— О, знаешь, такие… самые обычные.

— Чего? Это как понимай — обы-ычные? Высокий, низкий, тощий, жирный?

Я стала разглядывать свои руки.

— Я думаю, мой идеальный мужчина должен говорить на многих языках. На языке ибо, на языке йоруба, на английском, на французском, на всех других языках. Он мог бы говорить с любым человеком, даже с солдатами, и если бы в их сердцах была жестокость, он мог бы их отговорить. Ему не пришлось бы воевать, понимаешь? Может быть, он не был бы слишком красивым, но становился бы красивым, когда начинал бы говорить. Он был бы очень добрым, даже если бы ты готовила ему еду и эта еда подгорела, потому что ты смеялась и болтала с подружками, а не следила за едой. Он просто сказал бы: «Ах, это ничего, не огорчайся».

Йеветта смотрела на меня непонимающе.

— Извиняй, Мошка, но этот твой идеальный мужик… он какой-то нерре-альный.

Девушка с документами отвела взгляд от своих кроссовок:

— Отстань от нее. Ты что, не понимаешь, что она девственница?

Я потупилась. Йеветта долго смотрела на меня, а потом положила руку мне на плечи. Я стала ковырять землю мыском ботинка, а Йеветта посмотрела на девушку с документами:

— Ты откуда знать, дорогуша?

Девушка пожала плечами и показала на свой пакет, набитый бумагами:

— Я много чего повидала. Знаю, какие люди бывают.

— А чего ж ты такой тихий, если так много знать?

Девушка снова пожала плечами. Йеветта пристально на нее смотрела.

— А звать-то тебя как, дорогуша?

— Я не говорю людям свое имя. Так безопаснее.

Йеветта округлила глаза:

— Небось и парням свой номер телефона тоже не говорить.

Девушка с документами зыркнула на Йеветту и вся задрожала. Она плюнула на землю и сказала:

— Ты ничего не знаешь. Если б ты хоть что-то понимала в жизни, ты не думала бы, что она такая смешная.

Йеветта подбоченилась и медленно покачала головой.

— Дорогуша, — сказала она. — Жизнь с тобой и со мной по-разный обходиться и разный подарки у нас отбирать, вот и все. Правда сказать, смешной то, что у меня оставаться. А у тебя, дорогуша, оставаться одни бумажка.

Они обе замолчали, потому что подъехало такси и остановилось прямо перед нами. Стекло сбоку было опущено, в машине играла громкая музыка. Я вам скажу, какая это была музыка: песня «Мы победители!» британской группы Queen. Мне знакома эта песня, потому что эта группа очень нравилась одному из служащих центра временного содержания иммигрантов. Бывало, он приносил свою стереосистему и включал для нас музыку, когда мы сидели, запертые в своих комнатах. Если кто-то из девушек начинал танцевать, чтобы показать, что музыка ей нравится, этот служащий приносил этой девушке добавочную еду. Как-то раз он показал мне картинку, на которой была изображена группа Queen. Это была картинка из коробки с компакт-диском. Один из музыкантов на этой картинке был с очень длинными волосами. Волосы у него были черные и курчавые, и казалось, что на макушке они такие тяжелые, что давят ему на голову. Я знаю слово из вашего языка — «модный», но эта прическа не выглядела модной, уверяю вас. Она выглядела наказанием.

Когда мы разглядывали эту картинку, мимо проходил другой служащий, и он указал на этого волосатого мужчину и сказал: «Ну и грива». Помню, я была очень довольна, потому что тогда еще только училась говорить на вашем языке и начала понимать, что у одного слова может быть два значения. Я поняла, что слово «грива» относится к прическе музыканта. А она была похожа на лошадиную гриву, понимаете? Я вам про это рассказываю, потому что у водителя такси была точно такая же прическа.

Когда такси остановилось у главных ворот центра временного содержания, таксист из машины не вышел. Он посмотрел на нас через открытое окно. Он был белый, худой, на нем были солнечные очки с темно-зелеными стеклами, в блестящей золотистой оправе. Девушка в желтом сари, похоже, удивилась, увидев такси. Наверное, она, как и я, никогда не видела такой большой, новой и блестящей белой машины. Она стала обходить вокруг нее, прикасаясь рукой к поверхности кузова и блаженно качая головой:

— М-м-м-м…

Девушка по-прежнему держала в руке пустой пластиковый пакет. Сжав его одной рукой, кончиками пальцев другой она провела по металлическим буквам.

— Ф… О… Р… Д, — выговорила она.

Подойдя к машине спереди, она посмотрела на фары и заморгала. Она опустила руку, а потом вытянула перед собой, снова посмотрела машине в глаза и рассмеялась. Водитель все это время следил за девушкой. Затем он повернул голову ко мне и остальным девушкам, и выражение лица у него было такое, словно он только что проглотил ручную гранату, приняв ее за сливу.

— У вашей подружки головка не в порядке, — заявил он.

Йеветта ткнула меня локтем в живот.

— Давай говорить, Мошка, — прошептала она.

Я посмотрела на таксиста. В машине все еще громко звучала песня «We are the Champions». Я понимала, что нужно сказать таксисту что-то такое, чтобы он понял: мы не беженки. Мне хотелось показать ему, что мы британки, что мы говорим на вашем языке и понимаем кое-какие тонкости вашей культуры. И еще мне хотелось его развеселить. Вот почему я улыбнулась, подошла к открытому окну машины и сказала таксисту:

— Привет, какая у вас грива!

Не думаю, что таксист меня понял. Кислое выражение его лица стало еще кислее. Он медленно покачал головой и сказал:

— Вас, обезьян, в джунглях совсем, что ли, не учат приличным манерам?

А потом он отъехал от нас очень быстро — так быстро, что колеса его машины взвизгнули, будто ребенок, у которого отняли бутылочку с молоком. Мы вчетвером стояли и провожали взглядом машину, пока она не исчезла за ближайшим холмом. Овцы справа от дороги и коровы слева от дороги тоже смотрели ей вслед. А потом они снова начали жевать траву, а мы опять сели на корточки. Налетел порыв ветра, и спирали колючей проволоки наверху забора задребезжали. По холмам и полям поплыли тени от маленьких высоких облаков.

Мы долго молчали. Наконец Йеветта проговорила:

— А может, надо было, чтоб наша девочка в сари говорить?

— Извините.

— Гребаный африканцы. Вы всегда считать, что вы — самый умный, а вы — не-ве-жи.

Я поднялась, подошла к забору, взялась за проволочную сетку и посмотрела через нее вниз, вдоль склона холма, на поля.

Двое фермеров все еще работали на поле. Один вел трактор, а второй привязывал веревкой калитку.

Йеветта подошла и остановилась рядом со мной:

— Что нам теперь делай, Мошка? Тут оставайся никак нельзя. Пойти пешком, а?

Я покачала головой:

— А как быть вон с теми мужчинами?

— Думать, они нас останавливать?

Я крепче вцепилась в проволочную сетку:

— Я не знаю, Йеветта. Мне страшно.

— Чего ты бояться, Мошка? Может, они и нас и не трогать. Если ты не обзывать их, как того таксиста.

Я улыбнулась и покачала головой.

— Значит, так. Не бояться. Я идти с тобой любая дорога. А ты не будь обезьяна. Веди себя приличный…

Йеветта обратилась к девушке с документами:

— Ну, а ты, маленький мисс без имя? Идти с нами?

Девушка обернулась и посмотрела на здание центра временного содержания:

— Почему они больше нам не стали помогать? Почему не прислали тех, кто занимается нашими делами?

— Да потому, что им неохота это делай, дорогуша. И что ты делать теперь? Туда возвращаться, просить для себя машина? Ты еще для себя дружка попросить не забывать.

Девушка покачала головой. Йеветта улыбнулась:

— Благословить тебя Бог, дорогуша. Так. Теперь ты, девушка в сари без всякий имя. Я тебе просто объяснять. Дорогуша, ты идти с нами. Если согласный, ничего не говорить.

Девушка в сари посмотрела на Йеветту, часто моргая, но ничего не сказала. Только голову набок склонила.

— Отлично. Все идти, Мошка. Все идти к чертям из это место.

Йеветта повернулась ко мне, а я все смотрела на девушку в сари. Порыв ветра шевельнул желтую ткань, и я увидела на шее у девушки поперечный шрам шириной с мизинец. На ее смуглой коже шрам белел, будто кость. Он обвивался вокруг шеи, словно прицепился к ней и не хотел отпускать. Словно все еще хотел умертвить девушку. Она заметила, что я смотрю на нее, и прикрыла шрам рукой, и я увидела ее руку. На ней тоже были шрамы. Я помню, мы с вами договорились насчет шрамов, но на этот раз я отвела глаза, потому что порой красоты бывает слишком много.

Мы вышли из ворот и пошли по шоссе вниз по склону холма. Йеветта шла первой, я — следом за ней, а за мной — две другие девушки. Я все время смотрела на пятки Йеветты. Я не смотрела ни влево, ни вправо. Когда мы спустились с холма, сердце у меня стучало очень часто. Стрекотание трактора стало громче, и через некоторое время оно заглушило стук шлепанцев Йеветты. Когда шум трактора начал утихать позади нас, мне стало легче дышать. «Все хорошо, — подумала я. — Мы прошли мимо них, и теперь бояться нечего. Как глупо было бояться». А потом трактор заглох. Во внезапно наступившей тишине стало слышно пение птицы.

— Стойте, — раздался мужской голос.

Я прошептала Йеветте:

— Не останавливайся.

— СТОЙТЕ!

Йеветта остановилась. Я попыталась пройти мимо нее, но она схватила меня за руку:

— Не валять дурака, дорогуша. Куда ты побежать?

Я остановилась. Я была так напугана, что едва дышала. Остальные девушки тоже явно испугались. Девушка без имени прошептала мне на ухо:

— Пожалуйста. Давайте повернем обратно и поднимемся на холм. Этим людям мы не нравимся, разве ты не видишь?

Тракторист вылез из кабины. Другой мужчина, который привязывал веревкой калитку, подошел к первому мужчине. Они встали на дороге между нами и центром временного содержания. На трактористе была зеленая куртка и зеленая кепка. Он стоял, сунув руки в карманы. Тот мужчина, который привязывал калитку — в синем комбинезоне, — был очень высокий. Тракторист ему ростом был по грудь. Он был такой высокий, что штанины его комбинезона заканчивались выше носков, а еще он был очень жирный. Жир образовывал складки розовой кожи у него под подбородком и над краями носков. На голове у него туго сидела вязаная шапочка. Он вытащил из кармана пакет табака и свернул сигарету, не спуская с нас глаз. Он был небритый, с красным здоровенным носом. И глаза у него тоже были красные. Он зажег сигарету, затянулся, выдохнул дым и плюнул на землю. Когда он заговорил, все его жировые складки задрожали.

— Деру дали, детки?

Тракторист расхохотался:

— В точку попал, Малыш Альберт.

Мы все направили взоры книзу. Я и Йеветта стояли впереди, а девушка в желтом сари и девушка без имени — позади нас. Девушка без имени снова зашептала мне на ухо:

— Пожалуйста. Давайте повернем и уйдем. Эти люди нам не помогут, разве ты не понимаешь?

— Они не смогут нас обидеть. Мы теперь в Англии. Здесь все не так, как у нас на родине.

— Пожалуйста, давайте уйдем.

Я видела, как она нервно переступает с ноги на ногу. Я не знала, убегать или остаться.

— Ну, так как? — спросил высокий толстяк. — Сбежали?

Я покачала головой:

— Нет, мистер. Нас отпустили. Мы официальные беженцы.

— Небось и доказать это можете?

— Наши бумаги — у наших социальных работников, — проговорила девушка без имени.

Высокий толстяк огляделся по сторонам, посмотрел на дорогу в обе стороны. Потом приподнялся на цыпочки и глянул через живую изгородь на соседнее поле.

— Ни одного социального работника не вижу, — объявил он.

— Позвоните им, если нам не верите, — сказала девушка без имени. — Позвоните в Погранично-иммиграционное агентство. Попросите их проверить файлы. Они скажут вам, что мы — легальные иммигранты.

Она стала рыться в своей пластиковой сумке и наконец нашла нужную бумажку.

— Вот, — сказала она. — Вот номер телефона. Позвоните по этому номеру — и все узнаете.

— Нет. Пожалуйста. Не делать это, — проговорила Йеветта.

— В чем проблема? — Девушка без имени повернулась к ней. — Нас ведь выпустили, правда?

Йеветта сцепила пальцы рук:

— Все не такой простой.

Девушка без имени гневно посмотрела на Йеветту.

— Что ты сделала? — спросила она.

— Что должна быть, то и сделать, — ответила Йеветта.

Сначала девушка без имени разозлилась, а потом смутилась, а потом в ее глазах появился страх. Йеветта протянула к ней руки:

— Извинять, дорогуша. Жалко, что все так получиться.

Девушка оттолкнула руки Йеветты.

Тракторист шагнул к нам, посмотрел на нас и вздохнул:

— Похоже, тут и понимать нечего, Малыш Альберт, вот как я думаю.

Он печально посмотрел на меня, и у меня защемило под ложечкой.

— Без нужных бумаг положеньице у вас, дамочки, щекотливое, верно? Некоторые люди могут этим воспользоваться.

По полям гулял ветер. У меня так сжалось горло, что я не могла вымолвить ни слова. Тракторист кашлянул.

— Чертовски типичные проделки властей, — сказал он. — Мне-то плевать, легальные вы или нелегальные. Но как вас отпустили без бумаг — вот вопрос. Левая рука не знает, что делает правая. Это все, что у вас есть?

Я подняла свой прозрачный пластиковый пакет. Другие девушки увидели это и тоже подняли свои пакеты. Тракторист покачал головой:

— Чертовски типично, да, Альберт?

— Мне ли этого не знать, мистер Айрес.

— Это правительство ни о ком не заботится. Вы не первые, кого мы видим, кто вот так бродит по полям, будто марсиане. Вы, наверно, даже не знаете, на какой вы планете, а? Треклятое правительство. Плевать им на вас, беженок, плевать им на наши поля, плевать им на фермеров. Этому треклятому правительству дело есть только до лис да горожан.

Он посмотрел на проволочный забор центра временного содержания у нас за спиной, а потом на каждую из нас по очереди:

— Прежде всего, вы не должны были оказаться в таком положении. Это несправедливо — держать таких девушек в этом месте. Правильно я говорю, Альберт?

Малыш Альберт снял шерстяную шапочку, поскреб макушку и тоже посмотрел в сторону центра временного содержания. Он выпустил дым из ноздрей, но ничего не сказал.

Мистер Айрес пристально на каждую из нас посмотрел:

— Так. И что же нам с вами делать? Хотите, чтобы я пошел с вами обратно и сказал там, чтобы вас задержали, пока ваши социальные работники не приедут?

После этих слов мистера Айреса глаза у Йеветты округлились.

— Не надо, мистер. Мы ни за что не возвращаться в этот адский место. Ни на один минута, хоть убивать меня. Ага.

Тут мистер Айрес посмотрел на меня.

— Думаю, вас могли отпустить по ошибке, — сказал он. — Да, вот так я думаю. Я прав?

Я пожала плечами. Девушка в сари и девушка без имени оторопело смотрели на нас с Йеветтой, ожидая того, что могло случиться.

— Вам есть куда идти? Родня есть какая-нибудь? Вас где-нибудь кто-то ждет?

Я посмотрела на других девушек, снова повернулась к мистеру Айресу и отрицательно покачала головой.

— Вы можете как-то доказать, что вы — легальные иммигранты? У меня могут быть неприятности, если я пущу вас на свою землю, а потом окажется, что я потворствовал нелегальным иммигрантам. У меня жена и трое детишек. Я вас серьезно спрашиваю.

— Извините, мистер Айрес. Мы не пойдем на вашу землю. Мы просто уйдем.

Мистер Айрес кивнул, снял свою плоскую кепку, заглянул в нее и стал вертеть в руках. Я следила за его пальцами, перебирающими зеленую ткань. Пальцы у него были черные, перепачканные в земле.

Над нами пролетела большая черная птица и умчалась в ту сторону, куда уехало такси. Мистер Айрес сделал глубокий вдох и показал мне свою кепку с изнанки. На пришитом к подкладке белом ярлычке были вышиты буквы. Ярлычок пожелтел от пота.

— По-английски читаешь? Видишь, что тут написано?

— Тут написано АЙРЕС, мистер.

— Правильно. Так и есть. Я Айрес, а это — моя кепка, а эта земля, девушки, на которой вы стоите, называется «ферма Айреса». Я на этой земле тружусь, но законы для нее не я пишу. Я только ровно вспахиваю ее весной и осенью. Как думаешь, есть у меня право судить, могут ли здесь стоять эти женщины, Малыш Альберт?

Несколько секунд был слышен только шум ветра. Малыш Альберт снова плюнул под ноги:

— Ну, мистер Айрес, я не юрист. К концу дня я скотник, так ведь?

Мистер Айрес рассмеялся.

— Дамочки, можете оставаться, — сказал он.

Тут позади меня послышалось всхлипывание. Плакала девушка без имени. Она крепко прижала к себе пакет с документами и тихо плакала, а девушка в желтом сари ее обняла. Она стала что-то тихонько напевать ей, как мать напевает ребенку, проснувшемуся среди ночи от звуков далекой ружейной пальбы. Такого ребенка надо поскорее успокоить, чтобы он не испугался еще сильнее. Не знаю, есть ли у вас название для таких песен.

Альберт вытащил изо рта сигарету, загасил ее, сжав большим и указательным пальцами, скатал в маленький шарик и сунул в карман комбинезона. Потом он снова плюнул на землю и надел вязаную шапочку:

— Чего она разнюнилась?

Йеветта пожала плечами:

— Может, этот девушка просто непривыкший к доброта.

Альберт задумчиво сдвинул брови и медленно кивнул:

— Я мог бы их отвести в амбар для сборщиков урожая. Как вам это, мистер Айрес?

— Спасибо, Альберт. Да, отведи их туда и помоги им разместиться. А я жене скажу, чтобы дала им все что нужно. — Он повернулся к нам: — У нас в амбаре есть общая спальня для сезонных работников. Сейчас она пустует. Работники нам нужны, только когда идет сбор урожая и рождаются ягнята. Можете остаться на неделю, но не дольше. Потом вы — не моя проблема.

Я улыбнулась мистеру Айресу, а мистер Айрес отмахнулся. Может быть, так отмахиваются от пчелы, когда она подлетает слишком близко. Мы вчетвером пошли по полю следом за Альбертом. Мы шли гуськом. Впереди — Альберт в вязаной шапочке и синем комбинезоне. За ним — Йеветта в своем лиловом расклешенном платье и шлепанцах, за ней — я, в синих джинсах и гавайской рубахе. За мной шла девушка без имени (она все еще плакала), а замыкала процессию девушка в желтом сари (она все еще напевала, пытаясь успокоить девушку без имени). Коровы и овцы давали нам дорогу и смотрели нам вслед. Наверное, они думали: «Что за странных новых зверей ведет Малыш Альберт?»

Он привел нас к продолговатому дому у ручья. Кирпичные стены были низкими, мне до плеча, а некрашеная металлическая крыша была высокая, она лежала на кирпичах, будто арка. В стенах окон не было, а в крышу были кое-где вставлены куски прозрачного пластика. Этот дом стоял на скотном дворе. Тут рылись в земле свиньи и что-то клевали куры. Когда мы подошли к дому, свиньи замерли, глядя на нас. Курицы, хлопая крыльями, отбежали в сторону. Они оглядывались — видимо, боялись, что мы за ними погонимся.

Куры были готовы обратиться в бегство, если бы понадобилось. Они как-то нервно переставляли лапки, а когда опускали их, было заметно, как дрожат коготки. Куры старались держаться поближе друг к дружке и тихо кудахтали. Их кудахтанье становилось громче, стоило только кому-то из нас сделать шаг, а как только куры отдалялись от нас, они кудахтали тише. Я очень загрустила, глядя на этих кур. Они ходили и кудахтали точно так же, как куры в нашей деревне, когда мы с моей сестрой Нкирукой уходили оттуда.

Вместе с другими женщинами и девушками однажды утром мы убежали в джунгли и шли, пока не стемнело, а потом улеглись спать около тропы. Костер развести мы побоялись. Ночью мы слушали выстрелы из ружей. Мы слышали, как мужчины визжат, как свиньи, когда тех сажают в клетку перед тем, как перережут им глотки. В ту ночь было полнолуние, и если бы луна раскрыла рот и начала кричать, я не испугалась бы сильнее. Нкирука крепко меня обнимала. Некоторые женщины унесли с собой маленьких детей; некоторые из них проснулись, и матерям пришлось петь им песни, чтобы они затихли. Утром над полями, где стояла наша деревня, поднялся высокий зловещий столб дыма. Дым был черный, он клубился и поднимался к синему небу. Маленькие дети стали спрашивать у своих матерей, откуда взялся этот дым, а женщины улыбались и говорили им: «Это просто дым от вулкана, малыши. Не надо бояться». Я видела, как улыбки сходят с их лиц, когда они отворачиваются от своих детишек и смотрят в небо, наполняющееся чернотой.

— Ты в порядке?

Я вздрогнула.

Альберт пристально смотрел на меня. Я заморгала:

— Да. Спасибо, мистер.

— Размечталась, да?

— Да, мистер.

Альберт покачал головой и рассмеялся:

— Ну, молодежь. Головы в облаках.

Он отпер дверь длинного дома и впустил нас. Внутри стояли кровати в два ряда. Кровати были железные, покрашенные темно-зеленой краской. На кроватях лежали чистые белые матрасы и подушки без наволочек. Пол был бетонный, выкрашенный в серый цвет, чисто выметенный и блестящий. Через пластиковые окошки в крыше проникал яркий солнечный свет. От окошек вниз свисали длинные цепочки. Чтобы достать до крыши в самом высоком месте, пятеро мужчин должны были бы встать друг другу на плечи. Альберт показал нам, как открывать окошки, потянув за один конец цепочки, и как закрывать, потянув за другой. Еще он показал нам кабинки у дальней стены дома, где мы могли принять душ и воспользоваться туалетом. А потом он нам подмигнул:

— Ну, вот так, дамочки. Это вам не отель, ясное дело, но вы мне покажите такой отель, где с вами в одной комнате двадцать девчонок из Польши, а обслуга и глазом не ведет. Поглядели бы вы на кое-что, что наши сборщики выделывают после того, как свет погасят. Честное слово, я перестал бы со скотиной возиться и снял бы про это кино.

Альберт смеялся, но мы, все четверо, стояли и молча на него смотрели. Я не поняла, почему он заговорил про кино. В моей родной деревне было так. Каждый год, когда прекращались дожди, несколько мужчин ехали в город и привозили оттуда кинопроектор и дизельный генератор, а потом они привязывали веревку между двух деревьев, вешали на нее простыню, и мы смотрели кино. Фильм шел без звука, слышалось только жужжание генератора и крики животных в джунглях. Вот как мы узнавали о вашем мире. Единственный фильм, который у нас был, назывался «Тор Gun»[20], и мы смотрели его пять раз. Помню, когда я его смотрела впервые, мальчишки в нашей деревне ужасно разволновались, потому что решили, что фильм будет про ружье или про пистолет. Но фильм был вовсе не про оружие. Он был о мужчине, которому нужно было всюду добираться очень быстро — иногда на мотоцикле, а иногда на аэроплане, которым он сам управлял, и порой он даже летал вверх тормашками. Я с другими детьми из нашей деревни обсуждали этот фильм, и мы сделали два вывода. Во-первых, мы решили, что фильм должен был бы называться «Человек, который очень спешил», а во-вторых — что мораль этого фильма в том, что этому человеку надо пораньше вставать, тогда ему не придется так торопиться, чтобы все успеть. Вставать пораньше, а не валяться в постели с блондинкой, которую мы окрестили «постельной женщиной». Это был единственный фильм, который я видела, и я не поняла, почему Альберт сказал, что он хотел бы снять кино. Он не выглядел так, что его можно было представить себе летящим на аэроплане вверх тормашками. На самом деле я заметила, что мистер Айрес ему даже свой голубой трактор водить не разрешает. Альберт заметил, что мы непонимающе смотрим на него, и покачал головой.

— Ой, ладно, это я так, — сказал он. — Смотрите, вот одеяла и полотенца, и еще что-то там есть вон в тех шкафчиках. Скажу по секрету, что попозже миссис Айрес принесет вам поесть. Только по ферме не шляйтесь.

Мы стояли между рядами кроватей и провожали взглядом уходящего Альберта. На ходу он продолжал посмеиваться. Йеветта посмотрела на нас и постучала пальцем по виску:

— Не обращать на него внимание. Эти белый мужик все чокнутый.

Она села на краешек ближайшей кровати, вынула из своего прозрачного пластикового пакета колечко сушеного ананаса и принялась его жевать. Я села рядом с ней, а девушка в сари отвела девушку без имени чуть дальше и уложила ее на кровать, потому что та плакала не переставая.

Альберт оставил дверь открытой, и несколько куриц вошли и стали искать, чем бы поживиться под кроватями. Увидев, что в дом входят куры, девушка без имени вскрикнула, поджала ноги и заслонилась подушкой. Она сидела, глядя огромными глазами поверх подушки, а из-под подушки выглядывали ее кроссовки Dunlop Green Flash.

— Рас-слабиться, дорогуша. Не кусать они тебя. Это просто курица. — Йеветта вздохнула. — Начинать сначала, да, Мошка?

— Да, все началось сначала.

— Эта девчонка совсем плохой, а?

Я посмотрела на девушку без имени. Не спуская испуганных глаз с Йеветты, она перекрестилась.

— Да, — ответила я.

— Может, это бывать самый трудный часть, когда нас выпускать. Там, в этот центр временный содержаний, они же все время нам говорить: «Делать то, делать это». Нету время подумать. А теперь вдруг становиться тихо-тихо. А это опасный дело, уж ты мне поверить. Все самый плохой воспоминания возвращаться.

— Думаешь, она плачет поэтому?

— Не думать. Я это знать, дорогуша. Нам теперь надо следить за свои головы, это я честно говорить.

Я пожала плечами:

— Что нам теперь делать, Йеветта?

— Понятия не иметь, дорогуша. Ты меня спросить, и я тебе говорить, что это наш первый проблема в этот страна. У меня на родина — там нету покой, зато у нас бывать много слухи. Кто-то всегда может шептать тебе на ушко, куда надо пойти за тем и за этим. Но тут у нас совсем другой проблема, Мошка. У нас есть покой, зато нету ин-фур-ма-ции. Понимаешь, про что я толковать?

Я посмотрела Йеветте прямо в глаза:

— Что происходит, Йеветта? Ты говорила, что сделала какую-то хитрость. Какую? Как получилось, что нас отпустили без всяких бумаг?

Йеветта вздохнула:

— Ну… я оказать любезность один мужик из эти, из иммиграционный служба, понимать? Он маленько повозиться с компьютер, что-то там подправить, и — БАМ! — выпадать имя для освобождение. Ты, я и эти два девчонки. А эти служащий из центр временный содержаний, они вопросы не задавать. Видеть с утра, какой имя выпадать на компьютер, и — БАМ! — тебя выводить из твоя комната, и все. Идти ты на вся четыре сторона. Им плевать, приезжать за тобой твой социальный работник или не приезжать. Они слишком занятый все. Сидеть и пялиться на девица с голый сиська в газете, вот чем они занятый. Вот так. Зато теперь мы свободный.

— Вот только у нас нет никаких документов.

— Ага. Только я не бояться.

— А я боюсь.

— Не надо.

Йеветта сжала мою руку. Я улыбнулась.

— Вот умничка, дорогуша.

Я обвела огромную комнату взглядом. Девушка в сари и девушки без имени устроились через шесть кроватей от нас. Я наклонилась к Йеветте и прошептала ей на ухо:

— Ты кого-нибудь знаешь в этой стране?

— А как же, дорогуша. Увильям Шекаспир знаю, леди Диана, Битва за Британия знаю. Все-все знаю. Каждый имя знаю, я ж экзамент на гражданство сдавать. Можешь меня проверять.

— Нет. Я хотела спросить, знаешь ли ты, куда пойдешь, если мы сумеем уйти отсюда?

— Конечно, дорогуша. Кой-кто есть у меня в Лондоне. Половина Ямайка жить на Коул-Харбор Лейн. А по соседство небось сплошной нихер-рийцы живут, и достали они ямайцы по самый печенка. Ну, а ты? Иметь кто родной тут?

Я вынула из пластикового пакета британское водительское удостоверение и показала ей. Это была маленькая пластиковая карточка с фотографией Эндрю О’Рурка. Йеветта поднесла ее ближе к глазам:

— Это что такой?

— Это водительское удостоверение. На нем адрес человека. Я собираюсь его посетить.

Йеветта внимательно рассмотрела фотокарточку, отвела руку подальше и наморщила нос. Потом снова придвинула фотографию ближе к себе и заморгала:

— Так это ж белый мужик, Пт-челка.

— Знаю.

— Ладно, ладно, это я просто проверять — слепой ты или тупой.

Я улыбнулась, а Йеветта — нет.

— Нам надо держись вместе, дорогуша. Почему ты не хотеть ехать в Лондон со мной? Мы там обязательно находить кто-то из твои люди.

— Но это будут незнакомые люди, Йеветта. Я не буду знать, можно ли им доверять.

— А этот мужик ты доверять?

— Я его один раз видела.

— Ты меня извинять, Мошка, только этот мужик не походить не твой иди-ал.

— Я познакомилась с ним в моей стране.

— Какой черт его понести в Нихер-рия?

— Я познакомилась с ним на пляже.

Йеветта запрокинула голову и хлопнула себя по бедрам:

— ВУ-ха-ха-ха-ха! Теперь я понимать. А они мне говорить: она есть девст-венница!

Я покачала головой:

— Ничего такого не было.

— Нет, ты мне не говорить, что ничего такого не бывать, маленький сексуальный Мошка. Чего-то ты делать с этот мужик, раз он тебе давать такой важный докер-мент.

— Его жена там тоже была, Йеветта. Она красивая женщина. Ее зовут Сара.

— Так почему он отдавать тебе свой водительский права? Что, он думать: мой жена такой красивый женщина, такой красивый, что я больше никогда никуда не ехать на машина, только сидеть дома и смотреть на моя жена?

Я отвела глаза.

— Ну, чего? Ты украсть этот докер-мент?

— Нет.

— А чего? Что случиться?

— Я не могу об этом говорить. Это случилось в другой жизни.

— Ой, Пт-челка, видать, ты слишком много учить свой красивый английский язык, потому как ты говорить какой-то глупости. Жизнь бывать только один, дорогуша. И если тебе какой-то кусок твоя жизнь не нравиться, этот кусок все равно часть от тебя.

Я пожала плечами, легла на матрас и стала смотреть на ближайшую цепочку, свисающую с крыши. Каждое звено соединялось с предыдущим, а то — с другим звеном. Цепочка была крепкая, мне не порвать. Она медленно покачивалась и поблескивала в свете солнца, проникающего в окна. Потянешь за взрослого человека — и рано или поздно доберешься до ребенка, как будто вытягиваешь ведро с водой из колодца. Ни за что не возьмешь в руки оборванный конец, к которому ничего не привязано.

— Мне тяжело вспоминать тот день, когда я встретила Эндрю и Сару, Йеветта. Я даже не могу решить, стоит мне к ним ехать или нет.

— Ну, так рассказывать мне про это, Мошка. А я тебе говорить, стоит тебе к ним ехать или нет.

— Я не хочу говорить об этом с тобой, Йеветта.

Йеветта сжала кулаки, подбоченилась и сделала большие глаза:

— Это почему ты не хотеть, маленький мисс Африка?

Я улыбнулась:

— Я уверена, в твоей жизни тоже было что-нибудь такое, о чем ты не хочешь рассказывать, Йеветта.

— Это только потому, чтоб ты мне не позавидовать, Мошка. Если я тебе рассказать, какой роскошный у меня был жизнь, ты просто весь так обзавидоваться, что просто лопнуть от зависть, а потом девчонка в сари придется прибираться, а она такой усталый, что дальше некуда.

— Нет, Йеветта, я серьезно. Ты вообще рассказываешь о том, что с тобой случилось — что заставило тебя отправиться в Соединенное Королевство?

Йеветта перестала улыбаться:

— He-а. Если я говорить люди, что со мной случиться, мне никто ни за что не поверить. Люди думать, что Ямайка — сплошной солнышко, ганджа[21] и Джа Растафари[22]. Но это не так быть. Делать шаг не в та сторона политика, и тебя наказывать. И твоя семья наказывать. Только не так наказывать — типа неделю без мороженое. Я иметь в виду так наказывать, как будто ты просыпаться, а у тебя кровь в жилах застывать, а в доме у тебя тихо-тихо, во века веков, аминь.

Йеветта сидела совершенно неподвижно и смотрела на свои шлепанцы. Я накрыла ее руку своей рукой. Над нашими головами покачивались цепочки. Наконец Йеветта вздохнула:

— Но люди никогда не верить про такой в моя страна.

— А что же ты сказала человеку из Министерства внутренних дел?

— Ты про мой интервью беженка? Хотеть знать, что я говорить этот человек?

— Да.

Йеветта пожала плечами:

— Я ему говорить, что, если он так устроить, что меня отпускать из это место, он может со мной делать, что хотеть.

— Не понимаю.

Йеветта округлила глаза:

— Ну, спасибочки Господу Богу, что мужик из это министерство был капелька поумней тебя, Мошка. Ты что, никогда не замечать, что в эти комната для интервью нету окна? Я тебе клятва давай, Мошка, что баба этого мужика из министерство небось уж лет десять его к себе не подпускать — вот как он на меня смотреть после мой предложений. И такой не раз бывать, усекать, дорогуша? Этот мужик у меня четыре раза брать интервью, пока не убеждаться, что у меня вся бумага в полный порядок. Ну, теперь понимать?

Я погладила ее руку:

— О, Йеветта…

— Ой, ладно, Мошка. Ничего такой. Если сравнивай с то, что они со мной делать, если я возвращаться на Ямайка… Это ничего.

Йеветта улыбнулась мне. В уголках ее глаз блеснули слезинки, потекли по щекам. Я стала стирать слезы с ее щек и вдруг сама расплакалась, и Йеветта стала утирать мои слезы. Это было смешно, потому что мы никак не могли перестать плакать. А потом Йеветта рассмеялась, и я тоже, и чем дольше мы смеялись, тем труднее нам было перестать плакать, и в конце концов девушка в сари зашипела на нас, чтобы мы перестали шуметь, иначе мы могли еще сильнее напугать девушку без имени. Она лежала на кровати и что-то безумно бормотала на своем языке.

— Ох, поглядеть только на нас, Мошка. Что мы с собой делать?

— Не знаю. Ты правда думаешь, что тебя выпустили из-за того, чем ты занималась с человеком из Министерства внутренних дел?

— Я это точно знать, Мошка. Этот мужик мне даже точный дата называть.

— Но при этом он не дал тебе никаких бумаг?

— Ага. Никакой бумага. Он говорить, что он не все уметь делать, понимать меня, Мошка? Повозись с компьютер, а потом сказать служащий, чтобы нас отпускать, это он сделать. Нетрудный работа. Потом можно сказать: «Я просто случайно не на тот клавиша нажимать». Но нужный бумага выправить, с печать там и всякий такой, это уже другой история.

— Так значит, ты теперь — нелегальная иммигрантка?

Йеветта кивнула:

— И ты тоже, Мошка. И ты, и я, и эта две девчонка тоже. Все мы четыре отпускать из-за то, что я делать с мужик из министерство.

— А почему отпустили четверых, Йеветта?

— Он говорить, что, если уходить я один, на него падать подозрение.

— А как он выбрал остальных девушек?

Йеветта пожала плечами:

— Может, он закрыть глаза и тыкать в список булавка. Понятия не иметь.

Я покачала головой и опустила глаза.

— Чего ты? — спросила Йеветта. — Тебе это не нравиться, Мошка? Да вы все должны мне говорить спасибо за то, что я для вас сделать!

— Но без документов мы — никто, Йеветта! Разве ты не понимаешь? Если бы мы остались, если бы прошли все необходимые процедуры, может быть, нас отпустили бы с документами.

— Ага, Мошка, ага. Только так не получаться. Для люди с Ямайка так не получаться, и для люди из Нихер-рия тоже. Забери это в свой голова, дорогуша: есть только один место, куда приводить все правильный процедура. Это место называться де-пур-та-ция.

Произнося каждый из слогов последнего слова, Йеветта похлопывала ладонью мне по лбу и улыбалась.

— Если нас де-пуртируют, мы возвращаться домой, а там нас убивать. Так? А так у нас хоть какие-то шанс бывать, дорогуша, уж ты мне поверить.

— Но если мы нелегалы, мы не сможет работать, Йеветта. Мы не сможем зарабатывать деньги. Мы не сможем жить.

Йеветта снова пожала плечами:

— Когда ты мертвый, ты тоже не жить. Небось ты очень умный, Мошка, если это не понимать.

Я вздохнула. Йеветта усмехнулась.

— Вот это мне нравиться, — сказала она. — Чтобы такой юный девочка видеть все как есть. Риал-листично, да? Теперь послушать меня. Ты как думать, эти англичаны, твой знакомые, они могут нам помогай?

Я посмотрела на водительское удостоверение:

— Не знаю.

— Но больше ты никого не знать, так?