Джин Росс Юинг

Цветы подо льдом

Особо благодарю сотрудников библиотеки г. Инвернесс и Шотландского факультета Эдинбурга – энтузиастов и корифеев, которые, жертвуя временем, великодушно делились со мной своими знаниями. Выражаю также самую искреннюю признательность моей семье и всем моим знакомым, говорящим на гэльском языке, за помощь в работе над книгой. Ошибки, если они и есть, исключительно мои.
Глава 1

Лондон, начало июня 1816 года

Майор, досточтимый Доминик Уиндхэм, брат и наследник графа Уиндраша, слыл человеком крайне извращенных вкусов и очень азартным. Еще не было случая, чтобы он отказался от вызова. Но это... Это было уж слишком! На этот раз он оказался подвешенным в пустоте, застрявшим между небом и адом.

Доминик ухватился за железный штырь у верхушки церковного шпиля и, прислонившись лбом к холодному твердому металлу, засмеялся.

Ночной воздух холодил нагую спину; внизу торчали дымовые трубы Мейфэра. Дальше был виден Сент-Джеймский парк с каналом. Необъятный небесный свод с луной и вращающимися звездами отражался в водной глади. Восточнее, на фоне переливающейся ленты Темзы, высилась громада Тауэра. Возле реки горел какой-то огонь. Остальной Лондон спал, слабо поблескивая верхушками крыш, посеребренных лунным светом. Тем, кто сейчас находился под ними, не было никакого дела до того, что происходило над их головами. Никто не знал, что там, наверху, кому-то грозит смертельная опасность.

В нем клокотало веселье – пренебрежение безумца к чудовищному риску. Сколько женщин из тех, кого он знал, сокрыто под этими крышами? Много, слишком много, черт побери!

– Я не могу, – послышался снизу задыхающийся голос. – Боже милостивый! Я сейчас упаду!

Доминик всмотрелся в темноту. Пирамидальная крыша круто уходила вниз. Зрелище отнюдь не ободряющее, но не зря он пребывал в эйфории, своего рода исступлении от собственного безрассудства. С трудом сдерживая смех, он крикнул:

– Можете, сэр! Я вам помогу. Вот, держите!

Майор загодя заготовленным перочинным ножом, пристегнутым к ремню рядом с небольшим пистолетом, разрезал рубашку на ленты, затем сплел короткую веревку, привязал к ней галстук и, укрепив на штыре, сбросил свободный конец вниз.

– Ну вот, теперь поднимайся, Стэнстед. – Это было сказано таким тоном, каким обычно понукают заупрямившуюся лошадь. – Обвяжи веревкой запястье, держись за выступы и не смотри вниз.

Ответный звук из бездны тут же приплыл наверх:

– Мне дурно, меня сейчас стошнит.

Доминик уцепился за железный штырь и закрепился босыми ногами в прорезях барельефа, пробуя надежность опоры. Не приведи Бог, если камень разрушился от времени!

– Уважаемый сэр! – крикнул он вниз. – Ничего с вами не случится! А тошнит вас по простой причине – с перепоя. Переставляй ноги, парень, одну за другой и взбирайся потихоньку. Ну же, давай!

Веревка туго натянулась, и белое лицо Стэнстеда вынырнуло из мрака. Рыжие волосы его в лунном свете превратились в темные, рука была обмотана лоскутами рубахи.

– Никакого перепоя нет, – с трудом отдышавшись, заявил он, – можешь мне поверить. Кларет еще никогда не вредил моим кишкам.

Доминик протянул Стэнстеду руку.

– Ты почти у цели.

Пальцы в перчатках соприкоснулись, руки сцепились в замок.

Когда Доминик перенес нагрузку на себя, Стэнстед неожиданно пошатнулся; его ноги со скрежетом соскользнули вниз. Отломившийся кусок камня полетел в темноту. Выпустив веревку, несчастный беспомощно цеплялся пальцами за шиферные плиты.

– О Боже! Доминик!

Его приятель крепче ухватился за штырь и напряг спину до жжения в мышцах. Слава Богу, железо выдержало двойной вес – видимо, оно еще не подверглось коррозии!

– Тебе же говорили, болван, – пробормотал Доминик, – чтобы ты снял эти проклятые ботинки! – Продолжая держаться за опору, он постепенно подтягивал лорда Стэнстеда к вершине шпиля.

Наконец подъем завершился.

– Слава Всевышнему! – пролепетал Стэнстед с дрожью в голосе. – Теперь я почти у него в чертогах. Знать бы только, черт побери, как мы будем спускаться обратно!

Доминик, не обращая на него внимания, полез к нему в карман и, вытащив оттуда носовой платок, стал привязывать его к штырю. Это был очень опасный момент, требовавший предельной осторожности, ведь одной рукой несколько узлов не завяжешь! Ему пришлось отцепиться от железной опоры и держаться на одних ступнях. Так он стоял на бордюре, балансируя на кончиках пальцев, прижимаясь широко расставленными коленями к скату крыши. На мгновение он даже перестал дышать. Мысль о смерти мелькнула с быстротой искры. Умереть после того, как Бог позволил ему пережить столько тягот? Рисковать головой, вместо того чтобы тешить в постели какую-нибудь сладострастную леди? Офицер с половинным жалованьем не нашел ничего лучшего, чем поставить на карту свою жизнь, потому что считал ее никчемной, – и все ради этого глупого пари! Несомненно, ему следовало изыскать более легкий способ для добывания средств к существованию.

Однако Доминик пока еще не был готов уйти в вечность.

Возблагодарив счастливый жребий, он снова перенес руку на железный штырь.

– Знаешь, Стэнстед, я еще нигде не испытывал такого покоя, как здесь. Похоже, сознание близости к небесам действует умиротворяющим образом на мою душу. Я ощущаю себя средневековым отшельником, уставшим от хаоса эпохи и обретшим наконец пристанище и отдохновение. – Доминик поднял голову и внимательно посмотрел на звезды. – Как ты думаешь, я предназначен для той жизни? Понимаю. Вероятно, вопрос спорный.

Стэнстед придвинулся к нему ближе и покачал головой.

– Не вынуждай меня смеяться, ты, мерзкий дьявол! Я хочу вниз, на землю. Спусти меня отсюда, не то тебя отправят в Ньюгейт[1] и повесят за убийство единственного сына герцога.

Его товарищ ухмыльнулся и принялся отвязывать самодельную веревку.

– «Не будь рожден для виселицы он, ничтожны были б наши шансы», – процитировал Доминик Шекспира и подал Стэнстеду веревку. – Вот, держи, будешь привязывать один конец к выступам, а другой к запястью. Я пойду следом, чтобы развязывать тебя и передавать веревку. Так, глядишь, и дойдем потихоньку.

Бледное лицо Стэнстеда заколыхалось, загораживая луну, как облако, движимое ветром.

– А ты?

– Не беспокойся, я никуда не денусь. Ну, готов?

Сын герцога с измученной улыбкой посмотрел на Доминика, и они тронулись в путь, оставив позади привязанный к шпилю лоскут материи – теперь носовой платок лорда Стэнстеда, словно флаг, развевался над городом.

У церковных ступеней двух отчаянных смельчаков ожидала толпа. При их появлении последовал шквал аплодисментов; кто-то тряс Доминику руку, кто-то дружески толкал его в плечо. Ликование распространялось в толпе с такой же легкостью, как и кочующие из рук в руки бокалы вина. Доминик смеялся вместе со всеми. Дело было сделано. Надежда, хоть и слабая, снова замаячила на горизонте. Кроме того, сейчас под ногами была мостовая, прекрасная в своей незыблемости. Золото со звоном сыпалось в шляпу; кое-кто из присутствующих из-за отсутствия денег наспех царапал расписку.

Элегантный молодой человек, проходя мимо шляпы, состроил гримасу преувеличенного разочарования от своего проигрыша.

– Вот уж не думал, что вы выиграете, Уиндхэм. Здорово вы всех нас переплюнули, черт побери! Может, поделишься секретом: каким образом тебе удалось заставить Стэнстеда сделать это?

– Взаимовыручкой. – Доминик, прислонившись спиной к церковной двери, натягивал носки и ботинки. – Мы помогали друг другу, вот и все. Вы когда-нибудь видели, как две торговки тащат на базар корзину с рыбой? Они делают это попеременно: сначала одна, потом другая – в итоге успех общего предприятия обеспечен.

Закончив обуваться, Доминик поднял глаза, и готовый вырваться смешок застрял у него в горле – к тротуару подкатил экипаж со знакомыми лошадьми, знакомым кучером и фамильным гербом на дверце. В открытом окошке виднелось затененное полями шляпки женское лицо.

С появлением этой кареты все вдруг резко изменилось. Реальность будто встала на вечный якорь. Время остановилось. Невоздержанная осипшая от крика толпа перестала существовать, словно ее и вовсе не было. Бедлам уступил место тишине, будто от дуновения свежего ветра из какого-то неизвестного первозданного мира. Доминик понял, что в его жизни грядут кардинальные перемены.

Женщину он видел впервые, зато, когда карета качнулась, из нее вышел брат Доминика Джек и устремился к нему.

Спутница графа осталась в карете и наблюдала за происходящим с явным неодобрением. Ее губы были плотно сжаты, брови сдвинуты. Однако в посадке головы этой дамы было что-то примечательное. Грациозность, присущая лани. Их глаза встретились, и это было словно молния, внезапно пронзившая обоих и столь же внезапно погасшая.

Доминик продолжал спокойно ждать, пока брат подойдет к нему.

– Добрый вечер, милорд, – первым начал он. – Вы застали нас за беседой о рыбе. Вас интересует улов?

Граф нахмурился:

– К чему это шутовство! Что здесь происходит, черт возьми?

– Скачки с препятствиями. – Доминик голыми плечами под пиджаком ощущал прохладную подкладку. Черта с два он расскажет Джеку об истинных мотивах своего геройства! – Моя рубашка принесена в жертву, и на то были веские причины – в конце концов, когда жизнь теряет смысл, надо же как-то отвлечься! Ради Бога, прости, Джек. Лорд Стэнстед нездоров – возможно, от рыбного запаха, который ты принес с собой. Или я не прав?

Сын герцога скорчил болезненную гримасу и на негнущихся ногах пошел в угол избавляться от своего ужина.

Виконт, стоявший рядом с братом Доминика, теперь рассматривал его через монокль.

– Мы тут поспорили, лорд Уиндраш. Ваш брат собирался водрузить носовой платок на верхушку шпиля. Было бы странно, если бы он этого не сделал.

Доминик сложил руки на груди.

– Это нововведение. Последнее веяние моды. Подлинный переворот в спорте. Всем любителям быстрой езды вместо традиционных скачек по горизонтали предлагаются гонки по вертикали – без лошадей, но с не меньшей остротой ощущений. Доказательство успеха в данный момент реет над Лондоном, а победитель стал богаче примерно на две тысячи гиней.

– Что все это значит, Доминик? – Джек поморщился. – По-моему, не существует такого безрассудства, которое бы ты не смог совершить, но неужто эти почтенные джентльмены пришли сюда только для того, чтобы поспорить об этом?

– Вовсе нет. Из-за меня никто из них не стал бы биться об заклад. Суть пари состояла в том, смогу ли я доставить туда Стэнстеда.

– Но зачем? Захотелось снова почувствовать себя словно на войне?

Слова брата глубоко задели Доминика, но он не мог сосредоточиться, чтобы должным образом ответить, – слишком уж его занимала женщина. Такое лицо не забудешь. Черт бы ее побрал! Неужели она не могла отвести глаза?

– Ты будешь говорить мне о войне? Я не принимаю твой упрек. Если ты помнишь, я пропустил Ватерлоо только потому, что меня заперли в подвале. Я бы выбрал другие реалии для характеристики мотивов моих поступков.

– Тогда что? Скука? Вызов общественному мнению? Объясни, ради Бога, в чем дело!

Доминик улыбнулся:

– Всего лишь анекдотическое совпадение. Я венчался в этой церкви, а у Стэнстеда так же, как и у меня, супруга сбежала в Шотландию.

– Боже мой! Ты сумасшедший!

– Я? – Доминик принял невинный вид. – Почему? Я только что выиграл кучу денег.

Джек гневно сверкнул глазами:

– И потерял свою жену! Генриетта умерла на прошлой неделе. Пока она лежала на предсмертном одре в Эдинбурге, ты прожигал свои дни в Сент-Джеймсе. Вероятно, ты находишь это справедливым?

Известие вызвало у Доминика шок, по силе равный потрясению от потери руки или ноги на поле брани. Событие было настолько ужасным, что невозможно было поверить в его реальность. Он отвел глаза, боясь выдать себя.

Генриетта умерла? А он-то только что собрался снова завоевать ее расположение! Как могло все разом провалиться в небытие? Сердце его заныло с такой силой, будто с него содрали кожу, а недавнее достижение потеряло всякий смысл.

– Генриетта уже никогда не вернется. Она мертва.

Все в замешательстве притихли, и Доминик призвал на помощь всю свою волю, чтобы не обнаружить собственной растерянности; он даже заставил себя улыбнуться.

– Ты не прав, Джек. Я прожигал не дни, а ночи – для греха больше подходит темнота.

– Это все, что ты можешь сказать?

– Нет, конечно. Я могу задать вопрос. Кто эта насупленная особа, что смотрит на меня из твоего экипажа? Ты не собираешься представить нас друг другу?

Джек равнодушно взглянул на женщину.

– Кэтриона Синклер, компаньонка Генриетты. Мисс Синклер привезла нам сообщение из Эдинбурга. Если тебя интересуют подробности, она может все рассказать.

Кэтриона. Шотландское имя, аналог английского Кэтрин. Эта незнакомая женщина не оставила камня на камне от его жизни. Теперь он понял, почему его поразило выражение ее глаз. Он вспомнил, где видел их – на лицах шотландских солдат: с таким же взглядом горцы отправлялись в бой, сосредоточенно шагая к конечной цели, с отрядом волынщиков впереди, вдохновляемые музыкой, от которой переворачивало душу.

Теперь Доминик знал, что у женщины синие глаза – яркие, с золотой каемкой, прекрасные, как незабудки, говорящие о сладкой горечи расставания. Так выглядят глаза далекого Севера, где цветы растут подо льдом.

Сквозь туман он различал знакомых людей в толпе, и среди них – бледный лик лорда Стэнстеда, чья жена забрала Генриетту в Шотландию. Сын герцога, другая неприкаянная душа, сейчас наверняка ловил каждое его слово. Несчастный по наивности думал, что у проказника, подобного Доминику Уиндхэму, он может что-то почерпнуть и добавить в копилку своих знаний о женщинах. Стэнстеду было невдомек, что благородные помыслы радеющего за него бедолаги теперь утратили всякий смысл. Их общие планы разбились вдребезги.

Доминик собрал последние крохи самообладания и коротко поклонился.

– Добрый вечер, мисс Синклер. Вы застали меня не в форме, лишенным рубашки, а теперь еще и супруги. Какое жуткое невезение!

Глава 2

Кэтриона продолжала неподвижно смотреть на него, в то время как сердце ее билось в каком-то непонятном ритме. Мужчины принадлежали к презираемой ею расе: их тщеславие и праздный образ жизни оказывали тлетворное влияние на чистоту старинных обычаев Севера. Не то чтобы в свои двадцать пять лет она успела узнать многих английских аристократов, но какое-то представление о них, безусловно, имела, по крайней мере об одном из них – Доминике Уиндхэме, мужчине, на поиски которого она отправилась. Она тихонько произнесла по-гэльски[2] самое подходящее слово для обозначения зла. Дьявол. Люцифер. И все же она была готова подступиться к опасному зверю в его берлоге, но, разумеется, тонко и деликатно, как это умеют делать шотландские горцы.

Уиндхэм смело встретил ее взгляд, однако в глазах его она прочла замешательство. Рослый и широкоплечий, он возвышался над толпой; его растрепавшиеся золотисто-рыжеватые волосы небрежно свешивались со лба. Все остальное слилось в одно расплывчатое пятно, создающее впечатление силы, непринужденности и пренебрежения. В нем чувствовались какая-то безудержность и неукротимость, чего она не предполагала в англичанине. На этом человеке не было ни галстука, ни рубашки – просто голое тело в коконе мышц. Расстегнутый пиджак, как рамка, подчеркивал мужскую наготу.

Кэтриона слышала, как они с графом обменялись несколькими фразами. «Для греха больше подходит темнота».

Его глаза, похожие на темный мох вблизи водопада, скрывающий немало тайн, смотрели настороженно. Она совершенно не представляла, что ей делать.

Однако Доминик Уиндхэм не замедлил ей это подсказать. Он широкими шагами проследовал к экипажу, и она невольно отодвинулась. За ним сел его брат, и карета тронулась. Кэтриона молчала, пока муж несчастной Генриетты с циничным бездушием обсуждал ужасную новость. Это была блестящая игра, но жестокая и бессердечная: он задавал вопросы брату и тут же насмехался над его ответами, проявляя необыкновенную находчивость, напоминая живостью упругий шарик ртути. Каждое слово выдавало в нем безжалостного, пошлого и аморального человека. Без сомнения, он был пьян, как помещик, накачавшийся на поминках.

Экипаж подкатил к особняку графа, в котором Кэтриона уже побывала примерно час назад, когда приехала из Эдинбурга. Ей помогли сойти, и привратник проводил ее в дом. Доминик Уиндхэм бесцеремонно обогнал ее, и она с интересом наблюдала, как он размашисто шагал по коридору. Потом она услышала, как хлопнула дверь, и заметила, что граф поморщился.

– Разумеется, вам будет предоставлен ночлег, мисс Синклер, – рассеянно сказал он, – и любая помощь, которая потребуется.

Джек Уиндхэм выглядел более приземистым, чем его брат, а волосы у него были светлее – соломенного цвета. При схожести их черт в его лице было что-то бульдожье. В общем, он являл собой нечто вроде грубой модели, вылепленной мастером из глины, чтобы после, доведя свою идею до совершенства, отлить из золота Доминика Уиндхэма.

Кэтриона тотчас отвела взгляд от графа и стала оглядывать огромный вестибюль с золочеными колоннами и причудливой росписью. Избыточная роскошь обстановки – свидетельство английского благополучия – напомнила ей о цели визита.

– Я безмерно благодарна вам за ваше предложение, лорд Уиндраш. Ваша светлость в высшей степени добры ко мне.

Граф помахал рукой, подзывая слугу, который подвел Кэтриону к лестнице и препроводил ее наверх; а уж до спальни ей пришлось самой нести свой небольшой чемодан.

Лорд Уиндраш прошел в свой кабинет. Брат стоял у холодного очага, склонив голову и обхватив длинными пальцами каминную полку. Граф подсознательно отметил побелевшие костяшки на его руках.

– Доминик, если ты не можешь вести себя как джентльмен, то... – начал он.

– Не заводись! – Высокое гибкое тело вздрогнуло, и некоторое время братья стояли неподвижно лицом к лицу. – Если ты хоть на минуту допускаешь, что сейчас время для елейных проповедей, я рассею твои иллюзии. Понимаю, ты считаешь, что каждый мой поступок заслуживает порицания – все, что бы я ни делал, тебе кажется предосудительным! Мои друзья – никчемные люди, моя жизнь беспутна! Вне всякого сомнения, Генриетта на смертном ложе изрыгала проклятия и просила небеса наказать меня за мои пороки. Тем не менее я потрясен известием о ее смерти. А вот тебе следовало воздержаться от публичных заявлений. Мог бы соблюсти хоть минимум приличия.

– После того как я застал тебя пьяным и полуголым? Ты осквернил храм! О каком приличии в этом случае может идти речь!

– И все же всему должно быть свое место и время, однако, похоже, ты думаешь иначе. Ты выбрал самый подходящий момент. Избави Бог развить в себе столь тонкое чувство такта, это надо же – объявил во всеуслышание о смерти моей жены, да еще притащил с собой эту шотландскую курицу! Не было никакой нужды делать из нее свидетеля этого безобразия.

Уиндраш сердито посмотрел на брата.

– Ах, тебя волнует, какое мнение она о тебе составила! На любую порядочную женщину ты можешь произвести только одно впечатление, и мисс Синклер не исключение.

– Меня не волнуют ничьи впечатления. Впрочем, я очень устал. Не возражаешь, если я переночую в моей старой комнате?

Доминик гордо прошествовал к двери и, выйдя в коридор, аккуратно закрыл ее за собой. Час назад этот человек спьяну на спор штурмовал колокольню, а сейчас вел себя так, будто ничего не произошло. Поразительно!

Граф проводил его пристальным взглядом. Он никогда не понимал младшего брата: их разделяло довольно много лет и слишком много времени, проведенного врозь. Джек помнил золотоволосого мальчугана, ничем не примечательного, несколько надоедливого, постоянно путавшегося у всех под ногами. Странно, каким образом он вообще выжил, потому что после первенца все появлявшиеся на свет младенцы умирали один за другим. Теперь мальчик вырос и стал мужчиной. Многое в его прошлом было окутано тайной: во время войны он играл скрытую, но жизненно важную для Англии роль, а позже навлек позор на всю семью, учинив скандал, ставший скандалом века. Любой другой после этого избрал бы для себя вечное изгнание, но только не этот человек! Он не появлялся несколько лет, пока Наполеон не потерпел окончательного поражения. Когда Доминик вернулся в Лондон, его нигде не принимали. Никто его не признавал, за исключением совершенно безнравственных субъектов и золотой молодежи. По слухам, у него были любовные связи, но женщины встречались с ним только приватно.

Пока Доминик шел к двери, колышущееся пламя свечей бросало блики на его золотистые волосы и решительное лицо с резкими скулами. В какой-то момент на ресницах у него блеснула подозрительная влага, но лорд Уиндраш не поверил в ее искренность. Вероятно, игра, подумал он, стал бы его испорченный брат, безнадежный распутник, ронять слезу в связи с кончиной покинувшей его жены!

Доминик поднялся по лестнице и, остановившись на площадке, ожесточенно потер глаза. Генриетта. Его жена. Хорошенькая застенчивая блондинка. Потерять ее, когда он был так близок к самому великому вознаграждению! Грандиозность его провала в первую же брачную ночь все эти годы отзывалась в душе каждодневным страданием. Ему вспомнились паника в спальне, взаимные обвинения, истерические рыдания и унизительный финал. Генриетта провела несколько лет за пределами Англии. Интересно, думала ли она хоть раз о своем брошенном муже, произнесла ли хоть одну молитву о спасении его души? Слишком поздно задаваться подобными вопросами. Генриетта ушла – ушла навсегда.

Он поднял глаза на лакея, шаркающей походкой прошедшего мимо него с небольшим подносом. Впереди в коридоре отворилась дверь, и из нее появилась мисс Кэтриона Синклер. Слуга, поклонившись ей и передав поднос, удалился, но она продолжала стоять в дверях, держа поднос и в упор глядя на Доминика. Трепещущее пламя создавало лучистый венец вокруг ее волос, делая ее похожей на Мадонну, устремленные на него глаза казались такими же синими, как платье Девы Марии.

Она поставила поднос на столик возле двери и сложила руки на груди, по-прежнему не отводя от него глаз – двух ярко-синих колокольчиков. В падавшем сзади свете четко вырисовывалась ее фигура, крепкая и стройная. Тело ее было налитым и вместе с тем изящным, прекрасным в своем первозданном естестве. Доминик почувствовал, как в нем шевельнулось желание, неистребимое, безотчетное свойство мужской плоти. Это сейчас совершенно ни к чему, отчего-то подумал он.

– Майор Уиндхэм, – мягко сказала Кэтриона, – мне бы хотелось поговорить с вами наедине, если это возможно.

– Прямо сейчас?

Она кивнула.

Доминик внимательно оглядел ее: у этой женщины были прекрасные темные волосы, уложенные аккуратным узлом на затылке, – ни дать ни взять гувернантка или обедневшая благородная дама. Однако он не мог не заметить в ее глазах то же упорство, что и у древних скандинавских королей и воинственных викингов, когда-то шнырявших в фиордах на своих кораблях с драконьими головами на носу.

– В пять утра я должна быть на станции возле «Золотого гуся». Горничная разбудит меня, но я боюсь, вы еще не встанете. – Мисс Синклер посмотрела на Доминика с подкупающей прямотой. – Я не могу уехать, пока мы не поговорим.

Эта настойчивость могла бы возыметь действие, не будь он так погружен в прошлое; однако сейчас Доминик пробивался сквозь шарады собственной жизни, как ребенок, плутающий в чужой стране и при этом ставший жертвой злых проделок эльфов.

– Я полагаю, вы собираетесь передать мне последние слова покойной? Неужто мою жену перед смертью мучили угрызения совести?

Сначала у нее зажглось по пятну на каждой щеке, потом румянец пополз по аскетическим скулам до бровей, а внизу дошел до шеи. У Кэтрионы Синклер была удивительно белая кожа, необычно белая для темноволосой женщины – прекрасная северная кожа, не привыкшая к обилию солнца. Черты лица ее, возможно, отличались излишней четкостью, и его нельзя было назвать миловидным, но краски были совершенны. Доминику даже захотелось прикоснуться к ней.

– Мне очень жаль, – сухо сказала она, – но вынуждена вас разочаровать – я не стану рассказывать вам о чувствах, которых не было. У меня к вам совсем другое дело, и оно не терпит отлагательства. Где мы могли бы уединиться?

На лестнице послышались чьи-то шаги – видимо, Джек решил отправиться в свои покои. Вот и славно – Доминик вовсе не хотел, чтобы его брат принимал участие в их разговоре. Он схватил Кэтриону за локоть, втолкнул в ее комнату и плотно закрыл дверь.

– Можно поговорить здесь, если не возражаете. Так что, черт побери, вы хотели мне сказать?

Кэтриона огляделась. Шкаф красного дерева, кровать с парчовым покрывалом... Хотя в комнате стояла и другая мебель, это, конечно, была спальня. Доминик стоял очень близко, он почти касался ее руки; она ощущала его длинные пальцы сквозь материю на рукавах, и от этого у нее по коже забегали иголочки.

Доминик прошел через комнату и указал ей на кресло вблизи камина.

– Конечно, я веду себя неподобающе, но, ради Бога, не смотрите на меня так, а то это сильно смахивает на встречу пугливой классной дамы с бешеной собакой. Вы можете безбоязненно провести со мной четверть часа – я не стану лишать вас невинности, можете мне поверить. Если, конечно, вы сами этого не пожелаете.

Кэтриона стояла как вкопанная, сцепив руки так крепко, что они заныли. Наблюдая за ним, она отметила пластичность его движений и бесспорную уверенность в себе, как будто он представлял себя на театре военных действий, где отдавал команду войскам.

Наконец, сдвинувшись с места и подойдя к креслу, она села.

– Вы не хотите подкрепиться? – Доминик взял поднос и передал ей в руки. – Сделайте одолжение. Я не буду беспокоить вас. Перекусите, а потом мы поговорим.

Кэтриона взглянула на поднос. Со вчерашнего дня, кроме куска дешевого ржаного хлеба и небольшой порции сыра, у нее не было во рту ни крошки, и вид пищи вызвал у нее легкую слабость.

– Я согласна.

Она откусила немного от тонкого куска говядины, положенного на хлеб. От мяса исходил густой аромат вина и пряностей. Усилием воли Кэтриона заставила себя есть медленно, но ее голод не остался незамеченным.

Опустившись в кресло напротив, Доминик молча наблюдал за ней.

Он расстегнул пуговицы на сюртуке, чем поверг ее в невероятное смущение: так выглядел, должно быть, афинский дискобол, высеченный из камня резцом великого мастера. Вместе с тем в Доминике заметна была и некоторая шероховатость, будто материал, из которого он был сделан, с годами огрубел от ветров и штормов. Дай Бог, чтобы ее план не сорвался: ей предстояло проявить немалое искусство, чтобы сплести хитрую сеть для этого живчика!

Наконец Кэтриона собралась с духом и заговорила:

– Сэр, мне нужно сообщить вам нечто важное. Вы должны поехать в Эдинбург.

Доминик небрежно вытянул перед собой ноги, и его кожу над поясом прорезала бороздка. Зеленые глаза остановились на ее лице.

– Я? Должен? Бог мой, зачем? Разве что вы согласитесь составить мне компанию...

– Ну уж нет!

Он улыбнулся, словно она сделала ему комплимент.

– Неужели я непривлекателен? Да будет вам известно, раньше меня сравнивали с архангелом Михаилом, мисс Синклер. Правда, ангел, без сомнения, был падшим. Извините, если я оскорбил ваши чувства, но я бы очень дорого дал, чтобы вас здесь не было. Больше мне нечего сказать, так что передаю эстафету вам. Вы родом с Севера?

– Как вы узнали? – удивленно спросила она.

– Вас выдает акцент – вы произносите гласные слишком чисто. – Он говорил невозмутимым тоном, в котором ей послышалась насмешка и что-то еще, чему она не могла дать точного определения. – Кстати, я знал нескольких людей из тех краев.

Что это – он ее дразнит? Кэтриона едва сдержала раздражение.

– Если вам так интересно, мне нечего скрывать. Я родом из Глен-Рейлэка – это к северу от Инвернесса. – Она и сама не ожидала от себя такой откровенности, но что сделано, то сделано. – Я познакомилась с вашей покойной женой, когда приехала в Эдинбург устраиваться на работу.

Не вполне понимая, как ей держаться дальше, Кэтриона отставила поднос. Она была решительно настроена обхитрить этого человека, но боялась ошибиться. Интересно, как много ему известно об Эдинбурге и тех событиях?

– Ваша жена наняла меня и...

Доминик не дал ей договорить.

– ...и накачала ваши добродетельные и вместе с тем любопытные ушки всевозможными россказнями. Тогда-то вы и узнали все об очень, очень отвратительном мужчине, который был ее мужем.

Кэтриона с облегчением выслушала его слова. Теперь ей нетрудно было встретиться с ним взглядом.

– О да, Генриетта предупредила меня, с кем я буду иметь дело, если мне удастся разыскать вас. Сама я не стала бы вникать в подробности вашего поведения: у меня нет желания знакомиться с человеком, имеющим столь дурную славу.

– Охотно верю, мисс Синклер. Носить такую славу чертовски трудная работа – вы могли бы отпустить мне кредит хотя бы с поправкой на это.

Ее отнюдь не обрадовало, что он позволяет себе подобное легкомыслие и мелет всякую чепуху.

– Сэр, вы и я должны вернуться в Эдинбург! Хотя я представляю, насколько вы испорченный человек, но...

– Испорченный?

Доминик повернул голову и посмотрел на каминную полку. Маленькая жилка слабо билась сбоку от его подбородка, будто он не только смеялся, но и гневался. «Ну и пусть себе сердится!» – подумала Кэтриона, которую мало трогали его чувства.

– Безусловно, я – распутник, человек, погрязший в скандалах, но ведь если мы с вами поедем в Шотландию, ваша репутация тоже пострадает. В результате совместного мероприятия с таким нечестивцем вы можете потерять свое целомудрие. Довольно упоительно думать об этом, но, возможно, вы имеете в виду что-то другое?

Кровь ударила ей в виски. Это был грозный сигнал, и не зря Генриетта ее предупреждала!

– Нам вовсе не обязательно ехать в одной карете – у меня уже забронирован билет на станции. Надеюсь, вы располагаете экипажем?

Его губы сжались так, будто гнев перешел в бешенство.

– Разумеется, но мне определенно не подходят такие условия. Если вы настаиваете на моей поездке в Шотландию, мисс Синклер, вам придется путешествовать вместе со мной. – Он улыбнулся, и у него на щеках снова появились глубокие ямочки. – Тогда мое нескромное присутствие будет для вас одновременно и позором, и искушением. Чтобы дать выход страсти, любовь не требуется. Нет, по отдельности мы не поедем. Если вы хотите заполучить в компаньоны испорченного мужчину, вы должны сопровождать меня как распущенная женщина. Я твердо вам заявляю, мадам, – никаких других вариантов! У вас нет иного способа заставить меня покинуть Лондон.

Румянец стыда ожег ей щеки, в душе вспыхнуло возмущение. Она с силой стукнула руками о колени.

– Возможно, то, что я вам сейчас скажу, за пределами вашего понимания, потому что у вас на уме только одно; но моя просьба к вам – не праздное нытье. Я выполняю предсмертный наказ Генриетты, и вы должны узнать это. Там остался ребенок.

Доминик вскочил с кресла, и оно, пошатнувшись, опрокинулось. Он не стал его поднимать и гордо прошествовал в глубь комнаты.

– Господи помилуй! Какой ребенок?

– Ваш сын, майор Уиндхэм. – Кэтриона опустила глаза. Он резко повернулся к ней:

– Мой сын?

Известие, несомненно, застало его врасплох, и она даже слегка расстроилась. Зато уловка, похоже, удалась – ни один мужчина не станет особенно сильно волноваться из-за младенца, но, если он поверил, поездка наверняка состоится. Генриетта сказала, что Доминик Уиндхэм приезжал в Эдинбург два года назад, и это вполне мог быть его сын. Кэтриона осмелела.

– Ваша жена родила ребенка, – сказала она. – Сейчас ему год и три месяца. Вам необходимо забрать его из Шотландии и взять на свое попечение. У мальчика должно быть имя, чтобы он мог занять надлежащее положение в обществе, когда вырастет.

Еще минуту назад казавшийся порядком обескураженным, Доминик Уиндхэм вдруг принялся безудержно хохотать: он наклонил голову, а его плечи заходили ходуном.

– Боже милостивый, спасибо Тебе за дивную ночь! Что ни час, то новость! Все последние годы какие только ужасные вещи мне не приписывали; потом моя невинная жена обсуждала это в гостиных и хихикала вместе со всеми! И после всего этого я узнаю, что у нее был ребенок. Если он родился пятнадцать месяцев назад, она должна была каким-то образом уложить меня к себе в постель... Минуточку, сейчас посчитаем. Так, лето восемьсот четырнадцатого... Да! – Он повернулся к Кэтрионе: лицо его светилось радостью. – Мне очень жаль, мисс Синклер, но я не поеду в Эдинбург. В самом деле, не поеду. Ничего другого не могу вам сказать.

Кэтриона с недоумением посмотрела на него.

– А как же мальчик, сэр? Не можете же вы бросить своего ребенка!

– Не много в этом мире того, чему следует верить, мадам. – Доминик улыбнулся. – Но в одном я-таки уверен твердо. Никакой ребенок Генриетты не может быть моим. Вы не знаете, почему она оставила меня? Разве слухи не дошли до Шотландии?

Кэтриона в испуге опустила глаза и уставилась на его обувь. Видимо, она совершила какой-то промах.

– Намеки были, но...

Блестящие ботинки прошагали с другого конца комнаты и остановились прямо перед ней.

– Намеки? Моя жена оставила меня в нашу брачную ночь, мисс Синклер! Она уехала к своим родителям, а когда выяснилась причина, все общество хохотало по этому поводу.

Кэтриона подняла голову.

– Генриетта ничего мне об этом не рассказывала...

– Еще бы! Ее отец грозил отхлестать меня плетьми за то, что я запятнал честь его целомудренной дочери: я, видите ли, испугал ее моими неестественными притязаниями! Когда он умер, Генриетта решила посвятить себя служению добру и вместе с леди Стэнстед отправилась в Эдинбург – это произошло три года назад, и вот почему я никак не мог быть отцом ее ребенка. Так какого, скажите, лешего я должен беспокоиться о том, что с ним будет дальше?

Кэтриона набрала побольше воздуха в легкие.

– Если вы откажетесь, мальчик останется один в целом свете. Я должна немедленно переехать на новое место, поскольку меня берут гувернанткой в Стерлинг, и не могу взять ребенка с собой. Еще раз говорю вам – таково было последнее желание вашей жены. Вам следует по крайней мере позаботиться о финансовой стороне дела: вы же не хотите, чтобы ребенка Генриетты отдали в приют и учили копать грядки? Я очень прошу вас, майор Уиндхэм, поедемте в Эдинбург, пожалуйста! Если вы откажетесь от малыша, его отец так и останется для всех неизвестным! Я готова сделать что угодно, чтобы спасти ребенка... Даже поеду вместе с вами, если вы этого хотите.

– Поедете? – насмешливо переспросил он, взяв ее за подбородок. Теперь она была вынуждена смотреть ему прямо в глаза. – Каким же образом? На правах женщины легкого поведения, мисс Синклер? Вы рискуете своей репутацией.

– Никоим образом! – Кэтриона все же ухитрилась выдержать его взгляд. – С вами моей добропорядочности ничто не угрожает.

– В самом деле?

Кажется, он собирается проверить ее на прочность? В таком случае у него появляется шанс обнаружить, что она сделана из стали более твердой, чем дамасская.

– Вы же знаете, я испорченный человек, мисс Синклер, – невозмутимо продолжил Доминик. – Покажите-ка мне ваши ноги.

– Что?

– Нижние конечности, мадам, – лодыжки, икры, колени, бедра. Вы только что согласились ехать со мной в качестве моей любовницы, и я желаю знать, что вы мне предлагаете.

Кэтриона почувствовала, что внутри у нее все дрожит; лицо ее покраснело. Он хочет заставить ее поднять юбку и предстать перед ним обнаженной?

– Прекрасно, – сказала она не моргнув глазом. – Ноги? У меня их две, и они вполне успешно переносят меня с места на место. Какую желаете увидеть первой?

– О, я думаю, мы лучше начнем с другого!

Доминик прикоснулся к ее шее. Потом его пальцы двинулись вверх, коснувшись кожи пониже уха, переместились на волосы... Мужские пальцы, сильные и уверенные. Его ласки искушали, вызывая в Кэтрионе вспышки страсти, опаляя кожу, нагнетая огонь в кровь. Дыхание ее сделалось неровным; она стояла словно загипнотизированная, с недоумением глядя на своего совратителя, который тем временем не спеша принялся расстегивать одну за другой пуговицы на ее платье.

– У вас очаровательная кожа, чистая, как белый шелк, и такая тонкая, что жилки просвечивают. Они похожи на крошечных рыбок под водой: как они мечутся и вспыхивают, когда ваше сердце бьется быстрее! И мне, мерзавцу, позволено ими любоваться! Неужто вы делаете это ради несчастного выродка Генриетты? Скажите, ниже шелк еще мягче, а на груди вены такие же нежные?

Кэтриона сглотнула ком в горле и попыталась успокоить тяжелые удары сердца. Она ощущала сладковатый винный запах, вызывавший еще большее желание. Соблазнительный изгиб губ, из которых исходило это опасное дыхание, находился всего в нескольких дюймах от нее. В дерзком порыве она ухватилась за свое расстегнутое платье и стянула его с плеч. Выпуклые округлости ее груди блеснули над вырезом сорочки.

– Вот! Можете смотреть.

Рука Доминика соскользнула по ее шее на край подбородка.

– Царица небесная! – тихо воскликнул он. – Я подозреваю, вы и впрямь настроены...

Она не могла позволить себе отступить.

– Даю вам слово здесь и сейчас, что выполню свое обещание.

– Из гордости и вопреки всему, – добавил Доминик. Его большой палец двигался в медленном, чарующем ритме по коже подбородка. – Что это – шотландская добродетель или шотландский порок? Меня не устраивает такая любовница – исполненная достоинства и презрения ко всему, равнодушная, как мумия. Если я вам в самом деле так уж нужен, вы должны хотя бы притвориться страстной.

Сердце Кэтрионы заколотилось еще сильнее, кровь заклокотала в жилах, превращая решимость в приступ бессильной ярости.

– Если у меня есть чувство собственного достоинства, – сказала она, – то это говорит лишь о том, что мне дорога моя репутация, тогда как ваша собственная для вас ничего не значит!

– Репутация? – Доминик рассмеялся. – Мне действительно нечего терять в этом мире, я испорчен дальше некуда – так почему, черт побери, я должен заботиться о репутации? – Он схватил Кэтриону за руки и поднял с кресла, заставив ее выпрямиться.

Неужели он собирался взять ее силой, прямо здесь, в доме своего брата? Если бы не ребенок, Кэтриона скорее вонзила бы спрятанный под платьем кинжал в твердый живот наглеца, чем позволила ему так обращаться с ней.

– Мисс Синклер, насколько вам дорог этот мальчик, сын Генриетты? Достаточно ли вашей любви к нему, чтобы добровольно поцеловать меня?

Кэтриона посмотрела на изгиб его губ. Его руки все еще крепко держали ее пальцы.

– Я не могу, – сказала она. – Вы слишком высокий.

– Можете, мисс Синклер. – Он отстранился от нее и опустил руки вдоль туловища, демонстрируя смирение, такое же фальшивое, как улыбка льва. – Привстаньте и дотянитесь до моего рта. Снимите с него напряжение своими губами.

Ее кинжал просил, умолял, чтобы его вынули. Она могла заставить исчезнуть эту надменную улыбку еще до того, как лезвие будет очищено от крови, и с радостью – да, с радостью! – отправиться на виселицу. Но там, в Эдинбурге, был ребенок и все, что с ним связано.

Она протянула руки и дотронулась до его одежды. Не говоря ни слова, Доминик сунул ее пальцы под рубашку, к своей обнаженной груди. Под гладкой твердой кожей билось его сердце. Он стоял неподвижно и пристально смотрел на нее сверху вниз потемневшими глазами.

Она дотянулась другой рукой до его шеи – сильной, бугристой от проступающих мышц. Доминик слегка наклонился. Этого было достаточно, чтобы ее пальцы могли коснуться его блестящих волос, более мягких, чем она ожидала, а ее губы оказались в нескольких дюймах от его рта. Чем это может кончиться? Он ее поцелует? Или повалит на кровать, чтобы совершить грубое насилие? Она приоткрыла рот и, когда холод сознания совершаемого бесчестья проник в ее сердце, приготовилась выполнить обещание.

Доминик улыбнулся, ямочки на его щеках стали заметнее. Он властно притянул Кэтриону к себе. Сладостное чувство согревало ее кожу. Пламя могло разгореться в любой момент – так вспыхивает молния в темных летних облаках.

У него затрепетали ноздри, когда его рука быстро спустилась по ее шее и через платье провела по ее груди. От соприкосновения с его пальцами сосок мгновенно поднялся; волна удовольствия, пробежав по телу, переместилась в живот. Ей хотелось согнуть колени, развести бедра и позволить ему войти в себя. О Боже, неужели это происходит с ней?

Пальцы Доминика неожиданно остановились.

– Идите с Богом! – Он оттолкнул ее и опустил руки. – Не предлагайте себя распутнику, если не имеете настоящего желания, или я овладею вами прямо сейчас, на этой постели. Неужели во имя спасения чужого ребенка стоит жертвовать своей невинностью?

Кэтриона без сил упала в кресло. А если бы он поцеловал ее? «Дева Мария, матерь Божья, помоги!» Чтобы скрыть дрожь, она скрестила руки на груди.

– Откуда вам знать, кто я и чего я стою?

Доминик отвернулся и, приблизившись к кровати, опустил глаза на покрывало.

– Конечно, я не могу знать. Хотя я хотел бы, видит Бог, хотел бы, чтобы вы и в самом деле были распутницей. Но вы не такая.

Кэтриона опустила глаза.

– Там остался ребенок, – упрямо твердила она. – И только вы можете спасти его. Все прочее не имеет значения.

Это по крайней мере было правдой.

Доминик откинул в сторону полу пиджака и небрежно сунул руку в карман брюк.

– Ну, коли так, начнем собираться в Шотландию, мисс Синклер. Будем спасать несчастного ребенка.

– Так вы едете?! – недоверчиво воскликнула она. Его ухмылка показалась ей просто неприличной.

– Помимо благородных целей меня разбирает любопытство. Дьявольски интересно, кто же его отец! Но...

Кэтриона все еще ощущала прикосновение его пальцев и пульсацию внизу живота, в том месте, где сходятся бедра.

– Но?

– Вы ясно представляете, кто я, и с таким человеком поедете в одной карете. Что подумают о вас в респектабельном семействе из Стерлинга? Связать свое имя с моим, пусть даже на короткое время, равносильно гибели. После этого вы никогда не найдете себе работу. Вы ведь не можете допустить этого, не правда ли, мисс Синклер?

Она глубоко вздохнула:

– Меня это не волнует.

– Вы по-прежнему предлагаете себя, хотя знаете наверняка, что ваш контракт в Стирлинге полетит к черту?

– Я не откажусь от своего слова.

Доминик засмеялся:

– Я тоже, но, клянусь, поеду только в том случае, если мы будем вместе. Я настаиваю на этом. Раз так, сплетен нам не избежать, и я не понимаю, как вы можете добровольно жертвовать своей репутацией! – Он умолк и задумался, будто что-то прикидывал. – Знаете, что мы с вами сделаем, мисс Синклер? Мы поедем туда тайком. Прокрадемся в Шотландию, как мыши под деревянный пол. Вам придется полностью положиться на меня. Вы не будете мешать мне делать все приготовления, которые я сочту уместными. Тогда ваша репутация не пострадает.

Короткое время ее будущее висело на волоске, и вот ситуация разрешилась.

– Я не ожидала, что вы окажетесь столь великодушным. – Кэтриона даже не пыталась скрыть удивление. – И какова будет цена?

Доминик небрежно пробежал рукой по резному столбику кровати.

– Ваше целомудрие, разумеется. Ваша добродетель, но в истинном понимании. Я хочу, чтобы вы подошли к этому осознанно, и не стану брать вас силой. Вам это кажется странным?

Кэтриона пристально посмотрела ему в лицо.

– Мне не нужно ни вашего смущения, ни притворства, – продолжал Доминик. – Я поеду в Эдинбург, даже возьму на себя все заботы о ребенке, но взамен не только потребую вашу целомудренность, но и посягну на ваше сердце. И еще, вам придется примириться с моим отвратительным характером. Это мои окончательные условия. Вы готовы заключить такое соглашение?

«Я возьму на себя все заботы о ребенке». Облегченно вздохнув, Кэтриона кивнула:

– Я согласна.

Ботинки тяжело зашлепали по деревянным половицам, и тут же в ее руке оказался носовой платок.

– Это слезы счастья? – тихо спросил Доминик, награждая ее улыбкой; однако в голосе его все еще чувствовалось недоверие. – Не будьте слишком самонадеянны. Ваше сердце будет разбито, я вам гарантирую. Что вы скажете на это?

Кэтриона встретила его взгляд со всем презрением, на какое только была способна.

– Я сумею вам противостоять, майор Уиндхэм.

– О, нет, моя дорогая, не сумеете – эту игру женщины всегда проигрывают. Вы не боитесь, что те ужасные истории, которые обо мне рассказывают, соответствуют действительности? – По голосу невозможно было понять, говорит ли он это серьезно. – С кем сейчас ребенок? – неожиданно спросил он.

– Со своей няней. Миссис Макки обещала побыть с ним месяц.

– Тогда нужно отправляться немедленно. Мы ничего не скажем лорду Уиндрашу, иначе мой брат не упустит случая показать свое благородство и попытается вмешаться. Утром Джек отправляется в деревню, так что не будем нарушать его планов: пусть себе едет, а мы продолжим нашу пьесу. Теперь ложитесь спать, вам нужно отдохнуть. – Он поднес ее руку к губам. – За наше путешествие, мадам, – и ваше совращение.

Кэтриона не отрываясь смотрела вслед Доминику. Осторожные выверенные движения хищника. В дверях он остановился и повернулся, чтобы улыбнуться ей.

– Кстати, я сильно напился, значит, наутро мне обеспечена адская головная боль и настроение будет как у потревоженного барсука. Вам придется смириться с этим. А как зовут ребенка?

– Эндрю. – Кэтриона на секунду прикрыла глаза. – Спасибо вам, майор Уиндхэм.

– Вы думаете, это в некотором роде акт благотворительности, мисс Синклер? Ничуть не бывало! Не важно, кто отец этого мальчика. Я – муж Генриетты, и любой ее ребенок считается моим; поэтому мне положено взять его на свое содержание. Какова бы ни была моя репутация, закон доверит мне малыша. Вы знали это, не так ли, и просто хотели вмешаться раньше, чем он пострадает. Ну что ж, иметь желание никому не возбраняется. Теперь вам придется заплатить за это больше, чем вы рассчитывали.

Откланявшись, он вышел, а Кэтриона в течение нескольких минут неподвижно смотрела на тяжелые дубовые панели, окружавшие ее со всех сторон. Ощущение прикосновения его губ все еще оставалось на ее ладони. Надеялась ли она вопреки всем доказательствам найти в нем благородного защитника и спасителя, ждала ли, что он поможет ей и разделит бремя, которое она на себя взвалила?

Встав, Кэтриона посмотрела в зеркало над камином: лицо ее пылало, глаза блестели. Она вытащила шпильки и, тряхнув головой, распустила темные волос по плечам. Ни один мужчина никогда не заставал ее в таком виде. Ее платье оставалось по-прежнему полурасстегнутым; теперь она расстегнула его до пояса и критически осмотрела две белые округлости. Вены вспыхивали под кожей, как голубые молнии, в такт дыханию. Крошечные рыбки? Какое нелепое сравнение! Но что это? Пока она разглядывала себя в зеркале, соски сморщились от прохладного воздуха, словно напоминая о его прикосновениях. «Эту игру женщины всегда проигрывают».

Будь он неладен! Какая же она глупая! Искала героя, а нашла пьяного распутника, возомнившего о себе бог знает что. Правда, внешне он был весьма привлекателен, тут ничего не скажешь, а вот за душу его она и двух битых яиц не дала бы!

Глава 3

В коридоре горела свеча; колеблющееся пламя отбрасывало на стены причудливые тени, расползавшиеся по углам наподобие неких загадочных существ. Доминик стоял возле двери, опершись затылком о косяк. Вот наваждение! Какая нечистая сила вселилась в него и подвигла на эту миссию? Ночная вылазка не прошла бесследно. Шок вызвал это смятение чувств и сделал его уязвимым. Попав в опасные дебри, он работал руками и ногами энергично, как только мог, в итоге же запутался еще больше, как охотничья собака в зарослях. Он поедет в Шотландию с этой горянкой и, конечно же, не даст пропасть ребенку! Но справится ли он с самой строптивицей и ее чопорностью? И как она смела так грубо бросать ему в лицо обвинения? Откуда такая предубежденность?

Однако недовольство быстро отступало перед памятью. Еще минуту назад губы, алые и горячие, как огонь, были готовы поцеловать его, и он хотел этого. Он хотел, чтобы пуговицы на ее платье оставались расстегнутыми, и он мог, высвободив ее соски, приблизить их к своему рту. Она непременно пошла бы так далеко, как он требовал. Может, нужно было не отступаться и добиваться большего?

Ирония заключалась в том, что человек с репутацией греховодника только что вел себя, как святой. Кэтриона – имя, звучащее певуче, как стихи; ее кровь была полна старинной музыки; ее тело могло бы смягчить его горе, равно как и унять вспыхнувший в нем гнев. Она могла дать ему успокоение, здесь и сейчас, на той кровати с балдахином на четырех столбиках, но, увы, с ненавистью в сердце!

Нет, он совсем не хотел, чтобы его ненавидела еще одна Женщина. Зачем, если есть столько других, обожающих? С тех пор как он вернулся с войны, у него пока не было недостатка в женском внимании. Вся дамская часть бомонда, одолеваемая инстинктом и любопытством, охотно раскрывала ему свои объятия. Многие леди лично желали узнать, на что это похоже – провести ночь в постели с распутником, и в течение четырех лет он старался их не разочаровывать. Доминик был искусным любовником, но еще никогда не выступал в роли соблазнителя.

На этот раз он бросил безрассудный вызов, который Кэтриона Синклер не колеблясь приняла. «Я сильно напился. Вам придется мириться и с этим тоже». Может, его временное помрачение было вызвано пьянством? Или за время агентурной работы он утратил способность к здравомыслию, приучил себя создавать сложности там, где их вообще не должно быть? Как бы то ни было, в одном он был убежден твердо: эта особа вводила его в заблуждение, хотя он не знал, в чем именно состоит ее ложь. Чтобы заполучить его в союзники, она была готова пожертвовать всем, даже своей невинностью. Почему? Что побуждало ее так самозабвенно защищать незаконнорожденного ребенка другой женщины?

Оплывшая свеча полностью догорела, а он так и не пришел ни к какому решению. Эндрю, безвестный ребенок Генриетты, в год и три месяца остался один среди чужих людей. Малыш уже, вероятно, научился твердо стоять на своих маленьких пухлых ножках. Какой он из себя? Белокурый, голубоглазый, с улыбкой, похожей на радугу? Когда-то Доминик мечтал, что у них с женой родится такой сын.

В тишине было слышно, как где-то в глубине дома тикают часы. Потом возникла россыпь беспорядочных звуков, и после этого перезвона гонг отбил четверть.

До утра оставалось совсем недолго: пора было приступать к исполнению первой части этой фантастической сделки. Каковы бы ни были его сомнения в честности этой женщины, Доминик знал, что ее репутация не должна пострадать, и в оставшиеся часы он собирался позаботиться об этом.

Вымывшись холодной водой, Доминик разыскал в комоде чистую рубашку и, задержавшись у буфета, сделал пару глотков бренди из погреба брата, а затем, надев костюм, покинул дом. Через пустынные улицы он быстро направился к меблированным комнатам на Райдер-стрит, вошел в подъезд и, поднявшись по лестнице, постучал в самую верхнюю квартиру. Заспанный слуга открыл ему дверь.

– Разбуди лорда Стэнстеда и доложи ему, что пришел майор Уиндхэм.

Лакей поскреб свой парик, наспех надетый поверх ночного колпака.

– Его светлость изволят крепко спать. У них там девка и все прочее!