Андрей Агафонов
МЕДНЫЕ ЛЮДИ
МЕДНЫЕ ЛЮДИ(1998)
ФАТАЛЬНЫЕ СКАЗКИ
КРОШКИ
ВСЛЕПУЮ
ПАУТИНА
МЕДОВЫЙ МЕСЯЦ
ТРИ СЦЕНАРИЯ
Необходимое пояснение
СИРЕНЕВЫЙ ТУМАН
ОБРАТНЫЙ АДРЕС
МЕДНЫЕ ЛЮДИ
ВОЛКИ
ОБРАТНО
ФАТАЛЬНЫЕ СКАЗКИ
КРОШКИ
Один жил один, и как-то не так. Водки не пил, лицом не скорбел, недостаток имел осознанный: оставлял на столе крошки.
Дело в том, что у него был таракан. Другие заводят кошек, а таракан завелся сам. Никого с собой не привел и потому ничего не боялся.
Итак, в квартире жили-были два отважных рыжих мужика.
Хозяин не давал понять своему таракану, что замечает его.
Просто оставлял крошки. Иногда -- лужицу варенья.
Однажды он надолго исчез. Искрошив предварительно на столе чуть не пол-буханки хлеба. Выключая свет в коридоре и берясь за ручку двери, он глубоко вздохнул. Таракан это слышал.
Спустя несколько дней ключ в замке повернулся, дверь открылась. Хозяин пришел домой. Веселый и взлохмаченный. С ним была женщина. Он пошарил рукой по стене и щелкнул выключателем.
-- О-о, нас встречают, -- хихикнула женщина.
Таракан полз по обоям. Остановился, зашевелил усиками.
Хозяин сжал кулак и ударил в стену.
-- Ну, зачем!.. -- огорчилась женщина.
Он победно ухмыльнулся и пошел на кухню -- делать бутерброды.
Женщина смотрела ему вслед.
ВСЛЕПУЮ
Утром она посмотрела вокруг и увидела хвою. Послушала -- и услышала храп. Ей стало скучно, и она ушла из муравейника. По сосновой веточке, по еловой шишечке, по зеленой травинке, по сухой былинке, по песчаной дорожке... и заблудилась.
Ей стало страшно и захотелось есть. Она подняла голову и увидела комара.
-- Комарик, отведи меня домой, -- попросила муравьишка.
Комар затрясся, зазвенел:
-- Вы, муравьи, добрые, а мы, комары, злые! Вы -- трудяги, мы -- кровопийцы. Вас, а не нас, с людьми сравнивают. Вот и найди себе человека!
И полетел дальше.
У муравьишки ножки болят, талию ломит. Нашла она человека и попросила:
-- Человечек, отнеси меня домой! Тебе ведь шаг шагнуть.
Человек засмеялся и шагнул -- ей на голову. Еле увернулась. Он еще потоптался немного и дальше пошел.
Дрожа в траве, муравьишка озиралась, пока не увидела червяка.
Червяк был белый, мягкий и корчился от боли.
-- Червячок, отвези меня домой, -- попросила она.
-- Я не могу, муравьишка, -- заныл червяк. -- Я сейчас куда башкой ни ткнусь, мне почему-то очень больно делается.
Червяк не знал, что это он обретает органы зрения. Эволюционирует. И очень скоро чувствительные участки кожи на его голове превратятся в глаза. Очень скоро -- через два-три поколения.
-- Ну, пожалуйста! -- взмолилась муравьишка. -- У меня ножки болят, у меня талию ломит, мне страшно, я есть хочу...
Делать нечего, посадил червяк муравьишку на спину и повез ее домой. По песчаным дорожкам, по сухим былинкам, по зеленым травинкам, по еловым шишечкам, по сосновым веточкам... А поскольку полз он вслепую, то все время на что-нибудь натыкался и очень страдал.
Он же не знал, что это -- развитие. Эволюция. Что это ему на пользу. Что так можно даже человеком стать и научиться делать выбор между добром и злом, то есть -- между муравьями и комарами.
И вот приполз он в муравейник, где его незамедлительно и съели.
А муравьишку потом долго хвалили. За хитрость.
ПАУТИНА
Один паук совершенно не умел ткать паутину. Не умел и не любил. Она сама за ним тянулась. Он идет по своим делам, а сзади какие-то липкие веревки тащатся. Его это очень смущало. Но куда больше смущало его то, что в паутину вечно кто-нибудь попадался. Идет он, идет по своим делам, как вдруг навалится на мохнатые паучьи плечи тяжесть неимоверная -- что такое? А это опять попался кто-нибудь. И каждый жалобно пищал. А он тащил их и тащил. Не мог от них отделаться.
Чтобы не померли часом, паук возвращался к своим жертвам по своей паутине и кормил их своей пищей. Кормил, поил и сказки рассказывал. Он к ним привязывался, в некотором роде.
А жертв становилось все больше, по делам приходилось уже не ходить, а бегать, концы были дальние, провизии вечно не хватало, паук метался, как угорелый -- и чем больше он метался, тем гуще становилась его паутина, тем больше народу в нее попадалось, и все пищали и жужжали, и всех нужно было успеть накормить и развлечь... А одна муха обиженно сказала ему: «Ну, ты паук! Паучище!»
Тут-то он и надорвался.
Паутина сама собою истончилась, высохла и рассыпалась. И все, кто в ней сидел годами, посмотрели друг на друга и разлетелись по своим делам, сыто жужжа.
МЕДОВЫЙ МЕСЯЦ
Она прильнула к нему, дрожа от нетерпения. Ее первый поцелуй был легким, лишь чуть-чуть влажным, потаенным и как бы мимо воли. Его кожа заледенела от этого поцелуя -- или, наоборот, вспыхнула.
Затем она его укусила.
Яблоко вскрикнуло и заколыхалось в ветвях.
«Ну что ты, что ты, успокойся», -- прошептала маленькая зеленая гусеница и вошла в его жизнь -- вся, целиком.
Поначалу яблоку было больно. Оно ощущало, что теряет себя, свою целостность. В загноившейся дырочке холодными пальцами ковырялся ветер.
Но уже на другой день яблоко обрело смысл собственного бытия: питать собой другое существо. Своим потаенным и доселе бесполезным медом.
Это было сладко. И то, что внутри него что-то непрестанно двигалось, изменялось, содрогалось -- это тоже было сладко.
Вскоре яблоку стало совсем легко. Оно насвистывало песенки и подмигивало звездам. «Ты паршиво выглядишь», -- сочувствовали соседи. «Зато вы -- на загляденье, -- парировало оно. -- Какая пожива для свиней!»
А через месяц гусеница ушла. Ушла к другому яблоку, потому что в этом не осталось меда. Яблоко гудело на ветру, ведь внутри него остались одни дыры. Затем оно сорвалось.
Они гнили рядышком, два яблока с одного дерева. Лишенными былого меда, ими побрезговали даже свиньи.
-- Знаешь, -- сказало одно, опьяненное собственною гнилью, -- со временем они превращаются в бабочек... По крайней мере, некоторые из них...
-- Сказки! -- прошамкало второе. -- Это, наверное, какие-то другие гусеницы...
Яростный осенний ливень утихомирил спорящих, и тысячи мертвых бабочек закружились над ними, медленно опускаясь на сырую холодную землю...
ТРИ СЦЕНАРИЯ
Необходимое пояснение
Я с детства бредил кино. Заклеивал альбомы цветными фигурками и квадратиками. Спал под присмотром целой роты кинозвезд, от молодого Бельмондо до умирающего Солоницына. С трясущимися коленками, дрожащим голосом просил автографы у заезжих чародеев. Даже отправлял после десятого класса документы во ВГИК. Не приняли: написали, что нужен опыт работы. Пришлось пойти в журналисты. Там, как вы догадываетесь, никакого опыта не нужно...
По прошествии ряда лет (это уж как водится) мне вновь представилась возможность удовлетворить свою давнюю страсть: московская женщина-продюсер заинтересовалась моей книжкой «Ангелы Падали» и посоветовала писать сценарии. Я послушался. Первый сценарий, «Сиреневый туман», сразу же по написании был опубликован в предновогоднем номере газеты «МК-Урал». Я это воспринял как хороший знак...
Последовали еще два сценария с моей стороны и предложение поступить во ВГИК -- с ее стороны. Теперь у меня уже был «опыт работы», был даже написанный по мотивам сказов Бажова сценарий «Медные люди». Меня, правда, никто не просил писать сценарий целиком, предложили только написать несколько сцен. Но мне проще было сделать всю работу самому, чем прилаживать свое к чужому. Может быть, и не лучшие мотивы взял я у Павла Петровича, но уж это дело вкуса.
Будущее виделось мне лучезарным и размытым одновременно. Я воображал, что найду единомышленников, и мы будем снимать нормальное жанровое кино, с запоминающимися героями и поступками. И я смогу заниматься тем, что мне нравится, да еще и деньги за это получать...
И вот -- вожделенный ВГИК. Я приехал, поговорил с теми людьми, которые предположительно должны были стать моими учителями, моими наставниками. Показал им свои сценарии. Они согласились меня взять, только вот сценарии, по их мнению, никуда не годились, потому что в главных героях там ходили «мерзавцы». Я бы должен был мерзавцев разоблачить либо как-то аргументировать их позицию, чтобы они не были такими уж мерзавцами. А я этого не сделал... более того, мне мои герои нравились, я считал, что они живут интересно и ярко, и не собирался за них оправдываться.
Но это ладно, стерпится -- слюбится. Меня поразило другое: какую-то вшивую бумажку мой собеседник бегал подписывать целый день. На нем был плохой пиджак, и у него плохо пахло изо рта. И он слишком много говорил все время. Я видел по нему, что этот человек небогат, что он ловчит, что он спит со студентками, что он скучен, наконец. Он ничего не мог мне дать, кроме корочек, на которых что-то там написано. Он был советским человеком.
Я сходил в столовую. Там было много некрасивых девочек и смазливых мальчиков. Они болтали о какой-то ерунде. Сходил в общагу, почитал пару сценариев студентов-пятикурсников, посмотрел один дипломный проект. Микрофильм без начала, конца и середины, снятый, по мнению автора, прихотливо, по моему мнению -- бестолково. Еще несколько сценарных заявок я нашел в журнале «Киноателье», они тоже принадлежали выпускникам ВГИКа. Все заявки были одинаковы -- за основу бралось классическое произведение, модернизировалось, а в конце оказывалось, что герою все приснилось. В предисловии было написано, что это лучшие заявки.
Я понял, что не хочу быть выпускником ВГИКа.
Понимаете, я с детства бредил кино...
СИРЕНЕВЫЙ ТУМАН
Боюсь фотографий. Лживые куски картона. Нашинкованная жизнь. Вот фото моего отца, с блестящими глазами, полуоткрытым ртом, -- а он мертвый. Кажется, говорит что-то мне.
«Доченька».
Но он никогда мне ничего не говорил. Последнее, что сказал моей матери: «Сука!»
Я не понимаю, как можно любить такого человека.
* * *
Алексей ехал в автобусе поздним вечером или ночью -- скорее, вечером, в Екатеринбурге зимой автобусы рано перестают ходить, -- и он был пьян. Приятно, от души пьян, пропитан медом. Дышал на стекло, щурился на кондукторшу, вставал, болтался по пустому салону, подходил к кондукторше, дышал на нее, щурился на стекла, -- что-то ей рассказывал, размахивая руками. Кондукторша, сухая злая тетка в толстых шерстяных чулках, отворачивалась и кивала. Кроме них, в салоне сидел еще парнишка в натянутой на уши черной шапочке, в невзрачной куртке, краснолицый, прыщавый. На него Алексей внимания не обращал.
Потом автобус встал как вкопанный.
Первое, что он сделал, -- вытащил из внутреннего кармана бутылку и приложился. Затем спросил:
-- Мы где вообще? Мне на Сиреневую надо.
Парнишка в куртке гоготнул, сплюнул на пол и выскочил наружу.
* * *
Это был новый спальный микрорайон: несколько сот тысяч жителей на пятачке в несколько квадратных километров. 9, 12 и 16-этажки торчали вкривь и вкось -- ландшафт был неровен. Асфальты путались, раздваивались и завихрялись: Алексей шел над обрывом, вдоль домов, а внизу было шоссе, и по нему катился пустой автобус. За шоссе новый провал -- гаражи; затем трамвайные пути, а дальше опять громады многоэтажек, снег и темнота между ними. Ему стало весело. Он закурил и зашагал наудачу.
-- Слышь, братэлло, тормозни-ка!
Он обернулся. Давешний попутчик подходил, улыбаясь:
-- Чё, заблудился?
-- Да, блин, где эта Сиреневая, не пойму. Не знаешь? -- на вопросе его голос почему-то вздрогнул. Попутчик молчал и смотрел на него. Улыбался. Потом спросил почти шепотом:
-- Чё, у тебя деньги-то есть?
-- Да есть... -- что-то сжалось в паху, затикало.
-- Ну, давай, давай...
После минутного замешательства Алексей совсем другим, потерянным голосом сказал:
-- Слушай, у меня сегодня дочка родилась.
-- До-очка! -- удивился парнишка. И опять улыбнулся, уже совсем неприятно. -- А не пиздишь?
Алексей озирался. Никого не было. Тогда он нелепо размахнулся и ударил парня по лицу. Тот легко отбил удар. И опять улыбнулся. Все зубы во рту были гнилые. В полутьме казалось, что их вообще не было.
-- Бля-а, -- ласково пропел он. -- Ну, сука, пидор...
На Лешу посыпались удары. Руками. Ногами. Он только успел пробормотать ошеломленно-дружелюбно: «Ну, ты чё разбушевался-то...» -- и уже лежал на асфальте. После удара ботинком в висок он вырубился. Парнишка присел рядом с ним на корточки, быстро обшарил карманы, поднял откатившуюся шапку Алексея, харкнул в нее и бросил вниз, на шоссе. Затем пропал.
* * *
Мучительно поднялся на колени, затем, опираясь на руки, сел. Огляделся, похлопал руками вокруг себя. Опустил руку в карман. Долго держал ее там. Вынул, стал рассматривать ладонь. Порыв ветра забросал его снегом. Он поежился. Запустил руку во внутренний карман. Все так же, не веря себе, вытащил бутылку. Она была цела, и в ней еще что-то было. Он выпил. Скривился, закашлялся. Выпил еще. Рядом зажглись огни тихо подъехавшего «уазика». Оттуда вышли двое. Тому, что подошел ближе, он улыбнулся. И спросил:
-- Закурить не будет?
-- Когда вы только накуритесь! -- гоготнул тот, что остался у машины. Тот, что ближе и моложе, спросил вежливо:
-- Много сегодня выпили, молодой человек?
Он вдруг рассмеялся. Молодой пожал плечами и распахнул задние дверцы. Леша опомнился:
-- Да мужики, меня ограбили только что!
-- Садимся, садимся, -- его уже крепко держали под локоть.
-- Да у меня дочка, -- и он рванулся к обрыву, молодой повис на нем, сразу зверея, оба покатились вниз, -- родилась!
* * *
Наверху зафыркал «уазик». Лучи фар перепрыгнули шоссе, подпрыгнули снова, пропали -- «уазик» рванул в объезд, к развязке.
Милиционер лежал под ним. Неподвижно. Лицо его чернело в темноте. Алексей мазнул по лицу пальцем. На пальце оказалась кровь.
«Уазик» вывернул из-за поворота и понесся к ним.
Алексей неумело вцепился в кобуру на поясе сержанта, начал, обрывая ногти, расстегивать ее. Ничего не получалось.
«Уазик» взревел.
Он вырвал пистолет из кобуры, вытянул руку в сторону шоссе и выстрелил. Пистолет вырвался из руки и оглушительно грохнулся о мерзлый асфальт. Он схватил его двумя руками и выстрелил опять, и опять выронил. И снова подобрал.
Третий выстрел. В ревущем «уазике» посыпалось стекло, он визгнул, крутнулся на шоссе и завалился, грохоча, в кювет.
Леша сидел, обхватив голову руками. В правой руке был пистолет.
* * *
Тяжелое дыхание беглеца. Высокие холодные фонари. Дворы многоэтажек. Детские городки -- страшные, высокие, пустые. Запорошенные снегом иномарки. Скользкая дорога. Он видит таксофон, бросается к нему. Задрав полу пуховика, вытаскивает из кармашка джинсов телефонный жетон. Набирает номер. Пистолет мешает ему. Он замечает это и небрежно сует пистолет в карман. Пока идут гудки, он приплясывает.
-- Да, -- вкусный тенор в трубке.
-- Дима! Але, Дима! Это Алексей!
-- А, Алексей, Алешенька, сынок! Ты откуда?
-- Хрен знает. Ты меня ждешь еще?
-- Ждал... -- тянет собеседник. -- Как Жанна?
-- Родила, как...
-- Поздравляю, старик, поздравляю! От тебя? -- покровительственный смешок в трубке.
Страдальчески улыбаясь, Леша шутит в ответ:
-- Да надеюсь!
-- Как назва...
-- Слушай, Дима, ты мне скажи, как к тебе попасть!
-- Что?
-- Как до тебя добраться?
-- Ты пьяный, что ли?
-- При чем тут пьяный! Я на улице! Дима! Я вляпался! Слушай, как до тебя дойти, а? Я замерзаю уже!
-- Слушай, Леш, у меня тут планы немного переменились...
-- Да блин, кого волнуют твои планы! У меня пистолет! Ты выйди, встреть меня где-нибудь, только...
-- Слушай, перезвони попозже, а?
-- Да у меня жетонов...
-- Старик, мне тут в дверь звонят, перезвони попозже!
Короткие гудки.
-- Да ёб твою мать! -- выразительно говорит Леша. И всхлипывает. И смотрит в небо. В небе много звезд.
* * *
Стены домов. Номера, названия улиц. Все не то. Железные двери подъездов. Закрыты. Все. Подряд. Улицы пусты.
За спиной Алексея -- шум голосов. Он вздрагивает, пытается не обернуться. Замер на месте. Поддатая компания проходит мимо него. Наступает тишина.
И в тишине слышно, как скрежещет дверь подъезда в доме на той стороне пустыря -- там, откуда эта компания вышла. И гулко хлопает на ветру.
Алексей бежит через пустырь, проваливаясь в сугробы. Хватается за ручку двери и обжигается, отдергивает руку. Дуя на руку, заходит внутрь... и аккуратно закрывает дверь за собой. Щелкает язычок замка.
Он сидит на площадке, возле батареи. Его трясет. Пуховик порван и грязен. Волосы слиплись. Уши начинают отходить от мороза.
Он хватается за уши руками и тихонько воет, раскачиваясь, как будто молится. Постепенно вой становится громче.
* * *
Лязг железной двери секции -- и новая порция поддатых людей обоего пола, примерно его ровесников, выходит, шумя, на площадку, к лифту. Алексей замолкает. Компания смотрит на него. Он -- на компанию. Меньше всех ему нравится тот, который без верхней одежды -- в рубашечке и галстуке от Армани. Вероятно, хозяин. Ему Алексей не нравится тоже: он брезгливо морщится и что-то говорит одной из женщин. Та кивает. Другая смотрит на Алексея, игриво улыбаясь.
Пока не пришел лифт, все молчат. Когда створки раскрываются, уходящие вдруг вспоминают, к кому и зачем приходили, начинают передавать приветы, наперебой благодарить... и все стихает. Хозяин, оставшись один, делает шаг в сторону Алексея, хочет что-то сказать... разворачивается и с грохотом закрывает за собой дверь секции. Алексей опять закрывает уши руками. И слышит, как открываются и закрываются еще две двери -- в квартиру.
Алексей поет. «Черного ворона», тихонько. Вдруг опять гремят запоры, он смолкает. На площадку опять выходит хозяин, с мусорным ведром, переодетый -- на нем теперь халат и спортивные брюки.
-- Земляк, -- говорит он, возвращаясь от мусоропровода, -- это, конечно, не мое дело, но шел бы ты отсюда.
-- Закурить не будет? -- говорит Алексей.
Хозяин пожимает плечами и, держась за ручку двери, роняет снисходительно:
-- Ну что, милицию вызвать?
И поворачивается спиной. И усмехается, слыша, как Алексей встает. И слышит еще:
-- Ну, вот что бы тебе, мужик, меня просто не заметить! Сижу, никому не мешаю... Что я у тебя, тепло из батареи украл?
-- Давай, давай... -- говорит, оборачиваясь, хозяин -- и видит наведенный на него пистолет.
-- А ну, пошел, -- говорит Алексей, кивая стволом в сторону квартиры. И усмехается.
* * *
-- Это что у тебя, ванная такая большая? Посиди там... -- осмотрев внимательно совмещенный санузел, пропускает туда хозяина и запирает за ним дверь. Проходит на кухню. Смотрит на стопки чисто вымытой посуды. Выглядывает в коридор, прислушивается. Возвращается. Открывает холодильник, достает водку. Наливает в чистую рюмку, пьет. Садится за стол. Видит перед собой дорогую пепельницу и пачку дорогих сигарет. Ему здесь определенно нравится...
-- Здрасьте, -- слышит он вдруг. Поднимает глаза от собственных пальцев (проверял, не дрожат ли) и видит в коридоре молодую женщину в халате. Она смотрит на него и вопросительно улыбается.
-- Здравствуйте, -- машинально отвечает Леша и тут же просит: -- Только ты от двери отойди, пожалуйста.
-- Зачем?
-- Затем, что там твой муж. Он заперт. Я грабитель. Понимаешь? -- и показывает ей пистолет. Даже вертит его, словно предлагая получше рассмотреть.
-- Да?.. -- она подходит поближе и садится на табурет по другую сторону стола. Она делает вид, что думает, что он шутит.
-- Аня, вызови милицию, -- говорит муж из ванной.
-- Аня, сиди где сидишь, -- говорит Леша. -- А ты, Дима, заткнись.
-- Вы что, знакомы? -- говорит Аня.
-- А его Димой зовут?
-- Димой.
-- Значит, знакомы.
* * *
-- Сколько сейчас времени?
-- Четыре утра...
Они сидят на кухне и беседуют, как добрые друзья. Перед Алексеем лежит пистолет. В ванной шумит вода.
-- Что он там делает?..
-- Ванну принимает.
-- А если тебе, например, в туалет нужно сходить?..
Анна пожимает плечами.
-- Тащи-ка телефон.
Она послушно выходит в комнату и возвращается с аппаратом. Алексей набирает номер.
-- Дима?.. Не разбудил? Ах, кто это? Да у тебя же телефон с определителем, ты же видишь -- не пустое место! Вот когда я тебе с автомата звонил, там были прочерки, и ты понимал -- звонит никто! Да, я это, я. Ну, что хочу сказать -- сука ты, Дима. Как и все вы здесь. Твари жеманные. Пока у гостя столицы деньги есть, его и потерпеть можно, а как у него проблемы, так и все, да? Голосом можно не играть, перспектив не рисовать, да? Ска-тина!
Бросает трубку. Выпивает водки. Говорит Анне:
-- В общем, так. Я досижу до восьми. Позвоню в роддом. Блин, у меня дочь родилась!.. Но ты знаешь, мне это уже почти все равно. Меня сегодня успели по этому поводу избить, ограбить, кинуть и почти арестовать. Плюс я человека убил. А может быть, двух. Он что там, уснул?..
Алексей подходит к ванной и видит, что дверь открыта. Рывком распахивает: пусто. Кидается к дверям. Возвращается бледный:
-- Где он?
-- Откуда я знаю!
-- Ты его выпустила!
-- Я же все время здесь сидела!
Леша хватает бутылку со стола и бросает в стену. Следом -- тарелку с салатом. Снизу начинают стучать по батарее. Он роняет холодильник. Затем идет к дверям, проверяет, заперто ли. Хватает Анну за воротник халата, поднимает с табуретки:
-- Ну, что мне, и тебя убить?..
Анна, повернувшись к нему, гладит его по лицу. Рука Алексея опускается к поясу ее халатика. Правая рука, с пистолетом, парит в воздухе, над ее головой. Наконец опускается и она. Пистолет брякает о крышку кухонного стола.
* * *
Голый, он стоит у окна спальни. Смотрит на город. По улицам уже едут редкие автомобили.
-- Не расстраивайся, -- говорит Анна. Она лежит в кровати, глазами измеряя расстояние до подоконника и до дверей в кухню. -- Может быть, он жив.
-- Который из них?
-- Да тебя все равно никто не знает! Даже если ты и убил кого-то, кто тебя найдет?
-- Ты. Твой муж.
-- С ним я улажу...
-- И это уладишь? -- Он поворачивается. Она съеживается в постели. -- Ладно, пора.
Он выходит на кухню, набирает номер.
-- Можно Яковлеву из третьей палаты?..
Аня выходит из комнаты и протягивает ему брюки. Он кивает и, зажав трубку ухом, пытается влезть ногой в брючину. Поворачивается к ней спиной. Аня, держа у шеи простыню, другой рукой берет со стола пистолет, осторожно и медленно. Вдруг -- Аня вздрагивает, -- Алексей весь подбирается:
-- Здравствуй, рыбонька. Как ты?..
Наступает долгая пауза.
-- Ты меня еще любишь? -- осторожно спрашивает он.
-- Не знаю... -- мяукает трубка.
-- Слушай, я тут такого натворил, чтоб до утра дожить... Жаночка, ты не можешь теперь меня бросить. У нас же дочка. Я приехал за вами, понимаешь?! Ты мне снишься каждую ночь...
-- Я рада за тебя, -- сообщает трубка.
-- Жаночка... -- Он плачет. -- Ты не можешь к нему вернуться.
-- Я от него и не уходила. Он ничего не знает.
-- Но это же моя дочь!
-- Ну и что?
-- Ах ты... -- он шарит рукой по столу, он ищет пистолет, не находит, поворачивается к Анне -- и видит пистолет в ее руках, и она спускает курок, -- с-сука!
Он падает замертво. Мягко, как мешок с картошкой.