Вольдемар Николаевич Балязин
Крушение великой империи
Неофициальная история России.
ПЕРВАЯ МИРОВАЯ
Начало и общий ход войны
15 июля 1914 года началась Первая мировая война. Австро-Венгрия, воспользовавшись тем, что студент-националист, член организации «Молодая Босния» Гаврило Принцип застрелил наследника престола эрцгерцога Франца Фердинанда, объявила Сербии войну. За братскую православную Сербию вступилась Россия, а 19 июля, Германия, в свою очередь, вступившись за союзную Австро-Венгрию, объявила войну России. 24 июля к Германии присоединилась Австро-Венгрия, после чего война стала общеевропейской, а вскоре и мировой. В ней приняли участие 38 государств с населением в 1,5 млрд человек.
20 июля Николай II назначил Верховным Главнокомандующим великого князя Николая Николаевича, который все внимание уделил быстрейшей мобилизации. И все же прошло 40 дней, пока русская армия была полностью отмобилизована. Однако уже осенью оказалось, что в огромной армии не хватает 870 тысяч винтовок, нет достаточного числа патронов, слаба артиллерия. А между тем с первых же дней начались тяжелые бои, и в них русская армия сразу стала нести такие потери, каких никто не мог предположить даже в самых мрачных прогнозах. По мобилизации в армии оказалось более 5 млн солдат и офицеров, а за все годы войны под ружье было поставлено более 15 млн человек.
Серьезнейшим изъяном было то, что армией командовали два человека, ненавидевшие друг друга, – великий князь Николай Николаевич и военный министр Владимир Александрович Сухомлинов. Великий князь – двухметровый великан со сверкающими синими глазами – был самым уважаемым человеком в армии. «Вся его натура, – писал Морис Палеолог, – источала неистовую энергию. Его язвительная, обдуманная речь, быстрые, нервные движения, жесткий, крепко сжатый рот и гигантская фигура олицетворяли властную и пылкую храбрость».
Сухомлинов во всем был полной противоположностью великого князя: маленький и толстый, он был сибарит и лентяй, постоянно врал. О нем говорили, что больше собственной самоуверенности ему было присуще беспредельное невежество.
В этой ситуации Николай II вынужден был исполнять роль верховного арбитра, склоняясь чаще на сторону своего министра.
В первые месяцы войны немцы навязали Антанте свой план действий: они ворвались во Францию и вскоре остановились у ворот Парижа. Спасая союзников, две русские армии – П. К. Ренненкампфа и А. В. Самсонова – начали самоубийственное наступление в Восточной Пруссии, но были разбиты. Тем не менее, немцы вынуждены были снять с Западного фронта более двух корпусов, и их наступление на Париж сорвалось. Это дало возможность французам в пограничных сражениях измотать немецкие войска и остановить их на реке Марна. А на Восточном (Русском) фронте главные сражения 1914 года развернулись в Польше и Галиции.
Не в людях было дело, а в системе
Ставка Николая Николаевича располагалась возле станции Барановичи, почти на стыке двух фронтов – германского и австро-венгерского, в густом смешанном лесу. Она состояла из двух десятков вагончиков, между которыми были настланы деревянные тротуары. Туда часто приезжал Николай II, и уже в конце октября 1914 года, возвращаясь из Ставки в Петроград, он побывал и на переднем крае – в Иван-городе. В ноябре царь проехал на Турецкий фронт, а через год, снова приехав в Ставку, привез с собой и 11-летнего цесаревича, одетого в длинную серую шинель рядового пехотинца.
Жильяр, сопровождавший наследника, писал: «Алексей Николаевич следовал по пятам за отцом, боясь пропустить слово в рассказах этих мужественных воинов, часто смотревших смерти в лицо. Черты лица его, которые всегда были выразительными, становились совсем напряженными от усилия не пропустить ни одного слова из рассказов этих героев. Его присутствие возле царя особенно интересовало солдат… Но главным, что производило величайшее впечатление на них, было то, что цесаревич одет в форму рядового».
К середине 1915 года русская артиллерия замолчала – на 300 немецких выстрелов она могла ответить только одним снарядом. Неудачи не заставили себя ждать: русская армия начала отступление из Польши, Галиции, Литвы, Курляндии. Отход армии сопровождался уходом на Восток сотен тысяч беженцев.
Отступление и неудачи в войне связывали со шпионажем в российских верхах в пользу немцев. В феврале 1915 года был арестован находящийся на службе в армии жандармский полковник Мясоедов. Вместе с ним арестовали и нескольких друзей и сослуживцев Сухомлинова. Особый военно-полевой суд приговорил Мясоедова к смертной казни и его казнили 19 марта того же года. Вслед за тем стали утверждать, что и военный министр и его красавица-жена, бывшая на 30 лет младше его и часто посещавшая немецкие курорты, тоже шпионы Германии.
Николаю ничего не оставалось, как попросить своего министра уйти в отставку. 13 июня 1915 года военным министром стал генерал от инфантерии А. А. Поливанов – либерал, редактор военных изданий, закончивший свой путь в 1920 году на посту члена Особого совещания при Главкоме Красной Армии С. С. Каменеве (тоже бывшем офицере русской армии). Впрочем, военным министром Поливанов был лишь до 15 марта 1916 года. Менее чем за два года (до отречения Николая II от престола) на этом посту побывали еще 3 человека, и средний срок их пребывания в должности равнялся семи месяцам. Стало быть, не в людях было дело, а в системе.
Почти одновременно с Сухомлиновым подали в отставку еще 3 министра. И не только в России, но и за границей создалось впечатление о слабости и шаткости царского режима. Отставки эти происходили на фоне сдачи немцам многих городов и целых губерний, тогда Николай II принял решение стать во главе армии, заменив великого князя Николая Николаевича. Однако многие пришли от этого в смятение. А. А. Поливанов говорил: «Подумать жутко, какое впечатление произведет на страну, если государю императору пришлось бы от своего имени отдать приказ об эвакуации (то есть сдаче) Петрограда или, не дай Бог, Москвы». А член Государственного Совета А. В. Кривошеин (один из главных врагов Сухомлинова) во всеуслышание заявил: «Народ давно, со времен Ходынки и японской кампании, считает государя царем несчастливым, незадачливым». Но это были голоса людей, стоявших у руля государства; народ же считал, что царя подтолкнул к принятию должности Верховного Главнокомандующего не кто иной, как Гришка Распутин.
Война и царская семья
Царская семья отнеслась к войне как своему собственному кровному и семейному делу. Их фамильная психология, заставлявшая всех Романовых считать себя хозяевами Земли Русской, не позволяла им оставить родину в беде, а самим укрываться в тылу. И потому все великие князья и князья крови, способные носить оружие, пошли на фронт.
О Николае Николаевиче мы уже упоминали. Вместе с ним в Ставке находился и его родной брат Петр Николаевич. Великий князь Борис Владимирович – Августейший походный атаман всех казачьих войск – тоже почти всегда был на фронте. В штабе Юго-Западного фронта служил и великий князь Николай Михайлович, который из-за своего ума, скептицизма и огромной исторической эрудиции с самого начала не верил в успех войны, слишком хорошо зная и царя, и всех великих князей. Более всего он критиковал своего двоюродного брата – Верховного Главнокомандующего – за его авантюристическую тактику стремительных, но не подготовленных наступательных операций в Галиции и Восточной Пруссии. Однако его взгляды разделял лишь один член семьи – великий князь Александр Михайлович, выступивший на фронте в новой роли, – уйдя с морской службы не по своей воле, он стал руководителем и организатором русской военной авиации и, превратившись в хорошего летчика, возглавил авиацию Юго-Западного фронта, а потом и всю военную авиацию страны.
В Действующей армии (разумеется, в гвардейских полках) служили офицерами и другие Романовы: сыновья великого князя, президента Академии наук, поэта «К. Р.» – Гавриил, Константин, Олег и Игорь (тогда еще совсем молодые офицеры). Старшему из «Константиновичей» – Гавриилу – было 27, младшему Игорю – 20 лет.
29 сентября 1914 года, через 2 месяца после начала войны, в семье Романовых погиб один из самых молодых ее «воинов» – великий князь Олег Константинович. Ему шел 22-й год. Это случилось в Восточной Пруссии, когда его эскадрон отступал к русской границе по топким болотам под градом вражеских снарядов. Он был ранен в живот и умер на второй день после ранения.
Приключения Марии Федоровны
Война, начавшаяся летом, когда многие Романовы по обыкновению отдыхали и лечились на европейских курортах, застигла их врасплох. Но все они сумели быстро и благополучно вернуться в Россию. С приключениями и трудностями добралась до Петрограда лишь вдовствующая императрица.
Весть о начале войны застала Марию Федоровну в Англии, где она гостила у сестры – королевы Александры. 2 августа императрица пересекла Ла-Манш, тотчас же пересела на поезд и двинулась в Россию. Но как только ее поезд пришел в Берлин, Марии Федоровне объявили, что сообщения с Россией нет и дальше ей ехать нельзя.
Немцы обращались с нею грубо и даже отказались продать императрице и ее спутникам продовольствие. Для удовлетворения просьб Марии Федоровне предложили обратиться к германскому императору, но она категорически отказалась. В то время на вокзале собрались русские, не успевшие выехать из Германии, и императрица на свой страх и риск всех их приютила в своем вагоне. Наконец появился немецкий чиновник из министерства иностранных дел и приказал поезду следовать в Данию. Вагон заперли, поставили на площадки часовых и отправили в Копенгаген. Здесь, не задерживаясь ни на один день, царица приказала следовать через Швецию в Россию.
В 1914-1917 годах она вся ушла в работу по руководству «Красным Крестом»: формировала санитарные отряды и санитарные поезда, организовывала госпитали и, как могла, помогала раненым.
Царские дети
К началу войны дети Николая II и Александры Федоровны представляли собою прелестное сообщество из четырех сестер и брата в возрасте от 10 до 19 лет.
В любой многодетной семье близкие по годам сверстники тянутся друг к другу, образуя маленькие группки по интересам. Так было и в царской семье: две старшие дочери – Ольга и Татьяна – составляли одну пару, две младшие – Мария и Анастасия – другую. Немного особняком стоял единственный мальчик – их брат Алексей. Сестры очень любили друг друга, особенно же сильно любили и жалели они своего брата – печального, тихого и необыкновенно красивого мальчика, с длинными, шелковистыми, вьющимися светло-каштановыми волосами, ясными большими серо-голубыми глазами и необыкновенно нежной кожей.
Воспитатель цесаревича Пьер Жильяр, учивший его французскому языку, так писал о нем, когда Алексею шел десятый год: «Он был довольно крупен для своего возраста. Он вполне наслаждался жизнью, когда мог, как резвый и жизнерадостный мальчик. Вкусы его были очень скромны. Он совсем не кичился тем, что был Наследником Престола, об этом он меньше всего помышлял. Его самым большим счастьем было играть с двумя сыновьями матроса Деревенко, которые оба были несколько моложе его.
У него была большая живость ума и суждения и много вдумчивости. Он поражал иногда вопросами выше своего возраста, которые свидетельствовали о деликатной и чуткой душе… В маленьком капризном существе, каким он казался вначале, я открыл ребенка с сердцем, от природы любящим и чувствительным к страданиям, потому что сам он уже много страдал».
Девочки были дружны, помогали друг другу и чаще всего бывали вместе. Возле них были одни и те же учителя, воспитатели и воспитательницы. Они жили сначала в одной большой комнате; став старше, разделились на две пары, и только будучи уже взрослыми, стали жить каждая в своей комнате.
Они не были избалованы роскошью, и, как в семьях среднего достатка, младшие сестры донашивали платья, юбки, кофты, пальто и даже обувь старших.
По воспоминаниям царского камердинера А. А. Волкова, дети с 8 часов утра и до обеда занимались уроками. При них постоянно жили Гиббс и Жильяр – преподаватели английского и французского языков, а остальные учителя были приходящими. Иногда занятия ненадолго прерывались, и детей брала с собою на прогулку Александра Федоровна, катая их в экипаже по Царскосельскому парку. При детях состоял доктор Е. С. Боткин, а Алексея, кроме того, опекал доктор В. Деревенько. Когда же цесаревич болел так, что не мог ходить, то его носил на руках высокий и сильный моряк, бывший боцман императорской яхты «Штандарт», почти однофамилец доктора – Деревенко. Вскоре в помощь ему был привлечен еще один дядька – матрос Нагорный.
Начальник канцелярии Министерства Двора генерал-лейтенант А. А. Мосолов, тоже оставивший воспоминания, писал, что сначала девочки росли без надзора воспитательниц, а только под опекой нянек. Когда же сестры выбегали из своих комнат, то только мать присматривала за ними. Постепенно надзор за великими княжнами перешел к Екатерине Адольфовне Шнейдер, которая учила русскому языку великую княгиню Елизавету Федоровну, когда она приехала в Россию. Шнейдер получила придворную должность гофлектрисы и учила принцесс, пока они были маленькими, по всем предметам. Она любила девочек как своих родных детей и была им бесконечно предана. Она доказала свою верность им, отправившись в 1918 году в Сибирь и разделив с ними их ужасную участь. Та же судьба постигла и двух нянь девочек – Анну Александровну Тяглову и Елизавету Николаевну Эрсберг.
Следует заметить, что цесаревны, во многом отличаясь друг от друга, имели и много общего. Они были веселы и незлобивы, любили мать и отца, отличались искренней набожностью, не пропускали церковных служб и исполняли все религиозные обряды: постились, исповедовались, причащались, раздавали милостыню бедным, облегчали участь попавшим в беду.
О детстве царских дочерей сохранилось очень немного сведений. Отдельную небольшую книжку о старшей из них – Ольге – написал в эмиграции П. Савченко, издав ее в 1986 году в Джорданвилле. В этой книжке были по крупицам собраны свидетельства учителей, фрейлин, придворных – всех, кто когда-то сталкивался с царскими дочерями.
Фрейлина Танеева свидетельствовала: «Дети их величеств были горячие патриоты; они обожали Россию и все русское; между собой говорили только по-русски, хотя учили их трем иностранным языкам: английскому, французскому и немецкому.
Довольно рано всех девочек научили плавать, ходить на веслах на шлюпках, танцевать и ездить верхом. «Сестры были прелестными девочками, скромно и просто воспитанными, относившимися ко всем с ласковостью и вежливостью, а зачастую и строгой заботливостью», – вспоминал флигель-адъютант Фабрицкий.
В 1914 году девятнадцатилетняя Ольга стала уже невестой. Летом она отправилась в Румынию, где ее ждал потенциальный жених – принц Кароль. Однако принц не приглянулся Ольге, и решение о помолвке отложили. Сопровождавшие ее знали, что решающим оказалось то обстоятельство, что Ольга не захотела оставаться в Румынии, потому что не мыслила себе жизни без России.
Разразившаяся война заставила царских детей быстро посерьезнеть и повзрослеть: в их дом пришла беда, а ничто так не способствует возмужанию как борьба с несчастьем, которая сплачивает и выявляет такие высокие качества, как сила воли, самоотверженность, стремление прийти на помощь другим. Их бабушка и мать, их тетки и старшие двоюродные сестры с первых же дней войны стали сестрами милосердия в санитарных поездах и лазаретах.
Лазареты были развернуты во всех дворцах, и цесаревны почти сразу же увидели страшную изнанку войны – увечья, смерть, кровь и страдания своих «милых и родных солдатиков», с любовью и нежностью глядевших на них, скрывая боль и муки, о которых добрые девочки-христианки все равно догадывались и не по-детски глубоко и серьезно сострадали.
Ольга и Татьяна почти сразу же ушли в «Красный Крест», младшие потянулись за ними через два-три года. Война коснулась их, и когда они узнали о смерти двоюродного дяди Олега Константиновича, который всего на 3 года был старше Ольги. А когда цесаревич Алексей вместе с отцом стал ездить в Ставку, на фронт, то у них к беспокойству об отце прибавилась и постоянная тревога за брата.
Брат царя – Михаил Александрович
Вскоре после начала войны в Петроград приехал младший брат царя – великий князь Михаил Александрович – со своей морганатической женой Натальей Сергеевной и 2-летним сыном Георгием. История его женитьбы сопровождалась громким скандалом.
В 1908 году, когда Михаилу было 30 лет, он попросил у Николая II официального разрешения на брак. Узнав, о ком идет речь, Николай категорически запретил даже думать об этом. Михаил Александрович встретил Наталью Сергеевну в то время, когда командовал эскадроном лейб-гвардии Кирасирского полка, шефом которого была его мать – вдовствующая императрица Мария Федоровна. Полк стоял в Гатчине, и на одном из полковых праздников, Михаилу Александровичу и была представлена Наталья Сергеевна, бывшая в то время женой ротмистра-кирасира Вульферта. У них завязался роман. Уже само по себе то, что великий князь уводит от своего однополчанина жену, не могло рассматриваться иначе, как низкий и бесчестный поступок. Но дело отягощалось еще и тем, что Наталья Сергеевна – дочь московского адвоката Шереметьевского (не путайте с графами Шереметевыми!), поверенного братьев-мультимиллионеров Рябушинских – до того, как обвенчаться с Вульфертом, три года была женой знаменитого предпринимателя Мамонтова. Николай II писал матери: «Три дня назад Миша писал, прося разрешения жениться… Я никогда не дам моего согласия. Бог запрещает, чтобы это печальное дело стало причиной недоразумений в нашей семье».
Желая избежать скандала, Николай II назначил Михаила командиром полка Черногорских гусар, стоящих в Орле, и великий князь вынужден был уехать к месту их дислокации. Однако роман продолжался, и ротмистр Вульферт вынужден был дать жене развод.
Тонкий ценитель женской красоты, французский посол в Москве Морис Палеолог так описал ее внешность: «Я увидел стройную молодую женщину. Смотреть на нее было удовольствием. Весь ее облик обнаруживал большую личную привлекательность и благородный вкус. Ее шиншилловый мех, открытый на шее, давал возможность увидеть платье из серебристо-серой тафты, отделанное кружевом. Светлая меховая шапка гармонировала с ее прекрасными волосами. Ее чистое и аристократическое лицо было очаровательно вылеплено, у нее были светлые бархатистые глаза. Вокруг шеи искрилось на свету ожерелье из крупного жемчуга. От каждого ее движения веяло величественной, мягкой грациозностью».
Михаил не мог отказаться от такой женщины и уехал с ней за границу. Там в 1910 году Наталья родила сына, которого назвали Георгием. В октябре они приехали в Вену, крестили там в православной церкви новорожденного и обвенчались сами.
При заключении брака Михаил действовал крайне осторожно, стараясь предусмотреть и предотвратить любые опасности. Он обезопасил свой брак даже тем, что венчался в православной церкви, которая была под юрисдикцией Сербского патриарха, чтобы Святейший Синод не смог бы расторгнуть их брак, если бы даже и попытался сделать это.
Из Вены они переехали в курортный баварский городок Берхтесгаден и сообщили Николаю и о своем браке и о рождении сына. Телеграмму молодоженов Николай получил, находясь в охотничьем заповеднике в Спале. Алексей, конечно же, был с ним, как и Александра Федоровна. Если что и омрачало родителей, так болезнь сына. Накануне известия о счастливом браке и рождении у Михаила сына (конечно же, абсолютно здорового, хотя о здоровье Георгия ничего не сообщалось) у Алексея случился сильный приступ болезни, и Николай воспринял телеграмму брата, как его откровенное посягательство на трон: Михаил стал бы наследником престола, если бы цесаревич умер. А следующим цесаревичем был бы сын Михаила – Георгий. Прочитав телеграмму, он сказал сопровождавшей их семью Вырубовой: «Он нарушил свое слово, слово чести. Как в момент болезни мальчика и всех наших тревог они могли сделать такую вещь?».
Николай II писал матери 7 ноября 1912 года: «Я собирался написать тебе по поводу нового горя, случившегося в нашей семье, вот ты уже узнала об этой отвратительной новости – между мною и им сейчас все кончено, потому что он нарушил свое слово. Сколько раз он сам говорил, не я его просил, а он сам давал слово, что на ней не женится. И я ему безгранично верил! Ему дела нет ни до моего горя, ни до твоего горя, ни до скандала, который то событие произведет в России. И в то же время, когда все говорят о войне, за несколько дней до юбилея дома Романовых!!! Стыдно становится и тяжело. Ужасный удар – он должен сохраниться в абсолютной тайне».
Опасение Николая, что эта история станет всеобщим достоянием, вскоре оправдалась, и тогда он лишил Михаила права регентства над Алексеем (в случае если бы он скончался раньше Михаила, а цесаревич еще не достиг бы совершеннолетия). Николай II установил над имуществом Михаила опеку, как будто тот был сумасшедшим или малолетним, и, кроме того, лишил его права возвращаться в Россию.
Михаил и Наталья остались за границей как частные лица. В 1913 году они переехали в Англию и поселились в замке Невборт неподалеку от Лондона.
Через некоторое время после всего случившегося Николай узнал, что у Михаила не было никаких умыслов относительно изменения существующего порядка престолонаследия. Просто-напросто Михаил боялся, что если Алексей умрет, то он вынужден будет возвратиться в Россию, а там ему никогда не удастся сделать Наталью Сергеевну своей законной женой.
Узнав об этом, Николай пожаловал жене Михаила титул графини Брасовой (по названию принадлежавшего ей имения), признав право на этот титул и за своим племянником Георгием Михайловичем Брасовым.
Когда началась Первая мировая война, Михаил переживал, что не может возвратиться в Россию. Он стал искать пути на родину, зная, что ни один не приведет его туда, пока на то не будет воли старшего брата. Тогда Михаил попросил помощи у графа Иллариона Ивановича Воронцова-Дашкова (отца своего друга детства), бывшего долгие годы генерал-адъютантом и наместником на Кавказе. Старый граф написал письмо на имя царя и отдал его своему сыну. Молодой граф Илларион Илларионович Воронцов-Дашков передал письмо Николаю II, и тот разрешил брату и его жене вернуться в Россию.
Михаил с женой и четырехлетним сыном приехал в Петербург и остановился в «Европейской гостинице». На первой же аудиенции он попросил Николая дать ему какой-нибудь кавалерийский полк в Действующей армии, но Николай приказал ему оставаться в Петербурге. Михаил ехал на родину, чтобы сражаться с немцами, а оказался в некоем вакууме. Двор он не любил, тем более что Наталью Сергеевну там не принимали, ехать на фронт ему запрещали, и он вынужден был томиться в совершеннейшем бездействии, сознавая полное бессилие изменить что-либо. И вновь на помощь к нему пришел наместник на Кавказе. И. И. Воронцов-Дашков задумал сформировать кавалерийскую дивизию, в которую вошли бы конники-мусульмане всех народов Кавказа, а командиром ее предложил назначить великого князя Михаила Александровича.
Разумеется на это требовалось согласие царя. И. И. Воронцов-Дашков обратился к Николаю, и тот согласие дал. В сентябре 1914 года Михаил вместе с женой и сыном выехал в Винницу, где эта дивизия, получившая неофициальное имя «Дикой дивизии» и вошедшая под этим именем в историю, заканчивала формирование. Официально же она называлась «Кавказская туземная конная дивизия». Состояла она из добровольцев – горцев-мусульман, которые в мирное время были освобождены от воинской повинности. Дивизия состояла из шести полков – Кабардинского, Дагестанского, Татарского, Чеченского, Ингушского и Черкесского; кроме того в ее состав входили пешая Осетинская бригада и 8-й Донской казачий артиллерийский дивизион. Рядовых в этой дивизии называли не нижними чинами, а «всадниками» и «воинами»; они получали высокое жалование (25 рублей в месяц) и обращались к офицерам на «ты».
Половина офицеров дивизии были русские гвардейцы, другая половина – выходцы из аристократических фамилий Кавказа, и потому Михаил Александрович с особым удовольствием принял это назначение. Вместе с ним поехал в Винницу и молодой граф Воронцов-Дашков, чтобы служить под началом великого князя. Друзей детства сближало и то, что у Воронцова-Дашкова в то время как раз происходила столь же одиозная матримониальная история, что и у его начальника: он тоже собрался жениться на даме, которая еще не получила развод, но уже довольно давно жила с ним. В Виннице две семьи сдружились и часто проводили время вместе.
В октябре 1914 года жена Воронцова-Дашкова, ставшего командиром Кабардинского полка, получив после венчания его фамилию и графский титул, уехала в Петербург и поселилась в доме мужа на Английской набережной. Время от времени она выезжала к мужу на фронт и от него, а также от командира Дагестанского полка князя Амилахвари, от командира Татарского полка князя Бековича-Черкасского, от адъютанта великого князя – хана Эриванского узнавала многое, что относилось к Михаилу Александровичу.
Так ей стало известно, что уже в начале 1915 года хан Нахичеванский (командир кавалерийского корпуса, в который входила «Дикая дивизия») представил Михаила Александровича к ордену Георгия за то, что «Дикая дивизия» под Перемышлем остановила немецких кирасир и великий князь, находясь под огнем, проявил воинское мастерство и личное мужество. Однако Николай II оставил это представление без внимания.
За бои на реке Сан хан Нахичеванский еще раз представил Михаила к тому же ордену и снова представление было проигнорировано императором.
Наконец, за новое дело великий князь был еще раз представлен к «Георгию» командующим 8-й армией А. А. Брусиловым. Старый генерал был поопытнее своих подчиненных и, прежде чем посылать бумаги царю, провел награждение через Георгиевскую думу своей армии. Георгиевские кавалеры единогласно высказались за награждение командира «Дикой дивизии», и Николай II на этот раз не мог отказать в награде своему младшему брату.
РАСПУТИНЩИНА
Прежний друг – злейший враг
Мы расстались со старцем Григорием в предыдущей книге «Последний император» летом 1912 года. В это время Распутин вернулся в Россию после паломничества в Святую Землю. Однако под влиянием лавины слухов о его оргиях и бесчинствах и вызванного этим недовольства в обществе и в окружении царя Григорий вынужден был уехать к себе в село Покровское. Потом он то наезжал в Петербург и Москву, то снова жил у себя дома в Тобольской губернии. Однако независимо от того, где он жил, волна ненависти к нему не стихала, и вылилось все это в хорошо подготовленную попытку убить Распутина. Организатором убийства стал его прежний друг иеромонах Илиодор (в миру Сергей Труфанов). Он происходил из донских казаков и по характеру и многим качествам не уступал Распутину, но был не так умен и, главное, проповедовал не любовь и добро, а злобу и нетерпимость ко всем, кого он считал революционерами. В их числе для Илиодора были и Столыпин, и Лев Толстой, и евреи, и интеллигенты. Обуянный гордыней и считавший себя выдающимся проповедником – не хуже Иоанна Кронштадского, Илиодор люто завидовал Григорию и столь же люто ненавидел своего удачливого соперника, которого считал причиной всех своих несчастий. Постепенно устранение Распутина стало для Илиодора главной жизненной задачей.
В начале лета 1914 года Илиодор отыскал среди своих фанатичек-поклонниц бывшую проститутку Хионию Гусеву, ставшую набожной и во всем ему покорной. Описав все дьявольские бесчинства одержимого бесом старца Григория, он приказал ей убить великого грешника. Гусева приехала в Покровское и остановилась в одном из домов, выдав себя пришедшую на богомолье паломницу. Она стала следить за Распутиным и, когда старец 28 июня вышел на улицу, подошла к нему и протянула руку за подаянием. Как только Распутин полез в карман за кошельком, Хиония ткнула его в живот большим, заранее приготовленным ножом. Распутин упал и потерял сознание. А Хионию, кричавшую, что она убила Антихриста, утащили на съезжую под арест.
Доктор, вызванный по телеграфу из Тюмени, приехал только через 8 часов и сделал тяжелую операцию прямо в избе старца, при свечах. Через несколько дней Григория Ефимовича отвезли в больницу в Тюмень, где он целый месяц находился между жизнью и смертью. Все друзья Распутина страшно обеспокоились, и в Тюмень пошли сотни сочувственных и негодующих телеграмм. Наконец он поправился и вскоре уехал в Петербург. А Хионию Гусеву, признав по суду сумасшедшей, отправили в лечебницу.
Илиодор вынужден был бежать из России. Он тайком пробрался в Финляндию и нашел убежище на даче Максима Горького. 29 июля тот сообщил писателю А. В. Амфитеатрову, жившему в Италии: «Думаю, что в близком будущем к вам, может быть, явится некий россиянин, довольно интересный парень, обладающий еще более интересными документами». Этим «парнем» был иеромонах Илиодор, которому Горький помог перейти финско-шведскую границу, после чего тот добрался до Соединенных Штатов Америки и там издал книгу о Распутине «Святой черт».
В том же письме Горький писал Амфитеатрову: «Прелюбопытная легенда слагается о старце: во-первых, сведущие люди говорят, что старец (Распутин) суть сын старца Федора Кузьмича, во-вторых, что он дал престолу наследника. Чисто русский круговорот вещей: царь ушел в старцы, и родил сына-старца, сей же последний – родил наследника. Ситуация любопытная и возбуждающая надежды великие: окунувшись в море народное, царь-старец почерпнул там некие новые силы и через сына своего воплотил оные во внуке, стало быть – мы спокойно можем ожидать от внука всяческих благ, но он, внук, есть как бы результат слияния царя с народом. Чисто?».
Какое уж там «чисто» – редко бывает грязнее. И особенно убеждаешься в этом, когда читаешь «интересные документы» «некоего россиянина». Эти «документы» – от начала до конца выдуманные иеромонахом письма великих княжон и Александры Федоровны Распутину – Илиодор опубликовал в своей книге «Святой черт». Приведем здесь всего одно из них, которое фигурировало потом в делах Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства по расследованию преступлений царского правительства и было признано подлинным фрейлиной А. А. Вырубовой. Вот оно: «Возлюбленный мой и незабвенный учитель, спаситель и наставник. Как томительно мне без тебя. Я только тогда душой покойна, отдыхаю, когда ты, учитель, сидишь около меня, а я целую твои руки, и голову свою склоняю на твои блаженные плечи. О, как легко мне тогда бывает. Тогда я желаю все одного: заснуть, заснуть навеки на твоих плечах, в твоих объятиях. О, какое счастье даже чувствовать одно твое присутствие около меня. Где ты есть? Куда ты улетел? А мне так тяжело. Такая тоска на сердце…
Только ты, наставник мой возлюбленный, не говори Ане о моих страданиях без тебя. Аня добрая, она хорошая, она меня любит, но ты не открывай ей моего горя. Скоро ли ты будешь около меня? Скорее приезжай. Я жду тебя и мучаюсь по тебе. Прошу твоего святого благословения и целую твои блаженные руки. Во веки любящая тебя. М. (Мама)».
Серьезные историки отрицают подлинность этого письма, как и всех других, и считают его ловкой подделкой. Вместе с тем оно является свидетельством того, насколько сильно были отравлены умы не только российских обывателей, но и русской литературной элиты, если Горький и «маленький Золя», как называли Амфитеатрова, верили в подлинность Илиодоровской подделки.
Распутин и кризис власти
В начале осени 1914 г. в Петроград вернулся Распутин, уверявший всех, что его выздоровление – доказательство божественного покровительства. И вскоре по приезде, словно ошалев от радости, что он остался жив, старец «пустился во вся тяжкая».1
Существует множество свидетельств необычайной сексуальной мощи Распутина, но находится и немало противников такой точки зрения. Некоторые серьезные ученые-историки утверждают, что старец Григорий Ефимович Распутин был добродетельным и все, что о нем говорили, было сведением счетов с царем и царицей, ибо при дискредитации близкого им человека, подвергались дискредитации и они сами. Наиболее ярко эта точка зрения отражена в одной из лучших книг по истории России начала XX века «Сумерки монархии» А. Н. Боханова.
В книгах серии «Неофициальная история России», вы, уважаемые читатели, уже сталкивались со множеством фаворитов, обладавших выдающимися любовными качествами, однако ни один из них не может сравниться с Григорием Ефимовичем Распутиным. В романе «Хождение по мукам», сравнивая фаворитов XVIII века с Распутиным, Алексей Толстой писал: «Как сон прошли два столетия: Петербург, стоящий на краю земли, в болотах и пусторослях, грезил безграничной славой и властью; бредовыми виденьями мелькали дворцовые перевороты, убийства императоров, триумфы и кровавые казни; слабые женщины принимали полубожественную власть; из горячих, измятых постелей решались судьбы народов; приходили ражие парни с могучим сложением и черными от земли руками и смело поднимались к трону, чтобы разделить власть, ложе и византийскую роскошь. С ужасом оглядывались соседи на эти бешеные взрывы фантазии. С унынием и страхом внимали русские люди бреду столицы. Страна питала и никогда не могла напитать кровью свои петербургские призраки.
И вот во дворец, до императорского трона, дошел и, глумясь и издеваясь, стал шельмовать над Россией неграмотный мужик с сумасшедшими глазами и могучей мужской силой».
Разумеется, не только фанатичные поклонницы окружали Распутина. Очень часто многие из них были связаны с двором, правительством, генералитетом, банкирами и иерархами Церкви. Одной из таких дам была уже упоминавшаяся фрейлина Лидия Владимировна Никитина – любовница старика Б. В. Штюрмера, который при настоятельнейшей поддержке Распутина 20 января 1916 года стал председателем Совета министров. Другой была Ольга Валерьяновна Пистолькорс – жена великого князя Павла Александровича, просившая царя и царицу о даровании ей княжеского титула. И дело это успешно завершилось, когда она из графини Гогенфельзен была переименована в княгиню Палей. И таких примеров заступничества и протежирования со стороны Распутина было очень много.
К тому времени вокруг старца возник тесный кружок «распутинцев», объединенный личной приверженностью к Распутину и стремлением сделать карьеру или же получить материальные выгоды для себя и своих ближних.
Когда 22 августа 1916 года Николай II выехал в Ставку, переместившуюся вследствие отступления из Барановичей в Могилев на Днепре, наступило серьезное изменение внутриполитической обстановки. Царь уже не мог уделять такого внимания многочисленным и многообразным государственным делам, ибо бо2льшую часть времени должен был отдавать делам военным. Кроме того, он немалое время проводил в пути между Могилевым и Петроградом, и из-за всего этого необычайно возросла роль Александры Федоровны, а, следовательно, Распутина и «распутинцев». По утверждению Мориса Палеолога, пристально следившего через своих агентов за Распутиным и его окружением (более всего из-за того, что старец все чаще стал говорить о сепаратном выходе России из войны, что поставило бы Францию перед катастрофой), подлинными демиургами политики были стоящие за спиной временщика следующие «кукловоды»: банкир Манус, князь Мещерский, сенатор Белецкий, председатель Государственного совета Щегловитов и петроградский митрополит Питирим. Все эти люди стали творцами политики потому, что, по словам министра внутренних дел А. Д. Протопопова, занявшего этот пост при активнейшем участии Распутина, «всюду было будто бы начальство, которое распоряжалось, и этого начальства было много, но общей воли, плана, системы не было и быть не могло при общей розни среди исполнительной власти и при отсутствии законодательной работы и действительного контроля за работой министров».
Кризис власти был налицо. Особенно ярко это проявилось, когда 20 января 1916 года премьер-министром стал Б. В. Штюрмер. Перемена эта не дала ровным счетом ничего, ибо в начале 1916 года измотанная, истекающая кровью армия, потерявшая убитыми, ранеными и пленными около четырех миллионов человек, отступившая на сотни верст в глубь страны, перестала верить в победу и не понимала, почему и за что идет война. В равной мере ненавистной война становилась и для всего общества.
Историк, литературовед и издатель М. К. Лемке, ушедший на фронт в звании штабс-капитана и волею судьбы оказавшийся в Ставке, писал в своем дневнике 27 января 1916 года: «Когда сидишь в Ставке, видишь, что армия воюет, как умеет и может; когда бываешь в Петрограде, в Москве, вообще в тылу, видишь, что вся страна ворует. “Черт с ними со всеми, лишь бы сейчас урвать” – вот девиз нашего массового и государственного вора. Страна, в которой можно открыто проситься в тыл, где официально можно хлопотать о зачислении на фабрику или завод вместо отправки в армию, где можно подавать рапорты о перечислении из строя в рабочие роты и обозы, – такая страна не увидит светлого в близком будущем… такая страна обречена на глубокое падение. Страна, где каждый видит в другом источник материальной эксплуатации, где никто не может заставить власть быть сколько-нибудь честной, – такая страна не смеет мечтать о почетном существовании. Вот к чему привели Россию Романовы! Что они погибнут, и притом очень скоро, – это ясно».
«Так что же делать?» – спрашивал Лемке. И отвечал: «Надо мужественно вступать в борьбу за спасение страны от самой себя и нести крест ради молодого поколения». Что дела обстоят именно так, понимали многие – и будущие «белые», и будущие «красные», вот только ответ на вопрос: «Кого и как спасать в этой стране?» – они давали совершенно по-разному.
То же самое – «мужественно вступать в борьбу за спасение страны от самой себя» – исповедовали и другие русские патриоты. У многих из них спасение России напрямую связывалось с уничтожением главного «демона зла» – Распутина. Против него, против группировавшихся вокруг него министров и против императрицы, изображавшейся немецкой шпионкой на русском троне, сплотились почти все оппозиционные самодержавию силы. 1 ноября 1916 года на заседании Государственной думы лидер кадетской партии и так называемого «Прогрессивного блока», состоявшего из 300 депутатов правого крыла, приват-доцент по русской истории П. Н. Милюков открыто обвинил Штюрмера в пособничестве неприятелю и был поддержан всей Думой. Николай II пошел на уступки и уволил Штюрмера как человека не способного отстоять не только линию правительства, но и самого себя. Премьер-министром был назначен А. Ф. Трепов, доказавший еще в 1905 году, что чего другого, а твердости ему не занимать. Но оказалось, что одной твердости недостаточно, а других необходимых качеств у Трепова не было. Довольно неожиданно для царя союзниками Думы стали его собственные родственники – великие князья. Богобоязненная и милосердная Елизавета Федоровна, никогда не остававшаяся в стороне, если видела какую-нибудь несправедливость, в начале декабря 1916 года сказала Николаю II: «Распутин раздражает общество и, компрометируя царскую семью, ведет династию к гибели». Присутствовавшая при разговоре Александра Федоровна решительно попросила сестру никогда более этого вопроса не касаться. Эта встреча оказалась последней в их жизни.
И уж совсем непредвиденным оказалось для Николая письмо из Лондона от великого князя Михаила Михайловича – мужа графини Меренберг (внучки А. С. Пушкина): «Я только что возвратился из Бэкингемского дворца. Жорж (король Англии Георг V, двоюродный брат Николая II – В. Б.) очень огорчен политическим положением в России. Агенты Интеллидженс Сервис, обычно очень хорошо осведомленные, предсказывают в России революцию. Я искренне надеюсь, Никки, что ты найдешь возможным удовлетворить справедливые требования народа, пока еще не поздно».
Великий князь Николай Михайлович, по просьбе Марии Федоровны и сестер императора – Ольги и Ксении – тоже обратился к царю с письмом. «Ты находишься накануне эры новых волнений, скажу больше – накануне эры покушений. Поверь мне, если я так напираю на твое собственное освобождение от создавшихся оков, то я это делаю не из личных побуждений, а только ради надежды и упования спасти тебя, твой престол и нашу дорогую Родину от самых тяжких и непоправимых последствий».
Из письма следует, что и мать Николая II, и его сестры Ольга и Ксения, и муж Ксении великий князь Александр Михайлович (а значит, и все другие «Михайловичи») тоже разделяют эту озабоченность.
Не остался в стороне и брат Николая II – Михаил, который в 1916 году вернулся с фронта в Гатчину, сдав свою дивизию князю Д. П. Багратиону и заняв должность генерал-инспектора кавалерии. И Михаил, и его уже принятая при дворе жена, тоже были противниками Распутина. Однако Николай II, как и прежде, все эти просьбы, наставления, заклинания и поучения оставил без внимания. Тогда среди его родственников нашлись смелые молодые люди, которые решились на убийство Распутина.
Убийство «Святого черта»
Уважаемые читатели не раз имели возможность убедиться, что в истории случаются такие коллизии, какие не происходят даже в самом фантасмагорическом романе. Стоит только вспомнить о приезде в Россию внучки Кутузова – Екатерины Фердинандовны (Федоровны) Тизенгаузен, которая привезла с собой 6-летнего мальчика, получившего потом титул «граф Сумароков-Эльстон». Об этом мы рассказывали в книге «Тайная жизнь Александра I» из серии «Неофициальная история России». В 1836 году мальчика определили в артиллерийское училище, а затем в Артиллерийскую академию. По слухам, этот мальчик был внебрачным сыном Е. Ф. Тизенгаузен и прусского короля Фридриха-Вильгельма III, дочь которого была русской императрицей – женой Николая I. И таким образом, он якобы приходился императрице единокровным братом. Разумеется, что этот морганатический пассаж не афишировался, поэтому мальчику дали имя Феликс Николаевич Эльстон.
При покровительстве двух императоров – Николая I и Александра II – служба его шла весьма успешно, может быть, еще и потому, что он довольно долго не был женат и отыскал себе невесту на 30-м году жизни, будучи уже полковником артиллерии. Ею стала Елена Сергеевна – дочь генерала от артиллерии, члена Государственного совета Сергея Павловича Сумарокова. Генерал же был внучатый племянник знаменитого драматурга А. П. Сумарокова и традиционно роднился с аристократической российской и европейской элитой.
Когда Феликс Эльстон получил согласие на брак, две старшие дочери генерала уже были замужем. Зоя Сергеевна была княгиней Оболенской, а Мария Сергеевна – княгиней Голицыной. Как только в царской семье узнали о предстоящей свадьбе, как тут же 26 августа 1856 года генерала С. П. Сумарокова возвели в графское достоинство, а через 12 дней, указом от 8 сентября, передали этот титул и Феликсу Николаевичу, повелев ему впредь именоваться графом Сумароковым-Эльстоном.
Вскоре у молодых супругов родился сын, названный, как и отец, Феликсом. Это имя стало затем традиционным. Когда Феликс Феликсович в 1882 году женился на княгине Зинаиде Николаевне Юсуповой, в роду Юсуповых не было ни одного представителя по мужской линии. И потому мужу З. Н. Юсуповой императорским указом, изданным в 1891 году, было велено именоваться князем Юсуповым, графом Сумароковым-Эльстоном; соответственно право на этот двойной титул получали и их дети.
11 марта 1887 года у Зинаиды Николаевны и Феликса Феликсовича родился сын, которого назвали, конечно же, Феликсом, именуя его чуть-чуть в шутку, но с очевидным подтекстом «Феликсом III». И, надо сказать, Феликс III с малых лет почитал себя особой царской крови, как мы теперь знаем, не без достаточных к тому оснований. Из-за своего более чем неординарного происхождения он с малых лет был близок к царской семье и дружил с детьми Николая II и отпрысками многих великих князей. Феликс Юсупов получил прекрасное образование, завершив курс наук в Оксфорде.
Возвратившись из Англии, Феликс III, войдя уже в брачный возраст, решил жениться. Очень красивый, молодой, баснословно богатый князь стал добиваться руки великой княжны Ирины Александровны – дочери великого князя Александра Михайловича и Ксении (родной сестры Николая II). Он добился руки любимой племянницы императора, когда той исполнилось 18 лет, а ему шел 27-й год. Их свадьба, состоявшаяся 9 февраля 1914 года в Аничковом дворце, была последним большим семейным праздником в доме Романовых.
В дневнике Николая II осталась об этой свадьбе такая запись: «В 2 часа Аликс и я с детьми поехали в город в Аничков на свадьбу Ирины и Феликса Юсуповых. Все прошло очень хорошо. Народу было множество. Все проходили через Зимний сад мимо Мама и новобрачных и там поздравляли их».
Ксения Александровна и великий князь Александр Михайлович (мать и отец Ирины) были решительными противниками Распутина, из-за чего отношения между ними и царской четой сильно испортились. Случилось так, что ярая поклонница старца – Муня Головина – в юности была влюблена в Феликса Юсупова и познакомила молодого, тогда еще неженатого князя, с Распутиным. Князь и старец со временем стали проявлять друг к другу взаимный и все увеличивающийся интерес. Распутин хотел с помощью Феликса улучшить свое сильно пошатнувшееся положение в великокняжеских кругах, а Юсупов – разобраться в этом не понятном ему феномене. Несколько раз они встречались, демонстрируя один другому свое расположение – Юсупов, играя на гитаре, пел романсы, а старец пытался расположить князя душевными откровениями.
Мало-помалу Феликс разобрался, с кем имеет дело, и убедился, что многолетние разговоры о Распутине, которого резко осуждали его родители, абсолютно справедливы. И он решил организовать убийство старца, собрав возле себя немногочисленных, но абсолютно надежных единомышленников.
В конце 1916 года Феликс особенно близко сошелся с великим князем Дмитрием Павловичем (двоюродным братом Николая II), который был одним из любимцев царя. Юсупов нашел в нем того, кого искал, и доверил Дмитрию Павловичу свой замысел. Великий князь согласился, что убийство – единственный способ избавить Россию от казавшегося им обоим страшного зла. Затем в курс дела был введен В. М. Пуришкевич – один из главных основателей черносотенных организаций «Союз русского народа» и «Союз Михаила Архангела». Друзья-заговорщики вовлекли его в свой заговор после того, как 19 ноября 1916 года Пуришкевич сказал: «В былые годы, в былые столетия Гришка Отрепьев колебал основы русской державы. Гришка Отрепьев воскрес в Гришке Распутине, но этот Гришка, живущий при других условиях, опаснее Гришки Отрепьева».
Заговорщики решили убить Распутина в ночь с 16 на 17 декабря, заманив его в дом Юсупова, и отравить самым сильным из известных им ядов – цианистым калием, положив его в пирожные. Кроме главных заговорщиков в деле участвовали еще двое человек – поручик С. М. Сухотин и военный врач С. С. Лазаверт.
15 декабря Юсупов пригласил Распутина к себе во дворец, сказав, что с ним очень хочет познакомиться его жена – красавица Ирина, якобы только что приехавшая из Крыма. На самом же деле ни Ирины, ни какой другой женщины во дворце не было и не должно было быть. Юсупов сказал, что заедет за Распутиным к нему домой «на моторе» на следующий вечер около 11 часов, объясняя столь поздний час тем, что у Ирины будет гостить ее мать и потому женщины могут разъехаться очень поздно.
К 11 часам вечера заговорщики собрались в доме Юсупова, и он поехал за Распутиным, жившим неподалеку.
– Я за тобой, отец, как было условлено. Моя машина внизу, – стараясь казаться очень сердечным, произнес Юсупов и даже обнял и поцеловал старца.
– Ну, целуешь же ты, меня, Маленький! – столь же сердечно ответил Распутин, зная, что «Маленьким» звали его царь и царица. И что это будет приятно Юсупову. – Да уж не Иудин ли это поцелуй?
Через 10 минут они приехали в дом князя. На втором этаже горели окна и слышались звуки граммофона.
– Это Ирэн и Ксения Александровна, а с ними еще несколько молодых людей, – сказал Юсупов. – Скоро, кажется, теща поедет к себе, а мы пока посидим внизу.
Он провел Распутина в одну из комнат первого этажа и предложил ему сесть в кресло рядом со столиком, на котором стояли две тарелочки с пирожными и бутылки с любимой Распутиным мадерой. Юсупов предложил вино и пирожные, но старец отказался и от того, и от другого.
Распутин ждет Ирину, а она все не идет. Как вдруг часы бьют час ночи. Распутин начинает нервничать и кричит Юсупову:
– Где твоя жена? Меня и Мама не заставляет ждать! Иди за ней и веди ее сюда!
Юсупов, успокаивая старца, попросил подождать еще несколько минут.
– А пока выпьем!… – предложил он.
Разволновавшийся Распутин согласился, вино ему понравилось, и он выпил два бокала вина и съел два пирожных. Затем Распутин выпил еще один стакан, где в каждом была не меньшая, чем в пирожных, доля яда, но ничего не произошло. Испуганный хозяин дома, волнуясь, выскочил из комнаты, сказав, что идет звать Ирину. Вбежав на второй этаж, он сказал заговорщикам, что яд не действует. Тогда великий князь Дмитрий Павлович дал ему револьвер. Юсупов спустился вниз и дважды нажал курок. Распутин мгновенно рухнул на пол. На выстрелы тут же явились сообщники и, увидев, что Распутин мертв, тотчас выбежали во двор, чтобы подогнать автомобиль Дмитрия Павловича и отвезти труп к проруби.
Минут через десять Юсупов вошел в комнату, и у него на глазах Распутин начал вставать. Феликсу показалось, что он сходит с ума. Он с воплем бросился на второй этаж и, увидев сообщников, закричал:
– Он жив! – и тут же упал в обморок.
Пуришкевич бросился на первый этаж, но комната пуста и Распутина в ней нет. Он кинулся за дверь и увидел, как Распутин, шатаясь, бежит к воротам. Пуришкевич, отличный стрелок, послал несколько пуль вдогонку, и Распутин упал. На упавшего старца набросился Юсупов и нанес ему несколько ударов по голове тяжелым бронзовым канделябром.
Заговорщики бросают бездыханного, как им кажется, Распутина в автомобиль и полным ходом несутся к Крестовскому острову.
Там они находят полынью и сталкивают тело в воду. Но старец вдруг стал цепляться за края проруби и попытался выбраться из воды. Лишь после нескольких выстрелов в голову тело его обмякло, и он пошел ко дну.
Заговорщики не заметили, как с ноги Распутина упала галоша и осталась на льду.
…Через три дня полиция, обнаружив галошу, отыскала и тело Распутина.
«Утопленников не канонизируют»
На следующий день после убийства, еще не зная о произошедшем, Александра Федоровна писала мужу: «Мы сидим все вместе – ты можешь представить наши чувства – наш Друг исчез. Вчера А. (Вырубова – В. Б.) видела его, и он сказал ей, что Феликс просит его приехать к нему ночью, что за ним приедет автомобиль, чтобы он мог повидать Ирину… Я не могу и не хочу верить, что его убили. Да сжалится над нами Бог!».
19 декабря Николай II, бросив все, приехал из Ставки в Петроград. Выслушав доклад министра внутренних дел Протопопова о результатах расследования, царь отдал приказ поместить Юсупова и Дмитрия Павловича под домашний арест.
Морис Палеолог записал в дневнике 2 января 1917 года (по старому стилю это было 20 декабря 1916 года): «Тело Распутина нашли вчера во льдах Малой Невки у Крестовского острова, возле дворца Белосельского… Узнав позавчера о смерти Распутина, многие обнимали друг друга на улицах, шли ставить свечи в Казанский собор. Когда стало известно, что великий князь Дмитрий был в числе убийц, стали толпиться у иконы святого Дмитрия, чтобы поставить свечу. Убийство Григория – единственный предмет разговоров в бесконечных “хвостах” женщин, ожидающих в дождь и ветер у дверей мясных и бакалейных лавок распределения мяса, чая, сахара и пр.
Они рассказывают друг другу, что Распутин был живым брошен в Невку, одобряя это пословицей: “Собаке – собачья смерть”.
Другая народная версия: “Распутин еще дышал, когда его бросили под лед. Это очень важно, потому что, он, таким образом, никогда не будет святым”. В русском народе существует поверье, что утопленники не могут быть канонизированы».
Последний костер
Тело Распутина, как только его вытащили из-подо льда, немедленно, не привлекая ничьего внимания, повезли через весь город в Чесменскую военную богадельню, стоявшую по дороге в Царское Село. Труп Распутина осмотрел профессор Косоротов, составил акт и впустил в зал молодую послушницу Акилину, некогда одержимую бесом и исцеленную от этого недуга старцем Григорием. Из сонма поклонниц, рвавшихся омыть тело отца Григория, этой чести удостоена была она одна. Ее, по совету Вырубовой, назначила сама императрица. Так во всяком случае утверждал Морис Палеолог. Акилине помогал больничный служитель – мужчина, состоявший при лазарете Чесменской богадельни.
Жена Распутина, его дочери и сын были в то время в Петрограде, но никого из них и ни одной его поклонницы проститься с покойным не допустили.
Акилина полночи омывала тело старца, наполняла благовониями и ароматическими маслами его раны, а потом обрядила в новые одежды и положила в гроб. Затем она возложила на его грудь крест, а в руки положила записочку от Александры Федоровны: «Мой дорогой мученик, дай мне твое благословение, чтобы оно постоянно сопровождало меня на скорбном пути, который мне остается пройти здесь, на земле. И вспоминай о нас на небесах в твоих святых молитвах. Александра».
Одежду, которая была на убитом, Акилина отдала императрице, и та, веря в ее чудодейственную силу, оставила все себе, надеясь, что окровавленная сорочка «мученика Григория» спасет династию. На следующий после омовения день императрица вместе с Вырубовой приехала к гробу старца, покрыла его цветами и долго молилась и плакала. Около полуночи гроб увезли в Царское Село, где и оставили до утра в часовне Царскосельского парка.
21 декабря Николай II записал в дневнике: «В 9 часов поехали всей семьей мимо здания фотографии и направо к полю, где присутствовали при грустной картине: гроб с телом незабвенного Григория, убитого в ночь на 17 декабря извергами в доме Ф. Юсупова, стоял уже опущенным в могилу. Отец Александр Васильев отслужил литию, после чего мы вернулись домой. Погода была серая при 12 градусах мороза».
Гроб был закопан под алтарем будущего храма Святого Серафима, при лазарете, который построила на свои средства Вырубова.
А 23 марта 1917 года (по старому стилю 10 марта), через неделю после отречения Николая II от престола, Морис Палеолог записал: «Вчера вечером гроб Распутина был тайно перевезен из Царскосельской часовни в Парголовский лес, в пятнадцати верстах от Петрограда.
Там на проталине несколько солдат под командованием саперного офицера соорудили большой костер из сосновых ветвей. Отбив крышку гроба они палками вытащили труп, так как не решались коснуться его руками вследствие его разложения, и не без труда втащили его на костер. Затем все полили керосином и зажгли. Сожжение продолжалось больше шести часов, вплоть до зари. Несмотря на ледяной ветер, на томительную длительность операции, несмотря на клубы едкого зловонного дыма, исходившего от костра, боязливые, неподвижные, с оцепенением растерянности наблюдая святотатственное пламя, медленно пожиравшее мученика старца, друга царя и царицы, солдаты собрали пепел и погребли его под снегом».
Через два года то же самое произошло со всей царской семьей…
«Завещание» Распутина
Арон Симанович (секретарь Распутина), в 1921 году, находясь в эмиграции, опубликовал «Завещание», отданное ему старцем незадолго до смерти. Вот оно:
«Дух Григория Ефимовича Распутина-Новых из села Покровского.
Я пишу и оставляю это письмо в Петербурге. Я предчувствую, что еще до первого января (1917 года) я уйду из жизни. Я хочу Русскому Народу, Папе, Русской Маме, детям и Русской земле наказать, что им предпринять.
Если меня убьют нанятые убийцы, русские крестьяне, мои братья, то тебе, русский царь, некого опасаться. Оставайся на троне и царствуй. И ты, русский царь, не беспокойся о своих детях. Они еще сотни лет будут править Россиею.
Если же меня убьют бояре и дворяне, и они прольют мою кровь, то их руки останутся замаранными моей кровью, и 25 лет они не смогут отмыть своих рук. Они оставят Россию. Братья восстанут против братьев, они будут убивать друг друга и в течение 25 лет не будет в стране дворянства.
Русской земли царь, когда ты услышишь звон колоколов, возвещающий тебе о смерти Григория, то знай, если убийство совершили твои родственники, то ни один из твоей семьи, то есть детей и родных, не проживет дольше двух лет. Их убьет русский народ.
Я ухожу и чувствую в себе Божеское указание сказать русскому царю, как он должен жить после моего исчезновения. Ты должен подумать, все учесть и осторожно действовать. Ты должен заботиться о твоем спасении и сказать своим родным, что я заплатил моей жизнью. Меня убьют. Я уже не в живых. Молись, молись. Будь сильным. Заботься о твоем избранном роде».
ДВА ПОСЛЕДНИХ МЕСЯЦА 304-ЛЕТНЕЙ ИСТОРИИ
Печальный конец 1916 года
Феликс Юсупов и Дмитрий Павлович недолго находились под домашним арестом; царь приказал до окончания следствия первому из них жить в имении «Ракитное» в Курской губернии, а второму – отправляться в Персию, где находился русский экспедиционный корпус. Однако решение относительно Дмитрия было оспорено многими родственниками царя. Мария Федоровна, четыре «Михайловича» и три «Владимировича» считали пребывание в Персии молодого и слабого здоровьем Дмитрия «равносильным его гибели» и просили заменить это наказание ссылкой в подмосковное Ильинское, где ныне находится элитный санаторий.
Царь, прочитав письмо, наложил резолюцию: «Никому не дано право заниматься убийством. Знаю, что совесть многим не дает покоя, так как не один Дмитрий Павлович в этом замешан.
Удивляюсь вашему обращению ко мне. Николай».
Серьезных выводов не сделал никто – ни царь, ни великие князья. Полагая, что все дело в людях, Николай II за четыре дня до нового 1917 года сменил премьер-министра, назначив на место А. Ф. Трепова тихого и покорного монаршей воле старика Н. Д. Голицына, занимавшего перед тем пост председателя Комиссии по оказанию помощи русским военнопленным. Перед Голицыным царь поставил две задачи: улучшить продовольственное положение страны и наладить работу транспорта.
Задачи были поставлены верно, да не было сил их решить. И начавшийся через два месяца в столице голод привел к бунту, переросшему затем в Февральскую революцию.
1917-й год Николай и Александра встретили на молитве в церкви. 31 декабря Николай записал в дневнике: «В шесть часов поехали ко всенощной. Вечером занимался. Без десяти минут полночь пошли к молебну. Горячо помолились, чтобы Господь умилостивился над Россией».
После этих слов Николай нарисовал на странице крест.
Канун Февральской революции
Новый год словно перенял у старого эстафету несчастий: болела Александра Федоровна, болел Алексей, злоба и раздражение поселились в великокняжеских семьях, из рук вон плохо работал новый Кабинет министров, продовольственные пайки становились все более легкими, роптала армия и, несмотря на войну, требовавшую оружия, боеприпасов и продовольствия, нарастала волна забастовок, которые ослабляли армию, недополучавшую от промышленности всего необходимого.
В день двенадцатой годовщины Кровавого воскресенья, 9 января 1917 г., по всей России прошли демонстрации и политические стачки. Только в Петрограде бастовало около 150 тысяч человек.
Оставив дома больных корью Ольгу и Алексея, да и сам сильно простуженный, Николай II, отстояв 22 февраля с императрицей службу в церкви Знамения, в 2 часа дня уехал в Ставку.
Письма жены и сына Николаю II
Николай еще ехал в Ставку, а вслед ему уже летели два письма: одно – от жены, другое – от сына. «Мой драгоценный, – писала Александра Федоровна, – с тоской и глубокой тревогой я отпустила тебя одного без нашего милого нежного Беби. Какое ужасное время мы теперь переживаем! Еще тяжелее переносить его в разлуке – нельзя приласкать тебя, когда ты выглядишь таким усталым и измученным. Бог послал тебе воистину страшно тяжелый крест, мне так страстно хотелось бы помочь тебе нести это бремя! Ты мужественен и терпелив, я всей душей чувствую и страдаю с тобой, гораздо больше, чем могу выразить словами. Что я могу сделать? Только молиться и молиться! Наш дорогой Друг только в ином мире тоже молится за тебя – так Он еще ближе к нам. Но все же, как хочется, я верю, и ниспошлет великую награду за все, что ты терпишь. Но как долго еще ждать…
О, Боже, как я тебя люблю! Все больше и больше, глубоко, как море, с безмерной нежностью. Спи спокойно, не кашляй, пусть перемена воздуха поможет тебе со всем справиться. Да хранят тебя светлые ангелы. Христос да будет с тобой, и Пречистая Дева да не оставит тебя… Вся наша горячая, пылкая любовь окружает тебя, мой муженек, мой единственный, мое все, свет моей жизни, сокровище, посланное мне всемогущим Богом! Чувствуй мои руки, обвивающие тебя, мои губы, нежно прижатые к твоим – вечно вместе, всегда неразлучны. Прощай, любовь моя, возвращайся скорее к своему старому Солнышку».
А заболевший корью, с первыми признаками нового приступа гемофилии, Алексей послал отцу такое письмо: «Дорогой мой, милый папа! Приезжай скорее. Спи хорошо. Не скучай. Пишу тебе самостоятельно. Надеюсь, что кори у нас не будет и я скоро встану. Целую 10000000 раз. Будь Богом храним! А. Романов».
Однако надежды цесаревича не сбылись. Одна за другой заболели все его сестры и даже ухаживавшая за ними Вырубова. В их комнатах с занавешенными окнами от одной кровати к другой ходила одетая в платье сестры милосердия, заплаканная императрица. Она почти не спала и все время молилась.
Начало Февральской революции
Николай II приехал в Ставку 23 февраля, и в тот же самый день в Петрограде начались массовые волнения, тут же переросшие в грандиозные политические манифестации, митинги и собрания. А через 2 дня в городе началась всеобщая стачка, парализовавшая жизнь столицы.
Николай записал в дневнике 27 февраля: «В Петрограде начались беспорядки несколько дней тому назад; к прискорбию, в них начали принимать участие и войска. Отвратительно находиться так далеко и получать отрывочные нехорошие известия! После обеда решил ехать в Царское Село поскорее, и в час ночи перебрался в поезд».
А в те часы, когда он это писал, солдаты слились с рабочими и пошли к Таврическому дворцу, где заседала Дума. А Павловский лейб-гвардейский полк без выстрела вошел в Зимний дворец, и вскоре собравшиеся на Дворцовой площади люди увидели, как с флагштока пополз вниз черно-золотой императорский штандарт, а через несколько минут вместо него над крышей взмыло красное полотнище.
В это время 20 000 демонстрантов ворвались в сад Таврического дворца, и перепуганные депутаты не знали, чего им ждать – то ли гибели, то ли триумфа. Положение спас трудовик Керенский, кинувшийся навстречу демонстрантам. Тут же были образованы две организации: Временный комитет Государственной Думы и Петроградский Совет рабочих депутатов (Петросовет). Во главе Временного комитета Думы оказался ее бывший председатель октябрист М. В. Родзянко, во главе Петросовета – меньшевик Н. С. Чхеидзе, а его товарищем был избран А. Ф. Керенский.
Отречение от престола
А в это время Николай II, еще не зная обо всем происшедшем, до трех часов ночи беседовал с генералом от инфантерии Н. И. Ивановым и поручил ему подавить восстание, возглавив батальон Георгиевских кавалеров. Командующий Гвардейским корпусом великий князь Павел Александрович отлично понимал, что у него нет сил противостоять революции, в то время как царь и Н. И. Иванов надеялись прекратить беспорядки силами одного батальона…
Следующий день принес Николаю прозрение: его царский поезд, дойдя до Малой Вишеры, повернул назад, так как станции Любань и Тосно оказались заняты восставшими. Не оставалось ничего иного, как доехать до Пскова, где находился штаб генерала от инфантерии Н. В. Рузского командующего армиями двух фронтов (Северного и Северо-Западного).
В штабе Николая ждали телеграммы о восстаниях в Москве, на Балтийском флоте и в Кронштадте, а потом в течение нескольких часов пришли телеграммы от командующих всеми фронтами. И все они, кроме генерала А. Е. Эверта (командующего Западным фронтом) высказывались за отречение Николая от трона. Это произошло после того, как начальник штаба Верховного Главнокомандующего генерал М. В. Алексеев получил от Рузского телеграмму о том, что Петроградский Совет и Временный комитет Государственной Думы требуют отречения царя от престола, и он просит командующих фронтами сообщить свое мнение об этом. Среди этих телеграмм оказалась и депеша от великого князя Николая Николаевича… Прочитав телеграмму «дяди Николаши», царь сказал: «Я принял решение, я отрекаюсь в пользу Алексея». А потом, после долгой паузы, спросил своего врача, долго ли проживет Алексей? И когда тот ответил отрицательно, Николай решил передать права на трон своему брату Михаилу.
Вечером 2 марта в Псков приехали председатель военно-промышленного комитета А. И. Гучков и член Временного комитета Государственной думы В. В. Шульгин, уполномоченные принять из рук Николая II документ об отречении от престола.
Сохранились воспоминания Шульгина о том, как проходило отречение. «Государь сидел, опершись слегка о шелковую стену, и смотрел перед собой. Лицо его было совершенно спокойно и непроницаемо.
Я не спускал с него глаз… Гучков говорил о том, что происходит в Петрограде. Он не смотрел на Государя, а говорил, как бы обращаясь к какому-то внутреннему лицу, в нем же, в Гучкове, сидящему. Он как будто бы совести своей говорил…
Гучков окончил. Государь от-ветил:
– Я принял решение отречься от престола… До трех часов сегодняшнего дня я думал, что могу отречься в пользу сына, Алексея… Но к этому времени я переменил решение в пользу брата Михаила… Надеюсь вы поймете чувства отца…».
Николай II отрекся от престола и за себя, и за цесаревича в пользу своего брата Михаила, записав в эту ночь в дневнике: «В час ночи уехал из Пскова с тяжелым чувством пережитого. Кругом измена и трусость и обман!».
3 марта он приехал в Могилев и здесь узнал, что Михаил не принял корону и отрекся от царского сана.
Конец монархии
26 февраля великий князь Михаил Александрович приехал из Гатчины в Петроград и остановился в доме князя С. М. Путятина (мужа великой княгини Марии Павловны) в его доме на Миллионной улице. Отсюда он поехал в Главный штаб, вызвал Ставку и настоятельно просил начальника штаба Ставки генерала Алексеева вызвать к прямому проводу Николая. Однако тот категорически отказался от разговора с братом и через Алексеева передал, чтобы Михаил вышел на связь с ним завтра.
Но назавтра Петроград был уже во власти революции, и разговор их так и не состоялся. Великий князь вернулся к Путятину, где ему и сообщили, что Николай II отрекся от престола, но не в пользу Алексея, а назначив своим преемником его – Михаила.
3 марта, посоветовавшись с лидерами Государственной думы и с Советом Министров и узнав, что ни одна воинская часть в Петрограде не поддержит его, Михаил Александрович подписал отречение от престола и в тот же день уехал в Гатчину. В подписанном им Манифесте, он заявил, что он может возложить на себя власть только по решению Учредительного собрания, избранного народом.
Узнав об этом, Николай 3 марта записал в дневнике: «Оказывается Миша отрекся. Его манифест кончается четыреххвосткой для выборов через 6 месяцев Учредительного собрания. Бог знает, кто надоумил его подписать такую гадость!».
Морис Палеолог об отречении Михаила
Морис Палеолог, французский посол в России в 1914-1917 годах, писал в своих мемуарах, вышедших в 1923 году под названием «Царская Россия накануне революции», об отречении от престола великого князя Михаила Александровича.
Французский посол сообщает, что все присутствовавшие собрались в доме по Миллионной улице у князя Путятина в 10 часов утра 3 марта. Кроме Михаила Александровича и его секретаря Матвеева присутствовали: князь Львов, Родзянко, Милюков, Некрасов, Керенский, Набоков, Шингарев, барон Нольде. К ним присоединились Гучков и Шульгин, прибывшие прямо из Пскова сразу после отречения Николая II от престола.
Родзянко, Некрасов и Керенский заявили, что объявление нового царя разнуздает революционные страсти и повергнет Россию в страшный кризис; они приходили к выводу, что вопрос о монархии должен быть оставлен открытым до созыва Учредительного Собрания, которое самостоятельно решит его.
Гучков и Милюков, напротив, стояли на том, что Михаил Александрович должен сохранить монархию и принять престол.
Все другие примкнули к Родзянко, Некрасову и Керенскому, и великий князь согласился с ними.
Он попросил дать ему несколько минут для размышления и ушел в соседнюю комнату. Через пять минут он вернулся и объявил, что решил отречься.
Михаил Александрович настоял на том, что его отречение от императорской короны находится в руках будущего Учредительного Собрания, и если на то будет воля его делегатов, то он примет их решение, каким бы оно ни было.
Наконец он взял перо и подписался под документом.
«Когда последние формальности были выполнены, – писал Палеолог, – делегаты Исполнительного Комитета, не могли удержаться, чтобы не засвидетельствовать ему, какое он оставлял в них симпатичное и почтительное воспоминание. Керенский пожелал выразить общее чувство лапидарной фразой, сорвавшейся с его губ в театральным порыве:
– Ваше высочество! Вы великодушно доверили нам священный сосуд вашей власти. Я клянусь вам, что мы передадим его Учредительному Собранию, не пролив из него ни одной капли».
Решение Михаила Александровича
«Тяжкое бремя возложено на Меня волею Брата Моего, передавшего Мне Императорский Всероссийский Престол в годину беспримерной войны и волнений народных.
Одушевленный единою со всем народом мыслью, что выше всего благо Родины нашей, принял Я твердое решение в том лишь случае воспринять Верховную власть, если такова будет воля народа нашего, которому надлежит всенародным голосованием, чрез представителей своих в Учредительном собрании, установить образ правления и новые Основные Законы Государства Российского.
Посему, призывая благословение Божие, прошу всех граждан Державы Российской подчиниться Временному правительству, по почину Государственной Думы возникшему и облеченному всею полнотою власти, впредь до того, как созванное в возможно кратчайший срок, на основании всеобщего, прямого, равного и тайного голосования, Учредительное собрание своим решение об образе правления выразит волю народа».
Подписав этот акт, Михаил Александрович сказал В. В. Шульгину: «Мне очень тяжело… Меня мучает, что я не мог посоветоваться со своими. Ведь Брат отрекся за себя… Я, я, выходит так, что отрекаюсь за всех…»
Но, как видим, в подписанном документе Михаил вовсе не отказывался от своих прав на престол и тем более не отрекался. Он лишь отложил решение этого вопроса до созыва Учредительного собрания, которое должно было определить будущий государственный строй России – монархический или республиканский. Однако, не дожидаясь созыва Учредительного собрания, 1 сентября 1917 года Директория, заменившая Временное правительство, под председательством А. Ф. Керенского, провозгласила Россию республикой.
«Дальше выходить нельзя!»
4 марта в Могилев из Киева приехала Мария Федоровна, и Николай почти весь день провел в чаепитии и долгих беседах с матерью.
8 марта Николай подписал последний приказ по армии, простился со всеми чинами Ставки, с офицерами и казаками конвоя и Сводного полка и, распрощавшись с матерью, которая должна была ехать в Киев, и с великими князьями, оказавшимися в то время в Ставке, уехал. Так закончилась 304-летняя история Дома Романовых…
9 марта Николай записал в дневнике: «Скоро и благополучно прибыл в Царское Село – в 11 1/2. Но, Боже, какая разница, на улице и кругом дворца внутри парка часовые, а внутри подъезда какие-то прапорщики. Пошел наверх и там увидел душку Аликс и дорогих детей. Она выглядела бодрой и здоровой, а они все лежали в темной комнате… Погулял с Валей Долгоруковым (гофмаршалом двора – В. Б.) и поработал с ним в садике, так как дальше выходить нельзя!».
С той самой поры и до близкой уже смерти «дальше выходить нельзя» стало для всех них обязательным, неукоснительным и нерушимым законом, ибо с того самого дня они стали арестантами. А дальше начался путь на Голгофу для одних и на чужбину для других. Но это уже совсем другая история…
О том, что случилось с членами царской семьи, сейчас знает каждый, кто хотя бы немного интересуется отечественной историей. О судьбе августейшей фамилии, о мученической смерти Николая II, Александры Федоровны, их детей и многих других членов Российского Императорского Дома написано за последние годы немало. Поэтому едва ли имеет смысл повторять то, что сегодня известно всем, тем более что современные авторы проработали эту тему глубоко и основательно.
Приказ № 1
Первый после победы Февральской революции приказ, отданный по гарнизону Петроградского военного округа 1 марта 1917 года, наделял солдат гражданскими правами и отменял многое из того, что было присуще армии.
Вот он, этот приказ № 1, приведенный в переложении и подписанный офицером Н. Д. Соколовым, призванным в армию из присяжных поверенных:
«1. Во всех частях Петроградского округа и на кораблях Балтийского флота немедленно выбрать комитеты из выборных представителей от нижних чинов.
2. Во всех политических выступлениях часть подчиняется Петроградскому Совету и своему комитету.
3. Любое оружие ни в коем случае не выдавать офицерам.
4. Вне службы отменяется отдание чести.
5. Равным образом отменяется титулование офицеров и генералов, а по отношению к солдатам запрещается обращение на “ты”. О всяком нарушении этого приказа, равно как и о всех недоразумениях между офицерами и солдатами, солдаты должны доводить до сведения ротных комитетов».
В. Розанов: «Апокалипсис нашего времени»
Многие современники считали «Приказ № 1 по гарнизону Петроградского военного округа» документом, сыгравшим судьбоносную роль в полном развале русской армии и государства, что вскоре привело к гибели Февральской революции и торжеству большевизма. В числе таких людей находился и Василий Васильевич Розанов – русский философ, критик и публицист, оставивший после себя много книг, последняя из которых называлась «Апокалипсис нашего времени». Она писалась сразу после революции, и в ней по горячим следам рассказывалось о только что произошедших событиях 1917 года.
Познакомимся с восемью фрагментами из книги «Апокалипсис нашего времени», прежде всего, с оценкой Приказа № 1. В последующих фрагментах автор объявляет главными виновниками произошедшего русскую литературу и русских интеллигентов.
Фрагмент 1-й:
«Приказ № 1, превративший одиннадцатью строками одиннадцатимиллионную русскую армию в труху и сор, не подействовал бы на нее и даже не был бы вовсе понят ею, если бы уже три четверти века к нему не подготовляла вся русская литература. Но нужно было, чтобы гораздо ранее его – начало слагаться пренебрежение к офицеру. Собственно, никакого сомнения, что Россию убила литература. Из слагающих “разложителей” России ни одного нет нелитературного происхождения. Трудно представить себе… И, однако, это так…
Когда вся эта литература прошла, – прошла в гениальных по искусству созданиях “русского пера”, – тогда присяжный поверенный Соколов снял с нее сливки. Но еще более снял сливки Германский Генеральный штаб, охотно бы заплативший за клочок писанной чернилами бумажки всю сумму годового дохода Германии.
Приказ № 1 давно готовился. Бесспорно, он был заготовлен в Берлине. Берлин вообще очень хорошо изучил русскую литературу. Он ничего не сделал иного, как выжал из нее сок… От ароматов и благоуханий он отделил ту каплю желчи, которая несомненно содержалась в ней. Несомненно – содержалась. И в нужную минуту поднес ее России. Именно ее».
Фрагмент 2-й:
«Рассыпанное царство. Русь слиняла в два дня. Самое большее – в три. Даже “Новое время” нельзя было закрыть так скоро, как закрылась Русь (газета “Новое время”, издававшаяся в Петербурге с 1868 года, была закрыта решением Военно-революционного комитета при Петроградском совете 26 октября 1917 года в первый день существования советской власти. – В. Б.). Поразительно, что она разом рассыпалась вся, до подробностей, до частности. И, собственно, подобного потрясения никогда не бывало, не исключая великого переселения народов. Там была – эпоха, два или три века. Здесь – три дня, кажется, даже два. Не осталось Царства, не осталось Церкви, не осталось войска и не осталось рабочего класса. Что же осталось-то? Странным образом – буквально ничего.
Остался подлый народ, из коего вот один, старик лет шестидесяти, “и такой серьезный”, Новгородской губернии выразился: “Из бывшего царя надо бы кожу по одному ремню тянуть”… И что ему царь сделал, этому серьезному мужичку.
Вот тебе и Достоевский, вот тебе и Толстой, и вот тебе и “Война и мир”.
Что же в сущности произошло? Мы все жалили… Серьезен никто не был, и в сущности, цари были серьезнее всех, так как даже Павел, при его способностях, еще “трудился” и был рыцарь. И, как это часто случается, – “жертвою пал невинный”… Мы, в сущности, играли в литературе. “Так хорошо написал”, а что “написал” – до этого никому дела не было. По содержанию литература русская есть такая мерзость, – такая мерзость бесстыдства и наглости, – как ни единая литература.
В большом Царстве, с большою силою, при народе трудолюбивом, смышленом, покорном, что она сделала? Она не выучила и не внушила выучить – чтобы этот народ хотя научили гвоздь выковывать, серп исполнить, косу для косьбы сделать (“вывозим косы из Австрии” – география). Народ рос совершенно первобытно с Петра Великого, а литература занималась только, “как они любили” и “о чем разговаривали”. И все “разговаривали” и только “разговаривали”, и только “любили” и еще “любили”…».
Фрагмент 3-й:
«Как мы умираем. Ну, что же: пришла смерть, и значит, пришло время смерти. Смерть, могила для одной шестой части земной суши. Простое этнографическое существование для былого Русского Царства и Империи… “Былая Русь”… Как это выговорить? А уже выговаривается.
Печаль не в смерти. “Человек умирает не когда он созрел, а когда он доспел”. То есть когда жизненные соки его пришли к состоянию, при котором смерть становится необходима и неизбежна.
Если нет смерти человека без воли Божьей, то как мы могли бы допустить, могли бы подумать, что может настать смерть народная, царственная без воли Божьей? И в этом весь вопрос.
Значит, Бог не захотел более быть Руси. Он гонит ее из-под Солнца: “Уйдите, ненужные люди”.
Почему мы – “ненужные”?
Мы умираем, как фанфароны, как актеры. Ни креста, ни молитвы. Уж если при смерти чьей нет креста и молитвы, то это у русских. И страшно. Всю жизнь крестились, богомолились: вдруг – смерть – и мы сбросили крест. Переход в социализм и, значит, в полный атеизм совершился у мужиков, у солдат до того легко, точно “в баню сходила и окатились новой водой”.
Собственно, отчего мы умираем? Мы умираем от единственной и основательной причины: неуважения себя. Мы, собственно, самоубиваемся. Не столько солнышко нас гонит, сколько мы сами гоним себя: “Уйди ты, черт!”».
Фрагмент 4-й: