~~~
С Корнеллом Вулричем (1903–1968) как создателем захватывающих дух криминальных историй можно сравнить лишь Эдгара Аллана По, хотя по количеству созданного По значительно отстает от Вулрича, признанного певца тьмы.
Фигура печальная и одинокая (он посвящал книги комнатам гостиниц и своей пишущей машинке), Вулрич — крупнейший мастер «черной» литературы всех времен. Благодаря головокружительному развитию сюжета, которое можно встретить, пожалуй, лишь у совершенно нечитаемого Гарри Стивена Килера, читатель прощает ему или пропускает незамеченными стилистические недостатки, которые уничтожили бы менее значительного писателя.
Кроме сотен рассказов, Вулрич создал такие, ставшие классическими, приключенческие повести, как «Невеста в черном» (1940, экранизирована в 1968 Франсуа Трюффо) и «Черное алиби» (1942, экранизирован а в следующем году Жаком Турнёром под названием «Человек-леопард»). Самый знаменитый фильм по его произведениям — «Окно во двор» был поставлен Альфредом Хичкоком (1954) по рассказу, написанному под псевдонимом Уильям Айриш. Экранизированы также многие другие произведения, вышедшие под тем же псевдонимом, в числе которых «Леди-призрак» (Роберт Сиодмак, 1944, через два года после выхода книги из печати) и «Срок истекает на рассвете» (режиссер Гарольд Клерман, 1946, тоже через два года после опубликования книги).
Предлагаемая повесть впервые опубликована в июле 1942 года в журнале «Черная маска» под названием «Три казни за одно убийство».
Корнелл Вулрич
Три казни за одно убийство
В четверть двенадцатого вечера, как издавна повелось, Гэри Северн небрежно сдернул шляпу с ближайшего к двери крюка вешалки, повернулся и, как обычно, объявил своей миленькой миниатюрной женушке:
— Смотаюсь-ка я до угла за «Геральд-Таймс». Туда-обратно, минута-другая…
— Конечно, милый, — улыбнулась она, тоже как обычно.
Открыв дверь, Гэри, однако, сам не зная почему, задержался на пороге.
— Ох, и умотался же я сегодня, — зевнул он, прикрыв рот ладонью. — Может, плюнуть на это чтиво… Не подохну же я без него. Все равно на второй странице клюну носом и захраплю.
— Конечно, дорогой, зачем тебе утомлять себя. Не ходи. Все равно ничего существенного там не вычитаешь.
— Вот-вот, — с готовностью согласился муж и совсем, было, повернул обратно, но тут же нахмурился. — Нет, нельзя. Уже при шляпе. — Он вздохнул. — Пара минут — и я дома.
И решительно шагнул за порог.
Кому судить, что имеет значение, а что нет? Кто распознает наступление решающего, поворотного момента, вычленит его в аморфном потоке времени?
Двухсекундная задержка на выходе, звучный зевок, трехцентовая газетенка, над которой вмиг задремлешь…
Гэри Северн вышел на улицу. Горожанин на минутку выскочил за газетой. Как каждый вечер тысячи других жителей мегаполиса. Завершался 181-й день года, 180 раз за этот год Гэри Северн выходил из этой же двери с этой же целью. Нет, однажды на город налетел ураган, значит, 179 раз.
Гэри дошел до угла, свернул. Еще квартал. Здесь, на тротуаре возвышалась шаткая деревянная конструкция, на которой выкладывают газеты. Бульварные издания всегда прибывают первыми, они уже здесь. Но Северн пришел за солидной газетой. Такую прессу привозят позже.
Газетчик узнает покупателей по газетам, не зная ни имен, ни иных подробностей, касающихся этих людей. Да и к чему они ему?
— Нет пока, — разводит он руками с улыбкой. — С минуты на минуту!..
С чего они так липнут к своим газетам? Не все ли равно? Все газеты одно и то же печатают, поют одно и то же на разные голоса, врут, фальшивят под разные дудки. Нет одной — купи другую. Так нет же… Пойди пойми клиента… Впрочем, не имеет значения, лишь бы звенела мелочь в тарелочке.
— Прогуляюсь, — решает Гэри Северн. — Обогну квартал. Глядишь, и подоспеют.
Фургоны с печатной продукцией покидают типографию в центре города в полдвенадцатого, но до полуночи газеты вряд ли займут места на стойке. Медлительные ночные светофоры, погода, которая меняется каждый день, а то и чаще. Вот и сегодня опаздывают.
Мерным шагом до следующего угла; свернул, и опять до следующего; снова поворот — и вернулся на свою улицу. Помахивая одной рукой, другую держал в кармане. Принялся фальшиво насвистывать тему Элмера. Резко сменил мотив на «Розу дня», еще больше перевирая мелодию. Чертыхнулся, смолк. В голове полнейшее безмыслие. Обрывки какие-то: «Ночка хороша… Сегодня по радио… обхохочешься!» Ухмыльнулся. Зевнул. «Ох, на ходу засыпаю… Спал бы лучше в мягкой постельке…» И все в таком духе.
Приблизился к своей двери с другой стороны. Замедлил шаг. Да и черт с ней, с газетой! Домой!.. Но все же прошел мимо. «Уже спустился, уже на улице. Ладно, еще минутка-другая… Туда и обратно». Пустяк.
Привезли! На асфальт бухнулась увесистая кипа, продавец как раз нагнулся за ней, как только Гэри Северн вывернул из-за угла. Когда он подошел, газетчик уже разрезал шнур, освободил газеты от упаковочных экземпляров, выложил товар на стойку. Поджидавшие читатели смыкались вокруг, заплатив и получив сдачу, отходили.
Гэри Северн смешался с кучкой клиентов, протянул руку к газете. Не повезло. Кто-то схватился за ту же газету с другой стороны. Газета натянулась между двумя руками и осталась на месте. Два взгляда встретились лишь благодаря этому случайному совпадению. Но какое это имеет значение?
Конечно, никакого. Пустяк. Гэри Северн убрал руку.
— Берите, берите! — подбодрил он случайного соперника, а сам подхватил следующий экземпляр.
«Знает он меня, что ли?» — промелькнуло в голове. Взгляд незнакомца выразил нечто большее, нежели озадаченность простой случайностью. Гэри тотчас забыл об этом несущественном инциденте. Вручил продавцу пятицентовую монету, получил два цента сдачи, отошел в сторону и развернул газету. Потом зашагал к дому, просматривая заголовки при свете витрин и уличных фонарей.
Барабанные перепонки воспринимали, а мозг мимоходом отмечал городские шумы, главным образом, перестук множества башмаков. Люди с газетами в руках расходились, многие из них в том же направлении, встречных почти не было. Но вот он свернул на свою улицу, и шаги стихли. Все, кроме одной пары ног, свернувших за ним.
Здесь уже ничего не прочитаешь. Фонари тусклые, витрин нет. Он сложил газету.
Попутчик шагал в нескольких ярдах за ним. Да и пусть его… Улица для всех открыта. Не тот у него образ жизни, чтобы обращать внимание на шаги прохожих.
Остановившись у двери, Гэри Северн полез в карман за ключом. Открыл дверь, занес ногу над порогом…
На плечо опустилась чья-то рука.
— Минуту!
Гэри повернулся. Это тот самый, схвативший его газету. Неужели он устроит сцену из-за такой ерунды?
— Фамилия, имя!
— Что?
— Фамилия и имя!
Свободной рукой незнакомец показал Гэри что-то небольшое, какой-то металлический значок.
— А в чем дело?
— Назовите фамилию и имя.
— Гэри Северн. Я здесь живу.
— Вам придется пройти со мной.
Рука соскользнула с плеча на предплечье и сжалась.
— Но с чего вдруг? Не можете же вы так просто забрать меня на пороге собственного дома, ни за что ни про что!
— Сопротивление при задержании? Не советую.
— Вы меня арестуете? За что?
Собеседник хмыкнул, сохраняя мрачное выражение лица.
— Я не обязан сообщать, но пожалуйста. Задержание по подозрению в убийстве. В убийстве из убийств, в убийстве полисмена. При попытке ограбления на Фаррагат-стрит. Память слабая?
За убийство!
Он мысленно повторил это. Даже не испугался. Бессмыслица. Это к нему не относится. Явная ошибка! Самое паршивое, что теперь сон откладывается не на час и не на два. А он так устал!
Изо рта Гэри Северна совершенно неожиданно для него самого вырвалось:
— Можно мне хотя бы оставить газету… Там моя жена, я хотел бы предупредить ее, что задержусь.
— Хорошо, — кивнул детектив. — Я поднимусь с вами. Сообщите жене и оставьте газету.
Жизнь повисла на волоске, и что человека волнует?
«Можно мне хотя бы оставить газету?»
На стене обычная для кабинета глазного врача таблица, увенчанная буквами-гигантами. Книзу буквы мельчают и завершаются почти неразличимыми значками-букашками. Собравшиеся детективы, убивая время в ожидании, упражняются на ней. Большинство запинаются на четвертой строке снизу. Нормальное зрение. Один разобрал почти все буквы в третьей снизу строке. Рекордсмен.
Дверь напротив раскрылась, вошла мадам Новак. При ней спицы, клубки и вязание.
— Присядьте, пожалуйста. Мы проверим ваше зрение.
Миссис Новак пожала плечами.
— Очки выпишете?
— Какую строку можете прочесть?
— Любую.
— И самую нижнюю?
Снова миссис Новак пожала плечами.
— А кто не сможет?
— Девять из десяти не смогут, — бормочет один из детективов соседу.
Мадам Новак тарабанит, как скороговорку:
— P, t, b, k, j, h, i, y, q, a.
Кто-то в дальнем конце комнаты присвистнул.
— Бабка-телескоп!
— Дальнозоркость, — констатирует другой.
— Это еще неизвестно, — сварливо огрызается мадам Новак, механически шевеля спицами. — Давайте только побыстрее, если можно, господа. Я тут с вами прохлаждаюсь, а дело стоит.
Вводят Гэри Северна. Под охраной. Он теперь все время под охраной.
Все происходит очень быстро. Смерть не любит медлить.
Мадам Новак поднимает взор. Фиксирует введенного. Кивает.
— Он. Он убегал. Как выстрелили, так сразу и побежал.
Гэри Северн молчит.
Молчит и Эрик Роджерс, один из детективов.
Следующий очевидец — мистер Сторм, по профессии бухгалтер-экономист. Мистер Сторм работает с числами. Человек он добросовестный. Различает вторую строку снизу лучше всех присутствующих, хотя до миссис Новак ему далеко. На нем, однако, очки. Очки украшали его нос и в момент, когда убегающий убийца смел его с тротуара, да еще и выстрелил в него, чудом промахнувшись. Мистер Сторм быстро соображает. В тот весьма существенный момент он четко осознавал, что следует замереть, притвориться мертвым, чтобы не спровоцировать второй выстрел, менее для него удачный.
— Вы понимаете важность вашего показания?
— Прекрасно понимаю. И поэтому опасаюсь ошибиться. Не могу заявить, что на сто процентов уверен. Я бы сказал, что уверен на 75 %. И на 25 % сомневаюсь.
— Видите ли, мистер Сторм, мы такой ответ не можем принять. Вы или уверены, или не уверены. Уверенность не знает процентов. Или сто процентов, или ноль. Отвлекитесь от эмоций. Забудьте, что перед вами человек. Вы бухгалтер. Перед вами колонка цифр. Правильный ответ один. Да или нет. Повторим попытку.
Снова ввели Гэри.
Сторм повысил процент.
— 90 %,— шепнул он стоящему рядом лейтенанту. — И все же…
— ДА иди НЕТ!
— Я не могу сказать «нет», если я на девяносто процентов уверен. Но…
— ДА или НЕТ!
Медленно и тихо, с колебаниями:
— Да.
Гэри Северн не издал ни звука. Какой прок говорить, если тебя не слушают?
Детектив Роджерс видел и слышал то же, что и все присутствующие. Поводов для высказываний у него не было.
Продавец газет Майк Москони неудобно скрючился на стуле и беспокойно вертел в руках шляпу, отвечая полицейским.
— Нет, имени его не знаю и дома не знаю, где живет, направление только. Но с виду-то всегда отличу. И он правду говорит. Он всегда у меня газету берет. За весь год раз-другой пропустил, не больше.
— Но раз-другой пропустил! — настаивал лейтенант. — Меня интересует двадцать второе июня.
Газетчик даже выпрямился на стуле.
— Ну откуда ж мне знать-то. Я там каждый божий день, господа, но точно число сказать… Вот разве погоду мне скажете в этот день!
— Погоду на двадцать второе июня! — приказал лейтенант.
Прибыли данные о метеоусловиях.
— Ясная, тихая погода. Температура…
— Тогда, как Бог свят, господин хороший, купил он у меня газету в тот вечер. А не было его, когда…
Но это лейтенанта уже не интересует.
— Сколько у него уходило времени на покупку газеты? — надавил лейтенант на другой пункт.
— Ну, долгое ль дело, газету купить? Сунул три цента, экземпляр в руку, разве если сдачу получить… да и был таков.
— Вот еще что вы нам не сказали. В какое время точно покупал он газету? В то же самое каждый вечер или в разное?
Об этом Майку Москони не нужно долго размышлять.
— Всегда в одно и то же время. Каждый день. Он всегда берет ночной выпуск «Герадьд-Таймс», а она прибывает без четверти полночь. И он это точно знает.
— И двадцать второго июня?
— В любой день, все равно какой. Каждый день между половиной и без четверти двенадцать.
— Вы свободны, мистер Москони.
Москони вышел. Лейтенант повернулся к Северну.
— Убийство произошло в десять. Что это за алиби?
— Другого у меня нет, — глухо ответил Северн.
Уильям Гейтс вовсе не выглядел преступником. Внешность типичного преступника существует лишь в воображении широкой публики. Ну как мог оказаться уголовником неуклюжий, добродушный с виду здоровяк, медлительный в движениях и в соображении?
— Вы от меня чего ждете? Скажу я: «Нет, это не он», — значит, я там шуровал, только с кем-то другим. А если я скажу: «Да, тот самый», — значит то же самое, опять же я там отметился. Не-е, мне мистер Страсбургер все растолковал про ваши уловки. Вы еще спросите, перестал ли я жену колотить. — Он ухмыльнулся. — Все, что я скажу, это что меня там на дух не было. И откуда мне знать, тот это парень или не тот. Перво-наперво я сам не тот парень. — Для убедительности Гейтс стукнул себя кулаком в грудь. — Сначала первого парня найдите, а потом про второго толкуйте.
Он еще раз мило улыбнулся. Чуть заметно.
— А вот еще скажу я вам, и сейчас, и потом повторю, как на духу, что я этого парня за всю жизнь в глаза не видел.
Лейтенант тоже мило улыбнулся.
— И вас на Фаррагат-стрит в тот вечер не было? И к убийству сержанта О\'Нейла вы отношения не имеете?
— Правда ваша, начальник. Золотые слова, — безо всяких улыбочек кивнул Гейтс.
Уильям Гейтс медленно поднялся на ноги. Спокойно, уверенно, как обычно. Обтер ладони о штаны, как будто собирался кому-то пожать руку. Последнее рукопожатие — со смертью.
Не особенно-то он ее боялся. И не потому, что храбрец. Фантазии не хватало. Если поразмыслить, то всей жизни у него остается не больше десяти минут. Но Гейтс жил текущим моментом, и так далеко вперед не заглядывал. Не мог представить себе смерть, а потому и не психовал попусту, как иные на его месте.
Но что-то его все же заботило. По наморщенному лбу сразу видно.
— Вы готовы, сын мой?
— Готов.
— Обопритесь на меня.
— Не надо, отец. Ноги держат. Тут близко, осилю.
Он вовсе не шутил.
Вышли из камеры смертников.
— Слышь, отец, тот парень, Северн, — торопливо забормотал вдруг Гейтс, — он за мной через пять минут. Я-то ладно, я за дело. Я чего не признавался — думал, отсрочка или помилование выйдет… Я О\'Нейла порешил. Но второй парень, мой подручный, это никакой не Северн. Слышь, отец? Второй парень — Донни Блейк. А Северна этого я в жизни не видал, пока не влип. За ради Бога-душу-матери, скажи им, отец, извини, что ругаюсь. Пять минут еще осталось.
— Почему же ты так долго медлил, сын мой?
— Я ж говорю, помилование… И я сказал надзирателю. Похоже, он мне поверил, да кто он для них, для начальства-то… Скажи им, отец! Тебя послушают. Ты мне веришь. Мертвые не врут!
Голос его зазвучал громче.
— Скажи, чтобы не трогали того парня! Не было его там, не было!
И священник впервые в жизни услышал самую странную последнюю просьбу от осужденного на пути к месту казни.
— Отец, не ходи дальше со мной. Не трать времени, беги, скажи им!
— Молись, сын мой. Молись за себя.
— Отец, мне тебя не надо! Иди, иди, сними груз с сердца! Не дай им зазря убить парня!
Что-то холодное коснулось его темени. Священник медленно убрал руку, отступил в жизнь.
— Отец, ты мне обещал!
На лицо упал капюшон, речь стала невнятной.
Электричество пригасло, вспыхнуло, пригасло…
— Элен, я люблю тебя… — голос утомленный, хриплый.
Капюшон падает на лицо, слов больше не разобрать.
Электричество пригасло, вспыхнуло, пригасло…
Таблицы для проверки зрения на стене больше нет. Проку-то от нее… Снова входит миссис Новак. Опять при спицах и клубках, но вяжет что-то другое, другого цвета и фасона. Она сдержанно кивает присутствующим, как полузабытым знакомым. Садится, склоняется над вязанием, спицы деловито шевелятся, копошатся, роются в шерсти. Люди входят и выходят, но она не замечает окружающих.
В поле зрения направленных книзу глаз появляются кончики башмаков, как будто нарочно привлекающих ее внимание. В комнате ни звука.
Миссис Новак равнодушно поднимает и снова опускает голову, но тут же вскакивает, схватившись за горло. Вязанье летит в сторону, клубки откатываются к стене. Дрожащий палец миссис Новак направляется на хозяина башмаков.
— Он… Он! Тот самый, который бежал мимо моей лавки, когда убили полисмена!
— Но в прошлый раз вы говорили…
Она бьет себя по лбу.
— Да. Да. Тот похож. Похож, понимаете? А это — тот самый! Зачем только вы меня в тот раз привели! Не пришла бы — не ошиблась…
— Другие так же ошиблись, — утешает лейтенант. — Полдюжины очевидцев, и все ошиблись.
Она не слышит. Лицо ее сморщилось, из глаз льются слезы. Кто-то поддерживает ее, другой подбирает клубки и спицы…
— Я убила его!
— Мы все убили его, — невесело признает лейтенант.
Донни Блейк сидит на стуле, за ним стоит детектив с газетой в руках. Детектив разворачивает газету и держит ее перед лицом Блейка, как будто предлагая почитать.
В дверь входит бухгалтер Сторм, садится на стул напротив, туда, где сидела до него миссис Новак. Он видит группу детективов, один из которых спрятался за газетой.
— Прошу вас смотреть на газету, — обращается к нему лейтенант.
Законопослушный Сторм уставился на газету.
Детектив за стулом медленно, как театральный занавес, поднимает газету. Открывается подбородок. Рот. Нос. Глаза, лоб… Газета убрана.
Сторм бледнеет. Руки его дрожат.
— Бог мой! — шепчет бухгалтер.
— Можете что-нибудь сказать об этом человеке? — спрашивает лейтенант. — Не бойтесь, говорите.
Сторм проводит рукой по губам, как будто пытаясь снять горечь слов, готовых выйти изо рта.
— Это… Это тот человек… с которым я столкнулся на Фаррагат-стрит.
— Вы уверены?
— На сто процентов! — кряхтит Сторм, кривясь, словно от нестерпимой физической боли.
— Их тоже можно понять, — вздохнул лейтенант, когда комната наполовину опустела. — Парень очень похож на преступника, воображение у всех работает, дополняет недостающее. Кроме того, он уже за решеткой — это тоже давит на сознание… на подсознание. И они, не кривя душой, оговорили этого беднягу Северна.
В дверь просунулась голова полисмена.
— Блейк готов, лейтенант.
— И я готов, — мрачно процедил лейтенант, направляясь к двери.
Врач подошел к Блейку, приподнял ему веко. Вынул стетоскоп, приложил в области сердца.
— Долго не выдержит, — обратился он к тяжело дышащим полицейским. — Но пока ничего страшного, легкий обморок. Устал, бедняга. Оживить болезного?
— Неплохо бы, — выдохнул кто-то.
Врач достал из саквояжа маленькую бутылочку, откупорил, сунул к распухшему носу Блейка. Веки бандита дрогнули, голова подалась в сторону. Копы дружно дернулись к ожившему персонажу подвальной драмы.
— Доктор, доктор, не уходите! — захрипел Блейк. — Они меня прикончат. Я больше не выдержу…
— Тогда скажите им то, чего от вас добиваются, — без тени сочувствия бросил через плечо врач, выходя из помещения.
Неизвестно, что тут подействовало — то ли то, что предложение исходило от постороннего, непосредственно не принадлежащего к числу его мучителей, то ли просто время подошло.
— Я… да, я, — простонал вдруг Блейк. — Я был с Гейтсом. Мы убили О\'Нейла. Он прижал нас, когда мы брали алмазы. Взял на мушку Гейтса. Меня впопыхах не заметил. Я выбил у него пушку. Гейтс говорит: «Он нас видел», — и хлоп его! А я только добил, чтоб не мучился. В голову.
Он прикрыл лицо дрожащими пальцами.
— Я все рассказал. Не трогайте меня больше. Оставьте меня в покое.
— Что там еще? — спросил вдруг лейтенант.
— Прокурор округа на проводе, лейтенант, — доложил вошедший полицейский. — В вашем кабинете.
— Стенографиста пригласите, — приказал лейтенант, направляясь к двери.
Отсутствовал он долго, а когда вернулся, выглядел немногим лучше, чем Блейк. Казалось, он не видел своих людей. Или не хотел видеть.
— Уберите это, — ткнул он пальцем в Блейка.
Все озадаченно молчали, пока преступника не вывели.
— А… стенографировать?
— Не надо, — сквозь зубы выдавил лейтенант.
— Лейтенант, он очухается и опять закупорится. Распечатывай потом снова…
— Тоже не надо. К чему бумагу марать, если все равно не используешь. Прокурор приказал его выпустить.
Он выждал, пока утихнет гул.
— Политика? — спросил один из детективов, криво усмехнувшись.
— Нет… Не совсем. То есть… А что же еще! Выборы на носу. Но это еще не самая дрянь. Они как это дело представляют… Северн казнен, его не воскресишь. Ошибка непоправимая. А доведешь до суда этого типа — скандалище неимоверный. Тряхнет не только прокурорский офис, но и всю полицию. И пострадает не только наша шкура, это еще полбеды. Подрыв доверия общественности! Прецедент! Они решили, что лучше выпустить одного преступника, чем вызвать ситуацию, когда защита каждый раз будет ссылаться на случай Северна, а присяжные оправдают десяток заведомых убийц. — Лейтенант вздохнул. — Я вынужден его отпустить.
Копы стояли, переваривая новость, каждый по-своему, в соответствии с характером и темпераментом.
— Что ж, наше дело — подчиняться. Только долго они чухались. Сколько мы на этого гада сил потратили! — сказал один, с практическим складом ума.
Другой, с аналитическими наклонностями, принялся взвешивать мотивы прокуратуры и тех вышестоящих, кто влиял на ее решения.
Третий, болеющий за коллег, заметил:
— Да черт бы с ним, с этим гадом, если бы не О\'Нейл…
Они разошлись по своим делам. Остался лишь один. Детектив по имени Роджерс. Он замер на месте. Засунув руки в карманы, казалось, внимательно изучал пол под ногами.
О чем он думал? О чем думает подвижник, который видит, как рушатся столпы его мировоззрения, как попираются основы его веры?
Детектив и убийца столкнулись в коридоре управления полиции. Свободный гражданин шествовал к выходу.
Роджерс замер, следя за гордой поступью Блейка, нос, губу и подбородок которого украшали полоски медицинского пластыря.
Четкий шаг, свободное движение рук. И автоматический жест, которым Блейк поправил узел галстука. Он возвращался в жизнь, и очень важно, чтобы галстук сидел должным образом.
Блейк шел на волю, а Гэри Северн гнил в земле сырой. И сержант О\'Нейл.
Блейк встретился взглядом с детективом Роджерсом. Посмотрел нагло и с вызовом. Губы искривились в презрительной усмешке, слегка раздвинулись и выплюнули насмешливое «Х-хэ!». Очень красноречивое, означавшее: «Ваши законы — х-хэ! Полиция — х-хэ! Убить — х-хэ, раз плюнуть!»
Хуже удара в лицо. Хуже плевка. Хуже ожога. Этот удар достает глубже. Если у тебя сохранилось чувство справедливости, ощущение добра и зла, если ты не просто притворяешься верящим в идеалы.
Роджерс побледнел. Точнее, мертвенно побелела лишь часть его лица, вокруг рта. Блейк прошел мимо, не останавливаясь, и вышел в стеклянную дверь. Все. Смотреть больше не на кого. Он не вернется. Его не вернут и не привлекут к ответственности. Во всяком случае, за это преступление.
Роджерс развернулся и быстро зашагал в противоположном направлении. Без стука вошел к лейтенанту. Рука его опустилась на стол и поднялась, оставив небольшой металлический предмет.
Лейтенант недоуменно уставился на значок. Потом посмотрел на Роджерса.
— Заявление напишу позже. Увольняюсь.
Роджерс быстро направился к выходу.
— Роджерс, постой! Ты куда? Свихнулся?
— Немного есть, — признал Роджерс.
— Вернись, погоди! Куда ты?
— За Блейком. Куда он, туда и я.
Дверь захлопнулась.
— Куда он делся? — набросился Роджерс на наружного постового.
— Вон, уже в такси сидит. У светофора.
Роджерс поднял руку и нырнул в следующую машину.
— Куда едем?
— Вон за тем такси на перекрестке…
Блейк оторвался от блондинки и направился к только что опустившемуся в удобное кресло фойе Роджерсу. Слегка расставив ноги, Блейк остановился перед детективом.
— Нечем заняться? Скучаем? Спектакль понравился? Ужин в ресторане тоже? Думаешь, я тебя не запомнил там, в вашем крысятнике? Воображаешь, я слепой?
— А с чего тебе вздумалось, что я от тебя прячусь?
Блейк опешил. Открыл рот, снова закрыл, нервно сглотнул.
— Вам не достать меня по делу О\'Нейла. Что было, то сплыло, быльем поросло. Баста!
Роджерс и не собирался возражать.
— А с чего тебе вздумалось, что я тебя достаю по делу О\'Нейла?
Блейк опять открыл и закрыл рот. Подумал, поморщился и высказался:
— Не знаю, чего тебе надо, но тебе меня все равно не достать.
— А с чего тебе вздумалось, что я тебя вообще достаю?
Блейк поморгал, недоверчиво почесал затылок и, не придумав более никаких аргументов, вернулся к блондинке. Но беседа с нею не заладилась. Она отпрянула, вырвала руку из его ладони, покраснела от злости.
— Пока ты при хвосте — забудь и как звать меня. Знала бы… Да пошел ты!.. — Она вскочила и, раздраженно размахивая сумочкой, направилась к выходу.
Блейк бросил Роджерсу ядовитый взгляд потревоженной кобры. Встал, широким шагом направился к открытой двери лифта.
Роджерс, неторопливо поднявшись с кресла, махнул лифтеру, предлагая подождать.
Лифт отправился вверх с двумя пассажирами. Физиономия одного из них пылала негодованием.
— Давай, давай, продолжай в том же духе! — выпалил Блейк.
— Что давать? — наивно расширил глаза Роджерс. — В каком духе?
Лифт остановился, Блейк выскочил и зашагал по толстой ковровой дорожке. За поворотом коридора вынул из кармана ключ, вставил в замок. Чьи-то приглушенные ковром шаги заставили повернуть голову.
— Что, и в комнату со мной попрешься?
— Приглашаешь? Спасибо, у меня своя комната, — улыбнулся Роджерс, остановившись у соседнего номера.
Обе двери закрылись почти одновременно.
Закрылись эти двери на шестом этаже «Конгресс-отеля» около полуночи. А в десять утра свежевыбритый, аккуратно причесанный Блейк вышел из своего номера на десятом этаже отеля «Колтон». Сбежал во мраке ночи. Подходя к лифту, провел пальцами по лицу, проверяя выбритость щек и подбородка, прикрываясь ладонью, улыбнулся. Но не успел дойти до поворота, как услышал за спиной щелчок еще одной двери, по той же стороне коридора. Что-то заставило его оглянуться, какая-то неполнота действия. Дверь почему-то не закрылась сразу, выпустив постояльца.
В дверном проеме стоял Роджерс, неторопливо застегивался.
— Придержите лифт, сэр, прошу вас, — как бы между прочим попросил он. — Мне тоже пора завтракать.
С третьей попытки дрожащая рука поднесла чашку почти на уровень рта. Еще какой-то дюйм! Но этот последний дюйм оказался непреодолим. Дрожь передалась чашке, рука ослабла, чашка грохнулась на блюдце, которое уцелело только чудом, содержимое плеснулось через края, на скатерть.
Сидевший через два стола Роджерс ободряюще улыбался, перемалывая яичницу с беконом. Челюсти его работали с регулярностью поршня паровой машины.
— Шпик поганый, — бормотал Блейк. Руки, хоть уже и не отягощенные чашкой, продолжали трястись. — Шавка легавая…
Устраняющий последствия неловкости клиента официант поинтересовался:
— Вас что-то беспокоит, сэр?
— А? Да, да, беспокоит.