Эдуард Мартинович Скобелев
Властелин времени
Фантастическая повесть
1
После ссоры мать объявила, что подает на развод. Отец сказал: «Смешно. Но — как хочешь!»
Прежде они быстро мирились, а теперь вот не разговаривали целую неделю. Я понимаю, у них много работы, они устают, но — зачем ссориться? Как вообще получается, что близкие люди перестают понимать друг друга? В чем вина обстоятельств и в чем — самих людей?
Сегодня я слышал, как они договаривались выступать на суде. «Пусть твоя мать перебирается сюда, а я поселюсь на ее жилплощади», — предложил отец. «Многого захотели, сударь, — с презрением бросила мать. — Устроиться за чужой счет? Не выйдет!.. Нет, будем делить эти две комнаты!» — «Делить так делить, согласен…»
Как же я без отца? Да и мать — неужели ничем уже не дорожит? Вся наша еще недавно счастливая семья — что будет с нею?..
Из-за родительских ссор я съехал в прошлой четверти по всем предметам, по физике и по химии едва натянули тройки. Классная выговаривает за невнимательность на уроках и плохое поведение. «Пополз вниз, Кравец, пересматривай теперь все свои планы! Одаренность — прекрасно, но если человек не работает, он становится обыкновенной посредственностью…»
Откуда знать учителям, отчего все пошло наперекосяк? Я не рассказывал о беде даже лучшему другу — сочувствие здесь не поможет.
Что-то надо делать…
Уйду из дому. Оставлю родителям записку, что так больше не могу, и уйду. Пусть прочувствуют, что такое развал дома. Пусть поищут, если я им нужен. Может, после этого образумятся?..
2
К полудню Иосиф добрался до реки. Возле нее решил провести три-четыре дня — пока хватит продуктов.
У реки было древнее название — Вйлия. И место было умиротворяющее, тихое, красивое. Лес и кустарники подступали к самому берегу, единственная дорога, которая вела сюда, просматривалась издалека.
«Даром время не потрачу, — думал Иосиф, перебирая взятые с собой учебники. — Подгоню историю и литературу, порешаю задачи — все подряд…»
Он понимал, что поступил нехорошо, что родителям придется страдать и волноваться. Но иного выхода не оставалось, так он считал.
Как всякий городской житель, Иосиф не был приспособлен к походной жизни — такая жизнь сулила одни лишения и неприятности. И даже то, что зима до самого конца простояла теплая и бесснежная, не спасало положения: ночевать в апрельском лесу все равно было неприятно.
Беспокоило, что могут нагрянуть хулиганы, которым ничего не стоит чикнуть ножом по горлу или толкнуть в воду с обрыва, чтобы завладеть трешкой или зажигалкой.
Особенно пугали алкоголики и наркоманы. Отец не раз повторял: «Там, где хищения и нетрудовые доходы, полно тех, кто паразитирует. Эти несчастные люди не жалуют других несчастных…»
Иосиф не вполне понимал, как обогащение одних вызывает обнищание и одичание других, но отец, конечно, был прав: у их соседа, например, организовавшего шарашкину «контору по сбыту», названную «кооперативом», и таскавшего домой деньги в авоське, спился сын, бросил институт, а недавно, говорят, ограбил своего приятеля…
Кроме хулиганов в лесу можно было встретить и диких зверей — волка или рысь…
Но решение было принято: побоку все страхи!
На небольшой поляне возле разлапистой сосны Иосиф соорудил шалаш, сложил свои вещи и провизию, купленную за деньги, заработанные летом на заводе.
Едва стало смеркаться, Иосиф лег спать. Но сон долго не давался: было холодно, сыро, а главное — как-то не по себе.
Мало-помалу усталость и свежий воздух взяли свое. Иосиф уснул, но спал недолго, не более часа, прохватился в тревоге, выбрался из шалаша, залез на дерево и сидел там, думая о доме, о матери, об отце, крепко сердился на них, вынудивших его переменить привычное течение жизни и забраться в глушь, где столько опасностей и не с кем перемолвиться словом.
«Ну, и пусть пропаду, — шептал он, испытывая временами почти отчаяние, — вам же будет хуже!..» Но все же понимал, что пропасть не имеет права: какой толк гибнуть, когда жизнь только начинается и нужно еще столько увидеть и столько сделать?..
На рассвете, закоченевший от холода и ветра, Иосиф спустился на землю, забрался в шалаш и, едва лег, тотчас уснул.
Приснилось, будто сидит он на дереве, прислонившись спиной к шершавому стволу, и вдруг видит, что от дороги свернула к лесу легковая машина.
Вот она остановилась, двое с фонариками полезли через кусты — прямо к сосне, где прятался Иосиф.
— Эге, — сказал один, — да тут расположился какой-то фрайер. Конура, однако, пуста.
— Позырь, может, где-то рядом. Свидетели нам ни к чему.
Они стали шарить вокруг. «Бандиты!» Иосиф так перетрусил, что уже готов был признаться: «Тут я, на дереве, не трогайте меня!» Но губы не повиновались.
А бандиты стали копать лопатами яму, потом притащили из машины что-то тяжелое, похоже, тело убитого человека, и, бросив в яму, закопали.
— Хана, — сказал один, потирая руки. — Обштопали и это дельце. Сюда легавые не сунутся. Ну, пойдем!
— Постой, — сказал его сотоварищ. — Для верности нужно три раза воткнуть нож в землю. Тот самый. Примета.
— Примета так примета, — первый достал нож. Нож был в крови…
Проснувшись, Иосиф пытался понять, куда делись бандиты.
Вокруг стояла тишина. Все было в тумане, даже ближние сосны угадывались еле-еле. Над ними, вверху, чуть просвечивалось солнце.
Нигде не было ни следа разрытой земли.
«Сон, — догадался Иосиф. — Кто и зачем попрется в такую даль, да еще ночью?..»
Видимо, организм как-то приспособился к холоду — почти уже не чувствовал его. Вспомнились слова отца: «Разве то сон — на мягких кроватях, за окнами, не пропускающими ничего, кроме пыли? Настоящий сон — под звездами, на голой земле. Там человек действительно отдыхает, а мы только накапливаем усталость…»
Прав был отец — такой бодрости, такой свежести во всем теле Иосиф не ощущал давно.
Редкие птицы тенькали и пищали по-весеннему, хотя впереди их наверняка еще ожидали заморозки.
«Продержусь, — подумал Иосиф. — Дрожать больше не буду. Хотя осторожность не повредит…»
Он пошел к реке, поражаясь, как гулко отдается в тишине каждый шаг.
Широкая, терявшаяся в тумане река с хрустальным перезвоном несла свои нескончаемые воды. Иосиф освежил лицо.
И вдруг рядом послышалось громкое, уверенное пение необыкновенной птицы — кенора или соловья: «Ти-ти-ти, фьюить, фьюить!..»
«Какая красотища!.. Когда помирятся родители и я наверстаю упущенное в школе, непременно приедем сюда, на Вилию. Доберемся автобусом, а потом пешком. Нет большего удовольствия, нежели ходить по земле своими ногами…»
Словно подтверждая свою мысль, он легко поднялся по крутому, осыпистому берегу, стараясь не спугнуть птицу. Но не птицу увидел — велосипед и рюкзак. Чуть поодаль к реке спускался полноватый лысый мужчина босиком, в закатанных по колено спортивных штанах и без майки. Вот он приостановился и засвистел — ай да ловкач!
Мужчина вошел в воду, ступая осторожно, с кряканьем и бормотанием омыл руки и грудь, поболтал ногами.
Иосиф наблюдал за незнакомцем, не зная, уйти ему прочь или вступить в беседу. «Когда и как появился этот человек? Минуту назад здесь никого не было и в помине. И если он только что подъехал, не мог же он, право, так быстро раздеться…»
Человек, обернувшись, заметил Иосифа. У него было широкое добродушное лицо, толстый нос, на котором висели очки в круглой проволочной оправе, седые и пушистые — возле ушей — волосы.
— Здравствуй, — сказал человек. — Не правда ли, чудесное утро?
— Неужели не холодно? — удивился Иосиф.
— Напротив, очень тепло, — человек вылез на берег, вытащил из рюкзака полотенце и принялся растираться, вновь покряхтывая и бормоча от удовольствия. — Почему ты не на занятиях?
— Есть причины.
— Это причины временные… Ты из десятого «А»?
— Откуда вы знаете?..
Человек быстро надел туфли, облачился в клетчатую рубашку.
— Я знаю все, что хочу знать.
— Вот как? Кто же вы и откуда?
— Что ж, давай знакомиться… Тебя зовут Иосиф? Прекрасно. А меня — доктор Шубов. — Человек подмигнул. — Вчера я прибыл из Франции, из Мон-Сен-Мишеля, есть такой очаровательный городок на севере. Когда-то, лет сто назад, там сидел в тюрьме один из моих друзей. Он замуровал записку, в которой сообщал свой нынешний адрес… К сожалению, я узнал об этом совсем недавно от рыцаря Робера де Клари, крестоносца, участвовавшего в походе на Константинополь…
«Сумасшедший… Какая-то чушь: на вид человеку не более шестидесяти», — подумал Иосиф.
— Сколько же вам лет?
— По паспорту — пятьдесят пять. Но это условность, как и все остальное в этом мире… На свете я прожил, пожалуй, уже лет семьсот или восемьсот…
— Вот как! — Иосиф удивленно присвистнул. — И что же, вы живете в Минске?
— Теперь в Минске.
— И где работаете?
— Это несущественно. Я ведь не волшебник и тружусь примерно так же, как и остальные. Может быть, чуточку результативней.
— Как это не волшебник? — схитрил Иосиф. — У вас такие знакомые.
— Знакомых много, — кивнул человек, — но об этой стороне жизни другие и не догадываются… В прошлом году я принимал участие в поисках Неоптолемовой башни в устье Днестра. Представь, именно я подсказал, где следует искать, достал со дна первую греческую амфору, изготовленную в конце первого века до нашей эры… Помоги, дружок, подкачать заднее колесо — шина спустила.
Доктор Шубов достал насос и, закрепив его, подал Иосифу. Иосиф постарался. Ощупав шину, доктор остался доволен.
— Что ты здесь делаешь, Иосиф?
— Угадайте.
— Ты сбежал из дому и провел ночь под открытым небом. Твои заботы для меня весьма просты. Я готов помочь.
Иосиф хмыкнул:
— Вы же не волшебник!
Доктор рассмеялся:
— Да, конечно. Но все-таки я знаю кое-что такое, чего не знаешь ты…
Было столько доброжелательности в его словах, что Иосиф не выдержал — рассказал о предстоящем разводе родителей.
— Твоей беде можно помочь, — выслушав, сказал доктор. — Я знаю уже твой характер и твои возможности. Но я не знаком с твоими родителями. Нельзя лечить болезнь, не выслушав пациента. В чем причина ссоры?
— Точно не скажу. Они, бывало, ссорились и раньше, но быстро мирились. А после того как отца обчистили проходимцы, мать уже не хочет уступать.
Доктор поправил очки и понимающе кивнул.
— Неподалеку отсюда живет лесник, великий знаток трав и животных, чудесный человек. Я гощу у него по субботам и воскресеньям… Поехали к нему, позавтракаем вместе и вместе прикинем, что и как…
Это было бы неплохо — посидеть в теплом доме и съесть чего-нибудь домашнего. И доктор, несмотря на странности, вызывал доверие, но все-таки Иосиф решил проявить осторожность: люди случаются всякие, иные способны ловко прикидываться друзьями…
— Лучше позавтракаем здесь.
Доктор пожал плечами.
— Пожалуй, ты прав… Что ж, у меня тоже найдется кое-какая еда. Я стал весьма практичным человеком. Жизнь научила многому. Порою выходишь из дома всего на десять минут, а можешь исчезнуть на годы…
Туман рассеивался. Все теплее светило солнце. Возле шалаша, под соснами, доктор расстелил плащ-палатку, достал из рюкзака термос с горячим молоком, хлеб и жареную колбасу с пахучим тмином.
— Угощение лесника, — объяснил доктор. — Вот здесь, в банке, вареные бобы с салом и целебными приправами. Попробуй.
Вкуснее всего были бобы. Прямо таяли во рту.
— Многовато перца, пощипывает.
— Это хорошо, — доктор с аппетитом жевал хлеб, поглядывая в небо. — Перец — в меру, конечно, — дезинфицирует и оживляет ткани. Больше всего он полезен после легкой тепловой обработки — с яблоками или со свеклой… Когда тебе понадобится постигать искусство питания, первооснову здоровья, начинай с сочетаемости элементов. В ней — главный секрет… Мудрецы, жившие у нас в России, да и те, что жили в Китае или в Персии, открыли поразительные тайны. Можно съедать в три раза меньше, но при этом в два раза эффективнее для организма. Правда, организм организму рознь. У каждого свое состояние и свои особенности обмена. Одному довольно меда и ореха, другому кусочка сушеного мяса и глотка винного уксуса, третий требует родниковой воды, кукурузной лепешки и печеной репы… Но главное при любом состоянии — духовное равновесие, способность к периодической внутренней концентрации, а затем к расслаблению и отдыху. Среди древних римлян ходила поговорка: semper idem — всегда одно и то же. Ее приписывают Цицерону, но Цицерон только извратил смысл мудрости. Утратив умение предков уравновешивать страсти, создавать внутренний покой тела и духа, римские сановники, следуя советам шарлатанов, пытались сохранять одно и то же выражение лица. Такая примитивная невозмутимость считалась у них достоинством… Люблю знание как душу Природы, ненавижу знание как конторские счеты и пуще всего презираю выдрессированных наукой… Окрыляет не знание как таковое, окрыляет зрячая душа. Ее свет — не от вспышки пороха, но от сияния цветов, от прозрачности волны, от смеха глаз…
3
Слушая доктора, Иосиф проникался к нему все большим доверием. После завтрака сказал:
— Вы спрашивали, что окончательно рассорило моих родителей? Преглупейший случай.
— Не сомневаюсь, что преглупейший. Поверь, мой друг, не только простые люди, но и великие вожди, и великие государства терпели поражения, придавая важное значение самым обыкновенным глупостям. Из этого следует, между прочим, что люди должны очень серьезно воспринимать глупости. Но люди слишком высокомерны, предпочитают рассуждать об умных вещах, ничего не смысля в глупостях. В результате — делают уступки именно глупостям… Бьюсь об заклад, твоя мать страдает от какого-то хронического недуга, а твой отец не торопится возвращаться домой.
— Да, у нее больна печень. Она часто не в духе.
— Ей кажется, что отец приносит не все деньги?
— Откуда вы знаете?
— Поживи с мое, — вздохнул доктор, — узнаешь больше. Все, что происходит с человеком, отражено на его лице, запечатлено в облике и манерах. Поступок — тот же след. Если по следу можно найти зверя, то по поступку можно определить жизнь и характер человека… Что же все-таки случилось?
— Как-то отец пришел с работы раньше обычного. Почувствовал сильные боли в сердце и отпросился… Только заявился, а это было часа в четыре, дома был я один, раздались настойчивые звонки в дверь. Звонили так, будто стряслась беда или пришла милиция. Отец открыл. В прихожую вскочили две женщины в пестрых платках и юбках. «Где твоя жена? — закричала одна из них, размахивая руками. — Слышишь гудки? Мы привезли мандарины, принимай, как договорились!» — «Позвольте, — сказал отец, — вы, наверно, ошиблись. Моя жена не имеет никакого отношения к мандаринам». — «Как, разве у тебя не такой адрес (и она назвала наш адрес)? Это адрес директора овощного магазина номер пять. Что, магазину не нужны мандарины?.. Эй, парень, что ты там выглядываешь (это она ко мне обратилась), ты что, не любишь мандарины? Приходи сейчас к овощному, насыплю тебе бесплатно полную сетку! Аромат! Сорт! Сладость!» — «Вы ошиблись, — отец был ошеломлен, хотел выпроводить бесцеремонную гостью, но все же клюнул на ее показную щедрость. Честные и добрые люди всегда желают видеть добро и честность. — Вам дали неверный адрес. Моя жена работает в строительной организации». — «Ладно, где работает, там работает, — хлопнула в ладоши женщина, снимая шаль. — Разреши тогда, дорогой, воспользоваться туалетом. Пока ждали, пока гудели, пока говорили, моей подруге стало невтерпеж…»
Не дожидаясь согласия отца, обе женщины устремились в разные комнаты.
«Не туда, не туда», — отец жестами показал мне, чтобы я проследил за женщинами, но я его не понял. Да и как-то неудобно следить за людьми, которые перешагнули порог вашего дома.
— Конечно, — кивнул доктор. — На это весь расчет. Финал, давай финал!
— Отец выпроводил женщин, они все тараторили и вели себя очень развязно. А мать, придя с работы, обнаружила, что пропала ее сумка с деньгами и документами. И украшения, лежавшие в комнате на подзеркальнике — золотое кольцо и янтарное ожерелье. Ну, и получился скандал: она обвинила отца в ротозействе, в равнодушии к интересам семьи. «Я все — в дом, а ты — из дому, нам не по пути».
— Ну что ж, Иосиф, случай — не из самых тяжелых. Выше голову! Считай, что мы помирили твоих родителей. Остаются кое-какие детали, но мы их быстро уладим… У меня есть приятель, который поможет нам… Он недавно виделся с князем Курбским, и тот назвал ему три тайника с драгоценностями. Уж что-то наверняка сохранилось и к середине лета будет найдено. Он пригласит на поиски твоих родителей, я об этом позабочусь, и они получат законную долю. От государства, разумеется. Оно выплачивает четвертую часть стоимости найденного клада…
Иосиф недоумевал. То, что он услыхал, было неправдоподобно, но доктор Шубов внушал доверие — поневоле закрадывалась мысль о чудодействе: разве возможно сообщаться с людьми, которые жили в прошлом?
Отправились к леснику. Дорогой Иосиф спросил:
— Разве это реально — встреча с людьми, которых давным-давно нет на свете?
Доктор указал на сухую траву:
— Жизнь этой травы кончилась, но вот она, перед тобою… Многое скрыто от наших взоров. Мы пока еще слишком невежественны, слишком бедны, слишком задавлены заботами о собственном выживании, чтобы иметь естественную возможность общаться с прошлым и будущим… Ты честный парень, Иосиф, ты не злоупотребишь знанием, которое я тебе доверю, не причинишь вреда ни природе, ни людям… Знай, существует текущее время — это время, в котором мы живем. Оно несется сплошным потоком: минута примыкает к минуте, день ко дню, столетие к столетию. Нет никакого зазора и никакого спасения: человек вынужден все быстрее бежать, чтобы поспевать за событиями, отмечающими перемены времени. Даже когда мы не бежим в этом несовершенном, однолинейном времени, бежит, задыхаясь и изнывая, наша душа. Вот отчего многие мыслители не могут дать полноценную, истинную картину меняющегося мира: они не ощущают перемен, перемещаясь параллельно с тою же скоростью, не имея возможности обогнать события… Но существует и другое время, уточняющее первое, придающее ему пространственность и координатность. Оно тоже реально, хотя мы обыкновенно думаем, что его выражают книги, картины, архитектура, антиквариат, сказания… Слушаешь меня внимательно? Понимаешь каждое слово? Надо повторить с самого начала или продолжать?.. Хорошо, я продолжаю, но помни отныне: условие всех наших бесед — полное уяснение сказанного. Не понял, попроси повторить, потому что человек, сбившийся со счета, уже напрасно запоминает дальнейшие цифры. То же и с понятиями… Итак, на всех материальных процессах запечатлевается совокупное время. Получается, что прошлое или будущее, случившееся или еще не случившееся открыто людям, воспринимающим материальные слепки или идеальные символы времени. Через них возможно входить в прошлое или будущее. Это не значит, что ты пролезаешь в прошлое или будущее, как пролезают в сад — сквозь пролом в заборе. Нет, проницание совершается с помощью магнетизма самой объемной истины, регенерирующей прошлые или наводящей новые биоэнергетические поля большой плотности. Эти поля способен создавать и воспринимать каждый разумный человек, потому что в каждом содержится частица творческой мощи природы, во всякое время соединяющей прошлое, настоящее и будущее. Все зависит от духовной функции. Поверь мне, эта функция выражена у тебя достаточно ярко. Подлинное нашей жизни совершается не только в смертном, но и в бессмертном, отстоящем от нас. И это зависит от человека — вовлекать в свою жизнь больше вечности или не вовлекать. Знать иные времена — это значит правильнее понимать нынешние. Без прошлого и будущего нет настоящего. На наши судьбы влияет не только то, что некогда было с нашими предками, но и то, что когда-нибудь еще произойдет с нашими потомками, что существует только в проекции, в генетике времени. Парадокс? Но разве вся жизнь не соткана из таких парадоксов?.. Я знаю людей, которые раздвигали рамки своего существования за счет жизни в вечности. Например, Николай Васильевич Гоголь. О, его величие более всего объясняется свободным перемещением не только в пространстве, но и во времени, — это было постоянной функцией его духа, которая у других людей существует в зачатке, как музыкальность, но почти не развита или развита слабо. Поверь, человек нынешнего века все еще не знает подлинной свободы: он не реализует всех своих сил и возможностей… Эй, Иосиф, ты, кажется, заснул? Думай же, думай, точно следуй за каждым словом; если упустишь хотя бы одно, будешь слышать уже только мой голос, а меня потеряешь из виду… Кто приучается думать на высоком энергетическом уровне, открывает для себя второй мир — мир осуществленной гармонии и истины, кто ленится думать, обходясь неряшливым обслуживанием своих первичных, неразвитых потребностей, тот и в этом мире, мире неосуществленной гармонии и несостоявшейся истины, чувствует себя достаточно одиноко… Десятый класс — возраст, когда подростки уже способны осваивать сложнейшие понятия!.. Ты, я вижу, устал, вот тебе маленькая разрядка — я прочитаю наизусть строки из письма Джона Китса, поэта, прожившего на свете всего лишь двадцать четыре года, но оставившего вечный след в духовной истории англичан и, тем самым, в истории всего мира. Китс писал своему другу: «Многие обладают оригинальным умом, вовсе об этом не подозревая: их сбивает с толку обычай. Почти каждый может, подобно пауку, соткать из того, что таится у него внутри, свою собственную воздушную цитадель. Пауку достаточно кончика листка или ветки, чтобы приняться за дело. Так же и человек должен довольствоваться немногими опорами для того, чтобы сплетать тончайшую пряжу своей души, просторную для странствий и сулящую своей необычностью многие наслаждения. Но умы смертных настолько различны и устремляются по столь различным путям, что поначалу невозможно поверить в существование общих вкусов и дружеской близости даже между немногими. Тем не менее, устремляясь в противоположные стороны, умы пересекаются множество раз — и в конце концов приветствуют друг друга у конечной цели. Старик поговорит с ребенком и ступит на его тропинку, а ребенок задумается над словами старика…» Иосиф, ты понял? Заметь, это было написано почти два столетия назад, а какая свежесть мысли! Вечный мир сказал здесь устами мира преходящего… Много чудесных людей среди современников, но и среди предков и потомков они встречаются в изобилии. Однажды мне посчастливилось беседовать с Федором Михайловичем Достоевским. Виделись мы с ним в июне 1874 года в Эмсе, где русский гений лечился… Такие встречи прибавляют жизни на целые столетия! Вот кто свободно проникал в историю прошлую или грядущую!..
Утомленный речью доктора, но одновременно и восхищенный его доверием, Иосиф спросил:
— Неужели и я смогу когда-нибудь обозревать прошлое и будущее?
— Несомненно. Каждый, кто хочет расширить границы своего присутствия на земле, может и должен стать властелином того ничтожно малого и одновременно почти бесконечного времени, которое отпущено судьбой. Просто захотеть — мало. Нужно воспитать свою душу. Труд человека вершит те же чудеса, что и природа. Взять, к примеру, дельтаплан. Поднимаясь в гору, ты несешь его на себе. Зато потом крылья несут тебя над пространством — ты видишь и чувствуешь то, что не мог видеть и чувствовать прежде… Чтобы преодолеть первичную логику, удерживающую нас в однолинейном времени бытия, мы должны усвоить миллион причин и миллион следствий, научиться связывать причины с причинами, отделенными пространством, и следствия со следствиями, отделенными эпохами. Вот принцип действия аппарата, готового устремить нас в бездну существовавшего несуществующего или существующего несуществовавшего. Для раскрепощенного разума нет границ: он опирается на бесконечность. Сначала вещи вызывают стойкое ощущение законов их связи, а затем законы связи вызывают стойкое ощущение вещей. Что это — чудесная интуиция, свойственная природе? Я склонен думать, что это именно интуиция, — она заложена в каждую вещь как ее продолжение и развитие. Упорство и выдержка — и мы получаем самые волшебные дары мироздания…
4
Лесник перестроил для своего ученого друга старую баню, поднял в ней второй этаж — на манер дачного домика. Наверху доктор Шубов держал книги, привезенные из города, и разные инструменты, с помощью которых делал опыты.
Пока Иосиф колол дрова, доктор и лесник накрыли стол: поставили по кружке простокваши, вареное мясо, салат из свеклы с яблоками и орехами и кислую капусту.
— Кто умеет есть, тот умеет жить, — сказал доктор Шубов. — Гигиена, умеренность и разнообразие, отвечающее состоянию и потребностям организма, — условие, при котором человек может управлять собственной энергией…
Неторопливо пили чай на травах — без сахара. Лесник рассказывал о последних новостях, возмущался, что озеро, где он рыбачит, погибает, поскольку недотепы из «Сельхозхимии» спустили в воду несколько цистерн аммиака, что продолжаются вырубки старинных лесопосадок по краям дорог, — будто бы ради расширения пахотных угодий, и эта близорукость ударит по людскому здоровью: и хлеб, и овощи в полосе дорог ядовитые…
Доктор кивал головой.
— Люди не пытаются узнать о самых существенных своих интересах — как это назвать? Дикостью? Нищетой духа? Все гнусности на свете творятся людьми — и теми, которые причиняют страдания, и теми, которые помогают, и теми, которые терпят. Все они приближают время общей погибели… Думать, думать теперь надо, каждому думать, прикидывать общие интересы на завтрашний день. Иной за десятку готов реку вспять повернуть, а то, что его сыну и внуку придется тысячи занимать, чтобы с голоду не умереть, об этом в башке и не ворохнется… Типичная картина: тракторист или шофер остановился, кого-то ожидает, мотор работает, облако газа вокруг, а он спокойно сидит в кабине, — ни малейшего понятия о коллективе и его интересах. И таких, увы, много, которые ни в чем не усомнятся, сделают, что прикажут, любую бумагу подпишут, любое решение одобрят.
— Да, — горько сказал лесник. — Многие оценивают мир только по тому, уютно живется в мире лично им или неуютно. Невежды, они растрачивают свои энергетические запасы на пустую борьбу с соплеменниками и поэтому ничего не достигают, ничего не значат для себя, для семьи, для народа, для планетной общины. Предназначение человека — не в том, чтобы побивать себе подобных, а в том, чтобы овладеть истиной жизни, получить полное право на свое время, на пространство, в котором разворачивается судьба. Гармония бытия — не пустое слово.
— Слыхал? Учись, — обратился доктор к Иосифу, показывая на лесника. — Не трать силы на пустяки, не ограничивай себя бесконечными проблемами собственного быта!..
После обеда доктор сунул под мышку какую-то книгу, взял складные кресла и привел Иосифа на поляну, со всех сторон укрытую густым ельником.
— Твои знания о добре — пока самые поверхностные. Немного стоит добрый поступок, совершенный от здоровья и хорошего настроения. Добро — тогда добро, когда служит добру, вызывая ответное добро… Истинно добрый — кто далеко видит и твои, и свои, и общие интересы. Только он способен открыть в человеке его простор, и тогда человек понесет по свету новую доброту. Это одно из величайших свершений, на которые мы способны, — побуждать к добру других людей. — Он расставил кресла. — Тебе необходим свежий воздух. В сущности, ты переутомился. Вот я и подкреплю твою нервную систему… Располагайся в кресле поудобнее. Как только я начну читать, закрой глаза и слушай мой голос. Моя задача — возбудить в тебе новую энергию, привести в такое пограничное состояние, когда начинается спонтанное поступление собственных ресурсов… Помни: ты частица мироздания, ты не выше и не ниже реки, травы, облаков. Ты утратил связь со многими явлениями мира, но способен ее восстановить… Суета — это первичное, календарное время. Есть время вечности — когда открывается сущность вещей и понятий. Твое время сейчас — не на стрелках часов, твое время — в тепле солнечного луча, в дыхании ветра, в звуке моего голоса… Расслабься, вздохни спокойно, нет места больше хаотическому движению в поле суеты, вектор твоего духа — бессмертие. Смертное существо, ты полный властелин своего бессмертия…
Доктор Шубов стал читать книгу — монотонно звучали слова. Они вытесняли беспокойство, внушая, что подлинная правда жизни витает над всеми событиями дня или года. Иосиф утратил самоощущение, зато шум ветра в темных кронах елей стал сильнее и многозначительнее; солнечные лучи, падая на лицо, уходили к душе, и там происходило что-то, чему нет названия в неразвитом еще человеческом языке. Мысль освобождалась от всех стеснений, все легче и свободнее парила она в пространстве, и само пространство было уже не тем, которое видят перед собою, а другим, которое не видят, — оно лишь смыкается со зримым пространством и уходит от него в бесконечность…
5
Пахло снегом. Густые хлопья медленно опускались на голую землю, на пожухлые травы, на скалы.
Дали были замутнены. Иосиф опасался, что пройдет стороной людское поселье и тем погубит себя: в этих необозримых долинах, где столько непуганой птицы и зверя, человеку нужен, необходим сотоварищ: сегодня ты подранишь камнем зайца или куропатку, но завтра, подобно куропатке, станешь добычей медведя или тигра, одному не устоять в этом вечном состязании выносливости и силы, осторожности и опыта.
Снегопад усиливался, идти становилось все труднее. Возле высоких скал Иосиф решил переждать непогоду. Только выбрал укромное местечко с подветренной стороны, как тут же почуял приближение какого-то крупного зверя: сначала посыпались камни, а потом стал слышен и тяжелый топот.
Иосиф осторожно выглянул из укрытия, пытаясь пораньше распознать опасность. Рука сжимала заостренный камень.
Внезапно донеслись людские голоса — кричали охотники. Через минуту у ручья, берегом которого только что прошел Иосиф, показался огромный мамонт.
Зверь уходил от погони достойно — не срываясь в трусливый бег. Необычайно чуткий, теперь он ничего не слышал из-за звуков собственного движения.
Вот он прошел совсем рядом — мелькнули загнутые вверх бивни; терпко пахнуло разгоряченным телом, укрытым космами шерсти, — у брюха они свисали свалявшимися, грязными сосульками. Иосифу показалось даже, будто он разглядел скошенные глаза, выражавшие обиду и презрение.
Мамонт свернул возле скал и стал спускаться к реке, двигаясь наискось так, чтобы не поскользнуться, — сдвинутые камни и разворошенная глина обозначили его путь.
«Зверь уйдет, если переберется через реку. Он отлично плавает, хотя и остерегается зимней воды…»
Выждав еще немного, Иосиф направился в ту сторону, где должны были быть охотники. Он не боялся встречи с ними: обычай всех племен строго запрещал причинять вред чужаку, если он никого не обидел; напротив, люди обязаны были накормить и обогреть пришлеца, а если это малый ребенок, то и сыскать ему кормилицу. Это невесть когда и кем установленное правило торжествовало на всем обитаемом пространстве, и, кажется, не было еще случая, чтобы его нарушили.
Временами Иосиф замирал на месте и вслушивался, но не различал иных звуков, кроме ветра, шороха снежинок да гомона ворон, доносившегося из леса за рекой.
«Э-ге-гей!» — призывно закричал Иосиф. Раз, другой, и охотники, правильно истолковав крик, изменили направление движения. А вскоре разом обступили Иосифа.
Эти люди имели жалкий вид, но Иосиф ничем не выдал своих чувств, — высокомерие и насмешка считались самым грубым оскорблением.
Охотники были смуглы, у каждого на шее — амулет, на бедрах — понёва из шкуры мелкого зверя мехом наружу, скорее всего кошачья или заячья.
— Эй, человече, — сказал, почтительно поклонившись и опустив свое копье, старший из охотников. — Ты не видел, куда побежал мохнатый зверь?
— Туда, — показал рукою Иосиф. — Зверь выбился из сил. Если его преследовать, к полудню добыча станет вашей.
Охотники посовещались. Никто не навязывал своего мнения, каждый только ответил на вопрос старшего.
— Мохнатый зверь силен и опытен, — сказал старший охотник. — Удача миновала нас, мы не подготовили второй ловушки, а копьем взять этого великана невозможно. Мы возвращаемся домой. Если хочешь, ступай с нами.
Иосиф поклонился и молча пошел за людьми, так же молча потянувшимися вслед за старшим охотником.
Никто не озирался на Иосифа, никто ни о чем не расспрашивал. Разговаривать на охотничьих тропах не полагалось, расспрашивать же незнакомца считалось нарушением воли богов.
Примерно через час пути, когда Иосиф уже совершенно выбился из сил, подошли к обрывистому холму, у подножия которого темнела пещера. Неподалеку молодые женщины палками выбивали из расстеленной на земле шкуры мамонта грязь и пыль, вычесывали шерсть деревянными гребнями, похожими на грабли.
Следуя приглашению старшего охотника, Иосиф, нагнувшись до пояса, ступил в пещеру. На миг ослеп от темноты. В нос ударил смрад скученного жилья.
Приглядевшись, увидел сбоку от входа небольшой костер. В глубине вместительной пещеры угадывались люди, слышался приглушенный скулеж грудных детей.
— Слава богам и хранителям рода! — старший охотник поклонился огню и тронул рукой старейшину, шевелившего угли. — Сегодня мы упустили добычу: злые духи повернули мохнатого зверя на тропу, где не было ловушки. После трапезы возобновим загон… А это — встреченный человек из чужого племени.
Старейшина, бородатый мужчина лет сорока, худой, болезненного вида, указал Иосифу место подле себя.
— Можешь подремать, человече, — сказал он. — Здесь тепло, а блохи перед трапезой кусают не так сильно, как после…
Иосиф только у очага почувствовал, как перемерз. Наслаждаясь теплом, он старался разглядеть обитателей пещеры, отметив про себя, что жизнь их далеко не проста и не радостна, — впрочем, в нем говорили предрассудки, навязанные цивилизацией, поклоняющейся вещам и личным удобствам.
С удивлением он установил, что больным и слабым людям отведен самый низкий и холодный угол пещеры. Было очевидно, что те члены общины, от которых уже нельзя ожидать прибыли для общего дела, не пользуются большой заботой и вниманием. Иосифу показалось это несправедливым — забыть о добре, которое принесли люди в пору своей молодости и силы. Но в племени господствовала другая, освященная веками мудрость: все преимущества — тем, кто поддерживает крепость и славу рода, хранит предания, умеет врачевать и добывать пищу…
Немощных стариков в пещере было немного — трое или четверо. Столько же и матерей с младенцами. Всем остальным оставаться в пещере не полагалось, они выполняли какую-либо работу: готовили дрова, чистили шкуры, шили одежду, обрабатывали куски кремня, чтобы получить скребки или наконечники для копий и стрел…
Неожиданно Иосиф почувствовал прикосновение: старейшина с интересом пощупал его вельветовую куртку.
— Человече, — тихо сказал он, — за твое одеяние, сделанное, верно, из очень мягкой кожи, я готов дать целую корзину яиц куропатки. Это большое лакомство.
Иосиф поразился предложению. Обычай разрешал торги только в особых случаях. Кажется, старейшина вообще не смел заводить разговор на эту тему.
Чтобы выиграть время, Иосиф спросил:
— Где ты держишь яйца куропатки?
— Покрытые пчелиным воском, они сложены в корзину, а корзина опущена на дно ручья. Так поступали предки.
«Предки никогда не понуждали к обмену», — подумал Иосиф и, закрыв глаза, сделал вид, что погрузился в дрему.
Но старейшина, видимо, крепко пленился мягким вельветом, потому что вновь ощупал его пальцами:
— Я добавлю тебе то, что мы жертвуем для духов земли и неба, — орехи и толченые целебные корни с янтарным медом.
Иосиф и ухом не повел, зная, что племя обычно жестоким образом карает старейшину, изобличенного в непочтении к обычаям, а заодно казнит и всякого из причастных.
— Отвечай же, пришлец!
— Я вижу, в твоем племени не принято укрывать от холода тело. Ни боги, ни люди не простят уклонения от обычая.
— Чепуха, — возразил старейшина, озираясь, однако. — Мне больше по нраву обычай твоего племени: зачем изнурять тело непогодой, если можно укрыть его шкурой, не стесняющей движений?.. Нам досталось от старины много обычаев, которые следовало бы искоренить. И прежде всего возмутительный предрассудок, будто большинство собрания знает толк во всяком деле.
Иосиф промолчал: определять мудрость решения по большинству голосов — древний обычай, в справедливости которого нельзя было усомниться. Считалось, что обычай даровали людям сами боги. Разве не от них пошла притча о Мардуре, самонадеянном предводителе племени гоакинов?.. Однажды злой дух вселился в Мардура и внушил, что его племя, потесненное со своих угодий, получит покой и счастье, если утонет в водах священного озера Танан. Мардур велел построить огромную лодку, вывез всех своих людей на середину озера и ночью прорубил днище лодки. Когда кто-то из соплеменников в ужасе спросил, как можно было принять такое роковое решение, не посоветовавшись с собранием, Мардур ответил, что собрание не утвердило бы решения, потому что оно кажется безумным. «Но оно действительно безумно! — воскликнул тот человек. — Даже если большинство ошибается, на его стороне боги!» — «Я выше всех богов!» — воскликнул Мардур. Услышав кощунственные слова, человек столкнул Мардура в воду, и тот пошел на дно…
— Что скажешь о сделке? — старейшина дернул Иосифа за рукав. — Не хочешь меняться, подари!
— Чужеземец не вправе навязывать своего мнения о дозволенном и недозволенном. Я боюсь нарушить обычай, он священ повсюду.
— Это только так говорится, — проворчал старейшина, подкладывая в огонь смолистый комель. — Умные люди не признают глупые обычаи. Надоело насилие мертвецов. По какому праву они командуют живыми? У них был свой опыт жизни. У нас свой.
— Нет, — сказал Иосиф. — Опыт, за который заплачено слезами и кровью, — общий опыт.
Старейшина долго молчал. Было заметно, что он крепко раздосадован.
— Власти, настоящей власти недостает, чтобы покончить с пустыми баснями старины, — наконец сказал он, шумно вбирая ноздрями воздух. — Я избран старейшиной, но велика ли моя власть? Я распределяю работы, поддерживаю очаг и стараюсь помнить, кто куда ушел… Я не имею права даже раздать пищу, наградить того, кто лучше других понимает меня и помогает мне!
Он покачал головой. А Иосиф подумал про себя, что разум одного человека, как бы ни был могуч, все же таит в себе много противоречий, поддается влияниям и может быть использован во вред остальным людям…
Женщины закричали снаружи, извещая, что вернулись охотники.
Иосиф вышел из пещеры вместе со старейшиной. В ярком свете дня гомонили добытчики. Они оказались более удачливы — принесли на шестах убитого оленя.
Отрубленную голову с рогами тут же возложили на жертвенный камень, и все запели молитву, восхваляющую мужество охотников и благосклонность божества, охраняющего род. Пение подхватывали даже маленькие дети и старики, поднявшиеся со своих лежанок.
Иосиф с восторгом внимал общей молитве. Возможно, ее пели и тысячу лет назад.
Слава Матери-Природе, она помнит о нас.Слава доброму духу, он заботится о нас.Видите, мы сильныи можем сами добывать пищу.Видите, мы опытны в любом деле.Значит, не напрасно согревает нас солнце,не напрасно поит река,и ветер несет прохладу — не напрасно.Как радостна удача для всех!Долго-долго ждем мы порой,но удача приходит,потому что среди нас нет тех,кто изменил бы нам!
После молитвы принялись за разделку туши. Старейшина суетился среди мужчин, указывая, какая часть мяса пойдет на обед, какая будет оставлена про запас.
Задымил приготовленный очаг. Однако куски мяса распределял уже не старейшина, а старший группы удачливых охотников.
Иосиф нашел это весьма справедливым и разумным. «Конечно, — подумал он, — реальная власть должна быть сопряжена с конкретным трудовым вкладом, только тогда она моральна…»
Было видно, что старейшине не нравится, как идет дележ. Он надулся, встревал со своими замечаниями, ревниво следил за старшим охотником, который самый первый кусок положил себе, так что все воочию видели, как он оценивает своих сотоварищей и остальных сородичей, не участвовавших в охоте.
Это был прилюдный экзамен на объективность и мудрость, и тот, кто не выдерживал его, завтра уже не мог рассчитывать на избрание старшим охотником.
Отменные порции получили все охотники, даже те, которых в тот день удача обошла стороной. Большие куски мяса достались гончару, оружейнику, женщинам-кормилицам, несколько меньшие — остальным женщинам и детям и еще меньшие — больным и старикам, не привлекавшимся уже к трудным общим работам и имевшим почетное право съесть половину того, что они собирали на поле или в лесу: это были, как правило, большие знатоки трав и кореньев, пищи грубой, но целебной.
Последними получили свою долю старик-хранитель огня, он же колдун рода, и старейшина.
Все принялись за еду. В мигающем свете костра бородатые лица казались страшными и свирепыми. И тем более поражала сила обычая, которому беспрекословно подчинялись люди.
Мужчина, раньше всех закончивший трапезу, стал обсуждать историю какого-то Клобла, как выяснилось, удачливого охотника из соседнего рода, — он покинул сородичей, назвав их дармоедами. Ослабленные мором, они не смогли наказать строптивца.
Этот Клобл подговорил людей другого племени бросить занятия рыбной ловлей, водил их куда-то за Фиолетовые Горы, и каждый привел оттуда по молодой жене и по пленнику. Пленников заставили взрыхлять поле и ухаживать за посевами, дающими съедобные клубни.
— Клобл обидел людей своего рода, — сказал молодой, с отечным лицом мужчина. — Однако же никто не оспорит, что он и те, кто пошел за ним, живут ныне богато и весело. Они построили себе семейные дома из прутьев, все щели обмазали глиной, а пленников загоняют на ночь в пещеру, пещеру закрывают кольями и сторожат. Хлопотно, зато днем сторожа спят сколько хотят и едят сладкие клубни.
— Клоблу помогают добрые духи, — вздыхая, говорили другие. — Если бы нам помогали, разве мы оставались бы в этой смрадной пещере? До самых холодов мы жили бы в деревянных хижинах, где больше света, воздуха и места.
Однако большинство людей гневно осуждало Клобла.
— Чем восхищаетесь, братья? Презрение древних обычаев принесет всем нескончаемое горе. Прадеды, давшие нам законы, знали о жизни такое, чего не могут знать нынешние гордецы, призывающие плевать на стариков и забывающие, что сами идут к старости… Кто наймет раба, сам уподобится рабу, кто захочет свободы и радости только для себя одного, всех ввергнет в рабство и печаль. Потомки Клобла станут рабами — таков непреложный закон.
— Чепуха, — оспаривал мужчина с отечным лицом, переглянувшись со старейшиной. — Кто же из сильных и опытных людей будет стараться, видя, что его долю раздают другим, слабым и ленивым? Если бы старательный человек работал на самого себя, он имел бы пищи и всего другого гораздо больше, чем теперь.
— Ложь это, ложь и слепота сердца! Позорят нас такие речи! Мы остаемся братьями, пока помогаем друг другу, пока храним бескорыстие, доброту и честность. Кичась своей случайною силой и удачей, безумец забывает, что без поддержки сородичей он лишь пылинка, гонимая ветром. Сегодня здоров и доволен, завтра болен и полон отчаяния — кто утешит его, кто обогреет у очага, кто защитит?.. Злой дух может совратить нечестивца, но к чему это приведет? К крови, к нужде, к опустошениям! Предки повторяли, что легко сбить спесь с гордеца и ленивца и вернуть их в лоно служения родным святыням, но трудно остановить нищету и насилие, которые вспыхнут среди людей, едва они разойдутся в стороны и отдадут сильнейшему долю слабейших… Все это уже было на земле — необузданное самолюбие, обособление, пресыщение и слава одних, голод и униженность других, но окончилось печально… Человек сохранит радость, пока будет трудиться ровно столько, чтобы прокормиться и поддержать предания и обычай. Если труда будет меньше, человек растворится среди зверей, если больше, погибнет от тщеславия и страстей, от ненависти и соперничества…
— Старики пугают своими выдумками, — вмешался старейшина, с явным удовольствием слушавший весь спор. — Установления ветхой старины хороши до тех пор, пока не мешают почину и поиску. Кто хочет приостановить жизнь — прав ли он?
— Странные речи молвишь, старейшина, — заметил пожилой охотник. — Отныне я не верю тебе: ты не выполняешь долга — не бережешь заветов, которые охраняют нас от напастей… Да, человек может сотворить необычайное, но необычайное похитит обычное. Нет ничего на земле, что не имело бы изнанки… Гордыня и лишняя собственность обрывают связи человека с богами и землей. Нет для духа равновесия там, где нет пределов для жажды обладания и власти. Или ты забыл старую поговорку: «Зачем делать сосуд из глины, если он замутит сосуд ручья?..»
Наконец все завершили трапезу. Маленьких детей напоили из горшка, а все остальные отправились на водопой к мелкой, спускавшейся с гор речке, видимо, притоку той большой реки, к которой ушел мамонт, спасаясь от погони.
Иосиф с любопытством глядел, как люди, смеясь и подталкивая друг друга, спустились по камням к берегу и, рассредоточившись, стали ломать тонкий лед и пить, зачерпывая воду руками.
— Словно стадо диких животных, — скривившись, презрительно заметил старейшина. — Все эти порядки страшно надоели. В племенах, где ценят ум и понимают толк в жизни, они почти разрушены… В прошлый солнцекруг я был за теми горами. — Он махнул в сторону гор. — Там почитают старейшину как избранника, которому во всякое время понятен голос духов рода. Ему первому дают долю добычи. А летом ставят из шкур отдельный шалаш. Вождь должен думать, а не нюхать отделения кишок. Почет старейшины — почет рода. Сила власти старейшины — сила рода…
Иосиф неопределенно кивнул, подумав про себя, что мудрые древние заповеди вряд ли устоят перед алчностью таких властолюбцев и ловких болтунов, как старейшина, готовый осмеивать и оплевывать все обычаи только потому, что они не позволяют ему лично обрести желанные преимущества…
На ночь Иосифу предложили место в пещере. Место было весьма удобным, но впечатления дня требовали не сна, а уединенного размышления. Он решил прогуляться.
— Куда? — спросил сторож у выхода из пещеры, седоволосый, но крепкий еще старик.
— По нужде.
— Смотри же, не отдаляйся. Днем больше добрых духов, ночью преобладают злые.
— Звери боятся человека.
— Вот это и плохо. Во времена моей молодости не позволялось без надобности пугать зверя. Если человек слишком возвысится над тварями, которые его окружают, он пожелает возвыситься и над людьми, с которыми живет. Что это принесет, кроме вражды и страданий?..
Иосиф наслаждался тишиной. Надвинувшаяся ночь поражала умиротворенностью. Пахло мокрой глиной, снегом и черноталом, — там, где речка разливалась, поднимались его густые заросли.
Иосиф отошел от пещеры и присел на камень.
Вдруг порыв ветра донес до него голоса. Шлепали босые ноги — приближались люди.
«А если враги?» Опасение не было безосновательным: хотя обычай осуждал нападение в ночное время, без объявления войны и выставления обиды, всякое случалось.
Иосиф поднялся с камня, скользнул в тень у подножия холма.
И вот отчетливо прозвучал хриплый и злой голос — это был голос старейшины:
— Убивать их надо, иноплеменников, — чего шныряют, чего ищут, что вынюхивают?.. И этого, молодого, который приплелся неизвестно откуда… Ты, Хок, пристукни его дубиной, как договорились, за ночь труп растащат волки — никто нас не обвинит. Духи на нашей стороне, я слышу их голоса отчетливей, чем глупый колдун Порей.
— Напрасно оговариваешь колдуна, старейшина, — возразил, видимо, тот, кого назвали Хоком. — Он отлично предсказывает события по бегу жуков, по полету птиц, по внутренностям белок и зайцев. Разве не он предупредил в позапрошлый солнцекруг, что будет долгая и затяжная зима? Мы бы передохли от холода и голода, если бы не он.
— Все это очень просто, братья, — высокомерно перебил старейшина. — К затяжной зиме печень у белки покрывается салом. Да и у куропаток отрастают чулки на лапках… Я толкую о другом: я хорошо понимаю духов, потому меня надо избрать также и колдуном. Если вы выкликнете и настоите, вы будете пользоваться моей благосклонностью… Вообще пора сделать так, чтобы не удачливый охотник, а старейшина делил добычу. Если старейшина будет молить духов об успехе, значит, это его успех, не так ли?
— Может, и так… Только ведь обычай. Предки тоже что-то понимали…
— Что-то, может, и понимали… Только спали на голой земле. Даже хмельное хлёбово не умели готовить из сладких корней. А дело-то простое и приятное…
— Слыхал я, что умели и квасить, и сбраживать, да запрещалось. Хмельной человек теряет голову, не признает ни роду, ни племени, ни закона, ни обычая…
— Так ты хмеля в рот не бери, коли не умеешь владеть собой! — зло оборвал старейшина. — Разболтались не к месту! Где иноплеменник?
— Ушел вперед по этой дороге. Лучше всего его покараулить здесь, — сказал голос. — Хотя я не уверен, что мы поступим по воле богов, если убьем его… Зря думаешь, старейшина, что тонкие шкуры, которые он носит, достанутся тебе. Собрание решит, кому отдать… Скорее всего их наденет охотник Кун или колдун Порей.
— Вот вся наша справедливость, — сказал старейшина. — Один рискует, а достается другому… Когда дойдет до дележа, кричите громче, что надо отдать старейшине, тогда я отплачу вам добром, а если еще выкликнете меня на раздачу добычи и это пройдет, вам будут доставаться самые лакомые куски. И работа — полегче. И почетные пояса с талисманами… Делить между всеми — это уравниловка! У кого заслуг больше, у того и прав должно быть поболее… Придет время, обещаю вам, братья, когда мы будем заставлять работать на себя других людей, или из чужого племени, или глупых и нерадивых из своего, а сами будем только командовать и вкушать радости… Кто умен, тот и силен. Кто силен, за того и боги…
Как ни волновался Иосиф, все же он подумал, что старейшине, пожалуй, удастся разрушить вековые обычаи. Подкупленные и соблазненные им негодяи поддержат его на общей сходке, и если люди, не подозревая о заговоре, отступят от древних установлений, жизнь покатится к неравенству, расслоению и разброду, не станет единства, одни взберутся на шею другим, а если те возмутятся, их убьют, посадят на цепь, в яму, в тюрьму, боги уйдут в храмы, и встанет между людьми и богами каста жрецов, люди будут нести и нести этой касте — в надежде вернуть счастливые времена вольности, но все будет напрасно…
— Мне пора, — сказал старейшина. — Как бы не вызвать подозрения долгим отсутствием!.. Сородичи наши темны и дики, не уважают, как подобает, своих избранников: подозревают и говорят в лицо всякую оскорбительную чушь. И ничего до поры не возразишь. Я слыхал, в каком-то племени старейшину объявили божьим сыном. Он получил право бить палкой всякого, кто ему перечил или докучал, — разумно!..
Старейшина ушел, а его сообщники, вооруженные дубинами, остались на камнях и сидели молча, пока звуки шагов не растворились в тишине.
— Пошел снег, — зевнув, сказал один. — Густые хлопья, как и предсказал колдун Порей. Мороз к утру возьмется крепкий… Не кажется ли тебе, что мы не должны так усердствовать ради старейшины? Растянуться бы сейчас на мягкой шкуре да задать храпака…
— Что сговорено, то сговорено, — возразил другой. — Если мы не исполним его желания, он найдет способ погубить нас… Отправит охотиться в долину тигров и не произнесет нужного заклинания. Или заставит отнести послание в племя кудлатых. Они и слушать тебя не станут, шарахнут по башке и сожрут без соли…
— Потому и не надо поддерживать старейшину, — стоял на своем первый. — Нарушение обычая, если кто-то получает слишком большие права. Тогда не обходится без любимчиков и выслужливых… Если хочешь знать, он негодяй, наш старейшина, его надо бы судить и до смерти забить камнями: поставленный следить за установлениями предков, он подрывает установления. Я собственными ушами слыхал, как он говорил Симху, этому пьянице и лентяю: «Подговори десяток надежных людей, и мы станем независимы от собрания. В случае чего стрекалами образумим строптивых». Посуди сам, разве это не предательство?
— Пожалуй, — согласился второй. — Почему-то теперь все больше раздолья предателям. Рушат порядки отчич и дедич… Разве прежде дрались за жезл старейшины? Нет, не дрались, наоборот, люди упрашивали самых достойных. Старейшина так же охотился и ловил рыбу, так же вымачивал шкуры, чистил пещеру и таскал дрова. А теперь! Теперь за этот жезл тягаются по нескольку бездельников и задавак, пуская в ход пустые обещания и даже подкупы. А почему? Потому что придумали какой-то почет для самого жезла, старейшина теперь только распределяет работы и следит за соблюдением обычаев, не отвечая за их нарушение.
— Верно рассуждаешь, брат… Знай, я того же мнения. Давай изобличим старейшину перед миром.
— Эка куда хватил! Это опасно. А тебя, пожалуй, я изобличу, не обижайся. Уже ясно, что пришлеца ты убивать не станешь, как же мне оправдаться?
— Позволь-позволь, что ты мелешь? Выходит, ты сам бесстыжий человек! Ради выгоды готов поступиться интересами сородичей, так?
— Забери их всех злой дух, надоели! Разве плохо — получить отдельную пещеру? Чтоб всегда сухо, чтоб огонь и чтоб похлебка из вареных хлебных зерен. Как подумаю, душа тает.
— Ну, брат, теперь я вижу, что ты продажная шкура… Можешь идти доносить старейшине, но и я расскажу, что знаю и слышал. Пусть рассудят люди! В конце концов, боги благоволят к нам, пока мы творим добро для сородичей!
Возмущенный общинник пошел прочь. Но не ступил он и шага, как второй бросился за ним — в темноте завязалась драка.
«Мерзавец убьет честного человека…»
— Остановитесь, заклинаю вас! — вскричал Иосиф, выбегая на дорогу.
Сильный удар камнем в грудь опрокинул его на мокрую от снега землю. Вероятно, негодяй целил в голову, но промахнулся.
Упав, Иосиф откатился подальше и вскочил, готовый к обороне.
Страшный, предсмертный вопль раздался между тем в глухом пространстве.
Не думая о себе, Иосиф кинулся к раненому.
— Держись, человече!.. Что, что с тобою?..
Раненый не отвечал. Его голова была залита кровью, — Иосиф ощупал ее пальцами.
Подняв с земли не подававшего признаков жизни человека, Иосиф потащил его к пещере.
Человек был очень тяжел. Иосиф задыхался, но не останавливался, боясь только, что собьется с дороги и упадет, причинив раненому новые страдания: он помнил, что тропинка возле пещеры обрывалась круто к ручью.
До цели было еще далеко, когда впереди внезапно вспыхнули десятки огней. Через мгновение его окружила возбужденная толпа — с факелами, копьями и боевыми топорами.
Иосиф увидел, что стоит у самого обрыва. С благодарностью глядя на людей и еще не понимая смысла происходящего, он опустил раненого на снег, — тот слабо застонал.
— Смотрите, у него руки в крови! — завопил кто-то (Иосиф узнал голос негодяя, затеявшего драку). — Он собирался скрыть преступление, сбросив убитого в овраг!..
«Вот кто поднял по тревоге людей, вот отчего они тотчас схватились за оружие…»
— Выслушайте меня, — растерянно воскликнул Иосиф. — Ваш соплеменник был ранен, я нес его в пещеру, чтобы при свете огня оказать помощь!
Вперед вышел старейшина. Он наклонился над раненым, тронул его за нос и, выпрямившись, сказал:
— Мертв!
Крики проклятья пронеслись по толпе. В искаженных от прыгавшего света лицах Иосиф увидел ярость.
«Что же они не хотят выслушать меня? Старейшина лжет, что человек мертв!..»
Старейшина поднял руку — толпа затихла.
Иосиф воспользовался этим.
— Выслушайте меня! Я скажу правду!..
— Он убил нашего соплеменника, — грозно перебил старейшина.
«Смерть ему, смерть!..»
Старейшина вновь жестом потребовал тишины.