В. Н. Балязин



Петр Великий

ПЕРВЫЕ ПРЕОБРАЗОВАНИЯ ПЕТРА I

Начало нового века и нового летосчисления

Никто в России не желал так сильно, как царь Петр, начать новый, XVIII век в тесном союзе с европейскими странами, сокрушив азиатчину, повернуть страну лицом к Западу. Петр сказал как-то, что Россия – не страна, Россия – мост между Европой и Азией, Россия – котел, в котором перекипели, слившись в единую массу, сотни народов и государств.

Позднее Россию стали называть Евразией, а теория близости и взаимообогащения народов духовными и культурными ценностями получила название евразийской теории. Во второй половине XIX века И. С. Тургенев, один из крупнейших русских писателей, касаясь проблемы евразийства и пытаясь определить место России во всемирном историческом процессе, писал: «Мы народ не только европейский, мы недаром поставлены посредниками между Востоком и Западом; наши границы касаются древней Европы, Китая и Северной Америки, трех самых различных выражений общества». Тургенев даже вышел за рамки евразийства, добавив сюда и Северную Америку.

Однако в начале XVIII века чего бы царь ни коснулся, все требовало кардинальных решений и коренных перемен. Даже счет времени в России был допотопным – страна жила по византийскому календарю: летосчисление шло не от Рождества Христова, как в Европе, а «от сотворения мира», которое произошло за 5508 лет до того дня, как миру был явлен Христос.

И не с 1 января начинался в России год, а с 1 сентября, как в Древней Византии, государстве, которое не существовало уже более двух с половиной веков.

Петр решил, что время в новом столетии россияне станут считать, как во всем просвещенном мире: год начнется 1 января и будет считаться не 7208, а 1700.

20 декабря 16991 года был издан указ о том, что через восемь дней после Рождества Христова наступит новый год и начнется новое столетие. Указ обязывал всех москвичей поздравлять друг друга с Новым годом и Новым веком. Все дома на главных улицах надлежало украсить ветвями елок, сосен и можжевельника. А всем, у кого есть ружья, следовало стрелять, как только на Красной площади зажжется фейерверк и начнется пальба из пушек.

Новогодние торжества закончились 6 января традиционным крестным ходом на Иордань. Обычно во время этой церемонии царь шел в парадном царском облачении за духовенством. На сей раз крестный ход состоялся без царя. Петр в это время в темно-зеленом мундире с золотыми галунами и пуговицами стоял со своим Преображенским полком на Москве-реке. Рядом с преображенцами были построены шеренги новых солдатских полков, созданных вместо уничтоженных стрелецких.

Двенадцать тысяч солдат в красивой, новой одежде стояли, символизируя начало нового времени, новой исторической эпохи.



Новая одежда, обувь и ткани

4 января царь подписал указ, по которому боярам, царедворцам и служилым людям запрещено было являться в Кремль и присутственные места в старинной одежде.

Надлежало приходить в венгерских кафтанах, непременно без бород и коротко стриженными. К лету всем следовало сшить себе саксонские кафтаны, а дамам предписано было переодеться в немецкие юбки и платья. В новую одежду европейского образца вскоре же обязаны были облачиться и все жители Москвы – независимо от сословия. Наряды, и мужские и женские, преобразили людей с головы до ног – от париков до ботфорт.

Говоря об эпохе Петра I, Николай Васильевич Гоголь в письме к историку и драматургу Михаилу Петровичу Погодину писал: «Какая смешная смесь во времена Петра, когда Русь превратилась на время в цирюльню, битком набитую народом; один сам подставлял свою бороду, другому насильно брили. Вообразите, что один бранит антихристову новизну, а между тем сам хочет сделать новомодный поклон и бьется из сил сковеркать французакафтанника. Я не иначе представляю себе это, как вообразя попа во фраке».

Посмотрим же, уважаемый читатель, на гардероб новой эпохи, иногда расширяя хронологические рамки, чтобы закончить рассказ о том или ином виде одежды, обуви, тканях, появившихся в Петровскую эпоху, в первой четверти XVIII столетия.



Парики

Парики появились во Франции в середине XIII века. Сначала их носили только мужчины, но вскоре стали носить и пожилые женщины, желавшие скрыть собственные редкие волосы.

В России парик был введен указом Петра I в 1700 году как непременная часть европейского костюма. Первые парики были довольно высокими, их локоны опускались на грудь носившего. С 1715 года размеры париков уменьшились. Каждое служилое сословие носило парики разной формы.

Во второй половине XVIII века парики постепенно стали выходить из употребления, но с началом царствования Павла I (1796 год) произошло оживление моды на них: появление где-либо чиновника или военного без парика считалось грубым нарушением дисциплины и строго каралось. В начале XIX века парик уже воспринимался как анахронизм.

Женские парики, появившиеся в России в одно время с мужскими, пошли по пути бесконечного усложнения конструкции, основой которой были, как правило, собственные волосы, для скрепления смазанные салом, посыпанные пудрой, утыканные булавками, дополненные шиньонами (накладными волосами), искусственными локонами, цветами, кружевами. Порой головы модниц украшали даже легкие макеты парусников.

Из-за того, что элементы парика были лишь составной частью сложного и дорогостоящего «сооружения» (прически), модницы для их сохранения вынуждены были спать на особых валиках, иногда по месяцу и более. Сложные женские прически просуществовали до начала XIX века.



Замена сапог ботфортами

Выше уже было сказано, что новая одежда и обувь изменили облик человека с головы до ног. Обратимся к обуви.

Были запрещены сапоги – из-за того, что гвозди, которыми были прибиты их подошвы, царапали паркетные полы новых домов знати и дворцов, строившихся на европейский лад. Так это было или не так, но царским указом взамен сапог были введены ботфорты, при производстве которых гвозди не применялись. Ботфорты (от французского слова «bottes fortes» – «крепкие сапоги») были введены в форму одежды гвардейских кавалерийских полков – Кавалергардского, лейб-гвардии Конного и кирасирских – в самом конце XVII века. С 1700 года ботфорты были введены и в драгунских кавалерийских полках. Ботфорты представляли собой высокие сапоги с жесткими голенищами, которые спереди были много выше колен, а сзади имели глубокий вырез, позволявший легко сгибать ногу.

После победы под Полтавой 27 июня 1709 года указом Петра I ботфорты как парадная обувь были пожалованы лейб-гвардейскому Преображенскому полку, хотя он был полком пехотным. Это было сделано не случайно: ботфорты преображенцев были красного цвета – в память о том, что в Полтавской баталии, они, фигурально выражаясь, «стояли по колено в крови».



Появление в России камзола и его дальнейшая судьба

С началом петровских преобразований в России появились камзолы – мужские куртки с рукавами, а иногда и без них. (Через сто лет все камзолы стали шить без рукавов, носили их под кафтаном.) Камзолы просуществовали весь XVIII век, являясь предметами изысканности и щегольства. Камзол шили либо из кафтанной ткани, либо из более дорогой материи, украшая вышивкой шелком, золотым или серебряным шитьем, позументом и дорогими пуговицами, сделанными из слоновой кости, а иногда и из драгоценных камней.

В начале XVIII века камзол был достаточно длинным, почти наравне с кафтаном, но затем стал укорачиваться, превратившись к концу столетия в длинный жилет. К середине века камзолы стали носить женщины, сочетая его с длинной дамской юбкой. Такой костюм был удобен для охоты и верховой езды, а потом стал и женским мундирным платьем, учрежденным Екатериной II.

Дамские корсеты

В первой четверти XVIII века в Петербурге у дам высшего света появились корсеты – специальные приспособления из плотных материалов – косточек и пластин, вшитых в ткань, для придания женской фигуре наибольшей привлекательности. Корсет туго охватывал талию, делая ее более тонкой. Его носили под платьем, поверх нижней рубашки, оберегавшей тело от грубых и твердых швов корсета. Корсеты оставались в моде до 1908 года.



Байка – одна из самых популярных тканей

В начале XVIII века на Руси появилось много новых тканей. Среди них была байка – сначала шерстяная, а потом и хлопчатобумажная ворсистая ткань коричневого цвета. Название ее происходит от латинского слова «badius» – «коричневый». Вскоре байку стали окрашивать в различные цвета, делая из нее одеяла, платки, подкладки кафтанов.



Парча – ткань церковников и модниц

Широко распространенной тканью при изготовлении церковных облачений – риз – была парча. До создания в 1717 году собственных мануфактур ее ввозили из Турции и Ирана.

В России парча была излюбленным материалом великосветских модниц и богатых купчих. Чаще всего парчовые ткани были двух цветов – серебряного и золотого, с разбросанными по ним узорами самых разных цветов. Парча, пришедшая в России на смену старинному аксамиту, в православной церкви стала традиционным материалом для риз священнослужителей всех рангов – от рядового священника до патриарха; сохранилась до нашего времени и являет собой множество прекрасных образцов, подлинных шедевров прикладного искусства.



От клеенчатой шляпы – к бескозырке

Со времени создания военно-морского флота матросы носили клеенчатые шляпы, и лишь через сто лет им на смену пришла знаменитая бескозырка – форменный головной убор без козырька, с двумя лентами. В 1830-х годах появилась солдатская бескозырка, однако в отличие от матросской она не имела лент, а ее околыш был цветным. В 1872 году на всех российских флотах ввели единую белую бескозырку, на черных лентах которой было золотом написано название корабля или номер экипажа.



Голландское новшество – брюки

Брюки появились в России в эпоху Петра I, и, как и многие другие новшества, пришли из Голландии. Сначала это название относилось лишь к матросским штанам, и только через сто лет оно приобрело тот смысл, который вкладывают в это понятие наши современники.

В 1863 году, когда вышел в свет 1-й том «Толкового словаря» В. И. Даля, автор давал следующие определения слова «брюки»: «Нижнее мужское платье; штаны, с чулками и башмаками», добавляя, что это было «некогда», то есть встарь.

Теперь же, «ныне», – писал Даль, – это платье «обтяжное». Ставя брюки в ряд с другими мужскими штанами, Даль видит их отличие друг от друга в следующем: «панталоны длиннее и не так узки; брюки просторнее и притом на поясе и со сборами; чикчиры, обтяжные, гусарские». Первоначально застежка брюк производилась на пуговицах по бокам, и лишь в 20-х годах XIX века стали шить брюки с гульфиком. Отвороты на брюках стали делать в самом конце XIX столетия. Брюки навыпуск носило в России только городское население, да и то из числа интеллигентов, дворян и чиновников, а мастеровые, торговцы и приходившие в город на заработки крестьяне заправляли брюки в сапоги.



Ливреи – форменная одежда слуг

В первой четверти XVIII века в России появились и ливреи – одежда для слуг в богатых домах. Ливреи состояли из камзола, коротких штанов, нитяных чулок и перчаток.

Ливреи отличались расположением галунов (в зависимости от чина хозяина). Слуги канцлера и фельдмаршала, полного генерала и действительного тайного советника носили галуны по швам, прочих военных и статских генералов – по борту, остальные – на воротничке и обшлагах. Ливрейные слуги оставались символом знатности и сохранялись в домах обедневших аристократов еще в начале XX века.



Первые галстуки – шейные платки

Тогда же, когда в России появились парики и ботфорты, брюки и камзолы, пришла мода и на мужские галстуки, название которых происходил от немецкого слова «Halstuch» – «шейный платок». Первоначально они и были шейными платками, превратившись в ленту лишь через сто лет.



Палантин – меховая накидка аристократок

Чтобы больше не возвращаться к вопросам одежды, обуви и тканей, распространенных в первой половине XVIII века, расскажем здесь и о палантине, пришедшем в молодую столицу Российской империи, Санкт-Петербург, в самом конце правления Петра I.

В 1724 году в Россию из немецкого княжества Пфальц, расположенного на южном Рейне, пришла мода на прямоугольную меховую дамскую накидку – палантин. Это название происходило от титула владетелей Пфальца, которые назывались палатинами – первыми из семи курфюрстов империи. За полвека перед тем княгиня Палатинская с успехом продемонстрировала в своем дворце модное новшество – плащ из собольих шкурок, который и получил название по ее титулу. В России, где не было недостатка в мехах, палантин сразу же вошел в моду среди аристократок. Палантины делались из горностая, соболя, чернобурых лисиц и песцов.

Палантин пользовался успехом до революции 1917 года.



Денежная реформа 1700 года

Любое преобразование в государстве, будь то организация новых учреждений, реформа армии, создание ранее не существовавших отраслей производства и т. д., всегда требует больших финансовых затрат. Если же реформы идут одна за другой, то денежные расходы растут как снежный ком.

В 1700 году началась денежная реформа, продолжавшаяся четыре года. Сначала были перечеканены самые мелкие медные монеты – деньга, полуполушка и полушка, – имеющие номинал меньше копейки. Одновременно продолжался выпуск серебряных копеек, на которых указывался год их выпуска.

Затем, в 1701 году, появились серебряные монеты достоинством в десять денег, гривенники (десять копеек), полполтинники (двадцать пять копеек), а также полтинники (пятьдесят копеек). И только в 1704 году были выпущены серебряный рубль, серебряный алтын (три копейки), а также крупная медная копейка. Новый серебряный рубль весил около 28 граммов. Из пуда меди в 1700 году чеканили монет на 12 рублей 80 копеек, тогда как государству пуд меди стоил 5 рублей, что было очень выгодно. В дальнейшем, облегчая вес копейки, из пуда меди чеканили до 40 рублей.

В России впервые в истории мирового денежного хозяйства возникла десятеричная денежная система, пережившая века. Впоследствии появились двухкопеечные монеты – гроши; пятнадцатикопеечные – пятиалтынные; двадцатикопеечные – двугривенные. В разные годы то появлялся, то исчезал пятак, изготовлявшийся то из меди, то из серебра.



НАЧАЛО СЕВЕРНОЙ ВОЙНЫ



Предыстория Северной войны

Самая длительная в истории России война, продолжавшаяся двадцать один год, имела свою предысторию, с которой имеет смысл познакомиться.

Петр I, завоевав выход к Черному морю и создав русский флот, поставил перед собой цель выйти в Балтийское море. Главным противником в этом предприятии была Швеция, могущественная держава, в состав которой входили Финляндия, Прибалтика, Карелия, Северная Померания, Северная Германия и исконно русская территория Ижорская земля, лежавшая по обоим берегам Невы и в Приладожье.

Россия в борьбе со Швецией могла рассчитывать на помощь ее соперников – Польшу, Саксонию, Данию и Бранденбург. В конце XVII века Польша и Саксония были объединены под властью одного монарха – короля Польши и курфюрста Саксонии Фридриха Августа Сильного. С ним в 1699 году в городке Рава-Русская, расположенном неподалеку от Львова, Петр заключил союз против Швеции. К этому секретному соглашению присоединились Бранденбург, которым управлял прусский король Фридрих III Гогенцоллерн и Дания во главе с королем Кристианом V. Союзником Швеции, находившейся под властью короля Карла XII, был герцог голштейнский Фридрих III, постоянно находившийся во враждебных отношениях с Данией.

У противников Карла XII не было согласованного плана военных действий. В начале 1700 года Август появился со своими саксонскими отрядами под стенами Риги, но взять город с налета ему не удалось.

Датчане заняли Гольштейн (русское название – Гольштиния), заставив герцога бежать в Швецию. Август слал в Россию одного посла да другим, понуждая Петра к началу военных действий, но Петр отвечал, что, пока не будет подписан мир с Турцией, русские войска не сдвинуться с места. Между тем гольштейнский герцог Фридрих III, друг шведского короля Карла XII и жених его сестры, появившись в Стокгольме, заявил, что отдает Гольштинию под покровительство шведского короля. Восемнадцатилетний Карл, храбрый, бесшабашный, романтически настроенный, тут же заявил своему другу и будущему родственнику, что он принимает его герцогство под свою защиту.

Выступив в Государственном совете, Карл сказал: «Я никогда не начну несправедливой войны, но справедливую окончу лишь тогда, когда враг мой будет лежать на земле». В ночь на 14 апреля 1700 года Карл выехал из Стокгольма и, встав во главе пятнадцатитысячной армии, двинулся к столице Дании – Копенгагену. Неожиданно появившись под его стенами, он заставил датского короля признать независимость Гольштинии и заплатить герцогу компенсацию в двести шестьдесят тысяч талеров. Кристиан V безропотно выполнил все требования своего грозного врага.

Наконец 8 августа 1700 года к Петру пришло известие от Емельяна Украинцева, что турки подписали мир. Нетерпение Петра было так велико, что он уже на следующий день, 9 августа, отдал приказ своим войскам выступать в поход и двигаться к шведской крепости Нарва.



Случай с купеческим сыном Иголкиным

19 августа 1700 года Россия официально объявила войну Швеции, и Петр во главе Преображенского полка пошел к Нарве. В это время случилась одна необычная история, о которой поведал И. И. Неплюев. Иван Иванович Неплюев, бедный новгородский дворянин, поступивший двадцати лет в новгородскую математическую школу, а затем в Санкт-Петербургскую морскую академию, был отправлен на обучение в Италию и Испанию. В 1720 году он вернулся в Россию и привел царя в восхищение своими обширными познаниями в кораблестроении. Он тут же был назначен главным командиром над строящимися в Санкт-Петербурге судами и стал одним из любимцев царя. Неплюев искренне и горячо любил Петра и был хорошо осведомлен о различных неординарных случаях из его жизни, часто узнавая о них от самого царя.

Неплюев рассказал историку Ивану Ивановичу Голикову, о котором речь впереди, такой случай.

В 1700 году Петр по дороге к Нарве заночевал в одном купеческом доме и там увидел 17-летнего юношу редкой стати и красоты. Юноша очень понравился Петру, и он попросил отца отпустить с ним сына, обещая сделать его счастливым, а со временем произвести в офицеры гвардии. Отец мальчика, купец Иголкин, не хотел отпускать сына, так как он был единственный, горячо любимый ребенок, и не было у купца никакого другого помощника в его деле.

Петр все же настоял на своем, и юноша уехал с царем под Нарву, где вскоре пропал. Узнав об этом, безутешный отец запустил дела и разорился. В 1711 году, через 11 лет, узнал купец, что его сын попал в плен к шведам и находится теперь в Стокгольме вместе со знатным пленником – князем Юрием Федоровичем Долгоруковым. Тогда Иголкин написал царю Петру челобитную на полковника Преображенского полка Петра Михайлова, который забрал у него сына и обещал сделать его счастливым, но слова своего не сдержал, и вместо того сын его не в гвардии, а в плену, и из-за того он сам отстал от своего дела и понес большие убытки. Купец просил царя велеть полковнику Петру Михайлову сына из плена выкупить, а ему возместить все убытки. А следует знать, что имя Петра Михайлова носил царь, подобно псевдониму.

Составив такую челобитную, купец поехал в Петербург, отыскал там Петра на Адмиралтейской верфи и передал бумагу ему в руки. Петр бумагу прочитал и сказал старику-купцу, что он сам челобитные не принимает, но так как дело необычное, то он учинит резолюцию «рассмотреть», но после того пусть этим делом занимается Сенат. Причем имя ответчика Петр вычеркнул, чтобы не мешать Сенату принять верное решение. Сенат же постановил, что «челобитчик лишился сына по тому одному, что положился на уверение ответчика сделать его сына счастливым, но который не только не сдержал обещания своего, но, лишив отца сына, столько лет без вести пропадавшего, был причиною всего его несчастия. А потому ответчик должен: 1) сына его, из полона выкупя, возвратить отцу; 2) все показанные истцом убытки возвратить же».

Петр обменял на солдата нескольких шведских офицеров, присвоил вернувшемуся купеческому сыну офицерский чин и велел быть ему возле отца до самой смерти старика, а после того вернуться на службу.



Нарвская конфузия

Теперь же, уважаемые читатели, вновь предоставим слово С. А. Чистяковой, с фрагментами из книги которой вы уже знакомились в предыдущих книгах серии «Неофициальная история России».

Вот что она писала: «Итак, капитан бомбардирской роты Петр Михайлов выступил в поход вместе с ротой Преображенского полка.

Петр решился идти прямо к Нарве; известий о Карле XII не было, а между тем со всех сторон говорили, что Нарва плохо укреплена и взять ее не трудно. Поход был решен, но затруднений было много: военных запасов оказалось недостаточно; войска по причине распутицы подвигались медленно, и дорогое, невозвратное время уходило; под Нарвою собралось от 35 до 40 тысяч русского войска, изнуренного походом и недостатком съестных припасов; пушки оказались негодными.

Наконец 20 октября русские батареи были готовы и открыли огонь по городу, а к Ревелю отправлен был отряд для наблюдения. Бомбардирование Нарвы продолжалось, город несколько раз загорался; ожидали, что худо защищенный город немедленно сдастся; но пришло известие, что Карл XII высадился в Пернау и подвигается к Нарве.

Петр видел, что ему самому надобно немедленно спешить в Новгород, чтобы двинуть оттуда продовольствие войскам и, главное, чтобы лично увидеться с польским королем Августом и условиться с ним о дальнейших действиях. 17 ноября, в день, назначенный для выезда государя, в укрепленный лагерь прибыл Шереметев с известием, что шведы с своим королем приближаются. Петр поручил главное начальство над армией герцогу де Кроа, а сам вместе с прежним главнокомандующим Головиным уехал.



Карл быстро шел вслед за Шереметевым; на рассвете 19 ноября с восемью с половиной тысячами человек войска явился перед русским укрепленным лагерем и ударил всею массою своих сил на русских, которых де Кроа растянул в линию по одному человеку, чтобы защитить разом весь лагерь. Испуганные русские солдаты смешались, и первая мысль у них была, что немцы-офицеры и начальники изменили; они крикнули: „Немцы изменили!“ – и вместо того, чтобы сражаться со шведами, принялись бить своих офицеров. Крик „Немцы изменили!“ отнял последнее мужество у солдат, и они побежали. Шереметев с своею конницею бросился вслед за бегущими и вплавь начал перебираться через реку Нарву; при этом утонуло до тысячи человек. Карл обрадовался бегству конницы; он более всего опасался, чтобы она не налетела на него с тыла и не смешала его полков; теперь все опасения исчезли, и шведы с большею силою погнали бегущую пехоту: она бросилась на мост, мост обломился, и множество народу перетонуло. После этого солдаты совершенно перестали слушаться, крики „Немцы изменили!“ стали яростнее, и необузданная толпа с ожесточением бросилась на своих офицеров. Увидев это, герцог де Кроа закричал: „Пусть сам черт дерется с такими солдатами!“ – бросился бежать вместе с другими иностранцами и отдался в плен шведам. Остались на своих местах только два полка – Преображенский и Семеновский: они огородились полковыми повозками, рогатками и чем попало и из-за этого укрепления, не нарушая каре, продолжали стрелять до самой ночи. Кроме того, отряд Вейде также твердо оставался на своем месте и отбивался. Сам Карл был в передних рядах шведов и своим мужеством воспламенял войско; он лошадь свою увязил в болоте, с трудом высвободился сам и пересел на другую; но и эту убили под ним; садясь на третью лошадь, он заметил: „Русские хотят меня, видно, упражнять в верховой езде“. Сражение прекратилось только по случаю совершенной темноты.

Победа была еще не окончательно решена; Преображенский и Семеновский полки и отряд Вейде твердо стояли на своих местах; между шведами был беспорядок, так, например, два отряда, в метелице не узнав друг друга, долгое время сражались между собою и потеряли много людей. Ночью солдаты забрались в русский лагерь; в оставленных палатках нашли много вина и так пили и пировали, что потеряли всякое сознание. Если бы русские воспользовались этим мгновением, то могли бы вернуть то, что потеряли; но ими некому было распоряжаться; русские генералы не знали, где что делается, где отряд Вейде, что преображенцы и семеновцы, долго ли они могут продержаться.

Опасаясь, как бы со светом не возобновилось сражение и как бы русским не слишком потерпеть от него, генералы Долгоруков, князь Имеретинский, Головин и Бутурлин начали с Карлом переговоры о свободном отступлении русских войск за Нарву, отдавши шведам артиллерию. Карл рад был избавиться от русских и согласился, сказав: „Я позволяю русским сохранить оружие в награду за храбрость, с какою защищались“. Вейде с своим отрядом последовал примеру русских генералов. Шведы немедленно принялись наводить мост, и к утру он был готов; когда стройные и твердые полки Преображенский, Семеновский и отряд Вейде переправились, и, следовательно, их опасаться нечего было, шведы нарушили свое слово: задержали генералов военнопленными и отобрали все оружие у оставшихся по сю сторону солдат, а со многих вместе с амуницией срывали одежду; нарушили они договор под тем предлогом, зачем русские увезли с собою денежную казну, тогда как о ней не было и разговора.

Карл торжественно вступил в Нарву и привел с собою семьдесят девять человек знатных русских военнопленных, в том числе десять генералов; ему досталась вся русская полевая и осадная артиллерия, много знамен, ружей, обоз и весь лагерь. Победа была вполне блистательная; она совершенно отуманила голову молодого, восемнадцатилетнего победителя. Он начал смотреть на себя как на непобедимого героя, самим Богом посланного в мир как великого завоевателя».



Судьба государственной казны

В тот день, когда произошла нарвская конфузия, 19 ноября 1700 года, Петр находился в Новгороде. Узнав, что в руки шведов попала вся казна и вся артиллерия, он тотчас же предпринял действия, чтобы пополнить казну и создать новую артиллерию.

Рассказывают, что когда Петр еще не знал, где взять ему медь для отливки новых орудий, некий пушечный мастер пришел к нему и посоветовал снять с колоколен половину колоколов, добавив при этом: «А после того, как Бог даст одолеешь своего противника, то из его же пушек наделать можно колоколов, сколько хочешь. К тому ж есть из них много разбитых и без употребления». Так и сделали, в ту же зиму армия получила много новых пушек.

Что же касается казны, то велено было князю Петру Ивановичу Прозоровскому, в чьем ведении находилась Оружейная палата, всю серебряную посуду и вещи из серебра перелить и перечеканить в деньги. Князь вскоре прислал Петру множество серебряных монет. Петр думал, что они отлиты из посуды, однако Прозоровский все сохранил в целости, а прислал царю неприкосновенный запас государственной казны, который хранил он в великой тайне. Посуду же и вещи отвез князь к себе в дом и там спрятал, распустив слух, что эти сокровища переплавлены на монету. И только, когда в Москве праздновались первые победы над шведами, он сознался Петру, что вся посуда цела и ею можно будет сервировать праздничные столы в Грановитой палате.

Петр попросил свести его в тайник, Прозоровский согласился, попросив только, чтобы об этом ни в коем случае не узнал Меншиков, который найдет способ добраться до денег и размотает их без остатка. В тайнике Петр увидел не только вещи и посуду, но и горы серебряных денег. Царь поцеловал Прозоровского и велел ему взять из тайника десять мешков серебра, но князь отказался.

Этот рассказ долго пересказывался из поколения в поколение в семье князей Прозоровских.



От конфузии к грядущим викториям

И снова предоставим слово С. А. Чистяковой: «Первым распоряжением его (Петра. – В. Б.) было привести в порядок полки, в конфузии отступавшие от Нарвы. Ожидая преследования шведов, Петр велел наскоро укрепить пограничные города: Новгород, Псков и Печерский монастырь под Псковом. Работы закипели с лихорадочною торопливостью; все жители должны были помогать солдатам: священники и монахи, мужчины, женщины и дети должны были таскать землю, резать дерн.

Укрепивши Псков, Печерский монастырь и Новгород, Петр деятельно занялся приведением войска в порядок и вооружением его. После нарвского поражения осталось двадцать три полка; Петр приказал набрать новых десять драгунских полков, по тысяче человек в каждом; приказание было исполнено, и весною они уже могли выступить в Псков; набирали полки из охотников. Артиллерии не было; ее нужно было создать; но это было труднее, чем набрать солдат: людей было достаточно, а меди вовсе не было.

Петр нашелся; он дал повеление – со всего государства, во всех значительных городах, с церквей и монастырей собрать часть колоколов и перелить их на пушки и мортиры. Медь таким образом нашлась; надобно было тотчас приняться за отливку пушек: выбор Петра пал на деятельного, знающего дело надзирателя за артиллерией Виниуса. Один только этот добрый, неутомимый, опытный старик мог исполнить царскую волю, и он ее исполнил превосходно: меньше чем в один месяц было сделано триста отличных пушек, при этом экономии соблюдено десять тысяч рублей. Но Виниусу при исполнении этого трудного поручения пришлось бороться с невежеством мастеров или с их пороками, пьянством и буйством. Чтобы на будущее время приготовить хороших инженеров, артиллеристов, литейщиков и других мастеров, Виниус учредил школу, в которой обучались двести пятьдесят мальчиков».



Первые нагрудные офицерские знаки отличия

Хорошо понимая, как выглядит в Европе сражение под Нарвой, Петр видел в этом событии не только слабые, но и сильные стороны. Он отметил трусливое поведение в бою дворянской конницы и ополчения и геройские действия гвардейских полков. Желая подчеркнуть мужество и стойкость гвардии, укрепляя их боевой дух, Петр приказал учредить нагрудные офицерские знаки отличия, на которых выбивалась памятная дата того события, в честь которого учреждался знак. Первым был знак для офицеров гвардейских полков – Преображенского и Семеновского – за мужество и стойкость в бою под Нарвой 19 ноября 1700 года.



Памятные наградные медали

Здесь, уважаемые читатели, мы немного уйдем вперед, чтобы сохранить сюжет в целости. Вслед за учреждением ордена Андрея Первозванного Петр учредил, как вы уже знаете, офицерские нагрудные знаки, а затем и памятные медали. Одними из первых были медали, выбитые в честь побед, одержанных в Северной войне 1700-1721 годов.

Золотые и серебряные медали были отчеканены в связи с победами 11 октября 1702 года под Нотебургом (Орешком), затем переименованным в Шлиссельбург; под Калишем – 18 октября 1706 года; в сражении при Лесной – 28 сентября 1708 года; под Полтавой – 27 июня 1709 года; в морском сражении под Гангутом, окончившемся поражением шведского флота 27 июля 1714 года, в морском бою у острова Гренгам – 27 июля 1720 года, а также в честь других побед и событий, произошедших в годы правления Петра I.



Первые успехи русских

С. А. Чистякова писала в своей «Истории Петра Великого»: «Когда Карл XII с своими главными силами двинулся к Риге и оттуда вслед за саксонскими войсками, Шереметев в конце 1701 года начал наступать на шведов в самой Ливонии.

После неудачной попытки русских напасть на шведские войска шведский генерал Шлиппенбах расположился на зимние квартиры близ местечка Эрестфера; но, чтобы разведывать, что делается близ русской границы, отправил отряд в 600 человек с майором Розеном; весь отряд был истреблен, и спасся только один поручик, который принес печальную весть в шведский лагерь; русским отрядом командовал сын Шереметева.

После этой первой удачи Шереметев и сам двинулся, чтобы потревожить Шлиппенбаха в его зимних квартирах.

Под Эрестфером началась битва, которая продолжалась четыре часа. Шлиппенбах бежал из Эрестфера, за ним гнались русские более тридцати верст от места сражения. Шведы потеряли больше 3000 человек убитыми и 350 человек пленными, в том числе много полковников и офицеров, 6 полевых орудий и 8 знамен.

Петр невыразимо обрадовался этой первой крупной победе над шведами; он воскликнул:

– Слава Богу, мы можем наконец бить шведов!

Он призвал своего любимца Александра Меншикова и с ним послал награды в войско. Шереметева возвел в генерал-фельдмаршалы и послал ему орден Андрея Первозванного и свой портрет, осыпанный бриллиантами; всем офицерам дал следующий чин и денежную награду на солдат по одному рублю.

В Москве праздновали победу молебствием в Успенском соборе, пушечною стрельбою из 100 орудий в течение целого дня; шведские знамена и штандарты развевались на кремлевских стенах; на площадь выкатили для народа бочки с вином, медом и пивом; вечером был большой фейерверк.

После второй победы Шереметева над Шлиппенбахом при мызе Сагниц Лифляндия осталась без защиты; Шереметев с своим войском начал разрушать один за другим замки, построенные еще рыцарями Ливонского ордена, жители погибали под их развалинами; деревни пылали, крестьян уводили в неволю, слабых, больных убивали, чего нельзя было брать с собою рубили, жгли и истребляли. Лифляндия была залита кровью и лежала в развалинах: ужасное дело! сердце содрогается при описании его. Долее других сопротивлялся русским Мариенбург, старинный и хорошо укрепленный город на острове озера Пойн, или Мариенбургском, пока наконец не был взят штурмом.

31 августа Шереметев донес Петру, что он должен возвратиться в Псков; весь край вконец разорен, нигде нет ни жителей, ни одного зерна хлеба, ни одной былинки травы, все истреблено; лошадей не стало, не на чем возить пушки, люди обессилели от голода, а пленных столько, что не достает возможности кормить их и отсылать в Россию. Желание Петра было выполнено, кажется, даже слишком усердно!

Больше других войск поживились при грабеже казаки, но они были недовольны; им было мало. Возвратившись в свои деревни, они жаловались на трудность царской службы, на то, что попортили лошадей, что им досталось мало добычи и царского жалованья недостаточно на содержание. Гетман Мазепа извещал об этом Петра и жаловался на то, что у казаков русское войско отбирало пушки, ими захваченные, и другую военную добычу, которую, по старинным правилам, они всегда увозили с собою. Петр велел разобрать жалобы и удовлетворить казаков. Поведение Мазепы в это время было уже очень двусмысленно; каких советов у него ни спрашивали, чтобы умиротворить казаков, как украинских, так и запорожских, но он отделывался пустыми словами, говорил, что сам опасается неудовольствия казачьего войска и просит для своей личной защиты усилить в Батурине стрелецкий гарнизон».

Штурм Мариенбурга имеет для нашей истории особое значение: вместе с военнопленными из города вышел лифляндский пробст (одно из главных духовных лиц лютеранского народонаселения Лифляндии) Глюк. Вместе с ним в плен попала его воспитанница Марта Скавронская, семнадцатилетняя красавица, сделавшаяся впоследствии супругой Петра I и императрицей Екатериной Алексеевной.



«Короткие рассказы» вице-адмирала Франца Вильбуа

А сейчас, уважаемые читатели, вам предстоит прочитать фрагменты из записок Франца Вильбуа, которого в России прозвали Никитой Петровичем.

Петр I познакомился с ним в начале 1698 года на корабле, шедшем из Англии в Голландию, и Вильбуа был приглашен царем на службу в Россию. Затем он ездил с царем в Азов, сопровождал дьяка Емельяна Украинцева до Керчи, строил флот в Воронеже, выполнял множество поручений Петра I. Царь женил его на старшей дочери пастора Глюка, в чьей семье воспитывалась Марта Скавронская – будущая императрица Екатерина I. Вильбуа участвовал от начала до конца в Северной войне, ходил в Персидский поход и на много лет пережил петровских соратников, скончавшись в звании вице-адмирала в 1760 году.

Его записки о российском дворе были опубликованы в журнале «Вопросы истории» в 1991 и 1992 годах благодаря самоотверженному труду профессора Л. А. Никифорова.

Вашему вниманию предлагается фрагмент, опубликованный в журнале «Вопросы истории» № 12 за 1991 год. Далее будут использованы фрагменты и из журнала № 1 за 1992 год.

Читая эти записки, помните, что их написал человек, женатый на старшей дочери пастора Глюка, в чьем доме Екатерина Алексеевна (тогда еще Марта Скавронская) провела детство и начало юности.

«Если когда-либо в истории была жизнь столь необычная и так наполненная событиями, что она заслуживала бы того, чтобы быть рассказанной грядущим поколениям, так это жизнь царицы Екатерины, жены царя Петра I, которому она наследовала после его смерти», – пишет Вильбуа в начале своих «Записок». Эти «Записки» были чем-то подобны дневнику, но не велись регулярно, а писались от случая к случаю, когда автор узнавал нечто любопытное и секретное, относившееся к царской семье и высшим сановникам государства. В центре этих «Записок» окажется Екатерина – «бедный подкидыш, извлеченный из ничтожества», которая в конце концов спокойно умрет неограниченной самодержицей огромной империи, грозной для всех государств Севера и Азии.

Вильбуа начинает «Записки» с происхождения Екатерины, утверждая, что это было неизвестно и для нее самой, несмотря на двадцатилетнее безуспешное расследование, предпринятое по приказу Петра I его доверенными лицами. «И до сих пор это оставалось бы непроницаемой тайной для всех, если бы за три месяца до смерти Петра I и за два года до смерти государыни необычайное приключение, о котором будет рассказано в конце этих анекдотов, не раскрыло бы с полной несомненностью, что ее звали Скавронская, что родилась она в Дерпте в 1686 году и что крестили ее в том же году в католическом костеле.

К этой религии принадлежали ее отец и мать (крестьяне-беженцы из Польши), которые, несомненно, были крепостными, или рабами, как и все крестьяне в Польше. Оттуда они переехали в Дерпт (Тарту, Эстония), маленький городок в Ливонии. Здесь нужда заставила их поступить в услужение, чтобы зарабатывать на жизнь. Они жили поденной работой до того времени, когда из-за чумы, охватившей Ливонию, решили уехать, чтобы избежать этой страшной напасти. Они переселились в окрестности Мариенбурга, где вскоре оба умерли от чумы, несмотря на все предосторожности.

После них осталось на воле Божьей двое малолетних детей: мальчик, которому едва исполнилось пять лет, и трехлетняя девочка. Другая их дочь осталась в Дерпте. Мальчик был отдан на воспитание одному крестьянину, а девочка – на попечение кюре, местному священнику. Вскоре этот священник и все члены его семьи умерли, бросив это несчастное создание и не успев оставить никаких сведений ни о ее рождении, ни о том, как они взяли ее к себе».

Маленькую девочку подобрал протестантский архипастырь Ливонии Эрнст Глюк, приехавший в Мариенбург и обнаруживший ее в доме умершего кюре. Вернувшись домой, он отдал девочку своей жене, и та стала воспитывать ее вместе с двумя дочерьми, которые были примерно одного с нею возраста. Когда девочке, которую звали Мартой, исполнилось 16 лет, ее отдали за простого солдата из местного гарнизона. Мариенбург был шведской крепостью, в которой стояли войска Карла II, уже второй год воевавшего с Петром I. Через два дня после свадьбы муж Марты ушел в поход, направившись против союзника русских – польского короля Августа. Марта осталась в Мариенбурге вместе с Глюком и его семьей.

Далее Вильбуа пишет, что Глюк находился в Мариенбурге, «когда этот город был неожиданно осажден главноначальствующим русских войск фельдмаршалом Шереметевым. Хотя город был довольно хорошо укреплен, гарнизон его был настолько слаб, что не смог оказать достойное сопротивление и сдался на милость победителя. Жители города, чтобы снискать милосердие Шереметева, решили послать к нему пастора своей церкви. Монсеньор Глюк в сопровождении своей семьи и в роли скорее просителя, чем парламентера, отправился к этому генералу в его лагерь. Под словами „со своей семьей“ нужно понимать: со своей женой, детьми и слугами. Он был очень хорошо принят русским генералом, который нарисовал великолепную картину счастья народов, живущих под властью такого великого монарха, каким был Петр I, а затем похвалил жителей Мариенбурга за их решение покориться. Он многое им обещал и выполнил из этого то, что пожелал.

Я не буду подробно описывать, что он сделал, когда овладел городом. Эта тема не относится к моему рассказу. Скажу только, что он поступил как тиран, воспользовавшись своим правом победителя, и взял Екатерину в качестве военнопленной, чтобы включить ее в число своей челяди. Она выделялась своей красотой и своей пышной фигурой, поэтому он и выделил ее среди других членов семьи священника во время своей торжественной речи. Неудивительно, что, узнав, что она была служанкой, он решил взять ее себе против ее воли и невзирая на укоры монсеньора. Таким образом, она перешла из дома господина Глюка в дом фельдмаршала Шереметева. Позднее она признавалась, что это расставание, являвшееся первой ступенькой ее возвышения, причинило ей в тот момент много огорчений. Она не только переходила из положения свободной служанки в положение крепостной у того народа, которого она не знала, что было вполне естественно, но и, кроме того, испытывала привязанность к семье, в которой она выросла, и ей было тяжело расстаться с нею навсегда».

Вильбуа пишет, что Шереметев оставил у своей новой крепостной плохие воспоминания как человек грубый, холодный и эгоистичный.

«Прошло шесть или семь месяцев с тех пор, как она появилась в том доме, когда в Ливонию приехал князь Меншиков, чтобы принять командование русской армией вместо Шереметева, который получил приказ срочно прибыть к царю в Польшу. В спешке он вынужден был оставить в Ливонии всех тех своих слуг, без которых мог обойтись. В их числе была и Марта. Меншиков видел ее несколько раз в доме Шереметева и нашел полностью отвечающей его вкусу. Меншиков предложил Шереметеву уступить ему ее. Фельдмаршал согласился, и таким образом она перешла в распоряжение князя Меншикова, который в течение всего времени, проведенного ею в его доме, использовал ее так же, как тот, от кого он ее получил, то есть для своих удовольствий. Но с этим последним ей было приятнее, чем с первым. Меншиков был моложе и не такой серьезный. Она находила даже некоторое удовольствие от подчинения, в котором пребывала.

В этом плену она сумела так завладеть своим хозяином, что через несколько дней после ее появления в доме уже нельзя было сказать, кто из них двоих был рабом. Так обстояли дела, когда царь, проезжая на почтовых из Петербурга в Ливонию, чтобы ехать дальше, остановился у своего фаворита Меншикова, где и заметил Марту в числе слуг, которые прислуживали за столом. Он спросил, откуда она и как тот (Меншиков – В. Б.) ее приобрел. И, поговорив тихо с фаворитом, который ответил ему лишь кивком головы, он долго смотрел на Екатерину и, поддразнивая ее, сказал, что она умная, а закончил свою шутливую речь тем, что велел, когда она пойдет спать, отнести свечу в его комнату. Это был приказ, сказанный в шутливом тоне, но не терпящий никаких возражений. Меншиков принял это как должное, и красавица, преданная своему хозяину, провела ночь в комнате царя».

Утром царь уехал, оставив Марту в доме Меншикова, а когда вскоре приехал обратно, то поселился в отдельном доме, построенном специально для него. Тем не менее он часто оказывался у Меншикова, особенно охотно оставаясь у него ужинать. Однако во время этих визитов Петр ни разу не увидел Марты, хотя и хорошо ее запомнил.

Однажды вечером, обедая у Меншикова, он спросил о Марте. Ее позвали. Она появилась со своей естественной грациозностью. Это было ей свойственно во всех ее поступках, каковы бы они ни были, но замешательство было так явно написано на ее лице, что Меншиков был смущен, а царь, так сказать, озадачен, что было редким явлением для человека его характера. Это продолжалось лишь одно мгновение, однако это было замечено теми, кто присутствовал при этой сцене. Царь пришел в себя, стал шутить с Мартой, задал ей несколько вопросов, но, заметив в ее ответах больше почтительности, чем игривости, был задет этим и заговорил с другими присутствующими. Он оставался задумчивым в течение всего остального времени, пока длился ужин.

Русские обычно начинают и заканчивают свои трапезы стаканом ликера, который им подносят на тарелке перед едою и после нее. Марта подошла с блюдом, на котором стояло несколько маленьких стаканов. Царь, посмотрев на нее, сказал: «Марта, мне кажется, что мы оба смутились, но я рассчитываю, что мы разберемся этой ночью». И, повернувшись к Меншикову, сказал: «Я ее забираю с собой». Сказано – сделано. Без всяких формальностей он взял ее под руку и увел в свой дворец. На другой день и на третий он (Петр) видел Меншикова, но не говорил с ним о том, чтобы прислать ему ее (Марту) обратно. Однако на четвертый день, поговорив со своим фаворитом о разных делах, которые не имели никакого отношения к любовным делам, когда тот (Меншиков) уже уходил, он его вернул и сказал, как бы размышляя: «Послушай, я тебе не возвращу Марту, она мне нравится и останется у меня. Ты должен мне ее уступить». Меншиков дал свое согласие кивком головы с поклоном и удалился, но царь позвал его во второй раз и сказал: «Ты, конечно, и не подумал о том, что эта несчастная совсем раздета. Немедленно пришли ей что-нибудь из одежды. Она должна быть хорошо экипирована». Фаворит понял, что это значило, и даже больше. Он знал лучше кого бы то ни было характер своего господина и каким способом ему угодить.

Когда он вернулся к себе, первой его заботой было собрать все пожитки этой женщины, в которые он вложил ларчик с бриллиантами, так как никогда ни один человек не имел столько драгоценных камней, как Меншиков… Вернувшись в свою комнату, она была удивлена, увидев там все свои пожитки, которых она не просила. Она возвратилась в комнату царя и сказала в шутливом тоне, который очень ей шел: «Я была довольно долго в Ваших апартаментах, и теперь Ваша очередь совершить прогулку в мои. У меня есть нечто весьма любопытное, чтобы показать Вам». И, взяв его за руку, она его повела туда.

Показав вещи, присланные Меншиковым, она сказала ему (Петру – В. Б.) более серьезным тоном: «То, что я вижу, говорит о том, что я буду здесь до тех пор, как Вы этого пожелаете, а поэтому будет неплохо, если Вы посмотрите на все эти богатства, которые я принесла». Тотчас она распаковала свои свертки и сказала: «Вот вещи служанки Меншикова», – но, заметив ларец, который она приняла за футляр для зубочисток, воскликнула: «Здесь произошла ошибка, вот вещь, которая мне не принадлежит и которой я совсем не знаю». Она его открыла и, увидав там очень красивое кольцо и другие драгоценности стоимостью в 20 тысяч рублей, или 100 тысяч франков, посмотрела в упор на царя и сказала: «Это от моего прежнего хозяина или от нового? Если от прежнего, то он щедро вознаграждает своих слуг». Она немного поплакала и некоторое время молчала. Затем, подняв глаза на царя, который внимательно смотрел на нее, сказала: «Вы мне ничего не говорите? Я жду Вашего ответа».



Царь продолжал смотреть на нее, ничего не говоря. Она еще раз взглянула на бриллианты и продолжала: «Если это от моего прежнего господина, то я, не колеблясь, отошлю их ему обратно». И затем добавила, показав маленькое кольцо, не очень дорогое: «Я сохраню лишь это, которого более чем достаточно, чтобы оставить воспоминание о том добре, что он сделал для меня. Но если это мне дарит мой новый хозяин, я их ему возвращаю, мне не нужны его богатые подарки. Я хочу от него нечто более ценное». И в этот момент, залившись слезами, она упала в обморок, так что пришлось давать ей воду «Королева Венгрии». Когда она пришла в себя, царь сказал, что эти драгоценности были не от него, а от Меншикова, который сделал ей прощальный подарок. Он же признателен ему за это и хочет, чтобы она приняла этот подарок. Благодарить за подарок он станет сам.

Эта сцена происходила в присутствии двух слуг, которых прислал Меншиков, и одного капитана Преображенского полка, которого царь, не предвидя, что могло произойти, позвал, чтобы дать ему приказания. Сцена наделала много шуму в обществе, вскоре только и говорили, что о знаках внимания и уважения со стороны царя к этой женщине. Все были удивлены его утонченной галантностью обхождения с ней. Это было тем более необычно, что до тех пор все его манеры обхождения с прекрасным полом были крайне бесцеремонны, даже с дамами самого высокого положения. По одному этому случаю уже можно было судить, что он питал к ней настоящую страсть, и в том не было ошибки.

Меншиков первый это заметил и почувствовал, насколько эта женщина, которая позднее была ему очень полезна, будет иметь влияние на царя. Можно предположить, что в прекрасном подарке, который он сделал Марте, было больше политики, чем щедрости. Любовь, когда она завладевает серьезно сердцем мужчины, меняет весь его характер».

Встреча царя со служанкой переросла в огромное чувство, преобразившее Петра. Он перевез ее в Москву, скрытно поселив в маленьком домике на окраине и сохраняя в глубокой тайне свои отношения с ней.

«О силе любви, – продолжает Вильбуа, – можно судить по чрезмерной стеснительности его поведения. Этот государь был очень трудолюбив, и у него было много дел. Необходимость прерывать их не только днем, но и ночью, заставила его снять немного покрывала таинственности со своих ночных отлучек. Он назначал аудиенции своим министрам и обсуждал с ними в присутствии Марты самые важные и самые секретные дела. Но вот во что трудно поверить: этот государь, отношение которого к женщинам было хорошо известно (он считал их пригодными лишь для той роли, которую он им отводил до тех пор), не только признал эту женщину способной участвовать в качестве третьего лица в беседах с его министрами, но даже хотел, чтобы она высказывала при этом свое мнение, которое часто оказывалось решающим или компромиссным между мнением царя и мнением тех, с кем он работал.

Они утверждали, что эта женщина благодаря своей проницательности и природному здравому смыслу подсказывала им, когда они обсуждали с государем самые сложные и самые важные дела, такие методы и решения, до которых они сами никогда бы не додумались и которые позволяли им выйти из многих больших затруднений и решить срочные дела. Следовательно, неудивительно, что наслаждение, которое называют алтарем любви, послужило лишь тому, что изо дня в день любовь царя усиливалась, так как в ласках и удовольствиях он находил чудесный источник, благотворный для его дел. Это было так благотворно, что, видя в ней все более и более ангела-хранителя, он ничего не скрывал от нее и ей первой сообщал свои самые великие и тайные намерения.

Именно в этот период, когда она жила в полном уединении, общаясь лишь с царем и его министрами в его присутствии, у нее родились две дочери: цесаревна Анна, ставшая затем герцогинею Гольштейн-Готторпской, и цесаревна Елизавета. Именно тогда, слушая рассуждения царя и его министров, она вошла в курс различных интересов виднейших семей России, а также интересов соседних монархов. Здесь она познакомилась с главными принципами государственной власти и правительства, которые в дальнейшем она так успешно осуществляла на практике. Здесь же начал развиваться зародыш тех хороших качеств, которыми ее наградила природа и которые в дальнейшем проявились во всем своем блеске».



Первая морская победа в устье Невы

12 октября 1702 года русские войска взяли крепость Нотебург, ранее называвшуюся Орешек. Крепость располагалась на острове у истоков Невы и была захвачена морским десантом, атаковавшим ее со всех сторон. Местоположение Нотебурга было стратегически важным, по-настоящему ключевым, и потому Петр тут же переименовал крепость в Шлиссельбург, что в переводе с немецкого означало «Ключ-город». (Впоследствии в крепости двести лет находилась тюрьма, в которой содержались, чаще всего пожизненно, важные государственные преступники. Здесь же, в Шлиссельбурге, приводились в исполнение и сотни смертных приговоров.)

Овладение крепостью открыло Петру путь по Неве к ее устью, и вскоре русские галеры дошли до Финского залива.

Здесь 7 мая 1703 года, в устье Невы, при ее слиянии с рекой Охтой, и была одержана первая морская победа. Между Невой и Охтой лежала еще одна шведская фортеция – Ниеншанц. Сюда в конце апреля по приказу Петра фельдмаршал Б. П. Шереметев привел двадцатитысячный корпус, располагавшийся перед тем возле Шлиссельбурга. Шереметев подошел вплотную к Ниеншанцу и обложил его с трех сторон.

С. А. Чистякова далее пишет об этих событиях так: «Начались осадные работы и, несмотря на сильную канонаду, русские подошли так близко, что устроили сильную батарею из сорока восьми пушек и шестнадцати мортир. Прибыл и сам Петр осмотреть укрепления, и написал Меншикову: „Город – гораздо больше, чем говорили, но все-таки не больше Шлиссельбурга. Провал пред нашими войсками, уверяли, будто он ниже городского, но я нахожу, что он выше и насыпан по правилам фортификации, только не обложен дерном“.

Не довольствуясь осмотром крепости, капитан бомбардирский с семью ротами гвардии сел на баркасы и лодки и поплыл вниз по Неве, чтобы осмотреть ее устье. Он проходил мимо Ниеншанца, откуда открылась жесточайшая канонада, не причинившая никакого вреда нашим лодкам. На взморье царь устроил укрепление и оставил в нем три роты гвардии под командою урядника Щепотова, а сам возвратился в лагерь, где батареи были уже совершенно готовы.

Когда все было готово, чтобы начать бомбардирование города, фельдмаршал послал в крепость трубача с предложением сдать крепость: но прошло шесть часов, а трубач не возвращался, тогда послали еще барабанщика и получили ответ: „Крепость поручена мне для обороны, а не для сдачи“. Тогда начали стрелять в город из пушек и бросать в него бомбы; сначала с крепостных стен отвечали очень исправно, но к утру выстрелы замолкли и на стенах забарабанили к сдаче.

Вечером того же дня Преображенский полк вошел в город, а Семеновский занял укрепления. На следующий день было торжественное благодарственное молебствие за покорение крепости, а еще больше за приобретение давно желанной морской пристани. Крепость Ниеншанц тут же переименована в Шлотбург.

Дня через два пришел один солдат из поста, оставленного на взморье, и донес, что на море показались шведские корабли. Подойдя к устью Невы, шведы выстрелили из пушки два раза; на выстрелы тотчас отвечали с крепости двумя же выстрелами, надеясь таким образом обмануть шведов, привлечь их поближе и, ежели можно будет, воспользоваться их ошибкой. С адмиральского корабля спустили бот и послали его к берегу за лоцманами. Матросы, ничего не подозревая, пристали к берегу; солдаты вышли, но на них кинулись спрятанные в лесу караульные, поймали одного, а остальные ушли. Пойманный матрос показал, что эскадрою из девяти кораблей командует вице-адмирал Нуммерс; через три дня к устью Невы подошли шведская шнява и большой бот; они бросили якорь подле берега, потому что при ночной темноте идти в реку было опасно.

Капитан бомбардиров Петр Михайлов и поручик Меншиков с своими верными гвардейцами в тот же вечер сели на тридцать лодок, тихонько пробрались к устью Невы, скрылись в лесу и камышах за островом, который лежит против Екатерингофа, и дожидались ночи.

Ночь с вечера была ясная, но потом на небе показались тучи, и пошел дождь. Пользуясь темнотою, капитан распорядился нападением; 7 мая еще до свету половина лодок поплыла тихою греблею подле Васильевского острова, под тенью нависшего на воду леса и зашла с моря в тыл шведам, а другая половина лодок спустилась на них сверху по течению. Наши лодки, как рой пчел, облепили два шведских корабля; началась стрельба из ружей, бросали ручные гранаты. Петр был везде впереди, ободряя своих и показывая им пример мужества.

Неприятельские суда тотчас распустили паруса и, отстреливаясь, хотели отойти назад, к своей эскадре, но движения их были затруднены узким фарватером; они не могли поворачивать и лавировать как следует, чтобы избавиться от несносных, не дававших им хода лодок.

Несмотря на жестокую стрельбу из пушек, из ружей и сыпавшиеся с судов гранаты, солдаты со всех сторон полезли на них; после жестокой рукопашной схватки и шнява, и бот достались русским, и 8 мая в полдень их привели в русский лагерь».

За эту морскую победу, пишет сам Петр, «было благодарение Богу сего 10 мая, с троекратною стрельбою из пушек и ружей». Командовавшие лодками бомбардирский капитан и поручик Меншиков были удостоены ордена Андрея Первозванного. Офицерам были даны золотые медали с цепями, а солдатам – малые золотые медали без цепей. Эта первая морская победа невыразимо радовала Петра; он писал о ней своим товарищам и просил их праздновать победу с такой же радостью, с какой он сам ее праздновал.



ОТ ОСНОВАНИЯ САНКТ-ПЕТЕРБУРГА ДО ПОЛТАВЫ



Основание Санкт-Петербурга

Устье и все течение Невы с незапамятных времен принадлежали России, а именно Великому Новгороду, и все острова в устье, как, например, Фомин остров, нынешняя Петербургская сторона, и вся местность от Ладожского озера до Финского залива назывались Водьскою пятиною. Но, по мирному договору, известному под названием Столбовского, эта местность, как и многие другие, сделалась шведской собственностью, и русские названия мало-помалу истребились и заменены были чухонскими.

Селений больших в устьях Невы не было. Было только несколько разбросанных в лесах, болотах и топях рыбачьих хижин. Сторона вся была пустынная, заросшая лесом и кустарником; при юго-западном ветре вода поднималась в Неве и заливала всю местность; жители покидали свои бедные хижины и, где на лодках, где пешком, спасались на Дудергофские высоты.

Когда Ниеншанц достался русскому войску, тотчас же был созван совет, где решали вопрос: укрепить его или отыскать место более удобное и ближе к устью Невы, следовательно, к морю. С. А. Чистякова пишет: «Ниеншанц осмотрели внимательно, нашли в нем много неудобств, и после зрелого обсуждения положено было срыть шведские укрепления и построить новую крепость ближе к взморью. Для выбора места Петр вместе с знатнейшими приближенными своими сел в лодки и поплыл осматривать острова, образованные устьями Невы; во время этого плавания у Петра родилась мысль в этом уединенном, но удобном месте заложить большой торговый город; болота и непроходимые леса не испугали Петра; он говорил, что лес не может быть препятствием; его надобно вырубить, и бревна пойдут на постройки, следовательно, лес не придется возить издалека.

Небольшой низменный остров Заячий, или Енисаари, лежащий на Большой Неве против нынешней Петербургской стороны, показался Петру удобным, и он избрал его для новой крепости. Петр избрал Заячий остров для крепости как место, самою природой хорошо защищенное глубокими невскими рукавами, заменявшими обыкновенные крепостные рвы».



Предание об основании Санкт-Петербурга

Об основании Санкт-Петербурга 16 мая (по старому стилю, а по новому – 27 мая) 1703 года сохранился такой рассказ.

Петру I наиболее пригодным из всех островов на Неве для закладки крепости показался остров Заячий. Он решил построить здесь крепость, впоследствии названную Петропавловской, чтобы закрыть устье Невы от прохода по реке вражеских кораблей.

Высадившись на финский остров Енисаари, что и значило «заячий», одним из первых, Петр взял у солдата, оказавшегося на берегу раньше него, штык-багинет, вырезал две полоски дерна, положил их крест-накрест и сказал: «Здесь быть городу». Потом взял заступ и начал первым копать ров. Когда же он был выкопан на глубину в два аршина, на дно поставили каменный ящик, а внутрь него положили золотой ковчежец с частью мощей апостола Андрея Первозванного. После этого государь прикрыл ящик каменной плитой, на которой уже загодя была высечена надпись: «От воплощения Иисуса Христа 1703 года, мая 16, основан царствующий град Санкт-Петербург великим государем, царем и великим князем Петром Алексеевичем, самодержцем всероссийским». В этой надписи весьма важно то, что с самого начала Санкт-Петербург назван царствующим градом. Таково предание, а на самом деле 16 мая 1703 года Петр был в Лодейном поле, а руководил закладкой крепости А. Д. Меншиков.



Строительство Петропавловской крепости

С. А. Чистякова пишет: «Чтобы работы шли быстро и стройно, надобно было, во-первых, много рук; для этого из Новгорода и ближайших пограничных уездов вызвано было множество плотников и каменщиков; работали солдаты и согнанные отовсюду местные жители; крепость сначала строили деревянную, и только несколько лет спустя возвели каменные стены. Во-вторых, чтобы работы шли стройно, царь крепостные бастионы назвал по именам приближенных; начиная с правой стороны от нынешних Петровских ворот были бастионы: Государев, Нарышкина, Трубецкого, Зотова, Головкина и Меншикова, и надзор за работами каждого бастиона был поручен тому, чьим именем он назывался.

Работа закипела в пустынной, молчаливой местности; топоры стучали в лесу: Петр прорубал окно в Европу; местность болотистая, но удобная своею близостью к морю, восхищала его; он ее называл парадизом (раем – В. Б.). Препятствий к исполнению его замыслов было много: ни землекопных, ни плотницких орудий, ни телег, ни тачек не было достаточно, и согнанный народ должен был многое делать руками: на себе таскали бревна, горстями собирали землю в полу своего кафтана и таскали ее, куда нужно было.

В день своего ангела Петр заложил основание первой деревянной церкви во имя Святых Апостолов Петра и Павла. Через десять месяцев она была готова. Церковь была небольшая, но, по словам иностранцев, красивая; снаружи она была окрашена желтою краскою, под мрамор. Колокольня была высокая, остроконечная; на ней повешено было несколько колоколов, и к ним нарочно был приставлен искусный звонарь, который каждый час ударял в колокол, чтобы по числу ударов знать, который час; но сперва он должен был вызванивать какую-нибудь мелодию, чтобы привлечь внимание работающих.

Постройка деревянной крепости была окончена в четыре месяца, и крепость могла уже встретить неприятельское нападение. Посередине крепости был прокопан канал, чтобы в случае осады не было недостатка в воде. По обеим сторонам его были выстроены четыре ряда домов, крытые, по примеру финских, дерном или берестою. На Государевом бастионе на высоком шесте развевался крепостной флаг».



Морская крепость Кронштадт

Со стороны моря Санкт-Петербург был надежно прикрыт Кронштадтом.

Вот что рассказывал о первой морской крепости и базе регулярного флота Кронштадте историк А. А. Розов, выступивший в 1992 году на конференции в Переславле-Залесском, посвященной 300-летию российского флота: «С давних времен остров, на котором Петром I была основана крепость Кронштадт, звался Котлиным, а примыкающая к нему с востока часть Финского залива – Котлиным озером. Позднейшее имя острова – Реттусари, – как считает А. И. Гриппинг, автор двухтомного труда „Нева и Ниеншанц“ (СПб., 1903), произошло вследствие картографической ошибки, ибо на одной из ранних карт, изданных в Швеции, значится название Кеттусари, что означает „Лисий остров“. Немецкие купцы звали его также Кетлингем. Таким образом, место, где Петр I решил поставить крепость для защиты новой столицы в устье Невы, было достаточно хорошо известно».

Место для постройки выбрал сам Петр, а руководил строительством А. Д. Меншиков. Первый ее форт был завершен 7 мая 1704 года, и этот день стал считаться днем основания Кронштадта.

А. А. Розов объяснил в своем докладе, почему Кронштадт с самого начала создавался как крепость фортового типа: «Состояние фортификационной науки всегда зависело от средств и возможностей осадной техники противника. К началу XVIII века артиллерия была уже настолько серьезным средством крепостных сооружений, что центр (цитадель) любой крепости мог подвергаться обстрелу. Поэтому ядро крепости, где находилось обычно командование и боезапас, нуждалось в дополнительной защите. Так появилась фортовая система крепостей, являющая собой высшую ступень фортификационного искусства. Своим огнем форты, вынесенные на определенное расстояние от основной крепости, могли держать противника в отдалении и тем самым защищать цитадель от огня.

Кронштадтская крепость была изначально задумана как крепость фортового типа. Зимой 1703-1704 годов был построен первый ее форт – Кроншлот, возведенный на отмели, недалеко от южного берега Котлина, вблизи единственного судоходного места. Для обеспечения перекрестного огня по фарватеру на самом острове была построена Андреевская батарея».

Понимая важность крепости, Петр I в «Инструкции» коменданту форта указывал «содержать сию цитадель… аще случится, хотя до последнего человека». В 1705 и 1706 годах шведы пытались захватить Котлин, но были отбиты совместными действиями форта, кораблей флота и пехотных полков Толбухина и Островского. Зимой 1709 года остров Котлин служил базой для переправки русских войск по заливу для штурма Выборга.

Работы по совершенствованию и расширению крепости не прекращались и после подписания Ништадтского мира, когда казалось, что Швеция надолго вышла из борьбы за преобладание в Балтийском море и едва ли будет в дальнейшем угрожать Петербургу.

Однако ближайшее будущее показало, что уже в 1741-1743 годах, при Елизавете Петровне, а потом и при Екатерине II, во время русско-шведских войн, Кронштадт еще раз сыграл важную роль в защите Санкт-Петербурга.

Таким образом, Петр I проявил завидную предусмотрительность, продолжив в 20-х годах XVIII века строительство собственно Кронштадта, расположенного на самом острове Котлин, а не на мелководье к северу и к югу от Котлина, где было построено за все время полтора десятка фортов.

А. А. Розов заключал свой доклад так: «В 1721 году был заложен второй форт „Цитадель“ (впоследствии – форт „Петр I“), сама же крепость Кронштадт начала строиться только в 1723 году. Однако строительство базы для флота на Котлине производилось задолго до закладки крепости. Был, например, построен чугунолитейный завод, началось строительство дока, так называемых губернских домов, казарм. Сама крепость Кронштадт строилась в восточной части острова. С запада она ограждалась рвом, рядом бастионов и оборонительных казарм. В северной части был возведен земляной вал с батареями, крепостная стена, перемежающаяся с оборонительными казармами. Аналогичные сооружения были возведены и в восточной части крепости.

Вдоль южного берега Котлина строились гавани (Военная, Средняя, Купеческая, Лесная), огражденные ряжевыми стенками бастионного начертания, которые уже в петровское время стали облицовываться гранитом.

Достройка и развитие крепости продолжалось при преемниках Петра I. Таким образом, к началу XX века Кронштадтская крепость превратилась в сложную оборонительную систему с несколькими линиями фортов и хорошо укрепленным предпольем. Верно и на долгие времена угаданная Петром I возможная стратегическая обстановка позволила Кронштадту сыграть выдающуюся роль в годы Великой Отечественной войны».



Первая русская газета «Ведомости»

За четыре месяца до закладки Петропавловской крепости, 2 января 1703 года, в Москве вышла первая русская печатная газета «Ведомости».

Петр был автором многих ее статей, а ее первым редактором стал директор московского Печатного двора Федор Поликарпович Поликарпов-Орлов.

О чем писали «Ведомости» в первом номере?

«На Москве вновь нынче пушек вылито 400… а меди нынче на пушечном дворе, которая приготовлена к новому литью, более 40 тысяч пуд лежит».

Далее сообщалось, что «Повелением его Императорского Величества московские школы умножаются, и 45 человек слушают философию и уже диалектику окончили. В математической штурманской школе больше 300 человек учатся и добре науку приемлют».

Затем москвичи извещались, что за один месяц – с 24 ноября по 24 декабря прошлого, 1702 года – в Москве родилось «мужеска и женска пола 386 человек».

А затем шли новости из других городов России и из иностранных государств – Индии, Голландии, а также сводки с мест сражений идущей третий год Северной войны.



Вклад Демидова в развитие артиллерии

Многие новшества и преобразования, происходившие в России после начала Северной войны, были связаны именно с ней и проводились для решения неотложных задач, поставленных этой войной.

На это была направлена и деятельность Никиты Демидовича Антуфьева, более известного под фамилией Демидова. (В ту пору было обычаем носить фамилию, производя ее от имени отца.)

Никита Демидов, тульский оружейник, выходец из крестьян, основал в середине 90-х годов XVII века вододействующий металлургический завод, получив разрешение на его создание от Петра I. Однако завод находился в общем ведении Приказа артиллерийских дел. В 1701-1703 годах завод произвел более пятидесяти тысяч пудов снарядов, но вскоре Демидову запретили рубить окрестные леса, ибо деревья были признаны годными для строительства кораблей, и Демидов переехал на Урал, получив в управление казенный Невьянский завод. За 1703-1709 годы на этом заводе было выплавлено сто пятьдесят тысяч пудов чугуна, из которого отлили пушки и снаряды.

Это было существенным вкладом в артиллерийский арсенал русской армии, имевшей на вооружении около девяноста демидовских орудий.

Уместно заметить, что в Полтавском бою на стороне русских было семьдесят два орудия, большинство из которых отлили на Урале.



Яков Виллимович Брюс

В предыдущем очерке о газете «Ведомости» есть упоминание о математической штурманской школе. Эту школу, известную под именем «Навигацкой», возглавлял потомок шотландских королей, впоследствии российский граф и генерал-фельдмаршал Яков Виллимович Брюс. Возле Петра было много талантливых людей, и Брюс был одним из них. 18 февраля 1721 года один из ближайших сподвижников Петра I, герой Полтавы Яков Виллимович Брюс стал графом Российской империи.

Девиз Брюса был столь же оригинален, как и он сам. Брюс избрал себе девизом одно лишь слово – «Были». Почему? Да потому, что он был не только генералом и администратором, более всего он прославился как чернокнижник и звездочет, колдун и маг, и с высот своих великих знаний видел, что жизнь человека не более, чем миг. Его почитали чем-то вроде российского доктора Фауста и утверждали, что он столь учен потому, что давно уже продал душу дьяволу.

О Брюсе говорили: «Ты вот возьми, насыпь на стол гороха и спроси его, Брюса, сколько? А он взглянет и не обочтется ни одной горошиной. А спроси его, сколько раз повернется колесо, когда поедешь от Тешевич до Киева? Он тебе и это скажет. Да что! Он на небо взглянет и тут же скажет, сколько есть звезд на небеси!…» Или: «Он знал все травы тайные, и камни чудные, и составы из них разные делал, и даже живую воду…»



Брюса считали чародеем и волшебником, а на самом деле он был хорошо образованным человеком, пытавшимся разгадать вечные тайны мироздания – феномен жизни и смерти, причины возникновения мира и загадку бытия.

Брюс нигде не учился и всего добился самообразованием. К концу жизни он изучил полдюжины языков и перевел множество книг: сочинения знаменитого Христиана Гюйгенса «Космотеорос» и «Фортификацию» Кугорна, трактаты по механике и многое иное. Он составил словари – русско-голландский и голландско-русский, написал первый русский учебник по геометрии и составил, как утверждали, знаменитый «Брюсов календарь», по которому можно было предсказывать погоду и события на два десятилетия вперед, составил одну из лучших географических карт России и один из первых астрономических атласов.

Своей славой мага и чародея Брюс обязан тому, что во все странствия и походы он брал подзорную трубу и ночами подолгу глядел на звезды. А когда в 1701 году в Москве, в Сухаревой башне, была открыта Навигационная школа, то на крыше башни в светлые лунные ночи можно было часто видеть темный силуэт человека, глядящего в небо. Брюс стал и первым начальником Артиллерийской школы, созданной там же, в Сухаревой башне, в том же 1701 году.

Яков Брюс не был ни астрологом, ни алхимиком, ни чародеем. Он был ученым – последователем Коперника и Ньютона. Он был военным, инженером и артиллеристом, чьи пушки разгромили артиллерию шведов под Полтавой. Он был дипломатом, подписавшим Ништадтский мир, которым закончилась великая Северная война, длившаяся 21 год и давшая России и выходы к морю, и такие территории, какие не приносила ни одна из предшествующих победоносных войн. Чтобы рассказ о нем был доведен до конца, сообщим, что вскоре после смерти Петра, в 1726 году он вышел в отставку в чине генерал-фельдмаршала и поселился в имении Глинки под Москвой, целиком посвятив себя ученым занятиям. Там он и умер 19 апреля 1735 года.



Ход Северной войны в 1703-1708 годах

После основания Санкт-Петербурга русские в 1703 году заняли Ингерманландию, а на следующий год – Дерпт, Иван-город и Нарву, отделив, таким образом, шведские войска, находившиеся в Польше, от войск, находившихся в Финляндии.

Карл XII считал, что его владения в Польше и Северной Германии важнее Финляндии и Прибалтики, и потому направил свои главные силы на борьбу с Августом II, отправившись в Польшу во главе армии. Шведы заняли Варшаву. Под влиянием этой победы польский сейм низложил Августа II и в июле 1704 года избрал королем шведского ставленника Станислава Лещинского.

Однако Август, собрав своих сторонников в Сандомире, не признал Лещинского королем Польши, и продолжал оставаться королем Речи Посполитой. На его стороне были коронная армия и большая часть шляхты.

19 августа 1704 года он подписал в Нарве договор о союзе Речи Посполитой и России против Швеции. После этого русские войска вступили в Польшу, а летом 1705 года – в Прибалтику. Между тем Карл XII и Август II продолжали с переменным успехом бороться в Германии и Польше. Однако 13 сентября 1706 года уполномоченные Августа II заключили со шведами сепаратный мир, по условиям которого Август II отказался от польской короны в пользу Станислава Лещинского, порвал союз с Россией и согласился выплатить шведам огромную контрибуцию.

Русские войска отступили на восток. Опасаясь вторжения шведов в Россию, Петр отдал приказ подготовить к обороне Смоленск, Псков, Новгород, Великие Луки и даже Москву. Шведы во главе со своим королем двинулись на восток. Не зная их планов, Петр расположил свои силы следующим образом: Б. П. Шереметев с пятидесятисемитысячным корпусом стоял в районе Витебска, Р. X. Боур с шестнадцатью тысячами солдат и офицеров остановился в Дерпте, двадцатичетырехтысячный корпус Ф. М. Апраксина находился в Ингерманландии. Все они занимали те же направления, что и шведские корпуса. Наконец, оборона Украины была возложена на войска М. М. Голицына и казаков И. С. Мазепы.

Карл XII решил идти на Москву, и его главные силы, переправившись через Березину, двинулись на Украину. В этом решении главную роль сыграло то обстоятельство, что шведы накануне провели тайные переговоры с Мазепой, и он обещал привести под их знамена двадцать тысяч казаков.

В сентябре 1708 года войска шведского генерала графа Адама-Людвига Левенгаупта, шедшие из Риги, на соединение с главными силами Карла XII, были остановлены у деревни Лесной, неподалеку от Могилева.



Баталия при Лесной 28 сентября 1708 года

Левенгаупт шел с шестнадцатитысячным корпусом, при семнадцати орудиях и с огромным обозом в семь тысяч телег, нагруженных оружием и продовольствием для армии Карла XII. Понимая опасность соединения корпуса Левенгаупта с главными силами, Петр спешно создал особый отряд, так называемый корволант, состоявший из кавалерии и солдат. Семь тысяч кавалеристов и пять тысяч пехотинцев бросились на перехват отряда Левенгаупта.

Однако, узнав о том, что силы неприятеля превосходят силы его корволанта, Петр приказал Р. X. Боуру, командиру пятитысячного кавалерийского корпуса, примкнуть к корволанту. Боур, стоявший в недалеком от Петра городе Черикове, расположенном на реке Сож, вовремя соединился с войском Петра, успев прикрыть переправы через реку.

27 сентября войска Левенгаупта сосредоточились у деревни Лесной. Шведский генерал отправил большую часть обоза вперед с прикрытием из трех тысяч человек, что заметно ослабило его силы. Ожидая русских, шведы заняли позицию на высотах, находящихся к северо-западу от деревни, поставив у себя в тылу вагенбург – укрепление из повозок, сцепленных между собой, а перед основной позицией выдвинули вперед шесть пехотных батальонов.

Русские войска расположились поблизости от Лесной, в деревне Лопатичи. На рассвете 28 сентября корволант двинулся к Лесной двумя колоннами по семь тысяч человек. Шведское передовое прикрытие из шести батальонов было сметено, и русские без промедления начали штурм главной позиции. После ожесточенного двухчасового боя высоты были взяты, и остатки шведских войск отступили к вагенбургу. Бой у вагенбурга продолжался до начала сумерек, а потом прекратился.

Ночью остатки корпуса Левенгаупта оставили вагенбург и бежали вниз по Сожу, потеряв при Лесной убитыми, ранеными и пленными девять тысяч солдат и офицеров, всю артиллерию и весь обоз. К армии Карла XII пробились лишь около шести тысяч солдат и офицеров.

Петр, главный герой баталии при Лесной, впоследствии назвал этот успех «матерью Полтавской победы», которая была уже не за горами.



Прелюдия сражения под Полтавой

Поражение шведов при Лесной лишило Карла XII крайне необходимых для него оружия и продовольствия, а также и подкреплений, рассеянных в битве русских с корпусом Левенгаупта. Не оправдались расчеты Карла XII и на казачье войско: 29 октября 1708 года Мазепа привел вместо обещанных двадцати тысяч только две тысячи казаков, да и из тех вскоре ушли восвояси тысяча человек. Правда, в феврале 1709 года в стан шведов пришел тысячный отряд запорожцев во главе с кошевым Константином Гордеенко, ярым противником России. Он-то и посоветовал Карлу XII пойти к Полтаве, чтобы, взяв ее, двинуться на Москву.

25 апреля 1709 года шведы осадили Полтаву, в которой находился четырехтысячный гарнизон полковника А. С. Келина и две с половиной тысячи вооруженных горожан, помогавших солдатам. Полтава держалась, несмотря на нехватку продовольствия и пороха. В этих условиях Петр решил во чтобы то ни стало снять осаду и, если понадобится, дать шведам генеральное сражение.

25 июня русская армия подошла к Полтаве, остановившись в полуверсте от неприятеля. Узнав об этом, Карл немедленно поскакал, чтобы осмотреть расположение русских войск. Он нечаянно наткнулся на казачий пикет и в открывшейся перестрелке был ранен в ногу, навсегда оставшись хромым. 26 июня та и другая стороны начали готовиться к решающему сражению.



«Вот пришел час…»

Перед началом Полтавского сражения Петр I сказал солдатам и офицерам, приготовившимся к бою: «Воины! Вот пришел час, который должен решить судьбу Отечества. Итак, не должны вы помышлять, что сражаетесь за Петра, но за государство, Петру врученное, за род свой, за Отечество, за православную нашу церковь.

Не должна вас также смущать слава неприятеля, будто бы непобедимого, которую ложь вы сами победами своими над ним неоднократно доказали, имейте в сражении перед очами вашими правду и Бога, поборяющего по вас. На того единого, яко всесильного во бранях уповайте, а о Петре ведайте, что ему жизнь его недорога, только бы жила Россия, благочестие, слава и благосостояние ваше».



Победа под Полтавой 27 июня 1709 года

По диспозиции, принятой перед сражением, центром русской армии командовал Б. П. Шереметев. Правым крылом командовал Ренне, левым – А. Д. Меншиков, всей артиллерией – Я. В. Брюс. Главнокомандующим, разумеется, был Петр.

У шведов король из-за ранения командовать не мог, и потому главное командование было поручено фельдмаршалу Реншельду. Пехотой командовал Левенгаупт, кавалерией – Крейц, а из-за того, что артиллерии у шведов практически не было – четыре орудия против семидесяти двух русских, – то и командующего артиллерией тоже не было.

Русская армия, построившая перед сражением десять редутов, заняла оборонительные позиции. Карл XII решил наступать, хотя соотношение сил было не в его пользу: у Петра была сорокадвухтысячная армия, у Карла – двадцатитысячная.

Вот как рисует Полтавское сражение С. А. Чистякова: «27 июня, в день битвы, шведы до света бросились на русскую конницу с яростью и овладели двумя еще недоконченными редутами, причем Ренне был ранен и начальство передал Боуру; но при этом шесть батальонов шведской пехоты и несколько десятков эскадронов были отрезаны от главной армии и должны были уйти в лес. Между тем русские также напали на шведское войско, еще при самом начале отрезанное от главной армии; здесь шведы были вполне разбиты; Шлиппенбах и Розен попали в плен. Пользуясь смятением, русская пехота вышла из ретраншемента и стала в боевой порядок; часть кавалерии с правого крыла была проведена за пехотой и поставлена на левое крыло. Русские решились атаковать всю шведскую армию, но шведы предупредили их и с своим обыкновенным пылом ринулись на русских.