В. Н. Балязин



Тайная жизнь Александра I

ВОССТАНОВЛЕНИЕ МОСКВЫ

В предыдущей книге «Россия против Наполеона» мы закончили повествование рассказом о Заграничном походе 1813-1814 годов. Теперь мы снова возвратимся к событиям 1812 года, к моменту, когда Наполеон покинул Москву.



Ростопчин наводит порядок

Московский главнокомандующий Ф. В. Ростопчин, покинув вместе с армией Москву, поехал сначала в Красную Пахру, а потом в свое имение Вороново. Приехав в Вороново, расположенное на Старой Калужской дороге, он объявил о своем намерении сжечь имение и конный завод, там находящийся. Крепостным он велел уходить из деревни, а сам прибил на двери церкви записку, написанную по-французски: «Восемь лет украшал я это село, в котором наслаждался счастьем среди моей семьи. При вашем приближении обыватели в числе одной тысячи семисот двадцати покидают свои жилища, а я предаю огню дом свой, чтобы он не был осквернен вашим присутствием. Французы! В Москве оставил я вам мои два дома и движимости на полмиллиона рублей, здесь найдете вы только пепел». Затем переехал он в Тарутино, но вскоре же уехал в Ярославль. Однако еще по дороге туда, во Владимире, он узнал, что Наполеон ушел из Москвы. Ростопчин тотчас же поехал в Москву и нашел дом свой на Большой Лубянке целым и невредимым. Он немедленно принялся за наведение порядка в городе, занявшись прежде всего доставкой продовольствия, прекращением грабежей и борьбой с возможными эпидемиями. Начались работы по уборке трупов, по перезахоронению десятков тысяч тел в более глубокие могилы. То же самое проделано было и на Бородинском поле, где захоронения производились наспех, и потому могилы также были неглубокими. Кроме того, на Бородинском поле было сожжено пятьдесят восемь тысяч шестьсот тридцать людских и тридцать две тысячи семьсот шестьдесят пять конских трупов.



По распоряжению императора

Большое внимание Москве и ее жителям, пострадавшим от пожара, уделял и сам император. Как только французы ушли из города, Александр занялся решением нелегких проблем сожженной столицы. 11 ноября 1812 года Александр писал Ростопчину: «Обращая попечительное внимание наше на пострадавших жителей московских, повелеваем вам немедленно приступить к призрению их и к поданию нуждающимся всевозможной помощи, возлагая на вас обязанность представлять нам о тех, которые наиболее претерпели».

А 8 декабря 1812 года, накануне отъезда из Петербурга в действующую армию, Александр послал Ростопчину подробное письмо-распоряжение, которым поручал ему сделать следующее: немедленно собрать достоверные сведения о числе пострадавших от войны жителей Москвы и губернии и об их нынешнем положении; сообщить свои соображения о том, каким образом следует помочь им; как помочь беженцам, оказавшимся без средств к существованию и без крыши над головой, имея в виду прежде всего не допускать большого скопления их в избах, а разделить их с помощью земской полиции таким образом, чтобы избежать тесноты, которая, кроме всего, чревата возникновением болезней и эпидемий.

К концу 1812 года в Москву вернулись шестьдесят четыре тысячи жителей, столица начала быстро застраиваться, уцелевшие здания ремонтировались, одних только лавок было построено более трех тысяч.

За несколько месяцев был в основном восстановлен и Кремль. К концу декабря 1812 года возобновили работу почти все присутственные места, началась регулярная работа почты, император ассигновал на помощь московским погорельцам-беднякам два миллиона рублей.



Комиссия для строения Москвы

Находясь в заграничном походе, Александр писал 14 февраля 1813 года из Калиша о необходимости создать в Москве Комиссию для строений, чтобы ликвидировать последствия пожара 1812 года, и «быть Комиссии сей под главным начальством главнокомандующего в сей столице». И в тот же день во втором письме Александр известил Ростопчина, что дал указание министру финансов отпустить 2050 тысяч рублей для покупки хлеба казенным (то есть государственным) крестьянам Московской губернии, «потерпевшим разорение от нашествия неприятеля».

Распоряжение Александра о создании Комиссии для строения Москвы было выполнено очень быстро. Уже 26 мая Комиссия собралась на первое заседание. Для ее деятельности правительство выдало пятимиллионную беспроцентную ссуду с рассрочкой на пять лет. Комиссия заняла здание так называемых Сверчковых палат в Успенском (ныне Сверчковом) переулке, где с 1775 года помещался Каменный приказ, производивший контроль за осуществлением генерального плана Москвы. В 1782 году его функции стала выполнять Управа благочиния. Главным начальником Комиссии был московский главнокомандующий, а директором – князь М. Цицианов. В руководство Комиссии, так называемое присутствие, входили ведущие архитекторы Москвы: О. Бове, В. Балашов, Д. Григорьев, В. Гесте и другие старшие чиновники. Исполнительная деятельность Комиссии осуществлялась через чертежную, состоявшую из двух отделений – землемерного и архитектурного. Комиссия подготовила планы застройки отдельных частей Москвы, планы площадей и улиц, набережных и переулков, разрабатывала и утверждала проекты фасадов зданий, строго контролировала ход застройки города.

Двадцать московских полицейских частей, представлявших собой территориальные единицы, в каждую из которых входило от двухсот до семисот домов, были подчинены в отношении застройки четырем строительным участкам. Во главе каждого из них стоял архитектор с четырьмя помощниками. Чтобы городу была придана некая архитектурная целостность и гармония, Комиссия наладила производство колонн, дверей, оконных рам, лепнины, особо строго следя за оформлением фасадов. Комиссия имела пять кирпичных заводов, ей подчинялось несколько строительных батальонов, солдаты которых участвовали в основном в качестве подсобных рабочих, помогающих квалифицированным строителям-мастерам.

Комиссия просуществовала до 1843 года, однако при Ростопчине она только-только начала свою деятельность, так как Федор Васильевич пробыл главнокомандующим лишь до 30 августа 1814 года.



После отставки

В самом конце 1812 года, когда остатки армии Наполеона ушли за Неман, Ростопчин устроил большую праздничную иллюминацию, от чего москвичи уже изрядно отвыкли. Меж тем из-за пережитых волнений и нескольких месяцев скитаний и бивачной жизни, к чему Ростопчин не был приучен, у него сильно ослабло здоровье и начались частые обмороки. Возвратившись в Москву, он стал главным объектом критики за московский пожар и разорение города. Ростопчин сильно похудел, стал необычайно раздражительным, у него начались бессонница и частые приступы ипохондрии. В середине июля 1814 года Александр вернулся из Парижа и получил множество жалоб на Ростопчина. 30 августа император принял его отставку, сделав его членом Государственного совета и сохранив ему звание состоящего при особе государя.

Здоровье Ростопчина меж тем все ухудшалось. 16 мая 1815 года он уехал на лечение за границу, где неожиданно встретил восторженный прием как человеку чести и великому патриоту. Ни в одной гостинице не брали с него платы, его осаждали художники и журналисты, а муниципалитет Ливерпуля назвал его именем одну из площадей города. Этот прием так растрогал графа, что в 1817 году он решил навсегда остаться в Париже, но семейные неурядицы сделали его жизнь несчастной: жена перешла в католичество, сын, кутила и картежник, попал в долговую тюрьму, дочь сильно заболела. Ростопчин решил возвратиться в Россию, надеясь, что воздух родины исцелит больную. Собравшись уезжать, он написал две книги: «Правда о пожаре Москвы» и «Воспоминания о 1812 годе». Но первая книга вышла в Париже на французском языке, а вторая так и не увидела свет.

Переезд в Москву не улучшил положения Ростопчина. 1 марта 1825 года в Москве умерла дочь, а 26 декабря его разбил апоплексический удар. 16 января 1826 года он умер и был похоронен в Москве на Пятницком кладбище (ныне Крестовское кладбище в районе Рижского вокзала).

После отставки Ростопчина московским главнокомандующим стал герой Отечественной войны 1812 года, генерал от кавалерии Александр Петрович Тормасов, с которым вы, уважаемые читатели, уже знакомы, но целесообразно все же вернуться ко времени расставания с ним на страницах этой книги. Мы оставили Александра Петровича и его 3-ю армию в Кобрине, неожиданно захваченном на глазах Ренье и Шварценберга в июле 1812 года.

К этому времени мы и вернемся.



Конец военной службы Тормасова

В августе 1812 года 3-я армия отступила к Луцку, куда форсированным маршем шла русская Дунайская армия адмирала П. В. Чичагова. 9 сентября армии соединились и были намерены действовать против Ренье и Шварценберга, но пришел приказ Кутузова о том, чтобы Тормасов немедленно ехал к нему в Ставку и принял под свою команду армию Багратиона, смертельно раненного при Бородино.

8 октября 1812 года Тормасов приехал в Тарутино, но к этому времени Кутузов соединил 1-ю и 2-ю армии в одну, и, таким образом, Тормасов получил не ту должность, на какую рассчитывал, – ему было предложено взять на себя все внутреннее управление войсками.

Вслед за тем Тормасов, неотлучно находясь при Кутузове, выполнил ряд его важных и сложных поручений. Он отличился в знаменитых сражениях под Малоярославцем, под Красным, при Березине и во главе русской армии вошел в Вильно. Здесь прибывший в армию Александр наградил Кутузова орденом Св. Георгия 1-й степени, а Тормасову был пожалован орден Андрея Первозванного.

После перехода через Неман Тормасов был фактически заместителем Кутузова, а когда Михаил Илларионович 16 апреля 1813 года умер, то несколько дней, пока не был назначен новый главнокомандующий, исполнял его обязанности.

Последним сражением, в котором Тормасов принял участие, была победоносная битва при Лютцене, произошедшая через четыре дня после смерти Кутузова.

К этому времени шестидесятилетний Тормасов стал чаще болеть и после Лютценского сражения попросился в отставку. Александр согласился и отправил Александра Петровича в Петербург, назначив его членом Государственного совета.



«С нами совершаются чудеса божественные…»

Прибыв в Петербург после окончания войны с Наполеоном, Александр одно из первых серьезных назначений произвел 30 августа 1814 года, вручив рескрипт на замещение поста московского главнокомандующего А. П. Тормасову, сменившему Ф. В. Ростопчина.

В звании главнокомандующего Тормасов пробыл ровно два месяца. 30 октября, оставаясь первым лицом в Москве, он был переименован в московского военного генерал-губернатора. В этом звании он прослужил в Первопрестольной до дня своей смерти 13 ноября 1819 года. Таким образом, А. П. Тормасов был первым лицом в Москве и губернии немногим более пяти лет. Он пользовался неизменной симпатией и поддержкой императора Александра I, высоко ценившего его заслуги. Одним из наиболее ярких и убедительных проявлений этого было то, что во вторую годовщину его назначения в Москву – 30 августа 1816 года – он был возведен в «графское Российской империи достоинство».

Какие же изменения претерпела Москва и губерния в годы правления А. П. Тормасова? И какие важные события произошли за это время в Москве? Разумеется, самым важным делом всей московской администрации, и главноначальствующего в том числе, было восстановление города после страшного пожара 1812 года. А для Тормасова это было делом чести, ибо он как главноначальствующий был еще и председателем Комиссии для строения Москвы. Вступив в управление городом и губернией в сентябре 1814 года, Тормасов еще до Нового года успел написать для Комитета министров доклад «относительно устроения Москвы и вспоможения на обстройку потерпевшим от разорения и пожара жителям оной». Комитет министров, рассмотрев доклад Тормасова, представил его на утверждение Александру I. Император добавил 2250 тысяч рублей на уплату компенсаций тем москвичам, чьи дома будут снесены в ходе реконструкции Москвы, и более полутора миллионов рублей ассигновал на нивелирование городской территории и дорожное строительство. Кроме того, царь распорядился в помощь строителям наряжать на работу солдат четырех пехотных полков, двух саперных рот и двух рабочих батальонов. Средства, ассигнованные на восстановление Москвы в 1813 году – а это пять миллионов рублей, – было приказано использовать на отделку погоревших каменных домов, находящихся «на примечательных и видных местах, дабы оные дома не делали городу безобразия»; на отделку Петровского театра – будущего Большого театра, стоявшего на том же месте, – и на перепланировку площади перед ним; на отделку казарм и покупку домов под полицейские съезжие дворы; на постройку двух каменных мостов – одного через Москву-реку и второго через Водоотводный канал; на отделку камнем и чугунными решетками набережных Москвы-реки, Яузы и Водоотводного канала; на отделку бульваров.

Тормасов собственной властью приказал разобрать для этих целей стену Китай-города, не была разобрана лишь малая ее часть. Он приказал «привести в благопристойный вид» участки возле гостиниц, которые, по традиции, строились у городских ворот – Арбатских, Мясницких, Никитских, Петровских, Покровских, Пречистенских и Сретенских. (Любопытно, что из семи зданий этих гостиниц пять сохранились до наших дней.) В годы управления Тормасова начался снос Земляного вала – старой таможенной границы города, и тем самым было положено начало созданию Садового кольца. До сих пор память о Земляном вале сохранилась в названиях улиц по Садовому кольцу: Валовая, Коровий вал, Крымский вал. Садовое кольцо получило свое название благодаря тому, что территория, отданная под частную застройку, должна была обязательно быть озеленена палисадниками или садами, «дабы со временем весь проезд вокруг Земляного города с обеих сторон был между садами». Так появились улицы Большая Садовая, Садовая Слобода, Садовая-Каретная, Садовая-Кудринская, Садовая-Самотечная, Садовая-Спасская, Садовая-Сухаревская, Садовая-Триумфальная и Садовая-Черногрязская. К 1830 году, когда создание Садового кольца было завершено, в него входило шестнадцать площадей и столько же улиц.

В 1816 году Тормасов представил новый, «полный» план Москвы, по которому были окончены застройка и благоустройство исторического центра Москвы и намечено строительство в «пустопорожних местах» – в Мясницкой, Покровской, Пресненской, Сущевской и Серпуховской частях.

В 1815 году Тормасов доложил, что к концу 1814 года построено вновь и полностью восстановлено сто шестьдесят пять казенных и общественных зданий, семь тысяч девятьсот пятьдесят четыре обывательских дома, то есть 90 процентов допожарной Москвы.

Поэт А. Ф. Мерзляков писал: «С нами совершаются чудеса божественные. Топор стучит, кровли наводятся, целые опустошенные переулки становятся по-прежнему застроенными. Английский клуб (ныне здание Музея Революции, Тверская, 21. – В. Б.) против Страстного монастыря свидетельствует вам свое почтение. Благородное собрание… также надеется воскреснуть».

Эти «чудеса божественные» на самом деле были рукотворными человеческими чудесами, ибо в Москву из окрестных губерний и с Русского севера – губерний Архангельской, Вологодской и Олонецкой – пришло более шестидесяти тысяч крестьян-строителей – каменотесов, каменщиков, штукатуров, маляров, пильщиков.

И хотя считается, что Москва до конца ликвидировала последствия пожара к 1830 году, основные работы по ее восстановлению прошли в 1814-1819 годах, когда главноуправляющим в Первопрестольной был А. П. Тормасов, сумевший в последний год своей жизни – 1819-й – закончить и обновление стен и башен Кремля.



Москва в 1820-1825 годах

Этот очерк по времени как бы уходит вперед, но имеет смысл, нарушив плавное течение событий, закончить сюжет о восстановлении Первопрестольной, ограничившись хронологическими рамками настоящей книги.

Далее вы, уважаемые читатели, познакомитесь с тем, как застраивалась Москва, кто из архитекторов и администраторов сыграл наиболее важную роль в ее восстановлении.

Вы уже знаете, что после гигантского пожара 1812 года Первопрестольная представляла огромное пепелище, а к 1825 году это был уже заново отстроенный прекрасный город, и люди, которые через 13 лет после пожара впервые вновь видели Москву, то, узнавая Кремль и чудом уцелевшие старинные дворцы, монастыри и церкви, отказывались верить глазам своим, полагая, что перед ними новый, дотоле не существовавший город.

К середине 20-х годов XIX века московские особняки, являющиеся основными жилыми домами Первопрестольной стали меньше размером, чаще всего в один этаж, реже в два, как правило, с мезонином, с обязательными антресолями со стороны двора, когда верхний полуэтаж встраивался в объем основного этажа. Число окон по фасаду колебалось от семи до одиннадцати. И все же московские особняки были очень декоративны и несхожи друг с другом. Это происходило оттого, что весьма разнообразными были портики из приставных колонн или пилястр, непохожие один на другой фронтоны и аттики; умело и живописно располагалась на фасадах зданий лепнина, своеобразной была и рустика – облицовка стен камнями с грубо отесанной или выступающей лицевой поверхностью. Так как особняки были чаще всего бревенчатыми, то и колонны, и стены штукатурились таким образом, чтобы создать вид кирпичного каменного дома, и даже рустика умело выполнялась в штукатурке.

Все это время и потом еще восемнадцать лет, до конца 1843 года, во главе администрации Москвы стоял князь Дмитрий Владимирович Голицын, оставивший заметный след в ее истории. Поэтому и мы начнем знакомство с ним, прежде чем станем рассказывать о дальнейшем восстановлении Москвы.



Потомок великого Гедимина

На страницах каждой книги цикла «Неофициальная история России» вам, уважаемые читатели, встречались выдающиеся представители княжеской фамилии Голицыных, потомков великого литовского князя Гедимина. Они служили России с XIV века, нередко занимая высшие государственные посты.

Дмитрий Владимирович Голицын родился в имении Яропольце Волоколамского уезда Московской губернии 29 октября 1771 года. Его дедом был адмирал Борис Васильевич Голицын, а отцом – второй сын адмирала – Владимир Борисович, которого его жена, Наталья Петровна Чернышева, уважала только за имя и титул. От брака В. Б. Голицына с графиней Н. П. Чернышевой, более всего знаменитой тем, что она послужила А. С. Пушкину прототипом «Пиковой дамы», родились пятеро детей. Младшим из ее сыновей и был Дмитрий Владимирович.

Наталья Петровна после свадьбы уехала в Париж и жила там почти постоянно до середины 80-х годов XVIII века, лишь накануне Французской революции 1789 года она вернулась в Россию. В своем петербургском доме на Морской графиня открыла аристократический салон, где собирался цвет русской и эмигрантской французской аристократии. Екатерина II и Павел I покровительствовали ей, а на балы и приемы к ней приезжал «весь Петербург». Княгиня принимала всех, за исключением государя-императора, сидя. По неписаному закону, с визитом к ней являлся каждый новоиспеченный офицер и каждая девушка перед первым выездом на бал. Даже ее дети, поседевшие сановники и генералы, никогда не сидели в ее присутствии. Рассердившись на старшего сына Бориса, генерал-лейтенанта и кавалера многих орденов, она несколько лет не пускала его в дом и не отвечала на его смиренные письма, в которых он неоднократно просил у нее прощения. А Дмитрию Владимировичу, даже когда он был московским военным генерал-губернаторам, мать посылала лишь месячное содержание, отказываясь выделить ему часть семейного состояния.

До того как стать московским главноначальствующим, Дмитрий Владимирович прошел прекрасную школу. С десяти до четырнадцати лет он учился в Страсбургской военной академии вместе со своим старшим братом Борисом.

В академии Дмитрий поразил всех необычайной серьезностью и поразительным трудолюбием. Он окончил ее в четырнадцать лет, проявив блестящие математические способности. (Это было хотя и редкостью, но далеко не единственным случаем. Вспомним хотя бы А. С. Грибоедова, поступившего в Московский университет одиннадцати лет и окончившего его полный курс в пятнадцать.)

Окончив академию, братья возвратились в Россию и поступили на военную службу. Дмитрий был переведен из Преображенского полка, в который был он записан в детстве, в Конногвардейский и 1 января 1786 года получил первый офицерский чин в кавалерии – корнета.

Он служил под знаменами Суворова и Барклая в Польше и Восточной Пруссии. В 1802 году был уже генерал-лейтенантом, а в 1805 году – назначен командиром 4-й дивизии, расквартированной в Вильно. Однако мирный бивак вскоре был покинут, так как в 1806 году возобновились военные действия против Наполеона, и дивизия Голицына осенью того же года вошла в Восточную Пруссию, а 14 декабря под городом Голимином вступила в упорный многочасовой бой против корпусов наполеоновских маршалов Мюрата и Ожеро. А вслед за тем, командуя половиной конницы в авангарде армии Беннигсена, Голицын отличился в боях при Лангейме, Пассенгейме и Гогенштейне, сражаясь против войск маршалов Нея и Бернадота.

В знаменитом сражении при Прейсиш-Эйлау, проходившем два дня – 26 и 27 января 1807 года, – Голицын, командуя всей русской кавалерией, сам водил свои полки в многочисленные атаки и лично участвовал в сабельных рубках. Во многом благодаря ему битва при Прейсиш-Эйлау не была проиграна. За храбрость и воинское мастерство, проявленные в этом сражении, Д. В. Голицын был удостоен ордена Владимира 2-й степени.

Весной 1807 года бои в Пруссии возобновились. 24 и 25 мая происходило большое сражение при Гутштедте, в котором Голицын командовал кавалерией левого крыла армии Беннигсена. При атаке на деревню Линтенау Голицын снова пошел во главе атакующих, первым врубился в неприятельское каре, опрокинул и рассеял его и тем выиграл бой. За это он получил золотую шпагу, украшенную алмазами, с надписью «За храбрость».

Последний свой подвиг в кампании 1807 года совершил он в несчастной для русской армии битве при Фридланде, происходившей 2 июня. Несмотря на то, что русская армия потерпела здесь поражение, князь Голицын был одним из тех, кто сделал его не столь сокрушительным, удерживая свои позиции на всех пунктах и отойдя только после приказа об отступлении. Редко когда награждали генералов за неудачные сражения, но и за Фридланд он был награжден, получив на сей раз золотую саблю, украшенную алмазами, с надписью «За храбрость».

Когда же началось отступление русской армии от Фридланда к Тильзиту, Голицын командовал арьергардом, отражая наскоки противника и прикрывая главные силы отступающей обескровленной армии Беннигсена.

После того как в конце июня 1807 года в Тильзите между Россией и Францией был подписан мир и заключен военный союз, Д. В. Голицын уже через год принял участие в новой войне – со шведами. В середине 1808 года он выступил со своей дивизией из Вильно в Финляндию и там принял под свою команду корпус, которому предстояло зимой перейти замерзший Ботнический залив и взять город Умео, расположенный на северном берегу залива уже в самой Швеции. Однако командиром корпуса был назначен Барклай де Толли, и, оскорбленный тем, что не ему предстоит руководить задуманной операцией, Голицын сказался больным и в 1809 года оставил армию.



Но как только началась Отечественная война 1812 года, Дмитрий Владимирович вновь вернулся в строй. Он стал командовать конницей 2-й Западной армии, во главе которой стоял П. И. Багратион. Когда главнокомандующим стал М. И. Кутузов, Голицын был назначен командиром кавалерийского корпуса, состоявшего из 1-й и 2-й кирасирских дивизий. Накануне Бородинского сражения князь Юзеф Понятовский попытался со своим корпусом прорвать русский левый фланг, еще не укрепивший свои позиции, но был остановлен кавалеристами Голицына. Дмитрий Владимирович и сам, как простой ратник, участвовал в бою. Под ним была убита лошадь, а три его адъютанта были ранены. В Бородинском сражении, как писал Кутузов Александру I, Голицын отбил ожесточенные атаки корпуса Даву и заставил французов ретироваться в лес. Вот как через тридцать лет после Бородина писал о Д. В. Голицыне участник сражения офицер Федор Николаевич Глинка в «Очерках Бородинского сражения»: «Реданты (редуты. – В. Б.) семеновские на минуту захвачены французами. Кутузов тотчас велит поставить новую боковую батарею в 25 пушек. Она соединена с другими и, крестя поле, режет французов продольными выстрелами по фрунту и в тыл. Ядра пронизывают ряды. Между тем реданты опять в руках русских, и вот Мюрат мчится впереди и за ним целый разлив его кавалерии. Он наезжает прямо на реданты, а Голицын с кирасирами объезжает его прямо сбоку и в тыл. Как они режутся! Какая теснота! Конница топчет раненых; трупы дробятся под колесами артиллерии. Живые конные стены сшибаются, трещат, и под грозным гулом пальбы, при страшных криках, среди лопающихся гранат, без памяти хлещутся палашами и саблями. И вот наша конница расшибла французские эскадроны: они мешаются, кружатся, бегут…» И далее описывает другой эпизод битвы при Бородино: «А между тем в том важном промежутке, в тех незапертых воротах между левым крылом и главною линией», на протяжении целой версты, уже давно разъезжал витязь стройный, сановитый. Кирасирский мундир и воинственная осанка отличали его от толпы в этой картине наскоков и схваток. Всякий, кто знал ближе приятность его нрава и душевные качества, не обинуясь готов был причесть его к вождям благороднейших времен рыцарских. Но никто не мог предузнать тогда, что этот воин неуступчивый, твердый в бою, как сталь его палаша, будет некогда судиею мирным, градоначальником мудрым и залечит раны столицы, отдавшей себя самоохотно на торжественное всесожжение за спасение России! Это был князь Дмитрий Владимирович Голицын!»

Кутузов представил Голицына за подвиги при Бородино к ордену Св. Георгия 3-й степени.

После сдачи Москвы Голицын командовал левой колонной отступающей армии. Затем, во время движения к Тарутино, стал командовать правой колонной.

В контрнаступлении, которое русская армия предприняла в начале октября 1812 года, Голицын отличился чуть ли не во всех важных сражениях. 6 октября Голицын участвовал в бою на реке Чернишне, остановив войска маршала Мюрата, пытавшиеся прорваться на Калужскую дорогу для того, чтобы отступать по южным территориям России и Украины, не разоренным французским нашествием. Но эта попытка Мюрату не удалась, и Наполеон, выйдя из Москвы, пошел по Старой Смоленской дороге.

22 октября Голицын, находясь в составе главных сил, сражался под Вязьмой, а в ожесточенном трехдневном бою под Красным (3-6 ноября) был одним из главных виновников блистательной победы, сдержав натиск французской гвардии и захватив семь тысяч пленных и тридцать пять орудий.

После того, как в конце декабря 1812 года русская армия перешла Неман и начала заграничный поход, Голицын 13 января 1813 года был награжден орденом Александра Невского.

В заграничном походе 1813-1814 годов Дмитрий Владимирович отличился в неудачных для русских и их союзников сражениях при Лютцене (20 апреля 1813 года), при Бауцене (8-9 мая 1813 года) и при Дрездене (14-15 мая 1813 года). Но особенно важную роль сыграл Голицын в сражении под Кульмом, где успел прийти на помощь к тяжело раненному Остерману-Толстому и принял командование боем на себя. Затем, когда на поле сражения прибыл главнокомандующий Барклай-де-Толли и возглавил руководство боем, Голицын отправился к своему корпусу, а на следующее утро повел его в обход деревни Кульм, окружил войска генерала Вандамма, а самого его вместе с другими генералами взял в плен, решив тем самым исход сражения. За все это он был награжден орденом Св. Владимира 1-й степени.

Завершил он кампанию в 1813 году участием в ожесточенной трехдневной «Битве народов» под Лейпцигом, где Дмитрий Владимирович все время – 5, 6 и 7 октября – находился в самом пекле сражения.

В 1814 г. он столь же доблестно сражался на территории Франции: при Бриенне (17 января), при Фер-Шампенуазе (13 марта) и при взятии Парижа (28-30 марта). По окончании войны Голицын был удостоен звания генерала от кавалерии, после которого шло уже звание фельдмаршала. Но за войну 1812-1814 годов фельдмаршалами стали всего двое – Кутузов и Барклай, а Голицын в своем звании так и остался. Правда, чуть позже он стал членом Государственного совета.

А после того как 13 ноября 1819 года умер московский военный генерал-губернатор Тормасов, Александр остановил свой выбор на Дмитрии Владимировиче Голицыне, доверив ему освободившуюся должность.



Д. В. Голицын – московский главнокомандующий

Д. В. Голицын вступил на пост московского главнокомандующего 6 января 1820 года в возрасте сорока восьми лет и, наверное, не думал, что впереди у него еще ровно половина из того, что он прожил, – целых двадцать четыре года – и что все они будут отданы Москве. Послепожарная Москва уже отстраивалась заново, но следы страшного бедствия еще встречались довольно часто. И именно Д. В. Голицыну выпало на долю полностью и окончательно восстановить Москву.

В первой биографии Д. В. Голицына, появившейся через год после его смерти, говорилось: «Москва после пожаров 1812 года, еще во многом не оправившаяся, еще на многих улицах носившая следы разрушения, пожарища и обгорелые дома – неусыпною деятельностью князя Дмитрия Владимировича быстро начала приходить в цветущее состояние: многие здания были возобновлены, многие выстроены вновь, на месте маленьких неуклюжих домиков явились большие дома правильной архитектуры; а сколько начато и сооружено огромных публичных зданий в его время; давно уже мы не видим разоренных домов; напротив того, Москва стала изящнее, стройнее, нежели была прежде. На тех местах, где многие еще помнят болота, явились прекрасные густые аллеи; почти нет ни одной улицы, даже в самых глухих частях города, которая не была бы вымощена; Москва-река окаймлена гранитными берегами, выстроены красивые мосты, вырыты каналы и водопроводы, роскошные фонтаны во многих частях города снабжают жителей самою чистою и здоровою водою. Всем этим мы обязаны его неутомимой заботливости: с редким, неутомимым усердием заботился он вообще о пользах и благоденствии жителей столицы. Почти нет ни одного семейства, на которое бы он не имел хотя некоторого влияния, но всегда благодетельного, всегда милостивого…»

Все общественные заведения имели в нем самого усердного покровителя. Сколько благодетельных учреждений, училищ, приютов возникло в его время: Земледельческое общество, Практическая академия, Художественный класс, состоя под его особенным начальством, много обязаны ему своим усовершенствованием. При нем мануфактурная промышленность Москвы получила столь блистательное развитие, что ее произведения не уступают многим иностранным.

Голицын пользовался авторитетом у Александра I и был с ним в постоянной переписке, которую трудно назвать казенной, а тем более – бюрократической.

Одно из первых писем Александра Д. В. Голицыну после назначения его в Москву было написано 3 июля 1820 года. Оно касалось раздоров, возникших между старообрядцами московского Преображенского кладбища при избрании ими новых попечителей для Преображенской раскольничей богадельни, открытой в 1809 году по высочайшему разрешению. Часть раскольников были не согласны с результатами выборов в Попечительский совет и опротестовали их результаты сначала в администрации Москвы, а потом и в правительствующем Сенате. Александр, исходя из принципиальных соображений, категорически запретил вмешиваться в дела старообрядческой общины и московской полиции, и губернскому правлению, и самому Голицыну, предоставив раскольникам возможность самим разбираться в их собственных делах. Александр сообщал Голицыну, что и в Сенат он направил приказ о прекращении этого дела. Письмо это знаменательно тем, что Александр, познакомившийся за долгие годы пребывания за границей с жизнью различных религиозных общин и с правилами взаимоотношений разных конфессий и толков с государством, пришел к выводу о недопустимости разрешения религиозных вопросов путем вмешательства государства и попытался перенести европейский опыт на российскую почву.

Д. В. Голицына отличала любовь к науке и, в хорошем смысле слова, покровительственное, скорее даже отеческое, отношение к людям науки. Одним из любимых его учебных заведений был Московский университет. 5 июля 1821 года Д. В. Голицын присутствовал на торжественном выпускном акте в Московском университете. Собрание открылось музыкой, после чего священник университетской церкви произнес поздравительную речь на русском языке, а один из профессоров – на латинском. После этого секретарь совета прочитал историю университета и имена всех получивших ученые степени и награжденных медалями. На сей раз медалями были награждены десять человек: двое золотыми и восемь серебряными. Золотые медали вручал Голицын. Их обладателями стали М. П. Погодин, в дальнейшем академик, историк и писатель, и А. И. Овер, ставший одним из выдающихся московских терапевтов. Впоследствии, узнав много хорошего о Д. В. Голицыне, Погодин хотел посвятить Дмитрию Владимировичу какой-нибудь свой ученый труд.

22 февраля 1825 года Погодину довелось прочитать в присутствии Голицына доклад, объясняя в нем некоторые «темные места» из «Нестеровой летописи», то есть Повести временных лет. Это произошло в заседании Императорского общества истории и древностей российских, которое также любил и опекал московский главнокомандующий.

Другим его несомненным достоинством был подлинный демократизм, воспитанный и, наверное, даже врожденный. Он не делал различия между простолюдином и аристократом, превыше всего ценя моральные, этические качества человека. Он был воистину «слуга царю, отец солдатам» и защиту бедных почитал одной из заповедей. В 1824 году по инициативе министра финансов Канкрина было принято «Дополнительное постановление об устройстве гильдий и о торговле прочих состояний».

Так как под «прочими состояниями» понимались мелкие торговцы и промышленники, то тяжесть «Постановления…» ложилась именно на них, обязывая их покупать для ведения дела свидетельства стоимостью в 120 рублей и сильно ограничивая их права в масштабах дела.

В Москве среди мелких торговцев и промышленников «Постановление…» вызвало глубокое недовольство, и в канцелярию Д. В. Голицына стали поступать сотни жалоб. Голицын анализировал жалобы, суммировал их, собрав огромное дело из множества томов, которое в экстрактах доводилось до сведения Канкрина. Это вскоре дало свои результаты: в августе 1825 года плата за свидетельство была уменьшена вдвое, а в 1826 году их и вовсе освободили от приобретения свидетельства.

Но произошло это не сразу: в 1824 году за торговлю без свидетельства сажали в тюрьму, хотя самые бедные из торговцев – посадские вдовы и многодетные жены, старьевщики, торговцы лаптями и соломенными шляпами, продавцы другого убогого товара – не выручали за год и того, что с них требовали в уплату за свидетельство.

И тогда Д. В. Голицын своим распоряжением освободил арестованных, сообщив в Петербург, что в тюрьмах не хватает мест для настоящих преступников. Петербургским чиновникам не осталось ничего иного, как согласиться с князем. Это сильно подняло авторитет Д. В. Голицына среди бедняков Москвы.



Архитектура Москвы конца XVIII – первой четверти XIX века

Век Екатерины, хотя и продолжался всего треть столетия, все же по масштабам содеянного, по грандиозным результатам в политике, культуре, общем развитии страны воистину составил целую эпоху в истории России. Последовавшее затем четырехлетнее царствование Павла – с 1796 по 1801 год – было слишком коротким. Зато последующая четверть века, прошедшая под скипетром Александра I, вполне может быть причислена к исторической эпохе, ибо его царствование утвердило величие России победой над Наполеоном. Годы царствования Павла I и Александра I для архитектуры Москвы были периодом завершения господства классицизма, лебединой песней которого был ампир.

Архитектурный стиль ампир (по-французски «империя») зародился в наполеоновской Франции и должен был восславить величие его империи и одержанных им побед. Для ампира было характерно использование торжественных античных форм времен могущества Афин и Рима. Для ампира характерен портик с колоннами, увенчанный фронтоном, а при возведении триумфальных арок часто использовался и аттик – стенка, расположенная выше венчающего сооружение карниза. В архитектурном декоре применялись военные эмблемы античности и современности – ликторские связки, мечи, шлемы, щиты, лавровые венки и ветви, кивера, пушечные стволы, штыки, сабли, барабаны и т. п.

Особенно распространенной в Москве стала эта эмблематика после победы в Отечественной войне 1812 года, когда ампир более чем какой-либо другой архитектурный стиль отражал господствующее в русском обществе настроение патриотической гордости, олицетворял апофеоз великой победы и признание России великой державой.

Наиболее яркими представителями московского ампира были три выдающихся архитектора – Иосиф (Осип Иванович) Бове, Доменико (Дементий Иванович) Жилярди и Афанасий Григорьевич Григорьев.



Осип Иванович Бове

О. И. Бове родился 24 октября 1784 года в Петербурге. Его отцом был итальянский живописец Винченцо Джованни Бова. Отец и мать будущего знаменитого архитектора в 1790 году перевезли мальчика в Москву, где он и прожил всю свою жизнь. С восемнадцати лет О. И. Бове начал обучение зодчеству в Архитек-турной школе Экспедиции кремлевского строения. В 1807-1809 годах работал помощником М. Ф. Казакова и К. И. Росси в Москве и Твери, а следующие три года – архитекторским помощником в Экспедиции кремлевского строения.

Талант Бове раскрылся в работах по восстановлению послепожарной Москвы, когда он с 1813 года стал возглавлять Комиссию для строений Москвы по четвертому участку, в который входили части: Городская (центр Москвы), Тверская, Арбатская, Пресненская, Новинская (часть Пресни вокруг Введенского монастыря). Бове проработал в Комиссии для строений до конца своих дней. С 1814 года он стал главным архитектором Комиссии «по фасадической части» общественных зданий, где бы эти здания не находились. Выход Бове из пределов четвертого участка на территорию всей Москвы позволил ему создать целостные городские ансамбли в стиле московского ампира. Наиболее значительными сооружениями, созданными О. И. Бове, были многие замечательные ансамбли и здания. В 1815 году на месте нынешнего ГУМа, прямо напротив Кремля, под руководством Бове были построены Верхние торговые ряды, снесенные в конце XIX века. В 1819-1822 годах под его руководством был разбит Александровский сад на месте заключенной в трубу и отведенной под землю реки Неглинной и бастионов XVIII века, которые были в 1707-1708 годах возведены вокруг Кремля и Китай-города по приказу Петра I, опасавшегося нападения на Москву Карла XII.

Александровский сад тянулся вдоль западных стен Кремля, занимая площадь около десяти гектаров. Чугунные ворота и ограда со стороны Воскресенской площади (ныне площадь Революции), созданные по рисункам архитектора Е. Паскаля, символизируют победу в Отечественной войне 1812 года. Со стороны Манежа идет низкая кованая решетка, сделанная по эскизам архитектора Ф. М. Шестакова. Сам Бове создал грот «Руины», сохранившийся до наших дней у основания средней Арсенальной башни Кремля. С разбивкой сада связано было и более крупное градостроительное мероприятие, о котором уже говорилось выше: отвод под землю и заключение в трубу-коллектор реки Неглинной, на месте устья которой и был разбит Александровский сад. Сама же река, начинавшаяся в Марьиной Роще, была длиной более семи километров и протекала с севера на юг по нынешним Стрелецкой улице, Третьему Самотечному переулку, Самотечному скверу, Самотечной улице, Цветному бульвару, Трубной площади, Неглинной улице, Театральной площади, и в устье своем – перед впадением в Москву-реку – около западной стены Кремля. Было непросто заключить в трубу трехкилометровый отрезок реки от ее устья до Трубной площади. (Остальные четыре с половиной километра были отведены под землю в более поздние годы.) Отвод Неглинки сильно изменил архитектурный облик многих районов Москвы, ибо на ее берегах были мельницы, кузницы, мастерские, а вдоль реки располагались чистые пруды для разведения рыбы и забора воды для тушения пожаров. После того как река стала течь под землей, ее сумели использовать как водный резервуар: над Неглинной были расположены самые роскошные в России бани – Сандуновские, – хозяином которых был известный актер Императорских театров и одновременно предприниматель Сила Николаевич Сандунов. Вся московская знать, купечество и богатые люди всех сословий были завсегдатаями Сандуновских бань.

Бове же был создателем ансамбля нынешней Театральной площади, до 1829 года называвшейся Петровской площадью, по имени проходившей рядом улицы Петровки. Спланирована она была в 1817-1824 годах Бове. Сначала площадь уровняли, подсыпав щебень и землю от снесенных бастионов у Китайгородской стены. На Петровской площади были построены здания Большого и Малого театров. Большой театр был построен в 1825 году на месте сгоревшего в 1805 году Петровского театра, а здание Малого театра было перестроено из дома купца В. В. Варгина в 1821-1824 годах.

В 1824 году Бове создал проект декоративной отделки Манежа, построенного инженерами А. Л. Карбонье и А. А. Бетанкуром для смотров, парадов и строевых учений. В Манеже площадью в семь тысяч четыреста двадцать пять квадратных метров мог заниматься шагистикой и фрунтом пехотный полк, а выездкой лошадей – кавалерийский полк. В декоре Манежа особенно сильно звучит тема победы в Отечественной войне 1812 года. Эта тема вообще была ведущей в творчестве Бове, но законченное выражение нашла она в созданном им проекте Триумфальных ворот у Тверской заставы, построенных в 1828-1832 годах. (Ныне Триумфальные ворота стоят на Кутузовском проспекте неподалеку от Поклонной горы и Бородинской панорамы.) Бове является, кроме того, автором церкви Всех Скорбящих Радости на Большой Ордынке, построенной в 1823 году, и еще одной церкви, которую архитектор построил в своей собственной усадьбе Архангельское, расположенной в десяти километрах от Дорохова. Сохранилось и одно из зданий усадьбы.



Доменико Жилярди

Другим известным архитектором, работавшим в Москве с 1810 по 1832 год, был итальянец Доменико Жилярди. Его отец – архитектор Джованни Батиста Жилярди – приехал в Россию в конце 80-х годов XVIII века с годовалым сыном Доменико, который до восемнадцати лет учился архитектуре у отца, а с 1806 по 1810 год – в Миланской академии художеств. Возвратившись в Россию и по-прежнему поселившись в Москве, Доменико вскоре был избран почетным членом Императорской академии художеств и стал играть одну из первых ролей в восстановлении Москвы после пожара 1812 года. Среди его работ – здание университета на Моховой улице (1817-1819). Им же была осуществлена капитальная перестройка Вдовьего дома, созданного в 1803 году по проекту его отца – Жилярди-старшего. Ныне в этом доме (Садовая-Кудринская, дом 1) размещается Центральный институт усовершенствования врачей, а учрежденный в 1803 году Вдовий дом был задуман как приют для вдов, чьи мужья прослужили на военной и гражданской службе не менее десяти лет. В 1812 году Вдовий дом стал лазаретом, в котором лежало около трех тысяч раненых. Во время пожара семьсот из них погибли. Жилярди принадлежал и проект одного из семи находившихся в Москве Институтов благородных девиц – Екатерининского; ныне в нем размещается Центральный дом Российской армии. Вместе с А. Г. Григорьевым в 1823-1826 годах Жилярди построил здание Опекунского совета Воспитательного дома, руководившего всеми внутренними делами и финансами приюта. Сейчас в доме Опекунского совета по улице Солянка, дом 14, размещается Президиум Российской академии медицинских наук. Жилярди в 1827-1832 годах перестроил Слободской дворец для ремесленных училищ Воспитательного дома (ныне Технический университет, 2-я Бауманская улица, дом 5). До наших дней сохранились дом-усадьба дворян Лукиных (Суворовский бульвар, 12 а), дом князя С. С. Гагарина – ныне Институт мировой литературы имени Горького (ул. Поварская, 25 а), усадьба Усачевых-Найденовых, где Жилярди проявился как выдающийся мастер садово-паркового искусства (Садовая-Земляной вал, 53). Эту усадьбу Жилярди строил вновь с А. Г. Григорьевым в 1829-1831 годах. И наконец, в 20-х годах Жилярди принимает участие в строительстве усадьбы князей Голицыных – Кузьминки – и разбивке огромного парка площадью в двести пятьдесят гектаров с прудами, мостиками, беседками, декоративными деревьями. В регулярной части парка, примыкающей к усадьбе, располагались оранжерея, Музыкальный павильон, Египетский павильон, Ванный домик, Конный двор, Скотный двор, Пропилеи, ворота со львами работы скульпторов П. К. Клодта и Г. Т. Замараева и другие постройки, дошедшие до наших дней в неплохой сохранности.



Афанасий Григорьевич Григорьев

Третьим выдающимся архитектором, работавшим преимущественно в стиле ампир, был Афанасий Григорьевич Григорьев. Он родился 10 февраля 1782 года в слободе Васильевская Тамбовской губернии, в семье крепостного крестьянина, принадлежавшего генерал-майору Н. В. Кретову, и до 22 лет находился в крепостной зависимости. Освободившись, Григорьев поехал в Москву и, выучившись архитектуре, в 1808 году стал служить в Воспитательном доме помощником у Жилярди. В 1832 году, когда Жилярди уехал в Швейцарию, Григорьев стал архитектором в ведомстве Воспитательного дома, заняв место своего учителя и руководителя. В истории архитектуры Москвы Григорьеву принадлежит особое место мастера, создавшего стилевое единство города при его застройке после пожара 1812 года. До наших дней сохранились такие шедевры, созданные А. Г. Григорьевым, как дом Хрущевых-Селезневых (ныне музей А. С. Пушкина на Кропоткинской улице, 122), построенный в 1814 году; дом Лопухина-Станицкой (ныне музей Л. Н. Толстого на той же улице, дом 11), строившийся в течение пяти лет – с 1817 по 1822 год. Уже шестидесятилетним построил Григорьев и собственный дом (ныне ул. Мархлевского, в то время Милютинский переулок, 8), который тоже стал выдающимся памятником русского зодчества. В 20-е годы Григорьевым построена церковь Большого Вознесения у Никитских ворот, где в феврале 1831 года произошло венчание А. С. Пушкина и Н. Н. Гончаровой.

Среди подмосковных усадеб достойно упоминания имение графов Олсуфьевых – Ершово, расположенное в трех километрах от Одинцова, где Григорьев построил двухэтажный барский дом, а в селе – церковь в классическом стиле. Афанасий Григорьевич Григорьев прожил 64 года и умер в Москве 1 мая 1868 года. Похоронен он был на Калитниковском кладбище.



Пушкин о Москве 20-х годов XIX века

И вот какой увидел Москву в середине 20-х годов XIX века Пушкин, не только запечатлев ее облик, но и выразив сложнейшую гамму чувств, воспоминаний, отношений, какие вызывала она в сердце каждого русского человека.

Седьмой главе «Евгения Онегина» предпосланы три эпиграфа – Дмитриева, Баратынского и Грибоедова, раскрывающие ее смысл и блестяще выражающие коллизию, идею и настроение и автора, и поэмы. Вспомним их.

Москва, России дочь любима, // Где равную тебе сыскать? – спрашивает, восклицая, И. И. Дмитриев.

Как не любить родной Москвы? – сохраняет интонацию Дмитриева Е. А. Баратынский.

И наконец, язвительный и мудрый А. С. Грибоедов, спрашивая, сам же и отвечает:

Гоненье на Москву! что значит видеть свет! // Где ж лучше? / Где нас нет.

И вот сюда-то, в любимую Москву, равной которой нигде не сыскать, посылает Пушкин провинциальную барышню Татьяну Ларину, и она, преодолев семь суток долгого пути, видит наконец Москву:



Но вот уж близко. Перед ними

Уж белокаменной Москвы,



Как жар, крестами золотыми

Горят старинные главы.

Ах, братцы! Как я был доволен,

Когда церквей и колоколен,

Садов, чертогов полукруг

Открылся предо мною вдруг!

Как часто в горестной разлуке,

В моей блуждающей судьбе,

Москва, я думал о тебе!

Москва… как много в этом звуке

Для сердца русского слилось!

Как много в нем отозвалось!

Вот, окружен своей дубравой,

Петровский замок. Мрачно он

Недавнею гордится славой.

Напрасно ждал Наполеон,

Последним счастьем упоенный,

Москвы коленопреклоненной

С ключами старого Кремля:

Нет, не пошла Москва моя

К нему с повинной головою.

Не праздник, не приемный дар,

Она готовила пожар

Нетерпеливому герою.

Отселе, в думу погружен,

Глядел на грозный пламень он.



Прощай, свидетель падшей славы,

Петровский замок. Ну! не стой,

Пошел! Уже столпы заставы

Белеют; вот уж по Тверской

Возок несется чрез ухабы.

Мелькают мимо будки, бабы,

Мальчишки, лавки, фонари,

Дворцы, сады, монастыри.

Бухарцы, сани, огороды,

Купцы, лачужки, мужики,

Бульвары, башни, казаки,

Аптеки, магазины моды,

Балконы, львы на воротах

И стаи галок на крестах.

Ей-Богу, лучше не напишешь!



ПОСЛЕВОЕННАЯ ЕВРОПА



Тайный сговор

После полуторагодового отсутствия, 12 июля 1814 года Александр возвратился в Павловск.

Через полтора месяца, 2 сентября 1814 года, он отправился на конгресс в Вену. Это блистательное всеевропейское собрание владетельных особ и сонма сопровождавших их дипломатов получило название «Танцующего конгресса».

И все же главным делом всех «танцующих» была политика. Уже к концу 1814 года главные европейские державы, кроме Пруссии, тайно образовали союз против России. Побудительным толчком к этому послужила проблема Саксонии.

Александр считал саксонского короля Фридриха Августа III, перешедшего в 1806 году на сторону Наполеона, изменником, и в разговоре с французским министром иностранных дел Ш. М. Талейраном заявил, что его место не на саксонском троне, а в России, подобно тому, как это было и с последним польским королем.

Еще больше накалились отношения Александра с австрийским министром иностранных дел, князем К. Меттернихом.

Александр, прекрасно воспитанный и деликатный, до такой степени не терпел Меттерниха, что в разговорах с ним, которые он вынужден был вести как с министром иностранных дел Австрии, часто позволял себе такой тон, какого никогда не допускал по отношению к лакеям.

Меттерних отвечал ему откровенной неприязнью и однажды сказал прусскому канцлеру князю Гарденбергу, что Александр, на переговорах более заботится о Польше для себя, чем о Саксонии для прусского короля.

Гарденберг тут же передал услышанное Александру, и тот, считая себя лично оскорбленным, вызвал Меттерниха на дуэль.

Беспрецедентной дуэли не суждено было состояться: Меттерних объяснил случившееся недоразумением, произошедшим из-за глухоты Гарденберга, который его неправильно понял. И все же дело дошло до того, что князь Шварценберг составил план военных действий против России и Пруссии, наметив начало войны на март 1815 года.

Со всеми возможными предосторожностями копии договора были отправлены королям Англии и Франции. Сам факт подписания содержался в наистрожайшем секрете, и Александр ничего не знал о существовании договора.



Бегство Наполеона с Эльбы

Неизвестно, как бы пошли дела дальше, но в ночь с 22-го на 23 февраля Меттерних получил от австрийского генерального консула в Генуе экстренное сообщение, что Наполеон отплыл с Эльбы.

Меттерних, вскрывший депешу только утром, тут же поспешил к императору Францу, который приказал ему немедленно известить о случившемся и Александра, и Фридриха Вильгельма, добавив, что австрийская армия должна быть готова к выступлению.

К Александру Меттерних отправился первым и немедленно был принят, хотя перед тем они не только не здоровались, но и при встрече делали вид, что не замечают друг друга. Александр даже не принимал приглашений на те балы и спектакли, на которые, как он знал, был приглашен или мог приехать Меттерних.

Но здесь все было забыто, и дотоле непримиримые враги помирились. Более того, Александр обнял Меттерниха и попросил возвратить ему прежнюю дружбу.

Так, в очередной раз в Александре государь и политик одержали верх над человеком и частным лицом.

Александр полностью поддержал решение императора Франца, и после этого Меттерних отправился к прусскому королю.

В десять часов утра у Меттерниха состоялось совещание, на которое первым явился Талейран, и ознакомившись с донесением из Генуи, внешне остался совершенно спокойным.

Между тем Наполеон форсированным маршем шел к Парижу, и все высланные Людовиком XVIII войска полк за полком переходили на его сторону.

8 марта, не сделав ни единого выстрела, Наполеон вошел в Париж.

Его движение было столь стремительным, а переход армии на его сторону столь неожиданным, что Людовик и весь его двор в панике бежали, когда Наполеон был уже у ворот Парижа.

Во дворце в Тюильри, в кабинете короля, Наполеон обнаружил прямо на письменном столе брошенный в спешке секретный договор от 22 декабря 1814 года.

Наполеон приказал привести к нему секретаря русской миссии в Париже Будягина и, вручив ему договор, отправил его в Вену, к Александру, надеясь тем самым расстроить коалицию против Франции.

27 марта Будягин передал этот документ Александру. На следующее утро Александр пригласил к себе барона Штейна, дал прочитать ему договор, а затем сказал, что пригласил к себе и Меттерниха и хотел бы, чтобы Штейн был свидетелем их свидания.

Как только Меттерних вошел в кабинет, Александр протянул ему договор и спросил:

– Известен ли вам этот документ? Меттерних молчал.

Тогда Александр, не давая ему возможности говорить, оправдываться и лгать, сказал:

– Меттерних, пока мы оба живы, об этом предмете никогда не должно быть разговора между нами. Нам предстоят теперь другие дела. Наполеон возвратился, и поэтому наш союз должен быть крепче, нежели когда-либо. Сказав это, Александр бросил договор в горевший камин и отпустил и Штейна, и Меттерниха.

Когда весть о случившемся распространилась среди дипломатов, то многие министры, подписавшие договор, попросили у Александра извинения либо попытались объясниться, и всем им он говорил одно и то же:

– Забудем старое, нас ждут серьезные испытания.

Это было тем более уместно, что еще за две недели до случившегося союзники приняли совместную декларацию, объявлявшую Наполеона узурпатором, стоящим вне закона, а целью союзников провозглашалось «лишить Наполеона возможности возмущать спокойствие Европы».

Россия, Англия, Австрия и Пруссия обещались выставить против Наполеона по сто пятьдесят тысяч солдат и офицеров. Кроме того, все прочие союзные государства выставляли еще двести тысяч, и, таким образом, в рядах объединенных сил союзников должно было оказаться восемьсот тысяч солдат и офицеров.

Англия выделила субсидию в восемь с половиной миллионов фунтов стерлингов, направив пять миллионов России, Австрии и Пруссии, а три с половиной – тридцати германским государствам, выставившим свои воинские контингенты.

Русские войска общей численностью в двести двадцать пять тысяч человек двинулись из России в начале апреля. Главнокомандующим всеми этими силами был назначен Барклай де Толли, бывший до того командующим 1-й армией.

Эта армия, дислоцировавшаяся в Белоруссии и частью в Литве и на Украине, имела в своих рядах сто шестьдесят семь тысяч солдат и офицеров. Она вышла в поход в полном составе и являлась главной силой русских войск.

Кроме 1-й армии шли 7-й пехотный корпус из 2-й армии Беннигсена, корпуса Витгенштейна и принца Евгения Вюртембергского, а также Гвардейский корпус под командованием Милорадовича.

Все эти силы выступили из разных регионов России в разное время, и потому маршруты их движения были самостоятельными и не совпадающими с другими.

Главные силы союзников – немцев и англичан – собирались в Бельгии. Туда немедленно отправились из Вены английский фельдмаршал Артур Веллингтон, который принимал участие в Венском Конгрессе, из Берлина – фельдмаршал Блюхер.

У первого из них было под началом сто тысяч войск, у второго – сто двадцать тысяч.

13 мая Александр, не дождавшись окончания Венского конгресса, выехал к армии и через Мюнхен и Штутгарт проследовал к Гейльбронну, где остановилась его главная квартира.



Второе пришествие в Париж

7 июня 1815 года, когда главные квартиры Александра, Франца и Фридриха Вильгельма были в Гейдельберге, огромная, отлично снаряженная русская армия, приводившая в восторг красотой и порядком всех ее видевших, начала проходить через город. Через три дня после того, как это произошло, здесь узнали о решительной победе Веллингтона и Блюхера при Ватерлоо и о пленении Наполеона.

После этого русские войска и Главная квартира Александра двинулись вперед.

18 июня Александру сообщили, что в Париже сформировано Временное правительство, а 21 июня в 9 часов утра армия Блюхера сразу через четверо ворот вошла в Париж.

Оставив свои главные силы, находившиеся в двухстах двадцати верстах от Парижа, Александр помчался в столицу Франции.

Вместе с ним отправились император Франц и король Фридрих Вильгельм со своими свитами.

Свита Александра разместилась всего в девяти экипажах.

Вперед на все станции были отправлены казачьи сотни, и на каждой из станций одна полусотня конвоя сменяла другую.

Рано утром 28 июня царская свита выехала на дорогу, ведущую в Париж.

Далее казачьих пикетов и патрулей уже не было, и Александр поехал вперед, оставив возле себя всего полусотню казачьего лейб-конвоя.

Тем же вечером Александр въехал в Париж. Путь в двести двадцать верст был пройден менее чем за двое суток, и появление русского императора, оказавшегося в столице Франции намного раньше его войск, было полной неожиданностью для парижан.

Александр проехал через ворота Сен-Мартен и остановился в Елисейском дворце. Через полчаса к нему прибыл король Франции, совсем недавно вернувшийся в Париж.

На следующий день приехали великие князья – Константин, Николай и Михаил, а следом за ними – генералы и офицеры подошедших к Парижу 2-й кирасирской и 3-й гренадерской дивизий. Вторично оказавшийся в столице Франции, русский император по-прежнему поражал жителей города тем, что отправлялся на пеший променад без какого-либо эскорта, а на прогулки верхом – в сопровождении лишь одного берейтора.

Однако по отношению к солдатам и офицерам своей армии Александр проявлял все большие и большие строгости. Вошедшие в Париж 3-я гренадерская и 2-я кирасирская дивизии почти беспрерывно занимались строевой подготовкой, офицеры не имели права ходить в партикулярном платье, разводы и смотры следовали один за другим.

Апофеозом должен был стать не имеющий равных в истории грандиозный военный парад, в котором предстояло участвовать ста пятидесяти тысячам русских солдат и офицеров при пятистах сорока орудиях. Местом парада были выбраны окрестности города Вертю в Шампани, где находились обширная равнина и гора Монт-Эме.

Чтобы не мешать уборке хлебов, парад был назначен на конец августа.

Подготовкой грандиозного действа была занята главная квартира, где составлялись чертежи, планы и графики движения войск, отрабатывалась система визуальных и звуковых сигналов.

25 августа Александр, взяв с собою Волконского, выехал в Вертю.

26 августа, в день третьей годовщины Бородинского сражения, состоялась генеральная репетиция смотра.

Авангард составляли три пехотных корпуса. За ними стояли драгунские полки, а в третьей линии находились гренадеры, пехота и легкая кавалерия.

Корпусами командовали Дохтуров, Раевский, Остен- Сакен, Ермолов, Сабанеев, Винценгероде и Пален.

Сигналы для перестроения войск во время движения подавались пушечными выстрелами со склонов горы Монт-Эме.

Александр прибыл, когда войска уже стояли. Как только первый пушечный выстрел известил о прибытии императора, пехотинцы взяли на плечо, а кавалеристы и четыре тысячи четыреста офицеров отсалютовали саблями.

По второму выстрелу враз грянула музыка шестидесяти полковых оркестров, и над полем прокатилось могучее «Ура».

С третьим выстрелом войска перестроились в колонны побатальонно, а после четвертого вся армия образовала одно гигантское каре.

Александр, спустившись с горы, объехал каре и встал посередине, после чего все войска в величайшем порядке прошли мимо него церемониальным маршем.

Не сдержав восторга, Александр сказал: «Я вижу, что моя армия первая в свете; для нее нет ничего невозможного, и по самому наружному ее виду никакие войска не могут с нею сравниться».

За два следующих дня в Вертю прибыли тысячи людей, желавших полюбоваться необычайным зрелищем, ибо сам парад должен был состояться 29 августа.

В этот день, так же как и накануне, перед союзными монархами и сотнями офицеров и генералов иностранных армий прошел великолепный парад. В завершение парада во главе большого церемониального марша прошел сам Александр, салютуя собравшимся шпагой.

В заключение смотра был произведен ружейный и орудийный салют, затянувший все поле под Вертю облаками густого дыма.

Два брата Александра – девятнадцатилетний Николай и семнадцатилетний Михаил – впервые принимали участие в военном параде, что также подчеркивало его необычность и исключительность.

На следующий день, 30 августа, в семи походных церквях солдаты и офицеры семи корпусов, отслужив молебен, заслушали приказ о возвращении «в любезное Отечество».

Справедливости ради следует отметить, что в 1814-1815 годах из русской армии во Франции дезертировали несколько тысяч солдат и унтер-офицеров.

Всех их с радостью принимали крестьяне, так как наполеоновские войны унесли ранеными и убитыми более миллиона мужчин, и в хозяйствах очень не хватало работников.

Из-за этого поход в Россию армия совершала под неусыпным надзором военной полиции и господ офицеров, а наиболее неблагополучные части перевозились морем на русских, английских, французских и немецких кораблях.



Создание Священного союза

После парада в Вертю у Александра возникла идея создать в Европе союз трех монархов – русского, австрийского и прусского, – официально направленный на достижение торжества принципов христианского учения на всем материке.

Трактат о таком союзе, названном «Священным», был написан самим Александром и состоял из трех пунктов:

1) пребывать соединенными неразрывными узами братской дружбы, оказывать друг другу помощь и содействие для охраны веры, правды и мира;

2) почитать себя единым христианским семейством;

3) пригласить все державы к признанию этих правил и вступлению в «Священный союз».

Основой своей политической деятельности три монарха признали Евангелие.

Однако первые же практические шаги союзников показали, что они весьма далеки от евангельских принципов.

По второму Парижскому мирному договору, подписанному 8 ноября 1815 года, на Францию налагалась контрибуция в семьсот миллионов франков, на ее территории на пять лет оставлялась стопятидесятитысячная оккупационная армия (из них только двадцать семь тысяч русских), а все сокровища искусства, награбленные французами во время революционных и наполеоновских войн и оставленные во Франции по первому Парижскому миру, теперь возвращались их прежним владельцам.



ВОЕННЫЕ ПОСЕЛЕНИЯ



Для чего и зачем были созданы военные поселения?

Энциклопедия «Отечественная история с древнейших времен до 1917 года» так отвечает на этот вопрос: «Военные поселения – особая организация вооруженных сил в 1810-1857 годах, совмещавшая строевую службу с ведением хозяйства. Создавались с целью сокращения военных расходов и ликвидации рекрутских наборов».

Возвращение из Франции огромной армии вновь возбудило вопрос о создании военных поселений. Войны хотя и не было, но она могла возобновиться в любую минуту, и потому царю нужна была большая, сильная армия, которая требовала бы на свое содержание минимум государственных средств.



Первый «поселенный полк»

2 июня 1810 года Александр I поручил Аракчееву устройство первого военного поселения – «усадьбы для полка» – с целью уменьшения расходов казны на содержание армии.

Первым «поселенным полком» стал Елецкий пехотный, точнее – сначала один батальон этого полка.

Аракчеев сам произвел скрупулезные подсчеты потребной для поселения земли, количества зерна, составил план поселка, разработал типовые проекты зданий и т. д.

9 ноября 1810 года указом Александра I батальон был поселен на территории Бобылецкого староства Климовецкого повета Могилевской губернии, там, где по возвращении из Франции размещалась 1-я армия Барклая де Толли.