— Да покажи-ка, как ты его бил, — попросил Петр, и сержант еще несколько раз ударил дворянина палкой, приговаривая: «Не ослушайся! Не ослушайся!»

Мать, увидя все это, завыла в голос. А Петр сказал:

— Видишь, какой Ванька-то твой озорник, даже и при мне дерется и не унимается. Отойди-ка ты от него, дабы и тебе самой от него не досталось: ведь за непослушание везде бьют.

еред началом Полтавского сражения Петр I сказал солдатам и офицерам, приготовившимся к бою: «Воины! Вот пришел час, который должен решить судьбу Отечества. Итак, не должны вы помышлять, что сражаетесь за Петра, но за государство, Петру врученное, за род свой, за Отечество, за православную нашу церковь.

Не должна вас также смущать слава неприятеля, будто бы непобедимого, которую ложь вы сами победами своими над ним неоднократно доказали. Имейте в сражении перед очами вашими правду и Бога, поборящего по вас. На того единого, яко всесильного во бранях уповайте, а о Петре ведайте, что ему жизнь его не дорога, только бы жила Россия, благочестие, слава и благосостояние ваше».

царствование Петра Великого трое подрядчиков объявили свои условия Адмирал-тейств-коллегии.

Один предложил услуги за гривенник с рубля, второй — за пятак, а третий объявил, что будет трудиться бесплатно, из усердия и ревности к государю.

Узнав об этом, Петр учинил резолюцию: «Отдать подряд тому, кто требует за труды по гривне с рубля. Другому отказать, понеже пяти копеек ради не из чего трудиться, а третьего, аки плута, отдать на два месяца на галеру, сказав ему, что государь побогаче его».

сражение «Промедление смерти подобно» принадлежит Петру I. Он написал 8 апреля 1711 года, собираясь в Прутский поход против турок, письмо в Сенат, требуя от сенаторов в его отсутствие не медлить с необходимыми распоряжениями, «понеже пропуще-ние времени смерти невозвратной подобно». С течением времени эта фраза Петра сложилась в более краткое и энергичное крылатое выражение «Промедление смерти подобно».

начале русско-турецкой войны 1710—1713 гг. молдавский господарь князь Дмитрий Константинович Кантемир перешел под покровительство Петра I.

После неудачного Прутского похода, закончившегося поражением русской армии, турки при заключении мира потребовали выдачи Дмитрия Кантемира.

Петр ответил: «Я лучше уступлю земли до самого Курска, нежели соглашусь на это, ибо тогда мне еще останется надежда когда-нибудь снова отвоевать потерянное. Но не сдержать данного слова — значит навсегда потерять веру и верность. Мы имеем своею собственностью одну только честь. Отречься от нее то же самое, что перестать быть государем».

етр I долго и упорно боролся с раскольниками и в конце концов пришел к выводу, что никаким образом нельзя примирить их с господствующей церковью. Тогда он распорядился, чтоб раскольники носили на спине своих армяков и кафтанов двухцветный продолговатый четырехугольник из красного и желтого сукна.

Он надеялся, что такая мера сломит их упорство. Но этого не случилось: раскольники безропотно носили свой красно-желтый знак, но от веры праотцев не отступали.

Через несколько лет после этого Петр встретил на Петербургской бирже среди русских и иноземных негоциантов несколько купцов с красно-желтым четырехугольником.

— Что эти раскольники, честные люди или нет? — спросил Петр у нескольких знакомых ему купцов.

— Честные, государь, — отвечали все как один.

— Можно им верить?

— Можно, государь. •

— Хорошо, — заключил Петр. — Если они таковы, то пусть веруют, во что хотят. И если их нельзя отвлечь от суеверия рассудком, то, конечно, здесь ни огонь, ни меч помочь не в силах, а мучениками за глупость они быть не заслуживают, да и государству от того не будет никакой пользы.

етр I во время поездки за границу в 1716—1717 годах собрал при помощи художника и искусствоведа Кселя хорошую коллекцию старых голландских мастеров: Рубенса, Ван Дейка, Рембрандта и других. В это же время Петр приказал послать в Италию Ивана Никитича Никитина (1690—1742), раньше учившегося живописи в Петербурге, для совершенствования в живописном мастерстве. Никитин три года проучился в Венеции и Флоренции и в 1719 году вернулся в Петербург, привезя с собой несколько своих картин.

Петр I, узнав о возвращении художника на родину, зашел к нему в мастерскую и, осмотрев его картины, спросил:

— Ну, Никитин, что же ты еще писать будешь?

— Ничего не буду писать, государь.

— Это отчего же?

— Пробовал продать хотя бы одну картину, никто и рубля не дает, — ответил Никитин.

Петр задумался ненадолго, а потом сказал:

— Приходи-ка завтра на ассамблею к Меншикову да принеси с собой все, что захочешь продать.

Никитин пришел, и по приказу царя один из шутов устроил аукцион, причем, как он ни старался, за первые восемь картин сумел выручить всего сорок девять рублей.

Девятой, предпоследней картиной оказалась «Рождественская ночь» — копия с известного полотна Корреджо. Высшую цену за нее дал богатый петербургский подрядчик Семен Степанович Крюков, производивший казенные работы и в том числе взявший подряд на строительство одного из столичных каналов.

Шут уже дважды ударил тростью, как вдруг раздался голос Петра:

— Триста рублей!

После многократного торга Крюков купил картину за пять тысяч рублей.

Когда же петровские вельможи Головин, Апраксин и Меншиков попытались торговаться и дальше, Петр сказал:

— А на вас, господа, много казенных недоимок. И лучше внесите-ка вы эти тысячи в казну.

А Крюкову Петр сказал:

— Спасибо, брат Семен. Из любви ко мне ты сделал то, что за границей делают из любви к искусству. Со временем то же будет и у нас, в России. А я тебя не забуду и велю твоим именем назвать тот канал, что ты прорыл.

Так в Петербурге появился Крюков канал и название свое сохранил до наших дней.

О званиях, орденах и наградах



<3%огда речь заходит о звании генералиссимуса, то в большинстве случаев, вспоминая отечественную историю, говорят о Суворове и о Сталине. Между тем история этого звания в России, как ни странно, начинается за 20 лет до того, как было оно учреждено «Уставом воинским» 1716 года.

После официального учреждения этого звания его носил Александр Данилович Меншиков (1673—1729), ставший генералиссимусом лишь после смерти Петра I — 12 мая 1727 года, в царствование юного Петра II; следующим генералиссимусом был совершенно незаслуженно возведенный в это звание 11 ноября 1740 года муж правительницы Анны Леопольдовны, регентши при младенце императоре Иване Антоновиче, герцог Брауншвейг-Люне-бургский Антон Ульрих и, наконец, великий полководец Александр Васильевич Суворов, возведенный в чин генералиссимуса императором Павлом I в 1799 году после завершения двух блистательных кампаний в Италии и Швейцарии.

И все же первым генералиссимусом был не Меншиков, а русский полководец второй половины XVII века Алексей Семенович Шейн (1662—1700). Он был удостоен звания генералиссимуса 28 июня 1696 года, когда участвовал во втором Азовском походе и осаждал Азов, командуя сухопутными силами русских войск.

В сентябре 1696 года Шейн получил и первую самую большую награду в войске — золотой весом и достоинством в 13 золотых червонцев.

А когда 30 сентября 1696 года победители входили в Москву, то в раззолоченных каретах ехали впереди войска два командующих — генералиссимус А. С. Шейн и адмирал Франц Лефорт (1656—1699), а за ними шел в пешем строю капитан Петр Алексеев — царь Петр I.

Затем Шейн отличился при подавлении бунта стрельцов, но смерть его, последовавшая тремя годами позднее, осталась почти незамеченной...

(ь^коло 1698 года, скорее всего под влиянием впечатлений от пребывания в Европе, где царь Петр увидел и узнал много полезных для его государства новшеств, он решил учредить первый орден — Андрея Первозванного.

Петр сам нарисовал будущий орденский знак, крепившийся на конце золотой цепи, и звезду, обильно усыпанные бриллиантами, а также принял участие в составлении устава. В уставе говорилось, что орден учрежден «в воздаяние и награждение одним за верность, храбрость и разные нам и отечеству оказанные заслуги, а другим для одобрения, ко всяким благородным и геройским добродетелям, ибо ничто столько не поощряет и не воспламеняет человеческого любочестия и славолюбия, как явственные знаки и видимое за добродетель воздаяние».

Первым кавалером ордена 10 марта 1699 года стал генерал-адмирал Федор Алексеевич Головин (1650—1706). Он же стал и главой капитула ордена Андрея Первозванного, и все последующие кавалеры получали орден из его рук. Головин руководил и внешней политикой России, а в 1700 году стал первым российским генерал-фельдмаршалом.

Вторым кавалером ордена стал гетман Левобережной Украины Иван Степанович Мазепа, получивший награду «за тринадцатилетние успехи над крымцами». Однако в 1708 году за измену России и переход на сторону шведского короля Карля XII Мазепа был лишен ордена. Сам Петр стал шестым кавалером, получив орден в походной войсковой церкви за захват двух шведских кораблей в устье Невы.

Вместе с Петром за этот же подвиг получили орден Андрея Первозванного Александр Данилович Меншиков и будущий глава русского внешнеполитического ведомства граф Гавриил Иванович Головкин (1660—1734), родственник царя по материнской линии, один из ближайших сподвижников Петра.

Всего же при царе Петре кавалерами ордена Андрея Первозванного стали 38 персон, из них — 12 иноземцев.

Внешний вид ордена менялся, неизменными оставались голубая лента и девиз: «За веру и верность».

С 1855 года к знаку ордена, если им награждали за военные заслуги, прибавилось изображение двух скрещенных золотых мечей.

Преемница Петра, Екатерина I, наградила орденом Андрея Первозванного 18 человек, Петр II — 5 человек. Елизавета Петровна и Екатерина II оказались более щедры, чем их предшественники и предшественницы: первая из них сделала кавалерами ордена 83, вторая — ровно 100 военных и статских особ.

Император Павел 5 апреля 1797 года, в день восшествия на престол, утвердил «Установление об орденах». По этому «Установлению» кавалеры всех российских орденов объединялись в один Российский кавалерский орден, и кавалеры ордена Андрея Первозванного как награды, стоявшей в иерархии орденов выше прочих, сразу же становились и кавалерами всех других орденов, кроме военных и ордена Святой Екатерины.

^учреждением ордена Андрея Первозванного связано и появление русского военно-морского флага. В 1699 году из Керчи в Константинополь направилось на корабле «Крепость» русское посольство. Петр I предложил эскиз двух флагов — военного и морского, которые посол Емельян Игнатьевич Украинцев должен был спешно изготовить и поднять на борту корабля.

Военный флаг был трехцветным — бело-сине-красным, а морской — белым, перечеркнутым по диагонали двумя голубыми полосами.

Однако Петр утвердил этот флаг лишь в 1703 году, когда русский флот вышел в Балтийское море. Теперь у Европейской России было четыре моря — Черное и Каспийское на юге и Белое и Балтийское — на севере. Если бы мысленно мы соединили их поперечными полосами — Каспийское с Балтийским, а Белое с Черным, то и получился бы косой андреевский крест, лежащий на земле России и соединявший все четыре моря.

начале 1710 года Турция объявила России войну, а летом 1711 года Петр I возглавил армию и 12 июня прибыл в лагерь на Днестре. В конце месяца русские войска вышли на реку Прут. 7 июля 40-тысячная армия Петра была окружена почти 200-тысячной армией турок и союзных им крымских татар.

Многие в этой обстановке потеряли присутствие духа, и даже сам Петр нервничал как никогда ранее. Екатерина же хранила полное спокойствие и вселяла уверенность в благополучном исходе. На переговоры с турками был отправлен опытнейший дипломат Петр Павлович Шафиров. С ним для подкупа визиря и пашей Петр послал армейскую казну, а Екатерина отдала все свои драгоценности.

Шафиров подписал нужный русским договор, и окруженная армия, откупившись от преследователей, выступила из лагеря.

24 ноября 1714 года Петр возложил первый орденский знак Святой Екатерины на свою жену Екатерину Алексеевну (1684—1727). Этот знак представлял овальный медальон в алмазной оправе. В центре медальона было помещено изображение святой Екатерины, держащей крест. Девизом ордена, который следовало носить на белой ленте или белом банте, были слова: «За любовь и Отечество» (впоследствии лента была изменена и стала красной с серебряной каймой).

Орденом Святой Екатерины, по его статуту, могли награждаться все принцессы и кроме них 12 русских дам из ближайшего окружения императрицы, а также 94 другие дамы, включая и иноземок.

• , т .. ’ . i. tlS\'fi. idOV

Орден Александра Невского

третьим орденом, учрежденным Петром I, был орден Александра Невского. По российской традиции при учреждении того или иного ордена ему отыскивался соответствующий небесный патрон. Невский после смерти был причислен к лику святых. Орден

Александра Невского, святого-воина, задумывался Петром I как награда за заслуги на поле боя «в награждение подвигов». Его девизом стали слова: «За труды и Отечество».

В 1724 году из Владимира в Петербург были торжественно перенесены мощи святого Александра Невского и помещены в монастыре его имени, построенном в 1710 году. Этот эпизод, по-видимому, и натолкнул Петра I на мысль об учреждении нового ордена.

Петр разработал статут ордена и согласился с проектом орденского знака (крест, покрытый рубинами, с золотыми орлами между лучами креста, а в центре изображение Александра Невского в шлеме, красном плаще, с копьем в руках, верхом на белом коне. Однако в начале 1725 года он умер, не успев наградить этим орденом ни одного из своих приближенных.

«За службу и храбрость»

ноября 1769 года Екатерина II (1729—1796) учредила «Военный орден святого великомученика и победоносца Георгия», который традиционно считался покровителем русских воинов. Орден имел четыре степени и присуждался только за выдающуюся храбрость на поле боя.

Награждения производились последовательно с 4-й степени к 1-й. Было лишь несколько исключений, когда офицеру или генералу давался сразу Георгиевский крест 3-й степени. Орден представлял собой белый крест на ленте двух цветов, черного и оранжевого, в центре креста находилось изображение святого Георгия на коне, поражающего копьем дракона. Девизом ордена были слова: «За службу и храбрость».

Ордена 1-й степени за всю историю России были удостоены всего 25 военачальников. Причем многие из них являлись главами или членами правящих европейских династий, главнокомандующими союзными армиями.

Достаточно сказать, что за Отечественную войну 1812 года и заграничный поход 1813 —1814 годов только три русских военачальника удостоились награды орденом Геор-

гия 1-й степени: М. И. Кутузов (1745—1813), М. Б. Барк-лай-де-Толли (1761 — 1818) и JI. JI. Беннигсен (1745— 1826), Император Александр I наградил, кроме того, орденом Георгия 1-й степени союзных главнокомандующих — выдающихся полководцев англичанина герцога Веллингтона и немца князя Блюхера.

За всю Первую мировую войну ни один русский генерал не получил ордена Георгия этой степени.

В первом статуте ордена было сказано: «Ни высокий род, ни прежние заслуги, ни полученные в сражениях раны не приемлются в уважении при удостоении к ордену святого Георгия за воинские подвиги; удостаивается же оного единственно тот, кто не только обязанность свою исполнил во всем по присяге, чести и долгу, но сверху сего ознаменовал себя на пользу и славу российского оружия особенным отличием». Таким особенным отличием были случаи, когда офицер или генерал, «лично предводительствуя войском, одержит над неприятелем, в значительных силах состоящим, полную победу, последствием которой будет полное его уничтожение», или же, «лично предводительствуя войском, возьмет крепость».

Орден Георгия очень высоко почитался в армии. Даже А. В. Суворов (1730—1800), кавалер всех российских орденов, весьма скромно отзывавшийся о себе самом, получив орден Георгия 2-й степени за штурм крепости Туртукай, писал фельдмаршалу П. С. Салтыкову: «Кажется, что я вправду заслужил Георгиевский второй класс: сколько я к себе холоден, да и самому мне то кажется. Грудь и поломанный бок очень у меня болят, голова как будто подрас-пухла». После Туртукая прошло 16 лет, и лишь за победу при Рымнике, когда Суворов разгромил турецкую армию, в четыре раза превосходившую его численно, он был удостоен ордена Георгия 1-й степени.

Производным от этого ордена стало наградное георгиевское оружие, когда на эфесы офицерских сабель прикреплялся белый эмалевый георгиевский крестик и, кроме того, темляк из георгиевской ленты. Наиболее отличившиеся в бою части, чаще всего полки и батальоны, награждались георгиевскими трубами и знаменами, причем на трубах всегда гравировалась надпись, за что именно получена эта награда.

Вскоре после учреждения ордена появились и наградные кресты — золотые и серебряные на георгиевской ленте. Первым был крест за взятие Очакова с георгиевским девизом «За службу и храбрость» и дополнением: «Очаков взят в декабре 1788».

Были и другие наградные кресты на георгиевской ленте: «За отменную храбрость. Измаил взят декабря 11.1790»; «За труды и храбрость. Прага взята октября 24.1794» (в данном случае речь шла о предместье Варшавы, которое было взято войсками Суворова); «Победа при Прейсиш-Эй-лау 27 генв. 1807»; «За отличную храбрость при взятии приступом Базарджика 22 мая 1810» (Базарджик — турецкая крепость в Болгарии, взятая войсками генерал-лейтенанта Н. М. Каменского (1778—1881).

Кавалеры ордена Святого Георгия сразу же становились потомственными дворянами. Они немедленно получали следующий воинский чин, а выйдя в отставку, имели более высокую пенсию.

(Э%^алеры каждого ордена имели раз в году свой орденский праздник и собирались во дворце все вместе.

Однажды накануне праздника кавалеров ордена святого Георгия Екатерина II заболела, и узнавшие о том придворные спросили ее, не следует ли перенести встречу кавалеров ордена на другой день, когда она выздоровеет. Екатерина, сама учредившая этот орден и высоко ценившая награжденных им, ответила так: «Я скорее велю нести себя к ним на кровати, нежели соглашусь огорчить тех людей, которые жертвовали жизнью, чтобы получить это отличие и снискать эту честь!»

Три эпизода из жизни Анны Ивановны



(S/Племянница Петра I Анна Ивановна (1693 —1740) в 1710 году была выдана замуж за курляндского герцога, но вскоре овдовела. Ее фаворитом стал граф Эрнст Иоганн Бирон. В 1730 году после смерти Петра II Анна Ивановна была приглашена занять опустевший русский престол членами Верховного тайного совета. Возглавлял Совет князь Василий Лукич Долгоруков (1670—1739).

Верховники пригласили Анну Ивановну на условиях, ограничивающих ее императорскую власть и изложенных в документе, названном «Кондициями», что, собственно, и означает «условия» или «договор».

Анна Ивановна сначала подписала «Кондиции», а затем произошло то, о чем повествует следующая история.

...Коронация происходила 25 февраля 1730 года в Кремле, в Успенском соборе, со строгим соблюдением всего коронационного церемониала. После того прошла Анна Ивановна в Грановитую палату, где были накрыты пиршественные столы. Во главе стола был поставлен малый императорский трон, и, пока вся свита устраивалась на своих местах, новая императрица вдруг встала и сошла к князю Василию Лукичу Долгорукову. Вплотную приблизившись к нему, Анна Ивановна взяла князя двумя пальцами за большой нос и повела вокруг опорного столба, поддерживающего своды Грановитой палаты.

Обведя Долгорукова вокруг столба, Анна Ивановна остановилась против портрета Ивана Грозного и спросила:

— Князь Василий Лукич, ты знаешь, чей это портрет?

— Знаю, государыня. Царя Ивана Васильевича.

-Ну, так знай, что я хотя и баба, но такая же буду, как

и он. Вы, семеро дураков, собирались водить меня за нос, да прежде-то я тебя провела.

Верховники были сломлены, а князь Долгоруков с семьей сослан на Север, где и умер.

ci^?Hb новой императрицы проходил так. Вставала Анна Ивановна в семь утра, ела за завтраком самую простую пищу, запивая ее пивом и двумя рюмками венгерского вина. Гуляла час до обеда, который подавался в полдень, и перед ужином — с четырех до половины девятого, спать ложилась в десять часов.

День ее был заполнен игрой в карты, разговорами и сплетнями с приживалками и гадалками, разбором драк шутов и дураков.

Очень любила она стрельбу из ружей и была столь в ней искусна, что на лету била птицу. Во всех комнатах стояло множество заряженных ружей, и Анна стреляла через открытые окна в сорок, ворон и даже ласточек, пролетающих мимо.

В Петергофе был устроен для нее зверинец, в котором содержалось множество зайцев и оленей, завезенных из Германии и Сибири. Если заяц или олень пробегали мимо ее окон, участь их была решена — Анна Ивановна стреляла без промаха. Для нее был сооружен тир, и императрица стреляла по черной доске даже зимой при свечах. Остаток дня она проводила в манеже, обучаясь верховой езде, в чем ей очень помогал ее фаворит герцог Бирон, пропадавший в манеже и в конюшне целыми днями.

Внешне Анна Ивановна была нехороша. Толстая, высокая, длинноносая и громкоголосая, имела она к тому же и лицо, побитое оспой. Она, возможно, прожила бы долго, но подагра, воспаление костей и каменная болезнь, доставшиеся ей по наследству, свели ее в могилу.

(&$ годы царствования Анны Ивановны произошел памятный на многие времена знаменитый эпизод, связанный со строительством Ледяного дома.

Князь Михаил Алексеевич Голицын, прозванный Квасником, в юности был любимцем Петра I и по его воле поехал учиться во Францию в Парижский университет — знаменитую Сорбонну. Потом Голицын переехал в Италию и там принял католичество.

Анна Ивановна, вступив на престол и разогнав Верховный тайный совет, отправила многих родственников Голицына в ссылку, а князя-католика велела привезти в Петербург. И здесь в наказание за измену вере обратила в шута, а затем велела женить его на своей любимой шутихе-кал-мычке Евдокии Ивановне Бужениновой. Для их-то свадьбы и был построен на льду замерзшей Невы Ледяной дом. Он был выложен из плит чистого льда, облитых затем для крепости водой. Дом имел 6 метров в высоту, 16 метров в длину и 5 метров в ширину, был украшен ледяными статуями, фонарями и часами. Перед ним были изваяны ледяные дельфины, слон и 8 пушек и мортир. Все убранство двух больших комнат также было сделано изо льда.

На празднество из всех губерний России были присланы инородцы, которые вместе с придворными составили свадебный кортеж в 300 персон и ехали к Ледяному дому на оленях, верблюдах, свиньях, козах, собаках с музыкой и песнями.

Царица, пастух и шинкарка



(2/^етом 1731 года из Венгрии в Петербург возвратился полковник Федор Степанович Вишневский. Он ездил на Дунай покупать вино для двора императрицы Анны Ивановны. Полковник привез не только обоз вина, но и прекрасного лицом и статью двадцатидвухлетнего Алексея Розума, встреченного им возле города Глухова, на хуторе Лемеши, что между Черниговом и Киевом.

Как-то вечером встал обоз в степи, возчики распрягли коней, раскупорили бочонок вина, зажгли костер, и на огонек пришли к ним с хутора хлопцы и девчата. А с ними местный пастух Алеша Розум, славившийся на всю округу дивным голосом.

Хлопцы и девчата завели хороводы, а потом и запели. И лучше, задушевнее всех пел Алеша Розум. Вишневский решил взять малороссийского соловья в Петербург, чтобы стал он украшением певческой капеллы государыни-императрицы.

В Петербурге Алексей стал первым певцом дворцового хора и вскоре попался на глаза дочери Петра I — Елизавете Петровне (1709—1761), которой сразу очень понравился. Приблизив Розума к своей особе, Елизавета сначала переименовала нового друга из певчих в «придворные бандуристы», а затем он стал гоф-интендантом, получив под свое начало двор и все имения своей благодетельницы.

Став одним из влиятельных придворных, Розум, превратившийся в Алексея Григорьевича Разумовского, остался добрым, скромным человеком, каким был и прежде. Он любил свою мать, заботился о брате и трех сестрах, посылая им деньги, принимал своих деревенских земляков, приезжавших в Петербург, и старался никому не делать зла.

Алексей Разумовский сторонился дворцовых интриг, политических игр, коварства, хитростей и не изменил себе на протяжении всей жизни. Этими качествами он снискал уважение многих придворных. В это время на первое место у цесаревны выступили политические мотивы, ранее остававшиеся на втором плане: она решила вступить в борьбу за трон. Елизавета Петровна не забывала, чья она дочь, и, конечно, знала, что многие в России свято верят, что ее права на российский императорский трон единственно законные.

В ночь на 25 ноября 1741 года Елизавета произвела стремительный бескровный дворцовый переворот, арестовав младенца-императора Ивана VI, его родителей и нескольких придворных. 25 апреля 1742 года в Москве состоялась коронация, и в этот же день Алексей Разумовский стал кавалером ордена Андрея Первозванного и обер-егер-мейстером.

Вскоре после коронации Елизавета Петровна тайно обвенчалась с Разумовским в небольшой бедной церквушке подмосковного села Перово. После того как венчание было окончено, Елизавета Петровна сказала Алексею Григорьевичу Разумовскому, что она хочет познакомиться с его матерью, а своей свекровью — Натальей Демьяновной, овдовевшей крестьянкой, содержавшей корчму неподалеку от города Глухова, и велела послать за ней карету.

Обрядившись во все самое лучшее, шинкарка отправилась в Москву. В Москве императрица занимала Лефортовский дворец, имевший высокое парадное крыльцо в два марша. Наталья Демьяновна обмерла, когда двое придворных, бережно взяв ее под руки, повели к огромной резной двери мимо великанов-лакеев, одетых в затканные серебром ливреи и стоявших двумя рядами на лестнице.

Сопровождавшие Наталью Демьяновну придворные ввели ее в маленькую комнату и передали в руки женщин-слу-жанок. А те затянули ее в каркас из китового уса, на который набросили широкую златотканую юбку, необыкновенно красивую кофту, на руки надели длинные белые перчатки, на ноги — золотые туфли и в довершение всего на голову водрузили высокий белый парик, усыпанный пудрой.

После того нарумянили щеки, насурьмили брови и повели по внутренней парадной лестнице во дворец.

Нужно отметить, что в комнате, где Наталью Демьяновну обряжали, не было зеркала.

Двое лакеев медленно и торжественно раскрыли перед Натальей Демьяновной двери, и деревенская шинкарка вошла в огромный зал сказочной красоты, а на другом конце зала стояла, как она подумала, императрица — в златотканом платье, золотых туфельках, в белых, до локтя, перчатках и высоком парике.

Затаив дыхание, Наталья Демьяновна направилась к императрице, и та двинулась ей навстречу. Тогда шинкарка смиренно опустилась на колени. Она простояла так несколько мгновений, но невестка почему-то не подходила. Наталья Демьяновна подняла голову, глянула вперед и обнаружила, что императрица тоже стоит на коленях и смотрит на нее.

Испуганная Наталья Демьяновна в растерянности огляделась и вдруг увидела, что возле небольшой двери стоит ее Алешенька, а рядом с ним удивительной красоты молодая женщина. Они стояли, держась за руки, и тихо смеялись. А потом подошли к ней, и красавица подняла ее с колен, обняла и поцеловала. А Алешенька, улыбаясь, сказал: «Это зеркало такое — от пола до потолка».

И Наталья Демьяновна все сразу поняла. Умная она была женщина, но никогда не думала, что зеркало может быть таким большим — во всю стену. А с Елизаветой они поладили сразу, потому что много общего оказалось в характерах и нравах деревенской шинкарки и императрицы всея Руси.

Основание Московского университета



стория России, как, впро-

чем, и других государств, содержит немало легенд и парадоксов. Спросите: «Кто положил первый камень в основание Петербурга?» И большинство опрошенных ответит; «Петр I». На самом же деле — его соратник А. Д. Меншиков, а Петр I в тот день осматривал на Ладоге галерный

флот и при закладке будущей столицы России не присутствовал. Спросите: «Кто отдал приказ сжечь Москву в 1812 году?» И вам, как правило, ответят: «Наполеон». На самом же деле пожар был тщательно подготовлен московским генерал-губернатором Ростопчиным.

Спросите: «Кто основал Московский университет?» И услышите: «Ломоносов».

Однако строили Северную Пальмиру по указаниям и под неусыпным наблюдением Петра, и подлинным создателем города был он, а пожар Москвы легче всего объяснить ненавистью захватчиков, появившихся в Первопрестольной именно в тот день, когда пожар начался.

А вот с Московским университетом дело обстоит не так однозначно.

дея создания в России уни-

верситета принадлежала Петру I, и он был основан в 1724 году при Академии наук с гимназией для подготовки студентов. Однако из-за недостатка средств и малого числа студентов к концу 30-х годов университет свою деятельность почти прекратил. В 40-х годах, с приходом туда преподавателями Михаила Васильевича Ломоносова (1711 —1765) и его ученика Степана Петровича Крашенинникова (1711 — 1755), жизнь университета активизировалась, но вскоре по названным выше причинам вновь заглохла.

Однако России университет был необходим, и старая идея Петра Великого возродилась вновь. Это произошло при участии обер-камергера и сенатора Ивана Ивановича Шувалова, фаворита императрицы Елизаветы Петровны.

Мысль о создании нового русского университета возникла не сразу, а после того, как Шувалов сблизился с Ломоносовым, учившим его правилам стихосложения. Ломоносову нравилось в Шувалове то, что был он скромен и всегда уважал чужое мнение. А обоюдная их любовь к стихам, наукам, небезразличие к судьбе России сделали их горячими ревнителями идеи создания главного российского университета в Москве.

Почему же в Москве? — спросит читатель. Соавторы этой идеи отвечали на вопрос так: «Во-первых, потому что Первопрестольная была самым многолюдным городом России; во-вторых, потому, что она находилась в центре страны; в-третьих, в Москве было наибольшее число домашних учителей; в-четвертых, жизнь здесь была дешевле, чем в Петербурге, и, наконец, в-пятых, у москвичей имелось гораздо больше, чем у петербуржцев, родственников в провинции, которым москвичи могли предоставить дешевые комнаты». Как видите, соавторы хорошо знали жизнь и подходили к решению проблемы как сугубые практики.

Ломоносов в это время был занят строительством фабрики цветного стекла в Усть-Рудице и озабочен множеством связанных с этим производственных и экономических проблем. Поэтому, когда летом 1754 года двор и Шувалов переехали в Москву, он тоже поехал вслед за своим меценатом и другом.

В Москве Шувалов устроил Ломоносову аудиенцию с императрицей, и ему были дарованы и село Усть-Рудица, и деньги на создание фабрики, и более двухсот крепостных для работы по производству стекла и мозаики. Здесь же обсудили вопрос о создании в Москве университета, договорившись, что казной будет ассигновано 10 тысяч рублей ежегодно на содержание университета и 3 тысячи — на ремонт предназначенного для него дома.

Вскоре после этого Ломоносов вернулся в Петербург и отправил Шувалову письмо, в котором отмечал, что «ежели Московский университет по примеру иностранных учредить намеряетесь, что весьма справедливо, то желал бы я видеть план, вами сочиненный», а затем Михаил Васильевич предложил свои соображения об учреждении университета.

Во-первых, он настаивал на том, «чтобы план Университета служил во все будущие годы; во-вторых, считал, что следует «положить в плане профессоров и студентов довольное число». Ломоносов предлагал 12 профессоров: на юридическом факультете — 3, на медицинском — 3, на философском — 6. В-третьих, он указывал, что при Университете «должна быть гимназия, без которой Университет, как пашня без семян».

Шувалов учел идеи Ломоносова, высказанные в письме. Он представил в Сенат и свой проект, зачитанный им

19 июля 1754 года. Шувалов предлагал открыть две гимназии — одну для дворян, другую для разночинцев. Сенат утвердил проект, найдя его «весьма важным и потребным для пользы всего государства». На решении Сената Елизавета написала: «Быть по сему, кураторами быть камергеру Шувалову и Лаврентию Блюментросту, директором Алексею Аргамакову». Хотя кураторов было двое, на самом же деле эти обязанности до самого конца жизни — еще сорок лет — выполнял лишь И. И. Шувалов, так как Л. Л. Блюмент-рост, лейб-медик пяти русских императоров и императриц и первый президент Академии наук, скончался через два месяца после указа об учреждении университета.

Но прежде чем Елизавета Петровна подписала этот указ, на Красной площади, на том месте, где теперь стоит Исторический музей, начались работы по перестройке здания бывшей царской аптеки — одного из самых красивых домов Москвы. К тому дню, когда Елизавета Петровна подписала указ, строительно-ремонтные работы завершены еще не были, но в основном здание было перестроено. А подписала она его 12 января 1755 года, когда Русская православная церковь праздновала день святой великомученицы Татьяны. В указе учреждение Московского университета объявлялось продолжением дела Петра Великого, считавшего, что «всякое добро происходит от просвещенного разума... и потому следует в том стараться, чтобы в пространной нашей империи всякое полезное знание возрастало». И здесь же Шувалов назывался «изобретателем того полезного дела» — основания университета. Профессор права Харьковского университета И. Ф. Тимковский, окончивший Московский университет в 1797 году, писал в «Воспоминаниях» о кураторах времен его студенчества: «Первым был основатель его в век императрицы Елисаве-ты, знаменитый представитель Муз, действительный обер-камергер Иван Иванович Шувалов... Имя его в университете с благоговением произносилось».

Вскоре после опубликования указа в гимназии записалось триста юношей, а в университет — около ста. Однако в отдельные дни лекции посещали до тысячи человек. В первом наборе было еще очень мало дворян, так как они предпочитали прежнее домашнее воспитание еще не изведанному обучению в новом заведении.

26 апреля 1755 года состоялся торжественный акт открытия двух университетских гимназий. Эта дата была выбрана не случайно: 26 апреля 1741 года Елизавета Петровна взошла на престол. Открытие гимназий превратилось в большой праздник. По сообщению газеты «Санкт-Петербургские ведомости» от 10 мая 1755 года, на празднике горели тысячи ламп, весь день была слышна музыка, и народ не расходился до четырех часов пополуночи.

Рассказы о Екатерине II



’катерина Романовна Дашко-

ва (1743—1810), сподвижница и друг императрицы, директор Петербургской академии наук и президент Российской академии, приводит в своих воспоминаниях такой отзыв Екатерины II о русском народе: «Русский народ — особенный народ в целом свете», — сказала государыня. «Что это значит? — возразила я, — ужели Бог не все народы сотворил равными?» «Русский народ, — ответила Екатерина II, — отличается догадливостью, умом, силою. Я знаю это по двадцатилетнему опыту моего царствования. Бог дал русским особенное свойство».

(S-^дмирал Павел Васильевич Чичагов (1767—1849), почитаемый современниками как один из умнейших и справедливейших людей, так писал о Екатерине И: «Кто умеет вознести свою страну на высоту могущества и славы, тот не может подлежать легкой критике и еще того менее подвергаться личной ответственности. То же должно сказать и об императрице Екатерине. Она возвысила свой народ до той степени, до которой он только был способен быть вознесенным. Она одна из всех российских государей умела усвоить политику дальновидную и поддерживала ее во все продолжение своего царствования. Она победоносно боролась со всем, что противилось ее движению вперед, с малочисленными войсками побеждала бесчисленные армии и с самыми малыми средствами достигала величайших последствий. Эту тайну она унесла с собой в могилу, ибо мы видели, как после того многочисленные армии переходили от одного поражения к другому, как при употреблении самых громаднейших средств бывали самые маловажные — если не сказать ничтожные — последствия».

Екатерина II собрала вокруг себя прекрасных военачальников, администраторов и дипломатов. Среди этих «орлов Екатерины» особенно много побед одержали князь Григорий Александрович Потемкин-Таврический (1739—1791), граф Алексей Григорьевич Ор-лов-Чесменский (1737—1807/08) и граф Петр Александрович Румянцев-Задунайский (1725—1796). Так, во всяком случае, считала сама Екатерина, сказав однажды двум близким ей иностранцам, принцу де Линю и Сегюру: «Я обязана частью моей славы графу Орлову, ибо он посоветовал мне послать флот в Архипелаг. За Тавриду (Крым) и за изгнание татар я должна благодарить князя Потемкина. За победы я должна быть признательна фельдмаршалу Румянцеву. Я сказала ему: «Господин генерал-фельдмаршал, надобно сражаться. А в этом случае лучше бить, нежели самому быть биту». (А. В. Суворов к тому времени еще не достиг вершин своей славы.)

\'катерина II была сторонни-

цей того, чтобы ее подданные свободно путешествовали и без особой волокиты могли покидать пределы России. По этому поводу она писала следующее: «Не будет более опасности отпускать в путешествия наших молодых людей (бегства которых часто боятся), когда сделают им их Отечество любезным. Государство, конечно, не многого лишилось бы во всякое время от потери двух*трех ветреных голов, но, если бы Отечество было таким, каким я хотела бы его видеть, мы имели бы больше рекрутов, чем дезертиров».

^Сатерина II была очень смелой женщиной. Тому есть множество подтверждений. И сама о себе она однажды сказала: «Если бы я была мужчиной, то была бы убита, не дослужась и до капитанского чина».

<Э%огда Екатерина

невеста Петра Федоровича, по пути в Петербург оказалась в Риге, там ее уже ожидал посланный Елизаветой Петровной генерал-майор Юрий Юрьевич фон Броун. На следующий день после приезда, в 6 часов утра, 15-летняя Екатерина милостиво приняла его и попросила беспристрастно описать умы, достоинства, пороки, характеры и связи всех известных Броуну придворных, обещая за то вечное свое расположение. Броун честно все рассказал и до конца своих дней оставался у Екатерины в фаворе.

, тогда еще

\'катерина II отказалась от гру-

бых увеселений, бытовавших при русском дворе во времена ее предшественников, и запретила держать на службе шутов, шутих, карликов и карлиц. Когда ее спросили, почему она велела не принимать во дворце шутов и карликов, Екатерина ответила: «Я ненавижу их потому, что шуты бесчестят все человечество, а дураки унижают его. Шуты кажутся мне достойными презрения, а дураки для меня жалки».

\'два ли не самый суровый при-

говор был вынесен Екатериной преступнице — помещице Дарье Николаевне Салтыковой, прозванной Салтычихой. Помещица Подольского уезда Московской губернии замучила более ста принадлежавших ей крестьян. Многие крестьяне умирали после пыток и издевательств, когда их жгли раскаленным железом, морили голодом, шпарили кипятком, жестоко избивали.

Арестованная в 1762 году, Салтычиха находилась под следствием 6 лет и в конце концов была приговорена к пожизненному заключению в подземной монастырской тюрьме.

Вот в сокращении приговор Салтычихе, утвержденный Екатериной II:

«Указ нашему Сенату, 2 октября 1768 года:

1. Лишить ее дворянского звания и запретить во всей нашей империи, чтоб она никогда и никем не была именована названием рода ни отца своего, ни мужа;

2. Приказать в Москве... вывести ее на площадь и приковать к столбу и прицепить на шею лист с надписью большими словами: «Мучительница и душегубица»;

3. Когда выстоит целый час на сем поносительном зрелище, то... заключа в железы, отвести в один из женских монастырей, находящийся в Белом или Земляном городе, и там подле которой ни есть церкви посадить в нарочно сделанную подземельную тюрьму, в которой по смерть ее содержать таким образом, чтобы она ниоткуда в ней света не имела...»

\'дин из татарских мулл, по

имени Мурад, объявил себя новым пророком. Об этом донесли властям, а те по инстанции известили о том Екатерину II. Ознакомившись с делом новоявленного пророка, императрица учинила следующую резолюцию: «Нового татарского пророка и с сообщниками его, кои содерживаются в Оренбурге скованны, прикажите везти сюда, и как выедут из жилищ татарских, то прикажите их расковать, ибо я лиха за ними не вижу, а много дурачества...

Итак, он инако не виновен, как потому, что он родился с горячим воображением, за что наказания никто не достоин, ибо сам себя никто не сотворит».

<!ргарый генерал Федор Михайлович Шестаков, прослужив более 40 лет в Сибири и на Дальнем Востоке, ни разу не был в Петербурге и приехал туда только по случаю отставки за получением документов, необходимых для пенсии.

Секретарь Екатерины II представил Шестакова императрице, которая любила преподносить награды, дипломы и все прочее, что могло быть приятно заслуженным чиновникам и военным. Увидев впервые Шестакова, Екатерина удивилась, так как полагала, что знает всех своих генералов, и, не сдержавшись, заметила:

— Как же так, Федор Михайлович, что я до сих пор ни разу вас не видала?

— Да ведь и я, матушка-царица, тоже вас не знал, — ответил простодушный старик.

— Ну, меня-то, бедную вдову, где же знать! А вы, Федор Михайлович, все же генерал!

\'У/и один из церковных праздников Екатерина II молилась в соборе и увидела у иконы Богоматери плачущую женщину, положившую перед иконой какую-то бумагу. Екатерина попросила дать ей эту бумагу и обнаружила, что это жалоба царице небесной на нее — царицу земную. Женщина-помещица писала, что императрица утвердила несправедливое решение Сената, по которому у нее отобрали имение.

«Владычица небесная, Пресвятая Дева, просвети и вразуми нашу благосердную монархиню, да свершит суд правый», — прочла Екатерина и велела жалобщице через три дня прийти к ней во дворец.

За это время она вытребовала из Сената дело, внимательно ознакомилась с ним и пришла к выводу, что Сенат, а он был высшей судебной инстанцией в России, допустил ошибку.

Приняв бедную женщину, Екатерина извинилась перед ней, приказала вернуть имение и поднесла еще дорогой подарок.

Однажды зимой Екатерина по-

чувствовала сильную головную боль и, чтоб снять ее, решила проехаться в санях по свежему воздуху. Длительная прогулка помогла, и боль прошла.

Однако назавтра голова у нее снова заболела, и врач посоветовал ей прокатиться в санях еще раз.

— Нет, — ответила Екатерина, — что подумают обо мне люди, увидев, что я второй день подряд не работаю, а праздно катаюсь по улицам!

($ Екатерине II сохранилось много рассказов, анекдотов, воспоминаний. Одни из самых интересных мемуарных записок оставил австрийский дипломат, совершавший вместе с ней путешествие в Новороссию и Крым.

Бельгийский принц Шарль Жозеф де Линь, генерал и писатель, друг австрийского императора Иосифа II, побывал в России в 1780 и 1787 годах и в последний свой приезд сопровождал Екатерину в Крым. Он говорил о Екатерине II: «Екатерина во всяком звании была бы превосходною женщинои, но звание императрицы приличествовало ей более всего, потому что только пространствам ее державы могли равняться обширность ее разума и величие ее души».

\'е Линь писал о Екатерине: «Екатерина собрала оставшиеся в мастерской Петра недоделанные фрагменты и недостроенные части. Дополнив их, она построила здание и теперь посредством скрытых пружин приводит в движение исполинский состав, то есть Россию. Она дала ей устройство, силу и крепость. Это устройство, сила и крепость будут процветать час от часу все более, если преемники Екатерины будут идти по ее следам».

уо время путешествия в Новороссию и Крым Екатерина посетила поле Полтавской битвы, где перед нею разыграны были батальные сцены, повторяющие в миниатюре сражение, произошедшее здесь в 1709 году.

Посмотрев все ей представленное, Екатерина заметила:

— Вот в чем заключается жребий государств — один день решает их судьбу. Без ошибок, которые на этом месте совершили шведы, мы бы никогда здесь не оказались!

царствование Екатерины российская внешняя политика была в центре внимания всех европейских государств, ибо успехи России закрепили ее положение как великой державы. Иностранные дипломаты часто гадали, кто же входит в петербургский кабинет, благодаря чьим усилиям Россия занимает столь почетное место в мире и как велико число этих сановников. Все тот же принц де Линь, хорошо знавший истинное положение дел, быть может, преувеличивая роль императрицы во внешнеполитических делах, говорил об этом так: «Петербургский кабинет совсем не так огромен, как заключает о нем Европа, он весь помещается в одной голове Екатерины ».

\'о время своих нередких поездок по России Екатерина часто награждала и благодарила многих военных и статских, причем любила делать это публично.

— Ваше величество, — заметил ей однажды принц де Линь, — кажется, всегда остаетесь довольны своими подданными?

— Нет, принц, — ответила Екатерина, — я далеко не всегда бываю ими довольна. Но я хвалю всегда вслух, а браню потихоньку и с глазу на глаз.

ринц де Линь вспоминал, что однажды Екатерина сказала ему: «Я часто смеюсь наедине сама с собою, видя, как досадуют и негодуют мои чиновники только оттого, что я ласково обхожусь с их неприятелями. Я употребляю каждого по его способностям, и для меня кажутся странными те, которые думают, что я отставлю от должности какого-нибудь министра или генерала только потому, что он им не нравится».

Де Линь продолжал уже от себя: «Екатерина II, во всем неподражаемая, противопоставляла одного другому, используя службу и дарования обоих. Таким образом питала она усердие всех и каждого, возбуждая соревнование между ними».

Из рассказов об Александре Васильевиче Суворове



бытность А. В. Суворова капралом, произошел с ним такой случай. Он стоял в карауле у павильона Монплезир, в Петергофе. Проходившая мимо императрица Елизавета Петровна остановилась возле него и спросила, как его зовут.

Узнав, что он сын Василия Ивановича, императрица протянула ему рубль, но Суворов отказался, объяснив, что устав караульной службы запрещает часовому брать деньги.

«Молодец, знаешь службу», — похвалила его Елизавета Петровна, потрепала по щеке и дала поцеловать руку.

«Я положу рубль на землю, к ногам твоим, а как сменишься, — возьми его», — добавила она.

Потом этот рубль — петровский, серебряный, называемый «крестовиком», — Суворов хранил всю жизнь, почитая его своей первой наградой.

апреля 1763 года Суворов был назначен командиром Суздальского пехотного полка, расквартированного в Новой Ладоге, в 140 верстах к северу от Петербурга. В Суздальском полку Суворов начал важный эксперимент — обучение по новому собственному уставу, который основывался на практике армейской жизни.

Решающее значение в обучении солдата Суворов придавал нравственному элементу. Он понимал, что для этого следует узнать солдатскую душу и сродниться со своими подчиненными, понять их и найти слова, близкие их уму и сердцу.

И потому Суворов, как говорил он сам, был все время среди солдат «и майором, и адъютантом, вплоть до ефрейтора». Он обходился солдатской кашей и черным хлебом, спал на сене и ходил по лагерю в старой гренадерской куртке, а летом — в холщовой нижней рубахе.

Учения в полку чаще всего были короткими, проходили в поле, в лесу; иногда же это были длительные, трудные походы, днем и ночью, в непогоду, в морозы и слякоть, с форсированием рек и даже... со штурмом «фортеций».

Солдаты-суздальцы отличались от прочих тем, что «каждый из них знал свой маневр и, что еще важнее, мог возражать старшему, если был способен предложить лучшее решение. Единственное условие, которое должно было выполняться, — это, чтобы такое возражение «делалось пристойно, наедине с начальником, а не в многолюдстве, иначе будет буйством».

Суворов всячески сохранял здоровье солдат, полагая главными средствами — чистоту, умеренность и постоянный труд, который он считал «здоровее покоя», и непременно доброкачественную, свежую пищу.

Во всех этих качествах он сам был для солдат примером: Суворов не имел ни собственного экипажа, ни выездных лошадей, обходясь казацкими конями.

Спать ложился рано, вставал в два часа ночи, при наводке мостов, устройстве фортификационных сооружений и установке батарей работал наравне с солдатами.

В Суздальском полку построены были удобные и теплые казармы, церковь и школа, в которой Суворов преподавал разные предметы. Возле лагеря разбит был фруктовый сад, плоды из которого шли в «полковой котел».

22 сентября 1768 года Суворов был произведен в бригадиры — последний офицерский чин, после которого шли уже чины генеральские.

<QsCоздней осенью 1790 года на русско-турецком театре военных действий обстановка складывалась таким образом, что задачей первостепенной важности становилось взятие Измаила, сильнейшей из турецких крепостей на Дунае.

25 ноября Потемкин послал Суворову такое письмо: «Измаил остается гнездом неприятеля, и хотя сообщение прервано через флотилию, но все же он вяжет руки для предприятий дальних. Моя надежда на Бога и на Вашу храбрость. Поспеши, мой милостивый друг! По моему ордеру к тебе присутствие там личное твое соединит все части. Много тамо равночинных генералов, а из того выходит всегда некоторой род сейма нерешительного. (Под Измаилом стояли войска генералов — Кутузова, де Рибаса и Павла Сергеевича Потемкина — родственника Светлейшего.) Рибас будет Вам во всем на пользу и по предприимчивости и усердию. Будешь доволен и Кутузовым; огляди все и рас-поряди, и, помоляся Богу, предпринимайте».

А «предпринимать» было нелегко. Крепость Измаил с трех сторон окружал вал высотою от 6 до 8 метров, ров — шириною 12 метров и глубиною от 6 до 10 метров и 8 каменных бастионов. 265 орудий стояло в крепости, а ее гарнизон вместе с вооруженными жителями города насчитывал 35 тысяч человек. С четвертой стороны Измаил прикрывал Дунай и стоящий на реке флот.

Суворову предстояло совершить чудо: взять Измаил, имея под началом армию численностью в 31 тысячу человек, считая при этом и матросов флотилии де Рибаса.

Когда Светлейший писал: «Будешь доволен и Кутузовым», возможно, он имел в виду не только его выдающуюся храбрость и военный талант, но так же и то, что 20 лет назад Кутузов был в Измаиле и тогда, укрепляя его бастионы и стены, досконально изучил крепость. При великолепной памяти, которой Михаил Илларионович отличался всю жизнь, эти его знания могли сослужить Суворову хорошую службу.

О штурме Измаила написано много. Мне хотелось бы привести здесь всего один документ: «Дневную записку», сделанную молодым офицером, инженер-поручиком Ильей Глуховым, который по приказу Суворова чертил план взятия Измаила.

Вот она:

«Дневная записка 1790 года декабря от 1-го. 1-го — прибыл господин генерал-аншеф граф Суворов-Рымник-ский к командованию корпусами.

3-го — все войска расположились лагерем.

От 4-го до 7-го — готовили туры и фашины.

С 7-го на 8-е деланы 4 батареи, из коих 2 на левом фланге были окончены.

8-го из крепости на батареи была канонада.

С 8-го на 9-е батареи на правом фланге и все коммуникационные линии отделены.

10-го из всех наших батарей и флота на крепость была во весь день канонада.

11-го в 5 часов поутру по данному первому сигналу выступили из лагеря войска в 6 колонн;

по второму сигналу сии колонны заняли назначенные сборные места и резервы поставлены, из коих в Ъ¹/₂ часов выступили колонны и, прибыв в ³/₄ б часа к крепости, начался штурм, а флот вступил в атаку, которой штурм продолжался до полного овладения крепостью 6V2 часов».

(З^есной 1795 года Суворов закончил свой знаменитый труд, вошедший в историю военного искусства под именем «Наука побеждать».

Над ним он трудился более трех десятилетий, еще со времен назначения командиром Суздальского полка и до тех пор, когда был он уже фельдмаршалом и главнокомандующим русскими войсками в Польше.

«Наука побеждать» в первой своей части была инструкцией для офицеров по обучению войск, а во второй — солдатской памяткой. Язык второй части наиболее прост, афористичен, меток и краток.

В «Науке побеждать» Суворов изложил «Три воинских искусства» — «глазомер, быстрота, натиск!» — и определил принципы ведения боя: «Стреляй редко, да метко. Штыком коли крепко. Пуля обмишулится, штык не обмишулится: пуля — дура, штык — молодец». Из изречений нравоучительного характера, вошедших в «Науку побеждать», до сих пор сохранились в копилке народной мудрости такие: «Обывателя не обижай: он нас поит и кормит, солдат — не разбойник»; «Солдату надлежит быть здорову, храбру, тверду, решиму, правдиву, благочестиву»; «Ученье — свет, а неученье — тьма»; «Дело мастера боится».

Заканчивалась вторая часть, кстати, названная: «Разговор с солдатами их языком», перечислением 14 положений: «Субординация. Послушание. Дисциплина. Обучение. Ордер воинский. Порядок воинский. Чистота. Опрятность. Здоровье. Бодрость. Смелость. Храбрость. Экзерциции. Победа и Слава!»

... ноября 1772 года Суворов писал своему другу генерал-майору Александру Ильичу Бибикову, которого он искренне почитал и любил: «Служа августейшей моей Государыне, я стремился только к благу Отечества моего, не причиняя особенного вреда народу, среди которого я находился. Неудачи других воспламеняли меня надеждою. Доброе имя есть принадлежность каждого честного человека; но я заключал доброе имя мое в славе моего Отечества, и все деяния мои клонились к его благоденствию. Никогда самолюбие, часто послушное порывам скоропреходящих страстей, не управляло моими деяниями. Я забывал себя там, где надлежало мыслить о пользе общей. Жизнь моя была суровая школа, но нравы невинные и природное великодушие облегчали мои труды: чувства мои были свободны, а сам я тверд».

&

\'авистники Суворова говорили, что все свои победы он одерживает не из-за таланта или знаний, а по счастливым случайностям.

Суворов же, смеясь, отвечал: «Сегодня счастье, завтра счастье, да дайте же, господа, хоть когда-нибудь и ума!»

дворов ненавидел французскую революцию и даже просился у Екатерины II отъехать рядовым волонтером, чтобы воевать против якобинцев и их продолжателей. Однажды в споре с одним из иностранцев, приверженцев революции, он сказал: «Покажи мне хотя одного француза, которого бы революция сделала более счастливым. При споре о том, какой образ правления лучше, надобно помнить, что руль нужен, но рука, которая им управляет, еще важнее».

авел I, услышав, что Суворов с насмешкой отзывается о нововведениях в армии и говорит: «Пудра — не порох, букли — не пушки, косы — не тесаки, и все мы — не немцы, а русаки», велел фельдмаршалу приехать к нему и в разговоре сказал Суворову:

— Надобно вам, фельдмаршал, оставить ваши странности и причуды.

— Поздно мне меняться, государь, — ответил Суворов. — А что касается странностей моих и причуд, то должен доложить вашему императорскому величеству, что августейшая матушка ваша, Екатерина, тридцать лет терпела мои причуды и во дворце, и тогда, когда шалил я под Туртука-ем, на Рымнике и под Варшавой.

Павел промолчал, но 6 февраля 1797 года издал приказ: «Фельдмаршал, граф Суворов, отнесясь Его Императорскому Величеству, что так как войны нет, то ему делать нечего, за подобный отзыв отставляется от службы».

И в феврале 1797 года фельдмаршал А. В. Суворов был отстранен от должности и отставлен от службы без права ношения мундира, а 5 мая 1797 года выслан в село Кончан-ское Новгородской губернии под надзор местной администрации. Там он занимался хозяйством, много читал, а порой играл с мальчишками в бабки. Когда кто-нибудь удивлялся этому, то Суворов отвечал: «Сейчас в России столько фельдмаршалов, что им только и дела, что в бабки играть». Такой его ответ объяснялся тем, что за свою более чем полувековую службу он был свидетелем производства в звание фельдмаршала 14 генералов, причем последним из них был он сам, получив звание фельдмаршала в 1794 году, 64 лет, за взятие Варшавы.

А при императоре Павле, отставившем Суворова от службы, только за один год фельдмаршалами стали 8 генералов. Отсюда и его ирония.

(^нако обстоятельства в жизни Суворова вскоре резко переменились. 9 февраля 1799 года он вновь был зачислен на службу в чине генерал-фельдмаршала и 1 марта того же года назначен главнокомандующим союзными русскими, австрийскими и итальянскими войсками, объединившимися для борьбы против революционной Франции.

Через две недели после этого Суворов прибыл в Вену. Перед походом в Италию, собрав союзных генералов, он сказал, что хотел бы услышать от них рассуждения о плане грядущей кампании. Когда все высказались, Суворов развернул на столе рулон бумаги, и вместо ожидаемой карты все увидели чистый белый лист. Улыбнувшись всеобщему недоумению, Суворов проговорил:

— Если бы даже, кроме меня, знала мои планы хотя бы одна моя шляпа, то и ее я бы немедленно сжег.

практике русской геральдики известны случаи, когда дворянин, получая титул, менял девиз, стараясь сохранить основной смысл его прежнего родового девиза. Наиболее ярко видно это на примере великого Суворова.

Девиз дворян Суворовых гласил: «Вера, наука, честь». Когда же за победу над турками, произошедшей на реке Рымник 11 сентября 1789 года, Суворов был пожалован «графским Российской империи достоинством» с добавлением к фамилии Суворова приставки «Рымникский», то ему повелено было иметь девиз: «За веру и верность». Однако впереди его ждал новый титул — князя Суворова-Ита-лийского, преподнесенный старому воину в конце его жизни 8 августа 1799 года за совершение беспримерного в истории похода в Италию и Швейцарию. И тогда Суворов, уже как князь Италийский, снова переменил девиз, который теперь звучал так: «За веру и ревность».

итул Александра Василье-

вича Суворова в конце его жизни был короче титула Потемкина, но едва ли менее значительным. Вот он: «Граф Суво-ров-Рымникский, князь Италийский, граф Священной Римской империи, фельдмаршал русской и австрийской армий, генералиссимус русских сухопутных и морских сил, великий маршал пьемонтских войск, наследственный принц Сардинского королевского дома, кузен короля, гранд короны, кавалер всех русских и многих иностранных орденов».

Шесть рассказов о детстве и юности Михаила Илларионовича Кутузова



(S/бервое, что помнил Миша Кутузов — это как однажды подвел его отец к жеребенку по имени Игрунок и разрешил дать тому кусочек сахара. Жеребенок был маленький, большеголовый, на тонких ножках, но Мише он показался высокой и крупной лошадью, потому что двухлетний мальчик головой едва доставал до его живота.

Миша хорошо запомнил гладкую гнедую шерстку Игрунка и его круглый, черный, пугливый глаз. А когда Игрунок взял с ладони мальчика сахар, то Миша почувствовал, что губы жеребенка были мягкими, влажными и ласковыми. Потом Миша частенько угощал жеребенка сахаром.

А еще через год отец усадил Мишу на спину Игрунка и, придерживая сына за пояс, велел взять в руки повод.

Игрунок покосился на мальчика большим умным глазом и тихонечко двинулся с места, понимая, что седок еще мал и везти его нужно с осторожностью. Пяти лет Миша уже вовсю носился на Игрунке по округе.

Жили Кутузовы в большом барском доме в селе Федоровском, куда приезжали из большого города Петербурга на все лето. Однажды, когда Мише шел уже седьмой год, отец дал ему записку и попросил свезти в соседнее село к знакомым помещикам по фамилии Ганнибал. Путь был неблизкий — верст двенадцать. Перед отъездом Миши отец повел сына к себе в кабинет. Там он открыл конторку и достал большую картонную папку. Развязав тесьму, вынул сложенную вчетверо, наклеенную на холст карту и расстелил ее на столе.

К этому времени Миша уже научился читать и писать, знал таблицу умножения, начал рисовать, но еще не занимался географией. Отец Миши — Илларион Матвеевич Кутузов — служил военным инженером и потому прекрасно знал математику, искусно чертил планы и карты, мог построить дом в три этажа или даже целую крепость, навести мост через самую широкую реку, отыскать место, где под толстым слоем земли скопилась вода, и выкопать там колодец. И план этот, конечно, нарисовал он сам. Отец подвел Мишу к карте и сказал, что это окрестности села Федоровского, а затем показал соседние деревушки и усадьбы, поля и рощи, ручейки и речки.

Поля были раскрашены в зеленый цвет, речки, пруды и озерца — в синий, черные ниточки дорог бежали от одной деревни к другой, а маленькие березки и осинки, дубки и елочки указывали, какие деревья растут в лесах. И овраги были обозначены на карте, и болота, и луга, и мельницы, и мосты через речки. Окружала все это пространство толстая красная полоса.

— Что это? — спросил Миша.

И отец ответил:

— Красная полоса — это граница владений наших, а внутри нее — наши деревни и земли. В них живут принадлежащие нам мужики и бабы. Это наши имения, сын мой. А за красной полосой владения других помещиков, таких же дворян, как и мы.

Он ногтем провел по дороге, что уходила из Федоровского наверх — на север — и, пересекая границу, убегала дальше, и добавил:

— В двух верстах к северу от границы имений наших живут Ганнибалы. Вот туда-то и надобно будет доставить письмо.

Миша, несказанно гордясь поручением, тотчас же отправился в путь и теперь все, что видел вокруг, как бы примерял к карте, которая осталась в кабинете отца.

Ехал он в имение к Ганнибалам с большим интересом. Рассказывали, что его хозяином был генерал. Да не такой, как все другие, а чернокожий.

Миша никогда его не видел, очень хотел хотя бы раз на него взглянуть, но когда привез записку, то оказалось, что генерала нет дома и пришлось отдать записку какой-то барыне, такой же, как и все вокруг, — белокожей, голубоглазой, русоволосой.

Так и не довелось Мише в этот раз увидать диковинного генерала, но он не огорчился, потому что по дороге увидел немало интересного: пасеку на опушке черного леса, диких коз, которые вышли из леса и, не боясь его, щипали сено из сметанных стогов, странников, что брели куда-то с медными кружками на поясе, а на кружках Миша прочитал: «На построение храма».