Вольдемар Балязин



От Екатерины I до Екатерины II

ЕКАТЕРИНА I

Романовы и Гольштейн-Готторпы

Прежде чем перейти к рассказу о последующих событиях, коротко познакомимся с основными вехами династической истории Романовых с 1725 по 1762 год, чтобы при чтении дальнейших сюжетов было легче разобраться в сложных родственных отношениях между членами царствующего дома.

Исходя из этого, вашему вниманию, уважаемые читатели, предлагается краткая историко-хронологическая справка о судьбе «первых персон» дома Романовых с 1725 по 1762 год, тем более что браки в это время преимущественно заключались с представителями других династий.

После смерти Петра I престол перешел к его жене Екатерине I, незадолго до его смерти им самим коронованной венцом императрицы. Она процарствовала всего два года и умерла в 1727 году. Столь же непродолжительным было и следующее царствование внука Петра I – Петра II, отцом которого был царевич Алексей Петрович.

Петр II умер четырнадцати лет от оспы 18 января 1730 года. С ним кончился по мужской линии род Романовых.

Затем наступило десятилетнее правление Анны Иоанновны – племянницы Петра I, дочери его старшего брата Ивана V. После смерти бездетной Анны Иоанновны 17 октября 1740 года правительницей стала внучка Ивана V по женской линии – Анна Леопольдовна. (Дочь Ивана V – Екатерина Ивановна – в 1716 году была выдана за Мекленбург-Шверинского герцога Карла Леопольда, в 1718 году от их брака и родилась Анна Леопольдовна.)

Анна Леопольдовна с трех лет жила в Петербурге, двадцати лет была выдана замуж за Брауншвейг-Люнебургского герцога Антона Ульриха и в 1740 году родила сына – будущего российского императора Ивана VI Антоновича. Регентшей при Иване VI стала его мать – Анна Леопольдовна. Однако правление ее оказалось более чем быстротечным. 25 ноября 1741 года она была свергнута гвардейцами, возведшими на трон дочь Петра I – Елизавету Петровну. Анна Леопольдовна была арестована и вместе со своим сыном отправлена в ссылку, где и умерла через шесть лет. А ее несчастный сын до двадцати четырех лет скитался по ссылкам и тюрьмам, пока не был убит в Шлиссельбургской крепости 5 июля 1764 года.

Елизавета Петровна процарствовала двадцать лет и оставила престол своего племяннику – Петру Федоровичу, ставшему императором Петром III. Он был сыном дочери Петра I и Екатерины I – Анны Петровны. В 1725 году Анна Петровна вышла замуж за Шлезвиг-Гольштейн-Готторпского герцога Карла Фридриха и 10 февраля 1728 года родила сына, названного Карлом Петром Ульрихом. Через три недели Анна Петровна умерла от воспаления легких, а ее осиротевший сын в 1742 году был объявлен бездетной Елизаветой Петровной наследником российского престола. В 1745 году шестнадцатилетний Карл Петр Ульрих вступил в брак с пятнадцатилетней принцессой Софьей Ангальт-Цербстской – будущей русской императрицей Екатериной II. Приняв православие, они переменили свои имена на Петра Федоровича и Екатерину Алексеевну. Родная тетка Петра Федоровича – Елизавета Петровна – умерла 25 декабря 1761 года, и ее племянник стал императором Петром III.

Однако и ему не привелось долго управлять Россией. 5 июля 1762 года, всего через полгода после занятия трона, он был убит в результате еще одного дворцового заговора, совершенного сторонниками его жены – Екатерины Алексеевны.



Восшествие Екатерины I на трон

Петр I умер, не оставив завещания. Наследниками престола могли считаться, во-первых, сын казненного Алексея – Петр, во-вторых, дочери Петра I и Екатерины – Анна и Елизавета, в-третьих – родные племянницы Петра I, дочери его старшего брата Ивана Алексеевича – Анна, Екатерина и Прасковья (Анна занимала в это время герцогский трон в Курляндии, Екатерина была герцогиней в Мекленбурге, а Прасковья жила в Москве, не будучи замужем), в-четвертых – венчанная императорской короной Екатерина Алексеевна.

Через три часа после смерти Петра в соседнем зале собрались сенаторы, члены Святейшего Синода и генералитет – генералы и адмиралы всех рангов, статские чины – от действительных статских советников до канцлера. Они собрались по собственному почину, как только узнали о смерти императора. Однако, когда все они пришли в соседний с «конторкой» зал, там уже были офицеры обоих гвардейских полков, стоявшие тесной группой в одном из углов зала.

Споры о праве на опустевший трон развернулись мгновенно. Каждый из сановников так или иначе выражал свои симпатии и антипатии, но офицеры хранили молчание. Когда же П. А. Толстой первым высказался в пользу императрицы, гвардейцы дружно его поддержали.

Противники Екатерины зароптали, но присутствовавший в зале подполковник Преображенского полка Иван Бутурлин подошел к окну, толкнул раму и махнул рукой. Через распахнутое окно в зал донесся барабанный бой… Этот аргумент, оказавшийся самым веским, перечеркнул все соображения сановников о преимуществах родства и права любого из возможных претендентов на трон. Немаловажным было и то, что вторым подполковником преображенцев был светлейший князь и генералиссимус всех российских войск Александр Данилович Меншиков, в чьих симпатиях к Екатерине никто из присутствовавших не сомневался.



«Коронные перемены» – дело семейное

Когда трон переходит от отца к сыну, дочери или жене, то самая высокая политика превращается в обычное семейное дело, окрашенное всеми цветами государственного интереса.

Царствование Екатерины I продолжалось чуть больше двух лет – она скончалась 6 мая 1727 года, незадолго перед тем перешагнув рубеж своего сорокалетия. В связи с краткостью ее правления целесообразно будет вначале рассказать о политической истории этих двух лет, а потом уже – об историях личных, которые, впрочем, почти всегда переплетались между собой, ибо самодержавная, монархическая форма правления зиждилась на признании всего российского государства вотчиной его хозяина или хозяйки, для которого не было никакой разницы между их собственным поместьем и страной, кроме размеров. И потому события в царской семье всегда были событиями государственными, которые непременно влияли на ход русской истории.



Свадьба принцессы Анны с герцогом Карлом Фридрихом

Одним из наиболее значительных событий такого рода была свадьба старшей дочери Петра и Екатерины – Анны Петровны, – состоявшаяся 21 мая 1725 года. На сей раз зятем императрицы стал двадцатипятилетний Шлезвиг-Гольштейн-Готторпский герцог Карл Фридрих. Именно этот брак положил начало господству практически новой династии. Сохранив за собой формально прежнюю фамилию Романовых, императорская семья фактически стала династией Романовых-Гольштейн-Готторпов, так как подавляющее большинство женихов и невест для российского императорского дома рекрутировалось из Северной Германии, которая вследствие этого часто именовалась «племенной конюшней дома Романовых».

Однако первый же выходец из «новой конюшни» сразу же вполне определенно и недвусмысленно заявил о своих правилах игры: проведя первую ночь в одной постели с молодой женой, Карл Фридрих три последующие ночи там не появлялся. Анна Петровна вскоре отплатила молодому мужу той же монетой. Герцогу не следовало недооценивать свою молодую жену, ведь она была дочерью Петра и Екатерины, а такая наследственность не могла не сказаться. Во всяком случае, по нраву и характеру Карл Фридрих вполне пришелся ко двору, ибо петербургский двор в обычаях и отношениях оставался таким же, как и при покойном императоре.



Организация высшей государственной власти

Если говорить о делах политических, то высшая бюрократия разделилась на явных сторонников Екатерины и ее скрытых недоброжелателей. Возле первого человека в государстве, Меншикова, оказались его испытанные «камрады» – начальник Тайной канцелярии П. А. Толстой, генерал-адмирал Ф. М. Апраксин и канцлер Г. И. Голов-кин. Их поддерживала большая и могущественная группа стойких сподвижников Петра, прежде всего военных и дипломатов.

Скрытая же оппозиция опиралась на правительствующий Сенат, состоявший из одиннадцати членов, и потому первой важнейшей задачей Екатерины и Меншикова было, оставив Сенат как учреждение, отобрать у него функции правительствующего органа. Это было сделано 8 февраля 1726 года учреждением нового правительственного органа – Верховного тайного совета. В его состав входили: Меншиков, Толстой, Апраксин, Головкин, герцог Гольштинский Карл Фридрих, вице-канцлер Остерман и сенатор князь Голицын. Возглавляла Верховный тайный совет, не входя в него, сама императрица. Ведению Совета подлежали все дела, относившиеся к внешней политике, и дела, «которые до ее Величества собственного решения касаются», то есть те, которые не подлежат ведению Сената. Более того, Сенат перестал официально именоваться «Правительствующим», а был переименован в «Высокий Сенат». Самым же существенным было то, что три важнейшие коллегии – Иностранных дел, Военная и Адмиралтейская – были изъяты из подчинения Сенату и переданы в ведение Верховного тайного совета, получив в отличие от прочих коллегий название «государственных».

Из других событий важнейшим следует считать официальное открытие Академии наук и художеств, произошедшее в декабре 1725 года. А из правительственных распоряжений на первое место следует поставить ряд указов, направленных на сокращение непомерно тяжелого налогового бремени и довольно значительное уменьшение государственных расходов.



Жизнь императрицы и ее двора

И все же даже после существенного сокращения расходы эти оставались еще весьма велики. И в первую очередь это касалось затрат на содержание двора. Датский посланник в Петербурге Вестфаль утверждал, что за два года царствования Екатерины I при ее дворе было выпито заграничных вин и водок на миллион рублей, в то время как весь государственный бюджет достигал десяти миллионов.

Конечно же, это сильно преувеличено, но бесспорно, что пьянство во дворцах было повальным.

Как и прежде, отличались в нем не только мужчины, но и дамы. И особенно сильно – неувядаемая и несгибаемая княгиня игуменья Анастасия Петровна Голицына. Только за одну неделю – с 12 по 19 октября 1725 года – она дважды получала от императрицы сначала 20, а потом 15 золотых червонцев за то, что выпивала по два кубка вина. А ведь петровский кубок вмещал три литра!

Екатерина после смерти мужа стала в полном смысле слова «веселой вдовой». Возле нее разом появились несколько фаворитов – Сапега, Левенвольде, Девьер, о которых подробнее речь пойдет чуть ниже, и периодически возникавшие кратковременные счастливчики, среди которых оказывались даже дворцовые служители. Под стать императрице были и три ее камер-фрау. Первой из них была уже известная Анна Крамер. Две другие камер-фрау – Юстина Грюнвальд и Иоганна Петрова – мало чем отличались от Анны Крамер. Не отставали от них и две их русские товарки – Голицына и Толстая. Да и что могло перемениться, если и место действия, и все главные действующие лица остались прежними? Сам Меншиков, приходя поутру, запросто, в спальню императрицы, начинал беседу с вопроса: «А чего бы нам выпить?»



Курляндская герцогиня Анна Иоанновна

Вскоре в Петербурге все чаще стала мелькать и еще одна фигура, впрочем, уже известная нам, – герцогиня Курляндская Анна Иоанновна. Мы встретились с ней, когда она только-только стала женой герцога Фридриха Вильгельма. Это случилось в 1710 году, и было Анне Иоанновне тогда всего семнадцать лет. А теперь ей уже перевалило за тридцать, и имеет смысл рассказать кое-что о прошедших пятнадцати годах, хотя бы ради того, чтобы повествование оказалось связным.

Ее брак оказался более чем быстротечным: молодой муж умер через полгода после свадьбы, в январе 1711 года, от перепоя, и его молодая вдова утешилась тем, что стала владетельницей оставшегося после него герцогства. Однако Анна Иоанновна горевала недолго – молодость и пылкость натуры взяли свое, и она вскоре утешилась тем, что стала все чаще и чаще появляться в Петербурге, который не шел ни в какое сравнение с бедной захолустной Митавой. Более всего Анну Иоанновну петербургский двор привлекал своими беспрерывными празднествами и богатством. В год смерти Петра ей исполнилось тридцать два года, и при том, что курляндская вдова от природы была крепка здоровьем и склонна к самым разнообразным наслаждениям, двор ее августейшей тетки Елизаветы предоставлял множество возможностей к получению всего, что могло привлекать одинокую женщину.

Следует заметить, что Анна Иоанновна весьма спокойно относилась к питиям и брашнам, обходясь двумя-тремя рюмками венгерского в день, но весьма неравнодушна была к амурным утехам. Анна Иоанновна, приезжая в Петербург, оказывалась совершенно своей среди тех, кто окружал Екатерину I. Посланником герцогини Курляндской в Петербурге, или, как тогда говорили, «резидентом», был швед Рейнгольд Густав Левенвольде, бывший офицер Карла XII, перешедший на русскую службу после поражения шведов под Полтавой. Он был любовником Анны Иоанновны и честно соблюдал ее интересы в Петербурге, ибо в значительной мере эти интересы были и его собственными. Левенвольде был фаворитом и императрицы Екатерины, и потому как порядочный человек, офицер и дворянин должен был соблюдать и ее интересы, которые, впрочем, были в какой-то мере и его собственными.

Кроме шведа Левенвольде, Анна Иоанновна приблизила к себе уже известного нам шурина Меншикова, португальского еврея Девьера, а затем еще и польского магната молодого красавца Петра Сапегу. И Девьер, и Сапега, подобно Левенвольде, также состояли в разряде талантов императрицы.



Фавориты вдовствующей императрицы

Оставив на время Анну Иоанновну, возвратимся к новоиспеченной самодержице – Екатерине I. Она все чаще стала болеть и сразу после вступления на престол почти отошла от государственных дел, целиком передав их Меншикову, сама же с головой окунулась в устройство своих собственных, семейных и любовных, дел. Как сообщает в книге «Правда о России», изданной в Париже в 1861 году, П. В. Долгоруков, ее первым талантом оказался молодой красавец Рейнгольд Густав Левенвольде, происходивший из древнего аристократического немецкого рода, осевшего в Ливонии еще в XIII веке. Как и Виллим Монс, Левенвольде сначала был камер-юнкером Екатерины, а при ее восшествии на трон стал камергером. Кроме того, как мы уже знаем, он был и резидентом курляндской герцогини. Однако в силу особого статуса Курляндии его нельзя было равнять с другими иноземными резидентами.

24 октября 1726 года Рейнгольд Густав Левенвольде и его брат Карл Густав получили титул российских графов. Вслед за тем Рейнгольд стал кавалером российского ордена Александра Невского, а кроме того получил осыпанный бриллиантами портрет Екатерины для ношения на шее.

Как только Екатерина умерла, Рейнгольд Густав покинул Петербург и уехал в свои ливонские поместья. Вскоре он вновь появится на страницах этой книги, но уже в связи с другим сюжетом: восшествием на престол императрицы Анны Иоанновны. А пока фаворитом Екатерины I в самом конце ее жизни и царствования стал уже упоминавшийся нами князь Петр Сапега. Его отец, Ян Казимир Сапега, еще в начале XVIII века претендовал на корону Польши, а потом, отказавшись от борьбы за трон для себя, стал ревностным поборником другого претендента – Станислава Лещинского – и столь же ярым врагом еще одного соискателя короны – Августа II Сильного. Из-за того что Август II был союзником России, Сапега воспринимался Петром I как политический противник, и Екатерине нужно было резко переменить отношение к нему и его сыну в сознании петербургского двора. Сапеги появились в Петербурге, когда Ян Казимир вновь попытался добиться королевского титула и решил привлечь на свою сторону Россию. С этой целью в начале 1726 года он посватал своего сына Петра за дочь Меншикова Марию, обещая со своей стороны помочь Александру Даниловичу стать герцогом Курляндским.

Меншиков благосклонно принял эту идею и пригласил Петра Сапегу приехать к себе. Светлейший поселил двадцатишестилетнего жениха у себя в доме, чтобы получше узнать будущего зятя. А следом за женихом приехал и его отец. Ян Казимир Сапега 10 марта 1726 года, за два дня до объявленного обручения его сына с дочерью Меншикова, был пожалован чином российского фельдмаршала, а его сын в тот же день стал камергером. В списке фельдмаршалов, с момента учреждения этого чина Петром I, Сапега был седьмым, но в отличие от всех своих предшественников не имел перед Россией никаких военных заслуг и ни одного дня не служил под ее знаменами. Говорили, что Екатерина I удостоила его этого звания за то, что он помог отыскать в Литве ее родственников, но гораздо вероятнее, что чин фельдмаршала был дан Сапеге стараниями Меншикова, в расчете на то, что новый фельдмаршал в случае, если возникнет необходимость воевать за Курляндию, встанет во главе русской или объединенной русско-польской армии.

12 марта Екатерина I в присутствии всего двора сама обручила Петра с княжной Меншиковой и в тот же день влюбилась в чужого жениха, отличавшегося необычайной красотой. Екатерина подарила Петру Сапеге полностью меблированный роскошный дом и огромные поместья, но сделала все, чтобы расстроить намеченную свадьбу. А для искусного прикрытия подлинной причины отказа от свадьбы с Марией Меншиковой подставила молодому красавцу свою племянницу – графиню Софью Карловну Скавронскую. Правда, и эта свадьба состоялась только 19 ноября 1727 года, уже после смерти императрицы. Из-за того что положение бывшего фаворита оказалось очень непрочным, Петр Сапега продал и дом, и поместья за два миллиона рублей серебром и уехал вместе с женой в Литву.



Сиятельные графы Скавронские, Гендриковы и Ефимовские

А теперь настал черед рассказать и о жене Сапеги – Софье Карловне, в девичестве графине Скавронской, и о ее родственниках – братьях, сестрах, племянниках и племянницах Екатерины.

Первой из двадцати родственников российской императрицы предстала перед ней ее родная сестра Христина. Это случилось в мае 1721 года, когда Петр и Екатерина были в Риге.

Там к Екатерине пришла крепостная крестьянка из имения помещика фон Вольфеншильда-Левенвольда по имени Христина, а прозвище ей было «Сковорощанка». Она назвалась родной сестрой русской царицы, и Екатерина, увидев ее, тут же признала крестьянку своей сестрой, а при расставании дала ей двадцать золотых червонцев. С 1722 года по приказу Петра генерал-фельдмаршал князь Аникита Иванович Репнин, тогдашний лифляндский генерал-

губернатор, начал долгие, весьма осторожные поиски родственников Екатерины. Розыск тянулся с конца 1722 по январь 1726 года и был завершен уже после смерти Петра.

За это время были найдены родные братья императрицы – Карл и Фридрих Скавронские с их семьями, а также две родные сестры – Христина и Анна с детьми и мужьями. Однако никто из них, кроме Фридриха, не соглашался ехать в Петербург. Тогда всех их под конвоем перевезли в окрестности столицы и поселили на мызе Стрельня, в недавно построенном дворце, стоявшем в прекрасном парке на берегу Финского залива. Карл Скавронский с женой, двумя дочерьми и тремя сыновьями переехал из Стрельни в Петербург в конце 1726 года. Екатерина подарила ему роскошный дом с окнами на Неву, богато меблированный, прекрасно отделанный. И вот именно его старшая дочь Софья, ставшая фрейлиной Екатерины I, вскоре после смерти императрицы вышла замуж за Петра Сапегу.

Средняя дочь Анна была замужем за графом Михаилом Илларионовичем Воронцовым, дослужившимся до высшего гражданского чина – канцлера – и возглавившего Коллегию иностранных дел. Из трех сыновей Карла Скавронского что-то заметное представлял из себя только один – Мартын. В царствование Екатерины II он был обер-гофмейстером и генерал-аншефом. Что же касается их родителей – Карла Самуиловича и его жены Марии Ивановны, – то отзывы о них единодушны и однообразны: даже на фоне

распущенного и вечно пьяного окружения Екатерины I они прослыли горькими пьяницами, а Мария Ивановна, как деликатно заметил Гельбиг, еще и «необузданными излишествами относительно мужчин». Карл и все его семейство 5 января 1727 года получили титулы графов, а глава семейства еще и придворный чин камергера, соответствовавший по «Табели о рангах» армейскому полковнику. Второй брат императрицы – Фридрих Скавронский, – сразу же переделавший свое немецкое имя на русское имя Федор, был возведен в «графское Российской Империи достоинство» в тот же день, что и его старший брат Карл.

Сам Федор был бездетен, но у его жены были две дочери от первого брака. Однако и жена Федора Скавронского, и его падчерицы наотрез отказались ехать в Петербург и остались жить в своей деревне.

Федор, получив графский титул, стал и владельцем вотчины около Москвы, а потом женился на Екатерине Родионовне Сабуровой, происходившей из древнего и знатного рода, откуда вышли и две московские царицы: жена Василия III – Соломония, а также и жена сына Ивана Грозного – Евдокия. Новоявленный граф ненадолго задержался в Петербурге, вскоре уехав в одну из своих подмосковных деревень.

Графских титулов были удостоены и члены семейств двух сестер Екатерины – Христины и Анны. Христина, вышедшая замуж за крестьянина Симона Генриха, не имевшего фамилии, приехав в Петербург стала именоваться графиней Гендриковой. Нетрудно догадаться, что фамилия ее была произведена от имени ее мужа. Симон не знал грамоты и потому не мог быть определен в какую-либо службу. Он, как и графы Скавронские, получил большие поместья и чин камергера.

У Симона и Христины были две дочери и два сына. Все они породнились со знатнейшими русскими фамилиями, однако только один из сыновей – Иван – сделал блестящую карьеру, став генерал-аншефом и командиром корпуса кавалергардов. Брат же его, Андрей, как и его отец, был удостоен придворного чина камергера, не служив ни одного дня.

Другая сестра Екатерины – Анна – была замужем за польским крестьянином, не имевшим фамилии, как и все крепостные, а прозывавшимся только по имени – Иоахимом. В русской транскрипции это имя произносилось «Ефим», и потому в России фамилия сестры Екатерины и ее мужа была Ефимовские. В отличие от своих сородичей графский титул Ефимовским был дан в царствование Елизаветы Петровны, 25 апреля 1742 года, а когда они появились в России, то Ефим-Иоахим, подобно Скавронскому и Гендрикову, получил все тот же придворный чин камергера, роскошный дом и богатые поместья. Четверо сыновей Анны и Михаила Ефимовских ничем особым не отличились, хотя и сделали придворную карьеру только благодаря своему происхождению.

Нравы во всех четырех семействах новоявленных графов были самыми низменными, а отношения между братьями и сестрами необычайно скандальными. Часто, живя в одних и тех же деревнях, которые были пожалованы им всем в общее владение по частям, все они дрались друг с другом, завоевав дурную славу стяжателей и ябедников.

Их второе и третье поколения были уже другими людьми, но словно какой-то рок преследовал и Скавронских, и Ефимовских, и Гендриковых. В Россию приехали двадцать братьев, сестер, племянников и племянниц Екатерины, а к 1800 году все три фамилии пресеклись, не оставив ни одного продолжателя.



Предсмертная конвульсия императрицы

Между тем как Екатерина совершенно устранилась от государственных дел, сила и влияние Меншикова продолжали расти. Он становился уже не полудержавным властелином, как при Петре I, а, пожалуй, почти самодержцем. Это заставило «верховников» опасаться того, что Светлейший скоро превратит их не более чем в марионеток.

Врагами Меншикова оказались Толстой и Голицын, а вне среды «верховников» – все еще очень влиятельный Девьер, бывший, как уже упоминалось ранее, Санкт-Петербургским полицмейстером.



В апреле 1727 года Екатерина тяжело заболела, и Меншиков нашел повод показать своим противникам, что шутки с ним плохи.

Девьер по приказу Меншикова был арестован и обвинен в том, что он во время болезни императрицы «не только не был в печали, но и веселился, и плачущую Софью Карлусовну (Скавронскую) вертел вместо танцев и говорил ей: „Не надо плакать“. В другой палате сам сел на кровать… говорил Ее Высочеству цесаревне Анне Петровне: „О чем печалишься? Выпей рюмку вина“. И говоря то, смеялся, и пред Ее Высочеством по рабской своей должности не вставал и респекта не отдавал… А были при том многие персоны, которые, когда спрошены будут, объявят о всех непотребных словах и злых поступках, и в какой силе вышеупомянутые злые слова говорил, и где, и с кем, и когда был в совете, и какое злое намерение имел, о всем может объявить при допросе и при розыске». Девьер при допросах и во время пыток не переставал утверждать, что он не умышлял никакого зла интересу ее Императорского Величества и никаких сообщников не имеет, но говорил с Бутурлиным, Толстым, Нарышкиным, Долгоруковым и Скорняковым-Писаревым о свадьбе великого князя (внука Петра – Петра Алексеевича. – В. Б.) на княжне Меншиковой. Потребованные к ответу Писарев и Толстой показали еще и на Ушакова. Из речей их открылось, что все они более или менее опасались силы Меншикова и советовались между собою, как бы воспрепятствовать сватовству великого князя на его дочери. Ожидаемый переход трона к Петру Алексеевичу грозит и тем, говорили Девьер и его сообщники, что он «без сомнения возвратит из заточения бабку свою, царицу Евдокию, а она нраву особливого, жестокосердна, захочет выместить злобу».

6 мая 1727 года, в последний день своей жизни, Екатерина подписала указ о наказании Девьера и его сообщников. Приговор суда определял смертную казнь Девьеру и Толстому, а остальным – битье кнутом и ссылку в Сибирь. Екатерина заменила смертную казнь на кнут и ссылку, Скорнякову-Писареву предписала кнут, лишение имений, чинов и ссылку в Тобольск, а остальных – Бутурлина, Нарышкина, Долгорукова и Ушакова – понизила в должностях и удалила от двора.

Через несколько часов после подписания приговора Екатерина I умерла. Главный врач Блюментрост, представляя Верховному тайному совету медицинское заключение о причине ее смерти, написал, что с нею «феба приключилась и повреждение в легком быть надлежало, и мнение дало, что в легком имеет быть фомика, которая за четыре дня до смерти Ее Величества явно оказалась… и от той фомики 6 мая с великим покоем преставилась».

Приговор Девьеру и его соучастникам, хотя и был одним из последних актов, подписанных Екатериной, но все же не был самым последним. Гораздо более важным документом было оставлено и должным образом оформленное завещание, по которому наследником трона объявлял Петр Алексеевич – двенадцатилетний внук Петра I. Завещание гласило: «Великий князь Петр Алексеевич имеет быть сукцессором (самодержцем. – В. Б.)». Однако регентом при нем назначался не Меншиков, как можно было ожидать, а «обе цесаревны, герцоги и прочие члены Верховного тайного совета, который обще из девяти персон состоять имеет».



ПЕТР II



Историко-литературный пролог

Екатерина I, процарствовавшая менее двух с половиной лет, оставила трон внуку своего великого мужа, которому не довелось дожить до собственной коронации, он оставил престол тоже через два с половиной года.

Автор предлагает вашему вниманию своеобразный дивертисмент из пяти самостоятельных материалов, принадлежащих пяти авторам. Время появления этих материалов различно. Это «Рассказы о российском дворе», написанные в XVIII веке и опубликованные с комментариями профессора Л. А. Никифорова в журнале «Вопросы истории» (1991, № 12 и 1992, № 1). В «Вопросах истории» (1968, № 3) была помещена статья ленинградского историка С. С. Лурье «Борьба за власть при преемниках Петра I», рассказывающая о царствовании Петра I от начала и до конца и о судьбе фамилии Меншиковых в Березове. Во втором журнале «Вопросы истории» (1994, № 8) историк Е. В. Анисимов из Санкт-Петербурга в серии «Исторические портреты» опубликовал очерк «Петр II», посвященный жизни внука Петра I со дня его рождения и до дня смерти. Четвертый очерк «Государь ты мой, дитятко…», в основе которого лежат записки очевидца – испанского посла при Санкт-Петербургском дворе герцога Лирийского – помещен в журнале «Знание – сила» (1995, № 7) и принадлежит крупному педагогу А. М. Цирульникову, в котором большое внимание уделено вопросам воспитания и образования. И наконец, предлагаю вниманию читателей исторический детектив «Смерть от неволи?», помещенный в журнале «Знание – сила» (1992, № 4) за подписью доктора исторических наук В. Тюрина, сосредоточившего внимание на многих аспектах жизни юного императора.

Перечисленные мною статьи и очерки, помещенные в разных журналах и написанные в разных жанрах, объединяет несколько общих черт: высокое качество, оригинальный подход к решению поставленных автором задач и использование всего доступного круга источников, что делает эти статьи первостепенными для всестороннего освещения проблемы. Я представил лишь маленькие фрагменты этих очерков и статей. Думаю, что авторы будут довольны тем, что их труд востребован многотысячной профессиональной аудиторией, которая сможет отдать им должное.



Детство Петра Алексеевича

Вот как описывает доктор исторических наук Е. В. Анисимов первые годы жизни внука Петра Великого: «Рожденный 12 октября 1715 года в семье царевича Алексея Петровича и кронпринцессы Шарлотты Христины Софии Вольфенбюттельской, он, как и его старшая сестра Наталья (родилась в 1714 году), не был плодом любви и семейного счастья. Брак этот был следствием дипломатических переговоров Петра I, польского короля Августа II и австрийского императора Карла VI, причем каждый из них хотел получить свою выгоду из семейного союза династии Романовых и древнего германского рода герцогов Вольфенбюттельских, связанного множеством родственных нитей с правившими тогда в Европе королевскими домами. Конечно, при этом никто не интересовался чувствами жениха и невесты.

Кронпринцесса Шарлотта, сестра которой была замужем за австрийским императором, надеялась, что брак ее с «московским варваром» не состоится. В письме деду, герцогу Антону Ульриху, в середине 1709 года она сообщала, что его послание ее обрадовало, так как «оно дает мне некоторую возможность думать, что московское сватовство меня еще, может быть, минет. Я всегда на это надеялась, так как я слишком убеждена в высокой вашей милости». Но надежды ее были напрасны: после Полтавы за Петром – победителем Карла XII – стала ухаживать вся Европа, в том числе и герцог Антон Ульрих Вольфенбюттельский. Свадьба была сыграна в Торгау в октябре 1711 года и поразила всех великолепием стола и знатностью гостей.

Но счастья новобрачным она не принесла. Отношения их не сложились, холодность супруги вызывала недовольство Алексея, а его грубые ухватки и тяжелый нрав пробуждали в Шарлотте только ненависть и презрение. Вскоре после рождения сына она умерла. Алексей, занятый своими делами, а потом – острым конфликтом с отцом, не обращал внимания на детей, и когда летом 1718 года он погиб в застенке Петропавловской крепости, Наталья и Петр остались круглыми сиротами. Разумеется, Петр I не забыл внучат, они оставались членами царской семьи, но постоянно находились где-то на задворках. Лишь в 1721 году дети были переселены в царский дворец, им определили штат придворных и прислуги.

По мнению многих, Петр был далек от интеллектуального труда и интересов, не умел вести себя прилично в обществе, капризничал и дерзил окружающим. Современники считали, что виной тому не столько природа, сколько воспитание. Действительно, в отличие от дочерей Петра Великого внуков его обучали и воспитывали более чем посредственно. Все у них было как бы второсортным – жизнь, учение, будущая судьба. Занимались ими то вдова трактирщика, то вдова портного, то бывший моряк, который преподавал и письмо, и чтение, и танцы. Прусский посланник даже полагал, что Петр I умышленно не заботился о правильном и полноценном воспитании внука. Однако это не так. В 1722 году Петр пригласил в учителя к внуку хорошего специалиста, выходца из Венгрии И. Секани (Зейкина). Он учил детей в семье Нарышкиных, и Петр, отбирая его у своих родных, писал учителю, что «время приспело учить внука нашего». Но занятия начались лишь в конце 1723 года (или даже позже) и оборвались в 1727 году, когда Меншиков, очевидно, по наущению нового воспитателя Петра, Остермана, выслал Зейкина за границу.

После смерти Петра и вступления на престол Екатерины мальчик оставался без внимания. Лишь в 1726 году одиннадцатилетнего Петра и двенадцатилетнюю Наталью стали приглашать на торжественные приемы, что все расценили как повышение статуса великого князя при дворе.

В то время Петр был лишь пешкой в политической игре, как, впрочем, и позже, когда он, а точнее, его имя, титул, родственные связи вновь привлекли всеобщее внимание. Это было весной 1727 году, в самом конце короткого царствования Екатерины I. К этому времени здоровье императрицы, не щадившей себя в бесконечных празднествах, банкетах, вечеринках и попойках, стало резко ухудшаться. За состоянием ее здоровья внимательно наблюдали политические группировки в ожидании очередного этапа борьбы за власть».



Дом Романовых и Меншиков

Когда Екатерина умерла, великому князю Петру Алексеевичу шел тринадцатый год. Он был мягок душой, красив, достаточно развит и весьма неглуп для своих лет, напоминая покойную мать – Софью Шарлотту Вольфенбюттельскую. С самого начала своего неожиданного воцарения мальчик попал в очень непростую ситуацию, ибо кроме него претенденткой на трон могла оказаться и восемнадцатилетняя дочь Петра I и Екатерины I – Елизавета Петровна, его родная тетка. Сторонники Елизаветы стали прочить ей в мужья незаконного сына польского короля Августа II и графини Авроры Кенигсмарк, красавца и ветреника Морица Саксонского, перед тем неудачно посватовавшегося к Анне Иоанновне. (Об этом пассаже будет подробно рассказано впереди.) Сторонники же Петра II сватали ребенка-императора за дочь Меншикова – Марию.

Для примирения двух партий при дворе возник фантастический проект женитьбы Петра Алексеевича и Елизаветы Петровны – племянника и тетки, но ему не удалось осуществиться: Меншиков увез Петра к себе во дворец и там сосватал его со своей дочерью – несостоявшейся супругой Петра Сапеги.

12 мая, когда тело Екатерины еще не было погребено, Петр II возвел Меншикова в звание генералиссимуса, дав ему очевидное преимущество перед пятью жившими и действовавшими в ту пору фельдмаршалами. 16 мая Екатерину похоронили, а уже 24 во дворце Меншикова на Васильевском острове была необычайно пышно отпразднована помолвка Петра II и Марии. Меншикову эта великая удача не вскружила голову, и он демонстративно протянул руку примирения и дружбы ненавидевшим его Голицыным и Долгоруковым. После этого враждебными ему остались лишь Анна Петровна и ее муж – Гольштинский герцог Карл, но и от них вскоре избавился умный и ловкий генералиссимус, пообещав супругам миллион флоринов и выдав им для начала всего 140 тысяч, он отправил Анну и Карла в Голштинию. Им была обещана ежегодная пенсия в 100 тысяч флоринов и поддержка России в деле присоединения к Голштинии соседнего Шлезвига. 25 июля 1727 года герцогская чета отплыла из Петербурга в Киль, сопровождаемая небольшой группой придворных, среди которых были и люди, близкие к российской императорской фамилии.

Среди них прежде всего следует отметить девятнадцатилетнюю Мавру Егоровну Шепелеву, особенно доверенную «конфидентку» Елизаветы Петровны. Ее дядя – Дмитрий Андреевич Шепелев – был женат на родственнице пастора Глюка Дарье Ивановне и благодаря этому был близким человеком в семье Петра и Екатерины. Сохранил он свое положение и во все последующие царствования, особенно возвысившись при Анне Иоанновне. Его-то родственница, Мавра Егоровна, и отправилась в Гольштинию, выполняя двоякую роль – и фрейлины Анны Петровны, и сердечной подружки Елизаветы Петровны. Находясь в Киле, она сообщала Елизавете Петровне обо всем происходящем во дворце и городе. Образчиками ее писем могут служить, например, такие: «Сестрица ваша ездила в санях по Килю, и все люди дивовались русским саням». Или: «Еще ж доношу, что у нас балы были через день, а последний был бал у графа Бассевича, и танцевали мы там до десятого часа утра, и не удоволились в комнатах танцевать, так стали польской танцевать в поварне и в погребе. И все дамы кильские также танцевали, а графиня Кастель, старая, лет пятьдесят, охотница великая танцевать, и перетанцевала всех дам, и молодых перетанцевала». В этом же письме Шепелева просила «поздравить с кавалериею», то есть с награждением орденом, одного из первых любовников Елизаветы – Александра Борисовича Бутурлина.

Письмами от 12 и 19 февраля 1728 года Шепелева сообщала о рождении у Анны Петровны сына Карла Петра Ульриха и о церемонии его крестин. (Чуть позже мы еще встретимся и с Маврой Егоровной, и с ее любовником Эрнстом Бироном, и с ее мужем графом Шуваловым.)

Не успели письма Шепелевой дойти до Петербурга, как в Киле случилось неожиданное несчастье: скоропостижно умерла молодая мать новорожденного – Анна Петровна. Произошло это из-за того, что в Киле по случаю рождения принца Карла Петра Ульриха – будущего российского императора Петра III – были устроены великие празднества, завершившиеся грандиозным фейерверком. Анна Петровна после родов еще недомогала и потому лежала у себя в опочивальне, не принимая участия в торжествах. Но когда она увидела за окнами своей спальни всполохи огней и россыпи звезд фейерверка, то не удержалась от соблазна полюбоваться этим зрелищем, встала с постели и настежь распахнула одно из окон. Сильный холодный ветер ворвался в комнату – за окном стоял февраль, и герцогиня простудилась. На следующий день она заболела воспалением легких и через десять дней умерла.

Торжества и в Киле, и в Петербурге сменились глубоким трауром. Особенно скорбел овдовевший Карл Фридрих, ибо со смертью жены сильно уменьшались его собственные шансы возвращения в большую европейскую политику, так как петербургский двор становился для него почти недосягаем, по крайней мере до совершеннолетия сына-младенца.



Падение «полудержавного властелина»

В Петербурге всесильный Меншиков укрепился еще больше. Избавившись от гольштинской герцогской четы и разослав остальных неугодных ему сановников из Петербурга, он, казалось, достиг вершины могущества, но вдруг внезапно сильно заболел и на несколько недель отошел от государственных дел. Этого оказалось достаточно, чтобы Петр II, рано созревший и чувственный юноша, прочно попал под влияние своей столь же чувственной и весьма распущенной семнадцатилетней тетки Елизаветы, которая ни на шаг не отходила от племянника, всячески поощряя его к распутству и пьянству. Ей помогали в этом товарищи Петра – такой же, как и он, подросток Александр Меншиков и великовозрастный по сравнению с ними восемнадцатилетний Иван Долгоруков.

Об этой «золотой» молодежи рассказывали невероятные вещи, приписывая им всевозможные пороки. А когда Александр Меншиков официально был награжден орденом Святой Екатерины, которого удостаивались только женщины, то пересуды об его отношениях с императором приобрели вполне определенное направление, получив вроде бы серьезное фактическое подтверждение. Все это привело к тому, что Петр совершенно остыл к Марии Меншиковой – девушке нравственной и холодной, носившей среди юнцов прозвище «мраморная статуя». Когда же будущий тесть попробовал приструнить распоясавшегося юнца, то тринадцатилетний император закусил удила и пошел на открытый разрыв со всесильным еще вчера временщиком.

Петр II приказал забрать из дома Меншикова императорские экипажи и свои вещи, а 7 сентября 1727 года приказал арестовать Меншикова. Через два дня и сам Александр Данилович, и несостоявшаяся невеста Мария Меншикова, и все семейство генералиссимуса были отправлены в ссылку, – пока еще в Рязанскую губернию, в роскошное имение Раннебург. 11 сентября 1727 года Меншиков отправился в ссылку, сопровождаемый ста двадцатью семью слугами и обозом в тридцать три экипажа. В изгнании оказался самый влиятельный вельможа империи, о чем свидетельствовал и принадлежавший ему в то время титул: «Светлейший князь Святого Римского (то есть Германской империи. – В. Б.) и Россииского государств, князь и герцог Ижорский, в Дубровке, Горках и Почене граф, наследный господин Ораниенбаумский и Батуринский, Его Императорского Величества Всероссийского над войсками командующий Генералиссимус, Верховный Тайный действительный Советник, Рейхсмаршал, Государственной военной коллегии президент, Адмирал красного флага, Генерал-губернатор губернии Санкт-Петербургской, подполковник Преображенский, лейб-гвардии подполковник над тремя полками, капитан Компании бомбардирской, Орденов Святого Апостола Андрея и (Святого) Александра, Слона, Белого и Черного Орлов кавалер».

Соответственно титулу было и состояние Меншикова, впрочем, почти сразу же полностью конфискованное в казну. О размерах и составе этого имущества можно судить по перечню, сделанному специально созданной для этого правительственной комиссией. Обобщая воедино все отписанное в казну, комиссия определила, что Меншикову принадлежало: 90 тысяч душ крестьян, 6 городов, 4 миллиона рублей наличными и 9 миллионов в банках Лондонском и Амстердамском, бриллиантов и других драгоценностей еще на один миллион рублей, серебряной посуды три перемены, каждая из 288 тарелок и приборов, и 105 пудов, то есть 1680 кг, золотой посуды.

В Раннебурге Меншиковы пробыли недолго: 16 апреля 1728 года их всех отправили в Березов – богом забытый сибирский городишко, закинутый в болота и тундру более чем на тысячу верст севернее Тобольска. Сначала Меншиковы жили в тюрьме, но потом сам Александр Данилович срубил дом и даже пристроил к нему часовенку. Однако жить ему оставалось совсем немного. 12 ноября 1729 года он умер, разбитый параличом. А еще через месяц скончалась и его дочь Мария – бывшая царская невеста. Двое других детей Меншикова – сын и дочь – впоследствии были возвращены из ссылки только потому, что в банках Лондона и Амстердама хранилось 9 миллионов рублей, которые могли быть выданы только прямым наследникам Меншикова. Это обстоятельство и заставило русское правительство вернуть брата и сестру Меншиковых в Петербург, так львиная часть вкладов в конце концов оказалась в руках государства и его высших сановников.



Изменения в характере самодержца-ребенка

Избавившись от всесильного временщика, Петр II пустился во все тяжкие. Саксонский посланец Лефорт, племянник Франца Лефорта, в декабре 1727 года писал: «Император занимается только тем, что целыми днями и ночами рыскает по улицам с царевной Елизаветой и сестрой, посещает камергера, пажей, поваров и Бог весть еще кого.

Кто мог бы себе представить, что эти безумцы (камергером Петра II был его фаворит – князь Иван Долгоруков, а «безумцами» – весь клан Долгоруковых – В. Б.) способствуют возможным кутежам, внушая царю привычки последнего русского. Мне известно помещение, прилегающее к биллиардной, где помощник воспитателя приберегает для него запретные забавы. В настоящее время он увлекается красоткой, бывшей прежде у Меншикова, и сделал ей подарок в пятьдесят тысяч рублей… Ложатся спать не раньше семи часов утра». Беспрерывные попойки и ночные оргии не только подорвали не очень-то крепкое здоровье Петра II, но и сильно деформировали его характер. Он стал вспыльчивым, капризным, жестоким и упрямым.



Коронация

Уже на следующий день после ареста Меншикова Петр II подписал манифест о коронации, а 9 января 1728 года выехал в Москву, чтобы, по традиции, совершить обряд венчания на царство в Успенском соборе Московского Кремля. По дороге в «первопрестольную» Петр заболел корью и две недели пролежал в постели, остановившись в Твери.

4 февраля состоялся его торжественный въезд в Москву, где старая русская аристократия, в большинстве своем ненавидевшая Петра I и благоговевшая перед памятью великомученника Алексея, встретила нового императора с неподдельной радостью и восторгом. На волне этого приема самыми близкими людьми для Петра II оказались князья Долгоруковы – Василий Лукич и Алексей Григорьевич, – введенные в состав Верховного тайного совета, а любовь юного императора к Москве оказалась столь велика, что он официально объявил ее единственной столицей.

Петр, его старшая сестра Наталья и их тетка Елизавета Петровна, приехав в Москву, встретились и с Евдокией Федоровной Лопухиной, освобожденной сразу же после смерти Екатерины I и проживавшей в Вознесенском женском монастыре. Однако, хотя внуки и пожаловали бабушке 60 тысяч рублей в год на содержание, достойное бывшей царицы, а также приставили к ней небольшой придворный штат, Евдокия Федоровна осталась в монастыре, правда, в совершенно ином, чем до этого, качестве.



Непрекращающиеся беспутства

Ничто не могло изменить характер и образ жизни августейшего отрока – он делал то, что хотел. После коронации Петр продолжал кутить и «сгорать пламенем кровосмесительной любви» к своей юной и прелестной тетке. Но тут на пути Петра возник неожиданный соперник – князь Иван Долгоруков, – в объятиях которого он однажды, внезапно для него и для себя, застал Елизавету Петровну. Однако ревность к сопернику скоро угасла, так как князь Иван стал волочиться, и не без успеха, за замужней княгиней Трубецкой. А Петр увлекся княжной Екатериной Алексеевной Долгоруковой, сестрой своего друга Ивана Долгорукова.

Все это происходило в Москве и ее окрестностях, откуда Петр совершенно не спешил уезжать, и где девять месяцев продолжалась царская охота, проходившая как непрекращающийся праздник.



Царская невеста Екатерина Долгорукова

Время от времени Петр оставлял почти беспрерывную охоту и приезжал в Горенки – богатую подмосковную усадьбу Алексея Григорьевича Долгорукова, где его с нетерпением ждала новая невеста. Это была дочь хозяина усадьбы – Екатерина. Семнадцатилетняя красавица – тетка Елизавета Петровна – была отставлена ветреным племянником, но тут же утешилась в объятиях новых любовников.

А Екатерина Долгорукова все крепче прибирала к рукам вечно пьяного подростка. И тому причиной была не только ее податливость, ласковый по отношению к жениху нрав, но и несомненный ум княжны, и прекрасное для девушки образование. Детство царской невесты прошло в Варшаве, в доме ее деда, русского посла при польском дворе князя Григория Федоровича Долгорукова, умного и хорошо образованного человека. Теперь уже княжна Долгорукова ни на минуту не оставляла Петра, сопутствуя ему и на охоте, и в бесконечных переездах, и во время столь же бесконечных кутежей, развлечений и танцев.



Царская охота

Вы уже убедились, уважаемые читатели, что образование, полученное молодым императором, как в детстве, так и в юности, оставляло желать лучшего. Но, как пишет Е. В. Анисимов: «Зато самые глубокие знания Петр получил в науке уничтожения зайцев, медведей, косуль, уток и прочей живности». «Охота, – пишет Рондо в августе 1728 года, – господствующая страсть царя (о некоторых других страстях его упоминать неудобно – В. Б.)». Если не большую, то значительную часть своею царствования он провел в лесу и в поле, на охотничьих бивуаках, у костра, на свежем воздухе.

Из немногочисленных автографов, оставленных Петром II потомкам, чуть ли не самыми длинными являются резолюции типа: «Быть по тому. Петр». Или: «Отпустить. Петр», – на росписи царской охоты, которая определяла норму ежедневного питания собак (по два пуда говядины каждой!), лошадей и даже двенадцать верблюдов, которые тоже участвовали в царских охотах. За осеннюю охоту 1729 года Петр и его свита сворой в шестьсот собак затравили четыре тысячи зайцев, пятьдесят лисиц, пять рысей, трех медведей.



Дипломаты ждали того дня, когда наконец можно будет увидеть царя и переговорить с ним. Вот типичные сообщения о времяпрепровождении Петра в 1728 году, взятые наугад из донесения де Лириа: «24 мая. Этот монарх еще не возвратился с охоты… 31 мая. Царь воротился с охоты дня на два и послезавтра уезжает опять… 7 июня. Получено донесение о смерти герцогини Гольштинской (Анны Петровны. – Е. А.), принцессы, красивейшей в Европе. Но это отнюдь не заставило царя отложить поездку на охоту в окрестности, хотя и без принцессы Елизаветы… 14 июня. Царь еще не возвратился с охоты, но надеются, что возвратится на этой неделе… 21 июня. Этот монарх еще не возвратился в город, но надеются, что возвратится на этих днях». Ничего не изменилось и через год, в 1729 году: «11 июня. Царь вчера уехал на охоту за две мили от города… 1 августа. Здешний государь все развлекается охотой… 8 августа. Царь все наслаждается охотой…»

В феврале 1729 года дошло до скандала. Узнав о том, что царь намеревается отправиться на три-четыре месяца на охоту подальше от Москвы, австрийский и испанский посланники сделали представление канцлеру, в котором в решительных выражениях заявили, что «при настоящих обстоятельствах не только вредно, но и неприлично оставаться нам такое долгое время без всякою дела, без возможности с кем сноситься о делах, так как с Его величеством отправляется и большая часть его министров». Но Петр не угомонился. По подсчетам историка князя П. В. Долгорукова, в июле – августе 1729 года он был на охоте непрерывно пятьдесят пять дней. Это был своеобразный рекорд – обычно царь находился на охоте по десять, двенадцать, двадцать четыре, двадцать шесть дней кряду. Долгоруков сосчитал также, что за двадцать месяцев 1728-1729 годов Петр провел на охоте восемь месяцев.



Обручение

Вот что пишет по поводу следующих за сим событий петербургский ученый, доктор исторических наук В. Тюрин: «Шла осень 1729 года. 19 ноября, вернувшись в Москву с двухмесячной охоты, царь объявил, что вступает в брак с княжной Екатериной, восемнадцатилетней дочерью Алексея Григорьевича. Наглостью и хитростью их родителей, стремившихся удовлетворить свою жадность и честолюбие, были навязаны Петру обе невесты – Мария Меншикова и Екатерина Долгорукова. Обе любили других: Мария – графа Петра Сапегу, а Екатерина – графа Милезино, родственника австрийского посланника. Обеих не любил Петр, и даже не скрывал этого. И на обеих обещал жениться: на первой – помимо воли, а на второй – по слабохарактерности и из чувства рыцарства.

Долгоруковы спешили: а вдруг царь одумается? 30 ноября состоялась церемония обручения в Лефортовском дворце. Посередине залы, устланной огромным персидским ковром, возвышался стол, а на нем – золотое блюдо с крестом и золотые тарелки с обручальными кольцами, усыпанными бриллиантами. Невеста прибыла в сопровождении родственников и знатнейших дам империи. При входе в зал ее встретили царица Евдокия, цесаревна Елизавета Петровна и другие принцессы. В зале находились все «верховники», три фельдмаршала – Голицын, Трубецкой, Брюс, Долгоруковы, генералы. У стола ждал окруженный архиереями и архимандритами Феофан Прокопович, готовый начать торжественное богослужение, как это он уже делал два с лишним года назад; только невеста была другая – Мария Меншикова, известие о смерти которой в Березове только что пришло в Москву.

После обручения началась долгая церемония целования руки императора и государыни-невесты (так велено было называть княжну Екатерину). И казалось, род Долгоруких достиг своей вершины. Заранее распределялись чины и звания: Иван Алексеевич – великий адмирал, родитель – генералиссимус, Василий Лукич – канцлер, князь Сергей – обер-шталмейстер. Отец невесты получил от государя 40 тысяч душ и позволял гостям целовать свою руку, а австрийский посланник обещал, что Вена сделает его герцогом и князем Священной Римской империи. Жадны и неумелы были новые фавориты…

Свадьбу назначили на 19 января 1730 года…

Состоялась бы свадьба с нелюбимой невестой или нет, каким государем бы он стал, – все это догадки. Мужской линии Романовых продолжиться было не суждено…»



Внезапная смерть императора

Познакомимся, как излагает последовавшие за обручением события ленинградский историк С. С. Лурье: «В начале января в Москву начало съезжаться именитое дворянство со всех сторон России. Отец невесты, князь А. Г. Долгоруков, получил от императора 12 тысяч крестьянских дворов с 40 тысячами душ. Австрийский посол граф Вратислав обещал выхлопотать ему вместе с титулом герцога и князя Священной Римской империи герцогство Козельское в Силезии, когда-то обещанное Меншикову. Но тут произошли неожиданные события. 6 января 1730 года, в праздник Крещения, при церемонии водосвятия гвардейские полки Семеновский и Преображенский под командой фельдмаршала Василия Владимировича Долгорукова были выстроены на льду Москвы-реки. „Государыня-невеста“ приехала в раззолоченных санях, запряженных шестеркой цугом; Петр II стоял на запятках. Их сопровождал эскадрон кавалергардов и многочисленная свита. Император сел на коня и стал во главе Преображенского полка. Богослужение и парад длились долго, был сильный мороз, дул резкий ветер. По возвращении во дворец Петр II жаловался на головную боль. На следующее утро у него открылась оспа. Через неделю бюллетень на имя дипломатического корпуса и депеши, посланные представителям России при иностранных государствах, объявили здоровье государя вне опасности. Но в тот же день Петр II подошел к открытому окну, чтобы подышать воздухом. Болезнь обострилась. Положение царя стало безнадежным».

Вместе с ним безнадежным стало и положение князей Долгоруковых: они пребывали в панике, судорожно хватаясь то за один, то за другой «прожект», который помог бы им остаться у власти. Однако жить Петру II оставались считанные часы. «На следующий день Петр II потерял сознание и 18 января 1730 года, не приходя в сознание, скончался. По иронии судьбы, смерть наступила в день, назначенный для бракосочетания. Петр II скончался в возрасте 14 лет и 3 месяцев. Царствование его продолжалось 2 года и 8 месяцев».



Эпилог и пролог одновременно

В. Тюрин, заканчивая свою статью «Смерть от неволи?», делает краткое послесловие к биографии Петра II, рассказывая о том, как сложилась жизнь некоторых людей, соприкасавшихся с покойным императором.

Петр II был последним представителем дома Романовых по мужской линии, и из-за того, что умер неженатым, четырнадцатилетним мальчиком, наследовать престол могли только женщины.

Завершил В. Тюрин свою статью так: «Оставались лишь женщины – дочь Петра Елизавета и дочери царя Ивана V (брата Петра Великого. – В. Б.) – Анна, герцогиня Курляндская, Екатерина, герцогиня Мекленбургская и, младшая, Прасковья. После колебаний и переговоров верховники решат предложить российский престол Анне Иоанновне, – печальный и разрушительный для России выбор. Мелькнет эфемерное царствование несчастного Иоанна Антоновича (Ивана VI), внука Екатерины Мекленбургской, и престол закрепится окончательно в линии Петра I. Но это будет, когда многие действующие лица нашего повествования уйдут – кто из жизни, кто из истории.

Скончается царица Евдокия и все три дочери царя Ивана V. Маленькая принцесса Мекленбургская Анна Леопольдовна, которая с таким восторгом принимала участие в церемонии обручения своего троюродного брата, станет после смерти тетки Анны Иоанновны правительницей России при малолетнем сыне, а потом кончит жизнь в изгнании».

Судьба верховников в царствование Анны Иоанновны будет более чем печальной: все они подвергнутся жесточайшей опале. Однако «всего трагичнее сложится судьба Долгоруковых. Сначала их разошлют по имениям или губернаторами в отдаленные места, а затем отправят в Березов. В конце царствования Анны будет устроен суд над оставшимися в живых Долгоруковыми, и в ноябре 1739 года в Новгороде отрубят головы Ивану и Сергею Григорьевичам и князю Василию Лукичу, а князя Ивана Алексеевича колесуют. Младшие братья будут наказаны кнутом с „урезанием языка“, а сестер разошлют по сибирским монастырям. Государыня-невеста будет жить в томском Рождественском монастыре, содержаться под строгим соблюдением и лишь изредка получать разрешение подняться на колокольню. Но обручальное кольцо нарочному из Петербурга наотрез откажется отдать. Императрица Елизавета освободит братьев, сестер и вдову князя Ивана, одну из самых замечательных русских женщин, – княгиню Наталию Борисовну Долгорукову, урожденную Шереметеву. Она оставит бесхитростные, полные прелести и печали записки. Княжна Екатерина сохранит свой нелегкий и надменный нрав, с трудом Елизавета выдаст ее замуж за графа Александра Брюса, незадолго до того овдовевшего. Накануне своей смерти она сожжет все свои платья, чтобы никто их не надел».

Но подробности этих событий вы, уважаемые читатели, узнаете дальше.



АННА ИОАННОВНА



Увертюра к «опере» «Царица Анна»

После внезапной смерти Петра II наступил краткий период междуцарствования, когда императорский трон оставался пустым. В это время произошли события, имевшие важные последствия.

В момент смерти Петра II возле него в Лефортовском дворце, кроме родственников, находились шесть человек: трое Долгоруковых – Алексей Григорьевич, Василий Лукич и Михаил Владимирович, барон Андрей Иванович Остерман, князь Дмитрий Михайлович Голицын и генерал-адмирал Федор Матвеевич Апраксин – брат царицы Марфы, жены царя Федора Алексеевича. Посоветовавшись друг с другом, они решили пригласить для обсуждения создавшейся ситуации еще трех фельдмаршалов – князей Василия Владимировича Долгорукова, Михаила Михайловича Голицына, Ивана Юрьевича Трубецкого, а также морганатического мужа царевны Прасковьи Ивановны, сенатора и генерал-поручика Ивана Ильича Дмитриева-Мамонова.

Первым заговорил Дмитрий Голицын, прямо заявивший, что дети Екатерины I никаких прав на престол не имеют.



Дмитрий Михайлович Голицын

Вот что писал о Д. М. Голицыне профессор Казанского университета Д. А. Корсаков в книге «Воцарение императрицы Анны Иоанновны», вышедшей в Казани в 1880 году: «Самым даровитым, самым энергичным и просвещенным человеком из верховников, без сомнения, должен быть почтен князь Дмитрий Михайлович Голицын. Это крупная личность. Он представляет собою счастливое сочетание старинного московского боярства с европеизмом, являясь выразителем лучших сторон этого боярства; на нем, как на модели, можем мы изучить, какие плоды принесло бы нам общение с Западом, если бы это общение шло у нас постепенно и последовательно, а не было бы так круто и резко привито к нам, как то сделал Петр Великий. Голицын был застигнут реформой Петра в зрелые годы жизни, когда вполне определились характер и мировоззрение человека. Князь Д. М. Голицын был человек сильного характера, но и он не представлял натуры вполне цельной, свободной от противоречий. Стойко и смело проводя свои общественные воззрения, Голицын не раз должен был уступать „злобе дня“, не раз входил он в компромиссы. Он был чрезмерно горд и надменен, обожал власть более всего на свете и не переносил противоречия. Князь Голицын обладал обширным умом и большим образованием, но ум его, отличаясь сухостью и излишнею теоретичностью, не был согрет теплотою чувства; поэтому отрицательное отношение Голицына к окружавшей его действительности отзывается дидактизмом и ригоризмом (поучительностью и суровостью. – В. Б.). Он, как и большинство московских бояр, не любил немцев, но очень хорошо сознавал неизбежную необходимость для России в европейской цивилизации. Знакомый с несколькими европейскими языками, он много читал и в своей подмосковной усадьбе, в селе Архангельском, собрал обширную библиотеку – более 6000 томов исторических и политических сочинений. „В частной жизни, – говорит о нем кн. П. В. Долгоруков в своих „Memoires“, – он сохранил многие старинные русские обычаи. Так, например, его младшие братья, один – фельдмаршал, а другой – сенатор, не садились в его присутствии иначе, как по его личному приглашению; не только его племянники, но и племянницы, дочери и невестки его братьев и сестер целовали его руку“.

Князь Голицын был врагом скороспелых нововведений. Поэтому он не мог разделять всех принципов преобразовательной программы Петра Великого. В реформе Петра Голицыну более всего были антипатичны стремления царя изменить нравы и благочестивые обычаи старины. Семейные дела царя возмущали Голицына. Он не скрывал своих симпатий к злосчастному царевичу Алексею Петровичу и к его сыну, впоследствии императору Петру II. В отце и сыне чтил он «благородную отрасль благородного корня», как выражались наши древние летописцы о потомстве Мономаха. Зато с каким высокомерием, доходящим почти до презрения, отзывался князь о Марте Скавронской, воцарившейся под именем Екатерины I, и дочерях ее. Князь Дмитрий Михайлович не мог забыть стараний Феофана Прокоповича в пользу воцарения Екатерины и вообще не сочувственно относился к высшему духовенству за отсутствие в нем самостоятельности и независимости.

Князь Голицын и по своему происхождению, и по своим политическим убеждениям был аристократ в самом лучшем смысле этого слова. Происходя от литовского великого князя Гедимина, он был глубоко убежден, что аристократический режим есть единственно благотворный для общего блага России, и искренне стремился к достижению этого блага. Его политическим идеалом был государственный строй Швеции.

Двоюродный брат князя Василий Васильевич Голицын был на верху своей славы и могущества во дни юности Дмитрия Михайловича.

При Екатерине I Дмитрий Михайлович был назначен членом Верховного тайного совета со времени учреждения его в 1726 году. Почину князя Голицына принадлежат: забота Верховного совета о положении податных классов русского народа, а также и средства, предпринятые этим высшим в то время государственным учреждением к уменьшению и облегчению податей. При Петре II, будучи первенствующим членом Верховного тайного совета, Дмитрий Михайлович стоял во главе управления торговлею по званию президента Коммерц-коллегии. Он же первым назвал в качестве претендентки на престол Курляндскую герцогиню Анну Иоанновну. 19 января в десять часов утра Сенат, Синод и генералитет единогласно подтвердили принятое решение».



«Кондиции» Верховного тайного совета

После этого семь членов Верховного тайного совета выработали условия, так называемые «Кондиции», которые, по их мысли, должна была принять Анна Иоанновна, прежде чем станет императрицей. По этим «Кондициям» Анна Иоанновна обязывалась: править страной вместе с Верховным тайным советом; без его согласия не начинать войны и не заключать мира; передать в подчинение Верховному тайному совету командование гвардией; не присваивать своей властью никаких чинов выше полковничьего; не употреблять государственные доходы для собственного пользования; не казнить без суда, по собственному произволу, никого из дворянства; не выходить замуж и не назначать себе преемника без согласия Верховного тайного совета.

«Кондиции» завершались фразой: «А буде чего по сему обещанию не исполню, то лишена буду короны Российской». Добавив к «Кондициям» письмо о том, что все это одобрено Сенатом, Синодом и генералитетом, чего на самом деле не было, Василий Лукич Долгоруков поехал в Митаву к Анне Иоанновне.



Братья Рейнгольд и Карл Левенвольде

Мы уже говорили о том, что в 1727 году, сразу после смерти Екатерины I, один из ее любовников, граф Рейнгольд Густав Левенвольде, уехал на свою родину – в Ливонию. Брат же его граф Карл Густав Левенвольде остался в Петербурге и сделал после смерти Екатерины неплохую карьеру. Карл Густав был камергером при Петре II и в связи с этим имел доступ ко многим государственным тайнам. Был он осведомлен и о замысле верховников ограничить самодержавную власть Анны Иоанновны.

Как только Карл Густав узнал об этом намерении, он тотчас же написал письмо своему брату Рейнгольду Густаву, жившему под Ригой, и отправил его с быстроконным нарочным, который примчался к адресату, на сутки обогнав «верховников», медленно ехавших в каретах. Рейнгольд Густав, прочитав письмо и тоже не теряя ни минуты, сам понесся в Митаву к Анне Иоанновне и вовремя предупредил ее о коварных планах Долгоруковых «со товарищи». Рейнгольд Густав не только передал письмо, но и посоветовал Анне Иоанновне подписать «Кондиции», не показав вида, что она знает о чем-либо, а потом, в Петербурге, уничтожить эту бумагу. Потенциальная императрица не забыла этой услуги братьев Левенвольде и, как только стала императрицей, произвела Рейнгольда Густава в обер-гофмаршалы, а Карла Густава в генерал-поручики и генерал-адъютанты.

28 января 1730 года Анна Иоанновна подписала «Кондиции» и на следующий день выехала из Митавы в Москву.



Матримониальные истории будущей императрицы

До поездки в Москву с Анной Иоанновной произошло несколько амурных историй, связанных со сватовством, но ничем не кончившихся, и одна история в высшей степени романтическая. Однако все по порядку. После скоропостижной смерти мужа Анны Иоанновны герцога Фридриха Вильгельма Петр I решил выдать юную вдову замуж еще раз.

В 1717 году претендентом на ее руку был Саксен – Вейсенфельский герцог Иоганн Адольф, – но сватовство расстроилось. Следующий жених – принц Карл Прусский, – брак с которым тоже не состоялся, появился лишь через пять лет, в 1722 году.

Затем, еще при жизни Петра I, возникли четыре германских принца, заявлявших о своем желании стать мужьями Анны Иоанновны, но дальше брачных переговоров дело не шло.



Брачный пассаж с графом Морицем Саксонским

Наконец в сентябре 1725 года, через полгода после смерти Петра I, Анне Иоанновне, бывшей тогда в Санкт-Петербурге, сообщили о новом суженом – блестящем кавалере, храбреце и красавце, покорителе дамских сердец от Варшавы до Парижа, графе Морице Саксонском, внебрачном сыне польского короля. К тому же он был на три года моложе невесты, перешагнувшей к тому времени тридцатилетний рубеж. Еще не видя графа Саксонского, Анна Иоанновна уже влюбилась в него.

Новоявленную невесту не смущало, что Мориц слыл не только выдающимся бабником, но и столь же знаменитым дуэлянтом, мотом и картежником, за которым к

моменту сватовства накопилась куча долгов. Анну Иоанновну не останавливало и то, что граф Саксонский по рождению не был августейшей особой. И казалось, что полдела уже сделано, однако брачных переговоров и сватовства не последовало, хотя потенциальная невеста делала все, что было возможно.

Прошло около года, прежде чем Мориц решился на активные действия со своей стороны. Будущий знаменитый полководец, маршал Франции и выдающийся военный теоретик, отличавшийся дерзостью и быстротой маневра, он и на сей раз избрал именно такой образ действий. Бросив все свои версальские дела и утехи, Мориц целиком отдался молниеносной подготовке и не менее стремительному осуществлению задуманного предприятия. Он собрал со своих богатых парижских любовниц и уже сильно обедневшей матери все, что только мог, и помчался в Митаву. Для того чтобы стать мужем Анны Иоанновны, Морицу предстояло получить согласие дворянского Курляндского сейма, имевшего право выбирать герцога по своему усмотрению. Счастье сопутствовало Морицу – его избрали герцогом, но это требовало дальнейшего утверждения королем Польши и согласия на то российской императрицы, так как Курляндия, по юридическому статусу, зависела от двух этих стран. Казалось, что отец Морица, занимавший трон Польши, несомненно утвердит его избрание, но не тут-то было: политика взяла верх над родительскими чувствами, и Август воздержался от одобрения. И уж совсем никаких надежд не мог связывать Мориц с русской императрицей, если ситуация не соответствовала ее политическим планам.

А случилось так, что в это же самое время Екатерина I решила, что герцогом Курляндии должен стать А. Д. Меншиков, который и отправился в Ригу с внушительным кавалерийским отрядом. В Митаву же для переговоров с сеймом поехал Василий Лукич Долгоруков – влиятельный член Верховного тайного совета и опытный дипломат. Вскоре в Митаву приехал и Меншиков, где встретился со своим соперником, претендующим на курляндский трон.

Желая сразу же поставить Морица на место, Меншиков первым делом спросил:

– А кто ваши родители?

Мориц ответил вопросом на вопрос:

– А кто были ваши?

Курляндское дело закончилось ничем для обоих соискателей. Причем Мориц потерпел двойное фиаско: он не только лишился перспективы завладеть троном, но и получил отказ в своих матримониальных намерениях. Последнее же обстоятельство связано было с комическим эпизодом, более смахивающим на фарс.

…Дело в том, что Мориц поселился во дворце своей невесты, в одном из его крыльев. Ожидая благополучного исхода сватовства, пылкий кавалер не оставлял без внимания и молодых придворных красавиц. Одной из его пассий оказалась фрейлина Анны Иоанновны, которую граф Саксонский среди ночи пошел провожать домой. Это случилось зимой, во дворе замка лежал глубокий снег, и Мориц понес свою любовницу на руках. Внезапно Мориц обо что-то споткнулся, поскользнулся и упал, выронив фрейлину на снег. И вдруг он услышал пронзительные женские крики. Это кричали испуганная фрейлина и еще кто-то. Оказалось, что Мориц упал, споткнувшись о спящую пьяную кухарку с черной дворцовой кухни, где готовили для конюхов, кучеров и младших слуг. Она лежала на снегу, и Мориц, не заметив ее в темноте, запнулся, упал и уронил на нее свою любовницу. Обе женщины, страшно испугавшись, стали пронзительно и громко кричать. Во дворце возник переполох, проснулись все его обитатели, в их числе и Анна Иоанновна, получившая очевидное доказательство того, каков ее жених.

Понимая, что ситуация сложилась весьма для него неблагоприятно, Мориц все же проявил упорство и остался в Митаве, пока туда не пришли четыре русских полка под командованием генерала Ласи. Мориц бежал, на рыбацкой лодке переправился через реку Лиелупа и затем добрался до Данцига. Так завершилось очередное неудачное сватовство Анны Иоанновны.

Все это было рассказано для того, чтобы читателю стало ясно, кого ожидал в России императорский трон, кого пригласили в Петербург не очень-то дальновидные «верховники».

Как бы то ни было, но будущая российская императрица, выехав из Митавы 29 января 1730 года, 10 февраля приехала в Москву, объявленную покойным Петром II единственной столицей России.



Анна Иоанновна и супруги Бюрены, они же Бироны

Анна Иоанновна была второй дочерью царя Ивана Алексеевича и царицы Прасковьи Федоровны, урожденной Салтыковой. Она родилась в Москве 28 января 1693 года и сразу же попала в обстановку весьма для нее неблагоприятную. Отец постоянно болел, а мать почему-то не-взлюбила Аннушку, и она оказалась предоставленной самой себе да опеке богомольных и темных нянек и приживалок.

Уже в детстве девочке сказали, что она вовсе и не царская дочь, потому что Иван Алексеевич бесплоден, а отцом ее является спальник Прасковьи Федоровны Василий Юшков. (Спальником называли дворянина, который стерег сон царя или царевны, находясь в покоях рядом с опочивальней.)

Только два учителя были приставлены к девочке, когда она подросла, – учитель немецкого и французского языков Дитрих Остерман, брат вице-канцлера барона А. И. Остермана, и танцмейстер француз Рамбур. Из-за этого Анна Иоанновна осталась полуграмотной и в дальнейшем не очень-то увлекалась науками. Девочка была рослой – на голову выше всех, полной и некрасивой. После скоропостижной смерти мужа, она, как уже говорилось, навещая Петербург, делила свои сердечные привязанности с разными соискателями ее любви, но в Митаве ее серьезным поклонником, а потом и фаворитом, был мелкий дворцовый чиновник немец Эрнст Иоганн Бюрен. (В России его звали Бироном, да и он сам называл себя так, настаивая на своем родстве с французским герцогским домом Биронов.)



Во время его первого появления перед герцогиней Курляндской Бирону было двадцать восемь лет. Его отцом был немец-офицер, служивший в польской армии, но, кажется, не бывший дворянином. Во всяком случае, когда Анна Иоанновна попыталась добиться признания своего фаворита дворянином, Курляндский сейм отказал ей в этом. Что же касается матери будущего герцога, то ее дворянское происхождение бесспорно: она происходила из семьи фон дер Рааб. Эрнст Бирон был третьим сыном, «причем поначалу не самым удачным». В юности он стал студентом Кенигсбергского университета, но не закончил его, потому что чаще, чем в университетских аудиториях, сидел в тюрьме за драки и кражи. Двадцати четырех лет он приехал в Петербург и попытался поступить на дворцовую службу, но не был принят из-за низкого происхождения. В 1723 году Анна Иоанновна женила своего тридцатитрехлетнего фаворита на безобразной, глупой и болезненной старой деве Бенгине-Готлибе фон Тротта-Трейден, происходившей из старинного и знатного немецкого рода. Однако женитьба ничего не изменила в отношениях герцогини и фаворита. Более того, когда 4 января 1724 года у Бирона родился сын, названный Петром, то сразу же поползли упорные слухи, что матерью мальчика была не жена Бирона, а Анна Иоанновна. Когда мальчик подрос, обнаружилось его сильное сходство с Анной Иоанновной. И это еще больше утвердило тех, кто верил в эту версию, в их правоте.



Христофор Герман Манштейн о Бироне

А вот что писал о Бироне автор «Записок о России. 1727-1744» Христофор Герман Манштейн, уроженец Петербурга, близкий ко двору человек, офицер русской армии, хорошо осведомленный и о делах Курляндского двора: «Его дед по фамилии Бирен был первым конюхом герцога Иакова III Курляндского. Сопровождая всюду своего господина, Бирен успел заслужить его милость, так что герцог подарил ему в собственность небольшую мызу. Эрнст Иоганн провел несколько лет в Кенигсбергском высшем училище, отсюда он бежал, чтобы не попасть под арест, которому подвергался за некоторые некрасивые дела. По возвращении в Митаву он познакомился с Бестужевым (отцом великого канцлера), обер-гофмейстером двора герцогини Курляндской; он попал к нему в милость и пожалован был камер-юнкером при этом дворе. Едва он встал таким образом на ноги, как начал подкапываться под своего благодетеля; он настолько в этом успел, что герцогиня не ограничилась удалением Бестужева от двора, но еще всячески преследовала его и после, отправив Корфа в Москву жаловаться на него. А Бирен своею красивою наружностью в скором времени так вошел в милость у герцогини, полюбившей его общество, что она сделала его своим наперсником. Курляндское общество исполнилось зависти к новому любимцу; некоторые лица пытались даже вовлечь его в ссору.

Русское министерство также его не терпело. Всех возмутил его поступок с Бестужевым, от этого и в Москве его ненавидели и презирали. Дело дошло до того, что незадолго до кончины Петра II, когда Корф ходатайствовал об увеличении содержания герцогине, министры Верховного тайного совета объявили ему без обиняков, что для ее императорского высочества все будет сделано, но что они не хотят, чтобы Бирен этим распоряжался. В числе условий, которые депутаты должны были предложить новой императрице, было и то, чтобы она оставила своего любимца в Митаве. Хотя она и дала на это свое согласие, однако Бирену приказано было следовать за нею не в дальнем расстоянии…

В то время, когда он стал подвигаться на поприще счастья, Бирен присвоил себе имя и герб французских герцогов Биронов. Вот какой человек в продолжении всей жизни императрицы Анны и даже несколько недель после ее кончины царствовал над обширною империей России как совершенный деспот. Своими сведениями и воспитанием, какие у него были, он был обязан самому себе. У него не было того ума, которым нравятся в обществе и в беседе, но он обладал некоторого рода здравым смыслом, хотя многие отрицали в нем и это качество. К нему можно было применить поговорку, что дела создают человека. До приезда своего в Россию он едва ли знал даже название политики, а после нескольких лет пребывания в ней знал вполне основательно все, что касается до этого государства. В первые два года Бирон как будто ни во что не хотел вмешиваться, но потом ему полюбились дела и он стал управлять уже всем. Он любил роскошь и пышность до излишества и был большой охотник до лошадей. Остейн, ненавидевший Бирона, говаривал о нем: «Когда граф Бирон говорит о лошадях, он говорит, как человек; когда же он говорит о людях или с людьми, он выражается, как лошадь». Характер Бирона был не из лучших: высокомерный, честолюбивый до крайности, грубый и далее нахальный, корыстный, во вражде непримиримый и каратель жестокий. Он очень старался приобресть талант притворства но никогда не мог дойти до той степени совершенства, в какой им обладал граф Остерман, мастер этого дела».



Уничтожение «Кондиций» и крушение «верховников»

Встретившие Анну Иоанновну «верховники» с удовлетворением отметили, что Бирон не приехал, о чем специально просил ее Василий Лукич Долгоруков. Зато жена Бирона и его дети сопровождали Анну Иоанновну, что было дурным предзнаменованием, ведь вслед за женой в Москве мог появиться и муж. На следующий день, 11 фев-раля, состоялись похороны Петра II, которые откладывались в ожидании приезда новой императрицы.

Когда похоронная процессия выстроилась за гробом, Екатерину Долгорукову просто-напросто не подпустили к покойному, а ее брата Ивана поставили в середину процессии, хотя как ближайший друг покойного он порывался встать сразу за гробом. Все это красноречиво свидетельствовало о том, что звезда Долгоруковых закатилась.

20 февраля в Успенском соборе Кремля Анна Иоанновна приняла присягу высших сановников империи и князей церкви, а 25 февраля при стечении московских дворян и гвардейских офицеров на клочки изорвала «Кондиции», но все же пригласила «верховников» к пиршественному столу, накрытому в Грановитой палате. Во главе стоял малый императорский трон, и, пока собравшиеся устраивались на своих местах, императрица встала и сошла к князю Василию Лукичу Долгорукову. Анна Иоанновна взяла князя двумя пальцами за большой нос и повела вокруг опорного столба, поддерживавшего своды Грановитой палаты. Она остановила его напротив портрета Ивана Грозного и спросила:

– Князь Василий Лукич, ты знаешь, чей это портрет?

– Знаю, государыня, царя Ивана Васильевича.

– Ну так знай, что я, хотя и баба, но как он буду. Вы, семеро дураков, собрались водить меня за нос, да прежде-то я тебя провела…

Через десять дней специальным манифестом Анна Иоанновна упразднила Верховный тайный совет, а с течением времени все его члены оказались либо в ссылке, либо на плахе.



День новой российской императрицы

Одно обстоятельство бросалось в глаза при посещении дворцов Анны Иоанновны, о нем с некоторым удивлением писали иноземные гости императрицы: российский императорский двор был забит юродивыми и приживалками, ворожеями и шутами, странниками и предсказателями. В шуты не гнушались идти князья Голицын и Волконский, родственник царицы Апраксин, гвардейский офицер Балакирев. День новой императрицы проходил так. Вставала она в семь утра, ела за завтраком самую простую пищу, запивая ее пивом и двумя рюмками венгерского вина. Гуляла за час до обеда и перед ужином, а затем полтора часа ужинала и в десять часов ложилась спать. День ее был заполнен игрой в карты, разговорами и сплетнями с приживалками и гадалками, разбором драк шутов и дураков. Очень любила она стрельбу из ружей и была столь в ней искусна, что била птицу на лету. Во всех ее комнатах стояло множество заряженных ружей, и Анна стреляла через открытые окна в сорок, ворон и даже ласточек, пролетавших мимо. В Петергофе был заложен для нее зверинец, в нем содержалось множество зайцев и оленей, завезенных из Германии и Сибири. Если заяц или олень пробегали мимо ее окон, участь их была решена – Анна Иоанновна стреляла без промаха.

Для нее соорудили тир, и императрица стреляла по черной доске даже зимой, при свечах. Остаток дня проводила она в манеже, катаясь верхом, в чем ей очень способствовал Бирон, пропадавший в манеже и конюшне целыми днями. Летом же Анна Иоанновна превращалась в страстную охотницу, выезжавшую со сворой гончих на травлю зайцев и лисиц, ловлю зверей в силки и капканы, чтобы затем перевести своих четвероногих пленников в дворцовый зверинец.

Однако непритязательность и скромность в жизни личной новая императрица оставляла в своих жилых комнатах, как только выходила в дворцовые залы и апартаменты: на балах, приемах послов и иноземных влиятельных особ, на частых и разнообразных куртагах и пиршествах обществу являлась великая государыня – в порфире и отороченной горностаем мантии, в платье, усыпанном драгоценностями.



Роскошь и удовольствия

Вырвавшись из митавского захолустья, Анна Иоанновна с головой окунулась в роскошь и удовольствия. Однако удовольствия были грубыми и довольно однообразными, а развлечения скорее напоминали утехи средневековых восточных владык, нежели европейский политес XVIII века. Единственно, чем отличалась от своих предшественников Анна Иоанновна в лучшую сторону, – это тем, что она не любила пьянства.

Государственные же дела были у Анны Иоанновны в таком же загоне, как и у Екатерины I, и у Петра II. Ими занимались Бирон, Остерман, Миних и Артемий Петрович Волынский. О фактическом правителе России – герцоге Бироне – уже при его жизни сложилось противоречивое мнение. Одни считали его глупцом и грубияном, другие – истинно государственным человеком. Однако было бы чересчур опрометчиво полагать, что Бирон был глуп или бездарен. Сохранилось много доказательств его высокой образованности, ума и, если было нужно, такта.

Искусствовед Р. М. Байбурова писала об одной из сторон жизни Анны Иоанновны – ее увлечении строительством дворцов – так: «Оказавшись в России самодержавной царицей, хотя при этом, как отмечают историки, и никудышним государственным деятелем, передав полномочия по управлению страной в чужие, столь же нерадивые руки, Анна Иоанновна получила неожиданную возможность осуществлять с поистине русским размахом все то, к чему была приобщена долгой жизнью в зарубежье. И надо признать, что большие претензии в сочетании с самодержавной властью обернулись большим культурным сдвигом.

Прежде всего императрица пожелала иметь достойные дворцы. Прежние царские были скромны и производили незавидное впечатление на иностранцев: «Зимний дворец мал, выстроен вокруг двора и весьма некрасив… нет ничего замечательного в отношении архитектуры, живописи или меблировки. Летний дворец еще меньше и во всех отношениях плох, исключая садов, которые прекрасны для этой страны и имеют много тени и воды», – писал выдающийся архитектор Бартоломео Растрелли.

Тем большим контрастом стали дворцы аннинские, которые создавал Растрелли. Подытоживая свой долгий творческий путь, он писал: «Я построил большой двух-этажный дворец из дерева, с каменными погребами, наименованный Анненгоф, фасад которого, обращенный в сторону Москвы, имел более 100 туаз в длину… там был сделан сад… а также терраса напротив названного дворца, вся из тесаного камня, с большим спуском, над которым был сделан цветочный партер, окруженный пятью бассейнами, с фонтанами, украшенными статуями и вазами – все в позолоте. Это большое сооружение состояло более чем из 400 комнат, помимо большого зала, и имело две парадные лестницы, также украшенные скульптурой, а в главных апартаментах плафоны были расписаны живописью…» Четырехэтажный дворец с погребами и мезонинами был построен им в Петербурге, он также был богато украшен скульптурой и живописью. Талантливый зодчий строил и другие дворцы, оформлял праздники.

За императрицей потянулось и ее сановное окружение: большие комфортабельные дома, не уступающие западноевропейским образцам, стали строиться в Санкт-Петербурге и Москве, в усадьбах, окружающих обе столицы.

В Москве под руководством архитектора И. Ф. Мичурина началось составление плана города и урегулирование городской застройки. Был составлен свод архитектурных правил: «Должность архитектурной экспедиции». В Санкт-Петербурге интенсивно работала Канцелярия от строений, в которую входила «живописная команда», расписывавшая интерьеры новых зданий, садовые павильоны, и создававшая портреты знатных и богатых заказчиков. Меблировка новых домов требовала больших денег, а также и множества сопутствующих предметов роскоши: посуды, зеркал, ковров и гобеленов, мрамора и бронзы, что способствовало развитию мануфактур и ремесел.

Все это влекло за собой усовершенствование карет и экипажей, появление новых тканей и ювелирных изделий, одежды и обуви.



Участь Долгоруковых и Шереметевой

Приехав в Россию, Анна начала с того, что отправила в ссылку всех Долгоруковых с женами и детьми. Фамилия была велика, а потому разнообразна и в отношении к случившемуся, и в характерах, и в судьбах. Не имея возможности рассказать в этой книге о каждом из Долгоруковых, проследим судьбы лишь камергера покойного Петра II князя Ивана Алексеевича, его невесты Натальи Борисовны Шереметевой и «разрушенной царской невесты» Екатерины Алексеевны Долгоруковой с ее семейством.

Мы уже говорили, что незадолго до смерти Петр II и его «собинный друг» Иван Долгоруков, обручившись каждый со своей невестой, договорились сыграть общую свадьбу и даже назначили срок – 19 января 1730 года. Однако 18 января Петр II умер, и, таким образом, речь могла идти только об одной свадьбе – Ивана Долгорукова и Натальи Шереметевой. Уже на похоронах Петра II стало ясно, что их недолгая песенка спета до конца, и с каждым новым днем все отчетливее вырисовывалась мрачная перспектива гонений и опалы.

Богатая и красивая Шереметева могла бы отказаться от венчания, порушив помолвку, но она любила своего жениха, и когда ее родственники стали говорить: «Откажись от него – он тебе еще не муж, помолвлен, да не венчан!» – Наталья Борисовна отвечала: «Войдите в рассуждение: какое это мне утешение, и честна ли совесть, когда он велик, так я с радостью за него шла, а как стал несчастлив, так и отказать ему?» И когда прошло много лет, и Наталья Борисовна, все же ставшая Долгоруковой, перенесла вместе со своим мужем невероятные лишения и страдания (о них речь пойдет ниже), она написала так: «Во всех злополучиях была я моему мужу товарищем, и теперь скажу самую правду: никогда не раскаивалась я, что пошла за него. Он тому свидетель. Все, любя его, сносила, еще и его, сколь могла, подкрепляла».

А после похорон Петра II и дом старого князя Алексея Григорьевича Долгорукова, и дома всех его родственников, а вместе с ними и дом Шереметевой, оказались как будто пораженными чумой – никто не заезжал, не заходил и к себе никого из опальных вельмож и их родни не звал. Князь Алексей Григорьевич со всей семьей из Москвы

уехал и поселился в пятнадцати верстах от города, в усадьбе Горенки, в большом каменном доме с оранжереей, с церковью, в парке с прудами. Сюда же приехала и Наталья Борисовна. Молодых обвенчали в усадебной церкви, а тихая свадьба больше походила на поминки. Когда на третий день новобрачные собрались в Москву, чтобы нанести визиты другим Долгоруковым, вдруг появился сенатский секретарь с именным императорским указом, повелевавшим всему дому Долгоруковых отправляться в ссылку. И вместо Москвы поехали Долгоруковы, куда велено им было, – за восемьсот верст, в одну из их пензенских вотчин. Стоял апрель, таяли снега, и дорога была нелегкая.

В Коломне нагнал их офицер и отобрал у старого князя и его сына, бывшего камергера, «кавалерию» – ордена

Андрея Первозванного. По дороге к Пензе начались меж Долгоруковыми раздоры. Невестку они невзлюбили, сразу же отделили Ивана и Наталью от своего кошта, и даже палатку на ночь ставили им где-нибудь обочь, не на самом удобном месте. Обоз их то и дело плутал, и ночевать чаще всего приходилось то в лесу, то в поле. Через три недели доехали они до села Селище, под Касимовым, которое тоже принадлежало их семье. Не успели Долгоруковы передохнуть, как в тот же день нагнали их солдаты и велели, не мешкая, менять путь и отправляться в Сибирь. Под строгим караулом, не объявляя пункта назначения, семью погрузили на струг, и по Оке и Каме через месяц доставили в Соликамск, а потом погнали пешком через Уральские горы. Местность была совершенно пустынна, и спать приходилось под открытым небом. В Тюмени их снова погрузили на судно – на сей раз это была старая, дырявая расшива, – и повезли по Иртышу на север. Через месяц плавания расшива причалила к острову между реками Сосьвой и Вогулкой, на котором в землянках и курных избах – маленьких, кособоких, грязных – жили дотоле невиданные ими люди: они ездили на собаках, ели сырую рыбу и носили на голом теле одежду из невыделанных оленьих кож. И изб таких были сотни, а людей поболее тысячи, да церковь, да острог. Это был печально знаменитый Березов, где умер Меншиков и где теперь предстояло жить и Долгоруковым.

Долгоруковых заперли в острог, и от всего пережитого в пути и увиденного в Березове старый князь через неделю умер, и лишь только успели его схоронить, как следом за ним умерла его жена.

Наталья Борисовна, бывшая уже на сносях, тихо плакала, Иван пребывал в постоянной печали, а Екатерина неистовствовала, срывая досаду и зло на мягкосердечной и безответной Наталье Борисовне.

Со временем положение ссыльных чуть улучшилось – их стали выпускать из острога, а воинский начальник, майор Петров, и местный воевода Бобровский иной раз приглашали в гости. Когда же у Натальи родился сын Михаил, то Петров даже стал его крестным отцом. Все было бы более или менее благополучно, если бы Иван Алексеевич не подружился с отставным моряком-пьяницей

Овцыным, который стал волочиться за бывшей царской невестой, а князь Иван пустился в загул и во хмелю стал говорить своему новому другу бог весть что. Он рассказывал об оргиях Елизаветы, о ее связи с Шубиным, утверждал, что и он сам тоже был любовником цесаревны. Слухи об этих пьяных сплетнях поползли по Березову, и вскоре отозвались доносом в Петербурге. На первых порах велено было всех Долгоруковых вновь запереть в острог и в город более не выпускать. Но вслед за первым доносом пошел второй, после чего Ивана Алексеевича отделили от семьи и посадили в землянку, под замок.

В мае 1738 года в Березове появился капитан Ушаков – родственник начальника Тайной канцелярии, но под чужой фамилией, и, разумеется, не в мундире. Он перезнакомился со всеми и особенно сошелся с «разрушенной невестой», которая и наговорила ему такого, что брата ее схватили и отправили в Тобольск. «Отняли у меня жизнь мою, беспримерного моего милостивого отца и мужа, с кем я хотела свой век окончить и в тюрьме была ему товарищ; эта черная изба, в которой я с ним жила, казалась мне веселее царских палат… Что я делала? Кричала, билась, волосы на себе драла; кто ни попадет, встречу всем валюсь в ноги, прошу со слезами: „Помилуйте, когда вы христиане, дайте только взглянуть на него и проститься“. Но не было милосердного человека, никто не утеснил меня и словом, а только взяли меня и посадили в темницу. А там через два месяца родился у меня и второй сын – Митенька», – так писала Наталья Борисовна.

В Тобольске Ушаков и прокурор полевых войск Василий Иванович Суворов, отец будущего великого полководца, пытками довели князя Ивана до того, что он сошел с ума. Из Тобольска его увезли в Шлиссельбург, где уже сидели в казематах пять его двоюродных братьев и дядьев Долгоруковых. Ивана приговорили к колесованию, а трех родных братьев его покойного отца – Василия, Сергея и Ивана – к отсечению головы. На казнь их всех увезли в Новгород. Когда Ивану ломали руки и ноги, он читал молитву, чуть вздрагивая при каждом новом переломе. А двух братьев Ивана – Александра и Николая – ободрали кнутом, отрезали обоим языки и заточили в вологодском остроге. Еще одного брата – Александра – сослали на Камчатку. Екатерину же отправили в Томский женский монастырь, где она жила в одной келье с монашками-нищенками, питавшимися подаянием.

А Наталья Борисовна подала Анне Иоанновне прошение. Она просила, если муж ее жив, то позволить ей быть с ним, даже если он в тюрьме, а если мертв, то отпустить ее в монастырь. Императрица разрешила, и Наталья Борисовна, неся на руках младшего – Митеньку, больного и слабого, – пошла с восьмилетним Мишенькой из Березова в Москву. Они вышли в дорогу 17 июня 1740 года и ровно через четыре месяца, 17 октября, пришли в Москву. Они не знали, что именно в этот самый день в Петербурге умерла их гонительница, злой гений их семьи – Анна Иоанновна…

Чтобы закончить эту историю, скажем, что Наталья Борисовна окончила дни свои в одном из киевских женских монастырей. Там-то она и написала свои «Памятные записки», закончив их так: «Надеюсь, что всякая христианская душа обрадуется моей смерти, подумав: она перестала плакать».



Братья герцога Бирона – Карл и Густав

Следом за фаворитом вскоре приехали в Россию и два его брата – старший и младший.

Старший брат Бирона, Карл, еще в ранней молодости поступил на русскую службу, но вскоре попал в плен к шведам. Карл бежал из плена и, вступив в польскую армию, дослужился до подполковника. Как только Анна Иоан-новна стала императрицей, Карл приехал в Москву, был удостоен чина генерал-аншефа и должности военного коменданта Москвы. Однако образцом дисциплины комендант не был: из-за постоянных драк в пьяном виде Карл Бирон получил так много ран и увечий, что стал инвалидом, и вследствие этого оказался неспособным к службе.

Младший брат герцога, Густав Бирон, приехал в Россию, как и старший его брат Карл, тоже из Польши и тоже из военной службы. Он появился при дворе Анны Иоанновны одновременно с Карлом. Сначала Густаву был дан чин майора гвардии, а потом, очень скоро, и генерал-аншефа. Он не отличался ни умом, ни храбростью, и если бы не знаменитый брат, то о нем не осталось бы ни следов, ни памяти. Крушение фаворита повлекло за собой арест и отправление в ссылку обоих его братьев, которые и потом разделяли участь Эрнста Иоганна. Но об этом дальше.



Сенат и Кабинет министров

Анна Иоанновна восстановила Сенат, а 18 октября 1731 года (по инициативе Остермана) был образован Кабинет министров – «для лучшего и порядочнейшего отправления всех государственных дел, подлежащих рассмотрению императрицы». Будучи Советом при императрице, Кабинет министров обладал широкими правами в области законодательства, управления, суда и контроля за всеми государственными учреждениями в столице и на местах.

В его состав вошли три кабинет-министра: граф Гавриил Иванович Головкин – родственник матери Петра I, канцлер и президент Коллегии иностранных дел князь Алексей Михайлович Черкасский – сенатор, один из активнейших врагов «верховников», и граф Андрей Иванович Остерман, фактически определявший русскую внешнюю политику во все годы правления Анны Иоанновны.

В 1735 году, по указу императрицы, подписи всех трех кабинет-министров равнялись ее собственной подписи. После смерти Головкина его место в Кабинете министров занимали последовательно Павел Иванович Ягужинский, Артемий Петрович Волынский и ближайший сподвижник Бирона Алексей Петрович Бестужев-Рюмин. По властным прерогативам Кабинет министров стал верховным учреждением государства, отодвинув Сенат на второе место.



Андрей Иванович Остерман

Генрих Иоганн, на русский манер Андрей Иванович Остерман, был видным соратником Петра I. Остерман поступил на русскую службу еще в 1703 году, в Амстердаме, Он и тогда уже был одним из самых образованных сотрудников Посольского приказа, а впоследствии сделал блестящую дипломатическую карьеру, подписав Ништадтский мир и став в 37 лет вице-президентом Коллегии иностранных дел. Он вовремя отошел от «верховников», сохранив тем самым свое влияние на Анну Иоанновну и Бирона.



Фельдмаршал Миних

Среди сорока девяти российских фельдмаршалов, состоявших на русской службе в течение двух веков, десятым был Бурхард Христофор Миних, начавший службу при Петре I и окончивший ее при Екатерине II, через 46 лет. Он пережил семь царствований, верой и правдой служа России. Но, пожалуй, наибольшее значение имела его деятельность в 30-е годы XVIII столетия, когда Миних был президентом Военной коллегии и командовал русскими войсками в двух победоносных кампаниях – русско-польской и русско-турецкой.

Ниже публикуются фрагменты статьи выдающегося русского историка Н. И. Костомарова «Фельдмаршал Миних и его значение в русской истории», опубликованной в журнале «Вестник Европы» в 1884 году.

«У людей с громадным умом и сильною волею, людей, способных к разносторонней деятельности, бывают, однако, предметы, которым они предаются более, чем другим. У Петра Великого было такое пристрастие к воде. Водоплавание до того занимало его существо, что он вздумал основывать посредине материка, в Воронеже, гавань, и неглубоководный Дон хотел сделать прямым путем в Черное море. Государь и на Руси, и за границей искал людей, которые бы, подобно ему, любили те же водяные упражнения. Никто в этом отношении не был до такой степени подходящим человеком, как Миних, так же, как Петр, разносторонний, ко всему способный, подвижный, неутомимый и так же до страсти лелеявший водяное дело.

Нашего Миниха отец Антон Гюнтер Миних служил в датской службе с чином подполковника и получил звание надзирателя за плотинами. У него родился 9 мая 1683 года второй сын – Бурхард Христоф. Когда ему исполнилось шестнадцать лет, молодой человек вступил в военную службу по инженерной части. Он был в походах, получил чин полковника, наблюдал за устройством каналов и шлюзов. Но его чрезвычайно живой нрав и потребность сильных ощущений увлекали его. Миних стал выискивать себе иного отечества, колебался, к кому ему пристать из двух соперников: к Карлу XII или к Петру I, остановился на Петре.

С этого времени Миних стал всецело принадлежать России. Ему было 37 лет. Он был высок ростом, статно сложен, красив лицом; его быстрые проницательные глаза выказывали то величие духа, которое заставляет любить, уважать и во всем повиноваться.

Заботясь о Петербурге, своем любимейшем произведении, Петр беспокоился о том, что водяное сообщение города со внутренними странами России затрудняется. Еще с 1710 года начат был Ладожский канал с целью дать возможность судам избежать Ладожского озера, беспокойного и бурного в осеннее время. Работы шли чрезвычайно медленно. Петр назначил комиссию. Генерал-майор Писарев, заведовавший до того времени канального работою, был в числе членов этой комиссии. Большинство членов комиссии одобрили мнение Писарева потому единственно, что Писареву покровительствовал всесильный Меншиков. Миних, человек самолюбивый и горячий, сказал: «Если канал поведется так, как хочет Писарев, то он никогда не будет окончен. Пусть государь посмотрит собственными глазами». Осенью 1723 года Петр отправился в путь по болотистому бездорожью. Писарев употребил все усилия, как бы не допустить государя ехать. Сторону Писарева держал царский лейб-медик: он представлял царю, что езда повредит его здоровью. Петр был очень утомлен, однако обозрел часть работ Писарева, они ему очень не понравились. Петр соскочил с лошади, лег животом на землю и показывал рукою Писареву, что берег канала идет не по одной линии, что дно не везде равной глубины и так далее. Это была полная победа Миниха: царь поручил ему строение канала. Через год Петр прибыл на канал, приказал спустить воду и собственноручно стал прокапывать плотину. Вода ринулась с быстротою. Вблизи стоял маленький ботик. Петр вошел в него и приказал Миниху садиться. Ботик понесло по течению. Петр пришел в восторг, беспрестанно скидал с головы шляпу, махал ею и кричал: «Ура! Ура!», – обнял и расцеловал Миниха. Прибывши в Петербург, Петр сказал Екатерине: «Труды моего Миниха радуют меня и подкрепляют мое здоровье. Недалеко то время, когда мы с ним сядем в шлюпку в Петербурге и выйдем на берег в Москве в Головинском саду».

Петр не дожил до окончания Минихом Ладожского канала.