Фаина Леонтьевна Гримберг

Рюриковичи или семисотлетие «вечных» вопросов

Андрею Ивановичу Артемьеву Не стоит село без праведника
«Союз рыжих» или кое-что о Маниных беспокойствах

Примерно со второй половины IX по начало XVII века русскими землями правила династия Рюриковичей. Правильнее даже было бы назвать Рюриковичей своеобразным династическим гнездом, то есть правил один разветвившийся род. На подчиненных им землях Рюриковичи фактически не имели соперников, не имели противников, которые могли бы равняться с ними «родом», знатностью, родовитостью. Рюриковичи никогда не забывали своего родства и в своих владениях соперничали лишь друг с другом. Подобная ситуация достаточно необычна и, в сущности, даже беспрецедентна. К сожалению, наша историческая наука зачастую рассматривает Рюриковичей в качестве всего лишь неких «предшественников династии Романовых», при этом выделяется династическая линия Александровичей (потомков Александра Невского), великих князей Московских. А между тем правление Рюриковичей — одна из интереснейших страниц европейской истории. Рюриковичи интересны именно «сами по себе», со своим началом и концом, расцветом и закатом… И задача данной работы — попытаться наметить основные концептуальные положения для рассмотрения, изучения семисот летнего правления Рюриковичей не как «веков, предшествующих Романовым», и не исходя из некоей «запрограммированно позитивной» оценки возвышения Московского княжества; нет, наша цель сейчас — увидеть Рюриковичей «как таковых», «самих по себе»…

Что ж, на самый первый взгляд, кажется, начать совсем не трудно. Тем более, существует ведь и своеобразное «каноническое начало» — русский летописный свод «Повесть временных лет» рассказывает о том, как северные славяне и угро-финны были данниками варягов, затем освободились от этой зависимости и начался период междуусобных конфликтов, затем были посланы послы (опять же к варягам) и на призыв «прийти и владеть» откликнулись три брата — Рюрик, Трувор и Синеус… Так, стало быть, все ясно? Но нет, покамест ясно только одно, а именно: не ясно ничего. Ну, будем прояснять. Возможно ли «призвание на княжение»? Позднейшие примеры как будто говорят «да». Так, во второй половине XIX века на престолах «возрожденного» болгарского царства и новообразованного греческого королевства очутились представители немецких династических семейств, соответственно — Саксен-Кобурги и Глюксбурги. Но не забудем, что под это «призвание» подводилось серьезное обоснование: уже давно не существовало ни болгарской, ни греческой аристократии, «знати», одни погибли или бежали, не желая уступать власть османам, другие позднее растворились в османском «управленческом аппарате». Увы, для того, чтобы быть царем, князем, королем, надобно все же быть, в первую очередь, не «лучшим», а «законным», то есть иметь соответственное происхождение… Но во второй половине IX века на интересующих нас территориях, которые мы пока назовем будущей Русью Рюриковичей, имелись (о чем, хотя и скупо, но говорят летописные источники) «свои» князья, «своя» местная знать. И, как мы увидим далее, знать эта боролась с «пришельцами», и борьба эта, естественно, протекала трагически… Но тогда… тогда, вероятнее всего, «призвание на княжение» — в данном случае всего лишь миф, архаическая мифологема, встречающаяся в исторических легендарных известиях достаточно часто (можно это назвать «державными мифологемами») и призванная подтвердить «право на власть». В данном случае подчеркивается принципиальное «отсутствие» местной, «своей» знати и, соответственно, вытекающая из этого «отсутствия» невозможность упорядочить социальное бытие (классическая цитата: «Земля наша велика и обильна, а наряда (то есть «порядка») в ней нет»). С такой же известной и «частой в употреблении» мифологемой о трех братьях-правителях мы еще встретимся. Русское летописание говорит о приходе братьев «с роды своими» и называет места их правления — для Рюрика это Новгород, для Синеуса — Белоозеро, для Трувора — Изборск. Однако историки и лингвисты уже довольно давно утвердились в мнении, что у Рюрика не было братьев; во всяком случае таких, которые носили бы имена Трувор и Синеус. Просто летописец, писавший уже по-славянски (возможно, это был позднейший переписчик), позабыл (или уже не знал) смысла скандинавской, древнешведской формулы: «сине хус трувор», то есть «с домом (с людьми «своего рода») и с дружиной». Рюрик сине хус трувор…

Стало быть, происхождение Рюриковичей — скандинавское… Ну что ж, вот сейчас проясним, кто такие (или что такое) эти самые «варяги», и все у нас будет хорошо…

Но нет, нет, нет… Сразу приходится делать предупреждение — не будет у нас все «просто, правильно и логично», то есть «логично»-то и «правильно» мы постараемся, а «просто» оно — нет, не будет… Но почему? А потому, что вопросы о варягах и русской древности обретаются, в определенном смысле, не столько в ведении историков, сколько входят в компетенцию политологов… И не будем ханжами: политологический анализ насущно необходим при рассмотрении любых версий о «древней истории»; о ком бы ни шла речь: о русских, о французах и англичанах, о греках и иудеях и т. д. И снова — сакраментальное — а почему?.. Вероятнее всего, потому, что историческая наука все еще продолжает рассматривать то, что можно называть «историческим процессом», именно в качестве некоей истории достаточно новых по сути дела «национальных образований». Подобный концептуальный подход, разумеется, влечет за собою целый ряд мифов. В первую очередь, это миф «о древности происхождения» данного национального образования, миф «об исконных землях обитания», миф «о предках», миф «о врагах и завоевателях и об отстаивании независимости»… В итоге мы получаем некую мифологизированную историю современных государственных и национальных образований. История колонизированных римлянами европейских территорий рассматривается в качестве (уже!) некоей истории Франции, Германии, Великобритании; история возникновения и бытования определенной конфессии — иудаизма — преображается в абсурдную историю мифического «еврейского народа»… И т. д… Естественно, при такого рода концептуальном подходе вопрос «о древности корней» приобретает едва ли не кардинальное значение. В любой современной государственной идеологии удельный вес подобного компонента «древности» очень и очень значителен, то есть, совсем уж просто говоря, выстраивается некая система «доказательств» того, что «русские», например, или «французы» существовали «очень давно», «почти всегда»; и в этом мифическом пространстве «почти всегда» имели «исконные земли, которые обороняли от врагов»; и — самое важное — «очень давно», «с древних времен» существовало, в сущности, такое же «национальное самосознание», как то, что на самом деле, реально сформировалось лишь к концу XVII столетия, когда, собственно, и начался интенсивный процесс оформления национальных образований. Но… несмотря на абсурдность концептуальных построений «о древних корнях, исконных землях и борьбе за свободу», историки фактически вынуждены работать именно в рамках этих построений. Историк, решившийся написать вместо «истории Франции» или «истории Великобритании» и т. д. «историю заселения данной территории», например, или историю возникновения и бытования «данной конфессии», должен почувствовать себя, скажем прямо, не очень уютно… Итак, пусть не вводят нас в заблуждение пресловутые шляпы, очки и галстуки; на самом деле (увы!) историческая наука имеет свою четко определенную, заданную роль; историка обязывают действовать подобно старенькой бандитке Маньке, героине мифической Одессы Бабеля. Манька любила очень пронзительно свистеть и очень громко стрелять из пистолета; однажды ее молодой коллега Беня Крик сказал ей следующее: «Маня, вы не на работе, холоднокровней, Маня…» Но применительно к исторической науке подобные замечания не пройдут, потому что Маня-ученый именно «на работе», служит идеологиям самого примитивного толка; и служба эта, как мы увидим далее, заключается именно в самом пронзительном свисте и в беспрерывной пальбе (желательно из двух пистолетов зараз)…

Итак, в свете вышесказанного: больной вопрос о варягах и русской древности… Прежде всего — казалось бы, совершенно безнадежная лингвистическая путаница, бесконечный «сад корней», из которого не видно выхода. Первая причина произрастания подобного «сада»: необходимо доказать, что летописный Рюрик славянин; вторая причина: необходимость доказательства древности не просто этнонима «русский», но именно национального образования, тождественного современному «носителю» этнонима… Причины весьма и весьма «идеологически традиционные». Что же они дают в данном случае?..

«…можно предположить, что немецкое «рерик» — обработка какого-то славянского слова на немецкий лад… соответственно славянское «рароги» («рараги») должно по законам немецкой фонетики произноситься как «ререги». Слово «ререги-рароги» может быть объяснено только с помощью славянской лексики: Рарог — это славянское божество, западнославянский диалектный вариант более знакомого нам восточнославянского «священного» имени Сварог. Сварог же, по свидетельству летописной традиции восточных славян, — верховный бог всего пантеона славянских языческих богов…» (Е. В. Кузнецов)… Очень хорошо! А почему и вправду нельзя объяснять именно таким образом? Разве «Рюрик» и вправду не похоже на «рерик», а последнее разве не похоже на «рарог», а «рарог» ведь и вправду похоже на «сварог»… Сюда еще можно прибавить, например: река Рось, слово «роса», романо-германское «росс» — «рыжий», «красный» (очень соблазнительно подумать, например, что это ритуальный цвет одежды военного вождя); и еще прибавим: «этруски», латино-итальянское «рустико» — «сельский», «деревенский», «неотесанный» (нет, это тогда не будем прибавлять); а прибавим-ка лучше наименования племенных или военных союзов, рассыпанные по различным пересказам пересказов средневековых летописей и хроник, прибавим: «склавины», «ободриты», «росомоны»… Сюда же добавим (на всякий случай) распространенный в индийской литературе псевдоним «Русва» (первая половина XX века), это самое «Русва» означает «опозоренный» (равнозначно европейскому «проклятый поэт»)… Ну вот, как говорила детская поэтесса Токмакова: «На свете всё на всё похоже»… Кажется, уже можно начинать эпическое повествование о «древнейших корнях»; не забудем только вставлять время от времени: «Лиудпранд сказал», «Фредегарий объясняет», «по свидетельству Иордана»… Ну не знаем мы этих Лиудпрандов, Иорданов и Фредегариев, не читывали мы ихних латинских путанных повествований, ну и что!.. Эпические истории «древнейшего происхождения народа» оказывается возможно самые разные писать: от «научно-популярных» до совсем уж «художественных». Практика показывает, что лучше всего усваивается нечто среднее между «наукой» и «литературой». Вот примеры из одной такой истории, написанной В. Щербатовым, публикаторы именуют писание Щербатова «документальным повествованием», и называется это «документальное повествование» — «Встречи с Богоматерью»… Итак: «В языке хаттов, населявших Малую Азию пять-шесть тысяч лет назад, можно найти корень «рас» или «раш» в слове «леопард». Этруски же называли себя расенами… Эпизод незабываем. Под правой рукой великой богини Исиды-Богоматери возник образ девушки несказанной красоты. Жанна (это именно с ней интенсивно общается «Исида-Богоматерь» — Ф.Г.) буквально раскрыла рот. В жизни она никогда не видела таких. Поразительно милое лицо у нее. Глаза ясные, голубые, волосы светло-золотистые, длинные. Она крупная, рослая, статная, у нее неповторимая фигура — выпуклая, соразмерная, и это ощущалось явственно, когда она стояла под рукой богини в длинном платье, очень похожем на русский сарафан с вышивкой на груди, рукавах и подоле. Жанна заметила красные фигурки птиц на вышивке — средние птицы смотрели друг на друга, крайние нет, они отвернулись в другую сторону. Был еще красный орнамент.

Сарафан Сунильды слегка притален, на лбу её — тонкая ленточка, почти алая, цвет платья-сарафана желтокремовый… Такова подлинная история. Быть может, ученые это поймут… Итак, прообразом Черномора был действительно Германарих, вождь готов. Сунильда из племени росомонов стала Людмилой в сказке Александра Пушкина «Руслан и Людмила», записанной со слов Арины Родионовны. Более пятнадцати столетий эту историю рассказывали русы-росомоны. И только великий поэт и пророк ее записал — в то время, когда господа и дамы в салонах не только не замечали традиций своего народа, но на разные лады грассировали на языке другого народа (наверное, по-французски. — Ф.Г.), которого тоже не понимали и не знали…»

Смешной, конечно, текст, но очень-очень характерный. Автор, впрочем, рассчитывает на понимание не одних лишь «ученых» — «я рассчитываю и на понимание со стороны простого читателя»… И вот именно «простой читатель» и вправе задать вопросы: а почему это, собственно говоря, Сунильда — не Людмила, почему Германарих — не Черномор; почему вообще концептуальное утверждение «древности происхождения» кого бы то ни было — неверно по сути?.. А кстати, напрасно упрекает автор «Встреч с Богоматерью» «господ и дам», современников Пушкина, в пренебрежении традициями «своего народа»; вот подойдем к истории «Слова о полку Игореве» и увидим, что «господа и дамы» из этих самых «салонов» умели «мифологизировать» куда более «интеллектуально и художественно», нежели Щербатов и прочие… Но почему же все-таки нельзя взращивать этот необъятный и причудливый «сад всевозможных корней и похожестей», почему нельзя защищать «древность своего народа» средствами понятными, как пронзительный свист и стрельба из двух пистолетов зараз старенькой бандитки Мани; почему, почему?..

Скучная цитата из С. А. Иванова, скучно окончившего отделение древних языков филологического факультета МГУ, автора более пятидесяти работ по историй и культуре Византии, древней Болгарии, ранних славян… С. А. Иванов разбирает этимологию средневекового греческого слова «салос». Вот так это выглядит: «…ясно одно: слово «салос» — восточного происхождения… При этом по историко-лингвистическим соображениям должны быть отвергнуты кажущиеся на первый взгляд весьма заманчивыми сближения «салос» с бурятским «шали» — «болтать вздор, задираться, хулиганить» (И. А. Хелимский. Устное сообщение). Равным образом невозможно и родство со славянским «шалый», литовским «selytis» — «разыгрывать дурака» и т. п. — эти корни восходят к индоевропейскому корню «qhel», который в греческом дал «халис» — «буйный»… или «хилео» — «околдовывать»…, но никак не «салос»…

Из этого некороткого (а еще я сократила ссылки на опубликованные исследования) разбора мы можем кое-что очень ценное и важное почерпнуть и для себя, а именно: оказывается, нет, «не все на все похоже», существуют различные языковые семейства, различные фонетические, морфологические, синтаксические системы, и «по историко-лингвистическим соображениям» вполне могут быть «отвергнуты кажущиеся на первый взгляд весьма заманчивыми сближения»… Нельзя, стало быть, взращивать необъятный сад «подобных друг другу слов» и не рекомендуется гулять в этом садике, весело и пронзительно посвистывая и постреливая из двух пистолетов зараз…

И, значит, самое время обратиться к источнику наиболее серьезному на сегодняшний день. Это фундаментальный «Этимологический словарь русского языка» Макса Фасмера. Читать эти толстые тома, конечно, не так занимательно, как писания Щербатова и ему подобных, но зато куда более полезно… В частности, из «Этимологического словаря русского языка» мы узнаем, например, о том, как Р. Якобсон отстаивал этимологию «славян» от «слова» (мы еще к этому вернемся), и о том, что возведение «славян» к «слову» и «славе» — позднейшая этимология. Узнаем и о том, что «варяги» — не этноним, а наименование членов-участников воинских корпоративных объединений… «Русый» — «рудый» — «красный» — «рыжий»… Средневековое греческое «русалиа» — «троица», латинское «росалиа» — «праздник роз», русское «русалка»… Еруслан — герой ставшей популярной в России византийской литературной сказки, возникшей в результате контакта средневековых греков с арабами и тюрками, сказки совершенно обрусевшей; Пушкин придумал форму «Руслан» (сближая с «Русью», «Руслан» — «русский богатырь»); однако происходит «Еруслан» не от «Руси», а от арабского тюркизированного «ар(ы)слан» — «лев»… Так… А еще?.. «Рось — правый приток Днепра»; Потебня ошибочно сближает «Рось» с «Русью» (впрочем, еще Ломоносов пытался сблизить «Рось» и «Русь» и доказать, что «Пруссия» — это такая «Поруссия»; но Ломоносову простительно, учитывая современный ему уровень развития лингвистики)… И еще — «Рось», вероятно, родственна «руслу», а не «росе»…

Так, а «Русь»?.. Среднегреческое «и Рос» — «норманы», арабское «Рюс» — норманы на территориях, где ныне Испания и Франция; Константин Багрянородный, перечисляя Днепровские пороги, называет их славянские имена, но их называли еще и «росисти» (буквально — «по русски»), и названия «росисти» были скандинавские… По договорам 911 и 944 годов, приведенным в «Повести временных лет», скандинавские имена имеют те, что «отъ рода русьска посъели»… В финском и прибалтийских языках корни «рютс», «руте», «руотс» означают «швед», «шведское»… Далее… У Лиудпранда Кремонского и в Вертинских анналах «русы» это «нордманны»… Фасмер этимологически возводит «русов» к древнеисландскому понятию «гребцы», «участники морских походов», «мореходы»… Вероятнее всего, «русы-нордманны» все же завоеватели «славян», которых все средневековые хронисты и летописцы отличают от «русов». Завоеватели-русы дали имя одному из самых своеобразных народов Европы — русским… Впрочем, этот случай вовсе не является исключительным. Фасмер указывает на аналогичные примеры: от завоевателей-франков пошло «французы», греки и до сих пор имеют самоназвание «ромеи» (то есть по имени своих покорителей римлян); до нас не дошло ни одно из названий славянских племен на Балканском полуострове, большая их часть приняла имя покорившего их этноса — болгар… Интересно отметить, что «пришельцы, дающие свое имя покоренным» приносят прежде всего «новую организацию военных действий и воинского сословия»; но об этом нам еще придется говорить… А пока отметим, что Фасмер отвергает этимологическое «произведение» «Руси» от древнего исландского «хродр» — «слава» и древнего же исландского «дротт» — «отряд», а также — от Ра, «роса» и «русло»…

Кстати, из словаря Фасмера мы узнаем, что «Россия» не связана с «рыжим россом» — впервые «Россия» употреблено в Московской грамоте 1517 года, также — у Ивана Грозного. «У» перешло в «о» в патриаршей канцелярии в Константинополе, там родилась «Россия», перешедшая оттуда на Русь…

Имена первых Рюриковичей также неславянские. Рогволодъ (Повесть временных лет, 980 г.) — родственно западноевропейскому Рейнальд, Роналд, Реджинальд, по происхождению — древнее скандинавское; имело статус «титульного имени» правителя; происходит, вероятно, от корней, означающих «решение» и «властвовать», «имеющий право властвовать, господствовать». («Титульное имя», то есть то, которое употреблялось в значении, близком титулованию уже нового времени; имя, означающее «функции общественные» его носителя, в данном случае — правителя. Те же лица имели и «домашние имена», употреблявшиеся в кругу близких, родных; эти имена, разумеется, до нас не дошли, будучи, возможно, табуированными, или же просто неуместными в официальных писаниях, каковыми являлись летописи, хроники, договорные грамоты. Забегая вперед, отметим, что так называемая языческая номинация очень отличается от христианского «называния». «Язычник» имел несколько совершенно различных имен — детское, подростковое; имя, полученное после инициации — «посвящения во взрослые», имя, означающее «место в обществе»; «домашнее» имя взрослого. Некоторые из этих имен позднее приобрели статус «прозвищ», как бы прилагавшихся к именам христианским. В настоящее время восстановить «полный цикл» языческих имен «отдельно взятого славянина», например, нет возможности. Имя же христианское дается при крещении на всю дальнейшую жизнь, это имя «святого покровителя» данного лица. Но любопытно, что целый ряд «домашних» производных христианских имен, образованных по законам того или иного языка, мы знаем только благодаря художественной литературе нового времени с ее пристальным вниманием к бытописанию и описанию нравов, и с отпочковавшимися от нее эпистолярным и дневниковым жанрами; вот откуда нам известно, что греческий Апостолис — дома Лакис, а русский Андрей — Дрюшка…)… Однако поскорее вернемся к именам первых Рюриковичей, которые суть их титулы.

Итак… Рюрикъ (Повесть временных лет, 862 г.) — по Фасмеру — из древнескандинавского Хрорекр, соответствующего нововерхненемецкому Родерих, от древнеисландского хродр — слава, рикр — правитель, «король».

Свеналд, Свенелд (Повесть временных лет, 944) — возможно, связано с древнескандинавским «свайн», «свен» — «молодой человек» (означение функции «меньшого» в иерархии правления?)…

Эти три имени на Руси «не глянулись», не привились, так же, как и скандинавские Асколд и Дир. Больше повезло трем другим именам первых Рюриковичей-«скандинавов»…

Олегъ (Повесть временных лет) — из древнескандинавского Хельги. Позднее нововерхненемецкое «хайлиг» означает «святой». Первичное значение Хельги — вероятно, «находящийся под покровительством божества», «осуществляющий жреческие функции». Видимо, вовсе неслучайна летописная история гибели Олега. Фактически это рассказ о «конфликте» «пришлого волшебника» Хельги-Олега с кем-то из местных «жрецов», «волхвов». Любопытно, что в итоге побеждает «местный», сбывается именно его предсказание-заклятие, Хельги-Олег не сумел это заклятие «избыть». Как всякий язычник, Хельги-Олег относится к «чужому жрецу» с определенным «уважением»; «заговоренный конь» также «священное животное» (вспомним лингвистическое сближение понятий «конь» и «князь»)… Но — далее…

Игорь — (от древнескандинавского Ингварр — «тот, которого хранит бог богатства, изобилия Ингвио»; корень «варр» и означает «хранить», «охранять»)…

Судьба этих двух мужских имен на Руси и в России любопытна по-своему. Фактически забытые, они входят в употребление лишь в первом десятилетии XX уже века, в аристократических семьях. Парадоксально, что именно эти очень даже «германские» имена становятся в семьях некоторых российских аристократов неким символом «национальной русской ориентации». Историческим лингвистическим парадоксом выглядит и то, что начало популярности этих «древнерусских имен» в России связано с нараставшим политическим противостоянием Россия — Германия… После революции эти «аристократические» имена все более и более переходят «в общее пользование», делаются «стабильно бытующими»…

Гораздо больше повезло Ольге-Хельге (Повесть временных лет, 945–957). Летопись указывает на то, что Ольга была «родственна» Олегу. То есть (судя по «титульному имени») имела право осуществлять жреческие функции, происходила из рода, имевшего право на осуществление подобных функций? Вероятно, да. Именно Олег вступает в контакт с местным жрецом. Именно Ольга отправляется в Константинополь, где принимает крещение, «новую веру». В качестве «жрецов» или «происходящих из жреческого рода» они оба имели право на подобные «вероисповеднические контакты». (Далее, когда речь пойдет о Борисе и Глебе, мы еще будем говорить о подобных «функциях и контактах».) Современник, Константин Багрянородный, именует нашу Ольгу — Эльга. Свое христианское имя она получила не только по своей святой покровительнице, византийской правительнице, способствовавшей укоренению христианства на Балканах; сыграло свою роль и некоторое «созвучие» имен: Эльга — Елена. Княгиня Ольга активно почиталась русской православной церковью, хотя долгое время не была официально канонизирована. Уже в качестве полностью русского имени Ольга начинает свое триумфальное шествие по Европе в эпоху антинаполеоновских войн. А после женитьбы в 1867 году первого греческого короля Георга на великой княжне Ольге Константиновне, племяннице Александра II, имя «Ольга» триумфирует на Балканах; появляются производные — Ольгица, Ольгаки; в греческом языке появляется устойчивое сочетание «Ольга-королева»… Так-то! О том, что Ольга «по происхождению Хельга», помнят сегодня только лингвисты. Можно, можно быть не таким уж «древним» и все равно победителем…

Итак, от первых Рюриковичей остались, в сущности, три обрусевших имени и… многочисленные данные археологии, подтверждающие приход и расселение скандинавов — «русов». Но хотя Якобсон вероятнее всего не прав, производя «славян» от «слово»; однако получается, что именно «словом»; не оружием, а «культурно-языковым пространством» славяне одолели, что называется, своих «покорителей», растворили их в «славянском море», дали им свой язык, взяв взамен один этноним и три имени…

«Ну, — спросит «простой читатель», — а почему это я должен верить, доверять Фасмеру, Иванову и прочим книжным червям? А если я не хочу!»… Ну не хотите — не надо. А все же стоит им верить и доверять хотя бы потому, что именно их «историко-лингвистическими соображениями» наиболее, серьезно и основательно проверяются все эти соблазнительные, «кажущиеся на первый взгляд весьма заманчивыми сближения»…

Так что же теперь, все в порядке, все хорошо, договорились? Как бы не так!..

«…русы. Под этим этнонимом скрывается одно из славянских племен. По мнению историка В. В. Седова (см. его кн. «Восточные славяне в VI–XIII веках», М., 1982), это племя — скифо-сарматского, иранского происхождения. Велесова книга подтверждает этот вывод, основанный на исторических и топонимических исследованиях. Таким образом, полностью опровергается норманнская версия о происхождении этнонима «русы», берущая начало в ПВЛ (Повесть временных лет. — Ф.Г.) («…идоша за море къ варягомъ, к руси… и от этих варягъ прозвалася Русская земля»). По всей видимости, Нестор, выполнявший заказ великих князей Рюриковичей, потомков варяга — Рюрика, был вынужден вставить эту сентенцию, которую к тому же неверно поняли, — поскольку Рюрик был варягом-бодричем, но не норманном…» и т. д. Это цитата из книги, изданной в Москве в 1992 г. «Русские веды. Песни птицы-Гамаюн. Влесова книга». Реставрация, перевод и комментарии Буса Кресеня (А. И. Асова)… Итак, проблема доказательства того, что «русы» — древнее славянское племя и сам Рюрик — славянин, все еще «на повестке дня». Но оказывается, для «решения» этой проблемы все-таки мало еще: погипнотизировать «простого читателя» красивыми определениями «иранский», «скифо-сарматский», «топонимический»… Мало, не владея, разумеется, никакими «древними» языками, сопоставить по-детски корни самых разных слов, нахватанные из самых разных научных и научно-популярных трудов «по-быстрому», и мало убедиться радостно и наивно в действенности детского стишка: «На свете все на все похоже. Змея — на ремешок из кожи…» и т. д. Но нет, мало, мало, мало… Необходимым оказывается привлечение фальсификатов, призванных имитировать «произведения древнейшей ведической культуры». Именно таким фальсификатом и является «Влесова книга» (о которой мы еще будем говорить). Лингвисту или серьезному историку, взявшемуся за анализ подобных текстов, придется заниматься именно феноменом возникновения и развития псевдонаучного «текстового пространства», возникновение и развитие которого обусловлены прежде всего интенсивным процессом популяризации научных знаний, когда постепенно «популяризируясь», становясь все более «доступными» и одновременно теряя научную достоверность, материалы сугубо научных, «академических» сообщений, публикаций, перекочевывая во все более и более «популярные» формы изложения, обретают определенные весомость и даже «категоричность» и порождают в итоге пассажи, подобные, например, следующему: «В середине второго тысячелетия до. н. э. в Сирии жили так называемые «митаннийские арии», которые имели много общих черт в религии и в культуре с ариями ведийскими, появившимися затем в Индии. Главой пантеона митаннийских ариев был Индра. У их соседей — иранцев, судя по всему, Индра был демоном. Арии появлялись в Сирии и позже — в VIII веке до н. э. Тогда они пришли сюда из северного Причерноморья, куда их вытеснили саки и массагеты из Средней Азии. Таким образом, эта дощечка повествует одновременно о нескольких волнах миграции древних ариев». Это все тот же Бус Кресень «комментирует» главу 2 все той же «Влесовой книги», носящую симптоматичное название: «Русичи в Сирии и Египте»… Кстати, кинувшись безоглядно в ежовые объятия красивых теорий «о древнейшем арийском происхождении», можно и «по шее схлопотать». Например, от небезызвестного А. Гитлера, который в «Моей борьбе» уведомляет вот о чем: «Организация русского государственного здания не была результатом государственно-политического творчества славянского элемента в России. Она скорее является удивительным примером государственно-творческой работы германского элемента над низшей расой…» Вот так вот, дорогие Бусы Кресени; одни «арии», стало быть, «равнее» других… Но одно ясно и даже и несомненно: всякий раз, когда является очередная теория «очень древнего» и очень цельного, «беспримесного», происхождения кого бы то ни было из числа современных национальных и этнических образований и общностей (будь то русские, евреи, греки или чеченцы), немедленно следует призвать политолога (как хирурга призывают при остром воспалении червеобразного отростка слепой кишки). Серьезный лингвист, серьезный историк здесь ничем не помогут, их серьезные и по-настоящему научно обоснованные доводы просто не будут восприняты. Только политолог может объяснить, каким образом всевозможные «влесовы книги» и мифические «документы на языке идиш» формируют именно то самое, что и возможно назвать «идеологией шовинизма»…

Но следует сказать и о том, что на сегодняшний день попытка педалирования «древнего и цельного» происхождения русского народа — это попытка защиты от агрессивных, очень и очень нападательных тенденций, вызывающих как реакцию настоящий «идеологический невроз». Надо честно признаться: пресловутая «русофобия» — не измышление Шафаревича, а явление, существующее реально. Еще возможно понять мотивы какого-нибудь М. Аджи, яростно объявляющего русских в своей «Полыни половецкого поля» всего лишь… «этническим недоразумением»! М. Аджи и ему подобным «потомкам половцев» «необходимо» хоть как-то «обосновывать» свои территориальные претензии, свое «право» на разрушение России. Допустим! Но посмотрите, какой зоологической, страшной злобой пышут строки писателей-эмигрантов, живущих ныне в Германии… Однако не надо голословных утверждений, читайте сами!..

«…доморощенные русские мистики объявляют Россию и самих себя, русофилов, ЖЕРТВАМИ! До этого надо додуматься: громадная страна-завоевательница объявляет себя, а не завоеванные меньшинства, жертвой своего собственного развития.

Она оплакивает в пьяном угаре развал своей империи, но ищет ошибок не у себя, а у других. И как может быть виновата такая пьяная рать в распаде великой империи?..» Что это? Попробовал бы такое написать о евреях пресловутый «Наш современник» — то-то крику поднялось бы! А вот Борису Альтшулеру в книге «Последняя тайна России» можно писать о русских именно так. А если воспоследуют робкие возражения, Б. Альтшулер немедленно ответит вот так: «Чтобы упрочить свое будущее, русские должны критически относиться к своей истории, отчетливо сознавать, что их представление о себе, как об «избранниках», коим предстоит утвердить «Третий Рим» и осчастливить человечество, — заблуждение. Такое прозрение дается нелегко, ведь русский национализм взращивался целое тысячелетие. Русские, с готовностью поучающие мир, становятся чувствительными, как мимоза, когда речь заходит об анализе их национального характера, психологии, культуры; они нетерпимы и обидчивы к критике. Культура России носит сильный отпечаток менталитета грубой силы…»

Стало быть, русские нетерпимы, как мимоза, и относятся к собственной истории очень «некритически». А кто же тут у нас терпим и внимателен, кто не любит «поучать», кто не претендует на очередное «осчастливливание» человечества? Уж не евреи ли в лице Б. Альтшулера? Послушаем его снова: «Как спасти великую Россию? Уже за московской кольцевой дорогой исчезает потихоньку мир православия и кириллицы. И чем дальше на восток, тем больше тюрков и «тюркского мира».

Да и так уж ли они различны, тюркский и славянский миры? Сегодняшние ученые России видят европейское население, состоящее из казачьего этноса, угро-финнов и поморов. Поморы — потомки варягов, а угро-финны и казаки, как мы знаем, потомки хазар и тюрков. Да, русские тоже несут в себе значительную часть тюркской крови, ведь они не чужие в Великой степи.

Но есть чудесный медиум — русский язык, на котором говорят в Приморье, Чечне, Прибалтике. Этот медиум соединяет, а не разъединяет народы. И народы Степи хотят видеть свою жизнь полной смысла и счастья. Такой, какой ее видели рахдониты и хазары. Они были капиталистами и хотели прибыли, но в переметных сумах их лошадей и верблюдов лежали священные книги — Тора и Талмуд, а с ними этика торговли, судопроизводства, общественных отношений. Важнейшая деталь — этика, которую, похоже, забыли при поспешной демократизации России и внедрении рыночной экономики.

Конечно, спасут Россию не русофилы. Если они придут к власти, то еще больше разрушат Россию…»

Впрочем, кажется, из Альтшулера процитировано достаточно. Итак, ясно: Альтшулер не любит «поучать», русские в России — все-таки «не чужие»; и «русофилы» (то есть в буквальном переводе «любящие Россию») не спасут Россию. А кто же спасет? Уж не альтшулеры ли, вооруженные «Торой и Талмудом»?.. Но вот оказывается, невозможно жить, существовать без русской культуры, как без сердца невозможно; и не помогут здесь «Тора и Талмуд».

Эх, господин Альтшулер, не пытайтесь вы сидеть на двух стульях сразу, не выдумывайте вы этакую «новую Россию», без русских, без православия, но «с сохранением» русского языка, «витающего в пространстве Великой степи». Бросьте вы «Тору и Талмуд», они-то вам и есть чужие, чуждые, от осознания этой чуждости вы и рветесь в Россию, к России… Только не надо «спасать» Россию; а лучше не будьте вы «нетерпимыми, как мимоза»; любите Россию просто, по-христиански; вам же этого хочется на самом-то деле, ну вот и любите, не смущаясь и не соблазняясь торами и талмудами…

Но не будем «соблазняться» и «поучать». А лучше приведем еще цитаты, из еще одного «германского эмигранта», Фридриха Горенштейна…

«…Русское пьянство, возникшее как болезнь социальная, давно уже стало болезнью душевной, имеющей определенное отношение к половым извращениям… мелеет и иссякает русская жизнь, русский национальный характер…» и т. д.

Когда любишь, не смотришь с такой злобой…

Горенштейн — писатель, прозаик; был включен в число соискателей престижной премии Букера — за «лучший роман года», кажется… За лучший русский роман… Или (в данном конкретном случае) — «антирусский»?..

Да, нельзя «вычеркнуть из истории» Российскую империю, нельзя «отнять у русских» Толстого, Достоевского, Чехова… Но оказалось, возможно пытаться доказать, что русские, творцы и носители русской культуры, русского языка, щедро наделившие культурой и языком «бессловесных и неимущих», уже «лишние» для русской культуры, для русского языка… Но если заявлять, что от русских должен остаться только русский язык «в пространстве Великой степи», на подобные заявления неминуемо последует «ответ» в форме реанимации и развития, и появления новых и новых «теорий о древнем и цельном происхождении»… Впрочем, то, что делает Альтшулер, это уже даже и не разбойный свист и не пальба из двух пистолетов зараз, а уж попросту: «битье», то бишь «нанесение побоев»… Можно еще добавить, что сочинение Б. Альтшулера «Последняя тайна России» издано на русском языке в московском издательстве «Ной» Вардвана Варжапетяна…

Но, несмотря на все «усилия», русские существуют и являются русскими, а не «казаками и тюрками, происходящими от хазар и угро-финнов»…

А «теории древнего происхождения», между тем, нарождаются и внедряются в это могучее и таинственное «массовое сознание»… Вот уже Фоменко и Носовский спешат «исправить хронологию», воспользовавшись реанимированной «теорией» Николая Морозова (мы еще и об этом будем говорить). «Дурные примеры» заразительны, и вот уже еще одна пара — Валянский и Калюжный — торопится со своей «стрельбой по хронологии». Следом спешит Ананьев с увесистой пистолетной книгой «об очень-очень древней русской державе»… (Любопытно, что во всех этих сочинениях «очень-очень древние державы» наделяются признаками-принадлежностями современных государственных структур: здесь и «флот», и «города», и даже… «демократическое устройство общества…»).

Но, как мы уже говорили, здесь нужен политолог, потому что все эти «теории» порождаются современными им политическими ситуациями. И вот несколько примеров…

Вот книга Егора Классена «Новые материалы для древнейшей истории славян вообще и славяно-руссов до рюриковского времени в особенности с легким очерком истории руссов до Рождества Христова». Время издания — пятидесятые годы прошлого века. Слабеет Османский султанат, близится время окончательного его «дележа» между Россией и западноевропейскими государствами, и естественно назревает острейшая необходимость окончательного оформления панславистской доктрины… В книге Классена, сделавшего весьма причудливую карьеру (он оканчивает Архитектурное училище Экспедиции кремлевского строения, затем преподает гражданское право в Московской практической коммерческой академии, затем входит в Комиссию по коронации Николая I, затем посвящает себя сочинению ряда «легких очерков» и «материалов», посвященных древнейшей истории славян, за что и удостаивается правительственных наград); так вот у Классена интересна даже и не попытка углядеть в любой древнегреческой надписи чистейшую кириллицу «задолго до возникновения» последней; и даже и не стоит упрекать Классена в несообразностях и наивных толкованиях; дилетантство его не вызывает сомнений, а потому и упреков; интересно здесь другое, а именно то, с какою наивною точностью Классен формулирует свои задачи. Вот: «…благодаря усердным разысканиям некоторых отечественных тружеников на поприще истории открыто уже много древней славы Руси Славянской и есть надежда, что скоро воссияет дохристианская Русь в славе Троян, Гетов-Русских (ошибочно названных Этрусками) и Македонцев — в славе наставницы древних Греков и Римлян и перестанет слыть отчим наследием Скандинавов!

Настанет время, когда потрясут в основании гнилые столпы, поставленные для славянорусской истории на скандинавском болоте, и укажут их место на огромном материке от Арала до Адриатики, от Каспия до Балтийского прибрежья и от Черного моря до Мурманского! Там колыбель этого великого, доисторического народа, названного, как бы в насмешку, племечком скандинавским! — Там положим и мы свой камень к общему основанию истории древних Славяноруссов!»…

Увы, «камень», заложенный «в основание» национальной доктрины, оказался и одним из первых «камней», готовивших гибель династии Романовых, несчастная династия постепенно оказалась «чуждой» и «ненужной», как «у себя дома», так и во всем мире. Но это уже тема для другого разговора…

Но это что же, только в России возможно подобное «теоретизирование на политическом фундаменте»? Конечно, нет!.. Сколько сил продолжают тратить греческие историки на «доказательства» того, что живущие на пограничных территориях современного греческого государства болгары — это… «такие греки»!.. Кстати, подобные «доказательства» постоянно «провоцирует» внутриполитическая ориентация на «моноэтническое и моноконфессиональное государство»; у нас мало кому известно, что в Греции фактически «под запретом» все конфессии, кроме «греко-восточной ортодоксии», т. е. православия, и все «национальности», кроме «греков»…

Не менее интересен в нашем случае и очень фундаментальный труд покойного Иммануила Великовского (США), трактующий историю с точки зрения теории Великовского. Он теорию разработал, теорию «планетарных столкновений». А собственно, зачем?.. А вот видите ли, результаты археологических раскопок начали серьезно «грозить» утверждению о «древности» иудаизма. Пришлось немножко пострелять по хронологии, изобрести теорию «планетарных столкновений»; и тотчас хронология немножко перевернулась «с ног на голову»; и, например, Угаритская цивилизация со своей религиозной системой, из которой явно многое заимствовано иудаизмом, возникшим позднее, вдруг благополучно «уехала далеко в хвостик»…

А как они занимательно пишут, эти созидатели сногсшибательных и головокружительных теорий; как интересно, как занятно читать об «этногенезе и биосфере», о «пассионарности» и «планетарных столкновениях»… Классический уже Морозов, Гумилев, Великовский — их писания — ведь это настоящие романы; и даже Фоменко и Носовский — «рангом пониже», но все равно — что-то наподобие Пикуля… Право, читать настоящие научные труды, исследования, сообщения — вовсе не так весело и занятно…

Но в чем же причины живучести всех этих «сказочных» теорий, почему они создаются и делаются популярными? О причинах политических мы уже говорили. Но есть и еще причины, и есть они во всех странах, и одна из этих причин: особенности школьного образования, особенности преподавания истории… Невольно вспоминается мне эпизод из романа болгарского писателя Бояна Болгара «Близнецы», рассказывающего о жизни в Болгарии в конце сороковых — начале пятидесятых годов, — отец укоряет мальчика за то, что тот получил плохую оценку по истории, и недоумевает, как можно иметь плохие оценки по такому предмету, «похожему на сказку»… К сожалению, преподавание истории слишком редко предусматривает, например, занятия по сравнительному анализу различных летописных и документальных источников; школьные учителя по большей части предпочитают «методику» заучивания готовых, предложенных учебниками формулировок. Но школа формирует представление об истории не только как о предмете, «предназначенном для заучивания наизусть», но и как о предмете, «призванном» доказывать «величие данной нации». Не случайно с особенным триумфом выступают «сказочные» теории и концепции в периоды идеологических кризисов, кризисных внутриполитических ситуаций. Подобные концепции и теории хорошо «ложатся», что называется, на усиленно внедряемые в массовое сознание посредством школьного образования стереотипные понятия «о величии нации, народа, родины; о борьбе с врагами» и т. д. Зачастую авторы подобных концепций и теорий носят маску «гонимых разоблачителей лжи». Вот, например, один из таких «историков» — француз Робер Амбелен, специалист по «раскрытию» всевозможных «тайн и секретов» французской истории, он «не боится скандалов, он не боится шока, какими уже не раз сопровождалось появление его книг-расследований». Но согласитесь, было бы очень странно, если бы подобный автор «боялся скандалов»; он ими просто-напросто живет, именно «скандалы» — залог его популярности, интереса к его писаниям широкого круга читателей…

Ох уж этот «широкий круг»! Разумеется, головокружительные теории о «планетарных столкновениях» и «пассионарности» рассчитаны на «массовое сознание» со всеми его свойствами и особенностями. Опровержения здесь очень затруднены; во-первых, потому что выдвигаемые авторами утверждения, как правило, настолько нелепы, что вызывают поначалу лишь недоуменную улыбку. В самом деле, казалось бы, зачем опровергать утверждения Фоменко и Носовского о существовании огромной казачьей империи, возглавлявшейся батькой Батыем, или о том, что Борис Годунов — сын Федора Иоанновича, сына Ивана Грозного, который… и т. д. Но оставим смех и попытаемся все-таки объяснить всерьез, почему анализ исторических письменных и археологических материалов не подтверждает и т. д. Напрасный труд! Авторы просто не воспримут «нормальных» научных доводов; просто заявят с непосредственностью дикого мальчика Маугли и не менее дикого поэта Никифора Ляписа, персонажа «Двенадцати стульев», и вот заявят наши авторы с легкостью, что, мол, источники все — неправильные; и вообще — они, авторы, — «лучше знают», потому, что «проверили все» методами точнейших наук, физики и математики… Здесь необходимо коснуться еще и «технократического мифа», владеющего «человеком массового сознания»; характерное для второй половины нашего века преклонение перед точными науками порою формирует представление о том, что вот можно взять какой бы то ни было материал, «засунуть в компьютер», «подвергнуть радиоуглеродному анализу» и сразу получишь «на-гора» этакий «неоспоримый объективный результат»… Увы, нет, в исторической науке результаты достигаются посредством кропотливого, порою мучительного анализа, посредством тщательного сравнения и сопоставления; невозможно решать исторические проблемы посредством простых (или даже сложных) математических подсчетов, пусть даже и компьютерных; и следует примириться с тем, что в исторической науке порою поставить, сформулировать вопрос — важнее, нежели непременно ответить; и многие вопросы не имеют ответов и, быть может, никогда и не будут иметь…

— Маня, пожалуйста, не стреляй и не свисти так громко!..

Одинокий голос человека…

А впрочем, нам пора вернуться непосредственно к нашей теме: к Рюриковичам. Как мы уже увидели, проблемы, «вечные проклятые вопросы», «смертные схватки» сторонников разных версий встают девятым валом уже в самом начале. Поэтому остро поднимается вопрос и об источниках. И сразу хочется ответить противникам подлинности русской летописной традиции. Нет, не следует «сбрасывать» русские летописи «с парохода современности», потому что именно русские летописи остаются нашим главным источником, который мы поверяем западноевропейскими письменными источниками: хрониками, свидетельствами. Пренебрегать европейскими и восточными (в частности, арабскими) источниками также нет никакого смысла, нет никакого смысла принижать их значение. Русь Рюриковичей (даже в самые свои «изолятные» периоды) была открыта контактам, ее хорошо знали…

Мы не вводим читателя в заблуждение и сразу говорим, каким изданием русских летописей мы воспользуемся. Это Полное собрание русских летописей (ПСРЛ), издание, начатое еще в начале нашего века Императорским археографическим обществом. Помимо ПСРЛ, мы пользуемся и русскими родословиями — Бархатной Книгой, родословиями, составленными Долгоруковым, Головиным… Да, при использовании летописного материала возникает достаточное количество проблем. Летописи, хроники много раз переписывались, сокращались, редактировались; многое и многое из написанного просто не дошло до наших дней. Возникают трудности и в летоисчислении; датировки одного и того же события порою разнятся, древнерусские летописцы считали «от сотворения мира» и, следовательно, приходится пересчитывать на современное (принятое в России с XVIII века) летоисчисление «от Рождества Христова». Трудности работы с летописным материалом, надо сказать, известны историкам довольно давно; так, на этих трудностях подробно останавливается Н. Лихачев в своей рецензии 1897 г. на фундаментальный труд А. В. Экземплярского «Великие и удельные князья северной Руси в татарский период» (Спб., 1889–1891). Вот, в частности, что пишет Н. Лихачев по поводу Никоновской летописи: «Никоновская летопись есть официальная компиляция, совершенная приблизительно в шестидесятых годах XVI века». Известно и то, что датировка описываемых в летописях событий «от сотворения мира» была сделана приблизительно в XII веке, когда был создан русский летописный, свод «Повесть временных лет»… Но несмотря на все трудности, естественно возникающие при работе с материалами, созданными очень и очень давно, повторим еще раз: русские летописи остаются нашим основным источником и нет никаких оснований объявлять их «поддельными», «неправильными» и «неправильно прочитанными». Естественно, не минуем мы и трудов отечественных историков: Карамзина, Ключевского, Соловьева, а также ученых, живших в отличавшийся своими особенностями и трудностями советский период развития исторической науки, — от «официальных» Грекова, Скрынникова и т. д. — до проявлявших определенную самостоятельность научного мышления А. Зимина и Б. Кобрина…

«Попытка обзора» или по страницам старых источников

Итак, в путь! Но прежде чем начать анализировать происшедшие события, пытаясь разобраться в их причинах и следствиях, попытаемся для начала просто увидеть наших героев, персонажей нашего повествования. Как они выглядели, какую одежду и украшения носили, что ели, какими болезнями болели, как развлекались… Но сразу предупреждаю вас, читатели, никакого вранья, будто вот все, все-все мы сейчас объясним и проясним, не будет; и многие, очень многие вопросы останутся безответными…

«Насельники и пришельцы»… от Черного моря до Белого, от Волги-Ра-Идыл до Борисфена-Днепра… Сначала — кое-что по данным археологии… Западноевропейские и арабские «самовидцы» (те, что видели, непосредственно наблюдали) называют русов и славян людьми высокого роста. По современным меркам сохранившиеся костяки — это останки людей невысоких, но жители Западной Европы и арабского востока были еще ниже. Стало быть, по тогдашним представлениям, русы и славяне — высокорослые. О чем это свидетельствует? Как ни странно, о том, что для них нехарактерными были земледелие и скотоводство. Славяне занимались, вероятно, охотой, рыбной ловлей; русы — нордманны — «северные люди» — мореходством, работорговлей… Интенсивные, регулярные занятия скотоводством и земледелием продуцируют, прямо скажем, не очень красивую внешность: невысокий рост, приземистость, плотность телосложения, отсутствие талии у женщин. И то, человеку высокого роста довольно трудно ездить на «земледельческой», то есть низкорослой лошади, нелегко полоть, сажать и сеять, обходиться с любыми разновидностями сохи. Распространение пашенного («оседлого») земледелия продуцирует понижение роста… Впрочем, сведения о домашнем скоте, о коровах, овцах и свиньях, очень и очень скупые. Трудно представить себе отсутствие «кормилицы-коровы», но, кажется, так оно и было, фактически нет сведений и об одомашнивании кур, гусей, уток. Например, из текста ибн-Фадлана не вполне ясно, о каких птицах и животных идет речь, о диких или уже о домашних, о привезенных «русами» с собой или о купленных у волжских болгар… Кроме того, «в поле зрения» в основном оказывались мужчины и женщины, представлявшие, что называется «корпоративное воинское сословие» — дружинников, их жен и наложниц. Это действительно должны были быть высокие, стройные люди, «не маравшие рук» земледелием и скотоводством… Впрочем, нам эти люди по сохранившимся их погребениям могут показаться скорее хрупкими и даже болезненными. Естественная продолжительность их жизни была невысока, да они и не умирали, они по большей части погибали во всевозможных захватнических походах и «экспедициях» по добыче рабов. Способы лечения ран были крайне несовершенны, чаще всего ранение означало смерть, да они, должно быть, и не были настроены жить долго. Из древнескандинавских письменных источников известно, что смерть от болезни, от старости, смерть «на соломе» почиталась для северного воина, «морского человека» («викинга», «нордманна», «варяга», «руса») позорной смертью. Воин должен был погибать в бою, с оружием в руках…

А кстати, что это за оружие? Вопрос непраздный. Ведь и сам князь Рюрикович — это прежде всего полководец, глава дружины, и главная фигура на Руси Рюриковичей — оружный человек, воин… Так какими же они были, эти воины? Обратимся к новым, публиковавшимся в 1993 г., материалам, исследованиям и реконструкциям, выполненным М. Гореликом. По сути, он выделяет три основных типа воинов — княжеских дружинников: 1) конец IX — первая половина X вв. — «меч, топор и защитное вооружение северо-западного типа; колчан, налучье и пояса — юговосточного степного типа», 2) середина X в. — комплекс вооружения степного типа, 3) конец X — начало XI века — комплект вооружения уже собственно русского (славянорусского) типа. По свидетельствам арабских и византийских источников, славяне первоначально использовали дротики, большие тяжелые щиты; шлемов, панцирей и мечей не имели. Отмечалось характерное для многих ранневоинских культур использование небольших луков с отравленными стрелами. Впрочем, археологические раскопки обнаружили и более совершенное оружие и защитные средства, заимствованные из арсенала аварских воинов. «…это заимствование не случайно: целый ряд славянских племен находился в вассальном подчинении у аварских ханов, поставлял многочисленную пехоту в их войско, где сами авары служили в легкой или тяжелой коннице». Далее: «Комплекс же собственно древнерусского вооружения сложился в конце IX–X вв. — период формирования, расширения и культурного расцвета Киевской державы — многоплеменной империи Рюриковичей. Становление раннесредневекового государства всегда сопровождалось активной военной деятельностью — покорением родственных, но отчаянно сопротивлявшихся племен, подавлением сепаратистских сил внутри самого «домена» (собственно княжеских владений. — Ф.Г.), дальними походами, направленными не только на получение дани-выкупа, но и имевшими далеко идущие стратегические цели. Разумеется, при этом следовало учитывать вооружение противника, соответствующим образом трансформируя свое. Принимая во внимание специфическое положение Руси на стыке Европы и Азии, Запада и Востока, наличие многих и разных культурных традиций в эпоху становления древнерусской культуры, многие исследователи допустили серьезную ошибку при оценке раннесредневекового вооружения — коль скоро Русь на северо-западе имела тяжеловооруженного противника, а на юго-востоке — маневренных легких бездоспешных всадников, то и был выработан у нас некий средний, универсальный вариант доспеха: полегче западного и потяжелее восточного, притом выгодно отличавшийся от того и другого. Однако здесь следует учитывать не обобщенного, а каждого конкретного противника. С одной стороны — это бездоспешные, снабженные только щитами, в основном пешие отряды балтийских, северо-восточных славянских племен, которые использовали копья, топоры, реже мечи и большие боевые ножи; отряды скандинавов, приходивших с севера; племенные ополчения волжско-окских финнов, чьи земли служили основным объектом колонизации. С другой — это тяжелая латная конница в многоплеменном войске хазарского каганата, защищенная шлемами, кольчугами, ламеллярными (пластинчатыми. — Ф.Г.) панцирями (подчас обоими доспехами одновременно), поножами, наплечниками, копьями и саблями, действующая вместе с массами легковооруженных лучников. Не забудем и дружины мадьярских племенных предводителей и, наконец, все мыслимое многообразие родов войск и комплексов вооружения византийских армий. При этом из представителей части упомянутых народов — славян, восточноевропейских финнов, скандинавов — состояло само киевское войско. Степняки: хазары, болгары, мадьяры были не только постоянными соседями, многие из них просто жили в Киеве, о чем свидетельствует раскопанный там (но пока не опубликованный) могильник «салтовского типа» (то есть погребение представителей «салтовской культуры» — культуры Хазарского каганата).

Именно на основе этого многообразия наступательного и оборонительного оружия потенциальных противников и союзников, под влиянием самых разных культурных традиций, а вовсе не в связи с абстрактным геополитическим положением Киевской державы складывался оригинальный древнерусский комплекс вооружения.

Набор вооружения киевского воина включал в качестве наступательного оружия меч, саблю, боевой топор, кистень, копье, дротик, лук и стрелы, защитным вооружением служили шлем, щит, панцирь из металлических колец или пластинок.

Меч был главным и самым почетным оружием профессионального воина. Древнерусские мечи широко известны и по находкам и по письменным источникам… Очень долгим был спор о месте производства мечей — то их считали скандинавскими, то русскими. Только тщательное исследование выявило подлинную картину, весьма сложную. Во-первых, были расчищены клинки многих сотен мечей, хранящихся в некоторых европейских собраниях и в наших музеях. Выяснилось, что подавляющее их большинство выковано в нескольких мастерских, расположенных на Рейне, во Франкской державе. Рукояти же и ножны обычно изготовлялись на «месте употребления», в соответствии с местными вкусами. Многие древнерусские мечи имеют рукояти, сделанные скандинавскими мастерами или в скандинавском стиле. Но вот меч, имеющий самую типичную скандинавскую рукоять, снабжен клинком, на котором обнаружено имя русского кузнеца. Это подтверждает мысль о том, что клинки «франкского» типа могли ковать и на местах. А меч из погребения дружинника на Владимирской улице в Киеве, будучи, казалось, классически европейским, имеет на ручке серебряную обкладку с типично мадьярской степной орнаментацией. В этом же погребении найдены славянский боевой топор, чисто скандинавская богато декорированная фибула — застежка для плаща и богатый набор гравированных серебряных блях, то ли от пояса, то ли от нагрудника, явно мадьярского происхождения.

Сабля, заимствованная (вместе с названием) из хазаро-мадьярского арсенала, начала применяться только с последней трети X в. Она являлась оружием всадника. Ранние образцы, использовавшиеся на Руси, обычно очень богато украшены — это говорит о том, что их владельцы были представителями высшего дружинного слоя. Декор в технике чеканки, резьбы и позолоты по серебру, гравировки и золочения по стали выполнен в степном мадьярском стиле или же развивает традиции, сложившиеся к этому времени в Киеве и Чернигове… (Далее М. Горелик выделяет три основных типа боевых топоров: «скандинавский тип», «универсальный» — распространенный по всей Центральней и Восточной Европе; и топорики всадников, «имевшие степное алано-хазаро-мадьярское происхождение». Использовались также разнородные копья, дротики, луки и стрелы…). Из арсенала хазарских конников были заимствованы и кистени — металлические или роговые гирьки, соединенные ремешком с длинной деревянной рукоятью…

Ранние шлемы на Руси существенно различались в деталях… В Гнездовском могильнике под Смоленском были найдены два совершенно разных шлема… Все аналоги первого — изобразительные и вещественные — происходят из Центральной и Западной Европы, где они датируются VII–IX вв… По форме и характеру декора второй шлем ближе всего к центральноазиатским образцам VIII–IX вв., хотя мог быть изготовлен и в местах более близких к Гнездову… В Киеве был найден крупный фрагмент полумаски с золоченым узором — часть типично скандинавского шлема. Ко второму гнездовскому близки великолепные шлемы из Чернигова, относящиеся к последней четверти X в. О происхождении черниговских шлемов издавна шли споры, так как аналоги им найдены в Польше, Венгрии и Восточной Пруссии (Самбии). А. Д. Кирпичников справедливо усмотрел их истоки в Центральной Азии. Более того, схожие образцы есть и в Корее, и в Бохае (Китай). Но все же самые близкие аналоги найдены в кочевнических погребениях Приуралья и Ближнего Поднепровья, связанных с мадьярским этносом. Мадьярская струя вообще сильно чувствуется в черниговских древностях, так что шлемы могли быть и местными изделиями.

Основным видом древнерусского панциря времен Киевской Руси была кольчуга. До сих пор существует заблуждение, что кольчуга — старинное восточное (иранское или даже ассирийское) изобретение, бытовавшее на Руси с IX в. и только в XI веке попавшее на Запад. На самом деле она была изобретена в IV в. до н. э. кельтами, и к середине I тыс. н. э. была распространена от Британии и Скандинавии до Аравии и Тянь-Шаня. Причем именно в Европе она была излюбленным и в IX–XII вв. практически единственным видом металлической брони. Видимо, на Руси ее изготовлением овладели не позднее X в. Наряду с кольчугой на Руси применялся и перешедший из хазаро-мадьярского арсенала ламеллярный доспех… Можно не сомневаться в том, что отборные конники княжеской дружины могли по хазаро-мадьярской традиции носить два панциря одновременно: кольчугу и поверх нее — пластинчатый доспех…

Щиты были круглыми, диаметром 70–90 см. Делали их из дощечек толщиной до 1 см. Дерево могло обтягиваться толстой кожей… Рукоять была северо-западного типа — в виде деревянного бруса или железной пластины… либо юго-восточного — в виде двух мягких петель, которые держали кистью руки. Византийским заимствованием были распространившиеся на Руси с XI в. каплевидные щиты… Рисуя облик древнерусских воинов IX — начала XI вв., нельзя не упомянуть украшений — гривн, браслетов, фибул скандинавского и восточноевропейского типов, застежек кафтанов и поясов с металлическим узорным набором степного происхождения, которые завершали столь разнохарактерные, но этнически выразительные образы…

Христианизация Руси повлекла за собой мощное византийское культурное влияние. Византийская орнаментика, наложившись на существовавшие уже на Руси орнаментальные системы скандинавского и степного происхождения, способствовала появлению оригинальной, неповторимой системы древнерусского декора».

Приведенные фрагменты публикации М. Горелика в российском военно-историческом журнале «Цейхгауз» (1993 г.) представляют собой образец научного стиля, для которого характерны прежде всего корректная полемичность и отсутствие «головокружительных открытий» и «полных переворотов в науке»… Мы получили представление о периоде формирования на Руси дружинного, воинского сословия. Особая роль в этот период принадлежит влиянию уже сформировавшихся подобных сословных систем — скандинавской, византийской, степной…

Но весь этот металл, носимый на себе и зачастую в холодную сырую погоду, вызывал естественным образом костные заболевания. Обнаруженные костяки — почти всегда останки людей, страдавших при жизни артритом или ревматизмом. Продолжительность жизни детей и женщин была ниже мужской, женщины погибали, вероятно, от несовершенства помощи при родах, часто в захоронениях женщин обнаруживают останки костные утробных плодов. Гуммозные образования на костях многие антропологи полагают сифилитическими бляшками. Но, вероятно, эта форма сифилиса, распространенная в Европе и Азии, не походила по своим «разрушительным последствиям» на ту, что была завезена в Европу из Латинской Америки матросами Колумба, вызвала пандемию и была столь красочно описана в поэме Джироламо Фракасторо, измыслившего и название — «сифилис»…

Надо заметить, что Европа и Азия рассматриваемого нами периода не отличалась густонаселенностью, вовсе не способствовали росту населения низкая продолжительность жизни и высокая смертность. Как правило, приводя цифры и числа, письменные источники следуют культурной традиции употребления значимых, «магических» чисел и цифр; «тысячи» и «сотни» византийских, арабских, древнерусских и западноевропейских хронистов — числа символические, а не отражающие реальность. Надо помнить, что раннесредневековый «город», средневековое «войско» не соответствовали современному содержанию подобных понятий. Так же и средневековые красавицы — без талии и с признаками перенесенного в детстве рахита — едва ли привели бы нас в восторг. И богатыри и рыцари показались бы нам сегодня очень и очень непропорционально сложенными…

Мало распространено было и гигиеническое мытье, которое не следует путать и отождествлять с омовениями ритуальными. На реках мы бы не встретили купальщиков. Предполагалось, что в реке, в ручье, в любом водоеме — свои «хозяева» — сверхъестественные водяные существа; и не следовало дразнить их, вторгаясь лишний раз в их владения. Любопытно, что не встретили бы вы купальщиков даже в мягком климате античной Греции. Особенно запретной почиталась вода для женщин, даже жены и дочери рыбаков и мореходов не умели плавать.

Об одежде и прическах судить очень трудно. Рисунки средневековых рукописных книг лишены этнографизма, персонажи этих рисунков, кем бы они ни были, одеты по византийским стандартам. Но возможно предположить, что раннесредневековая одежда прежде всего как бы заменяла «удостоверение личности», то есть декларировала принадлежность данного человека к тому или иному племенному, родовому образованию; показывала, имеет ли женщина мужа и т. д. Об одежде столь значимого и интенсивно складывающегося воинского сословия мы уже сказали… Средневековая одежда призвана была скрывать тело, была по преимуществу просторной. У мужчин это были куртки, безрукавные и с рукавами, широкие штаны, плащи; у женщин — платья типа рубах, надевавшиеся одно на другое — несколько. Собственно белья не носили, носили нижнее платье. Головы покрывали головными уборами. Обнажение головы, половых органов, мужских сосков вне «разрешенных» ситуаций было табуированным, запретным и потому непристойным…

Жилища строились земляные, деревянные. Возводить каменные постройки нет еще ни умения, ни «идеологических и бытовых оснований» (в «свейских землях», например, каменные дома появятся только в XIV веке). Долговечные, прочные бытовые постройки возникают лишь с введением определенного порядка наследования, с упрочением института частной собственности. Первыми каменными постройками на Руси станут ритуальные здания — церкви…

Несколько слов надо сказать и о еде. Ни садоводства, ни огородничества в Европе еще нет. Яблоки — маленькие, зеленые, дикие. Люди едят много диких разновидностей чеснока и лука, это предохраняет их от цинги и многих воспалительных процессов. Едят много грубо приготовленного мяса диких животных, иные из них давно уже не встречаются (знаменитые «туры» русских летописей). Много витаминов дает мед и всевозможные напитки на меду. Пчел постепенно «одомашнивают». Хлеб ржаной. Княжеский стол отличается употреблением привозных пряностей. Хмельных напитков, вызывающих собственно «алкогольный синдром», алкоголизацию, не существует, они явятся лишь вместе с «пришельцами» — монголами. Становление воинского, дружинного сословия продуцирует особую форму ритуализованного времяпрепровождения — дружинный пир с такими его признаками, как питье хмельного напитка из особой ритуальной посуды, ритуальное кормление князем-полководцем дружинников — вкладывание в рот определенных кусков… Едят руками, индивидуальной посуды еще нет…

Человека средних веков, воина, трудно представить себе без его верного спутника — коня. Но и здесь нас ожидают некоторые разочарования. В XI–XII веках небольшую, так называемую «лесную» лошадь еще только начинают систематически применять на сельскохозяйственных работах. Постепенно выводятся более крупные, верховые породы, но до настоящего коневодства еще очень и очень далеко. Кинематограф приучил нас к прекрасным лошадям, скачущим «лавиной». На самом деле лошадь — животное очень хрупкое, уязвимое, невыносливое. Применение кавалерии в боевых действиях крайне ограничено. Для того, чтобы пустить «лавину», необходимо предварительно выровнять местность, иначе лошади рискуют сломать ноги. Впрочем, средневековые боевые действия представляют собой цепочку поединков, о настоящих тактических и стратегических приемах еще речи нет…

Рассматривая «свидетельства современников» — западноевропейские, арабские, византийские — можно отметить любопытную динамику: первоначально собственно славяноязычное население именуют «славянами» («склавины» и прочие произносительные варианты), «антами», «тавроскифами»; «русами» явно именуют скандинавов; постепенно происходит следующий процесс: «русы» растворяются в славянской среде, «отавроскифиваются», само «русы» начинает означать славян Киевской Руси…

В VI веке византиец Прокопий уже отличает гуннов и готов от говорящих на «одном наречии» антов и склавин. Все это для него дикие «варварские» племена, хаотически, «дико» нападающие на Византию. Для Фотия, автора жития Георгия Амастридского; для автора «Записки готского топарха» «русы» — воинственные и «кочевые» — также отличаются от «славян». Константин Багрянородный и Лев Диакон (Х в.) также отличают «русов»-скандинавов от славян, «скифов» и «тавроскифов». Интересно описание Львом Диаконом Святослава, одного из первых Рюриковичей, которого византийский хронист наделяет характерными внешними признаками раннесредневекового евроазиатского воина, сменившего воина античного и наследовавшего античному византийского. У Святослава серьга в ухе и характерная воинская прическа — разновидность косы. Эту «косу» («прядку», «косицу на маковке выбритой головы», две косы) имели буквально все «новые» воины Европы и Азии — воины первых болгарских ханов, дружинники Хлодвига и т. д. В Болгарии эта мужская прическа, утратив свой «смысл принадлежности к воинскому сословию», просуществовала до начала XX века…

Вертинские летописи (или анналы), относящиеся к IX в., и Лиудпранд Кремонский еще идентифицируют «русов» с «нордманнами». Но это еще IX–X века. В начале XI в. Титмар, епископ Мерзебургский, именует Владимира Святославича «королем русов», уже явно подразумевая подвластные Владимиру славянские земли. Исландские саги (самая ранняя — Сага о Вёлсунгах — создана не ранее середины XIII в.) уже различают «Гардарики» — северные укрепленные крепости — Новгород и Псков — и южную «Руссию» — Киевскую Русь. Зачастую саги рассказывают о «давних временах»; так, в Саге о Хальвдане Эйстейнссоне читаем: «…ко двору конунга Эйстейна пришли два человека. Они оба были высокого роста, но плохо одеты; никто ясно не видел их лиц, так как они скрывались за глубоко надвинутыми капюшонами. Они подошли к конунгу и говорили с ним с уважением… Он спросил их, кто они. Они рассказали, что их обоих зовут Грим, родом они из Русии…» Далее пришельцы оказываются не теми, за кого они себя выдают, но любопытно, что никого не удивляет их характерное средневековое скандинавское имя… Исследователи выделяют более поздние «викингские» и более ранние «королевские» саги; в последних также различаются северная и южная Русь и содержится много сведений об интенсивных контактах Киевской и Новгородской Руси со скандинавским миром…

Очень интересные, колоритные описания русов, изобилующие яркими этнографическими деталями, оставил Ахмед ибн-Фадлан, возглавлявший посольство от халифа аль-Муктадира, везшее волжским болгарам ислам. Русов-корабельщиков встретил он на Волге (на реке Атиль). По описаниям ибн-Фадлана это воинственные работорговцы. Любопытно, что всех обитателей «севера» Ибн-Фадлан называет «сакалиба» («славяне»), даже явно тюрские племена. Его путешествие на Волгу происходило приблизительно в 921–922 годах. Значит, оно приходится на княжение Игоря-Ингварра. В сущности, не совсем ясно (или вернее, совсем неясно), кого описывает ученый араб — «русов»-«нордманнов» или уже славянизированных «русов». По мотивам описаний ибн-Фадлана написана картина известного русского художника Семирадского «Похороны руса». Многие эпизоды из «Книги» ибн-Фадлана вошли в роман современного шведского писателя Артура Лундквиста «Рабы для халифата» — о походах викингов… Описанные ибн-Фадланом похороны знатного «руса» представляют собой… свадьбу. Умершего сжигают вместе с одной из его рабынь. Любопытны подробности внешнего вида фадлановых «русов». В частности, он сообщает, что «от края ногтей до шеи» кожа их покрыта татуировкой. Татуировка эта, по всей видимости, представляла собой систему родовых, племенных знаков, означала принадлежность субъекта к тому или иному родовому, племенному образованию, общности. Женщины «русов» носят на груди нож, активно участвуют в языческом обряде «похоронной свадьбы». Отмечается, что поверх платья груди прикрыты «чашечками», деревянными, серебряными или золотыми. Вспомним легенду об амазонках, выжигавших одну молочную железу, чтобы легче было стрелять из лука. «Чашечки» — рудимент того времени, когда женщины принимали участие в военных действиях?..

В заключение, вот любопытный диалог, происшедший между арабом-мосульманином и «русом» после сожжения знатного покойника на сооружении наподобие корабля, «рус» противопоставляет сожжение закапыванию в землю… «Потом подул ветер, большой, ужасающий, и усилилось пламя огня, и разгорелось его пылание. Был рядом со мной некий муж из русов. И вот я услышал, что он разговаривает с бывшим со мной переводчиком. Я спросил его о том, что он ему сказал. Он сказал: «Право же, он говорит: «Вы, арабы, глупы». Я же спросил его об этом. Он сказал: «Действительно, вы берете самого любимого вами из людей и самого уважаемого вами и оставляете его в прахе, и едят его насекомые и черви, а мы сжигаем его во мгновение ока, так что он немедленно и тотчас входит в рай» Потом он засмеялся чрезмерным смехом. Я же спросил об этом, а он сказал: «По любви господа его к нему, (вот) он послал ветер, так что он (ветер) возьмет его в течение часа». И в самом деле, не прошло и часа, как корабль и дрова, и девушка, и господин превратились в золу…»

Первые рюриковичи

Итак, мы переходим к первым Рюриковичам, еще язычникам, еще сохраняющим свое «нордманнство». Сведения о них носят легендарный и полулегендарный характер. Это IX–X века. Сведения, сообщаемые западноевропейскими хронистами, создателями саг и древнерусскими летописцами, как правило, несовременны происходившим событиям. Наиболее объективны, поскольку наиболее близки к написанию «собственно истории», византийские историки, унаследовавшие стиль и методологию историков Рима, поздней античности. Саги, западноевропейские хроники, древнерусские летописи еще не вполне дифференцируют «собственно историю, изложение событий» и легенду…

Наиболее легендарной личностью является сам Рюрик, о котором нам фактически неизвестно ничего, кроме самого факта его появления, прихода, «с дружиной и родом», и княжения на северных землях (вероятнее всего, Старая Ладога). Историки и до сих пор не оставляют попыток идентифицировать Рюрика с кем-либо из Хродриков, Родериков, Рориков скандинавской и западноевропейской средневековой письменной традиции. Но едва ли подобные попытки могут увенчаться успехом. Дело в том, что основным критерием идентификации здесь является имя. А это весьма специфическое «имя». В сущности, это вовсе и не «имя собственное», а «титульное прозвание» — «хродр рикр» — «славный правитель». Пытаться отыскать, руководствуясь этим «именем», какую-либо конкретную личность, все равно что идентифицировать какого-либо позднейшего короля по обращению «Ваше величество». Возможно также, что будучи «простым» предводителем воинского союза (дружинной корпорации), Рюрик имел другое «прозвание», а титуловаться «славным правителем» начал лишь, закрепившись на княжении. Любопытно, что среди раннесредневековых Хродриков, Родериков, Рориков и датский Рорик, отец известного принца Гамлета, об этом читаем в «Деяниях датчан» Саксона Грамматика, о которых еще будем говорить. Но покамест пусть нас не соблазняют эти соблазнительные идентификации; пока еще «славный правитель» — это и есть славный, прославленный правитель; «обыкновенным именем частного лица» это титульное прозвание сделается много, много позднее… Мы можем предположить, что «славным», «прославленным» правителем титулует себя правитель, ведущий победоносные завоевательные войны. Собственно говоря, правитель времени раннего средневековья — это прежде всего полководец, в состоянии войны он обретается постоянно. Почему же наш Рюрик титуловался «Рюриком», «славным правителем»? Потому что подчинил своей власти земли славянского севера? Никоновская летопись, год 866 (в пересчете на летоисчисление от Рождества Христова; будем помнить, что древнерусские летописцы считали «от сотворения мира»): «…того же лета оскорбишася Новгородцы, глаголюще, яко быти нам рабом и много зла всячески пострадати от Рюрика и от раба его. Того же лета уби Рюрик Вадима Храброго и иных многих изби Новгородцев советников его». По предположениям Татищева, не подтвержденным никакими подлинными письменными свидетельствами, сочиняется целая легендарная история о Вадиме, старшем родиче Рюрика, потому имевшем «больше прав на престол». Надо сказать, что вымыслы В. Н. Татищева в обеих редакциях его «Истории Российской», над которой он работал, вероятно, около пяти лет (с 1745 по 1750), до своей смерти; являются весьма любопытной иллюстрацией к «становлению государственной идеологии» во второй половине XVIII века. Разумеется, никаких «древних источников», подтвердивших бы утверждения Татищева, не существует. Современные историки, анализирующие труды Татищева, тоскливо вопрошают: «Ну хорошо, а зачем ему было лгать?» Но ведь это вторая половина XVIII века, время становления «национальностей» как таковых, в современном смысле; время интенсивного поиска «дохристианских корней», охватившего Европу (и Россию в том числе) и закономерно приведшего к «массовому производству» фальшивых «грамот», «летописей», «хроник» и «поэм о языческих божествах». Впрочем, об этом мы будем говорить подробнее в связи со «Словом о полку Игореве»… Надо заметить, что измышления Татищева по-своему милы наивностью, ярка на них печать столетия восемнадцатого. Так, например, Рюрика он наделяет славянизированными родственниками — Гостомыслом и Умилой, одной из жен Владимира Святославича придумывает имя — Милолика. Все это характерные «именные конструкции», характерные именно для второй половины века XVIII с его стремлениями отыскать «достойные дохристианские корни», измыслить «красивую и величавую» древность… Более логично предположение С. М. Соловьева о том, что рассказ о Вадиме — вымысел, позднейшая вставка, долженствовавшая как бы «обосновать» недовольство новгородцев варягами, приглашенными Ярославом Владимировичем Мудрым… Стоит, кстати, заметить, что для русской литературы легендарный Вадим Новгородский стал символом свободолюбия, борьбы против тирании… Так, но все же, был или не был? И если был, то что же он был?.. Древнерусский глагол «вадити» означает «сеять смуту», стало быть, и «Вадим» не имя в том смысле, в каком мы это понимаем, не имя собственное; но «прозвание». Стало быть, один титуловался «славным правителем», а другой — «храбрым смутьяном». И если «славный правитель» — явный скандинав, то его противник, «храбрый смутьян» — столь же явный славянин…

Попробуем, опираясь на эти два «имени», немного заняться реконструкцией событий. Но сразу оговоримся, это всего лишь возможность «построения версии». Итак, Рюрику не было «просто» укорениться на «русском севере», пришлось бороться с местной славянской знатью. Возможно, именно в этой борьбе он наделяет себя правом называться «славным правителем», то есть победителем. Любопытно здесь то, что первоначально укоренившись на славянском севере, Рюриковичи уже при преемнике легендарного Рюрика, Олеге, двинулись на юг, на славянский юг. Почему? Не были ли они все же вытеснены? Почему в дальнейшем мы видим север фактически свободным от власти Рюриковичей? Новгородцы нанимают князя-Рюриковича с дружиной именно в качестве наемного полководца, подписывают с ним «ряд» — договор, воспрещающий ему вмешиваться в дела правления. Система вечевого правления, то есть когда вече (аналог — скандинавский тинг) — мужское племенное собрание — избирает «выборный управленческий аппарат», оказалась на севере продуктивной и надолго вытеснила Рюриковичей. Окончательно сломать север удалось даже не Ивану III, но лишь его внуку, Ивану Грозному. А впрочем, восстания в Новгороде и Пскове мы видим даже и при первых Романовых…

Олег, один из приближенных Рюрика, двинулся на славянский юг, далее совершенно естественно определилась политическая, «устремительная» направленность будущей Руси — на Балканский полуостров, откуда естественно проистекают походы Олега на Византию. (Интересно, что территории Балканского полуострова вошли в сферу влияния СССР как модифицированной имперской модели только… в 1944 году!)… Первые Рюриковичи, как и все «нордманны», — «люди дружины», «люди» корпоративного воинского союза, объединения; завоевание — их «работа»… Но что же такое эта самая «дружина»? Как ни странно (или и вовсе не странно), но элементы «дружинной», воинской корпоративной организации сохранились и в наше время; элементы эти легко вычленяются при анализе структуры любого криминального объединения. Это «прием в члены» после инициации («испытания») новичков, эти «испытания» носят болезненный и унизительный характер (впрочем, рудимент болезненной и унизительной инициации мы находим и по сей день в религиозных структурах иудаизма и мусульманства; это обрезание; и, вероятно, не случайно у мусульман мальчика после обрезания начинают звать «воином Пророка»; любопытно, что унизительные и порою болезненные испытания сопутствуют своеобразному «ритуалу» приема в современные мальчишечьи и даже и девчоночьи группы, «компании»), кроме инициации следует указать «сферы влияния», «корпоративную замкнутость», порождающую особый язык общения, следует указать и татуировку как «признак принадлежности»… В сущности, эти элементы заимствованы еще из родоплеменной структуры. Но воинские корпорации отличались тем, что их членом мог сделаться фактически «каждый», «любой», «человек со стороны», прошедший необходимые «испытания» (вспомним позднейшую архаически организованную воинскую корпорацию — Запорожскую Сечь). Воин, дружинник — уже не был «человеком своего рода, племени», он становился «человеком своего полководца, своей дружины». Воинская корпорация становилась важнейшим элементом структуры общества, хотя «основной единицей» общества оставался род-клан. Но уже из рода-клана возможно было «уйти в дружинники»; вот, кстати, одна из причин быстрого растворения «варягов» в славянской среде. Осталась, закрепилась воинская корпорация как институт, а скандинавский язык, обычаи, верования постепенно уходили.

Роль воинской корпорации как бы суммирует в легендарной форме ибн-Фадлан, честно оговариваясь, впрочем, что рассказывает с чужих слов; запомним также и то, что приводимые числа являются «эпическими», традиционными для восточной письменной традиции…

«Он сказал: Один из обычаев царя русов тот, что вместе с ним в его очень высоком дворце постоянно находятся четыреста мужей из числа богатырей, его сподвижников, причем находящиеся у него надежные люди из их числа умирают при его смерти и бывают убиты из-за него (вероятно, имеется в виду обычай ритуального убийства и самоубийства для погребения приближенных вместе с умершим вождем-полководцем — Ф.Г.). С каждым из них имеется девушка, которая служит ему, моет ему голову и приготовляет ему то, что он ест и пьет, и другая девушка, которой он пользуется как наложницей в присутствии царя. Эти четыреста мужей сидят, а ночью спят у подножия его ложа. А ложе его огромно и инкрустировано драгоценными самоцветами. И с ним сидят на этом ложе сорок девушек для его постели. Иногда он пользуется как наложницей одной из них в присутствии своих сподвижников, о которых мы выше упоминали. И этот поступок они не считают постыдным. Он не спускается со своего ложа, так что если он захочет удовлетворить некую потребность, то удовлетворяет ее в таз, а если он захочет поехать верхом, то он подведет свою лошадь к ложу таким образом, что сядет на нее верхом с него… И он не имеет никакого другого дела, кроме как сочетаться с девушками, пить и предаваться развлечениям…». Описание очень колоритное, интересно, что далее Ибн-Фадлан устами своего информатора утверждает, что функции полководца и собственно правителя выполняет не сам «царь», а его «заместитель». К Рюриковичам это едва ли было применимо; по свидетельствам добросовестных византийских историков, Рюриковичи сами исполняли полководческие функции, а также и собственно управленческие (сбор дани, например)… Но симптоматично то, что правителя окружают не родичи его, а именно «приближенные богатыри» — «дружина». Интересно, что еще нет речи и о супруге правителя, о его «парной ему правительнице»; правитель является в окружении многих женщин, количество женщин и воинов-приближенных, богатство убранства призваны символизировать прочность и силу власти…

И прежде чем продолжить рассказ о первых Рюриковичах, нам стоит прояснить, уточнить смысл, значение некоторых важных для нас в дальнейшем понятий.

Каким было воспитание Рюриковичей и что оно продуцировало, какие социальные отношения, какую психологию? Из летописных источников явствует, что поворотным моментом в жизни мальчика являлся особый обряд — «постриг»; сохранявшийся и после принятия христианства. Постриг справлялся, когда ребенку исполнялось три-четыре года, и включал ритуальное сажание на коня и воинскую прическу — «косицу», «прядку». В поэме Некрасова «Кому на Руси жить хорошо» отец сажает «на Бурушку» маленькую девочку, «и вывел из младенчества по пятому годку». Идет ли речь о рудименте приема в воинскую корпорацию, переосмысленном и сохранившемся в самое позднее время?.. Возможно, символическое сажание маленького княжича на коня и наделение прической воина должны были обозначать как бы некую «изначальную», почти «наследственную» принадлежность маленького Рюриковича воинскому объединению и освобождали мальчика от «настоящих», болезненных и унизительных испытаний, сопровождавших «прием в дружину». После пострига мальчик переходил из женских рук в руки воспитателей-мужчин. Симптоматично, что даже поздние русские летописи отнюдь не всегда указывают мать княжича, чаще всего ограничиваются указанием отца-князя. Мать называлась лишь в случае своей особой значимости; такими «случаями» безусловно являлись династические браки, означавшие военно-дипломатические союзы правителей. Вероятно, только в подобных случаях князь как-то контактировал со своим «материнским родом». Так известно, что после гибели отца и безуспешных попыток закрепиться на одном из русских княжений Георгий Андреевич отправляется в царство Картли (территории современной Грузии) и поступает на службу к царю Давиду, впоследствии даже вступив в брак с его дочерью Тамар (известной «царицей Тамарой»). Но при дворе Давида уже служили половцы, вероятнее всего, родичи бабки Георгия Андреевича; ведь отец его, Андрей Боголюбский, приходился сыном дочери половецкого правителя, именуемого в русских летописях Аэпой. Можно предположить, что в судьбе Георгия Андреевича сыграло роль это самое «материнское родство»; в данном случае, даже «бабкин род»…

Особая роль в воспитании маленького княжича принадлежала «пестуну». Такими «пестунами» были упоминаемый в связи с Александром Невским Яким и, вероятно, боярин Мирослав, спутник маленького Даниила Галицкого. Едва ли «пестун» аналогичен античному рабу-«педагогу». Вероятнее всего, речь идет о свободном и даже знатного происхождения человеке. Возможно также, что «пестун» исполнял при маленьком княжиче функции воеводы, воинского предводителя, а также и функции формального правителя. Поскольку, согласно летописным свидетельствам, совсем маленьких Рюриковичей отцы отправляли в походы и «сажали на княжение». Вот что, в частности, говорит об этом А. В. Экземплярский в своем труде «Великие и удельные князья Северной Руси в татарский период» (Спб., 1889): «В древней Руси, за отсутствием теоретического воспитания, княжичей весьма рано старались направить на путь практической деятельности. На это указывает, между прочим, и только что помянутый обряд постриг, после которого княжич считался как бы уже принадлежащим к семье ратных людей. Княжичей, когда они были еще отроками, посылали нд княжение, брали в походы и т. д., но в этих случаях к ним назначались руководители из бояр». Так, Ярослав Всеволодович, внук Юрия Долгорукого, начал свою «военно-политическую деятельность» пяти лет, а его сын, известный Александр Невский, — восьми… В этом контексте достаточно беспрецедентным представляется «матриархальное» правление Ольги, мотивированное в летописной традиции тем, что сын ее — «детеск», малолетний. В сущности, Ольга осуществляла при малолетнем сыне функции полководца и формального правителя. Не вследствие ли ее «жреческого» происхождения (о котором мы уже упомянули выше) и сделался возможным подобный «матриархат»?..

Повторим еще раз, что «основной единицей общества» в средние века являлась не «личность» и не «семья», а «род-клан». На «роды» членились славянские племена южной Руси. Вероятнее всего, упоминаемые в русской летописной традиции поляне, древляне, вятичи, кривичи, радимичи и проч. — это все же племенные или родовые самоназвания. Как же протекала жизнь подобных образований? Наверное, для понимания подобного образа жизни полезны книги, аналогичные книге Этторе Биокка «Яноама» — о жизни индейского племенного объединения Яноама в бассейне Амазонки. Итак… Племенное объединение членится и дробится на родовые объединения; только началось формирование вокруг «вождя» корпоративного воинского сословия; не сформировался еще и институт частной собственности; земледелие — общинное, подсечное и залежное, то есть выжигают травы и корчуют деревья для «освобождения» земли, землю рыхлят, еще не пашут, почва быстро истощается, нет системы отдыха поля «под паром»; вследствие истощения почвы «род» переходит, «перекочевывает» на другое место; жизнь весьма «немирная», протекает в постоянных спорах и вооруженных столкновениях разных «родов», в которых принимают участие и женщины и дети; жизнь не отрегулирована правом и законами; в сущности, господствует «право силы» в наичистейшем виде… Какие же изменения вносят в подобную жизнь «пришельцы», имеющие уже сформированное воинское сословие? Устанавливается, пусть и грубоватое, но «право». Корпоративное воинство, дружина, «смиряет» родовых вождей, прекращает хаотические стычки и столкновения; устанавливается нечто вроде налогообложения — «сбор дани»; «род» более или менее защищен от «бесконтрольного грабежа» (но, впрочем, и лишен возможности пограбить самому)… Средневековые «пришельцы» — болгары, норманны — «покоряют» не каким-то «культурным превосходством», не наличием у них каких-то «государственных институтов», а именно наличием воинского сословия, «дружины», стимулирующей дальнейшее развитие и преобразование общества. В дальнейшем роль, аналогичную роли первых Рюриковичей, сыграют монголы на Руси и сельджуки на Балканском полуострове, принеся на место «дружинных корпораций» прототип регулярной армии…

В русской летописной традиции часто употребляется понятие «город». Так, Олег, захватив Киев, начинает «ставить города». Но что же такое «город» раннего средневековья? Прежде всего, это укрепленное поселение. Центром его, судя по всему, является своеобразный «жреческий комплекс» и жилище правителя; правитель может совмещать функции правителя и жреца (вероятно, так обстоит дело в случаях Олега и Ольги). Жилище правителя и есть «высокий дворец», о котором говорил информатор ибн-Фадлана. «Высота», вероятно, достигалась за счет «терема», которым (по Н. Воронину, например): «…называли шатровую гранную или округлую коническую сень, поставленную над чем-либо; теремом называли также лестничную башню для входа на хоры… также, возможно, крытые первоначально остроконечной кровлей. По всей вероятности, сени (или лестничная клетка, вводившая на них) увенчивались особой вышкой с шатровым верхом, выделявшим центральную часть дворцового ансамбля…» Высокий теремной верх, вероятно, окрашивался ярко, золотился или серебрился. По всей вероятности, и в «городе» сохранялась «родо-клановая» структура общества — «роды» имели фиксированные места поселения, выделялся «дом главы» и вокруг — «дома» — жилища «подсемейств» рода. Вокруг «жреческого комплекса», возможно, группировались «безродные», «сироты», оставшиеся без рода, лишенные рода, впоследствии они группируются вокруг церковных и монастырских комплексов. В сущности, город должен быть центром торговли и развития ремесел. Но даже в XIII веке Киевская Русь представляется Рубруквису «неторговой землей». В IX–X веках торговля преимущественно меновая. Основная функция «города» — защита и обслуживание правителя (именно вследствие этой «обслуживательной» функции и развиваются в «городах» ремесла).

В рамках «рода» оформлялись полигамные брачные союзы. Полигамной была и княжеская семья. Христианство не в состоянии оказалось «совершенно» ликвидировать полигамию. Разновидность своеобразной «субполигамии», наличие двух, трех «жен» (причем, речь идет именно об упорядоченном, а не о «блудном», беспорядочном сожительстве) зафиксировал Григорий Котошихин, описывающий уже Московскую Русь в царствование… Алексея Михайловича… В больших княжеских семьях мальчики рано входили в дружинные корпорации, отсылались «на княжения» и в походы. Братья вполне могли даже и плохо знать друг друга. Это, впрочем, вполне естественное положение и для скандинавских земель и для Западной Европы. Церковь ограничила число браков, уже нельзя было заключить одному лицу несколько брачных союзов; причем было ограничено число браков даже в случае смерти одного из супругов. Потомство от четвертого (вариант: от третьего) брака уже полагалось незаконным. Но в народном сознании «полигамные принципы», как мы уже заметили, сохранялись очень долго. Например, так называемый Лжедмитрий являлся в глазах церкви совершенно незаконным претендентом на престол, ведь он был рожден от какого-то там послепятого брака Ивана Грозного. Но в глазах народа это был совершенно законный претендент, рожденный от «объявленного» брака своего отца…

Мы так и не рассказали почти ничего о развлечениях Рюриковичей (а собирались). По логике, князья должны были содержать всевозможных танцоров, жонглеров и певцов — слагальщиков хвалебных песен. Но во всем русском летописном своде подобный певец упоминается более или менее подробно всего один раз. Это «славутный певец» Митуса из Галицко-Волынской летописи, он был наказан за отказ служить князю Даниилу Романовичу. Приведем также несколько примеров из добросовестного труда А. С. Фаминцына (вторая половина XIX века) «Скоморохи на Руси»: летописец Переяславль-Суздальский говорит об особом «скоморошьем платье»; вероятно, это короткая верхняя одежда и узкие штаны, потому что сказано, что «латины» одеваются «аки скомраси», это XIII век; а вот что сказано о Святополке в Повести временных лет: «Люто бо граду тому и земли той, въ немъ же князь юнъ, любяй вино пити съ гуслми», это 1015 год. Не забудем о том, что древнерусская письменная традиция — христианская, и относится резко негативно к языческим «увеселениям». Но, впрочем, именно этой традиции мы обязаны наличием хоть малых сведений о подобных увеселениях, о русских певцах и потешниках. В житии преподобного Феодосия, игумена Печерского, говорится о палатах князя Святослава Ярославича (также XI век), где игумен видел «многих играющихъ передъ нимъ: оныхъ гуслныя гласы испускающихъ, иныхъ органьныя писки гласящих, иныхъ же мусикийския (по другим спискам: «замърныя»), и тако всех веселящихся, яко же обычай есть предъ княземъ». Естественно, в этом тексте не названы подлинные названия древнерусских музыкальных инструментов… Известна фреска с изображением музыкантов в Софийском соборе в Киеве. Изображены флейтисты, трубачи, музыканты, играющие на инструментах наподобие арфы, гитары и тарелок. Некоторые из музыкантов изображены танцующими. Фреску эту относят к концу XI века. Но трудно сказать, насколько это изображение соответственно реалиям древнерусской жизни, музыканты изображены по византийским канонам…

В слове «О неделе» епископа Евсевия (XIII век) говорится осудительно о народном развлечении, «когда одни играют, другие танцуют:»… и «обрящете ту овы гудущи, овы пляшущи»… В текстах XVI века упоминаются «скакание и плясание», «игры в бубны, сопели и струны», «игры гудцов и скоморохов». Сохранились сведения о скоморохах, входивших в «дворовый штат» бояр и князей при последних Рюриковичах. Много свидетельств о «наемных», «платных» певцах и музыкантах в царствование Ивана Грозного. Так Даниил фон Бухау, посол императора Максимилиана III, пишет о том, что юношам и девушкам не дозволялось танцевать на свадьбах, «…одни только гистрионы, выгоды ради, исполняли публично некоторые пляски с нелепыми телодвижениями». Самого царя, впрочем, упрекали в том, что он танцует вместе со скоморохами в масках; это, вероятно, считалось ярким признаком безнравственности…

Возможно сделать осторожный вывод о том, что вследствие церковных гонений на народную светскую культуру культура эта развилась в формы низовые, табуированные, обсценные (т. е. «непристойные»)…

Не так-то просто говорить о древнерусском язычестве. Первые «русы» — «пришельцы» — принесли свои скандинавские культы; в захоронениях найдены, например, амулеты, имеющие отношение к почитанию бога-громовержца, «молоточки Тора». Впрочем, у скандинавского Тора был аналог — древнерусский Перун. Ибн-Фадлан рассказывает о том, как «русы» поклоняются деревянным столбикам (вероятно, наподобие античных «герм»), символизирующим богов. Древнерусская летописная традиция зачастую смешивает славянских и угро-финских жрецов языческих божеств, и те и другие именуются «волхвами». Никаких подробных описаний древнерусских языческих божеств и их культов мы не имеем; и это понятно, летописцу-христианину было бы недостойно, непристойно и даже и мучительно о подобном писать. А вот что пишет Н. И. Толстой в предисловии к энциклопедическому словарю «Славянская мифология»: «Собственно славянские мифологические тексты не сохранились: религиозно-мифологическая целостность «язычества» была разрушена в период христианизации славян. Возможна лишь реконструкция основных элементов славянской мифологии на базе вторичных письменных, фольклорных и вещественных источников». До нас дошли имена некоторых божеств: Перун, Велес, Дажьбог и т. д. Можно предположить, что они имели достаточно развившиеся культы. Известно свидетельство Повести временных лет о брошенном в волны Днепра при крещении киевлян «идоле» Перуна; вероятно, это была большая деревянная скульптура с элементами золочения, серебрения; брошенная в воду она плыла…

И, говоря о древнерусской мифологической системе, о возможности ее реконструкции и изучения, нельзя не упомянуть о труде Андрея Сергеевича Кайсарова «Славянская и российская мифология». А. С. Кайсаров — один из первых серьезных и добросовестных исследователей «русского язычества». Он получил образование в Германии, преподавал в университете в Дерпте. «Славянская и российская мифология» написана на немецком языке, впервые книга была издана в 1804 году в Геттингене. На русском языке была издана в 1807 и 1810 годах (перевод Андрея Аллера). Автору было чуть более двадцати лет. Небольшое его сочинение представляет собой попытку энциклопедического словаря с добросовестно написанной вступительной частью. А. С. Кайсаров участвовал в войне с Наполеоном и погиб в 1813 году близ немецкого городка Гайнау в возрасте тридцати лет.

Для того чтобы оценить труд Кайсарова, нужно, конечно, сравнить то, что пишет он, с писаниями современных ученых. Вот, например: «Конечно, встречаются нам инде немногие и притом весьма рассеянные известия, которые однакож сообщают то одни только имена, то недостаточные и темные повествования. Тут нужен дух опытного критика, чтобы из этого хаоса образовать нечто целое». Это написано юношей в начале XIX века! Но ведь, в сущности, то же самое пишет опытный ученый Н. И. Толстой в конце века двадцатого… Или вот о Бабе Яге: «Древнейшие русские повести (сказки? — Ф.Г.) описывают нам ее гнусною, сухощавою старухою, высокого росту, с костяными ногами, и пр., и пр., и пр.! Экипаж ее совершенно соответствовал красотке, которая в нем ездила: это была ступа, которую богиня погоняла пестом железным, находившимся у ней в руках.

В тех же сказках замечательны еще следующие стишки:



Баба Яга,
Костяная нога,
В ступе едет,
Пестом погоняет,
След помелом заметает…».



С тех пор прошло почти двести лет; изменилась методология, сформировался семиотический подход к изучению фольклора; но нельзя сказать, что о той же Бабе Яге с тех пор собрано намного больше сведений; нет, невзирая на все фактические погрешности и неточности, работа молодого Кайсарова интересна и сегодня…

Здесь стоит отметить, что на формирование у Кайсарова интереса к «дохристианским национальным корням», настоящего научного интереса, несомненно оказало влияние современное его учению в Геттингене движение общественно-политическое за объединение немецких княжеств в «единую Германию»; этому движению человечество обязано многими и многими интересными культурными явлениями: от возникновения самого понятия «фольклор» и начала фольклористических исследований до немецкого национал-социализма включительно; впрочем, мы об этом еще будем говорить в связи со «Словом о полку Игореве»…

Итак, мы теперь примерно представляем себе наших персонажей. Вернемся же непосредственно к истории правления первых Рюриковичей. Полулегендарного Рюрика сменил Олег-Хельги, которому удалось захватить южнославянский город Киев, провозглашенный «матерью городов русских». Вероятно, «русы» для Хельги еще были «нордманнами», но впоследствии это выражение «матерь городов русских» применительно к Киеву обрело настоящий древнерусский смысл.

Сам Киев («Кияба» арабских источников) очень интересен и во многом загадочен. Так, согласно Повести временных лет, Олегу-Хельги пришлось бороться за Киев со своими же «коллегами» — варягами Асколдом и Диром, которые также принадлежали к дружинной корпорации Рюрика и правили Киевом. Сведения об Асколде и Дире противоречивы; их поход на Константинополь, убийство их Олегом, хитростью заманившим их на корабль, — все это, возможно, уже фольклорное, легендарное переосмысление каких-то реально происходивших событий. Но, вероятно, достоверным следует считать то, что Киев в качестве довольно обширного по тем временам укрепленного славянского поселения существовал «до прихода варягов». Повесть временных лет содержит характерный легендарный мотив о трех братьях — основателях города-государства и их сестре. В этой мифологеме, то есть в древнерусском ее варианте, явно «выпал» еще один, «четвертый» персонаж — божество или герой, с которым «сестра» сочетается ритуальным браком. Патриархальный свадебный обряд, вероятнее всего, возник из обряда «посвящения в правители»; отсюда — сохранившиеся надолго «ролевые» обозначения молодых супругов как «царя и царицы», «короля и королевы»; украшения наподобие венцов на их головах и т. д.; на одном из своих этапов подобная обрядность предусматривала роли «сестры-невесты» и «братьев» — охранителей ее девственности… К сожалению, в загадочном «киевском варианте» многое, вероятно, не будет разгадано никогда; и прежде всего, имена персонажей. Так, неясно происхождение имени Щек, не прояснено, что же такое «Хорив». Лучше обстоят дела с именем «самого главного брата». «Кий» — славянское «молот», «дубина». Что же касается их сестры по имени Лыбедь, то здесь возможно признать достоверным только то, что имя явно славянское, но не имеет ничего общего с известной красивой птицей… Повесть временных лет говорит о том, что Кия называли «перевозчиком через реку»; и сообщив это, летописатель возражает, что «перевозчик» не может быть правителем. Подобное возражение — явное доказательство отдаленности во времени «первого, славянского Киева» от начала древнерусского летописания. О чем, в сущности, может свидетельствовать наименование Кия «перевозчиком»? Именно о том, что он был правителем. В сущности, «держать перевоз» и есть одна из первичных функций «князя», «вождя». Именно при переправе через водную артерию, на воде, люди особенно беззащитны; здесь легко осуществить нападение с берегов и из засады; та же Повесть временных лет сообщает об «умыкании» женщин именно «у воды». «Держать перевоз», «быть перевозчиком через реку» — и означало контролировать переправу, обеспечивать безопасность судам, исключать нападения. За это обеспечение безопасности взимались те или иные разновидности пошлины (древнерусское «мыт»)…

Таким образом, можно считать достоверным, что «варягам» пришлось бороться и друг с другом, и (как на севере, так и на юге) с местными славянскими правителями, уже существовавшими в условиях «раннегородской» цивилизации, фактом подобной борьбы является и конфликт Ольги-Хельги, жены Игоря, с древлянским правителем Малом. Но прежде чем говорить об этом конфликте, надо сказать и об Игоре-Ингварре, наследовавшем Олегу. Нам фактически ничего не известно о его правлении, летопись упоминает лишь его походы все на ту же Византию в середине X века. Походы эти были удачными; вероятно, захвачено было много добычи, что, возможно, и побудило правителя-полководца титуловаться Ингварром, то есть «находящимся под покровительством Ингвио, божества богатства и изобилия». Один из этих походов привел к заключению договорных отношений с Константинополем. Судя по именам, приведенным в византийских источниках, среди приближенных Игоря еще преобладают «лица скандинавского происхождения». Каким образом Игорь был связан с Рюриком? В сущности, уже невозможно это установить; но версия о том, что он мог быть сыном Рюрика — явно позднего происхождения, она как бы выпрямляет генеалогическое древо Рюриковичей. А вот с Олегом Игорь, вероятно, связан через свою супругу Ольгу-Хельгу. Она и Олег — одного происхождения, Олег устраивает брак Игоря.

Ольга — первая женская личность в династии Рюриковичей. Следует отметить известия о том, что она «дочь перевозчика из Пскова» и даже и сама «перевозчица». Чья же она дочь? Варяжского правителя в Пскове, на славянском севере? «Жреческое происхождение», о котором мы уже писали, предоставляло ей некие «права» на осуществление функций правителя, вождя дружины? Вероятно, так оно и есть…

Не останавливаясь на подробностях правления Игоря, летописание достаточно внимательно к его гибели. Гибель эта связана с одним из интереснейших раннефеодальных явлений, а именно, с комплексом полюдья. Ибн-Фадлану жизнь «царя русов» представлялась «сплошным праздником». Однако ритуализованное «представительство» на красивом тронном помосте было лишь одной из деталей этой жизни. Гораздо больше времени «ранний» Рюрикович проводил в пути, вместе со своей дружиной, приближенными и женщинами. Выработался настоящий «дорожный образ жизни», казавшийся, например, тому же Константину Багрянородному весьма суровым. В процессе полюдья вождь-правитель объезжал подвластные территории, собирая дань и получая разного рода подтверждения своей власти. Полюдье сопровождалось ритуализованными действиями — пирами, охотой, торжественными клятвами в верности и т. д. Наличие полюдья означает наличие недостаточно упрочившихся вассальных отношений. В первый период своего владычества нечто наподобие полюдья будут осуществлять на Руси монгольские ханы, не разъезжая, впрочем, сами, а посылая ближайших родичей… Наиболее удобным временем для древнерусского полюдья было холодное, зимнее время, именно тогда пути были лучше, ехать было легче…

Древнерусское полюдье описано все тем же Константином Багрянородным и Львом Диаконом, которые, впрочем, сами полюдья не видели, не участвовали в подобных поездках, а писали по рассказам информаторов.

Полюдье было связано и с вывозом сырья на Балканский полуостров, вывозили мед, воск, кожи, меха. Однако приблизительно к XII веку полюдье постепенно сходит на нет, на смену доходам «от сбора дани» пришли доходы от «домена» — собственно княжеского хозяйства, установилась система взимания различного рода пошлин — подобие первичной системы налогообложения. Преобладание славянского элемента свело на нет и скандинавские традиции дружинного, воинского судоходства, «морского, речного похода» с целью вывоза сырья и ввоза преимущественно предметов роскоши. Тип подобного воина постепенно заменяется типом «мирного купца» — «торгового гостя». Приток древнерусского пушного сырья в западную Европу и на Восток не прекращался…

С древнерусским полюдьем связано одно занятное недоразумение. Имеются свидетельства о ввозе на арабский восток «франкских мечей». Древнерусская летописная традиция сообщает предание о дани «мечами», данной хазарам. И наконец Константин Багрянородный сообщает о вывозе «мечей» из «скифских земель». Но мы уже знаем, что «франкские мечи» деланы в Западной Европе. Вывозить мечи из Киевской Руси, казалось бы, не имело смысла, хотя бы по той простой причине, что оружия там изготовлялось мало, «оружейницей» Европы и Востока Киевская Русь явно не могла быть. Но тогда почему же Константин Багрянородный говорит о вывозе «мечей»? И что это была за «дань мечами»?.. В греческом языке существует слово «σπαθη» существует также менее употребительное «ξιφος»; оба эти слова означают и меч, и саблю, и рапиру, и шпагу, и шашку… Но тогда, быть может Константин Багрянородный имел в виду именно сабли? Может быть, именно хазаро-мадьярские сабли везли в Константинополь дружины мореходов? Нет, оказывается, Константин Багрянородный употребил совсем другое слово. Слово это — «σπανινεος»; означает оно — «прекрасный, исключительной красоты юноша». Стало быть, речь идет вовсе не о торговле оружием, а о торговле рабами, теми самыми «северными», «славянскими» невольниками, светлокожими и высокорослыми. Этих юношей получали в «составе дани» во время полюдья. Но древнерусский «меч» нам здесь еще пригодится. «Взять дань мечами» означало… взять дань молодыми людьми. Вот откуда путаница! «Меч» означало «мужскую единицу» рода, человека, мужчину, могущего носить оружие. Впоследствии образовались древнерусские, уже собственно именные прозвания: Меч(а), Мяч(а), Мечник, Мечк(а)(о) и т. д. Первые «русы» принесли свое обозначение меча — «шверд», с этим словом связалось в древнерусском языке табуированное, «непристойное» обозначение мужского полового органа, откуда загадочное «старый хрен», то есть — первоначально — еще пригодный для ношения оружия…

Однако вернемся к полюдью Игоря, имевшему для него трагические последствия. На территории племенного объединения древлян он, судя но всему, превысил свои «полюдные» полномочия и, согласно Льву Диакону, привязан к двум деревьям и разорван на части. В Повести временных лет древлянские послы объясняют Ольге: «… мужа твоего убихомъ, бяше бо мужъ твой аки волкъ восхищая и грабя». Эта казнь Игоря произошла по инициативе древлянского правителя Мала. «Мал» — славянское слово, но в тексте летописи оно наверняка означает не собственное «именное прозвание» правителя древлян; то есть не он себя так называл, а его противники Рюриковичи. «Мал» — это «мелкий скот», «мелкая скотинка», «овца»; то есть «Мал» было уничижительным прозванием. Однако древлянский князь предложил Ольге брачный союз, на что она ответила вооруженным нападением, разорив древлянские земли, но затем установив «уроки» — устойчивые размеры дани. Интересно, что брачный союз Ольге предлагал и византийский император. Что же, она была так замечательно хороша собой? Это, конечно, неизвестно, но брачный союз означает в данном случае союз военно-дипломатический. Ни на одно подобное предложение Ольга не ответила согласием. Вероятно, ее «право власти» было все же ограничено; приближенные, возможно, полагали ее кем-то вроде «регента» при Святославе; возможно, вокруг будущего правителя Святослава уже создавалась «своя партия», ограничивающая «права» Ольги; не забудем и о том, что «права» эти были архаическими, матриархальными.

Мы уже сказали о том, что Ольга первой из Рюриковичей (если не считать легендарных Асколда и Дира) приняла христианство. Но, судя по всему, побудили ее к этому не «идейные соображения», а политический расчет. Необходимо было наладить отношения с Византией, она представлялась Рюриковне Ольге стабильным, сильным государственным образованием, на поддержку которого возможно было опереться в борьбе против «непосредственных соседей»: кочевников, Волжской Болгарии и Хазарского каганата. Император (все тот же Константин Багрянородный) принял Ольгу с почетом. У него имелись свои соображения о расширении сфер влияния империи. Любопытно, что Ольгу сопровождала женская свита. Время ее правления было и временем «русских амазонок»?..

Но после краткого матриархального правления патриархат с новыми силами вступил в свои права в лице сына Ольги. Это, пожалуй, самый яркий из первых Рюриковичей. Полководец, завоеватель, «автор» замечательного клича «Иду на вы!», своеобразный «древнерусский Александр Македонский»… В летописи проскальзывают робкие обвинения в адрес этого воинственного правителя, его обвиняют в том, что он бросал Киев «на произвол судьбы». Впрочем, он отправлялся в походы столь часто вовсе не из «пристрастия к войне». Дело в том, что в решающую фазу вступила борьба Рюриковичей с «соперниками», с теми самыми соседями, о которых мы сказали выше. Что же являлось предметом этой борьбы? Разумеется, власть над славянскими племенными образованиями, не обладавшими воинской организаций; Святослав и его соперники видели в них те самые «народы», которые возможно «резать или стричь»…

Святослав представлял собою явление достаточно оригинальнее. Он был первым Рюриковичем, носившим уже славянское титульное прозвание. Разумеется, он не получил это имя при рождении, а стал титуловаться им впоследствии. Что означало «Святослав»? «Правитель колдовской славы»? (Не забудем, что Святослав — язычник и потому корень «свят» здесь не может иметь привычного нам значения). Или же все-таки — «человек, прославленный на весь мир»? Второе — вероятнее. Можно предположить, что титульные прозвания славянских правителей и полководцев были калькированы, «переложены» из скандинавских, собственно германских и греческого языков; там подобные «княжие имена» были первичны. Постепенно славянские княжие имена в сочетании с христианскими греческими вытеснили именные прозвания скандинавского происхождения; Рюрики, Олеги, Игори — исчезли…

Сам факт того, что сын Ольги титуловался по-славянски, очень значим. Это означало его привычку к славянской уже среде, признание себя именно славянским вождем. Правление Святослава — наивысшая точка развития дружинного «полководчества». Его дружинное войско, вероятно, уже почти славянское по составу, еще сохраняет боевой дух «нордманнов». Кстати, одной из причин постоянных походов является и то, что подобное войско не должно, что называется, простаивать, и постоянно должно быть награждаемо, «стимулируемо», должно получать то, что именуется поэтически «богатой добычей». В дальнейшем в Древней Руси «далекие героические» и, в частности, «водные» походы пойдут на спад. Окончательно сформируется древнерусская народность и придет время феодальной городской цивилизации. «Задержится» дружинное полководчество, например, в Свейских землях; поэтому, когда уже во второй половине XIII века князь Андрей Ярославич попадет к свейскому правителю ярлу Биргеру, он окажется в государственном образовании, значительно отставшем в культурном и бытовом отношении от его родной Руси…

Современники воспринимали Святослава как воплощение архетипического образа полководца, для которого его войско и есть «народ», таким был Александр Македонский, такими были вожди норманнских дружин, таким явится впоследствии на Балканский полуостров основатель великой империй османов — Осман-гази… Подобный полководец открыто является своим воинам, ест и пьет вместе с ними, одевается так же, как они… Об Османе-гази автор хроники «Зерцало истины» Мехмед Нешри напишет, что после смерти великого полководца осталось из имущества — хорошее оружие, пара стоптанных сапог да одежда из простой, грубой и прочной ткани. Также и Святослав — «.. воз по себе не возяше, ни котла; ни мяс варя, но потонку на углех испек ядаше; ни шатра имяше, но подклад послав и седло в головах; тако же и прочие вой его вси деяху…» Для подобного правителя-полководца на пике развития системы дружинного полководчества действительно «народом» являются его дружинники, которых он должен постоянно водить в походы на как бы «узаконенные» для «добычи» территории; поскольку дружинный воин при своей выносливости и неприхотливости в походе обходился на деле очень недешево: дорого стоили вооружение, лошади, одежда дружинника, зачастую дружинники возили в походы за собою своих женщин, в короткие периоды своей «мирной» жизни даже самый незначительный член дружинной корпорации, простой «старый хрен», и тот стремился окружить себя, своих женщин и детей «добытой» роскошью…

Но на каких же территориях возможно «добывать», что называется, «законно»? Здесь не существовало общих правил. Так, на ранних этапах христианизации часто возникали конфликты в среде скандинавских дружиноводителей (на скандинавских территориях); вопрос ставился так: могут ли христиане убивать и грабить христиан? В конце концов решили, что да, могут… В сущности, круг был довольно замкнутый: «присоединив», обложив данью то или иное племенное образование, правитель лишался некоего неписаного права «добычи» на уже подвластной территории; так, например, произошло со Святославом, когда он захватил земли вятичей, заставив их платить дань не хазарам, а ему… Большая, «героическая» дружина захватывала все новые и новые земли, одновременно требуя для своего полноценного содержания все новой и новой «добычи»…

Походы Святослава безусловно сыграли исторически позитивную роль, «разметив», что называется, границы будущей Руси. Однако с оценкой этих походов, в частности, советской исторической наукой, возникали определенные трудности. Согласно господствовавшим в советской исторической науке концептуальным принципам, существуют завоевательные — «плохие» войны и «освободительные» — «хорошие». Отсюда миф о Святославе — «освободителе» балканских болгар от «византийского ига» и «защитнике» Киевской Руси от «набегов кочевников». Слабость «оценочных» исторических концепций нам уже известна. Попробуем показать несостоятельность попытки «расставлять оценки» и в случае Святослава.

К концу десятого века Византия находится фактически в оборонительной позиции. Наследница развитых государственных институтов Древнего Рима (таких, как налогообложение, система судопроизводства, законодательная система и т. д.), Византия слабеет. Но почему? Ведь уже спустя несколько столетий начнется триумфальное развитие в Европе (а в дальнейшем и в России) именно такой модели государства с преобладающей ролью городской цивилизации, но государственные образования Балканского полуострова вступят в эту модель полноценно едва ли не в конце первой половины уже XIX века. В чем же причина подобного парадокса? В несоответствии уровня развития государственной модели и уровня развития «воинского обслуживания» этой модели. И Древний Рим и Византия «обслуживались» «армией платного солдата»… Здесь все не так-то просто… Дальнейшая практика показала, что для государственной модели «Римского типа» (а именно эта модель является доминирующей и оптимальной и в наши дни), итак, для государственной модели Римского типа после «первичного» периода «армии платного солдата» должен вступить в свои права период «армии дешевого пехотинца», основанной на системе «набора-призыва», армии, в которой главная сила — пехота и пушки. Затем армия «контрактного», «платного» солдата возвращается вновь, что связано с повышением уровня технической оснащенности; «профессионалы» становятся «выгоднее» большого числа «дешевых» новобранцев… В процессе развития армии возникают, складываются любопытные явления. Например, регионы «поставки платных солдат» (Швейцария); архаические воинские структуры, сохранявшиеся длительное время (Запорожская Сечь); кантонистское (компактные военизированные поселения — стрелецкие слободы) стрелецкое войско поздней Московской уже Руси, войско, где «военное дело» становилось наследственным ремеслом — от отца к сыну, и главной «единицей» оказывался не отдельно взятый солдат, и даже не семья стрельца, а род-клан опять же. К числу интересных для анализа и закономерных явлений следует отнести и задержку армейской модели «бесчисленных дешевых пехотинцев» в СССР… Однако вернемся к десятому веку, к трагедии Византии. Разумеется, оборонительная позиция вступает в свои печальные права тогда, когда государство… само не в состоянии нападать. Парадоксальная сила осаждавших Византию противников заключается именно в этом равновесном соответствии уровня развития государственной модели уровню развития ее воинского обслуживания. Киевскую Русь десятого века не сравнишь с византийской городской цивилизацией, но одно преимущество есть и у Киевской Руси и у Дунайской Болгарии — раннефеодальная модель государства вполне соответствует системе дружинного полководчества. В то время как Византия переживает трагическое противоречие, унаследованное от древнего Рима: высокий уровень развития государственности, законодательных, правовых институтов трагически опередил развитие «обслуживающей» государство армии… Парадоксально то, что в будущем «армия платного солдата» докажет свои преимущества, но тогда время будет совсем другое, а покамест подобная армия на ее «византийском» этапе пасует перед системой архаического корпоративного дружинного полководчества… Любопытно и то, что «дружинник» или «платный солдат» не бывают «трусами», хотя и не отличаются истерической самопожертвенностью, их «уверенная храбрость» — «профессиональное свойство». Понятия «трусость», «дезертирство» являются вместе с развитием системы принудительной военной службы с ее насильственным «набором-призывом» в армию…

Все труднее становится для Византии одерживать победы на поле боя. Но ведь существуют сферы, в которых Византия неминуемо должна сделаться для южно- и восточноевропейских «варваров» примером для подражания, образцом. Сферы эти — религия, просвещение, социально-бытовое устройство. И Византия становится таким «примером и образцом»; она распространит «греко-восточную ортодоксию» — православие — на дунайских болгар и Киевскую Русь, вместе с православием явится созданная на основе греческого алфавита кириллица и образцы византийской письменной традиции. Византийцы преподадут своим соседям уроки дипломатии… Однако любопытно, что именно утонченность византийской культуры породит «соседское» ненавистническое мнение о мифических «изнеженности и коварстве» ромеев, «наследников древнего Рима»… Все завершится приходом мигрантов — монголов — на Русь и сельджуков — на Балканы; единственное их преимущество будет состоять в наличии «прототипной», первичной воинской системы «дешевого пехотинца». И в итоге создадутся имперские образования, сыгравшие важнейшую роль в истории: Османская империя (султанат) и Российская империя (в дальнейшем Модифицированная в качестве СССР)… Дурную трагическую шутку сыграл… алфавит… Наиболее легкой для изучения, наиболее пригодной для создания «массовой», секулярной, «мирской», «светской» письменной культуры оказалась созданная на основе все того же греческого алфавита латиница. «Центры» развития мировой культуры все более перемещались на Запад, в Западную Европу. «Греко-кириллические» регионы оказались изолятными, все более доминировала здесь церковная, недоступная «массам» письменная культура, что, в свою очередь, продуцировало членение внутреннее культуры на находящуюся под сильным церковным влиянием и контролем «культуру высших сословий» и «языческую» культуру «низших», в которую легко интегрировались мигранты — носители «модели дешевого пехотинца» (вспомним целые пласты тюркской лексики в русском языке и в языках Балканского полуострова, а ведь каждое слово обозначает предмет, действие, понятие)…

Вот, стало быть, с каким противником имел дело Святослав в лице Византии. Посмотрим все же, возможно ли «расставить оценки» Святославу с его дружинным войском, византийцам и дунайским болгарам.

В царстве дунайских болгар после смерти сильного правителя Симеона происходит естественная династическая смута, завершившаяся воцарением Петра. Ему удалось заручиться поддержкой мадьяр. Византия в который раз оказалась в опасном положении. Далее интересна удивительная дальновидность византийцев. Император Никифор II Фока решает попытаться столкнуть две системы дружинного полководчества: дунайско-болгарскую и киевско-русскую. Фактически ясно заранее, что победа будет за Святославом; ведь именно его дружинное войско — еще войско языческое, еще не утратило «нордманнский» дух, еще должно быть причастно культу воинских языческих божеств. Дунайские же болгары уже христиане; и даже самая формальная христианизация неминуемо вступит в противоречие с самой сутью «дружинной корпорации». Посол императора Калокир легко склонил Святослава к походу на дунайских болгар. Довольно было предметов византийской «роскоши», подаренных от имени императора самому князю и полигамному его семейству, а также обещаний классической «богатой добычи»… Итак, покамест все «участники» действуют совершенно логично и нам не за что объявлять кого бы то ни было из них «коварным», «захватчиком» и т. д. Дружинное войско Святослава начало побеждать во владениях царя дунайских болгар. Разумеется, можно было позволить киевскому князю побеждать «до известных пределов». Император поспешил заключить официальный мирный договор с Петром. Теперь оставалось решить одну не очень легкую задачу: выставить Святослава и его дружинное войско с Балканского полуострова. Однако и эта задача была временно решена, вероятно, силами объединенной византийско-болгарской дипломатии. Святослав получил известие об осаде Киева кочевниками (печенегами)… Кочевники были достаточно серьезным противником. Эти противники русских князей, известные под именами «половцев», «печенегов», «баджанаков» и др., представляли собой вариант «народа-войска», первичный вариант «армии дешевого пехотинца». Слабым их местом безусловно являлось отсутствие объединительной идеологической доктринальной системы. Ведь в будущем победы мигрантов на Руси и на Балканах обеспечат не только «дешевые пехотинцы», но и специально разработанные для «народа-войска» объединительные доктрины — известная «Яса» Чингис-хана и модифицированное мусульманство Османа-гази… Надо сказать, что «народу-войску» продвижение по территориям, «дозволенным для добычи», не менее необходимо, нежели дружинным корпорациям — походы… Каким «дипломатическим» образом можно было двинуть кочевников на Киев? Разумеется, обещанием пресловутой «богатой добычи» в отсутствие князя с дружиной, которого обещано было «задержать» на Балканах. Задерживать Святослава, конечно, не стали, а очень охотно «позволила» ему вернуться в Киев. Там он, впрочем, управился быстро и поспешил вернуться со своими дружинниками в эту замечательную «кормушку» болгарских территорий. Со своей точки зрения он поступил абсолютно правильно и логично. Разумеется, присоединить царство дунайских болгар непосредственно к своим владениям не было возможности (эта возможность не появилась даже в 1944 году!), но не использовать представившуюся возможность «насыщения» дружинного своего воинства «богатой добычей» было бы очень нелепо, неразумно… Между тем, Петр умирает. Он оставил двух сыновей, уже немолодых, почти сорокалетних, Бориса и Романа; по матери они приходились внуками византийскому императору Роману Лакапину, воспитаны были в византийских традициях, часто бывали в Константинополе. Роман был оскоплен, вероятно, еще в детстве, при дворе отца; архаические традиции предусматривали резкое «усечение» права на власть в случае ослепления и оскопления; зачастую эти увечья наносились «по закону», для подчеркивания «права» одного из наследников, «основного наследника»… Согласно мирному договору между Петром и Никифором Фокой, Борис и Роман должны были уехать в Константинополь в качестве заложников. Любопытно, что Борис, «основной наследник», носил староболгарское тюркское языческое прозвание, означавшее «посвященного», «жреца» священного зверя, небесного Бара… После смерти Петра началась смута, причиной которой явились претензии на престол сыновей комита (правителя одной из областей царства) Николы. С этими Византии было бы гораздо труднее «поладить», нежели с Борисом. Борис был срочно возвращен в Болгарию и стал царем — Борисом II. Однако остановить Святослава никак не удавалось. Он разорил болгарскую столицу Плиску-Преслав… Теперь все участники «конфликта» закономерно преследовали свои, вполне естественные и логичные цели. Сыновья Николы желали захватить престол, Борис желал удержать престол; Святослав желал ублаготворять своих дружинников, плюс еще и Борис и византийцы и сыновья Николы баловали его предложениями поддержать именно их претензии; то есть его дружина могла обрести статус наемного войска. Пожалуй, самой справедливой с точки зрения современных стандартов могла показаться позиция Византии: ей надо было во что бы то ни стало погасить огонь под этим кипящим котлом, пламя это уже серьезно угрожало византийскому государству… Лев Диакон писал, что «болгары распалились гневом против ромеев, которые были причиной нашествия скифов на болгарские земли». Гнев против византийцев, конечно, очень мало помогал гнать из Болгарии «скифов» Святослава. Наконец новому императору Иоанну Цимисхию удалось объединить силы болгар и византийцев. Святослав, конечно, не был ни дипломатом, ни тактиком и стратегом. Он был именно дружинным полководцем. И он не рассчитал своих сил. Болгарская «кормушка» превратилась в ловушку. Грабить было уже нечего, двигаться дальше не было возможности. Дружинное войско теряло силы. Наконец Святославу с остатками дружины удалось уйти… Прежде чем обратиться к его дальнейшей судьбе, скажем несколько слов о его болгарских и византийских противниках. Иоанн Цимисхий объявил себя «освободителем Болгарского царства». Борис II был доставлен в Константинополь в качестве «почетного пленника». Болгарское царство фактически вошло в состав Византийской империи. Однако уже через год (в 971 г.), когда умер Иоанн Цимисхий, сыновья Николы, уже известные нам, попытались вновь захватить власть над прежними землями Болгарского царства. Борис понял, что и ему — пора! И бежал в сопровождении брата, Романа. Возможно, не без косвенного участия последнего Борис был убит болгарами. Скопцу Роману удалось договориться с Самуилом, одним из сыновей Николы.

Самуил признал права Романа и получил статус его наследника. Таким образом Самуил как бы подчеркнул некую свою «принадлежность» к «законной» и «старой» династии (вспомним, как Романовы будут подчеркивать свое родство с Рюриковичами через Анастасию, первую, самую законную в глазах церкви, супругу Ивана Грозного). Однако в Константинополе тоже имелись соблюдатели законов, полагавшие, что скопец Роман не может иметь никаких прав. Тем не менее Роману удалось пробыть на престоле почти четырнадцать лет, значительным его деянием было основание монастыря Святого Георгия Быстрого. Византийскому императору Василию II удалось похитить Романа, который был привезен в Константинополь, где умер спустя шесть лет, в тюрьме. Однако византийским «блюстителям» законов престолонаследия это мало помогло. Самуил уселся прочно. Сам он правил до 1014 года — двадцать три года. Основанная им династия продержалась до 1041 года… Судите сами, возможно ли здесь применять «оценочный критерий» и говорить о «правоте» и «виновности»…

Но вернемся к Святославу. Он вел измученную, обескровленную дружину. Без добычи, без «славы», то есть без «морального подъема», вызывавшегося осознанием своей победоносности… И вот здесь-то выявилось коренное отличие капризничающей дружинной корпорации от позднейшей регулярной армии «дешевых пехотинцев», «законы существования» которой предусматривают покорное загнивание в окопах всяких там Андреев Ивановичей, Гансов и Джимов; а если кто осмелится не покушать кашу с червяками или потребовать новые портянки, так пойдет под трибунал… Но дружинники знали свои права. Старые и молодые «шверды», «хрычи», «хрены» и «мечи» закапризничали. Что это был за конфликт? Несомненно взыграл боевой «нордманнский» дух, припомнились традиции давних-давних тингов дружинных, где правителя-полководца избирали. И сейчас всем очень захотелось дать понять князю-полководцу, что «еще неизвестно, кто здесь командует: ты или мы!» Судя по всему, в дружинном войске произошел раскол. Что это был за раскол? Источники говорят намеками и путано. Но раскол был, это ясно. Гумилев, например, утверждает, что это был конфликт между дружинниками-христианами и дружинниками-язычниками и что христиан поддерживал сын Святослава Ярополк. С подобной версией очень трудно согласиться. Христианство еще не было распространено в Киевской Руси, даже после официального крещения оно распространялось медленно. Довольно абсурдно полагать, будто в сильную дружинную корпорацию с ее «идеологией» поклонения воинским божествам наподобие Вода-Вотана могло входить много воинов-христиан. Вероятно, в дружинном войске Святослава христиан не было вовсе. Что же касается сыновей Святослава, то, скорее всего, он имел при полигамном составе своего семейства большое потомство, из которого еще при своей жизни выделил трех сыновей, которых и наделил правами на княжение-полководчество. Это были Олег, Ярополк и Владимир. Ко времени возвратного пути Святослава из Византии они были еще молоды, едва ли не подростки. Ни Олег, ни Ярополк не были христианами. Владимир, как известно, принял христианство уже не в молодые годы и получил христианское имя Василий. Разумеется, «имена» Олег, Ярополк, Владимир — титульные прозвания… Если принять «версию» Гумилева, получится, что «партию» киевских христиан возглавлял юный язычник Ярополк, ведь именно он был оставлен отцом на киевском княжении, «столе», на время византийского похода Святослава..

Судя по задействованным именам, конфликт в дружинном войске разгорелся между «собственно славянским составом» и «хранителями нордманнского духа боевого». Погиб Улеб (вероятно, брат Святослава, сын Игоря от другого, менее значимого брачного союза, нежели союз его с Ольгой). Имя «Улеб» — явно скандинавского происхождения, варианты его: «Улев» «Олав», «Олай» и др. Отсюда же — современные английские: Олаф и Оливер. Первичное, древнескандинавское Anleifr означало «предок возрожден», «предок остается». Значит, это было не титульное прозвание, а данное, вероятно, отцом при рождении, означающее выраженную связь с «отцовскими корнями». Такое имя должен был получить первенец, перворожденный… Этот человек, вероятно, водитель одной из войсковых дружин, был убит. Другой дружиноводитель, Свенелд (Свеналд) направился в Киев; возможно, предполагая подготовить «замену» Святослава его молодым и потому еще «послушным» сыном Ярополком (то есть могущим быть послушным водителям дружины)… Со Святославом могли остаться верные ему славянские воины. Пошли на Киев. Тут как раз печенеги подоспели, Святослав был убит, а из его черепа сделали красивую чашку… Или не сделали… Это византийцы, люди государственные, цивилизованные христиане, любили обвинять своих противников-«варваров» в подобной негуманности. Так, один из византийских источников, «Манассиева хроника», рассказывает о том, как болгарский правитель Крум, обезглавив в 811 году захваченного в плен императора ромеев Никифора I, насадил его голову на кол, затем, оковав череп серебром, получил таким образом сосуд для питья…

Любопытно, что после смерти Святослава происходит настоящий «нордманнский ренессанс». Ярополк княжил в Киеве, Олег владел древлянскими землями, Владимир был наемным князем-полководцем у новгородцев, на севере. Сначала Ярополку удалось управиться с Олегом (любопытно, что по отцовскому еще распоряжению Олег получил древлянские земли, которые в свое время окончательно прибрала к рукам его бабка Ольга. Судя по имени, он как-то был связан с ее «родом»). Владимир бежал на Скандинавский полуостров. Ярополк остался правителем Руси, ненадолго, однако. Владимир явился с «новейшей» дружиной «варягов». Явился также некий Рогволд (Рогволод), значительное лицо знатного происхождения… Возможно, «новые» нордманны желали вытеснить «старых» нордманнов, Рюриковичей, воспользовавшись смутой… Далее в Повести временных лет излагается легенда о том, как дочь Рогволда Рогнеда (древнескандинавское Рагнхилд — «советница в битве») стала в закрепление военного союза «новых нордманнов» и Рюриковичей женой Ярополка. Якобы она презрела сватовство Владимира, назвав его «сыном рабыни», «робичечем»… Остановимся на этом утверждении. Сага об Олаве Трюгвассоне называет мать конунга Вальдамара «пророчицей», то есть «принадлежащей к жреческому сословию», что уже свидетельствовало о ее высоком «роде». Повесть временных лет называет ее лицом, приближенным к Ольге, доверенным лицом, «ключницей», ведающей какими-то ценностями, находящимися «под ключом» (значение слова «ключник» как «человек, ведающий продовольственными запасами» сформировалось позднее). Ее сын входит в число сыновей, которым Святослав передает права на княжение. Ее брат Добрыня — влиятельное лицо, один из воевод-полководцев, дружиноводителей Владимира. Нам известно имя ее отца — Малко-любчанин (от Любеча в Черниговских землях) и ее имя — Малуша. Вероятно, оба эти именные прозвания представляли собой устойчивые наименования представителей покоренных правителей и членов их «родов» (вспомним древлянского Мала), выдвинувшийся при Владимире Добрыня уже носит совсем иное прозвание — «мудрый советник-воевода»… Стало быть, конечно, Владимир, внук покоренного славянского правителя, не годился дочери Рогволода, для знатной нордманнки он был этакий «варвар», «сын рабыни»… А Ярополк? Значит, имел более «чистое» скандинавское происхождение?.. Владимир, однако, сумел победить. Ярополк и Рогволод погибли. Рогнеда стала одной из жен Владимира, от нее он имел сына Изяслава. Получив желанную власть, Владимир покончил с капризными и опасными скандинавскими «возрожденцами» и «повернулся лицом» к Византии… Сам император Василий II отдал ему в супруги свою сестру Анну… В дальнейшем и скандинавы уже не были такими гордыми в отношении потомков Владимира и охотно отдавали им своих дочерей…

Но вот история гибели Святослава все же содержит нечто смущающее, что-то смущает в ее путаности. Поэтому вот, на всякий случай, версия, основанная именно на именах. Но это — всего лишь версия. Как все было на самом деле, мы никогда не узнаем… И, стало быть… Святослав бесславно возвращается из Византии… Возможно, что «Улеб» — «возрожденный предок» — было его самое первое, ритуальное прозвание, данное еще его отцом. «Святослав» же было титульное прозвание, принятое им уже впоследствии, самостоятельно… И вот возвращается Улеб-Святослав. Дружинное его воинство — в беспокойстве, назревает «скандинавский ренессанс»… Но кто же мог это «возрождение» поддержать и возглавить? Быть может, те, что и поддерживали его в дальнейшем, сыновья Святослава?… Святослав и его славянские дружинники входят в союз с печенегами… Свенелд — «младший в иерархии правления», «юноша-правитель»… Могло это быть скандинавское прозвание Ярополка, «заменявшего» отца в Киеве… Свенелд-Ярополк разбивает войска отца и печенегов. Святослав убит. В битве или по распоряжению сына… Возможно также, что Святослав не возвращался в Киев с болгарских земель, для того, чтобы снять осаду печенегами Киева. Возможно, он сам осаждал со своими печенежскими союзниками Киев, и было всего одно возвращение его из Византии… Вот тогда-то его и победил Свенелд-Ярополк, не желавший отдавать ему власть… Но в любом случае, «скандинавский ренессанс» оказался недолговечным. И вовсе не случайно столь важную роль при Владимире играет сын славянского правителя, Добрыня, «мудрый советник»… Все более и более с понятием «русы» ассоциируется именно «славянское начало»…

Но, пожалуй, нельзя закончить рассказ о первых Рюриковичах, не остановившись на войнах с государством Волжских (Идылских) болгар и с Хазарским каганатом… Как ни странно (то есть совсем и не странно), но эти «дела давно минувших дней» все еще значимы для политической жизни «века нынешнего»…

Начнем с болгар. Интерес к «болгарским проблемам», в сущности, пробуждался в русской политической и культурной жизни дважды. Первая вспышка активного интереса приходится, естественно, на период войны 1877–1878 годов. Эта война, называемая «русско-турецкой», являлась, по сути, борьбой за возможность закрепления Российской империи на Балканском полуострове, который Бисмарк так медицински назвал «мягким подбрюшьем Европы». Такая возможность была. Османский султанат доживал последние десятилетия. Однако закрепиться на Балканах удалось лишь в… 1944 году. А покамест новорожденные балканские государства, воспользовавшись военной силой Российской империи, нагло повернулись к России задом, а к Западной Европе — передом… Но мы сейчас не об этом, а о болгарах. Вроде все шло хорошо, вспомнили концептуально Святослава, давнего «защитника и освободителя» болгар, «предшественника», так сказать… И вдруг Западная Европа поднимает со свойственным ей коварством скандал; вот, мол, Россия заявляет, что она имеет право освобождать болгар, а как же ее собственные болгары, так ведь и сидят неосвобожденные… — То есть это какие болгары, — несется в ответ, — нет у нас никаких болгар! У нас только татары — потомки нехороших завоевателей… И Достоевский в известном «Дневнике писателя» резюмирует: «У татар казанских ни пяди своей земли нет»… Тут как раз все кончается, возрожденное Болгарское царство поворачивается задом и передом, и «страсти по болгарам» утихают. Один лишь самоотверженный и «реакционный» Иловайский продолжал сражаться — «Первая полемика по болгарскому вопросу», «Вторая…». И еще дополнения, и еще уточнения… Между тем, так называемые казанские татары продолжали помнить, что они — болгары, и Иван Грозный покорил Болгарское царство, а не Казанское ханство; и движения разные общественно-политические «за возврат этнонима» поднимались, и даже нынешняя гостиница «Татарстан» обретается почти на том самом месте, где (еще в XX веке) располагались «Болгарские номера»… Но, в сущности, одинокий Иловайский делал важное дело; уже в сороковые годы, когда нужно было возродить элементы панславистской доктрины, выяснилось, что он заложил немало краеугольных камней, за что ему, впрочем, не сказали «спасибо», и даже названая внучка его, Марина Цветаева, покончила с собой в сорока километрах от развалин великого Болгара, первой столицы волжской Болгарии. Примерно с конца сороковых годов, советская историческая наука окончательно вырабатывает свои болгарские концепции, согласно которым: волжские болгары не имеют ничего общего с дунайскими, волжские болгары более не существуют; и — наконец: да, на территории СССР обитают далекие потомки волжских болгар, званием «заслуженных бывших болгар СССР» были «пожалованы» безобидные «маленькие» этнические образования — чуваши и мало кому известные бессермяне… К концу сороковых годов доминирует взгляд на Святослава как на «защитника и освободителя» болгар «от греческого ига», подобный взгляд импонировал и антигреческим (вследствие многовековых спорных территорий) взглядам болгарских ученых. Советской же исторической науке импонировало описанное в Повести временных лет желание Святослава закрепиться на Балканском полуострове, причем именно на территории современного болгарского государства…

Какое же здесь возможно «на самом деле»? Советская историческая наука часто противопоставляет волжских и дунайских болгар по принципу… двух гласных… То есть волжских болгар она именует «булгарами», а дунайских — «болгарами». Сами болгары, и волжские, и дунайские, произносят очень краткий звук, нечто среднее между «о» и «э»; «болгары» — русское произношение-правописание, «булгары» — западноевропейское. «Казанские татары» — даже и не «потомки волжских болгар», они — «просто» волжские болгары. Государства волжских и дунайских болгар образовалась в результате распада раннефеодального государственного имперского образования — Великой Болгарии. Дунайские болгары, как известно, христиане, волжские — мусульмане с первых десятилетий X века. Изначальный, общеболгарский язык — тюркский. Волжские болгары интегрировали в составе своего государства «местные» племенные образования, преимущественно угро-финнов и тюрок; то же произошло с племенными славянскими образованиями у дунайских болгар. Войны Святослава с волжскими болгарами представляли собой, в сущности, борьбу за владение территориями, прилегающими к обширной водной артерии; также это была борьба за полюдье, то есть за территории «сбора дани». В основе своей государство волжских болгар представляло собой достаточно развитую феодальную цивилизационную модель с наличием каменного зодчества, письменной культуры, развитых городских структур. Но были у него два существенных «минуса», сильно «мешавших» его существованию. В него было интегрировано большое количество «местных» родовых и племенных укладов разного уровня развития, в основном кочевых и полукочевых; таким образом возникли существенные «ножницы» между государственным «ядром» и «окраинами», существенные различия социальные, бытовые, психологические; вечный, впрочем, бич имперских образований. Второй болгарский «минус» нам уже знаком; речь по-прежнему идет о несоответствии «государственной модели» ее «военному обслуживанию». Воинская система волжских болгар представляла собой соединение дружинного полководчества с элементами «наемного войска»; фактически воинская система болгар носила оборонительный характер; не вследствие, разумеется, их какого-то «мирного характера», а именно вследствие того самого несоответствия государственной модели воинскому обслуживанию этой модели. Киевская Русь, как мы уже говорили, подобного несоответствия не имела, воинские действия киевских князей были нападательные, экспансионистские. Но надо отметить, что болгары сопротивлялись «киевской экспансии» довольно успешно.

Совершенно то же самое, что и волжская Болгария, представлял собой в отношении военного, государственного, социального устройства и Хазарский каганат. Хазары и болгары были ближайшими соседями и, естественно, соперничали в «борьбе за территории», довольно, впрочем, вяло в сравнении с «киевским экспансионизмом». Здесь следует отметить, что государственное устройство Хазарского каганата было все же «менее развитым», более архаичным, нежели устройство государства болгар; «центр» слабо контролировал недостаточно интегрированные в «государственный организм» кочевые и полукочевые разноплеменные образования, письменная культура фактически не была развита…

Первые Рюриковичи были язычниками и, следовательно, обладали специфической «языческой толерантностью», согласно принципам которой, богов много, богов и жрецов противника следует потому почитать также, как и «своих», не надо «обижать и сердить» богов противника, хотя можно пытаться пересилить их «честным образом», то есть заклиная собственных богов. В конфликтах Рюриковичей с византийцами, волжскими болгарами, хазарами «элемент противостояния религиозных идеологий» не играл никакой роли для Рюриковичей. Иначе обстояло дело с их противниками. Византийцы были христианами, волжские болгары — мусульманами, за преобладающее положение в Хазарии боролись две религиозные системы: мусульманство и иудаизм. Таким образом противостояние религий приобретало для них для всех роль весьма значительную, поскольку каждая религиозная система полагала именно себя «истинной». Киевскую Русь все они полагали языческой территорией, которую следует «обратить в истинную веру»; то есть все противники Рюриковичей практиковали прозелитизм; откуда и русские летописные свидетельства о греческих, хазарских и волжских болгарских посольствах в Киев с предложением «своей веры»… В сущности, любой военный конфликт является противостоянием не уровней «храбрости», не религиозных систем, но систем «военного устройства». Другой вопрос, что и военное устройство имеет свое «идеологическое обслуживание». Вероятно, дружинному полководчеству и «наемной армии» на всех этапах ее развития вполне достаточны языческая и — много позднее — сознательно практикуемая государственной идеологией толерантность. «Армии дешевого пехотинца» требуется жесткая идеология, формирующая «образ врага» и «ненависть к врагу»; в подобной идеологической «роли» может выступать как монотеистическая религиозная система, настаивающая на собственной «истинности», так и внерелигиозная идеологическая система, основанная на абсолютизации «вождя» (на его «культе»), и на абсолютизации принадлежности к системе «народа-войска», когда идеология подчеркивает, педалирует, например, «необходимость защиты от врагов», в сущности, в то время, как проводится экспансионистская политика; в армии служит практически каждый мужчина, идеалом мужчины является для женщины воин, солдат; ребенок — будущий солдат, девушка должна сражаться «наравне» с юношами, женщина должна рожать и воспитывать воинов… Все эти принципы мы находим уже в «Ясе» Чингис-хана. А насколько они соотносятся с идеологией, которой была вооружена советская армия, судите сами…

Воинские системы византийцев, волжских болгар, хазар имели жесткую монотеистическую идеологию, но… они не имели той самой «армии дешевого пехотинца», и потому и идеологии их оказались в столкновениях с первыми Рюриковичами пустыми погремушками; должно быть, ничего не стоит в военном противостоянии идеология, не обеспеченная соответственной воинской системой. Преимуществом же Рюриковичей являлась, как мы уже сказали, своеобразная гармония: государственное устройство соответствовало устройству воинской системы, воинская система обслуживалась соответственной идеологией. И вот эта гармония и обеспечивала победы…

О хазарах нам мало что известно. Столицей их был город Итиль (Идыл) в устье Волги… Анализ, даже самый приблизительный и поверхностный, результатов археологических находок рисует очень пеструю картину самых разных бытовых и социальных укладов, совмещавшихся в одном государственном образовании типа раннефеодальной империи в форме недостаточной интеграции, можно это назвать «субинтеграцией». Учитывая все вышесказанное о хазарах, учитывая внутреннее, внутригосударственное противостояние двух монотеистических религиозных систем — иудаизма и мусульманства, не так трудно понять, что подобное государственное образование, как и все раннефеодальные империи, в структуре которых система государственного устройства так или иначе «опережает» в своем развитии «систему воинского обслуживания», не имело никаких шансов «сохраниться». Византийские свидетельства о хазарах также достаточно скупы и противоречивы. Они были тюрками, до нас дошли их «исконные», домусульманские и доиудейские именные прозвания, например, женское — Чичак — «цветок»… Путевые заметки арабских авторов о хазарах также путанные и неясные, зачастую арабские авторы смешивают в своих описаниях тюркские, славянские и угро-финские племенные образования, путают их самоназвания и т. д. В сущности, единственным источником о хазарах считается так называемая «Еврейско-хазарская переписка», которую современные историки знают по диссертации П. К. Коковцева «Еврейско-хазарская переписка в X в.», (JI., 1932). Переписка эта состоит из двух писем. Письма Хасдая-ибн-Шафрута, советника кордовских халифов к хазарскому царю Иосифу и ответного письма Шафруту. Первое известие об этой переписке содержится у Иегуды бен Барзилая, барселонского иудаиста конца XII — начала XIII века. Полный текст впервые опубликован в 1572 году в Истанбуле. Эта переписка (если она не является фальсификатом) могла произойти в конце пятидесятых годов X века… Вероятно, не следует употреблять определение «еврейско-хазарская», поскольку оно относится к определениям, подменяющим изучение развития и бытования иудаизма как религиозной системы несостоятельными «попытками изучения» несуществующего «еврейского народа». Какую из разновидностей иудаизма исповедовали хазары, установить, разумеется, невозможно. Любопытно, что Хасдай узнает о хазарском царстве совершенно случайно, что, впрочем, естественно, поскольку контакты между иудаистами различных этнических образований всегда были слабыми… Следовало бы именовать эти два письма «испанско-хазарской иудейской перепиской»…

Вопрос о хазарах и их военных конфликтах с первыми Рюриковичами широко трактуется в книгах известного Л. Гумилева, реанимировавшего тенденции позднего (конец 30-х — 40-е годы) евразийства, близкого концептуально к итальянскому фашизму и германскому национал-социализму. Совсем неслучайно главка, рассказывающая в книге «От Руси к России» о разрушении хазарского царства, носит название «Триумф Святослава». Стоит привести из этой главки характерную цитату: «Изучать волжские протоки еврейским купцам и их родственникам смысла не было: они для того и создавали свою монополию внешней торговли и ростовщичества, чтобы жить в комфорте искусственного ландшафта — города. Евреи были чужды коренному населению — хазарам, которых они эксплуатировали. Естествено, что хазары своих правителей, мягко говоря, недолюбливали и спасать их не собирались. В осажденном городе евреям бежать было некуда, потому они вышли сражаться со Святославом и были разбиты наголову…» и т. д. в том же духе. Перед нами достаточно банальная и, как все подобные «анти» и «фобии», не вызывающая, «мягко говоря», уважения, «мифологемная дьяволизация иудаизма». Налицо все ругательные определения: «эксплуататоры», «ростовщики», «монополисты»… Но зачем эти «торговцы и их родственники» сражаются с дружинным войском Святослава (ведь если «наголову разбиты», стало быть, и вправду «вышли сражаться»)… Но с торговцами, «купцами и их родственниками», совершенно ни к чему «сражаться», их можно просто перебить. Или у этих самых «купцов и их родственников» была особая воинская организация? Но тогда, когда же они «торговали»? В свободное время? Все-таки X век — не XX, нельзя отслужить положенный срок, а потом устроиться на работу в магазин «Детский мир»… И наконец, кто они, эти «евреи», противопоставленные «настоящим хазарам», эти «торговцы и их родственники»? Уже известный нам Альтшулер, возражая Гумилеву и превознося другого историка хазар, М. Артамонова, объявляет этих «евреев» и «купцов» высоконравственными людьми, способствующими процветанию государства… Естественно, Гумилев обвиняет своих «евреев» в том, что они «дешево скупали невольников»; естественно, Альтшулер отвечает обвинением в адрес своих «русских», зачем они невольников «грубо захватывали и дорого продавали»! Хотя работорговля была очень заурядным явлением, дань при полюдье выплачивалась «частично» молодыми членами племенных образований: юношами, девушками, подростками. В полюдье ходили и хазарские цари, и киевские князья… Но все же, кто такие эти «евреи», о которых Альтшулер спорит с Гумилевым?.. В известной уже нам «переписке» говорится о прибытии проповедников иудаизма, хотя не прояснено, откуда они прибыли. Были это иудаисты Европы или иудаисты Азии? Неизвестно. Во всяком случае Хазарский каганат уже клонится к закату, а Хасдай только-только о нем узнал… Вероятно, около 846 г. Ибн-Хордабех, по происхождению перс, служивший в должности «начальника почты» Арабского халифата, написал свою «Книгу путей и провинций», в которой содержатся кроме данных по халифату краткие сведения о территориях Кавказа и Средней Азии. В частности, Хордабех упоминает о «рахдонитах» (по-персидски — «лоцман», «проводник»); Хордабех пишет, что «иудеи и мусульмане берут себе проводников из местных жителей». Гумилев назвал «рахдонитами» созданных его воображением «еврейских купцов», захвативших «власть» в Хазарии. На что Альтшулер ответил уже известным нам утверждением об их высочайшей нравственности… Поистине у обоих очень острое зрение, совсем как у девочки Алисы, которая, по утверждению шахматного короля, даже «никого» могла разглядеть вдали… Таким образом, «мифологемной дьяволизации», практиковавшейся Гумилевым, Альтшулер противопоставляет «мифологемную апологетику»… Что же «на самом деле»?.. Естественно предположить наличие в Итиле некоей «прослойки» «первоначальных проповедников иудаизма», аналогичной греческому духовенству после принятия Киевом крещения. Но кто были проповедники иудаизма в Хазарии — иудаисты-европейцы или иудаисты-азиаты, невозможно установить по источникам… И можно было бы завершить рассказ о первых Рюриковичах, закончить на очень мажорной ноте «полемической интерпретации славяно-хазарских отношений»; но хочется сказать еще об одной личности, очень важной, как мне представляется, для формирования той самой «парадигмы всемирной отзывчивости», которой отличается русская культура…

Житие этого святого написано в X веке; оно анонимное, как многие произведения христианской письменной традиции. Житие это похоже на какой-то странный чудесный роман о мучениях обыденной жизни, о возвышении духа, о страсти одного человека к этому духовному возвышению… Речь идет о житии святого, Христа ради юродивого Андрея Царьградского (Константинопольского)…

Анонимный автор называет своего героя «скифом», который был привезен в Константинополь, там продан, и хозяином крещен и обучен грамоте… Всего вероятнее, это был юноша, подросток, во время полюдья отданный в составе дани из одного из славянских племенных образований. Говорится о его очень юном возрасте, значит, он не мог быть воином, попавшим в плен… Хозяин хорошо отнесся к молодому рабу, получившему при крещении имя «Андрей». Юноша служил своему господину преданно и верно, мог бы сделаться его близким, доверенным лицом и получить с течением времени свободу и даже приобрести «положение в обществе». Но Андрей предпочел иной путь, приведший его к более полному освобождению… Он притворился безумным и получил полную свободу «от всего мирского». Всю свою долгую жизнь он провел на улицах Константинополя, безропотно снося насмешки и издевательства; ему ниспослан был свыше дар ясновидения, он увидел покров, простертый Богоматерью над людьми… И по сей день это один из самых известных и, что называется, народных святых в Греции и в России. Впервые на русский язык житие его было переведено в XI веке. Тогда же был установлен и праздник Покрова, чисто русский праздник, в греческой церковной традиции такого праздника нет, хотя святой Андрей очень почитаем… Вот так, чисто русским праздником Покрова вернулся на родину некогда безвестный славянский юноша, и в то же время жизнь его сделалась достоянием не только греческой, русской, общеправославной, но и всемирной культуры… Но кто же мог увидеть Покров? Наверное, человек, который с детства запомнил снегопад русской зимы…

Крещение. Курс на северо-восток. Странное убийство. Загадочные братья. Таинственное «слово»

Правление сына Святослава, Владимира, было отмечено введением христианства на Руси, «крещением Руси». Называется точная дата — 988 год. Разумеется, эта дата соответствует официальному провозглашению христианства «государственной религией». Процесс христианизации начался гораздо раньше.

«Перемена веры» киевским князем и провозглашение христианства «официальной религией» должно было входить в условия военного и дипломатического союза с византийским императором Василием II. Этот союз скреплен был браком Владимира с Анной, сестрой императора. Для Византии провозглашение христианства единственно истинной религией Киевской Руси было крупным дипломатическим успехом. Какое-то время христианство воспринималось на Руси как «греческая вера». Первыми представителями духовенства также явились выходцы из Византии. Однако долговременные союзнические отношения и возможность для Византии «контролировать» Русь так и не осуществились. Рюриковичи вообще фактически не оказывали никакой помощи своей «первой учительнице» Византии, хотя после ее окончательного падения и провозгласили себя преемниками ромейских императоров, «Третьим Римом». Кажется, «хороший» предок или предшественник — это для преемников «мертвый» предок или предшественник…

Но и для Рюриковичей крупным успехом был династический союз с Византией. «Знатность» византийских императоров в Европе «уважали», было честью — породниться с ними. Кроме того, провозглашение владений Рюриковичей «христианской державой» открывало им и другие возможности династических браков, а следовательно и военно-дипломатических союзов. Так, уже внук Владимира, Изяслав Ярославич, женат был на Гертруде, дочери польского короля Мешко II; правнук Владимира, Святополк Изяславич, женат был на принцессе из династии Комнинов. Известный Владимир Мономах был сыном Всеволода Ярославича от брака с дочерью византийского императора Константина Мономаха, и сам женат был на Гите, дочери Гаральда, последнего короля из династии англосаксов, сменившейся норманнскими династиями. Классическими стали известия о браках дочерей Ярослава Владимировича, Анна сделалась супругой Генриха французского, Елизавета стала женой Гаральда норвежского, Анастасия (известия неточны) польской или венгерской королевой…

Вместе с христианством к Рюриковичам пришли и закрепились христианские имена; греческие, латинские и иудейские по происхождению. Эти имена давались при крещении на всю жизнь, и означали, что данному лицу покровительствует тот или иной святой. Однако надолго сохранились ритуальные княжие прозвания; например, тот же Всеволод Большое Гнездо имел христианское имя «Димитрий», то есть «Всеволод» было титульным прозванием. Князь мог быть известен в летописной традиции более под «княжим» или под христианским именем. Например, среди братьев Александра Невского находим «Ярослава» и «Афанасия». И только тщательное сопоставление летописных текстов убеждает в том, что «мелькнувший» Афанасий и Ярослав Тверской — процентов на восемьдесят — одно и то же лицо… В летописной традиции фигурируют языческие прозвания многих лиц — бояр, посадников; позднее — даже представителей низших сословий; поскольку языческая номинация (называние) являлась сложным процессом и одно лицо имело одновременно и сменяло на протяжении своей жизни даже и довольно много прозваний, имевших смысл социальной и бытовой идентификации и дифференциации, то на сегодняшний день уже трудно понять, почему именно это прозвание данного лица попало в летописание, закрепилось в нем… Сам Владимир получил христианское имя «Василий», означающее по-гречески «царь», «правитель». Любопытно, что это не только имя его крестного отца, византийского императора, но это имя и как бы «калькирует» «переводит» смысл, вложенный в титульное прозвание «Владимир» — «владеющий миром». Интересно и то, что провозглашенный святым, князь этот почитается под своим языческим «именем»; таким образом языческое титульное прозвание вошло в русский христианский именник в качестве уже «имени святого покровителя», под своими языческими именами почитаются уже известная нам Ольга (Елена) и Борис и Глеб (Роман и Давыд), о которых мы еще будем говорить…

Однако попробуем взглянуть на крещение Руси в свете уже известного нам короткого «скандинавского ренессанса» и последующего курса Владимира на славянизацию… Повесть временных лет утверждает, что крещению предшествовала попытка создать «упорядоченный культ языческих богов». Было создано нечто вроде храма, украшенного деревянными скульптурами этих богов. Это были изображения именно славянских божеств. Повесть временных лет утверждает также, что советник и родич Владимира по матери, уже известный нам Добрыня, силой насаждал поклонение богу-громовержцу Перуну. Вероятнее всего, он просто осуществлял жреческие функции… Но откуда в Повести временных лет это утверждение о насилии? Здесь возможны два варианта. Или перед нами всего лишь «общее место», традиционное для письменных традиций монотеистических систем, когда говорится о «жестокости язычников»… Или же… речь идет о борьбе Владимира с усилившимися культами скандинавских божеств, что, впрочем, для правителя-язычника было бы достаточно беспрецедентным, ведь «чужие боги» так же сильны, как и «свои», они могут «отомстить», «покарать»… Но не здесь ли — одна из причин провозглашения Владимиром христианства «официальной религией»? Да, он жертвовал своим «славянским пантеоном», но одновременно получал возможность покончить с культовой основой «скандинавского ренессанса», монотеистические системы жестки, признают «истинными» только самих себя, все остальные религиозные системы объявляются «ложными», а следовательно, уже и неопасными в смысле «мести и кары»…

То, что Владимир — активный «религиозный реформатор», уже само по себе показывает его «права на религиозное реформатство», на действия в культовой, «вероисповеднической» сфере. Но кто мог обладать подобными правами? Конечно, правитель, принадлежащий к жреческому сословию (часто функции правителя и жреца совмещались)… Вспомним, что скандинавская сага называет мать Владимира «пророчицей», «предсказательницей». Представительницей «жреческого сословия», имевшей «права», была и его бабка по отцу, Ольга-Елена…

После крещения, то есть после провозглашения христианства единственно истинной и «официально государственной» верой можно заметить по источникам «спад» дружинного полководчества и дружинного судоходства. Вероятно, на примере раскола в дружинном войске Святослава стало ясно, что дружины очень сильные представляют собой угрозу княжеской власти, власти Рюриковичей. Вероятно, дружинное войско очень уменьшается численно, чему могло способствовать урезание прав «дружинного сословия», «дружинной корпорации». А вместе с «институтом» могучего дружинного войска сходит на нет и дружинное судоходство. Резко сужается и «пространство походов». Теперь размножившиеся Рюриковичи сталкиваются по большей части друг с другом, осуществляя дележ и передел владений, отстаивая «права» на власть. Одновременно продолжается борьба с волжскими болгарами. Постепенно все четче очерчивается противостояние Киевской Руси, где Рюриковичи правят, и Русского Севера — Новгорода и Пскова, где Рюриковичей лишь терпят в качестве наемных полководцев… Урезанию прав дружинных корпораций способствовало и «новое правовое обустройство» владений Рюриковичей. Византийцы вместе со «своей верой» принесли Рюриковичам и свои принципы государственного устройства. Эти принципы, уже несколько переосмысленные и «приспособленные», были зафиксированы в документальном своде, получившем у историков наименование «Русской правды». «Русская правда» представляет собой явление очень сложное. По степени значимости в русской истории и в истории Рюриковичей, в частности, «Русскую правду» можно поставить в одном ряду, например, с началом каменного зодчества на Руси Рюриковичей после принятия христианства. В текстах «Русской правды» мы находим такие важные положения «государственного обустройства», как становление собственно княжеского владения, «домена»; первичные формы административного деления, постепенную замену полюдья первичной «системой налогообложения» (и, стало быть, кризис рабовладения и работорговли, ведь именно полюдье было основным «источником» получения рабов, молодые люди, подростки входили в состав «дани», теперь же «собственно рабство» начинает постепенно сменяться «крепостной феодальной уже зависимостью крестьянства»), важным моментом является и редукция прав рода-клана, например «право родовой («кровной») мести» заменяется штрафом, «вирой», причем размеры штрафа в разных случаях не произвольны, но «установлены законодательно»…

В настоящее время имеется более ста списков «Русской правды». Принято делить их на три группы, или редакции, — Краткую, Пространную и Сокращенную, причем, в сущности, это тексты, хотя и связанные друг с другом, но созданные в разное время.

Первичным текстом является, вероятно, Краткая Правда, хотя, например, лингвисты Соболевский и Обнорский полагали, что первична как раз Пространная Правда. Мы имеем два списка Краткой Правды, оба относятся к XV веку, условные их наименования в науке — Академический список и Археографический список. Краткая Правда включена в состав Новгородской Первой летописи, сведения о ней относятся примерно к 1016 году; говорится о борьбе Ярослава Владимировича с его двоюродным братом Святополком Ярополчичем за киевское княжение и о победе Ярослава (эти князья более известны нам по своим «собственно прозвищам»: Свято-полк именуется традиционно «Окаянным», Ярослава же Мудрым назвали не современники, а… Карамзин). По летописи Ярослав дал новгородцам «правду и устав списав глаголав тако: по сей грамоте ходите, яко же писах вам, такоже держите». Это не означает, во-первых, что Ярослав «писал» или «составлял» самолично, европейская средневековая знать (а Рюриковичи, особенно в домонгольский свой период, это именно европейская средневековая знать) мало ценила и даже и несколько презирала умение читать и писать, приличествующее монахам, а не знатному полководцу-правителю; но мы еще об этом будем говорить; интересно, что даже в византийских династиях такие личности, как Анна Комнина с ее самолично написанной «Алексиадой» — жизнеописанием ее отца — были не правилом, а исключением. И — второе: «Правда» дана новгородцам; следовательно, речь должна идти о некоей регламентации отношений князя-полководца Рюриковича и новгородских «властей». Можно полагать (и так и полагают), что значительная часть Краткой Правды создана уже при преемниках Ярослава… Но в древнем Синодальном списке Новгородской летописи XIV века вообще нет Краткой Правды; значит, она не входила первоначально в состав Новгородской летописи… Краткую Правду условно разделяют также на две части: Древнейшую Правду (или Правду Ярослава) и — Правду Ярославичей…

Начинается Краткая Правда словами: «Правда роськая». Далее идет ограничение «кровной мести»; если некому «мстить», то взимается «штраф». Интересны «категории» населения, перечисляемые при этом: «муж» (в смысле «мужчина», «человек»), «брат», «сын», «отец», «чадо брата», «сестрин сын», «русин», «гридин», «купчина», «ябетник», «мечник», «изгой», «Словении»… В одном ряду названия «членов рода», племенные названия, «социально-функциональные» названия. За убийство кого-либо из вышеперечисленных полагается довольно высокий «штраф»: сорок гривен…

«Правда роськая» внезапно прерывается и затем следует новый заголовок: «Правда уставлена Руськой земли». Идет ли речь уже о новом «правовом» тексте?.. Мнение о том, что самый первый текст фиксирует «докняжескую Русь» — несостоятельно. Ведь «гридины», «ябетники» — категории дружинников… Высказывается предположение о том, что Древнейшая Правда все же имеет отношение именно к Новгороду и могла возникнуть в первой половине XI века… «Правда Руськой земли» в начале текста перечисляет следующих лиц — князей: Изяслава, Всеволода, Святослава, это преемники Ярослава; далее — известные по летописным упоминаниям и неизвестные «представители княжеского управленческого аппарата»: Коснячко (воевода, 1068 год), Мыкыфор Киянин, Чюдин… Возможно, речь идет о княжеском «съезде» преемников Ярослава в 1072 году, «формальным» поводом послужило перенесение мощей Бориса и Глеба. Подобные феодальные «родственные» съезды-собрания, сопровождавшиеся ритуализованными пирами и охотами и «улаживанием законодательных положений», традиционны и для западной Европы… Основной акцент в «Правде Руськой земли» делается на «штрафы» за убийство людей из «княжеского аппарата»: огнищан (управителей вотчин), тиунов, конюхов, княжеских старост, сельских и ратных…

В конце Краткой Правды заголовок: «А се покон (по другому списку — «поклон») вирный». Здесь речь идет о сборщиках «штрафов» и прочих «поборов», фактически о некоем прообразе налогообложения, любопытно упоминание о «поборах» в постные и скоромные дни, заявлена «землевладельческая» роль церкви…

Любопытно противопоставление «словен» — насельников Севера (Новгорода) «русинам» Киевской Руси Рюриковичей… Составление Краткой Правды может быть продлено до 1136 года примерно, до княжения Всеволода. Мстиславича, внука уже Владимира Мономаха, включительно…

Пространная Русская Правда дошла до наших дней более чем в ста списках, с конца XIII по XVIII век. Списки эти разделяются на две ветви, первая из которых помещается в так называемых Кормчих и Мериле Праведном.

Кормчая, или «Номоканон» представляет собой заимствованное из Византии руководство для церковных и гражданских судей. «Номоканон» означает «собрание законов и правил». «Кормчая» же значит «руководящая», «ориентирующая»… В Кормчих от XV до XVII вв. помещено большинство списков Русской Правды.

Примерно к концу XIII века Пространная Русская Правда была внесена в русский законодательный сборник Мерило Праведное. Списки Кормчих и Мерила Праведного были очень распространены на Руси, имелись фактически в каждом монастыре.

Вторая ветвь Пространной Правды входит в особый сборник, включающий увещание к судьям, Русскую Правду, «Закон судным людом», так называемый устав Ярослава «о мостех». Пространная Правда в своем тексте приписана Ярославу, хотя речь идет о его преемниках; в частности, о Владимире Мономахе. Интересны статьи о штрафах за убийства, о «групповой» ответственности «верви» — общинного объединения родов, о штрафе за ложное обвинение… Регламентируются торговля, степени «зависимости» закупов и холопов. Регламентация «наследства» фактически представляет собой варианты «наделения имуществом»; наделяет, осуществляет «дележ и передел» община и князь; о наследовании майоратного типа — от отца к сыну — речь не идет…

Вопрос о соотношении Краткой и Пространной Правд совсем не так прост. Являются ли они разными вариантами одного и того же текста? По какому принципу обрабатывались тексты при их соединении? И т. д…

Интересны в Русской Правде регламентации торговых операций, фиксируется появление «собственно купцов»; прежде торговые операции осуществлялись, вероятно, представителями дружинных корпораций, об этом пишет, например, все тот же ибн-Фадлан. В Пространной Правде находим регламентации, касающиеся сельского хозяйства: штрафы за нарушение межевого деления, упоминание о развитии скотоводства. Полюдье заменяется сбором «резов», взиманием определенных «процентных норм» от посевов ржи и проч., которыми занимаются особые княжеские сборщики…

Исследованием Русской Правды занимались практически все известные русские историки: Татищев, Шлецер, Карамзин; следует назвать также Тобина, Эверса, Калачова, Мрочек-Дроздовского, Сергеевича, Гетца; в советский период — Грекова, Яковлева, Черепнина…

К Русской Правде примыкает так называемое «Митрополичье правосудие», составленное в XIII–XV веках на основании более ранних источников. В сферу церковной юрисдикции было передано, в частности, семейное право, в котором остро столкнулись традиционная полигамия и насаждаемое церковью единобрачие. Вопрос это был не праздный, а очень практический. Какие браки возможно признать «законными» в глазах церкви, ограничение числа браков для одного лица в случаях смерти одного из врачующихся — здесь остро вставал вопрос о возможности для церкви получения «имущественных поступлений»; например, при резком сужении «брачных возможностей» увеличивалась, естественно, возможность подобных «имущественных поступлений» для церкви (больше, например, шансов, что вдовец умрет бездетным, если не вступит во второй или в третий брак); ту же цель преследовало запрещение родственных браков. Любопытно княжеское обещание не вмешиваться в церковные дела. Это обещание, конечно, не исполнялось, интересы церкви в качестве крупного феодала и интересы правителя Рюриковича постоянно сталкивались. Летописные записи пестрят упоминаниями о подобных конфликтах; судя по этим записям, Рюриковичи отстаивали не только свое «право» распоряжаться имуществом подданных, но и свои «династические права»: например, объявлять полноправными наследниками детей от неузаконенных церковью браков, вступать в родственные браки (уж без этого «права» им было бы попросту трудно «выжить в качестве династии»)…

Следует упомянуть и древнейшие письменные государственные акты. Прежде всего это договоры с византийцами, записанные в летописи. Вероятно, текст их переведен с греческого и прежде всего регламентирует «дружинную торговлю» при Олеге и Игоре… К XII веку относятся две подлинные грамоты. Грамота Мстислава Владимировича и его сына Всеволода дана Юрьеву монастырю в Новгороде около 1130 года. Это четырехугольный кусок пергамента, к которому привешены две позолоченные печати, сделанные из серебра, внешний вид грамоты дублирует аналогичные византийские документы. В грамоте определяются феодальные права монастыря; в частности, право взимания все тех же «штрафов»… К XII веку относится и Вкладная Варлаама Хутынского, принявшего монашество и ставшего настоятелем основанного им монастыря новгородского боярина Олексы Михайловича. Варлаам делает монастырю крупное земельное «дарение». Следует, впрочем, упомянуть и о том, что С. Н. Валк подозревал эту грамоту в подложности и относил к концу XIV века… Вопрос об отношениях Севера (особенно первоначальных) с византийской церковностью непрост. Являлись ли церковники на Севере «ставленниками» киевских Рюриковичей, «помогавшими» последним «овладеть Севером»?..

К XII веку относится дошедшая в копии грамота Всеволода Мстиславича, она дана церкви Иоанна Предтечи на Опоках и фактически предоставляет церкви право контроля над торговлей воском…

Имеется также определенное число фальсификатов — неподлинных документов, выдаваемых, естественно, за подлинные…

Скажем несколько слов и о «Поучении Владимира Мономаха». По мнению исследователей, оно составлено по образцу аналогичных англосаксонских текстов (вспомним брак Мономаха и Гиты, дочери последнего англосаксонского короля Гаральда). Но если это так, то в основе «Поучения» — латинские письменные традиции (вспомним хотя бы жизнеописание Марка Аврелия). Но в средние века подобные «автобиографии» писались уже не самолично и, вероятно, даже и не «под диктовку», а записывались доверенным лицом из духовенства после нескольких бесед «с целью получения информации», которая обрабатывалась и пополнялась «наставлениями» в духе византийского христианства и византийской государственности (это уже для Владимира Мономаха). Впрочем, в его «Поучении» интересны именно «подробности информации», рисующие жизнь феодального правителя, полную воинскими походами, междоусобицами (Владимир Мономах «пережил и провел» чуть ли не сотню подобных военных конфликтов). Характерно активное участие Рюриковичей в политической жизни Западной Европы, впрочем, об этом говорит уже и брак Владимира. В сущности, Киевская Русь представляет собой, с одной стороны, единое «военно-политическое пространство» с территориями Западной Европы; с другой же стороны, — с Поволжьем…

Христианство приносит с собою институт паломничества. На Руси составлялись «дружины калик перехожих» — паломников — духовных лиц. Письменными памятниками паломничества явились аналогичные византийским и западноевропейским подобным описаниям «Хождения» Даниила (по-видимому, игумена монастыря в Черниговских землях) и новгородского архиепископа Антония; памятники эти относятся соответственно к XII и XIII векам…

Скажем и о «Слове Климента Смолятича», избранного в конце первой половины XII века собором русских епископов в митрополиты без официального константинопольского утверждения. «Слово» представляет собой апологию независимости русской церкви от константинопольского патриархата. Другое сочинение, приписываемое Клименту, — ответное послание константинопольскому пресвитеру Фоме (стало быть, это перевод с греческого?). Послание интересно упоминанием об упреках Фомы Клименту, который цитирует в своих сочинениях «язычников»: Гомера, Аристотеля и Платона…

Но, как мы можем убедиться даже при самом кратком ознакомлении, идентификация, датировка и вообще анализ древних письменных источников — очень и очень нелегкое дело… Анализ письменных источников не проясняет, к сожалению, одной очень важной проблемы. Как собственно осуществлялось наследование «права на власть» внутри самой династии Рюриковичей? Мы видим, как ветвится, умножается «род Рюриковичей» и соответственно дробятся владения и умножаются междоусобицы. Процесс вполне естественный. Но вернемся назад, к самым первым Рюриковичам, чтобы проследить, как они «справлялись» с этой проблемой.

После полулегендарного Рюрика власть сумел захватить Хельги-Олег; возможно, пользуясь своими «жреческими правами». Можно предположить, что он был «жрецом», давшим «обет безбрачия», возможно, также, что имело место ритуальное оскопление. Возможно и то, что правитель-полководец еще был «выборным лицом», избираемым на «дружинном тинге»; при этом, вероятно, «можно» было, «полагалось» избирать только «представителей одного какого-то рода»… Олег передал права на власть своим ставленникам, Игорю и Ольге. В сущности, это были некие «права» не столько на реальную власть, сколько на возможность ее «добычи» посредством завоевания все новых и новых территорий. Далее мы видим уже «собственно династическую» систему наследования. Судя по всему, Ольга-Хельга обладала расширенными правами на власть (следствие ее «жречества») и потому власть наследует именно ее сын, хотя вернее всего, «семья» Игоря была полигамной. Можно предположить, что братья Святослава были убиты до своего совершеннолетия, чтобы не представляли угрозу «основному престолонаследнику» (подобное практикуется в раннефеодальных государственных системах). Не будет излишним отметить и то, что правом на власть распоряжалась влиятельная Ольга, уже после смерти Игоря…

Далее мы видим, что из своего потомства Святослав выделяет трех сыновей, причем Киев — «главное княжение» — достается Ярополку, которого отец «ставит» своим наместником на время длительных походов… Вероятно, «дружинное выбирание» еще играет какую-то роль… Во всяком случае, вопрос о реальной власти решается воинскими силами, то есть власть получает тот, кто сумел ее захватить, завоевать. Но не лишне отметить, что Владимир Святославич проявил себя и отличным по тому времени «дипломатом», сумев разыграть последовательно «скандинавскую», «славянскую» и «византийскую» «карты». Но интересно, что в том вербальном (словесном) пространстве, что именуется «народной памятью», Владимир остался именно славянским князем, «Красным Солнышком», окружившим себя славянскими богатырями и мудрыми славянскими советниками, успешно противостоящими своим «восточным» (волжским) противникам…

В глазах летописной традиции Владимир — «самый законный» правитель, уже по одному тому, что он сделал христианство «единственной» религией Руси. Описана «дохристианская» жизнь Владимира, имевшего, многих жен и наложниц. Вероятно, он имел их не более, нежели его отец и братья, просто пассаж о его «языческой распущенности»» является традиционным «общим местом» описания жизни «язычника до обращения». Таким же «общим», но интересным в определенном смысле «местом» является и упоминание о двенадцати сыновьях Владимира. Это приписывание Владимиру именно двенадцати сыновей говорит о том, что в глазах духовенства — «носителей и творителей» русской летописной традиции, именно он — «родоначальник» династии, именно его потомки имеют преимущество. Здесь явная параллель с библейским Иаковом, родоначальником «двенадцати колен Израилевых». Впрочем, реально мы знаем шестерых «наследников» Владимира — это Изяслав, Мстислав, Ярослав, Борис, Глеб и Святослав. Список жен Владимира, предлагаемый Татищевым — обычная «татищевская» мифология. В сущности, в глазах церкви Владимир-Василий имел одну лишь законную супругу — византийскую принцессу Анну. Но, вероятно, именно от нее он не имел сыновей. Во всяком случае церковь, вероятно, «официально» признала «наследниками» сыновей Владимира, родившихся до его крещения, от «беззаконных сожительств». После смерти Владимира начинается традиционная «борьба за власть», за «киевский стол», в сущности. Но какими «правилами» эта борьба могла регламентироваться? А ведь она безусловно не была хаотической «свалкой»; все ее участники оперировали некими «теоретическими правами». Какими?.. Наследники Владимира могли оперировать тем, что в глазах церкви именно они являлись «законными». «Внутренние» противоречия Ярослава, Мстислава и Изяслава отступали, что называется, на второй план перед конфликтами с основными «сторонними соперниками»: Ярополчичами и Ольговичами, то есть потомками братьев Владимира, Ярополка и Олега. Святополк, сын Ярополка мог обосновывать свои «права» «формальным старшинством», ведь именно его отец был посажен некогда Святославом на киевский престол. Потомки Олега могли обосновывать свои права «стародавними», жреческими еще преимуществами. Впрочем, это последнее предположение должно быть самым сомнительным. Или нет, если вспомнить, например, интенсификацию языческих верований уже при наследниках Ярослава Мудрого… Впрочем, тогда, кажется, речь шла именно об угро-финских «жрецах», «волхвах». Здесь стоит, пожалуй, прояснить одно из «темных мест» Гумилева: «Вспышка языческого фанатизма отмечена летописью в 1071 г. В Ростовской земле объявились волхвы, которые в пору неурожая успешно находили «виновных» в голоде. Жертвами волхвов обычно становились женщины, очевидно, зажиточные крестьянки. Доставая у несчастных из-за спины зерно, волхвы убеждали волнующийся народ, что «бабы прячут жито». Женщины погибали, а движение волхвов, фанатиков-изуверов, захватывало все новые области». Абзацем ранее Гумилев говорит о «простоте» и «близости к природе» языческих верований… Но дело в том, что языческие религиозные системы вовсе не «просты», отличаются очень сложной обрядностью. В частности, П. И. Мельников (Андрей Печерский), известный прозаик, а также один из первых исследователей мордовского быта, описывает в своих «Очерках», изданных в конце первой половины XIX века, сложный обряд сбора припасов для торжественного языческого «молебна», назначавшегося в особых случаях (конечно, неурожай причисляется к таким «случаям»): женщина подходила, повернувшись спиной к сборщику, на спине ее был надет мешочек на лямках, сборщик слегка колол ножом обнаженные плечи, затем перерезал лямки и клал мешочек в особую кадку. По этому поводу автор «Очерков» замечает: «Волхвы, пришедшие из Ярославля в Ростовскую область и на Белоозеро, принадлежали, конечно, к финскому, или чудскому племени… Мордовский обряд обрезывания тесемок на голых женских плечах, конечно, перешедший из глубокой древности, не объясняет ли темное место летописца о вырезывании волхвами у женщин из плеч хлеба и разных съестных припасов?»…

Конечно, летописец-христианин должен был выставить «язычников» именно убийцами и грабителями. Но сам факт появления волхвов и борьбы с ними церкви говорит о еще достаточном влиянии языческих верований… Так, может быть, потомки Олега Святославича все же могли претендовать на власть, исходя из своего «жреческого происхождения»?..

В «смуту», наступившую после смерти Владимира, вмешалось и много «третьих лиц», не принадлежащих к династии Рюриковичей. Это, в частности, тесть Свято-полка Ярополчича, польский правитель Болеслав; приглашенные Ярославом скандинавы (еще один краткий «скандинавский ренессанс»); и наконец — Борис и Глеб, о которых мы скажем позднее…

В итоге «главный» киевский стол остался за Ярославом Владимировичем. Однако распри, вызванные спорами о правах на власть, не прекращались ни при его жизни, ни после его смерти; и вообще — эти распри — основное содержание жизни Рюриковичей. «Абсолютными правителями» (и то с оговорками) Рюриковичи, как мы увидим, пробыли совсем недолго. Они ведь были сугубо феодальными правителями, большим «родом-кланом». В сущности, «поздние» Рюриковичи сами «извели» свою «главную ветвь» — потомков Владимира Святославича. Но как это случилось и почему это было закономерно, мы расскажем в соответствующей главе этой книги…

А покамест попробуем все-таки понять, каким закономерностям подчинялась вся эта, внешне столь хаотическая борьба за власть. (Вспоминаются слова одного театрального режиссера: «Суматоха на сцене должна быть хорошо организована».)… И потому обратимся к съезду Рюриковичей, собранному в 1097 году в Любече. Собрались потомки всех трех сыновей Святослава, среди которых выделялся внук Ярослава Святославича, Владимир Мономах, занявший впоследствии киевский стол. Кроме него, съехались: Давыд Игоревич и Василько Ростиславич, также потомки Владимира (в дальнейшем, в споре за Теребовльское княжение Василько был подвергнут традиционной феодальной расправе, долженствующей лишить его права на престол, он был ослеплен Святополком Изяславичем при поддержке Давыда Игоревича. Впрочем, Владимир Мономах, заинтересованный в княжении «не предъявлявшего претензий» Василька, вернул ему владения. При этом не исключено, что «права» Василька после увечья были лишь «формальностью», и фактически правил и даже и представительствовал сам Мономах через наместника). Святополк Изяславич также был потомком Владимира Святославича… Возможно, присутствовал на съезде и еще один потомок Владимира, беспокойный Олег Святославич, он вел постоянную и упорную борьбу с дядьями и братьями, несколько раз вступал в союз с половецкими князьями, пытался найти поддержку в Византии, в борьбе с Олегом Святославичем был убит Изяслав, один из сыновей Владимира Мономаха… Остальные лица были не столь значимы…

Ко времени Любечского съезда Рюриковичи следовали сложной системе наследования, исходящей из того, что основной единицей общества является не семья, а род. Главной целью всех Рюриковичей был «великий» киевский стол (вспомним, как еще Олег-Хельги провозгласил Киев главным городом, центром владений Рюриковичей). После смерти старшего брата престол должен был перейти не к сыну его, а к младшему брату, затем к другому брату, и лишь после смерти всех «братьев отца» наступала очередь «старшего сына старшего брата». Владения должны были распределяться по степени значимости и богатства. Если князю так и не удавалось посидеть на киевском столе, его сыновья также теряли право занять этот «главный престол» Руси. Причем имелось в виду не фактическое старшинство, а формальное, фактически дядя мог быть моложе племянника, но все равно считался «старшим»… Эта путанная и конфликтная система «родового права» заимствована была Рюриковичами, вероятно, уже при внуках Святослава, из славянского быта, то есть это было, в сущности, народное право, такая система наследования принята была «в народе». Сам факт того, что Рюриковичи (хотя и формально), но восприняли эту систему, говорит об их прогрессирующей славянизации. Однако подобная система наследования, архаическая, в сущности, соответствующая поздним этапам первобытнообщинного строя, уже не годилась феодалам Рюриковичам. Поэтому Любечский съезд является важной вехой в упорядочении престолонаследия на Руси. В Любече был провозглашен так называемый «отчинный принцип» наследования владений. Отчиной (вотчиной) назывались наследственные владения различных ветвей рода Рюриковичей. С точки зрения упорядочения наследования, это принцип более, что называется, «прогрессивный», хотя и «внутри» вотчинного наследования должны были возникать (и возникали) конфликты, вспыхивали и межвотчинные конфликты…

Историки обычно пишут, что Любечский съезд положил начало феодальной раздробленности Руси, и тотчас начинают об утраченной «цельности» сожалеть и толковать о том, почему эти «политически неграмотные» Рюриковичи допустили феодальную раздробленность; между тем, распад «целостных» государственных образований на «феодально раздробленные» характерен и для Западной Европы; и там вызывает сожаления историков… Хотя, в сущности, должно быть ясно, что «родовые» системы наследования должны сменяться «вотчинными», «гнездовыми», а те, в свою очередь, должны уступать место «семейному наследованию» с «майоратным правом», то есть четкими правами наследования внутри одной династической семьи с преимущественным правом старшего сына (или просто старшего потомка, это могла быть и дочь), вступает в свои права институт «семейного права», и начинается «объединение» прежде «раздробленных» владений. Однако для того, чтобы это произошло, необходимо, чтобы сформировался сам «институт семьи». «Почти семьей» были уже первые Романовы, но сформировался институт семьи только при Петре I. И лишь при Павле I упорядочено было престолонаследие, окончательно закрепился институт семейного наследования с майоратным правом. Но… слишком поздно. Конец «родового права», означавшего фактически «право силы», привел к концу и русскую аристократию… Интересно отметить загадочное для историков «местничество» — сложную систему наследования внутри родов-кланов даже и не земельных владений и имущества, а… государственных должностей. Подобная система наследования (уже в Московской Руси) действительно уникальна для столь позднего времени — XV–XVI века. Но если вспомнить, что род-клан все еще являлся основной единицей общества, то, пожалуй, ничего уникального в местничестве и нет. Решительную борьбу с местничеством повели уже первые Романовы (вспомним указ Федора Алексеевича о сожжении разрядных книг), но для Романовых это, в сущности, было борьбой с превосходившими их по знатности (и очень-очень превосходившими) Рюриковичами и Гедиминовичами…

Конечно, встает мучительный вопрос: почему так поздно сформировался на Руси институт собственно семьи? Чем это было вызвано? Вопрос непростой; возможно, причиной подобной задержки послужила «изолятность» (о которой мы еще скажем), и которая продуцировала приход и закрепление азиатских мигрантов на Руси, а затем формирование специфической государственной модели…

Следует отметить, что внутри вотчинного наследования продолжало действовать родовое право; кроме того, киевское, а затем владимирское княжения имели статус «великих столов». Забегая вперед, вспомним для примера, что после смерти Ярослава Всеволодовича VI великое княжение владимирское получил его брат Святослав-Гавриил, который, согласно летописным свидетельствам, наделил племянников, якобы в соответствии с волей их отца; однако после этого раздела начался конфликт сыновей Ярослава, известных Александра Невского и Андрея Ярославича…

Отсутствие майоратного права серьезно влияло на культурно-бытовое развитие. Выходило так, что князья фактически боролись за власть, а не за владения. Один и тот же Рюрикович сменял в течении своей жизни ряд «столов». Вот, например, внук Владимира Мономаха, Изяслав Мстиславич (конец XI — первая половина XII века), княжил в Курске, Минске, Владимире-Волынском, Переяславле Русском; затем отнял киевский стол у Игоря Ольговича и оставался великим киевским князем почти десять лет, до самой смерти, отбивая попытки Юрия Долгорукого овладеть Киевом… Князь не имел своего «владения», которое он мог бы на законных основаниях оставить сыну, подобная ситуация не стимулировала развития бытовой культуры. Не развивалась «гражданская» архитектура, князья жили в деревянных домах, не имело смысла возводить каменные жилища, все равно такой дворец нельзя оставить ни сыну, ни внуку, да и сам неизвестно где окажешься завтра. Развивалась фактически только церковная архитектура. Правитель с «абсолютистскими наклонностями» проявляет себя, как правило, и в качестве «строителя». Так, уникальным явлением остались каменные палаты, возведенные Андреем Боголюбским, так называемый Боголюбовский замок. Правитель, не желающий оставлять свое владение, должен укрепить его, это естественно. Но «Боголюбовский замок» был не правилом, а исключением… Фактически русский аристократ почувствовал себя настоящим хозяином, имеющим все права на свое владение, только при… Александре I; тогда-то и начался период массового строительства и украшения каменных усадеб — «дворянских гнезд»…

В этом смысле любопытно «Сказание о Святом Андрее, князе Смоленском, Переяславском Чудотворце», содержащееся в житии преподобного Даниила, Переяславского чудотворца (XVI век). В «Сказании» говорится о правителе, который не желает отстаивать свои права с оружием в руках, «зависть и крамолы» родичей вынуждают его покинуть княжение и тайно уйти в монастырь в Переяславле-Залесском, где после его смерти нашли на теле его знаки княжеской власти: золотую цепь и перстень, а также — тяжелые железные вериги — знак подвижничества, при нем оказалась и «малая хартия», гласившая: «Аз есмь Андрей, един от Смоленских князей, зависти ради и крамолы от братий моих оставих княжение мое и дом и прочее», впоследствии явлены были нетленные мощи князя… Ему посвящена красивая и малоизвестная поэма Бестужева-Марлинского — Сказание относит жизнь Андрея Переяславского к XIV веку. Однако, проанализировав сведения о домонгольских Рюриковичах, возможно идентифицировать эту легендарную личность, почитаемую церковью, скорее с младшим сыном Владимира Мономаха, Андреем Владимировичем (первая половина XII века), имевшим прозвание Добрый. Он княжил первоначально во Владимире-Волынском, затем получил от великого киевского князя Ярополка Владимировича княжение в Переяславле Южном. Занявший киевский стол Всеволод Ольгович попытался «перевести» Андрея Владимировича на княжение в Курск. Андрей осветил отказом, заявив, что лучше погибнет с дружинной, нежели оставит «наследственную», «дедовскую и отцовскую» землю. Летопись отмечает необычность подобного заявления. Андрей Владимирович так и не оставил переяславский стол… Его необычные по тем временам слова были своеобразно переосмыслены впоследствии: желание иметь и отстаивать свое, «семейное», наследственное владение преобразилось в подвижнический подвиг нежелания отстаивать свои права посредством обыкновенных «крамол»…

Между тем, с первой половины XII века определяется сыгравший столь важную роль в становлении русской государственности «курс на северо-восток»… Что побудило Рюриковичей-Мономашичей к этому движению? Что называется, «на поверхности лежит» самое простое объяснение: Рюриковичи множились и, следовательно, имевшаяся система наследования владений (вотчинно-родовое право) не в состоянии была «обеспечить владениями» все новых и новых представителей «рода Рюриковичей». По-прежнему «престижным центром», «сердцем» их владений оставалась Южная Русь, Киев; вовсе не случайно один из первых «освоителей» северо-востока, известный Юрий Долгорукий, все свои помыслы и действия направлял на то, чтобы из дальних Ростова и Суздаля добраться до великого киевского стола. В конце концов ему это удалось и пробыл он на киевском княжении два года (примерно 1155–1157), до своей смерти… Кстати, оказался он на «окраинном» Ростово-Суздальском княжении именно потому, что был одним из младших сыновей Мономаха… Юрия Долгорукого считают основателем Москвы, хотя это поселение явно существовало задолго до него; скорее Юрий Долгорукий был первым Рюриковичем, подчинившим Москву, но об этом мы поговорим чуть позднее. А покамест отметим, что хотя Рюриковичи еще два или три поколения будут разрываться между естественным желанием закрепить свою власть на севе-ро-востоке и жаждой сесть на «престижный» киевский стол; однако движение идет. На северо-восток Рюриковичи «переносят» названия городов «престижного юга»; так появляются: в параллель Владимиру-Волынскому — Владимир-на-Клязьме, в параллель Переяславлю Южному — Переяславль-Залесский…

Выдающиеся заслуги в освоении северо-востока принадлежат старшему сыну Юрия Долгорукого, Андрею Юрьевичу, прозвание которого было — Боголюбский. На этой личности следует остановиться подробнее, поскольку известная во многих подробностях жизнь Андрея Боголюбского отражает многие особенности существования Рюриковичей и их владений.

Этим князем мы можем даже и полюбоваться. Обнаружено захоронение, и найденный скелет считается именно его скелетом. Этот скелет был исследован патологоанатомом Д. Г. Рохлиным и принадлежит человеку, убитому посредством нанесения множества ран. Андрей Боголюбский страдал костным заболеванием каким-то, вследствие чего голова его постоянно была как бы задрана, что производило на современников впечатление «гордости». Антрополог М. М. Герасимов, известный своими «реконструкциями по костным останкам», «реконструировал» и скульптурный портрет Андрея Боголюбского. Получился старый человек, глядящий злобно и вместе с тем пытливо, в лице его явственно выражены монголоидные черты, что, впрочем, наверное, не так удивительно, ведь Андрей Боголюбский был сыном Юрия Долгорукого от брака с дочерью половецкого хана, называемого в русских летописях Аэпой. В своих беспрерывных военных конфликтах Андрей Боголюбский несколько раз опирался на половецкую помощь; вероятно, «бабкин род» оказал поддержку и его сыну Юрию (Георгию) Андреевичу…

Вся жизнь Андрея Боголюбского прошла в войнах, длительное время он был помощником своего отца. Даже самое первое упоминание об Андрее Юрьевиче в летописи связано с борьбой за киевский стол Юрия Долгорукого и его племянника Изяслава Мстиславича, нарушившего «лествичное» (родовое) право и занявшего престол в Киеве, когда были живы еще дядья, Юрий и Вячеслав; интересно, что по возрасту Изяслав был старше Юрия. Помимо войн за киевский стол и военных конфликтов, в процессе которых Андрею Боголюбскому удалось подчинить себе рязанских, смоленских, полоцких Рюриковичей; он с переменным успехом вел войны с волжскими болгарами, продолжая «борьбу Рюриковичей» за Волгу-Идыл. Несмотря на то, что Андрей Юрьевич ходил походами на Киев и разорил город, но киевский стол не имел для него такой притягательной силы, как, например, для его отца. Кто знает, какой переворот произошел в сознании этого человека (то есть Андрея, а не его отца); быть может, какую-то роль здесь сыграла и его связь с «материнским родом»; во всяком случае на юге он явно чувствует себя чужим; летопись сохранила его слова, обращенные к отцу: «…нам нечего делать в Русской земле…». Интересно, что «Русская земля» — это именно юг… Андрей решил создать свою «Русскую землю», не южную, а северо-восточную, не Киевско-Черниговскую, а Владимиро-Суздальскую. Он делает Владимир своим стольным городом, своим владением, которое он не намеревается покидать, переменять, уступать кому бы то ни было. Он закономерно становится «строителем и украшателем» своего города, призывая для этого южнорусских мастеров. В дошедших до нас сведениях об «устроении» Андреем Владимира явно видно его намерение противопоставить свою новую столицу Владимир «старому» великому столу, Киеву. Андрей желал, чтобы Владимир приобрел все внешние признаки стольного города, по его приказу был фактически создан детинец (кремль) Владимира, то есть город укрепился в качестве крепости; так же, как и в Киеве, во Владимире было построено двое ворот — «золотые» и «серебряные». В параллель Софии Киевской заложена была церковь Успения Богородицы, богато украшенный центральный, «столичный» храм, духовенству которого Андрей пожаловал земельные наделы и часть доходов со своих владений… Впрочем, с духовенством у него были сложные отношения; разумеется, он мечтал о «собственном», подчиненном духовенстве, об особой Владимирской митрополии; но духовенство, охотно принимавшее его милости, вовсе не желало находиться у него в подчинении. Православное духовенство, православная церковь все еще чувствовала себя на Руси независимым институтом, фактически свободным от института княжеской власти, власти Рюриковичей. Отсюда, например, конфликт Андрея Боголюбского с епископом Леонтием, которого он изгнал… Еще раз повторим, ведь это важно: Андрей Юрьевич желал создать совсем новое государство, новую Русь; в сущности, его политика закладывала основы создания и развития того русского народа, той русской национальности, которую мы имеем и ныне. Новое государство с новым великим столом должно было обретаться под особым божественным покровительством, отсюда легенда об иконе Богоматери древнего письма (якобы написанной «с натуры» евангелистом Лукой), которая сама сошла с церковной стены в Вышгороде (княжеской резиденции под Киевом), когда Андрей решил идти на северо-восток. Конь, на котором везли икону, остановился в одиннадцати верстах от Владимира, именно на этом месте князь приказал строить свою резиденцию — Боголюбово. Икона эта существует и ныне, известна под именем «Владимирской» и является одной из важнейших русских святынь… Предание о ее «желании» идти с юга на северо-восток было, по всей вероятности, написано духовными лицами по непосредственному «заказу» князя и затем распространилось в народе…

Однако в «своем» городе князь, похоже, не чувствовал себя в безопасности и предпочитал жить в укрепленном Боголюбовском замке. Там он и был убит…

Казалось бы, ничего удивительного нет в том, что феодальный правитель, претендовавший на абсолютизм власти, убит заговорщиками. Но именно в контексте истории Рюриковичей это убийство производит довольно странное впечатление. Такое впечатление чего-то из ряда вон выходящего оно произвело и на современников. Ослепление Василька Теребовльского было описано особо. Смерти Владимирского князя была посвящена «Повесть об убиении Андрея Боголюбского», прекрасное произведение древнерусской письменности, написанное живо, ярко, точными словами и выражениями, и содержащее множество ярких живых подробностей; так, например, описана внешность князя, и совершенно ясно, что это не калькированная с византийских описаний внешность, «приличествующая правителю», а живое описание реального лица. Андрей был приземистый и сильный (степняк, в материнский род пошел), волосы у него были рыжие и кудрявые… Мы узнаем, как происходило убийство, каковы были имена заговорщиков, непонятным остается лишь одно: зачем был убит Андрей Юрьевич, кому это было выгодно, причем, кажется, менее всего смерть его была выгодна его убийцам… Но кто же они были?..

Рюриковичи, невзирая на все свои распри и конфликты, кажется, все же ощущали себя единым, «избранным» родом; имели своеобразный «кодекс чести», согласно которому, например, убийство одного родича другим на поле битвы можно было и простить, а вот посадить в заточение уже было нехорошо. Рюриковичи (несмотря на «родовое право») были своеобразными «феодальными демократами», то есть в определенном смысле они все были равны между собой, «великий князь» было чем-то вроде почетного звания, право на которое легко захватывалось, но и легко утрачивалось. Стремление Андрея к абсолютной власти не могло нравиться, оно даже отмечается особо, как нечто не вполне обычное: «хотя самодержец быти»… Но все же явно не родичи-Рюриковичи убили Андрея, подобное убийство все же не было в традициях Рюриковичей… История с Васильком Теребовльским — едва ли «простое» проявление жестокости; скорее возможно вести речь о некоей «попытке возврата к древнему праву», согласно которому «младшие» должны быть подвергнуты ослеплению или оскоплению, эти увечья традиционно должны служить гарантом прекращения «излишних», «незаконных» претензий… «На новом витке», что называется, убийства, увечья, заточения ближайших родичей интенсифицируются «на пиках» абсолютистских устремлений Рюриковичей-Мономашичей: при Александре Невском и при последних Рюриковичах — от Василия Темного до Ивана Грозного. И сразу следует отметить, что и это — вовсе не какие-то «произвольные проявления жестокости», но закономерная практика всех правителей — «начинающих абсолютистов»; во всем мире, в Европе и на Востоке, они вынуждены прежде всего расправляться со своими ближайшими родичами, которые, согласно архаическим по отношению к абсолютистской форме правления системам наследования, увы, «имеют права»!.. Но в случае Андрея Юрьевича, о «подлинном», «зрелом» устремлении к абсолютизму говорить еще рановато; «феодальная демократия» Рюриковичей еще достаточно крепка… Нет, не Рюриковичи были убийцами Андрея Боголюбского, не по их инициативе был организован заговор…

Но погодите, для чего, в сущности, мы ищем убийц? Они же названы в «Повести об убиении». Кто же они? Это, что называется, «коренные местные жители», представители одного рода-клана Кучковичей: Яким (организатор, глава заговора), Петр, муж его сестры; ключник Анбал Ясин, Ефрем Моизич и другие. Но зачем они убили князя, какая им была от этого убийства «польза»? «Повесть» называет непосредственной причиной убийства желание мести. Андрей Юрьевич приказал казнить брата Якима Кучковича… Кстати, не совсем ясно, кто такой Петр — муж дочери Якима, или муж одной из его сестер? Дело в том, что на одной из сестер Якима женат… сам Андрей Юрьевич… Сколько сестер было у Якима? Была ли одна из них венчанной, «законной» супругой Андрея Юрьевича? Мог ли он ее «отпустить», «отдать» своему приближенному, Петру? Если не было венчания, то мог. Но пока оставим этот крайне проблематичный союз Рюриковича-христианина с язычницей. Мы еще к жене Андрея Юрьевича вернемся. А пока объяснимся относительно двух других участников заговора. Это Анбал Ясин и Ефрем Моизич, приближенные Андрея; по родству, вероятно, не принадлежавшие клану Кучковичей… Здесь необходимо снова немного отвлечься и сказать об институте «княжих милостников», то есть людей, находящихся при князе, людей, которых он приблизил к себе и которые живут его «милостями»; то есть перед нами некий отдаленный прообраз будущей (едва ли не времени Петра I!) служилой «прослойки». Для любого правителя-«абсолютиста» характерна неприязнь к знати его владений (особенно к собственным ближайшим родичам) и стремление окружить себя людьми незнатными, которые будут «во всем обязаны» ему; отсюда, кстати, впечатление странное «демократизма» правителей-«абсолютистов». Тот же Андрей Юрьевич имел нескольких сыновей, он пережил их всех, кроме Георгия (Юрия); и нет ощущения, чтобы он кого-нибудь из них особо приближал и готовил себе в преемники. Нет, под конец своей жизни (ему было лет пятьдесят пять — шестьдесят, по тем временам возраст преклонный) Андрей Юрьевич представлял собой классический тип «одинокою волка», старого «тирана», запершегося в своем логовище и совершенно справедливо не доверяющего никому и так и ждущего всевозможных козней и заговоров… Но кого-то он все же должен был приближать к себе, на кого-то ему необходимо было надеяться. Кроме Анбала Ясина и Ефрема Моизича, мы знаем еще двух его «милостников» — Прокопа и человека по прозванию Кузмище Киянин; этот последний — явно выходец с юга («киянин» — «киевлянин»); из южной Руси явно происходил и Ефрем Моизич, бывший, вероятно, знатного происхождения (он имеет «родовое», «отчее» прозвание — «с — ичем», лица незнатные не могли иметь подобного прозвания; «Моиз», «Моизий» — южнославянская форма общехристианского «Моисей», на северо-востоке — «Мосей»). Интереснее дело обстоит с Анбалом Ясином. В «Повести» Кузмище обзывает его «жидом» и пеняет ему на то, что тот явился ко двору князя в плохом платье, а ныне милостями князя носит дорогую одежду. Щекотливое «жид» в данном контексте означает, судя но всему, бранное слово, имеющее тот же смысл, что и в наши дни: «неправильный», «плохой», «человек неправой веры»; лицо иудейского вероисповедания не могло находиться при князе Рюриковиче в качестве ближнего, доверенного лица. Стало быть «жидом» Кузмище Анбала просто ругает, желая оскорбить. Указание на то, что Анбал некогда пришел в плохом платье, означает его незнатное происхождение. В отличие от Ефрема Моизича, и Анбал, и Прокоп, и сам Кузмище — «классические», что называется, милостники, обязанные своим «положением в обществе» и «имением» именно своей княжеской службе; все они — незнатного происхождения, не имеют «отчих», «родовых» прозваний… Самое время теперь вспомнить, что древнерусские тексты писались, что называется, «сплошняком», прописные и строчные буквы не различались в написании; таким образом, прозвания и имена собственные не выделялись на письме написанием с прописной буквы. Тогда что же такое «Анбал» и «Ясин»? Антропонимы, этнонимы? На что они указывают?.. Слово «анбал» очень нам знакомо в произносительном варианте «амбал» Из турецкого языка оно проникло в говор черноморских городов и означает в русском языке: «грузчик», «носильщик», «грубый здоровяк»… Но это значения поздние. В «Повести» слово «анбал» идет следом за словом «ключник», как бы дублируя его, или уточняя его смысл… Турецкий «амбаладжи», наш «амбал» и «анбал» «Повести» происходят от греческого «амбаларо» (αμπαλλαρω) — «укладывать», «упаковывать». Таким образом, «анбал» в тексте повести — не имя собственное, не прозвание, но название должности. (Вспомним русское «укладка» — небольшой сундук.) Очевидно данному лицу поручалось ведать ценным имуществом (возможно даже, некими материальными знаками власти типа шапки, жезла, особых ювелирных украшений), находящимся под ключом. Наверное, подобное, очень доверенное лицо должно иметь и очень веские основания для измены своему господину, должно быть прельщено надеждами на некое еще более значительное положение свое в «аппарате власти». И, конечно, именно подобное лицо должно быть привлечено заговорщиками, особенно если их интересуют эти самые «материальные знаки власти»… Труднее разобраться с таинственным «ясин», тем более, что в «Повести» имеется глухое упоминание о том, что жена Андрея Юрьевича была «родом из яз». Некоторые историки (например, Ю. А. Лимонов в книге «Владимиро-Суздальская Русь. Очерки социально-политической истории»), полагают, что речь идет об «уроженцах Северного Кавказа» и даже точнее — об «осетинах»… Что же такое «ясин»? Попробуем предложить свою версию (консультация И. Ю. Марциной). Современное финское «ясен» — «член», «участник». Зырянское «iez» — «конечность», «член тела». Это «iez» («ез», «эз») родственно мордовскому «эрзя»… Вспомним — «родом из яз»…

Ведь северо-восток, куда устремляются Рюриковичи, поскольку им уже «тесно» на юге; вовсе не «пустынные земли». Так называемое «освоение заволжских земель» — это подчинение местных насельников, угро-финских племенных образований. Рюриковичи постоянно сталкиваются с мордовскими племенами и в своих походах на волжских болгар. Но мордовские племена — отнюдь не периферия владений «новых Рюриковичей»; даже вокруг Владимира, столицы Андрея Боголюбского, и в наши дни — целое гнездо угро-финских топонимов и гидронимов: Москва, Талдом, Яхрома, Протва, Икша, Яуза, Клязьма, Кучино… (Обратим внимание на корни «ма» и «ва», означающие «вода»)… По сути шло образование нового этноса, и в этом образовании значительную роль сыграли угро-финноязычные насельники северо-востока, впоследствии растворившиеся в среде «мигрантов» с южной Руси, преимуществом которых было явное превосходство в культурно-бытовой и военной организации…

В сфере «собственно государственной организации» «южнорусские мигранты» также превосходили угро-финнов, находившихся, судя по древнерусским источникам, на стадии только еще формирования института дружинного воинства с князем-полководцем во главе. Тем не менее, определенные отношения с местными правителями у Рюриковичей завязались. Один из них, принявший христианство и получивший имя Стефан, и владел укрепленным поселением Москва. Вероятно, в начале тридцатых годов отношения между ним и Юрием Долгоруким были союзнические, этот союз был скреплен, как положено, «династическим» в своем роде браком Андрея, старшего сына Юрия Долгорукого, и Улиты, дочери местного князька, резиденция которого (или одна из резиденций) находилась в уже упомянутой Москве. «Повесть» приписывает Андрею Юрьевичу еще одну, безымянную, супругу, ту самую, «родом из яз», поясняя, что она принимала участие в заговоре. Но учитывая все, о чем мы уже сказали, а также и то, о чем еще будем говорить, мы можем довольно смело предположить, что Улита и жена «родом из яз» — одно и то же лицо; то есть у Андрея Юрьевича была одна венчанная жена, и участие ее в заговоре вполне естественно: она принадлежала к роду-клану Кучковичей (но были ли сыновья Андрея ее детьми, мы знать не можем, они вполне могли быть сыновьями других его жен, невенчанных, но «по народному праву» вполне «законных»).

Отец Улиты и ее братьев носил прозвание Кучки. Что это за прозвание? На русский лад оно звучало как Кучк/о/а/. Означало же это прозвание тотемного зверя, мифического покровителя и родоначальника, священное животное. Сравним венгерское «Kutya», что и поныне означает «пес», «собака» (не в уничижительном и бранном смысле). А вот карельское «qutsu» — «щенок собаки»… А вот слова славянских языков, интенсивно контактировавших с угро-финскими диалектами: болгарское «куче», русское диалектное «кучко», известное разговорное — «кутенок»… Значит новокрещеный Стефан сохранял тотемное прозвание, указывающее на его «высокое происхождение» — «от священного зверя-прародителя»…

Примерно к 1147 году относится известное летописное известие о том, как «Гюрги» (Юрий Долгорукий) пригласил в Москву, на «обед силен», черниговского Святослава Ольговича. Исходя из этого известия, полагают Юрия Долгорукого «основателем Москвы». Можно предположить, что к этому времени Кучка уже «нейтрализован» посредством уничтожения, а Москва таким образом перешла во владение Юрия Владимировича.

Андрей Юрьевич интенсифицировал курс на «обособление» северо-востока и, значит, еще более нуждался в том, чтобы опираться на «местное население». Во всяком случае мы видим при нем сыновей того же Кучки. Одного из них он казнит. И вот тогда-то и происходит известный заговор…

Можем осторожно предположить, что Кучковичи не только не оставили надежд на возвращение себе власти, но даже (не соблазняясь «милостями» Андрея Юрьевича) предполагали эту власть расширить, «унаследовав» после убийства князя завоеванные Андреем территории. Вероятно Кучковичи намеревались править, «освоив институты государственности» Рюриковичей (служба при Юрии и Андрее, Мономашичах, не прошла даром, «кое-чему научились»); именно поэтому могло быть важно участие в заговоре ключника-анбала, хранителя «державных реалий», важно было и участие в заговоре Моизича, представителя южнорусской знати. Не случайно от имени заговорщиков, согласно «Повести», объявлено было владимирской знати, что «с нами были и из ваших»… Жена Андрея Боголюбского была, как всякая средневековая женщина (а в данном случае скорее представительница первобытнообщинного, нежели феодального уклада), более «человеком своего рода-клана», чем «женой своего мужа». В частности, для нее смерть брата от руки ее мужа означала полный разрыв с мужем (вспомним, как рассуждает Авдотья-Рязаночка, героиня русской былины, прикидывая, кого из родных выкупить из плена: мужа я могу иметь другого и тогда рожу другого сына, а вот другого брата у меня не будет, потому что родители мои умерли. И она выбирает брата. Также и Амалтея, героиня античного мифа, узнав о том, что ее сын убил ее брата, обрекает сына на смерть. Любопытно, что даже Авдотья Лопухина, первая супруга Петра I, в конфликте его с ее братьями приняла их сторону)… Андрей Юрьевич не доверял жене и был прав; возможно, он уже фактически разошелся с ней и фактическим ее мужем был этот самый Петр, «человек из клана Кучковичей»; впрочем, это очень спорное предположение… Вероятно, Улита Кучковна может считаться одним из воплощений характерного для династии Рюриковичей архетипического образа «демонической иноземки». Пожалуй, первым подобного рода воплощением можно предположить Ингигерду, дочь Олава, правителя свейского, супругу Ярослава Мудрого. Ее первым женихом был Олав Норвежский, однако отец ее предпочел союз с Ярославом. Впоследствии конунг Олав, потерявший власть над Норегом (Норвегией), жил какое-то время при дворе Ярослава, и тогда Ингигерд и Олав «любили друг друга тайною любовью», как об этом говорится в нескольких скандинавских источниках; в частности, в «Пряди об Эймунде Хрингссоне»… В дальнейшем в роли «демонической иноземки» для Рюриковичей будут представать: Софья Витовтовна, Зоя-Софья Палеолог, мать Ивана Грозного Елена Глинская и его бабка по матери Анна; Марья Темрюковна, одна из жен того же Ивана Грозного, дочь кавказского (кабардинского) правителя… Эту «роль демонической иноземки» восприняли от Рюриковичей Романовы, фактически именно в подобной роли выступают отчасти: вторая жена Петра I (в дальнейшем Екатерина I); Екатерина II; и — в самом конце — Александра Федоровна, злосчастная супруга Николая II… Отчасти подобное «ролевое» восприятие формировалось позицией православной церкви, крайне опасавшейся возможности католического, «латинского» влияния, отсюда, например, традиционные обвинения в «чародействе и волшбе» в адрес Зои-Софьи, Анны, Марьи Темрюковны; то есть обвинение в действиях, несовместимых с христианской верой…

Однако нам самое время вернуться в Боголюбово, где Андрей Боголюбский уже убит заговорщиками. Владимирские бояре в большинстве своем не поддержали их, однако никаких действий против них не предпринимают. Возможно, Владимир находился как бы в осаде некоего «войска», то есть сторонников Кучковичей. Эти сторонники беспрепятственно грабили Боголюбово, убивали выходцев с южной Руси, в частности, храмовых строителей…

Затем Владимир, вероятно, пошел на соглашение с Кучковичами. Тело Андрея Боголюбского было погребено в Успенском соборе… Как разворачивались события дальше?.. Здесь очень важна была бы хронологическая точность, а она, к сожалению, невозможна… Известно, что Георгий (Юрий) Андреевич был «посажен» отцом в Новгороде и после гибели Андрея тотчас оттуда изгнан. Неясно, добрался ли он до Владимира и «согласился» ли с Кучковичами… Последних, вероятно, поддержали Глеб Ростиславич Рязанский и Мстислав Ростиславич, князь суздальский, и Ярополк Ростиславич, князь ростовский, племянники Андрея, то мирившиеся с ним, то враждовавшие. В конце концов известному Всеволоду Большое Гнездо, младшему брату Андрея, удалось окончательно победить и закрепиться на владимирском княжении. Характерно, что, захватив в плен Мстислава и Ярополка, он приказал ослепить их. Именно Всеволоду Большое Гнездо приписывается расправа с Кучковичами, которых он якобы велел живыми уложить в гробы («короба») и бросить эти «короба» в озеро рядом с Владимиром (так называемое Плавучее озеро). Почему описан именно такой способ казни — неясно… Короба по преданию периодически всплывали и оттуда слышались стоны… Повторяю, что использование в данном контексте мифологемы о заживо погребенных мне неясно…

Всеволод, прозванный Большим Гнездом, имел христианское имя Димитрий (в честь его крещения, то есть духовного рождения, был заложен по приказанию Юрия Долгорукого город Дмитров). Можно предположить, что дочь половецкого хана, мать Андрея Боголюбского, не была венчанной женой Юрия (подобное обстоятельство, как мы уже знаем, не могло помешать князю объявить своих сыновей от «незаконного брака» «законными наследниками»; возможно, сам факт рождения от разных матерей еще более разделял Рюриковичей и формально способствовал конфликтам при «отстаивании права на власть»). Но Юрий имел и законную венчанную супругу, причем весьма престижного происхождения: дочь византийского императора Иоанна Комнина, она приходилась сестрой и «следующему» в династии Комнинов, Мануилу. Из сыновей Юрия Долгорукого Михаил и Димитрий, вероятно, ее сыновья. Согласно летописи, вскоре после смерти отца Андрей Юрьевич изгнал мачеху и ее сыновей. Они уехали в Константинополь, но какую роль там играли и почему вернулись, неизвестно. Однако спустя десять приблизительно лет после своего отъезда Михаил и Димитрий вернулись. Примерно в 1169 году Димитрий-Всеволод участвовал в походе Андрея на Киев. Все-вол од-Димитрий, заняв Владимирский стол, явно чувствовал себя уже северо-восточным правителем. Вел войны с волжской Болгарией и угро-финскими племенными союзами (мордвой), конфликтовал с черниговскими и рязанскими Рюриковичами; использовал наемные половецкие дружины в борьбе с южнорусскими Рюриковичами… Прозвание Большое Гнездо Всеволод получил за большое число сыновей. По одним источникам их было восемь, по другим — десять. Известны наиболее: Феодор-Ярослав, Юрий и Константин. Из жен Всеволода-Димитрия известна по имени одна лишь Мария, но кто она была, неясно. Правление Всеволода продлилось более тридцати лет, он умер в 1212 году…

Однако о его потомках мы скажем в следующей главе, а пока вернемся к смерти Андрея Боголюбского. Андрей был признан церковью святым и сделался третьим по счету «святым мучеником власти» в уже начавшем свое существование пантеоне русских святых. Согласно «Повести», князь задал своим убийцам достаточно риторический вопрос: какое зло я вам сотворил? Ну, допустим, никакого, кроме казни их брата, человека из их рода… Но здесь не следует рассуждать, исходя из понятий «справедливости и права» нового времени. Приказав казнить непокорного ему подданного, Андрей был «в своем праве». А вот убийцы Андрея совершали грешное деяние уже одним фактом своего покушения на жизнь законного правителя… «Законность» Андрея в качестве правителя основывалась, по всей вероятности, на совершенных над ним неких обрядах (типа более позднего «помазания на царство») и также на том, что в его владении находились некие «материальные реалии власти» (вот почему заговорщикам так нужен был хранитель подобных реалий — тот самый «амбал»)… Надо заметить, что подобные формальные основания «законности» имели большое значение и в более позднее время. Известная Марина Мнишек продолжала борьбу за престол, поскольку, будучи «помазана», справедливо полагала себя законной царицей, супругой законного Рюриковича Дмитрия (вот еще одна «демоническая иноземка»). А вот более раннего времени пример, в котором фигурирует более архаическое основание «законности» — «материальная реалия власти»: в 1433 году на свадьбе своего сына Василия княгиня Софья Витовтовна (ага, еще одна «демоническая иноземка», вот кто у нас то и дело катализирует, что называется, процесс борьбы за власть), так вот, Софья Витовтовна сорвала пояс, и не простой, а золотой, с одного из почетных гостей, с княжича Василия Юрьевича. Это оскорбительное действие повлекло за собой воистину шекспировский размах страстей и, в частности, ослепление сына Софьи Витовтовны, но об этом нам еще предстоит говорить… А золотой пояс, он и был той самой «материальной реалией власти»; и вероятно, довольно давнего происхождения реалией, этот пояс дал в придание за своей дочерью Евдокией суздальский князь Дмитрий Константинович, отдавая ее в жены Дмитрию Ивановичу (известному Дмитрию Донскому), пояс символизировал «право» на великое княжение владимирское (возможно, это был старой работы пояс и когда-то его ношение означало еще права на великий киевский стол). Софья Витовтовна публично обвинила Василия Юрьевича в незаконном владении поясом…

Стало быть (возвращаясь назад во времени), Андрей Боголюбский был канонизирован в качестве законного (от Бога) правителя, убитого «беззаконниками», но, вероятно, причина его канонизации была и довольно практическая в своем роде: его преемники нуждались в «собственном северо-восточном» святом князе-покровителе. У Южной, Киевской Руси подобные покровители были, святые князья Борис и Глеб. Канонизация их была необходима Ярославу Владимировичу, она стала как бы финальным аккордом в его борьбе за великий киевский стол. И вовсе не случайно Андрей Боголюбский в «Повести», обращаясь к своим убийцам, сравнивает их с убийцей Глеба…

Но кто же такие Борис и Глеб? Очень, на первый взгляд, нелепый вопрос. Разве мы не имеем о них внятных свидетельств в летописной традиции и в известном «Сказании о Борисе и Глебе»? Вот даже очень красочный портрет Бориса, в котором «канонические» византийские черты «портрета молодого правителя», вероятно, сочетаются с какими-то реально имевшимися чертами внешности и характера: «Телом бяше красен и высок, лицом смугл, плеча высоце, в чреслах тонок, очима добр и весел; брада мала и ус, млад бо бе еще… на ратех храбор, в советах мудр, и благодать Божия цветяше на нем…»

И все же все не так просто…

Приведу фрагмент из моей работы «Болгары и мир»:

«…Судя по всему, этноним «болгар» крайне стар, древен. Значит, скорее всего он должен впрямую соотноситься с религиозным сознанием его древних носителей, с сакральной символикой. Престижность такого этнонима заключалась в том, что он выводил своих носителей от зооморфного сакрального предка, посредника между отцом-небом и матерью-землей. Итак, сакральный зверь, но какой? Неверно было бы упрощать сознание древних. Наивно предполагать, что они обожествляли некоего конкретного зверя, реальную «зоологическую единицу» — тигра или волка. Напротив, первично сакральное животное, сказочный «небесный» зверь, и от него уже происходят наименования конкретных животных, их разновидностей, пород.

Фасмер подчеркивает, что в разных тюркских языках слово «барс» означает тигра, пантеру, барса, рысь, гиену, волка. Собаку и волка называет в качестве тотемных животных болгар П. Юхас (венгерский историк-болгарист). Бар (монгольск.) — тигр, барс. Бури (казахск.) — волк. В. Бешевлиев в книге «Първобългарите. Бит и култура» (София, 1981) в качестве тотемных животных болгар приводит собаку, коня, оленя… Изображения тигра-барса-волка встречаем и на Волге и на Дунае. Иногда верхом на сакральном звере — женщина-прародительница, с которой он вступает в священный брак. (Вспомним Елену Прекрасную русских сказок, и ее волк везет на себе). Вероятно, впоследствии культ коня подменяет собой культ верхового «дикого» сакрального зверя. Но нас в данном случае интересует даже не столько сам этот культ сакрального зверя-прародителя, общий для всего человечества, сколько «фонетическое оформление» наименования «небесного зверя» в данном конкретном случае, то есть у болгар… В «Древнетюркском словаре» (Л.,1969) находим — bars — тигр; barsjil — год тигра (не отсюда имена собственные дунайских болгар — Борил, Барсил?); этнонимы bars и barsgan, а также — «barak» — «лохматая сильная охотничья собака». В словаре Найдена Герова и в «Речник на редки, остарели и диалектни думи в литературата от XIX и XX век» под ред. С. Илчева (София, 1977) также находим «барак» в значении «космат», «рошав» — «лохматый», «косматый». Отсюда и прилагательное «барачест»… В «Китайско-русском словаре» Палладия Кафарова (Пекин, 1888) находим понятия, тюркские по происхождению: «бао» — барс, «бао ань» — прекрасный… Понятием «бао» обозначается и шаманизм, иероглифом «бао» болгары означаются в современном китайском языке.

Сакральному зверю, фонетически означаемому «б-р», поклонялись не только болгары. Но они сохранили и удержали древний этноним. Мы можем предположить, что за этим стояли особые посвятительные обряды. О религиозных верованиях болгар в период их «неразделенности» на волжских и дунайских известно мало. Возможно, сакральный зверь-прародитель рассматривался как некий посредник между Отцом-небом и человеком. Посвятительные обряды как бы придавали человеку свойства сакрального зверя и таким образом приближали к священному небу. В известном «Синодике царя Борила» упоминалось, что богомилы считают, будто дьявол создал мир и людей как бы с дозволения Бога. Не отголосок ли это культа сакрального зверя? Интересно, что в библейском предании об Исаве и Иакове первородство и благословение принадлежат первоначально косматому («барак»!) Исаву. Их надо выкупить, накормив его ритуальной пищей…

«Ба/а/о/р/ы/и/с» (оно же — «Бао ань» — «Баян») было одним из династических болгарских (общеболгарских) языческих имен (вспомним все, что мы уже знаем о «языческой номинации»). Но главное значение этого имени, по-видимому, заключалось в том, что оно было сакральным, маркировало посвященность.

Как оно произносилось? На этот вопрос мы, наверное, никогда не ответим. Но сохранилось много вариантов его написанная. Вероятно, одним из них являлось «Булгар». Так именуют Аспаруха, основателя государства дунайских болгар, Михаил Сирийский, Лев Диакон, Иосиф Генезий. Мавро Орбини и поздние болгарские хронисты на Балканах вслед за ним называют первым болгарским правителем Бурича (Burisc) (Мавро Орбини. «Книга историография початия имене славы и расширения народа славянского». М., 1722). Вероятно, болгарский правитель всегда и был «баром» — посвященным, то есть, как это бывало фактически во всем мире, во всех первоначальных «системах власти», соединял в своей личности функции правителя и жреца (вспомним Олега, Ольгу, Кучку)…

К «Сказанию о зачатии царства Казанского» Ф. Т. Васильева (Казань, 1902) приложено «Родословие» правивших в Казани ханов (1224–1552). Среди собственно мусульманских имен сохранены и старые болгарские (общеболгарские) династические, и среди них: Беркай, Баракчин, Барту, Баян, Балынь, Барак, Балбарс, Биряк и т. д. (имена даются в русском написании).

Современные казанские имена — Барий, Барс, Барис, Болгар. У Недялки Ивановой и Пенки Радевой («От «а» до «я». Имената на българите». София, 1985) находим имена «Балас» и «Балам». У Н. П. Ковачева («Честотно-тълковен речник на личните имена у българите». София, 1987) — имена женские: «Бара» и «Бария».

Фасмер производит «Борис» от монгольского «богори» — «маленький», разделяя точку зрения Томашека и Паули. Он же приводит версию Томашека и Маретича, производящих «Борис» от «Борислав». Впрочем, С. Илчев («Речник на личните и фамилии имена у българите») полагает, что «Борислав» придумано писателем Иваном Вазовым (драма «Борислав», 1893). У Илчева мы находим и женские формы: Бориса, Бориска, Бара, Бария…

На примере рассмотрения истории Бориса и Глеба, сыновей князя Владимира Святославича (первое двадцатилетие XI века) мы все же попытаемся развить нашу версию, пользуясь как приемом разработанной нами системой так называемого «целостного рассмотрения истории болгар».

Основными первоисточниками сведений о Борисе и Глебе являются: древний русский летописный свод «Повесть временных лет», «Сказание о Борисе и Глебе», «Жития святых мучеников Бориса и Глеба и службы им». «Сказание» и «Повесть» называют их матерью одну из многочисленных жен Владимира, «болгарыню». Созданная в период интенсивных контактов волжских и дунайских болгар, «Повесть» фактически не дифференцирует их (только «пунктирно», что называется, — по вероисповеданию), так что мы но можем определить, на какой «болгарыне» был женат Владимир, волжской или дунайской (если он вообще был женат на какой бы то ни было болгарке). Древнерусские источники подчеркивают разноплеменность жен Владимира. Трудно понять, является ли это отражением истинного положения вещей, или просто — определенным аналогом библейской «модели» — гарем «увлеченного» язычеством Соломона. Ведь многоженство демонстрируется как проявление Владимирова язычества. По-видимому, так никогда и невозможно будет установить, сколько раз и на ком женат был Владимир и сколько у него было детей. К «этническому» и «именному» списку жен Владимира, приводимому Татищевым, следует отнестись с осторожностью, поскольку подлинники, на которые опирается Татищев, нам неизвестны, они погибли во время пожара… Например, «греческой жене» Владимира Татищев дает имя Предлава; а на «чехине» Владимир, если исходить из хронологии его жизни, женился в Скандинавии… Но нас сейчас интересуют два имени из Татищевского списка. Это фигурирующие рядом: болгарка Милолика и «чехиня» Адиль. О «Милолике» мы уже упоминали, это типичное «искусственно сконструированное», характерное для русской литературы второй половины XVIII века «древнее славянское имя». Разумеется, это имя не зафиксировано ни в одном именнике реально существовавших и бытовавших славянских имен. Не встретим мы у чехов и ничего похожего на «Адиль». Зато «Адыл», «Итыл» — болгаро-хазарское название Волги, и до сих пор находим мы у балкарцев (кавказских болгар) имя Адиль (мужское), а у волжских (казанских) болгар — мужскую форму Адель и женские — Аделя, Аделе. Возможно, в некоем первоисточнике, которым воспользовался Татищев, «Адиль» относилось именно к болгарке, но Татищеву показалось «более соответствующим» чешке. Возможно, перед нами не собственно имя, а просто указание на происхождение этой женщины — «с реки Адыл». Но тогда она — волжская болгарка… Впрочем, зная вольное обращение Татищева с источниками, возможно предположить, что никакой «женщины с реки Адиль» не было вовсе, а речь шла просто о знатных заложниках, живших при дворе киевского князя, как это обычно практиковалось в средние века.

Подобными заложниками «с реки Адиль» могли быть Борис и Глеб. Ведь если бы они родились в Киеве, то, вероятно, известны были бы нам под характерными славянскими прозваниями, как другие сыновья Владимира… Но являлись ли они именно сыновьями Владимира? Версия о том, что они могли быть сыновьями его единственной законной, «венчанной» супруги, византийской принцессы Анны, никак, что называется, «не проходит»; возникает явное хронологическое несоответствие, то есть они были бы совсем маленькими мальчиками; и кроме того, неясно, почему они тогда получили такие странные имена, явно негреческого и неславянского (и, вероятно, и не скандинавского) происхождения. И слишком ясна была бы в этой версии идеологическая подоплека: доказать, что первые русские святые рождены матерью-христианкой и сами отчасти (уступка византийскому духовенству) византийского происхождения… Любопытно, что из всех сыновей Владимира именно Борис и Глеб выступают в качестве «братьев»; что называется, «в паре». Это невольно наводит на мысль о символической античной «парности» братьев и «названых братьев» — Кастор и Поллукс, Ахиллес и Патрокл… «Небесные близнецы» античного «пантеона созвездий»…

Смутны летописные известия о получении в 987–989 годах Борисом и Глебом уделов. Борис получил то ли Ростовское княжение, то ли Вышгород (под Киевом); Глеб — Муромское княжение. В «Сказании» Святополк упрекает Владимира за то, что тот постоянно держит Бориса при себе. В 1015 году Борис и Глеб были убиты своим братом Святополком (то ли одним из сыновей Владимира, то ли сыном Ярополка, воспитанным при дворе Владимира; Святополк мог попасть к Владимиру, как еще при жизни Ярополка, в качестве заложника; так и после победы Владимира над Ярополком; то есть и Святополк и Борис и Глеб не были Владимиру «настоящими сыновьями» и это могло влиять на их положение в иерархии «наследников»). После смерти Владимира между его наследниками начались династические распри. Причиной устранения Бориса и Глеба могло послужить, допустим, то, что они в борьбе за Киев могли рассчитывать на помощь и поддержку как волжских, так и дунайских болгар. О чем свидетельствует, например, предсмертный поход Бориса, который отправился «на печенегов», а их почему-то «не оказалось на месте», а Борис «стал на Альте» — довольно удобно, если он собирался к Дунаю или ждал подкрепления… В дунайской Болгарии в это время происходят конфликтные отношения царей из династии «сыновей Николы», Гавриила Радомира и Ивана Владислава, завершившиеся воцарением последнего. Иван Владислав завязывает сношения с печенегами и посылает к ним своего воеводу (одного из «водителей дружин»). Однако византийский император Василий II сумел не допустить «окончательного» союза болгар и печенегов… Василий II — родной брат Анны, единственной законной супруги Владимира… Что в этом контексте означает поход Бориса? Куда он шел? Может быть, именно к печенегам?.. Трудно ответить… Что стоит за скупыми сведениями?..

Христианские имена Бориса и Глеба — Роман и Давыд — упомянуты в «Сказании». Борис и Глеб, как мы убедимся чуть позднее, имена парные, Роман и Давыд — нет… Христианские, «крестильные» имена братьев фактически забыты. Были ли братья на самом деле крещены, или христианские имена им дали после смерти, когда понадобилось их канонизировать?..

«Повесть временных лет» свидетельствует о более или менее активных контактах Владимира о болгарами. Был ли он женат на болгарке, имел ли от нее сыновей, неизвестно. Но при нем находились два «бара», которые пользовались его милостями, он был к ним привязан. Однако вскоре после смерти Владимира чужаки были уничтожены. Почему «чужаки»? Но о «чуждости» Бориса и Глеба красноречиво свидетельствуют титульные прозвания остальных наследников Владимира: Вышеслав, Изяслав, Святополк, Мстислав, Ярослав, Всеволод. В этом «саду славянских корней» истинными чужаками выглядят «Борис и Глеб». Повесть временных лет рассказывает, в частности, о походе Владимира и уже известного нам Добрыни на болгар (вероятно, все же на волжских). В качестве союзников Владимира и Добрыню сопровождали «торки» — этническая группировка, выступающая в летописной традиции то в качестве союзников, то в качестве противников Рюриковичей… Увидев, что пленные болгарские воины обуты в кожаные сапоги, а не в обувь, плетенную из лыка («лапти»), Владимир поспешил заключить с болгарами мир, полагая, что, имея такое богатство (обувая воинов в сапоги) и соответственно силу, болгары не станут его данниками. Мир был заключен на длительное время, «пока камень не поплывет, а хмель не потонет», то есть так называемый «вечный мир». Не тогда ли Борис и Глеб попали к Владимиру в качестве знатных заложников?.. Из Повести временных лет также известно, что болгары-мусульмане предлагали Владимиру «свою веру» (то есть волжские болгары)…

В сущности, мы не можем точно определить, располагали ли Борис и Глеб уделами, или находились при Владимире. Во всяком случае они пользовались правами «сыновей», как и Святополк. (В сущности, по средневековому феодальному «праву» понятия «сын», «отец», «мать», «внук», «племянник» означают скорее некие социальные функции, нежели категории родства). Сообщения о княжении Бориса в Ростове — явно позднейшие приписки, сделанные после канонизации. Но сообщение в «Житии Константина Муромского» о том, что муромчане не пустили на княжение Глеба, А. А. Шахматов в «Разысканиях о древнейших русских летописных сводах» (СПб, 1908) не полагает позднейшей вставкой… Почему муромчане «не пустили» Глеба? «Житие Константина Муромского» видит причину в том, что Глеб был христианином, а муромчане — язычниками… Но не была ли причиной все же «чуждость» Глеба, то, что он все же лишь «косвенно» принадлежал к Рюриковичам?..

В «Сказании» Борис с ужасом встречает известие о смерти Владимира как весть и о своей неминуемой гибели… Фактически после смерти Владимира Борис и Глеб остаются одни, могут полагаться лишь друг на друга… Цитата для примера: «В древности юноши-заложники, дети подвластных князей, назывались внуками, племянниками…» (А. Вельтман. «Маги и мидийские каганы XIII столетия». М., 1860)… Во всяком случае, для Бориса в «Сказании» Владимир — отец-господин («…уви мне отче господине мои…»). Любопытно, что на современный русский язык это «отец господин» переведено как «отец и господин»…

А, собственно, когда были убиты братья? Борьба за киевский престол после смерти Владимира приходится примерно на 1015–1019 годы… Древнерусская традиция называет Бориса и Глеба младшими сыновьями, словно бы педалируя ассоциацию с библейской «моделью»: двенадцать сыновей патриарха Иакова, из них младшие — любимые — Иосиф и Вениамин…

Интересно, что по ибн-Фадлану, в 921 году при дворе Багдадского халифа ал-Муктадира находились два «бара»: Барыс — «гулом» — «отрок», то есть доверенное лицо, доверенный слуга; и Тегин (титульное имя, означающее младшего в иерархии наследования)… Барыс и Тегин проявляют именно «вероисповедническую активность» При них прибыл посол царя волжских болгар Алмуша; они способствовали тому, что халиф принял его и отправил на Волгу посольство (в составе которого и находился ибн-Фадлан). Барыс и Тегин также входили в это посольство… А спустя несколько десятилетий волжские болгары уже предлагали Владимиру принять ислам… Любопытно, что при принятии христианства дунайскими болгарами (примерно 865 год) активную роль также принимает на себя «бар» — Борис I. При крещении он получил имя Михаил. Вероятно, не только потому, что византийский император был его крестным, но и потому, что Михаил — имя архангела, полководца небесного воинства. Интересно, что в земле волжских болгар ибн-Фадлан видел северное сияние, которое ему объяснили, интерпретировали как битву небесных воинов, олицетворяющих силы добра и зла. Удивительно, как пропущено это важное свидетельство существования общеболгарского фольклора. Богомилам не нужно было заимствовать дуализм, он уже давно был у болгар, свой собственный… Преемниками принявшего ислам Алмуша были Микаил и Ахмед. «Микаил» — имя достаточно мало распространенное среди мусульман. Являлся ли болгарский Микаил также «баром»? Или его имя — следствие контактов волжских и дунайских болгар, контактов активных, несмотря на различие принятых вероисповеданий? Быть «баром» было первоначально важнее, нежели христианином или мусульманином?

«Можно предполагать, — пишет Ковалевский, — что это имя Барыс (речь идет о Барысе при багдадском халифе — Ф.Г.) тождественно с именем южно-болгарского царя Бориса, принявшего крещение около 864 года, от которого пошли соответствующие христианские имена у славян. Славянская форма имени Борис вполне закономерно происходила бы от Барыс. Однако в данном случае на берегах Волги это имя не могло быть уже славянским». Оно было, судя по всему, общеболгарским титульным прозванием. А на Руси Рюриковичей распространилось вследствие канонизации его носителя; всего вероятнее, волжского болгарина. А например, в сербский именник имя попало уже от болгар дунайских…

Что могло привлекать Владимира и Муктадира в «барах»? По сохранившимся довольно многочисленным свидетельствам, ал-Муктадир испытывал жадное любопытство в отношении всевозможных «диковинок». А уж кто-кто, а болгары могли показать интересные «диковинные чудеса». Владимир же был совсем «начинающим» христианином и попросту еще не избавился от чувства страха и почитания жрецов «чужих богов»; возможно, ему еще не доставало силы воли, чтобы окончательно признать языческих богов неистинными… Возможно, киевский Борис начал «творить чудеса» еще до того, как превратился в мощи, еще при жизни… Лиудпранд Кремонский (о нем нам еще придется говорить) сообщает в своем «Антаподосисе» о сыне царя дунайских болгар Симеона; этот юноша носил имя Б/а/о/ян (фонетический вариант имени Б/а/о/рис) и «умел превращаться в зверя»… Что это было? Пожалуй, на подобный вопрос отвечает одно из настенных (в стиле «граффити») изображений в древней болгарской столице Плиске-Преславе. Изображен человек с головою зверя (наподобие тигриной) и с бубном в руке. То есть речь может идти все о том же культе «священного зверя», причем в варианте наподобие шаманского камлания (сеанса гипнотического воздействия), описанного позднее, например Таном-Богоразом, наблюдавшим народности севера Российской империи. Здесь и зрительное воздействие — маска зверя, и звуковое воздействие — ритмические удары в бубен. И, вероятно, характерные движения — «танец»… Это первые десятилетия X века. Боян — внук Бориса-Михаила. Известны два старших брата Бояна — Михаил и Петр. Известно и христианское имя Бояна — Вениамин, маркирующее младшего представителя династической иерархии; возможно предположить, что само сочетание Боян-Вениамин указывает на юниоратную систему наследования, при которой младший наследует именно жреческие функции. Подобный юниорат хорошо нам знаком по… европейской сказочной традиции, когда младший брат (сестра) традиционно получает помощь/власть, олицетворенную в обличье «колдовского», тотемного животного — кота, коровы и даже… щуки; в более поздних вариантах (сказки о Золушке, например) животное уступает место антропоморфному «волшебнику»… Вероятно, именно болгарские «посвященные» («бары») считались сильными, владели разнообразными приемами камлания — гипнотического воздействия… Попруженко в своем исследовании о Бориловом «Синодике» (этот «Синодик», составленный при царе Бориле, в начале XIII века, представляет собой сочинение, направленное против богомильства, очень значимого в европейской истории болгарского еретического движения, оказавшего определенное влияние и на русские и в особенности на западноевропейские религиозные тенденции); так вот Попруженко в своем исследовании пишет о рукописи из собрания Григоровича, в которой говорится, что «Болгарская земля» — седалище ведьм и колдунов, особенно славящихся своим умением предсказывать будущее. Не это ли искусство «мантии» — гадания — привлекало в равной степени к «барам» и мусульманина ал-Муктадира и христианина Владимира?..

Брат Бориса Глеб и в «Сказании» и в Повести временных лет — как бы «на втором месте»… Фасмер производит имя «Глеб» от древнескандинавского «gudleifr» («отданный под защиту божества»). Он же приводит и русскую народную этимологию, основанную «на созвучии» — на общности звучания слов: «Глеб — хлеб». Брат Бориса в русской народно-религиозной традиции почитался как покровитель хлебных злаков. Илчев в своем словаре приводит имена дунайских болгар: Голуб, Голюб, Гълъб. Он полагает смысловое значение подобного имени пожелательным — «чтобы был как голубь». Но, учитывая все, что мы выяснили относительно «Бориса», можно рискнуть предположить иное значение этого имени — «победитель» (сравним турецкое «галип», «галиб»). Ведь древний общеболгарский язык относился к тюркским языкам… Дунайский болгарский голубь на поверку оказывается весьма странной птицей. В уже упоминавшемся нами словарике болгарских имен, составленном Н. Ивановой и П. Радеевой в период интенсификации «идеологических гонений» на «тюркские корни», читаем: «Мужское личное имя Гылыб приобрело популярность, потому что так прозвали известного Христо Данова Сариева, родившегося в 1835 году в городе Калофере. Он был тайным курьером революционного комитета. Прозван «Гылыб-воевода» за свой героический поступок: он ворвался, «как голубь», в султанский дворец и предъявил султану ультиматум повстанцев»… Очень героической птицей оказывается символ кротости — голубь! Но если попробовать написать: «его прозвали Победителем», «он Победителем ворвался»… Кажется, текст приобретет более естественное звучание… Итак, возможно предположить, что по крайней мере во второй половине XIX века имя употреблялось совершенно адекватно в смысловом отношении. То есть употреблявшие это имя знали его значение и едва ли полагали голубя такой уж воинственной птицей… Древнерусская форма «Глеб» могла оформиться под влиянием уже существовавшего «Улеб» По поводу половца, фигурирующего в Повести временных лет под именем «Глеб», Д. С. Лихачев замечает: «Здесь интересно то, что какой-то знатный половец носит русское имя «Глеб». В своих комментариях к Повести временных лет Лихачев полагает подобное имя половца следствием русского влияния. Но возможно предположить и то, что нет ничего удивительного в подобном имени «знатного половца» — «Победитель», равно как и в том, что в Повести это имя писалось уже на русский лад. Ведь имена «Борис» и «Глеб», сделавшись именами русских святых, закрепились на Руси. Лица, находившиеся при Владимире, были всего лишь первыми носителями этих имен. Но сохранение ими болгарских династических, маркирующих «посвященность» имен говорит о многом. Например, о том, что они должны были восприниматься (или во всяком случае сами себя мыслили) в качестве некоей «пары». Их имена легко складываются в единую конструкцию: Барис-Галиб — священный зверь — победитель… Вспомним еще раз Олега, Ольгу, дунайского болгарского Бориса-Михаила, Владимира Святославича и его мать, пророчицу Малушу… Для того, чтобы так или иначе распоряжаться «вероисповедническим процессом», в частности, «принимать новую веру», надо было изначально принадлежать к «жреческому сословию»… Судя по именам, Борис и Глеб и принадлежали «к жреческому сословию». И, как мы уже сказали, могли сделаться популярны в качестве «творителей чудес» еще при жизни…

Однако закончить историю Бориса и Глеба на подобном утверждении, значит, еще многого не сказать. Потому что далее следует вопрос: как произошло их убийство?.. А вот возможный ответ на этот вопрос непосредственно затрагивает непростую и даже и болезненную проблему использования сведений, содержащихся в зарубежных источниках… Ведь история Рюриковичей — давняя история, сведения о них зачастую противоречат одно другому даже и в нашем основном источнике, в русской летописной традиции… Было бы наивно и в принципе неверно утверждать, будто именно древнерусские, или именно современные им западноевропейские источники «говорят правду». Вероятно, эпизоды, подобные истории Бориса и Глеба, должны в интерпретации историка принципиально представлять собой не категорическое утверждение одной какой-либо «истины», но именно обзор и сопоставление имеющихся версий… Каноническая версия о убиении Бориса и Глеба Святополком нам хорошо известна. Однако в 1833 году была опубликована одна из исландских саг — «Прядь об Эймунде Хрингссоне». Уже в следующем году это произведение под именем «Эймундовой саги» появилось на русском языке. Перевод был выполнен О. И. Сенковским, историком и филологом, также издававшим популярный журнал «Библиотека для чтения», Сенковский выступал и как прозаик, под псевдонимом «барон Брамбеус»… Публикация «Эймундовой саги» вызвала конфликт, Сенковского упрекали в том, что он пытается подорвать авторитет Повести временных лет, лежащей в основе русской истории. Впрочем, на стороне Сенковского, доверявшего скандинавскому источнику, выступил, например, М. П. Погодин… И до сих пор «Сага об Эймунде» остается объектом дискуссионных суждений…

Но каковы же сведения, содержащиеся в этом источнике?

Прежде всего, в саге содержатся сведения о своего рода «втором норманнском ренессансе», когда для борьбы с братьями после смерти отца Ярослав Владимирович использовал наемные дружины норманнов. Этот факт подтверждается и другими источниками, и связан и с женитьбой Ярослава на Ингигерд и с пребыванием в Киеве Олава Норвежского (сага даже утверждает, что Олав и Ингигерд, в русском крещении Ирина, едва ли не правили вместо Ярослава, то есть как бы с его согласия)… Эймунд и Рагнар были предводителями наемных варяжских дружин. Идентифицировать персонажей саги с персонажами Повести временных лет не составляет труда. Вальдамар — это Владимир Святославич, Виссавальд — Вышеслав, Ярислейф — Ярослав, Вартилаф — Брячислав, внук Владимира… Сомнение вызывают два лица — Бурислейф и Бурицлав. Впрочем, сага их различает. Бурицлав — это хорошо известный скандинавам польский правитель Болеслав Храбрый, тесть Святополка и союзник. А Бурислейф — известный нам Борис. Любопытно, что «Эймундова сага» — единственный источник, где Борис носит имя, похожее на «Борислав». Впрочем, вполне логично, что создатели саги «добавили» к имени «Борис» титульное княжеское «слав». Не исключено, что и сам Борис так называл себя, на славянский, княжеский лад, подчеркивая тем самым свои претензии… Ни Святополк, ни Глеб в саге не упоминаются; говорится о борьбе Ярослава и Бориса за Киев. Причем, Борис оказывается тесно связанным с «Туркландией» — тюркоязычными народностями; он ведет на Киев, где находится Ярослав со своими норманнами, тюркоязычную «рать». Ярославу удается одолеть Бориса хитростью, подослав Эймунда и Рагнара, которые тайно пробираются в шатер Бориса и убивают его… Кто же убийца Глеба? Где находится Святополк? На эти вопросы сага не дает ответа…

Впрочем, существует еще одна причина, вследствие которой может быть понятна ненависть православной церкви именно к Святополку и объявление именно его убийцей Бориса и Глеба. Кстати, язычником Святополк быть не мог, тогда король-христианин Болеслав не отдал бы за него дочь. Но какого же рода христианином был Святополк? Кое-что проясняет «Хроника» Титмара Мерзебургского, в которой говорится о заточении Владимиром Святополка вместе с его женой и ее духовником… Прибавим сюда то обстоятельство, что Владимир получил христианство из Константинополя, Болеслав же был христианином «на римский манер»… Можно сказать, что Византия дважды выиграла в борьбе с Римом: первый раз — христианизировав «по константинопольскому подобию» дунайских болгар; и второй раз — то же самое проделав с Киевской Русью… Однако надо сказать, что в плане внешней политики это мало помогло Константинополю…

Итак, на примере истории Бориса и Глеба, мы можем понять прежде всего, как трудно «изучать и писать историю»; какая это непростая работа: сформулировать, составить, сопоставляя данные источников, ту или иную версию. И следует примириться с тем, что возможно существование нескольких версий одного и того же события. Но и это еще не все. Обратим внимание на то, что добродетели Бориса и Глеба и их убиение описаны в «Сказании» по определенному канону; в данном случае, по византийскому житийному канону. По определенному канону описано и убийство Бориса в Эймундовой саге; но здесь задействованы модели построения фольклорные, модели сказки, легенды… Дело в том, что любой текст имеет свою структуру, состоит из определенных «канонических моментов». Собственно информация в любом тексте подается посредством использования определенных моделей построения текста. Это совсем не означает, что тексты лгут; нет, просто надо уметь прочитать текст; надо уметь учитывать, в какое время жил создатель текста, какого был вероисповедания, каковы были его политические убеждения, у кого на службе он находился или мог находиться… Например, ясно, что Повесть временных лет ориентирована на византийские письменные традиции. Женитьба Владимира Мономаха на дочери англосаксонского правителя показывает его «англосаксонские связи», объясняющие, в свою очередь, использование «англосаксонской модели» в «Поучении». Трудно понять «Войну и мир», не разобравшись в том, как использует Толстой «модели», задействованные в «Пармской обители» Стендаля или в «Юлии или новой Элоизе» Руссо. И невозможно ориентироваться в литературной жизни Европы XX века, не понимая мощного влияния именно русских «литературных моделей»… Итак, будем учиться уважать текст; будем учиться видеть в создателе текста, даже если мы не знаем его, все равно будем учиться видеть в нем сложную личность, имеющую свои убеждения, свою ориентацию на определенные образцы…

И, конечно, очень-очень важно понять, что вовсе не непременно мы получим ответы на все интересующие нас вопросы; даже если будем работать много и плодотворно… Зачастую важным достижением является уже сама возможность сформулировать, задать вопрос; «поставить вопрос, что называется…»

Что же касается Бориса и Глеба, то, конечно, не стоит забывать о том, какое место занимают они в русской культуре; они — русские святые, этого у них не отнимешь, несмотря на все версии, их происхождения и жизни и смерти…

И вот теперь-то, кажется, самое время перейти еще к одной тайне Руси Рюриковичей, к таинственному тексту, который мы знаем под условным названием: «Слово о полку Игореве»…

Но прежде поговорим об образованности как таковой, образованности аристократов, в частности; и, разумеется, об образованности Рюриковичей… Все мы (я имею в виду читателей этой книги и себя) воспитаны, пожалуй, в буржуазно-интеллигентских традициях. Пожалуй, четко укоренены в нашем сознании представления о престижности учения, образованности, о том, что «надо учиться», «надо получить образование»… Согласно этим представлениям, отсутствие «условий», отсутствие «средств» (денег, попросту говоря) может помешать «получить образование»… Понятие «образованности» мы включаем как один из «составных компонентов» в наше понятие об «аристократизме»… Согласно очень народным представлениям, «барин» может целыми днями ничего не делать, утопать в пуховиках и гонять чаи с сахарной головой вприкуску. Согласно нашим, в сущности, буржуазно-интеллигентским представлениям, тот же полумифический «барин» счастлив тем, что «может нанять» своим детям любых учителей и гувернанток и гувернеров, и таким образом «дать им самое лучшее образование»…

Но… обратимся к более позднему времени… Что сделали, например, Жюльен Сорель и Растиньяк, до безумия жаждавшие «сделаться своими» в самых «сливках» аристократического общества? Может быть, уселись за книги и принялись учиться, учиться, учиться? Нет, как ни странно (то есть совсем и не странно), вовсе забросили учение. Да постойте, мы ведь, кажется, знаем, что аристократу учиться — «непрестижно». Ну да, у Грибоедова — с насмешкой — «он химик, он ботаник… князь Федор, мой племянник…» И правда, зачем князю быть «химиком»?.. Ему вообще не нужно учиться, ему даже литератором, поэтом быть стыдно… Вот и аристократ Чарский, герой пушкинских «Египетских ночей» едва ли не ужасается тому обстоятельству, что безродный итальянец-импровизатор — в сущности, коллега, «собрат по перу», и чей, его, его собрат, его, русского аристократа!.. «Нынче все учатся…» — констатирует о барских детях крепостная нянька Авдотьюшка в повести С. Н. Терпигорева «Марфинькино счастье». «Нынче» — это именно в конце первой половины XIX века, в начале либеральных реформ Александра II… А «прежде», стало быть, не было так уж «обязательно» и «престижно» учиться?.. Да, вероятно; потому и пожилой помещик в романе И. Кущевского «Николай Негорев» удивляется, почему его сын предпочитает военной карьере обучение в университете; но это все то же время Александровских реформ, резко встряхнувших общество, резко и словно бы внезапно поднявших престиж образованности, поставивших образованность едва ли не выше «благородного происхождения»… Но, может быть, и «нынче» учатся «не все»?.. Да, так оно и есть… В своих «Записках фрейлины», оконченных в 1899 году (нам еще придется к этим «Запискам» обращаться), А. А. Толстая, наблюдавшая, даже можно сказать, вырастившая не одно поколение Романовых, задается вопросом: «Почему все они или почти все ненавидят свои классные комнаты?». (Речь идет о великих князьях). И сама же отвечает: «Да потому что они видят в гимнастике ума невыносимое ярмо, давящее на них, тогда как они отнюдь не убеждены в его необходимости и стараются не утруждать себя понапрасну». Прислушаемся к словам этой явно умной женщины. Скорее невольно, нежели сознательно она в своих рассуждениях рисует некий архетипический образ аристократа, знатного человека. (Кстати, сама она вынуждена была «учиться и работать», служить при дворе, отец ее был беден, за ней не было приданого и она осталась незамужней)… Итак, послушаем Александру Андреевну: «В России Великие князья играют исключительно важную роль, как нигде в мире. Появление любого члена Царской семьи, особенно в провинции, вызывает в народе всплеск радости и энтузиазма, отражающий его любовь к своему Государю…» Стал о быть, в обществе, где сохранились элементы архаической структурированности, престиж аристократии, «знати» исключительно высок. Один только их вид уже «вызывает всплеск энтузиазма»… И это естественно. Ведь не случайно «профессия» правителя соединялась с «профессией» жреца; власть, «знатное происхождение» — от Бога… Тут опять и Олег и Ольга вспоминаются, и прочие… А вчитаемся в произведения Льва Николаевича, гениального племянника Александры Андреевны… Вот ему-то все довелось испытать: и общение неприятное с какими-то «образованными» разночинцами, и приучение себя, аристократа, к «упорному труду»… Так вот, мы замечаем, что в произведениях Льва Николаевича «люди из народа» (крестьяне, слуги) испытывают «всплеск радости и энтузиазма», когда их баре, «господа», много едят и пьют, бросают деньги на ветер, шумно веселятся… И даже и некоторое презрение испытывает «народ» ко всевозможным «князьям-ботаникам», этаким маргиналам… «Андрей Николаич», потративший кучу денег на обновление своего гардероба и устраивающий шумные пиры, вполне достоин уважения и «всплеска радости и энтузиазма» своего камердинера. Но тот же «Андрей Николаич», усевшийся на жесткую университетскую скамью рядышком с каким-то бывшим семинаристом или сыном аптекаря-немца, достоин только сожаления и презрения. И будьте покойны, это сожаление и презрение испытали на собственной шкуре и Андрей Сергеевич Кайсаров, и Андрей Иванович Тургенев, и Александр Сергеевич Пушкин, и Лев Николаевич Толстой…

Так что же, народ глуп, народ неразвит, что называется, у народа та самая «рабская психология»?.. О нет! Психология вовсе не «рабская», она просто очень архаическая; и с точки зрения архаически устроенного общества это очень даже и «правильная» психология… Да, в сущности, в «низах» русского общества длительное время сохранялась совершенно верная оценка «функциональной роли» аристократа. В его, аристократические, «обязанности» именно входит своеобразная «презентация» уровня богатства, то есть «хорошей устроенности» данного общества; презентируемое, «выставляемое напоказ» богатство знати является показателем того, что данное общество сильно, жизнеспособно… Вспомним, как описывает тот же ибн-Фадлан «царя русов», сидящего «у всех на виду» на помосте, украшенном драгоценностями… В более позднее время; даже в наши дни; например, в Англии, наличие аристократии как бы презентирует престижную «давность» данного государственного образования, общественного сложения… Но даже при самом плавном развитии общественных институтов и сословной унификации аристократия в определенный момент начинает ощущать некую свою «ненужность». Вспомним, как педалирует это ощущение, например, Чехов в «Вишневом саде». В Российской империи конца XIX века ситуация складывалась более чем трагическая. Привилегированное положение аристократии в системе общественного устройства сохранялось и вызывало естественное раздражение, особенно в среде молодой буржуазии и складывающейся прослойки внесословных интеллектуалов. Оформиться в декоративный ретроинститут, презентирующий престижную «давность», российская аристократия так и не успела; конец ее, как известно, был трагический… И действительно, ведь существует некая закономерность общественного развития, в процессе которого сама функция «знати» как некоего «показателя» общественного «богатства», начинает оцениваться негативно; то есть общественному осуждению подвергаются дворцы, пиры и т. д. В наши дни принято даже подчеркивать (Испания, Норвегия, Швеция) скромность монархов в быту и их образованность… Но об аристократической образованности мы еще поговорим. А пока остановимся на одной очень важной функции «знати» — это военное дело. В сущности, аристократия оформляется в дружинной корпорации, возглавляемой правителем-полководцем. Именно в дружинной корпорации оформляется некая замкнутая «верхушка» — далекий прообраз «сливок общества»… Любопытно, что эта тенденция к формированию «сливок» — замкнутой «верхушечной прослойки» — будет скалькирована в средние века в ремесленных корпоративных объединениях, а в новое время — в среде так называемой «интеллектуальной элиты»… Дружинная корпорация играет важнейшую роль в общественном устройстве; ведь института «регулярной армии» еще не существует; еще не существует понятия о военной службе как о «непременной государственной повинности, обязанности». Дружинная корпорация — неотъемлемый компонент института власти как такового; дружинная корпорация упорядочивает общественные отношения, прекращает хаотические «первобытнообщинные» конфликты… Быть храбрым и победительным воином — такая же значимая функция «знати», как и презентация «общественного богатства». Летописная традиция ценит Рюриковичей не как тактиков и стратегов, умеющих, что называется, «организовать битву»; но ценит именно проявления личной храбрости; и это вполне естественно, поскольку военные действия еще представляют собой по сути некий «конгломерат отдельных поединков»… Аристократа могут осудить за недостаточный «показ» своего «богатства» (за «скупость»); но осудят и за трусость, за невоинственность. Наоборот, храбрость и воинственность расцениваются еще с далеких времен дружинных корпораций как самые аристократические свойства… Эти свойства вызывают восхищение даже в том случае, если не служат к победе, не принесут в итоге «богатой добычи», бессмысленны и неверны с точки зрения тактики и стратегии. Важна сама аристократическая презентация этих свойств. Поэтому восхищения удостаиваются не только богатые пиры Владимира Красное Солнышко, но и совершенно «непрактичные» действия Андрея Боголюбского, который один кидается в гущу противника и едва вырывается, раненный. Единственный смысл этого поступка — «презентирующий», потому он и удостаивается «всплеска радости и энтузиазма»; дружинники восхищаются князем: «зане мужьскы створи, паче бывших всих ту.» Эту аристократичность, любопытно, что понимают и сегодня. Определенный «всплеск радости и энтузиазма» вызвал в английском обществе героизм, проявленный в Фолклендской войне герцогом Йоркским, вторым сыном королевы Елизаветы; действия его могли расцениваться как «презентирующие»… В сущности, любое проявление «воинского героизма» как бы аристократизирует, «облагораживает»; подобное восприятие сохранилось и до сих пор. Титулы — от древности до наших дней — «добываются на полях сражений»… Воинственность и храбрость как проявление «аристократического благородства» восприняли от Рюриковичей и их «преемники» Романовы… Снова послушаем двоюродную тетушку Льва Николаевича: «Среди Великих князей, которых мне доводилось знать, почти все были наделены исключительными характерами. Рожденные на троне или рядом с ним, они получили в наследство врожденное чувство благородства, и, когда это было нужно, они бросались в огонь, как простые солдаты, — но часто ли они одерживали победы над своими страстями и своими фантазиями? Отдавали они себе когда-нибудь отчет, что пуля, которая могла их убить, была менее опасна, чем влияние одного их падения на общество, которое у нас полностью копирует образ жизни с членов Царской семьи?..»

И далее: «Боязнь скуки преследует кошмаром наших Великих князей, и эта боязнь идет за ними из детства в юность и к зрелому возрасту становится обычной подругой их жизни…

Словом, нельзя упрекнуть кого-либо персонально за сложившийся порядок вещей. Такова судьба великих мира сего, они ведут совершенно ненормальнее существование, и нужно быть гением или ангелом, чтобы суметь противостоять ему».

Как точно выражена в этих простых фразах, написанных в самом конце XIX столетия, суть кризиса аристократии в Европе Нового времени и в особенности в Российской империи… Конечно, Андрею Боголюбскому было куда легче; он по крайней мере знал, что «бросаться в огонь» — его непосредственная обязанность; никто не предъявлял к нему буржуазного требования обуздывать «свои страсти и свои фантазии»; общество, в котором он занимал доминантное положение, было структурировано достаточно строго, и никто не посмел бы «копировать образ жизни» с князя Андрея Юрьевича; и наконец, ему, конечно же, была неведома «боязнь скуки»; он вел «нормальное» и очень активное существование в качестве война-полководца, ведущего постоянные войны и лично в них участвующего, и в качестве предводителя дружинных пиров; еще не существовало сложного управленческого аппарата, когда в условиях монархии, уже и непонятно, кто правит, кто управляет: «аппарат» управляет государем или все-таки государь — аппаратом?.. Нет, Андрею Юрьевичу было хорошо…

Однако, из всего вышесказанного, кажется, уже очень ясно, что именно образованность, умение читать, писать, «многие знания» вовсе не являются традиционными добродетелями и похвальными свойствами аристократии… Даже в XIX веке, в период расцвета в России «дворянской культуры», мы наблюдаем интересную закономерность: «в свете» ценят не «по способностям», а по степени знатности происхождения; дворяне-литераторы — представители, как правило, менее знатных родов (кто знает, какую роль сыграло в «уходе» Пушкина «в литературу» то, что ему частенько указывали на его происхождение от «купленного арапа»); дворян-художников и дворян-музыкантов фактически нет (во второй половине XIX века появятся дворяне-композиторы, но не музыканты-исполнители)… Жившая в 70-х годах XIX века во Франции Мария Башкирцева переживает настоящую драму: девушка хочет получить «систематическое образование», начинает серьезно учиться живописи; в семье, в «кругу», ее полагают «белой вороной», а занявшись серьезно живописью, русская аристократка оказывается вынужденно в «космополитическом», «внесословном» кругу художников… К двадцатому уже веку ситуация складывается своеобразная и трагическая. «Верхушка», «сливки» общества совершенно отдалены от интеллектуальных исканий даже в тех случаях, когда пытаются заниматься интеллектуальной, творческой деятельностью (трудно поверить, что стихи К.Р., Великого князя Константина Константиновича Романова, современны творчеству Блока и Андрея Белого). Такое же ощущение полнейшей удаленности от современного живого литературного процесса, помню, возникло у меня при чтении стихов Николая Зубова (тоже, кстати, Рюриковича), молодого послереволюционого эмигранта, умершего в Болгарии; воспитывался он до эмиграции в известном Пажеском корпусе и был в самом буквальном смысле этого слова изолирован от «жизни действительной», самым «крамольным» поэтом представлялся ему прочитанный тайком Лермонтов…

В силу многих причин, в России Романовых фактическая нивелировка сословий проходила замедленными темпами. Также в силу причин, о которых мы еще скажем, этот процесс сословной нивелировки калькировался с аналогичного процесса в государствах Западной Европы. При этом такой «продукт» сословной нивелировки как желательное для всех сословий систематическое образование прививался в России достаточно медленно… Фактически «русская дворянская культура» начинает свое постепенное развитие с известных указов Анны Иоанновны и Петра III; указ Анны Иоанновны ограничивал для дворян военную службу двадцатью пятью годами и позволял записывать мальчиков в военную службу; то есть маленький дворянин рос, а служба шла сама собой, своим чередом шло производство в чины, и когда мальчик дорастал до «настоящего» возраста, какой-то период многолетней службы оказывался уже «автоматически» пройденным; это было важно, поскольку уже давало важнейшее условие развития культуры: свободное время, время для этих самых занятий «культурой». Еще более важен в этом смысле был указ Петра III, тот самый, «о вольности дворянства», позволявший дворянам выходить по желанию в отставку, фактически освобождавший их от обязательной государственной службы. Однако решающим «двигателем» в развитии дворянской культуры явились два фактора: либеральные реформы Александра I, пошатнувшие для дворянства престижность традиционной военной службы, и антинаполеоновские войны, открывшие русскому дворянству западноевропейскую культуру… Однако «высшее», университетское образование по-прежнему не считается обязательным… По-прежнему дворянская образованность заключалась в домашнем обучении, когда учитель-иностранец обучал разговорному французскому (позднее французский заменился английским); грамотно писать как по-французски, так и по-русски многие так и не научались; в систему домашнего образования входило также обучение игре на фортепиано, но ни в коем случае не для «исполнительства» профессионального. Далее следовало в лучшем случае трех-пяти-летнее пребывание в закрытом учебном заведении: кадетском корпусе, пансионе гимназическом; после чего юноша обычно поступал все на ту же военную службу, а девушка выходила замуж или оставалась в семье родителей. В огромном государстве было несколько закрытых привилегированных учебных заведений типа Пажеского корпуса, Смольного института, Царскосельского лицея, рассчитанных на очень ограниченный контингент… А с шестидесятых годов XIX века грянула «эпоха великих реформ» Александра II. Несмотря на все преграды, выражавшиеся в достаточно архаическом государственном устройстве и социально привилегированном положении аристократии, рванулись вперед развитие буржуазии, нивелировка сословий, становление внесословного интеллектуализма… «Золотой век» русской дворянской культуры фактически завершился… Недолго же он продлился…

Итак, в свете вышесказанного, можно говорить о том, что образованность как таковая (в частности, вообще умение читать, писать) не являлась (и даже и не является) престижной и похвальной для аристократов. Таким образом, в сущности, вопрос об образованности Рюриковичей снимается вовсе. Однако, поскольку пресловутая средневековая образованность, «любовь к чтению», постоянно муссируются историками, особенно авторами популярных книг, нам все же придется заняться этим вопросом; тем более, что он имеет непосредственное отношение к таинственному «Слову»…

Как же обстоят дела с образованием в современной домонгольским Рюриковичам Европе?

Латиница уже заявила себя как наиболее универсальный для создания и развития «массовой» культуры, «мирской», «светской» культуры алфавит. Но, сразу подчеркнем, Русь Рюриковичей не контактирует именно с теми европейскими регионами, где уже начал формироваться на основе интенсивного развития «светской» письменной культуры будущий «западноевропейский» менталитет; то самое будущее «общекультурное пространство», которое впоследствии (очень скоро) не даст интегрироваться в него азиатским мигрантам («выходцам из ада» — «тартарам»). В этом «общекультурном пространстве» не будет «свободных» от влияния мирской письменной культуры «провалов», заполненных культурой устной, языческой, толерантной по-язычески и потому сравнительно легко приемлющей, интегрирующей мигрантов; но пока сложение «монголизированной» Руси и «османизированного» Балканского полуострова — еще впереди. Пока мы лишь подчеркнем, что Русь Рюриковичей не контактирует с наиболее значимыми для развития будущего «общеевропейского культурного менталитета» регионами, то есть с итальянскими северными городами-коммунами и с югом Франции, с Провансом… В чем причины отсутствия подобных контактов? Здесь, вероятно, действует не только фактор географической удаленности, но и то, что «на страже» невозникновения подобных контактов бдительно стоит Византия с ее политиками и духовенством. Византия всячески стремится удержать в сфере своего влияния славяноязычные территории. В ход идет даже любопытный филологический казус: разработка особого алфавита на основе греческой алфавитной системы и попытка как бы наложить на славянские языки некую «сетку» грамматики средневекового греческого литературного языка. В полной мере эта «операция» удалась лишь на Руси Рюриковичей. Византии удалось изолировать Русь Рюриковичей от «латинских влияний» не только посредством внедрения «константинопольского христианства», но и посредством особого, «изолятного» алфавита, о чем мы еще будем говорить…

В отношении образованности сама Византия, сумевшая навязать себя Рюриковичам в качестве «образца», в качестве некой «модели культурного развития», представляет собой явно кризисный регион. Античные традиции «всеобщей мирской грамотности» постепенно затухали на Балканском полуострове, «передвигаясь» на юг Европы и далее в Европу. «Императорский интеллектуал» наподобие Анны Комнины, делался фигурой все более нехарактерной. Затухали традиции «светской литературы». Чтение и письмо все более сосредотачивались в руках духовенства, уходили в монастыри; «прикладная чиновническая грамотность» оставалась уделом сравнительно небольшой прослойки…

В «доступных» для Рюриковичей европейских регионах, на «собственно Западе и севере Европы», письменная культура — еще в начале своего развития; «скальдическая», «пиршественная» поэзия устного бытования еще только начинает вытесняться сочинениями «ученых хронистов» (но именно благодаря их «ученым записям», уцелеют многие проявления «народной» устной традиции). Многие сочинения еще пишутся на латыни, многие европейские языки еще не обрели «своего письма» на латинице… Но благодаря большей светскости, «обмирщенности» даже этих начальных письменных форм, до нас дошли достаточно значительные фрагменты устных европейских эпосов… На Руси Рюриковичей картина складывалась совершенно иная. Византийское духовенство и воспитанное им собственно русское духовенство относилось к «мирским» устным жанрам крайне нетерпимо, что, впрочем, вполне логично: ведь это были не просто «песни и сказки», но «проводники» ненавистной языческой идеологии… На Русь Рюриковичей попало именно «константинопольское», так называемое греко-восточное христианство, по своей «идеологической наполненности» близкое воззрениям позднеантичных иудейских сект; то есть ко всем проявлениям «мирской», «тварной» жизни относившееся нетерпимо и с презрением (отсюда и негативное отношение к женщине, к «мирской любви», разумеется, мало способствующее развитию «светской литературы»)… Поэтому мы не имеем ранних записей образцов древнерусского фольклора. Фактически возможно говорить об элементах фольклора лишь в сочинениях XVII–XVIII веков… Но работа русских фольклористов второй половины XIX уже века выявляет любопытную картину интенсивного влияния на русские фольклорные жанры гонимых и «полуподпольных» в самой Византии таких жанров «светской литературы», как «народный роман», в основе которого — традиции позднеантичной греческой и латинской прозы. Например, в известном собрании сказок, собранных и обработанных Афанасьевым, элементы собственно славянского фольклора вытеснены и потеснены многочисленными элементами «народной подпольной византийской литературы». Например, можно заметить элементы «Повести об Исминии и Исмине», «Повести о Дросилле и Харикле», хотя ранние переводы этих произведений на древнерусский язык неизвестны, да и греческих оригиналов мало сохранилось. Сильно ощущается влияние зафиксированного в средневековом переводе «романа» (имеются разные его греческие варианты) о богатыре Василисе Дигенисе Акрите — «Девгениево деяние»… Из собственно славянских фольклорных персонажей, пожалуй, действует в русских сказках одна лишь Баба Яга. Все персонажи сказок носят греческие имена. Интересно, например, что греческое «красавица-царица» — ομορφοβασιλισσα («оморфовасилиса») превратилось в записанных поздних текстах русских сказок в известную Василису Прекрасную… Конечно, это все давнее, еще от Руси Рюриковичей идущее… Но как же сильно должна была быть проникнута Русь Рюриковичей «греческими элементами», если в русских сказках удержалось даже то, что и в самой Византии подвергалось гонениям… Трагическая «византийская нота» русской истории… От византийцев — религия, вера, и трагическая мечта о воплощении «нового Рима», и трагическая же обреченность воплощать этот желанный, чаемый «новый Рим» в форме «азиатской империи»…

Но… вернемся к нашим проблемам образования. Итак, мы видим, что Русь Рюриковичей — не в самом лучшем положении. С одной стороны — византийская опека, с другой — северная Европа, сама еще только начавшая свое «письменное развитие»… И, надо сразу отметить, что в этих, «доступных» Рюриковичам регионах чтение и письмо фактически целиком и полностью в руках духовенства. Если в Византии имеется прослойка «светских» чиновников государственных, то, например, на Скандинавском полуострове подобной прослойки нет. Впрочем, северное духовенство — более «обмирщенное», но все же это — духовенство. Например, зачинатели датской, еще латиноязычной письменной традиции в XIII веке: епископ Абсалон, Андерс Сунессен; автор известных нам как первоисточник шекспировского «Гамлета» «Деяний датчан» («Gesta Danorum») Саксон Длинный по прозванию Грамматик, королевский исповедник, — все это духовные лица… Сами представители феодальной знати — конунги, князья, короли, графы — еще не пишут и не читают. Да и, учитывая все, о чем мы сказали выше, зачем им… И, кажется, нет никаких оснований предполагать, будто Рюриковичи составляли приятное исключение… Нет, совершенно ясно, что и на Руси Рюриковичей чтение и письмо сосредоточены были в руках духовенства, причем это было духовенство византийской ориентации. В сущности, мы имеем два произведения, ориентированных несколько иначе. Это уже известное нам «Поучение» Владимира Мономаха и «Повесть об убиении Андрея Боголюбского», ориентированную скорее на традиционные приемы саг, но более свободную в изложении; фактически это первое произведение русской «светской» письменности; трудно предположить, чтобы автор не был духовным лицом, но излагал он живо и в достаточной степени свободно. Пользуясь его ярким описанием убийства, построил эпизод гибели князя одаренный Г. Блок (двоюродный брат поэта) в своей исторической повести «Московляне». Но надо признать, что картина, нарисованная древнерусским анонимом, ярче, живее изображения, созданного писателем нового времени…

Следует предположить, что первыми начали писать на Руси Рюриковичей греки из Византии, то есть они писали на неродном языке, пользуясь специально изученным алфавитом… У нас нет никаких оснований предполагать, что кириллицу принесли на Русь болгары. Нет, разумеется, этот свой «особливый славянский алфавит» принесли византийцы, греки. Болгары вообще не увлекались писанием и даже не вели более или менее постоянного летописания. Сохранилось крайне мало письменных памятников средневековой культуры дунайских болгар; впрочем, мы о них еще скажем… В крайне скудной средневековой болгарской письменной традиции выделяются интересные по языку и стилю произведения, поздние списки которых найдены были архивистом и историком К. Ф. Калайдовичем и опубликованы в 1824 году. Найдены они были, впрочем, не в Болгарии, а в Москве, однако и сегодня считаются памятниками так называемого «Золотого века» болгарской письменности. Этим «Золотым веком» полагают время правления царя Симеона (того самого, у которого сын умел «превращаться в зверя»), то есть с 893 по 927 год. Разумеется, ни один список X века пока не найден и нет никаких объективных доказательств того, что открытые Калайдовичем произведения были действительно созданы в Болгарии и именно в X веке. Хотя тот же Лиудпранд Кремонский отмечает присутствие образованных лиц духовного сословия (византийцев, естественно) при дворе Симеона… Но мы сейчас не будем обсуждать эти проблемы, а обратимся вот к чему: среди открытых Калайдовичем сочинений выделялось своим своеобразием сочинение некоего «черноризца Храбра», содержащее похвальное слово кириллице. Это сочинение содержит упоминание о том, что славяне в «докириллический» период писали «чертами и резами»… Это упоминание послужило фундаментальной основой для версий о «языческой славянской письменности». Ничего нет удивительного в том, что имелись у скандинавов и славян «руны», то есть развитая в той или иной степени руническая, «знаковая» письменность. В какой степени она была развита на славяноязычных территориях, мы знать не можем, не дошли до нас славянские руны. Да и много ли, пользуясь такими знаками напишешь, вернее, много ли вырежешь на камне и дереве? «Войну и мир» и «Повесть об убиении Андрея Боголюбского» — уж точно, что нет… Однако пресловутая «докириллическая письменность» — очень удобный повод для мощной пальбы и свиста (ага, помните, мы в самом начале говорили…), и потому — снова привожу цитаты из моей работы «Болгары и мир»:

«…попытаюсь рассматривать версии о славянской письменности в более или менее хронологической последовательности. Итак, первое: вопрос о «докирилломефодиевой» письменности. Этот вопрос тесно связан с вопросом о глаголице, который, по сути, сводится к следующему: является ли глаголица более древним алфавитом, нежели кириллица, и не происходит ли глаголица непосредственно от неких таинственных «славянских письмен». Прежде всего выслушаем трезвый и скептический «научный» голос (И. Лось, 1893 г.): «Что касается свидетельств историков, то они слишком неопределенны, чтобы из них делать какие-то выводы. «Черты и резы» Храбра, «вещие знаки» Массуди могут не иметь ничего общего с алфавитом; «nomina insculpta» у Титмара могут обозначать какие-нибудь символические знаки, а подписи славян, упоминаемые Багрянородным, могли походить на теперешние подписи неграмотных людей, ставящих крест вместо имени или какой-нибудь другой знак». Он же о глаголице: «Когда и где в первый раз появилось название глаголицы — неизвестно, но во всяком случае оно не может быть очень древним, так как ни у Храбра, ни в греческих и латинских житиях св. Кирилла и Климента, славянские азбуки не имеют специального названия». А. Погодин писал о глаголице: «Происхождение глаголицы из греческого минускульного и курсивного письма VIII–X века теперь, кажется, не подлежит сомнению».

Версии Лингарта и Антона о так называемых «славянских рунах» не привились, поскольку давали приоритет в вопросе о возникновении славянской письменности полякам и чехам, которым этот приоритет не так уж необходим, они пользуются латиницей. Даже Д. Иловайский, часто доходивший до крайностей в своем патриотическом рвении, писал в 1899 году в «Руководстве к русской истории»: «Грамотность на Русь пришла вместе с христианством. Начало славянской письменности было положено братьями Кириллом и Мефодием из греческого города Солуня, которые во второй половине IX века подвизались у моравских славян. В XI веке грамотные люди на Руси были немногочисленны. Книги были только священные и церковно-служебные».

Но, может быть, материалы о собственно кириллической письменности помогают прояснить вопрос. Пожалуй, нет… Продолжаю цитировать:

«…надо хотя бы коротко сказать о полемике по поводу того, какой язык лег в основу алфавита «Солунских братьев»… вопрос о языке немедленно обретает смысл, когда речь идет о политике и идеологии. Это сразу видно даже при беглом рассмотрении версий: Добровский — «старый, еще без всякой примеси, сербо-болгаро-македонский диалект»; Копитар — паннонский славянский язык; Шафарик — вначале придерживается «болгарской версии», затем примыкает к «паннонской». Русские ученые останавливались в основном на «болгарской версии», поскольку она представлялась наиболее «безопасной» для панславистской доктрины. Впрочем, имеются некоторые оговорки. Уже Юрий Венелин, например, в работе 1838 года «О зародыше новой болгарской литературы» отмечает определенные, по его мнению, «неправильности» болгарского языка, которые следует исправить, чтобы они не затрудняли понимание болгарского языка другими славянами, в частности, русскими. Любопытно, что Венелину не нравилось в болгарском языке то, что составляет неотъемлемые особенности этого языка, например, отсутствие категории падежа…»

Разумеется, никаких данных о том, что легендарные создатели славянского алфавита Кирилл и Мефодий занимались миссионерской деятельностью в царстве дунайских болгар и вообще имели бы какое бы то ни было отношение к болгарам, никаких подобных данных не существует. Впрочем, разбор «болгарской версии» уведет нас очень далеко от русской истории. Но все же позволим себе еще цитаты: «Прежде всего необходимо сказать, что книг, переведенных или написанных Кириллом и Мефодием, не имеется. Житийные материалы носят легендарный характер, изобилуют разновременными вставками; часть материалов о Кирилле и Мефодии несомненно — фальсификаты. Тщательный разбор византийских житийных канонов, который позволил бы лучше понимать само возникновение и бытование житий Кирилла и Мефодия, до сих пор не произведен; большинство ученых ограничивается тем, что анализирует жития так, словно это достоверный документальный материал, совершенно позабыв о том, что сам жанр жития в религиозной литературе преследует совершенно определенные цели и задачи; по задачам своим житие не есть «биография», но сделанное в границах определенных канонов описание «подвигов» христианского святого. В сущности, дошедшие до нас варианты житий Кирилла и Мефодия парадоксально позволяют нам делать далеко идущие и даже и рискованные выводы, вплоть до полного отрицания существования обоих братьев (или по крайней мере Кирилла-Константина) и видения в их житийных портретах всего лишь обобщенных образов византийских миссионеров. Е. Голубинский в своем «Кратком очерке православных церквей» (М.,1871), рассматривая дошедшие до нас материалы о Кирилле и Мефодии, замечает: «Но, к сожалению, в этом множестве сказателей весьма мало повествователей современных (то есть современников описываемых ими событий — Ф.Г.) и достоверных, а большею частью позднейшие, которые или сами выдумывают, что им нравится, или повторяют чужие готовые измышления.»

Следует коротко остановиться и на «ролевой функции» Кирилла и Мефодия в русской культурной традиции. Поэтому — еще цитата: «…рассмотрим мнение А. Гильфердинга, сыгравшего важную роль в становлении сугубо уже «русских представлений» о Кирилле и Мефодии. Его труды, между прочим, интересны и тем обстоятельством, что в них остро выявилась необходимость для российского панславизма балансировать между Болгарией и Сербией, политические, территориальные интересы которых фактически никогда не совпадали. В работе «О Кирилле и Мефодии» (Собрание сочинений, том I, С.-Пб, 1868) Гильфердинг замечает: «Имя этих деятелей IX века так тесно связано с настоящим положением славянских народов, что им, этим именем, весьма естественно играют современные политическо-религиозные страсти». (Не забудем, что на Балканах обостряется ситуация распада Османской империи и соответственно «дележа сфер влияния» между государствами Западной Европы и Российской империей.) Далее Гильфердинг обращает внимание на почтительное отношение к Кириллу и Мефодию католиков (любопытно, что часто забывают о том, что Кирилл и Мефодий — почитаемые святые католической церкви). Естественно, русский историк и фольклорист второй половины XIX века проводит мысль о том, что Кирилл и Мефодий должны быть взяты на вооружение «славянской идеей»; что называется, «отняты» у католиков. Гильфердинг рассуждает и о месте Кирилла и Мефодия в русской культуре: «Недаром также на Руси столь упорно держались мнения, что Кирилл изобрел грамоту для русских…» И далее — «По мысли и духу Кирилл и Мефодий принадлежат нам и без нас давно не осталось бы помину о славянской грамоте, славянском богослужении и славянской самобытности… влияние Кирилла на Русь не может быть подвергнуто сомнению: ибо как епископа для Руси, по просьбе тамошних владетелей, должен был назначить патриарх Фотий, то он, наставник и друг Кирилла, едва ли бы отправил к новообращенному славянскому народу другого проповедника, как кого-либо из учеников, изобретателя славянской азбуки, устроителя славянского богослужения; Кирилл же был тогда еще в живых». Об этническом происхождении Кирилла и Мефодия Гильфердинг пишет однозначно: «греки», но еще более важно то, что они — воспитанники византийской церкви. Гильфердинг осуждает и «несколько односторонний взгляд западных славян», желающих приоритетно пользоваться версиями о создании славянской письменности.

В советской исторической науке господствовало представление о Кирилле и Мефодии как о «болгарских деятелях», сформулирована была некая «функция болгарской культуры» как «посредницы», передающей традиции славянской письменности основной «хозяйке» этой письменности — русской культуре. Без лишних объяснений понятно, что формирование подобных представлений вызвано сугубо «политическими» обстоятельствами: именно Болгарская республика являлась своего рода «опорной точкой» сферы влияния СССР на Балканском полуострове…»

Стало быть, вот как… Но во всей этой путанице противоречивых «представлений», «мнений», «доктрин», реальных и фальсифицированных находок и открытий имеется одно очень рациональное зерно, один очень даже и неоспоримый факт, а именно: кем бы ни была создана славянская письменность, с какими бы целями она ни была создана, одно достоверно и неоспоримо: славянский алфавит лег в основу русской культуры, замечательной, уникальной и трагической…

Но… быстренько возвращаемся назад — терзаться гамлетовским вопросом: читали Рюриковичи или не читали? И если «да», то что они могли читать и зачем бы они стали писать…

Казалось бы, им, средневековым аристократам, грамотность совершенно ни к чему, да и сам жизненный уклад, бытовой и социальный, еще не располагает к распространению чтения и письма… Но, может быть, помимо духовенства, имелись на Руси Рюриковичей еще «слои населения», которые в отличие от аристократов активно пользовались письменностью? Еще почти полвека тому назад казалось невозможно представить себе такое. Но вот в 1951 году археологическая экспедиция А. В. Арциховского обнаруживает в Новгороде довольно многочисленные письма и документы на бересте — березовой коре. Замечательные эти находки были датированы XI–XV веками. Затем подобные же «берестяные грамоты» были найдены в Пскове, Смоленске, Витебске и Старой Руссе. Буквы процарапаны острыми костяными или металлическими палочками (писалами) на бересте… Находки эти раскрывают перед нами кипучую «письменную жизнь» Руси Рюриковичей. Здесь и челобитные, и документы, определяющие денежные сделки, и даже «грамоты» с детскими рисунками и своего рода «прописями», ясно показывающие, что в Новгороде обучали грамоте с малых лет. Найдена даже «сговорная грамота», почти любовное письмо, относимое к концу XIII века: «… от Микиты ко Ульянице. Поиди за мене. Яз тебе хоцю, а ты мене. А на то послухо Игнато…» Однако «берестяные грамоты» вызывают ряд вопросов, на которые ответить трудно или невозможно. Вот некоторые из этих вопросов. Вопрос о возможностях обработки бересты и ее сохранности в качестве писчего материала. Найдены ли «берестяные грамоты», аналогичные русским, на Скандинавском полуострове, где береста вполне могла использоваться в качестве писчего материала, а климатические условия аналогичны климатическим условиям русского севера?.. Широкое распространение грамотности предполагает наличие оптимальной методики обучения чтению и письму. Если подобные методики существовали, то почему они были забыты или исчезли впоследствии? Почему, например, в XV–XVII вв. методика обучения чтению и письму достаточно громоздка, усложнена, непродуктивна, вследствие чего количество грамотных людей невелико? Фактически в XV–XVII вв. в функции формирующегося «чиновного сословия» («приказных людей» — дьяков и подьячих) и входит «мирское», «документальное» письмо, составление документов; дьяки и подьячие зачастую — выходцы из духовного сословия; более крупные «администраторы» (бояре и проч.) бывали неграмотны… «В отличие от бояр, окольничих, думных дворян, приказных судей, городовых наместников, принадлежавших к социальной верхушке и непосредственно руководивших учреждениями, дьяки и подьячие (приказные люди, или «приказное семя», как их нередко именовали современники) непосредственно работали в качестве исполнителей в тогдашних канцеляриях, осуществляя, в частности, функции делопроизводителей» (В. И. Буганов. Предисловие к изданию материалов С. Б. Веселовского «Дьяки и подьячие XV–XVII вв.»)… Почему, имея в распоряжении более удобный писчий материал, нежели березовая кора, на Руси фактически перестали вести частную переписку? И — снова и снова — вопрос о методике обучения. Григорий Котошихин, подьячий посольского приказа, в своей книге «О России в царствование Алексея Михайловича» писал об обучении царевичей, что писать их учат подьячие… На изучение азбуки у детей Алексея Михайловича уходило от года до двух лет. Приблизительно за восемь — десять лет царевичи научались читать и не очень бегло писать. То есть методическая сторона обучения была очень несовершенна. Немногие могли позволить себе роскошь обучения чтению и письму в подобных «методических условиях». Но почему вышла из употребления явно имевшаяся в наличии продуктивная методика обучения грамоте, которой пользовались на Руси Рюриковичей? По каким причинам эта методика могла исчезнуть? В Византии «светская грамотность» была рудиментом античных еще традиций, но постепенно эти традиции затухали, чтение и письмо обретали религиозный и чиновничий «документальный» характер… Как аналог для положения на Руси это, что называется, «не годится». На Русь Рюриковичей чтение и письмо пришли нераздельно от христианства, как неотъемлемая его частица… И еще — высокий уровень «бытовой грамотности» должен соответствовать достаточно высокому уровню развития «светской» литературы. Но подобная литература могла развиться лишь в особых условиях. Фактически эти условия создались лишь… вследствие реформ Петра I… Смущает и время нахождения «берестяных грамот» — 1951 год — «железный занавес». В 1946, например, году академик С. П. Обнорский пишет: «Положение о происхождении русского литературного языка на русской базе имеет большое методологическое значение в дальнейшем изучении русского языка. Стоя на ложном пути, усматривая истоки нашего литературного языка в церковнославянском пришлом языке, мы методологически неправильно в изучении русских памятников ставили односторонне вопрос о рамках русских элементов в свидетельствах того или иного памятника.» И т. д. И т. п. Находка «берестяных грамот», как выяснялось, «доказывала, что среди наших предков было немало грамотных людей не только среди светских вельмож и духовенства, но и в низших слоях общества.» То есть выплыл из небытия целый пласт «мирской письменной культуры», но… как бы совершенно не соотносящейся, например, с известными нам данными об «управленческих системах» в городах Руси Рюриковичей… Какого рода законодательные нормы фиксируют «берестяные грамоты»? Вопросы денежных и имущественных отношений на Руси Рюриковичей, вопросы брачного права — очень сложны, имеющийся материал — очень противоречив… Все вышесказанное вовсе не означает утверждения, будто «берестяные грамоты» — попросту говоря, «социально-политическая фальшивка»; нет, просто возможные ответы на поставленные вопросы многое должны прояснить в этой непростой проблеме грамотности на Руси Рюриковичей…

Итак, пока мы можем с достоверностью говорить о том, что на Руси Рюриковичей «носителем» письменной традиции являлось духовенство, развивавшее преимущественно традиции византийской церковной литературы. Представители духовенства вели и летописание; мы знаем имена легендарного основателя русской летописной традиции Нестора, игумена Сильвестра; епископа Иоанна, одного из «кураторов» замечательного Галицко-Волынского летописного свода; и др. Образцами летописания служили произведения опять же византийской письменной традиции. Так, основными образцами и источниками так называемой Начальной летописи явились хроника Георгия Амартола, «Летописец» патриарха Никифора, житие Василия Нового и т. д. Зачем писались, велись летописи? Этот вопрос может показаться нелепым и даже странным. А между тем, вопрос этот волновал, например… Пушкина. Поэт создает образ Пимена-летописца в «Борисе Годунове», «диссидента», который пишет, что называется, «в стол», в надежде на то, что когда-нибудь его сочинение прочтут, перепишут и узнают «правду о событиях»… Реальное летописание скорее представляет собой разновидность «официальной», что называется, хроники событий. Сам факт летописания свидетельствовал о значительной, важной роли духовенства в политико-культурном бытии Руси Рюриковичей. Не случайно летописные традиции угасают по мере ослабления этой роли духовенства, по мере подчинения духовенства «светской власти». Первые представители византийского духовенства, писавшие уже по-славянски, явно рассчитывали на полнейшее подчинение как самих Рюриковичей, так и их подданных. Церковь активно вмешивалась в семейное и имущественное право, имея и сугубо практический расчет: венчание, крещение, вступление в монастырь — за все это полагалось платить. Иногда, впрочем, приходилось отменять собственные постановления, вызывавшие из-за чрезмерной своей жесткости резко негативную реакцию; так, например, были отменены позднее «земные поклоны» в церкви для беременных женщин, доводившие их до выкидыша. Однако, несмотря на все строгости и преследования (мы, впрочем, это уже отмечали), влияние церкви на семейное право не имело особого успеха; Г. Котошихин пишет о полигамных семьях как о норме еще в XVII веке… Византийское и византинизированное духовенство фактически желало править если не вместо князей Рюриковичей, то уж во всяком случае вместе с ними. Поражает то, что церковь желала иметь в новокрещеной Руси такие права и доходы, каких не имела в Византии. Впрочем, возможно, в этом и нет ничего удивительного. Очень понятное желание взнуздать «темных варваров» византийской церковной уздечкой… Но поди поспорь с таким варваром, как любимый Андрей Юрьевич; он просто заявлял епископу Леонтию: постных дней в году будет столько, сколько я сам насчитаю!.. Но постепенно Рюриковичи и церковь худо-бедно притерлись друг к другу. Церкви волей-неволей приходилось ограничивать свои права и запросы. Рюриковичи осознали значение церкви как государственного института, укрепляющего именно их власть. Русификация церкви, «укомплектование» ее как русскими святыми, так и русскими служителями, продвигались быстрыми темпами. Через своих доверенных лиц духовного сословия Рюриковичи контролируют летописание. В дошедших до нас летописных текстах чем далее, тем более просматривается наличие «цензуры» и попытки эту «цензуру» обойти… Можно сделать предположение, что для «самых первых» Рюриковичей-христиан летописание и вообще книжность, письменность были некими обрядовыми, культовыми принадлежностями «новой веры». Не забудем и того, что средневековая рукописная книга являлась «материальным достоянием», «имуществом», дорогостоящим предметом. Тщательно изготовленное евангелие (классический пример: знаменитое Остромирово евангелие), наряду с иконами становилось ценным «родовым», «семейным» достоянием, которое престижно было получить в приданое или по завещанию. Едва ли подобные книги читались богатыми и знатными владельцами в том смысле в каком мы понимаем сам процесс чтения сегодня, даже если владелец подобной ценной книги владел и навыками чтения, едва ли он решился бы ее читать, не будучи духовным лицом, возможно, такую книгу использовали при торжественной обрядности; например, при принесении клятвы. Возможно, представители духовенства, «прилежащие» к данному роду, к данной семье, зачитывали соответственные по их мнению фрагменты опять же в торжественных случаях… Но будьте уверены, подростки не глотали страницы взахлеб, лежа на пузе на постельной лавке… И, разумеется, подобные книги тщательно сохранялись…

Читали вообще не сидя за столом (и уж тем более не лежа), а стоя за особой конторкой, «книжным налоем». Сколько возможно так простоять? Изображение человека за книжным налоем — это всегда изображение монаха или монахини. Ведь письмо, чтение, переписывание, рисование в книге заглавных букв и рисунков (в соответствии с канонами) воспринимались как разновидности «иноческого послушания», даже своего рода «подвига», «подвижничества»…

Князья Рюриковичи могли даже «заказать», чтобы в летописи написали то или иное о том или ином событии. Практиковались и «заказы» доверенным духовным лицам написать сочинение от имени правителя (подобные «заказы» практиковали и феодалы северо-западной Европы).

«Светское» чтение «для развлечения» не практиковалось. Как мы уже упоминали, Рюриковичей развлекали музыканты, танцоры, эпические сказители — «славутные певцы». В период интенсивного развития дружинного полководчества существовала, вероятно, своеобразная категория «военных музыкантов» и «дружинных певцов». Все эти развлечения, являвшиеся «проводниками» языческой идеологии, церковь не поощряла, но вынуждена была с ними мириться. Рюриковичи должны были держать при себе и «бахарей» — рассказчиков сказок и занимательных историй. А вот чтение, конечно, не входило в список «феодальных развлечений». Любопытно, что суровое преследование служителями «греко-восточной ортодоксии» (православия) «светских развлечений», включая возможное развитие «светской литературы», приводило на Балканском полуострове и в России к своеобразной грубости нравов; в частности, в области супружеских взаимоотношений, отношения к женщинам и детям. Практиковавшаяся церковью постепенная изоляция женщин от мужчин в быту способствовала формированию «раздельных» мужской и женской бытовых культур, имевших черты своеобразной «изолятной эротической распущенности» — специфические мужской и женский языки, изобилующие обсценной («непристойной») лексикой и т. д. (И по сей день можно наблюдать подобное явление в исламизированных странах и культурах.) Путешественников XV–XVIII вв. по России и Балканскому полуострову — от Стефана Герлаха до Олеария и Герберштейна — поражала эта своеобразная грубость нравов…

Широко распространено мнение историков о том, что именно приход азиатских мигрантов («тартаров»-монголов) замедлил развитие культуры на Руси Рюриковичей. Едва ли возможно согласиться с подобным мнением. Упрямые факты говорят о том, что в регионах и обществах, где «идеологически» доминируют греко-восточная ортодоксия, иудаизм, ислам, всегда блокировано развитие «мирской культуры», в частности, литературы… Приходилось мне беседовать с очень убежденными православными христианами, иудаистами и мусульманами. Обычно их утверждения проходили три этапа: 1) нет, нет, художественная литература очень даже развивается, 2) ну да, ну не очень развивается, ну и что?! 3) ну не развивается, ну и шут с ней, никакой от нее пользы — один вред!.. Впрочем, мы сейчас по поводу «пользы» и «вреда» дискутировать не будем, а… вернемся к Рюриковичам…

Уже давно мы отметили наше с вами интеллигентско-буржуазное представление нового времени, согласно которому «быть образованным — хорошо!». Поэтому предпринимаются всевозможные попытки доказать «образованность» Рюриковичей. При этом следует отметить странный парадокс: историки всячески подчеркивают, что культура Руси Рюриковичей была ничуть «не хуже» не только византийской культуры, но и европейской пред-ренессансной культуры. То есть фактически именно античная культура и ее преемница — европейская культура — воспринимаются в качестве некоего эталона, некоей «точки отсчета». И это вполне естественно. Ведь та же историческая наука развивается именно в условиях развития «мирской» культуры европейского типа. Но надо признать, что развитие именно культуры подобного типа не имело перспектив на Руси Рюриковичей. Уже другой вопрос: «хорошо» это или «плохо»; но все же, вероятно, не следует соотносить несоотносимые, принципиально различные пути развития…

Разумеется, попытки отыскать элементы интенсивного развития «светской культуры» там, где их нет и быть не может, приводят к результатам скорее комическим… Так, например, существует предположение, что летописная запись о гибели князя Василька Константиновича, двоюродного брата Александра Невского, возможно, сделана «по заказу» его вдовы Марии Михайловны, урожденной княжны черниговской. Политическая вероятность подобного заказа очень велика, учитывая, например, положение Черниговского княжества между северо-восточной Русью Александра Невского и «Западом» Даниила Галицко-Волынского, то есть между полным подчинением «тартарам» и опорой на них и попытками создать «организованное сопротивление»… Но под перьями наиболее ретивых любителей пистолетной пальбы и свиста этот возможный «заказ» княгини (а возможно, что запись была сделана и не по ее инициативе) превращается в «Марьино летописание», уже и писанное якобы самой княгиней и преисполненное «женских эмоций»…

К сожалению, многие исследователи, достаточно добросовестные в сборе фактов, сведений и данных, делаются совершенно беспомощны при попытках толкования, объяснения, то есть интерпретации собранного материала. Вот что, например, пишет Н. Л. Пушкарева об известной Анне Ярославне: «…Более доказательно предположение о том, что киевская княжна привезла во Францию свою библиотеку. От нее в настоящее время сохранилась лишь часть единственной книги, известной среди историков и языковедов как Реймсское евангелие. Анализ лингвистических особенностей евангелия привел к заключению: рукописный памятник создан на Руси в первой половине XI в. На Реймсском евангелии короли Франции приносили клятву при вступлении на престол…»