самой аудитории, и попросил показать Крылову.
— Имею порученьице, но, понимаете, не знаю в лицо, — пояснил он, когда парень заколебался.
Долговязый тоже взглянул как-то странно, отошел, ничего не сказав, и вернулся с высокой крепкой девушкой. «Ясно, играет в баскетбол», — подумал Леонид. Она возвышалась над ним почти на голову, это при его немалом росточке, и Леонид теперь понял, чем было вызвано любопытство секретарши. И улыбнулся сам.
— Нина, — сказала она без церемоний.
— Леонид, — представился Зубов, пожимая теплую ладошку. Ногти на руке были коротко острижены.
«Так и есть, баскетболистка», — подумал Леонид и, хотя это для дела ничего не значило, остался доволен своей проницательностью.
А вокруг да около слонялся тот самый долговязый парень, стриженный под ежик, не сводил вопросительного взгляда и, судя по всему, был начеку.
— Признаться, мое дело очень деликатное, — сообщил Леонид и показал удостоверение.
Она была в недоумении.
— Лучше будет, если вы пойдете со мной. Волноваться не стоит, — сказал он, стараясь быть тактичным, — но этого никто не должен знать. То есть, куда вы сейчас отправитесь. Сочините предлог про грипп или еще что-нибудь такое. Я сам был студентом и знаю, как это делается.
— Жека, — сказала Крылова изнывающему парню, — если что — я заболела. Это для старосты.
Парень поднял руку, протестуя. Леонид тоже поднял руку и сказал: «Пока».
Его стол поставлен боком к стене. Сюда же, к этой стене, собрано на столе все имеющее относительный вес. А венский стул для гостей — в противоположном конце стола. Попробуй дотянись до настольной лампы — не хватит руки. Леонид хитер, во всяком случае, он сам так полагает и сделал это специально. После того как один угрюмый тип весом в шесть пудов молча поднял гранитный чернильный прибор и Леонида спасло только обезьянье проворство.
Теперь на венском стуле находилась Нина. И хотя настольная лампа ей была ни к чему, венский стул, как обычно, стоял у свободного края стола. Такое уж у него было привычное место.
Леонид рассказал ей о краже, готовый утешить. Но она не нуждалась в этом.
— Слава богу, главное — тетя жива, — облегченно сказала она и добавила: — Бедный папа!
— Я вами восхищен, Нина Алексеевна, вы сильный человек. А теперь мы начнем по порядку, — сказал Леонид, положив сцепленные ладони на стол и увлекаясь предстоящей задачей.
Цепь тонких деликатных вопросов, и он ювелирно подведет Нину к тому, что сейчас, возможно, знает только она одна и пока не ведает этого.
Леонид мысленно засучил рукава и пустился с места в карьер. Прежде всего он никого не подозревает. Из ее друзей. Упаси бог — он далек от этого. Но преступник пронюхал, и, как он это сделал, надо разобраться. Он мог узнать от нее, или друзья проболтались, буркнули где-то, а он подхватил. Намотал на ус, а потом залез в квартиру — и готово. В таком духе начал Леонид.
— Нет. Я никому не говорила. Мне бы и в голову не пришло, — сказала Нина твердо. — И потом это такое стеснительное дело, когда занимаешь, просто неудобно говорить.
Она и сама узнала случайно, когда забежала домой. Она, торопясь, ела омлет, и тут отец сказал про деньги. Про то, что собрал-таки нужную сумму и дня через два отнесет в правление кооператива. Она порадовалась, конечно, вместе с тетей и отцом и затем убежала на тренировку. Она играет в баскетбол, и скоро матч с университетом.
— Но он-то, грабитель, узнал, — заметил Леонид с улыбкой педагога. — Значит, где-то вы сказали, а потом забыли. Это было вскользь в разговоре, и теперь вы забыли где.
— Но это мог сделать и папа. И тетя.
— Согласен. И папа. И тетя. Мы это учли. А пока разберем каждый шаг и найдем то место, где вы сказали вскользь и забыли. Итак, начнем по порядку: вы съели омлет, и затем была тренировка…
Они сидели два часа, и Леонид восстанавливал прожитое Ниной по минутам.
Наконец они добрались до момента, когда Нина села в такси. Был первый час ночи, и троллейбусы редко ходили. И потом хотелось спать, она устала, а подъем рано утром.
— Минуточку, — спохватился Леонид. — Тренировка закончилась в десять. Ну, полчаса на душ и сборы. А вы говорите — в первом часу.
— Я потом еще погуляла. Ходила, дышала.
— Вы гуляли одна? Или с кем-то? Учтите, я стараюсь ради вас. Это не меня, а вас ограбили.
— Я понимаю. Я гуляла одна… Вернее, с подругой.
— И кто она? Баскетболистка? — Леонид нацелил карандаш.
— Точнее, это Жека. Вы видели его. Он мой однокурсник. Был великий студенческий день — выдали стипендию, и Жека смог раскошелиться, сделать шикарный жест, взять такси и с комфортом доставить к подъезду.
Его они долго ловили, стремительное такси. Свободных машин много, но таксисты были себе на уме и проносились мимо. Тогда Жека поднял два пальца, сам не зная зачем. Просто от отчаяния. И хотя стояла темь, один водитель клюнул на эти пальцы и подогнал машину.
— Вы сели в такси, и тут-то был разговор про квартиру, — произнес Леонид. — Вы переезжаете в другой район, а оттуда вам до института добираться вечность. Но все равно. Это будет отдельная квартира, и папа деньги скоро отнесет. Сотню-другую осталось собрать. Вы так сказали. Верно?
— Именно так и сказала, в самом деле я подумала, что ездить будет далеко и сказала Жеке об этом почти дословно, — вспомнила Нина. — Об этом я точно сказала. Про деньги не помню. А это… Но как вы узнали? Вы телепат?