Дмитрий Сергеевич Мережковский

НОВЫЕ СТИХОТВОРЕНИЯ

1891 — 1895

     Посвящается С. Н. Р.
ВЕНЕЦИЯ

Прощай, Венеция! Твой Ангел блещет ярко

На башне городской, и отдаленный звон

     Колоколов Святого Марка

Несется по воде, как чей-то тихий стон.

Люблю твой золотой, твой мраморный собор,

На сон, на волшебство, на вымысел похожий,

Народной площади величье и простор

И сумрак галерей в палаццо древних Дожей,

Каналы узкие под арками мостов

И ночью в улице порою звук несмелый

     Ускоренных шагов;

   Люблю я мрамор почернелый

   Твоих покинутых дворцов,

Мадонны образок с лампадой одинокой

Над сваями, в немых лагунах Маломокко,

Где легче воздуха прозрачная вода:

Она живет, горит, и дышит, и синеет,

И, словно птица, в ней гондола, без следа,

Без звука, — черная, таинственная реет.



1891

РАССЛАБЛЕННЫЙ

Легенда

Схоластик некий, именем Евлогий,

Подвинутый любовью, мир презрел

И в монастырь ушел, раздав именье,

Но, ремесла не ведая, меж братий

В бездействии невольном пребывал.

Однажды он расслабленного встретил,

Лежавшего на улице, без рук,

Без ног; молил он гласом лишь и взором

О помощи. Евлогий же сказал:

«Возьму к себе расслабленного, буду

Любить его, покоить до конца,

И так спасусь. Терпенья дай, о, Боже,

Мне, грешному, чтоб брату послужить!»



Он, приступив к расслабленному, молвил:

«Не хочешь ли, возьму тебя к себе

И скоро твой недуг и старость упокою?»

«Ей, Господи!» — расслабленный в ответ,

Тогда Евлогий: «Приведу осла,

Чтоб отвезти тебя в мою обитель».

И с радостью великой ожидал

Его бедняк. Привел осла Евлогий,

Больного взял, отвез к себе домой

И стал о нем заботиться, и пробыл

Пятнадцать лет расслабленный в дому

Евлогия, и тот его покоил,

Служил ему, как дряхлому отцу,

Кормил его, как малого ребенка,

На собственных руках его носил.

Но дьявол стал завидовать обоим:

Хотел он мзды Евлогия лишить.

И, развратив расслабленного, ярость

Вдохнул в него, и начал тот во гневе

Евлогия хулить: «Ты — беглый раб,

Похитивший именье господина!

Ты чрез меня спасаешься, ты принял

Калеку в дом, чтоб назвали тебя

И праведным, и милосердным люди!..»

Но с кротостью ответствовал Евлогий:

«Не будь ко мне несправедливым, брат,

И лучше ты скажи, какое зло

Я сотворил тебе, — и я покаюсь».

Но возопил калека: «Не хочу

Любви твоей! Неси меня из дома,

На улице повергни! Не хочу

Ни ласк твоих, ни твоего покоя!»

Евлогий же: «Молю тебя, утешься!»

Но в ярости расслабленный кричал:

«Мне скучно здесь, противна эта жизнь!

И не терплю я твоего лукавства…

Дай мяса мне!.. Я мясо есть хочу!..»

Тогда принес ему Евлогий мяса.

«Один с тобою быть я не могу:

Хочу живых людей, хочу народа!» —

«Я много братий приведу тебе…» —

«О, горе мне, — больной ему в ответ, —

О, горе, окаянному! Противно

И на твое лицо смотреть: ужель

Еще толпу таких же праздноядцев

Ты приведешь ко мне?..» И разъярился,

И голосом он диким возопил:

«Нет, не хочу я, не хочу! Повергни

Опять меня туда, откуда взял:

На улицу хочу я, на распутье!

Там — пыль и солнце, пролетают птицы,

И по камням грохочут колесницы,

Там ветер пахнет морем, и вдали

Крылатые белеют корабли…

Мне скучно здесь, где лишь лампады, тлея,

Коптят немые лики образов,

Где — ладана лишь запах да елея,

И душный мрак, и звон колоколов…

О, если б были руки, — удавился

Иль заколол бы я себя ножом!..»



В смятении пошел Евлогий к братьям.

«Что делать мне?» — он старцев вопросил.

Они его к Антонию послали.

И на корабль он посадил больного,

И выехал, и прибыл к той земле,

Где жил Антоний, схимник, и с калекой

Пришел к нему Евлогий и сказал:

«Пятнадцать лет больному я служил, —

Он за любовь меня возненавидел.

И я спросить пришел к твоей святыне,

Что сотворю я с ним?» Тогда в ответ

Проговорил Антоний гласом тяжким

И яростным: «Евлогий, если ты

Отвергнешь брата, — помни, что Спаситель

Бездомного вовеки не отвергнет:

Его в раю высоко над тобой

Он вознесет». Евлогий ужаснулся;

Антоний же — расслабленному: «Раб,

Земли и неба недостойный, ты ли

Дерзнул хулу на Господа изречь?..

Так помни же, что Сам тебе Спаситель

Во образе Евлогия служил!»

Потом он стал учить обоих: «Дети,

Не разлучайтесь друг от друга, — нет:

От сатаны пришло вам искушенье.

Идите с миром, отложив печаль.

Я ведаю, что при конце вы оба,

Что близко смерть: вы у Христа венцов

Заслужите, ты — им, и он — тобою.

Но если б Ангел Смерти прилетел

И на земле вас не нашел бы вместе, —

То лишены вы были бы венцов.

Так те, кто любят — мученики оба,

Прикованы друг к другу навсегда:

И большего нет подвига пред Богом,

Нет в мире большей казни, чем любовь!»



Потом, когда они вернулись в келью

И в мире прожили двенадцать дней,

Исполнены любовью совершенной, —

Евлогий умер, и на третий день

Расслабленный за братом в лоно Бога

Для вечного покоя отошел.



1891

МОЛЧАНИЕ

Как часто выразить любовь мою хочу,

Но ничего сказать я не умею,

Я только радуюсь, страдаю и молчу:

Как будто стыдно мне — я говорить не смею.



И в близости ко мне живой души твоей

Так все таинственно, так все необычайно, —

Что слишком страшною божественною тайной

Мне кажется любовь, чтоб говорить о ней.



В нас чувства лучшие стыдливы и безмолвны,

И все священное объемлет тишина:

Пока шумят вверху сверкающие волны,

Безмолвствует морская глубина.



1892

ЛЮБОВЬ-ВРАЖДА

Мы любим и любви не ценим,

И жаждем оба новизны,

Но мы друг другу не изменим,

Мгновенной прихотью полны.

Порой, стремясь к свободе прежней,

Мы думаем, что цепь порвем,

Но каждый раз все безнадежней

Мы наше рабство сознаем.

И не хотим конца предвидеть,

И не умеем вместе жить, —

Ни всей душой возненавидеть,

Ни беспредельно полюбить.

О, эти вечные упреки!

О, эта хитрая вражда!

Тоскуя — оба одиноки,

Враждуя — близки навсегда.

В борьбе с тобой изнемогая

И все ж мучительно любя,

Я только чувствую, родная,

Что жизни нет, где нет тебя.

С каким коварством и обманом

Всю жизнь друг с другом спор ведем,

И каждый хочет быть тираном,

Никто не хочет быть рабом.

Меж тем, забыться не давая,

Она растет всегда, везде,

Как смерть, могучая, слепая

Любовь, подобная вражде.

Когда другой сойдет в могилу,

Тогда поймет один из нас

Любви божественную силу —

В тот страшный час, последний час!



<1892>

ОБЫКНОВЕННЫЙ ЧЕЛОВЕК

Он твердо шел прямой дорогой,

Ни перед кем не лицемерил,

И, безупречен в жизни строгой,

В богов толпы он свято верил.



И вдруг с улыбкою безумной

Ты все разрушила, смеясь;

Грозой блистательной и шумной

Над тихой жизнью пронеслась.



То верит он слепой надежде,

То вновь боязнь его тревожит,

И он не хочет жить как прежде

И за тобой идти не может.



Ты для него непостижима

В твоей загадочной красе.

А он весь век непогрешимо

Живет и думает как все.



Его душа — без вдохновенья:

С благоразумьем неразлучен,

Он чужд борьбы и разрушенья,

Он добродетелен и скучен.



Кто обвинит тебя сурово?

Ты плод запретный сорвала

И край священного покрова

Пред недостойным подняла.



Так этот мир был лучезарен,

Так были сладки эти звуки,

Что, может быть, за смерть и муки

Он будет вечно благодарен.



1892

ОДИНОЧЕСТВО В ЛЮБВИ

Темнеет. В городе чужом

Друг против друга мы сидим,

В холодном сумраке ночном,

Страдаем оба и молчим.



И оба поняли давно,

Как речь бессильна и мертва:

Чем сердце бедное полно,

Того не выразят слова.



Не виноват никто ни в чем:

Кто гордость победить не мог,

Тот будет вечно одинок,

Кто любит, должен быть рабом.



Стремясь к блаженству и добру,

Влача томительные дни,

Мы все — одни, всегда — одни:

Я жил один, один умру.



На стеклах бледного окна

Потух вечерний полусвет.

Любить научит смерть одна

Все то, к чему возврата нет.



Умолкнет гордость и вражда,

Забуду все, что я терплю,

И безнадежно полюблю,

Тебя утратив навсегда.



Темнеет. Скоро будет ночь.

Друг против друга мы сидим,

Никто не может нам помочь, —